Сказка господня. ч. 16. попытаемся быть мудрее

ПОПЫТАЕМСЯ БЫТЬ МУДРЕЕ.

    Между прочим, не такое это легкое дело – взять и разом поумнеть. Даже если и не сразу, даже при наличии лучших в мире учителей и острого желания объять необъятное, может ничего не выйти. Не столь уж всемогущ наш разум, не столь вместителен наш ум. Иной раз он подобен решету, в которое сколько не лей драгоценную жидкость великих знаний, а все равно ничего не донесешь до жаждущего, сколько не пыхти, как быстро не бегай. Таковы неумолимые законы природы или еще чего-то. Так уж заведено, господа товарищи. Но попытаться все-таки стоит. А вдруг получится? Какие светлые горизонты появятся перед вдруг просветлевшим взором! Какие великие идеи могут возникнуть в прежде затуманенном воображении! Как же тут не броситься стремглав на амбразуру Истинных знаний, гениальных озарений великих умов прошлого? Вот мы и ринулись в безнадежную атаку на форпосты великих знаний и озарений.  Перво-наперво надо было грамотой овладеть, в которой ни Хомяк, ни медведь особенно не разбирались (обо мне вообще особый разговор). Не возбранялось, казалось бы, и Духа кое-чему обучить, да вот беда: чтоб чему-то научить, надо драть, а кто поднимет руку на Азазелла даже в страшном сне, кроме Бога, разумеется? Уж больно здоров, старый черт, самого Сатану неоднократно увечил. Такого мог, разве что, сонм архангелов скрутить, но где же его взять в данную минуту? Связь в Небесами обетованными отсутствовала, Господь как-то зловеще молчал, словно говоря: - сами решайте, как быть, бездельники! И мы, естественно, закручинились.
- Надо бы вновь сесть за парту, вспомнить школьный курс географии, физики, математики да ботаники с зоологией, - вслух размышлял я, - а то, кажется, уже и это забыли. Далее нам придется вернуться к вузовским азам, вспомнить, что такое пределы, интегралы, теория вероятности и даже сопромат, не к ночи будь помянут. Глядишь,  лет эдак через  десяток-другой и до философии доберемся, и вспомним, что ничто ниоткуда не берется никогда и никуда не исчезает, что целое всегда больше части, что на самом крошечном отрезке прямой линии всегда найдется бесконечность-другая точек, и многое, многое другое. Мало того: не исключено, что мы сами сможем сделать какое-нибудь открытие – были бы знания да озарение. Неужели мы всего этого не добьемся? Разве какие-нибудь студенты-бездельники и лодыри-математики пользуются какими-то особыми привилегиями по сравнению с нами, смиренными слугами Господа? Стоит поставить подобный эксперимент, истинно говорю! Тем более, рядом, под рукой, всегда к нашим услугам величайшие умы человечества. Если что-то непонятно – пусть нам растолкуют да разжуют! Так стоит?
- Стоит, Парамошка! – Эхом откликнулись два монстра и один злобный фанатик-догматик. – Ты только объясни нам, темным и невежественным, что такое эксперимент, какие у нас в наличии приборы да инструменты, каков объект исследований, ожидаемые результаты и возможный экономический эффект от внедрения результатов изобретения в народное хозяйство.
  Я подивился такому несовпадению: ума, как будто бы, нет, а вот, гляди-ка, излагают не хуже какого-нибудь проповедника или министра финансов. Но виду не подал, а только молвил:
- Объект исследования – наши умственные возможности, инструмент – они же. Предлагается подойти к проблеме со всем усердием, то есть освоить в кратчайшие сроки тот объем знаний, который накопило человечество за всю историю своего существования. Или, хотя бы, основы. Итак, за парты, господа!
