Сказка господня. ч. 16. пой, ласточка, пой

ПОЙ, ЛАСТОЧКА, ПОЙ.

   Хоть песня кому-то иногда строить и жить помогает, но чаще всего лучше помалкивать. Это вам любой глухарь может подтвердить, не говоря уже о воронах, которым иногда Бог посылает кусочки сыра. Да и петухи, уверенные в том, что самое главное в жизни – кукарекнуть, порою не доживают до рассвета по причине попадания в суп. Вот и нашему брату, гомо сапиенсу, временами лучше всего рот лишний раз не открывать, несмотря на то, что душа так и просит спеть. Нет уж, лучше всего – не вслух, про себя. Авось останетесь незамеченными, авось Бог пронесет. Впрочем, случается и так, что как раз опаснее всего не петь, когда другие, надрываясь, славят какого-нибудь тирана, а то и королеву. Ежели окружающие заметят ваше молчание, – пиши, пропало. В лучшем случае такая выходка будет стоить вам карьеры, в худшем – головы. То же самое может произойти при  хоровом исполнении  государственного гимна, когда приходится завывать со всеми в такт, как это ни противно. Особенно в каком-нибудь нехорошем государстве вроде Испании времен Франко или Чили эпохи Пиночета. Да  и в нашей славной Россиянии не все в порядке, будто бы это какое-то Датское королевство, не к ночи будь помянуто. Вроде бы прошла эпоха тоталитаризма, пой, что хочешь, - ан нет, вокруг не пенье райских птиц, а какое-то волчье завывание. Почему бы это, интересно, так? Ведь представители свободных профессий, как сейчас помню, вопили при  смене режима:
- Прошла эпоха власти цензоров! Сейчас напряжемся, и такие шедевры создадим – покойные классики и гении иззавидуются!
   Видать, полагали, олухи, что все дело в личной свободе: мол, если творить по принципу – что хочу, то и ворочу, то каждый щелкопер тут же по “Войне и миру” напишет, любой рок-музыкант шутя создаст “Аиду”, не меньше, а скульпторы начнут творить исключительно “Давидов” и “Дискоболов”. Но не тут-то было! Оказалось, что проклятая советская цензура несла те же функции, что и щука в море, что и лев в саване. Убрали хищника, – размножились крысы да мыши, комары да блохи. А райские птицы да соловьи куда-то на юг подались, не иначе. Что за притча такая, что за конфуз вышел? Может быть, свобода для дураков – смертельный яд? Ведь любая пища в неограниченных дозах ее потребления  становится токсичной, и чем больше сожрешь, тем выше опасность обожраться или подавиться. Так бывает с солью, сахаром, да и со свободой, между прочим. Знаете ли вы, господа-товарищи, что умный хозяин никогда не перекармливает своих вьючных животных? Они ведь, все эти лошаки и ишаки, ни черта не соображают, словно гоголевские запорожцы: сколько им дашь – столько и сожрут. А в итоге? Правильно, падеж, падеж скота! Так стоила ли та минута благостного счастья безмерного обжорства ухода навсегда в Небытие?! Боюсь, что нет!
    То же, что с литературой, случилось и с песнями. Стали их сочинять поначалу все, кому ни лень. Какое-время казалось, что сейчас столько талантов да гениев вынырнет на свет из тьмы небытия – ан нет, почему-то на огонек потянулись в основном все те же комары да мокрецы – гнус, одним словом. И было его столько, что тех же самых соловьев – если они, конечно, к тому времени не выродились в каких-нибудь выродков... виноват, в зимородков, - затоптали, затерли, короче – не выпустили на эстраду. А на сцене стали господствовать какие-то не то хищники, не то падальщики – издалека и не разберешь, а близко подходить опасно – заклюют, разорвут. Музыку наспех заменили барабанным и литавровым боем, каким-то мерзким ритмичным уханьем и ревом, пение – звериным мычанием и рычанием, а про тексты вообще говорить не хочется. Носовский Незнайка в качестве поэта стоял на три головы выше среднего уровня современных сочинителей.
  А все-таки петь иногда ужас как хочется. И не важно, что не о чем, и некому – душа требует, и все тут. И что же прикажете делать в таком случае?! Взгромоздиться на ель с кусочком сыру в клюве? Каркнуть во все воронье горло для какой-нибудь пробегающей по своим делам лисицы? Или же, подобно жаворонку, залететь как можно выше в момент, когда тебя еще не видно (то есть до рассвета), что-то наспех чирикнуть, – и ищи ветра в поле? Мысль интересная, но мне, честно говоря, вовсе не импонирует работать рапсодом в таких антисанитарных условиях. Уж лучше тогда поступить, как Топтыгин Третий – забраться на самую высокую сосну и не своим голосом рявкнуть, а потом опять в берлогу. Безопасней, понимаете ли.
