Кинф, блуждающие звезды. книга 3. продолжение

10.В СТАНЕ ВРАГА.
     ГОСТИ ТИЕРНА.

А тем временем в стане врага тоже кое-что происходило.
И оно должно быть отмечено нашим вниманием непременно!
Тиерн прибрал к рукам многие земли.
Что Мунивер – юг страны теперь принадлежал ему.
И не только потому, что Тийна вела в бой его непобедимый отряд.
Нашлись и те, кто добровольно присоединился к нему.
Но обо всем по порядку.
Это произошло в один из темных дней (ибо дни теперь были ой как темны!).
Сам Тиерн отдыхал после жестокой ночи - одни боги знали, что он делал и куда ходил оставляя свою молодую жену в одиночестве. Он перестал её опаивать свои отваром, потому что ему надоело её поклонение, да и сама она порядком поднадоела. Не осталось чудного небесного света в её глазах, и волосы её больше не походили на черные звездные реки, в которых купались небесные богини, а кожа больше не сияла, как тонкий розовый фарфор в свете свечи.  Краса её поблекла, и Тийна стала просто женщиной – помните о той схватке Тийны с госпожой Суккуб, после которой золотые пчелы покинули её тело?
Так вот это обстоятельство крайне нехорошо сказалось на ней ибо теперь наступило горькое время расплаты.
И никакого милосердия не было.
Не было безумия, навеянного отваром Тиерна, под действием которого все казалось ничтожным и глупым, кроме любви и внимания Господина, пусть и выражающегося в побоях.
Не было волшебной красы, так славно греющей душу и приносящей удовлетворение и ликование, когда завороженные ею мужчины падали на колени, словно в забытьи.
Не стало и волшебного сна, который когда-то подарила ей старуха. Тийна больше не видела в своем муже, склоняющемся над нею по ночам, ни отважного лесного барона, ни Шута. Не широкие ладони молодого сцелла ласкали её, и не тонкие пальцы эшеба, как когда-то было в её волшебных видениях, а узловатые жесткие пальцы сонка жестоко и грубо мяли её тело.
И пришла боль, которую раньше скрадывало, перевоплощало в наслаждение магическое заклятье старой чародейки, и она рыдала, когда Тиерн с рыком вцеплялся в её шею зубами, а поутру, измятая и опухшая после жуткой ночи, она находила на своем теле страшные синяки и кровоподтеки, которые уже ничто не залечивало. Тиерн же в пылу жестокой своей страсти не видел разницы в её поведении и её крики и вопли воспринимал как должное. Раз за разом она с отвращением видела его желчное лицо, особо уродливо искажающееся в минуты  экстаза, и отчаянно билась, отворачивала лицо, чтобы не дать прикоснуться к своим губам его перекошенному рту.  Ужас поселялся  её душе, и она видела, она каждый день наблюдала, как тлен и увядание овладевают ею.
Потом прекратилась и эта пытка, уступив место новой, ибо Тиерн охладел к Тийне.
Напомним, что он никогда не любил свою прекрасную жену. Она была для него лишь добычей, призом. Который он добыл себе в честной борьбе, не более того. Своей колдовской красотой она привлекла его; и он находил наслаждение в обладании ею, потому что не было прекрасней существа в землях Эшебии.
Но стоило развеяться волшебству, и стоило паре синяков украсить на неделю-другую тело прелестницы, как Тиерн с отвращением оттолкнул её и принялся искать себе другую игрушку, более свежую, и не такую нежную – ибо теперь Тийна после побоев оправлялась медленно, целыми днями лежа в постели с распухшими, искусанными губами, а то и с подбитыми заплывшими глазами.
И Тийна осталась одна.
Поначалу это обрадовало её без меры.
Трудно выздоравливая после очередного визита мужа, она четыре дня пролежала в своей комнате, и никто не приходил её истязать. Боль покинула истерзанное тело, и она поднялась.
Впервые за многие дни и месяцы она наконец смогла пройтись по коридорам замка, и никто не потянул её к Тиерну, выполнять очередной его приказ.
Она беспрепятственно вышла в сад, накрытый снегом – уже наступила зима, ранняя, еще ласковая, прикрывающая заботливо землю теплым меховым белым покрывалом, - и вдохнула вольный воздух.
Она была разбита и сломлена.
Впервые за всю жизнь она ощутила, что ничего не стоит, ничего не может и никому не нужна.
Она была лишена возможности варить свои отвары, потому что господин муж знал их силу и не мог больше ей доверить такую власть. Молчаливые стражи, больше не подвластные её чарам, не пустили её туда, куда раньше она могла проходить беспрепятственно, потому что господин муж считал, что ей нечего делать в его делах и планах. Сражения ни с кем не предвещалось – и её просто задвинули в самый дальний угол, как старую секиру, до иных времен.
В душе её была пустота. Все, к чему она стремилась и чего добивалась, исчезло, ушло. А начать заново у неё не осталось сил.