И мы стали умнеть – день за днем, без сна и отдыха. Что-то писали, что-то читали, даже семинары и диспуты устраивали. То разбирали творчество Платона, то биографии Эпикура да Пифагора. Господа это были все достойные, умные, как собаки, хоть кое в чем и заблуждались. Взять, хотя бы, того же Аристотеля: умный-умный, а дурак. Ну, как можно было объяснять мироздание, отталкиваясь от столь несовершенной гипотезы, как Птолемеева геоцентрическая система? Да и Платон тоже гусь хороший был, нечего сказать. Тоже мне, идеалист нашелся! Не хотел бы встретить такого “идеалиста” в темном переулке, особенно ночью. Тем не менее, освоили мы премудрости и его системы взглядов. Так, между делом, дошли до Сенеки и Марка Аврелия, некстати вспомнив, что в это время появились и первые проповедники еще не существующего христианского вероучения. Взялись и за них, всех этих евангелистов да апостолов, не забыв про всех святых и позднейших толкователей учения никогда не существовавшего Иисуса Христа. Впрочем, это я, скорее всего, погорячился. Что-то ведь такое в истории действительно имело место, – разумеется, не на рубеже римской и так называем ой Новой Эры, а лет эдак за 10000- 15 000 до того, а когда и что именно – не известно. Вероятно, пришел в наш мир некто Учитель, на фоне которого самые мудрые вожди и шаманы оказались жалкими дилетантами и неучами. Разъяснил он тогда нашим предкам, что каннибализм – это моветон, дикарские пляски и ритуалы – тоже не Бог весть, что за подвиги, показал некоторые нехитрые трюки, вроде разжигания огня и национальной (расовой) ненависти, на своем примере продемонстрировал пользу воздержания и гигиены, и все в том же духе. Несомненно, его знания на порядок-два, а то и три превосходили умственные способности и сумму практического опыта  учеников, отчего стали они думать, что он – нечто наподобие Великого Нума, Главного Духа Ямбуя, Наиглавнейшего Тотема и так далее. Он, в свою очередь, не стал их особо в этом разуверять, потому что понимал, что без веры, пусть и ложной, еще хуже, чем с самым-самым примитивным верованием или предрассудком, так что пусть себе выдумывают о своем лорде-протекторе черт знает что. Потом, кажется, произошел переворот – вероятнее всего, какой-нибудь способнейший ученик, освоив нехитрые навыки применения нового холодного оружия или яда, отправил Учителя обратно на небо. Разумеется, предателю досталось на орехи, а  тот самый великий Предтеча, имени которого мы никогда уже не узнаем, остался в истории  Сыном Божьим, и легенда о его житие и таинственной ужасной смерти кочевала от цивилизации к цивилизации, окончательно оформившись в виде:
- истории Митры (Иран) с его 12 учениками, обрядом причастия, генеральным понтификом в чине папы, и смертью от руки Главного Жреца;
- истории Гора-Осириса (Египет), который, помнится, тоже погибал и воскресал неизвестно зачем;
- истории Кецалькоатля в нынешней Латинской Америке;
- легенды об Учителе Праведности, жившем приблизительно за 100-150 лет до Рождения Христова в той же Палестине.
   Да мало ли их было, подобных сказок и саг, мифов и баллад! Одни только Кришну с Вишну чего стоят. Я уже не говорю об Астарте, Исиде да Зевсе. Тоже добрые были казаки, не хуже наших - Перуна, Дажьбога или Велеса. Все они обладали отнюдь не квакерскими нравами, действовали все больше в духе святой инквизиции – чуть что – молнией по морде. Многие их действия подозрительно напоминали телодвижения отдельных представителей человечества, чаще всего – вождей да царей, что было оформлено, в конце концов, замечательной новозаветной формулировкой: “нет власти не от Бога”.
   Когда ничего нельзя было понять, мы, соответственно, бежали за консультацией к какому-нибудь Спинозе, Кампанелле, Нильсу Бору или Фритьофу Нансену. Там много умного народу водилось, сами знаете. Отказать нам в справке никто не смел, потому что за нашими спинами постоянно маячила зловещая фигура хозяина домны с неизменным бревном за пазухой. Одна беда: не все, мягко говоря, из сказанного, до нас доходило. Особенно это было заметно, когда беседовали с каким-нибудь Кантом, занудой чертовым. Да и Юм с Гегелем оказались не лучше, прах их забери. Все время о каких-то трансцендентных  виртуальных  факторах да коллизиях толковали, о “вещи в себе”, априорности и еще черт знает о чем. Терминологией забивали насмерть, как какие-нибудь лингвисты или медики, черт бы их всех побрал. Иногда я взбешивался, и отвечал учителям любезностью на любезность.