   В общем, думал я, думал на эту тему – аж голова кругом пошла, а так ни до чего полезного и не додумался. Кишка тонка. Толкнул я тогда в бок мирно храпящего рядом Демонического Духа Азазелла, да и спросил его:
- Слушай, старина, а у тебя не бывает  такого настроения, когда не петь просто сил нет? И что ты в таких случаях делаешь?
   Дух продрал глаза и тупо уставился на меня. Вероятно, ему спать хотелось до невозможности, а тут к тебе с глупостями пристают. Однако поступил он по-христиански. Бить не стал, а постарался ответить по существу.
- Ты знаешь, Парамоша, бывает и так. Еще как бывает, я бы сказал! Но приходится себя, чаще всего, сдерживать. Вокал у меня, сам знаешь, волчий, слуха никакого, да и слова лезут порою в голову такие, что лучше бы у меня и головы-то не было... а почему ты об этом спрашиваешь? Петь охота, что ли? Душа поет? И пусть поет, черт бы с ней! Только я бы тебе вот что посоветовал: не торопись, товарищ! Побереги свои скромные творческие силы для других выступлений, куда более важных и ответственных!
- Перед Господом, что ли? – Догадался я. – Может быть, ты и прав, но, с другой стороны, тренировка в этом деле все-таки нужна. Так что не всегда понятно – расходуем ли мы энергию своей Музы, распевая песенки, сочиненные экспромтом, или же, напротив, укрепляем ее силы посредством постоянного тренажа!
- Какой ты все-таки умный, Парамоша, - в очередной раз подивился моей сообразительности Дух, - а виду не скажешь. Неказист ведь, как птичка-невеличка, глуповат, пошловат, а все-таки есть в тебе что-то эдакое. Не зря старик Бог тебя заметил и, можно сказать, благословил. Можно и потренироваться, нас от этого, в конце концов, не убудет. Точно, проводим показательные выступления! А когда Господь нагрянет и потребует ответа – наш ответ: мы, Бог, готовы, есть у нас в заначке текст! Давай, буди остальных, сейчас музицировать будем!
   Я растолкал медведя и гремевшего на все голоса своим могучим храпом Хомяка и наскоро разъяснил им, в чем дело. Народ заметно оживился: все ж таки хоть какое занятие, а то совсем уже от безделья умаялись, можно сказать – одурели. Хоть вокальных данных ни за кем из нас не было замечено, духовых инструментов также не наблюдалось, зато имелось желание преодолеть все эти трудности и грянуть хором что-нибудь такое, – чтобы кто-нибудь, присутствующий на представлении, зарыдал, рванул на себе волосы и нечеловеческим голосом взревел: - шапки долой! Ну, мечтать никому еще не запрещено... начали индивидуальную разминку. Хомяк сдуру завопил, было, текст утренней молитвы муллы, но мы быстро поставили дурака на место, наставив его на путь истинный, и ему – синяков на филейных частях. Потом заревел медведь – что-то жалобное и грозное одновременно. Судя по всему, Шатун импровизировал на тему: “не лезь ко мне в берлогу”. Неплохо у него выходило, и в то же время совсем не то. Дух заткнул пасть зверю куском пакли и попробовал запеть сам. Ужасная смесь волчьего, шакальего и гиенового воя, наложенная на пение сирен и инфразвуковой рев пьяного вурдалака, потрясла окрестности. Все живое опрометью бросилось, кто куда, – даже инфузории и микробы удирали, куда глаза глядят, а вирусы так вообще лупили со всех ног. У меня даже мелькнул в голове проект полной дезинфекции нашей планеты, но тут  я некстати припомнил, что погибнет и наша желудочно-кишечная флора, и еще много что из полезного. И пришлось на коленях умолять Азазелла заткнуться. Он, к моему огромному удивлению, неожиданно согласился со всеми моими аргументами, и благодушно приказал спеть мне самому.
- Пой, ласточка, пой, - приказал негодяй, - пой, не умолкай, а то как врежу!
Я пожал плечами – куда, мол, от тебя деться! Слушаюсь и повинуюсь, мой джин! И засипел, захрипел свою грустную песню ни о чем.

