О духах, об истории и о другой всячине

           Каждый век обрастает своими подробностями. В начале двадцать первого не то что бы колесом, очками никого не удивить. Хрусталик подлатать при надобности особого труда не составит, были бы деньги. Созерцающий люд как на дрожжах день ото дня прибавляется.

            От компьютера, от телевизора, от стадиона, от подиума ни какими силами глаз не оторвать. Ни диковинка очки, а спрос на них не ослабевает. Без очков с глазами дефектными никуда, без очков как в мутной воде подводную жизнь наблюдаешь, а с очками совсем другое дело. С очками как заново нарождаешься, в другой мир смотришь. Вот  и посещают голову бредовые мысли - очки такие смастерить - свои, отечественные, ни заморские, что бы и себя показать, и за историей понаблюдать.

             Где он там затаился девятнадцатый век?…Иным покажется, что двадцатый век его перещеголял. Как бы не так. Человек, на то он и в животном обосновался , что бы вперёд глядеть. Сколько их было, жаждущих хоть что-то увидеть?…Миллионы, миллиарды?…Собирайтесь хироманты, колдуны, шаманы, предсказатели…Поведайте тайны божьего промысла…

              Сколько было миражей, видений, призрачных миров?… Какие люди, какие имена?! Говорят что Альберту Эйнштейну жена все уравнения «Специальной теории   относительности»  написала. Да что там жена!… Великий француз - Пуанкаре, математик от бога и тот решился слово своё сказать в этой самой «относительности». Соратники ,видно, не  услышали. А вот служащему мужу из известного патентного бюро всё же повезло. Эйнштейн прозорливее многих оказался. На обвес, обмер в самой материи  внимание обратил. Он, может быть, и не был математиком от бога, но почувствовал же, где собака зарыта. А  то ведь и самое главное- усмотреть истину там, где другие  миражами бредят.

               Или другая картинка начала девятнадцатого века - философские опыты гениального Гегеля. Ведь кто только не посягал “на святая святых” - на диалектику. За древними Платоном и Аристотелем Фихте и Шеллинг  по неволе   современники.  И собрались в нужном месте, в нужный час. В ширь да вглубь капали. Пот ручьём. Скрежет, искры от лопат. Смотрели как в могилу провожающие родственники. Прислушивались, принюхивались для пущей зоркости. И что?… Оказывается, за ними кто- то следил. Они двадцать раз капнут, а он угрюмый, только об одном печётся, как бы их, кротов учёных, от очередной прорывки освободить. И освободил болезных, да ещё как освободил. Диалектику эту знающие мужи назвали Гегелевской по имени создателя и стали в ней, как в зеркале, ворожеи революционные потрясения обозревать. До того  «дообозревались», что вначале двадцатого столетия, в России в октябре решили самостоятельно произвести революционный взрыв. Рвануло так, что на семьдесят пять лет вперёд  камни разметало.

             А предвестники, предтече девятнадцатого века Ньютон и Лейбниц, Шиллер и Гёте,чем ни боги?  Чем же ни гиганты они, Александр Пушкин и Амадей Моцарт, и с несостоявшейся свалки истории Маркс? А Максвелл, Дарвин, Больцман, Кантор, Менделеев в самом девятнадцатом,  чем не матёрые теоретики?!

             Вот и выходит, по всем приметам, что в девятнадцатом столетии человеческий гений летать обучился. До той поры этот дух был как джин, запечатанный в бутылке. К сосуду волшебному, конечно же, прикладывались многие. Тёрли горлышко, плевали на руки, шептали заклинания. Не многим улыбалось счастье с джином поговорить. Столбом огненным,бывало, взметнется из горлышка, красная  мордища, белая бородища: «Какие желания изволишь?…» Задрожит страждущий, побелеет, покраснеет, покроется испариной ( Чай, ни первый встречный-поперечный,сам джин к нему обращается),  что-то промямлит.  Джин уж тогда, то ли   от заговора тайного, то ли от обуявшей его придури, ухмыльнётся только и скорей в бутылочку, запечатается до лучших времён.

              А за Элладой тот час в полный рост Данте Алигьери, и Леонардо да Винчи, и Уильям Шекспир, и зов Гомеровский слышней! 

              Те же, кто посмелее, понапористее,  Байрон, к примеру, или Бетховен, те сразу  хвать его за бороду.  Вознесутся вместе с ним над полями, над лесами, над странами, над столетиями. Что - то ему в ухо шепчут, а внизу тем временем  народы друг на друга с копьями, с пушками, с кольями бросаются. Города вырастают вдруг или в пыль и пепел превращаются. Потом и им этот полёт изрядно надоест. Опустятся они на землю грешную, отпустят джина и вот он уже вновь в мутно зелёной глубине. Только глазками оттуда посверкивает.

             Длинная  присказка     да  вся  ли  сказка впереди?

             Бежит, бежит человек от столетия к столетию всё быстрей и быстрей. Обозрим ли горизонт?… И что там за пределами, за перспективой, за горизонтом?…
                Ещё не вечер?…