- Вот вы, коллега, о феномене трансцендентной априорности изволили сейчас толковать, - вкрадчиво подкрадывался я к собеседнику, - а что бы вы сказали относительно трансформных линеаментов,  аллохтонных и автохтонных мегасбросов и мегасдвигов,  о спрединге и субдукции литосферных плит? Нет ли у вас каких-нибудь конкретных соображений о механизме формирования трансгрессивной формации Уннэйваямского мегасинклинория в свете теории существования квантовой нейтронной жидкости в ядре Земли?
     После чего беседа прерывалась на драку. Ни один уважающий себя философ стерпеть такого обилия непонятных и, следовательно, оскорбительных слов не мог. И я сразу же получал по зубам, иногда – очень больно. Прибегал Дух, прибегал к словесным аргументам, а затем и к бревну, после чего мы переходили к следующему уроку – не изящной словесности, так истории религий и атеизма, а то и вовсе географии Венеры и Марса. Тоже интересно – нам ведь там когда-нибудь жить.
  На диспутах религиозного характера отличался непроходимый мракобес и закоренелый фундаменталист Хомяк. Он неизменно оседлывал своего любимого конька и начинал задирать представителей чуждых ему конфессий, постоянно путаясь в том, а кто же он сам-то – исламист или ортодоксальный католик. Особенно от старика доставалось ни в чем не виноватым атеистам и язычникам. И как он их только не обзывал, – лучше не буду пересказывать, а то ваши уши могут завянуть. О веротерпимости первых халифов тут и речи не было, а христианской кротостью и смирением даже не пахло. Старик мгновенно входил в раж, впадал в полное бешенство, выкрикивал самые страшные проклятия и оскорбления чужим богам и жрецам, грозился всех на костер отправить да заодно – в Геенну огненную, чтоб от тепла не отвыкали. Мне приходилось незаметно переводить разговор на агрессивность янки. Тогда Хомяк, забыв обо всем на свете, обрушивал на проклятых империалистов такой водопад самых изощренных ругательств, по сравнению с которыми площадная брань  в адрес идолопоклонников да зороастристов просто в счет не шла. Мы с Гризли и Духом его неизменно поддерживали, – как не помочь в хорошем деле? И гремела по всей каптерке какофония самых воинственных и злобных выкриков в адрес Горбуша и всех его предшественников. Нам поддакивали поэты Серебряного века и Пушкин с Лермонтовым, и только Некрасов с сомнением качал умной головой: он-то, наивный, считал, что хуже русского самодержавия зверя нет. Его бы в Ирак в 2003-2004 годах! Да и тот же Герцен, между прочим... очень уж наш  Лондонский Колокол был подвержен либеральным дурацким идеям – не знал, до чего они доведут несчастную Россию в облике СССР, вмиг превратившуюся в убогую и нищую Россиянию, империю криминального Зла. Сюда же, в либералы можно было бы приписать и злосчастных декабристов, и дурака Николая Палкина, думавшего, что он – реакционер, а по существу оказавшегося самым лютым рыночником, почти что демократом. Развели, понимаешь, капитализм в России!
  Забавно было спорить с идейными врагами Советской власти, людьми вообще-то неглупыми, с задатками таланта и даже гениальности (а других в каптерку домны номер Восемь и не брали). Они пыжились доказать что-то явно недоказуемое, бормоча какую-то ахинею о правах человека, радостях рыночной демократии и свободы совести. Оно, может быть, так бы и было, но лишь при условии наличия этой самой “совести” у большинства (лучше бы - у всех) представителей человечества. А если оной с рождения не наблюдалось, то что тогда? Поскольку бытие формирует и определяет сознание, то воздействовать следовало как раз на первопричину – сами условия нашего существования, что и попытались предпринять большевики, пусть и не совсем удачно. Условия-то они поменяли, да не всегда к лучшему. Что ж, бывает. Но зачем же раздувать из мухи слона, предлагая все оставить так, как есть?  