РАНО ОБРАДОВАЛИСЬ

Что-то мы обрадовались рано,
Думая: теперь, друзья, вздохнем,
И теперь не так уж все погано,
И не все горит теперь огнем.

Думали: сейчас придут предтечи,
А за ними некто на коне...
Только зря расправили мы плечи,
Ибо все хорошее – далече,

А вокруг огонь да свист картечи,
И невзгод прибавилось вдвойне
В виде то контузий, то увечий...
Что же – на войне как на войне!

Рано, рано пташечка запела,
Зря ты так разинула свой рот,
Посчитав, что раньше было дело,
А теперь   огнем оно сгорело,
И отныне все наоборот.

Рано ты обрадовалась, птичка,
Зря ты чистишь перья на лету:
Эта богомерзкая привычка
Отдает кощунством за версту.

Что за мода тренькать да чирикать,
Сотрясая воздух по утрам,
Если он и так дрожит от крика
Тех, в кого влепили девять грамм!

Хоть поешь ты сдуру, не по злобе,
Думая, что птица – “вещь в себе”,
Но, увы, заряд отборной дроби
Искренне скучает по тебе.

На виду  у всех чирикать глупо,
Ибо слишком близок супостат,
Ибо стать ингредиентом супа –
Это ли желанный результат?

Так и мы, наивнейшие  пташки,
Проявив бессмысленную прыть,
Рвем то шевелюры, то рубашки,
Лепестки у полевой ромашки,
И поем всю жизнь о жизни тяжкой,
Думая кого-то удивить.

Только кто моргнет (хотя бы!) глазом,
Думая, как плохо нам внизу?
Кто, послушав наши песни, разом
Из себя вдруг выдавит слезу?

Хватит пить да петь, ребята: это
Верный путь не в небо, а на дно,
Ибо наша песня, видно, спета,
Мы отпеты – то-то и оно.

Нет, давно пора заткнуть нам пасти,
И своей судьбе шепнуть “мерси”!
Помолчим, а ты нас от напасти,
Господи, пожалуйста, спаси!