И она, упав в снег, горько зарыдала.
Правда, остался один человек, о котором мы все время напоминаем в этом повествовании – это молодой Первосвященник.
Он искренне полюбил свою прекрасную госпожу, и не заметил той печальной перемены, что с ней произошла. Он не заметил, что золотые пчелы покинули её, и для него она осталась такой же прекрасной, как и прежде.
Он незримо следовал за ней по темным коридорам, и когда в снежном саду она повалилась наземь, он выскочил из своего укромного уголка, подхватил её на руки и унес свою вожделенную добычу их холодного сада.
И Тийна, разбитая, опустошенная, уже не в силах противиться чьей-либо воле, покорилась его горячему напору, отдалась ему и стала его любовницей.
Это даже пошло ей на пользу.
Тиерн, все дни напролет проводя в своих жестоких забавах и в обществе юных дев, не заметил этого (иначе он жестоко покарал бы обоих), и Тийна выздоровела окончательно. Синяки сошли, на щеках появился здоровый румянец, Тийна расчесала и прибрала спутанные волосы и приоделась. Она снова стала походить на королеву, а не на изломанную куклу со спутанной паклей на голове.
В комнате её были духи и украшения, и она потянулась к ним, чтобы вдоволь наиграться и убедить себя, что не все еще потеряно.
Одно плохо – её чудный золотой цветок на её щеке потускнел и стал отвратительного рыжего оттенка, и походил теперь на ожог. Это заметил и Первосвященник; ему самому глубоко безразлично было, какого цвета этот цветок, но страдание в глазах любимой, отражающихся в зеркале, ранило его душу.
И он придумал, как её утешить.
Где-то он раздобыл пузырек краски, золотистой краски, которой эшебы рисовали праздничные узоры на своих бронзовых телах, и просто раскрасил цветок наново.
То ли у Первосвященника талант был, то ли золотой цвет действительно исправил ситуацию, но так или иначе, а Тийна с новым рисунком преобразилась. И, разглядывая изумленно работу Первосвященника в зеркало, она впервые за долгое время рассмеялась.
И каждый день, втайне ото всех, он проносил это пузырек к ней в покои и расписывал её лицо, набеленное жемчужной пудрой, чтобы окружающие не заметили тлена, что уже поразил некогда прекрасную королеву.
И отчаяние и печаль ненадолго отступили от её истерзанного разума, оставляя место злобе и желанию отомстить.
Тийна с тоской смотрела по утрам в зеркало, и ей казалось, что её красота уходит, отшелушивается, как старая краска, опадает чешуйками, и даже дорогая пудра и золотой рисунок не могут скрыть этого.. а все потому, что Тиерн заставил её вести в бой солдат, и на севере она повстречала госпожу Суккуб! Если бы Тийна сидела в Мунивер, Суккуб еще долго не встретилась бы на её пути! И она по-прежнему была бы прекрасной и завораживающей владычицей людских сердец, и не надо было бы замазывать увядающую кожу притираниями, мазями скрывать морщины пудрой! И Тиерн по-прежнему бы желал её – с удивлением Тийна поняла, что её до чертиков обидно, что тощему Тиерну она больше не интересна, и что он выбросил её на обочину своей жизни, найдя себе утеху в виде местных разбитных красоток. Да, ей было обидно; ведь ничто - не бархатные яркие платья с длинными шлейфами, расшитыми искусной золотой вышивкой, которые она все же научилась носить с достоинством, ни роскошные меха лисиц и рысей, одевающие её плечи, ни жемчуга и золото не могли скрыть её увядания и уж тем более – не могли вернуть ей природной свежести.
От осознания этого Тийна скрежетала зубами, яростно терзая меха и жемчуга.
И печать тяжкой думы ложилась тогда на её чело, и глаза делались темными и пустыми, непроглядными, как глубокий мертвый колодец.
- Да что с тобою, моя госпожа?! – восклицал тогда Первосвященник в отчаянье. Он готов был сказать все, что угодно, чтобы вызвать улыбку на её лице, и страстно уверял её в том, что она прекрасней всех в этом мире, что она свежа, как рассвет, но она не желала слушать его лжи.
Она задумывала месть, но пока не знала, как её осуществить, да и опасалась.
И Тиерн был муж ей; странно, но она испытывала к нему некие чувства. Наверное, она почувствовала бы себя уверенней, если б ей удалось вернуть расположение и внимание мужа (который, к слову сказать, теперь пользовался просто бешенным успехом у девиц).
Но однажды все изменилось.
Тийна в тот день решила, что ей нужно выглядеть как нельзя более прекрасно.
Она не пожалела с утра ни дорогой ароматной мази, ни пудры, ни краски для лица. Чело её венчал тонкий изысканный венец, и дорогое покрывало укрывало голову. Платье она надела самое изысканное, из яркого красного бархата, но не крикливое, нет. Возможно, золотые пчелы всё же научили её кое-чему.