Дескать, все само по себе устроится, Бог накажет виновных и наградит достойных. Как же, сейчас! Нет, товарищи контрреволюционеры и их идейные вдохновители, так не бывает. Если на ситуацию не воздействовать постоянно и активно – она тут же скукожится и самозаконсервируется, и наступит тогда эпоха так называемой фальшивой стабильности, попросту – застоя. Застой-то ведь тоже ни к чему хорошему привести не может, это общеизвестный факт. Меня крыли козырями гуманности и бесценности человеческой жизни, уникальности каждой личности. Как же, мол, можно такое уникальное создание Божие к стенке ставить, пусть оно и убило сто человек самым зверским образом! Оно же вмещает в себя всю Вселенную! Разве можно расстреливать Мироздание?! Мы спорили до хрипоты, после чего объявляли технический перерыв. Все усаживались за знаменитый Круглый стол, по которому бегал пузатый Чайник, щедро оделяя всех желающих чайком, кофейком да коньячком. Азазелл науськивал на общество Самобранку и она, осыпав самой отборной бранью присутствующих, снисходительно заполнялась обильными и жирными закусками, преимущественно свининой да крокодиловым супчиком. Очень уж этих зверей наш Дух любил, – разумеется, в жареном да вареном виде, а живьем ни на дух не переносил, и правильно делал. Свинья есть свинья, а уж аллигаторы хуже даже правозащитников, особенно когда голодны. За обедом хозяин каптерки любил поразглагольствовать в духе Гитлера – то о засилии сионистов в мировой торговле, особенно в финансовом капитале, то, наоборот, об антисемитах, которых он бранил нещадно, обличал, не жалея эпитетов. Мнение собеседников разделялось. Были тут и представители великой семито-хамитской расы, среди которых гениев – как у дурака махорки, но хватало и ненавистников этого верткого и хитрого народца. Духу постоянно кто-то поддакивал, но кое-кто так и норовил зашикать и освистать. Он же, ни на кого не обращая внимания, все вопил и вопил дурным козлиным голосом:
- Доколе цивилизованный мир будет терпеть теневое правительство, этот тайный кабинет  так называемых мудрецов, вся “мудрость” которых заключается в ловкости рук и понимании продажности людей? Почему они заняли все теплые места в культуре, науке, бизнесе, наконец? Кто дал им это право – навязывать мировому сообществу свои убогие представления о смысле и цели жизни, которые у них ограничиваются набиванием своей мошны?!
И тут же, безо всякого перехода, обрушивался на антисемитов:
- Фашизм у нас не пройдет, зарубите это себе на носу, господа мракобесы и человеконенавистники! Ишь, устроили холокост! Я вам покажу теорию белой расы, Нибелунги недоделанные! Моих друзей Эйнштейна с Ньютоном обижать?! Вы бы на свою шпану, своих гаденышей побольше внимания обращали! Тоже мне – нашли, на кого все валить!
   Он входил в раж, сверкал адскими буркалами, пыхал серным огнем так, что стены каптерки дымились, а на столе опасно перегревались жаркое и чай.
И тогда к дискуссии подключался я, хотя и прекрасно понимал, чем все закончится.
- Ты бы хотя бы раз кого-нибудь похвалил, чертушка, - укорял я злобного оратора, - послушать тебя, так надо заканчивать Историю сегодняшним днем, а то и вовсе закрывать Вселенную на переучет. Этим без тебя есть кому занятья, а нам думать надо. Учись у Пушкина, дуралей!
- А кто учить-то будет – Пушкин, что ли? – Огрызался, по своему обыкновению, Азазелл, и тут же, сообразив, какую чушь сморозил, начинал воровато выкручиваться: - Да я, в общем-то, не прочь от наук, и историю люблю и уважаю, но разве наше солнце русской поэзии – самый достойный учитель? Зачем же обижать, к примеру, Плутарха, Карамзина и вообще академика Тарле?