- А ну-ка, дыхни! – строго приказал мне Дух. – Ты что это такое себе позволяешь?! Такое даже бредом не назовешь! Раньше в твоих куплетах хоть какое-то жало торчало, чувствовались элементы не то социальной сатиры, не то злобного пасквиля, а сейчас что? Да за это же бьют канделябром! Жаль, подсвечника нет под рукой... вот тебя я дубиной по жабрам! Дятел, поползень... больше не пой!
 И тут у нас всех словно глаза открылись, – помните, как у Пушкина? “Разверзлись вещие зеницы как у испуганной орлицы...”.  И мы как начали славить Духа!
- Молодец, дурак! – ревели Гризли и Хомяк, перебивая и отталкивая друг друга. – Как ты нас ловко срезал, мастер эдакий! Знай наших, не зря тебя учили!
  Дух тупо вращал глазами, не соображая, как все это понимать. Я же сконфуженно молчал: действительно, осрамился на славу. Надо же было такую чушь сочинить! И вроде бы не пил с утра... шайтан попутал, не иначе! И еще мне грезилось нечто ужасное.
- Бить ведь будет, каналья, - мелькнуло в голове, - он же без этого не может. Других критических приемов Духу попросту не ведает. Сам, впрочем, виноват!
Неизвестно, чем бы все кончилось, но случилось чудо: загремел гром и как снег на голову, с небес явился сам Бог. Поприветствовав нас подзатыльниками, он, не торопясь, раскурил трубку и молвил:
- Приготовьтесь к долгому тяжелому разговору, товарищи. Много вы нагрешили, заблудшие, и я этого просто так оставить не могу. Итак, что тут у вас стряслось?
Мы переглянулись: ох, мудр да хитер Бог! А то он, как будто бы, не знает! И придется ведь самим бичевать свои пороки и заблуждения, да еще как!  Тут я выступил вперед и неуверенно промямлил:
- Такое дело, господин Господь... в общем, спеть мне захотелось до ужаса – вот просто никакого терпения не было.
- И что же в этом дурного или предосудительного? – пожал плечами Всевышний. – Пой, ласточка, пой себе на здоровье! Лишь бы кошечка, ха-ха, не съела. Впрочем, без моего на то согласия не съест, ты ведь знаешь, каналья. Ну-с, и чем же дело закончилось?
- Длинный рассказ, Создатель,  -  смиренно ответил я, - сначала хотели мы вроде бы как тренаж провести под предлогом подготовки к очередной импровизации в честь и по приказу вашей светлости. Да вот незадача: уж больно страшны голоса у моих напарников, а Хомяк вообще в ересь впал – все какого-то Аллаха норовит в стихах прославить. Грех-то какой, Господи! И пришлось за дело браться самому. Только что-то не пошел процесс сегодня, такая чушь вышла – весь народ разбежался, а товарищи меня осудили.
- Ну-ка, ну-ка, - прервал меня Бог, - не повторишь ли на бис по моей личной заявке?
Отказать  было грешно. Я спел еще раз. Бог поморщился, сделал несколько глубоких затяжек, да и произнес:
- Бред, конечно же, редкостный, Незнайка лучше сочинял. Что у тебя творится в душе? Что с твоими мозгами, дорогой мой перегрин? Перегрелся? Перепил? Переел? Объясню тебе по пунктам, в чем же ты не прав! Итак, первое:
- Никогда не приступай к творчеству, если не ощущаешь прилива сил, вдохновения, что ли;
- Если все-таки приходится браться за перо, то держи ухо востро, потому что можно таких дров наломать, такую чушь написать, что я просто вынужден буду отправить вашу душу в Ад, а светские власти также сочтут своим священным долгом прибегнуть к цензуре и репрессиям, и я не смогу им этого запретить. Вот ты решил оседлать скользкую птичью тематику, и туманным  опять-таки птичьим языком изложить некоторые тезисы, смысл которых ускользнул не только от твоих слушателей, но, прежде всего, от самого автора.  Так?
- Ну, не совсем так, - робко попытался возразить я, - все-таки какая-то логика в моих умопостроениях была, наверное.
- Что же ты хотел сказать в первых строфах, например? – не отставал Всевышний. – Ты пишешь, что вы чему-то там обрадовались, причем рано. С моей точки зрения, поводов для радости как не было, так и нет, так что ваше заявление  можно считать безответственным и насквозь  фальшивым, если не сказать – лицемерным. Фарисей!