   Изрядно наклюкавшиеся великие историки, присутствовавшие за круглым столом во время нашего диалога, тупо и сонно кивали: йес, йес, натюрлих! Само собой… хотя вряд ли они даже слышали, о чем  же, собственно, речь. Дело в том, что и Чайник, и Самобранка времени зря не теряли, работали на совесть и на всю катушку. Так что за столом трудно было найти адекватного собеседника. Черт бы подрал всех этих гениев с их неумеренностью и невоздержанностью во всем на свете!
  В один прекрасный день, или даже ночь (в Аду, знаете ли, трудно различать время суток – солнца там отродясь не водилось, а уличное освещение работает бесперебойно на адском огне), я вдруг вспомнил, зачем мы сюда, собственно, явились. Вспомнил, выплюнул окурок и твердым голосом рявкнул:
- Дух, а ну-ка прекрати этот балаган! Всех протрезвить, умыть, и за парты!
Азазелл оторопело уставился на меня – чего, мол, раскомандовался?  А затем, выпив добрую пинту и выкурив хорошую гаванскую сигару, неожиданно согласился.
- Сейчас ими займемся, - ничего хорошего не предвещающим голосом откликнулся этот полудьявол-полусерафим,  - через час все будут, как стеклышки. Вернее, как осколки разбитого вдребезги зеркала прошлого, ха-ха! Доходчиво ли изъясняюсь?
Мы с Гризли да Хомяком поспешили принести хозяину домны уверения в своей личной преданности и выразили восхищение его ораторским талантом.
- Вот то-то же, - помягчел суровый черт, - всегда бы так. А то только лаетесь, почем зря, по любому поводу и безо всякого повода.
   И отправился наводить адский конституционный порядок. Для начала он перевернул круглый стол, обдав всех кипятком, чайком, коньячком да кофейком одновременно, потом вывалял всех в холодных закусках. После такого вступления он снисходительно отошел в сторону, предоставив слово Скатерти-Самобранке. А она как начала всех перевоспитывать – не приведи Господь услышать подобные инфернальные речи! По сравнению с ней даже диалог пьяных грузчиков в пивной – дуэт Тамары и Полины, не более. Уж на что мы все были привычными к подобным речам, а тут просто уши завяли и свернулись в трубочку. Великие физики, математики, историки, философы и прочая, прочая, барахтаясь под столом в закусках да лужах еще не остывшего кофейку, начали быстро приходить в чувство. Вот очнулся Ньютон, выкарабкался из-под стола, отряхиваясь от спаржи да макарон, и с недоумением воззрился на нас, будто первый раз увидел.
- Закройте форточку! – вымолвил он, наконец. Видно, не протрезвел еще, как следует. Старику явно показалось, что сидит он в палате пэров, а перед ним – лорды-депутаты и сам король английский. Его мы тут же подняли на смех, а Самобранка перенесла огонь критики с толпы на великого физика.
- Набрался, старикашка, как у себя в Лондоне, - завизжала она, - залил зенки, англичан от умных людей отличить не можешь! Ворюга, плагиатор! Зачем бедного Гука обидел?
  Тут Исаак наш протрезвел окончательно. Не зря ему Самобранка-то эту старую историю с кражей трех законов физики у несчастного изобретателя закона деформации напомнила. Сам-то он старался обо всем этом забыть, так ведь не давали все, кому не лень. Спасло его лишь появление на свет божий… виноват, на свет адских коптильников, Пушкина собственной персоной. Выбрался великий поэт из кучи огрызков да объедков, воззрился на огонь бесчисленных лучин, да как возопил:
- Да здравствует солнце, да скроется тьма!
  Из-под стола послышались вялые аплодисменты. Народ приходил в чувство, и это было отрадно. Дальше последовала безобразная сцена принудительного протрезвления цвета мировой науки и культуры. Дух их бил, Самобранка – бранила, а мы с Хомяком подначивали вошедших в раж экзекуторов:
- Шевелитесь же, черт бы вас побрал! Разве так душат? Разве это брань? Бездельники, даром небо коптите, казенный хлеб жрете!
Гении  трезвели на глазах. Вот они уже выстроились по струнке в две шеренги, вот они строевую песню запели, а затем и оду Азазеллу на слова Пушкина. Красота! Нам бы такую дисциплину на старушке Земле – давно бы коммунизм построили, хотя бы и барачного типа. Но тут Дух неожиданно вспомнил, что ему, собственно, было нужно, и он скомандовал:
- Отставить подхалимаж! Подходите по одному, разъяснимте нам, непонятливым, в чем же суть Бытия, то есть, зачем живем и нельзя ли как-нибудь без этого обойтись. В очередь, сукины дети! На первый-второй – расчитайсь! В алфавитном порядке – ко мне!
  Тут же возник спор насчет алфавитов. По латыни и по кириллице, вообще-то, первой буквой была "А", а затем начались разночтения. Кроме того, сказался, по-видимому, склочный характер великих деятелей прошлого. Всем почему-то понадобилось лезть без очереди, будто бы тут пиво давали в долг под запись. Дух быстро погасил разгорающийся конфликт с помощью бревна, и потребовал, чтобы мы все удалились на совещание. Попробовал бы кто-нибудь с ним поспорить!
  Он собрал нас в каком-то темно закутке (и сколько их таких в каптерке?) и пожаловался на тяжелую жизнь.
- Ни сна, ни отдыха не ведаю, поди, уже четыре миллиарда лет, - блеял он, заливаясь слезами, - и никто-никто меня ни  разу и не пожалел. Даже Бог, уж на что милостив! Ну, божий гнев терпеть-то приходится, а вот своеволия отдельных двуногих  не стерплю. Возомнили тут о себе, понимаешь! Чтоб я впредь кого от адских мук отмазал? Гори они все синим адским пламенем!
  Наступило неловкое молчание. Мы, потупясь, соображали: а ведь, кто знает, придется кое-кому из нас попасть сюда еще не раз. И что же – вместо милых бесед за чайком о литературе да искусстве  гореть всем теперь в Геенне огненной? Обидно, понимаешь! А указывать хозяину домны (и положения) на бестактность было бы в высшей мере нетактично. А то бы он как бы нам всем на дверь не указал! Мы вспомнили, что там – абсолютный вакуум, а в том вакууме, в сплошной черноте, ярко пылают адские огни, на которых подогреваются котлы со всякого рода безобразниками и хулиганами, не говоря уже о насильниках, убийцах и риэлтерах с супервайзерами да топ-менеджарами.  Нет, не надо нам такого счастья! Пришлось слушать жалобы старого черта дальше.
- Никто меня не любит, - ныл Дух, - не будь у меня бревна, так и не накормили бы ни разу. До чего же бессердечный народ вы, люди! Будь я у вас главным, все было бы совсем не так. Вы бы у меня по струнке ходили, а что такое грех – и не вспоминали бы. И реки бы молочные текли, и вообще бы всюду даром водку разливали, а про плов и шашлыки даже и говорить нечего. Ты меня понимаешь, Хомяк?
- А как там насчет гурий, уважаемый? – забеспокоился старик. – Без них ни Рая, ни  даже коммунизма не построить. Да и о шербете забывать не следует, а о миндале и фисташках даже неловко напоминать.
- Это все частности, старик, - нетерпеливо отмахнулся от этого бреда Дух, - ты суть уловил? Речь-то ведь не о коммунизме и вообще не об Утопиях. Это я все про себя говорю. Ты бы лучше пожалел меня, слово доброе сказал…
  Хомяк задумался: ничего, кроме "Аллах Акбар" и "Бей неверных" в голову не приходило. Да и насчет дьяволов всякого рода у него, представителя сразу двух мировых конфессий, были совсем иные соображения. Никогда никого он не жалел и не жаловал, а шайтана и Иблиса – в первую очередь. Но вслух он произнес совсем иное.
- Брось, Душок, - произнес он, как мог, задушевно, - все-то мы тебя любим, ты даже не знаешь как…
- Как спина любит плетку? – С горечью подхватил Азазелл. – Или как царь – декабристов?
- Ну, как ты мог так подумать, - испугался имам-папа, - как, к примеру, наш мишка – мед… или как поп – исповедь, особенно когда информацию можно не без выгоды загнать, кому следует.
- Больше Бога? – Не унимался Дух. – Так ведь это – грех!
Но было видно, что сам-то он так не считал. Тут к нам в закуток ввалился Пушкин.
- А я все слышал! – с порога закричал поэт. – Нет, Дух, не грех – особенно с учетом момента, специфики условий, я бы сказал. Бог высоко, а ты – вот он, всегда на страже. Можно это выразить так…
  Он на секунду задумался, а потом высоко поднял голову, взмахнул рукой, и начал импровизировать.