- Да какой из меня фарисей, Господи, - вяло отбивался я от убийственной аргументации Бога, - ничего в виду такого не имелось... так, к слову пришлось.
- И это не безответственность? – вскинулся Всевышний. – Так разбрасываться словами тому, кому дар Слова дан был свыше, кто должен был по долгу своему глаголом жечь сердца людей?! Дескать, прокукарекаю, а там хоть не рассветай – так, что ли?
- Вот так кукарекнул, - в ужасе подумал я, - сейчас ощиплет ведь, как пить дай! И в суп, и в суп!
- Не смей так даже думать обо мне, - оборвал мои грешные мысли, вероятно, разгневанный Бог. -  Очень нужна небожителям похлебка их старого немытого странника! Ты не в моем вкусе, уважаемый. Да и какой зверь, между нами, на тебя бы польстился?
  Тут все со смеху попадали: действительно, вообразить себе хищника, способного меня сожрать,  даже Бог не сумел!
- Поехали дальше, - безжалостно продолжил Всевышний. -  Дальше вроде бы начинается нечто, напоминающее суровую реальность, эдакое отрезвление. Все вроде бы так, но почему же так бездарно? Вместо взлета фантазии – неуклюже зарифмованное пространство. Разве можно сравнить с этим словоблудством гениальные строфы Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, наконец? Разве это поэзия, черт бы тебя побрал? За такую работу – деньги назад, уважаемый! Почему так убого, неуклюже, так казенно, сто тысяч чертей и один рыночник-демократ? Я объясню, почему: ты стал сочинять безо всякого вдохновения, словно по принуждению, или же за деньги. Должен вам сообщить, что без прилива этого самого вдохновения даже и думать нечего о каком-то положительном результате. Ты что, не помнишь, чем увенчались жалкие попытки Некрасова, Булгакова, Алексея Толстого и прочих господ неудачных подхалимов сотворить оды цензорам да тиранам? Неуклюжие панегирики да дифирамбы в стиле “О, начальник, ты велик” вызвали острые приступы тошноты даже у объектов восхваления.  А какое, простите, озарение могло возникнуть у битого раба, желающего прославить плетку хозяина?! Читайте Ленина, господа! Но я отвлекся. Речь идет не о подхалимаже – в твоем сочинении его как будто бы нет. Но имеется там кое-что похуже. Вывод, генеральный тезис песенки выглядит просто кощунственным, я бы даже сказал – еретическим. Автор призывает зарыть свои таланты в землю, “заткнуть пасти”, как он скабрезно выражается, юркнуть в какую-то темную нишу и ждать там моего решения о своей печальной участи. Огорошил, нечего сказать! Ты что, забыл, что полагается за безделье да дезертирство?! Так я вам сейчас напомню! К Пушкину с Белинским да Гоголем – шагом марш!
  Загремел гром, засверкали молнии; небо почернело, по нему пронесся буревестник, что-то насмешливо крикнув (кажется, нечто наподобие “пусть сильнее грянет буря”, но может быть, это мне лишь послышалось), и страшная сила оторвала нас от Земли, и понесла куда-то за края всех Ойкумен на белом свете. Имей мы дело с материальным миром с его дурацкими законами Эйнштейна – никогда бы нам не долететь до цели во веки веков, аминь. Но мир духовный, виртуальный, друзья – совсем иное дело. И вот мы, кажется, достигли своих заветных рубежей.
 Во мраке вечной ночи тускло светились ярко-красные огни адских домен. Вот и крайняя в седьмом кругу – восьмая. Кругом застывшие котлы с насмерть промерзшими грешниками, а из-за запертых дверей каптерки слышны все те же оживленные голоса великих гениев всех времен и народов. Приехали, распрягай! Азазелл уверенно отворил дверь ногой, и мы ввалились в столь милые нашим сердцам пенаты. Да здравствуют музы, да здравствует разум! Сейчас вновь будем набираться ума, – если, конечно, получится. Иного дурака, как известно, сколько не учи, а все не в коня корм. Взять того же цесаревича Николая, будущего Кровавого... что-то там о нем сказал его августейшему папаше известнейший и мудрейший врач того времени, не припомните?
 Впрочем, мы – не монархи, так что не исключено, что что-то у нас получится. Итак, вперед, к общению со всеми светилами науки, маяками разума, источниками вдохновения! Будем пытаться умн