ОДА ВЕЛИКОМУ ДУХУ

Что бы мы тут делали без Духа,
Пусть и не святого, а, поди ж, -
Голова одна, всего два уха,
А велик, прекрасен, как Париж.

Нет, не бесы по небу летают
Даже в сумасшедшую пургу:
Даже слов порою не хватает
Выразить все то, что не могу.

Не могу, а все-таки придется
Дифирамб пропеть от всей души,
Здесь, на дне бездонного колодца,
Где свой путь когда-то завершил.

Даже ирокезы и апачи, -
Тьфу ты, черт, не выговоришь вслух, -
Знают то, что, так или иначе
Надо всем царит Великий Дух.
Что там ирокезы и гуроны, -
И шаман из племени Асса,
Вороны и глупые вороны
Смотрят (и взлетают) в небеса.

Смотрит Высь с вершины Эвереста,
Смотрят звезды ввысь и облака:
В небе есть всегда для духа место,
Так что, Дух, спокоен будь пока.

Кто же, объясни, не понимает,
Суть твоей души, душевный нрав?
Кто, мой друг, тебя не уважает?
Извини, но в этом ты не прав.

Нет, моншер, теперь в любую вьюгу
Крикну сонму бесов на лету:
"Передайте сто приветов другу –
Черту, заступившему черту."

Так что, Азазелл, какого черта
Постоянно хнычешь ты в Аду?
Был для нас примером до сих пор ты,
С этой точки зренья не сойду.

В эру бед, года великой смуты,
И в эпоху злобного Тельца,
Объясни, товарищ, почему ты
Не скулил, не хныкал без конца?

Почему в карман не лез за словом?
Было ведь тогда в сто раз трудней!
Будучи великим и суровым,
Не стремился жить на всем готовом,
Зная: Рай – отнюдь не бочка с пловом…
Истина, увы, отнюдь не в ней.

Истина же в том, что царство духа
Все-таки наступит на Земле…
Объясни тогда, какая муха
Укусила в ухо, или в брюхо?
Речь идет, должно быть, о пчеле?

Нет, дружок, расправь пошире плечи,
Гордо посмотри за горизонт,
Где вовсю в ночи пылают печи,
И вообще работ – широкий фронт.

Ты же нас, родной товарищ дьявол,
Невзирая на петлю и крюк,
От ужасных адских мук избавил;
Посуди, ты разве нам -  не друг?

Мы тебя любить должны хотя бы
Для того, чтоб так же было впредь.
Впрочем, что с нас взять? Не те масштабы!
Плюнуть бы на нас и растереть.

Ты для нас – алмаз и аметист, но
Даже если б был простым углем,
Мы б тебя любили бескорыстно.
Любим, помним, сто приветов шлем!

  Честно говоря, меня чуть не замутило от столь очевидной и грубой лести. И это – Пушкин?! Да я бы, наверное, лучше сочинил! Но хвастать вслух не стал, приглядываясь к выражению лица Азазелла: как-то он воспринял этот чертов панегирик? И выяснилось, что старый бес ничуть не лучше михалковского льва. Нельзя сказать, что в рот не брал хмельного, но так же уважал подхалимаж. В общем, расплылся демон в широкой безобразнейшей улыбке, губы развесил, даже язык вывалился – синий, толстый, как у хорошего висельника. Ну-ну! Долго ли дураку очки втереть… я-то слышал, как все тот же Пушкин на Духа такие эпиграммы сочинял – куда там его же пасквилям на Воронцова или Аракчеева. Помнится, нечто наподобие:
Мерзко жить в объятьях луж, но, если сам ты не протух, то, как мерзко, как же душно жить, где правит чертов Дух! И поэтому, ребята, мрак и брак у нас сплошной: тухло жить и душновато там, где Дух царит душной. Разъясню на всякий случай тем, наш забыл язык: есть козел "душной" (вонючий), есть страдающий падучей…в общем, наш дурак могучий – скунс, миазм, вонючка, бзик!
Ну да ладно, это можно ему припомнить при  случае, а сейчас, как будто бы, и незачем. Зачем зря Азазелла расстраивать? А то, как бы он нас всех не огорчил до невозможности! Ну его к бесу, пес с ним. Пусть мнит себя, черт знает кем и чем. Лишь бы бревном не дрался, да на мороз мирового эфира не выгонял – якобы проветриться. Да какой там, спрашивается, ветер – в вакууме открытого-то космоса? Да что с него, безграмотного, взять-то! Он даже Михалкова не читал. Зато Пушкин сделал одно великое дело: настроение у хозяина домны поднялось до небес, ушки поползли к макушке, хвост поднялся трубой. И – никакого сплина, никакой черной апатии. Всегда бы таким был, – цены б ему не было. Увы, увы…
  Ладно, будем мудрыми, пусть не как боги, то, хотя бы, как кто-нибудь из подопечных Азазелла, галдящих за нашими спинами в той самой гениальной каптерке.  И решил я тогда поговорить с Пушкиным как разведчик с разведчиком… виноват, как пиит с поэтом. Объясни, мол, брат Пушкин, почему ты такой умный, а  мы, как ни стараемся, пни пнями? Ничего не ответил Александр Сергеевич, усмехнулся лишь криво, да как засветил мне в глаз! Так я и не понял, за что ему такая слава досталась. Хулиган! То царя обворовал, то деньги растранжирил… а тут, сколько ни старайся, как ни веди праведный и безгрешный образ жизни, а славы все нет, как не было. Где справедливость?