Лето в деревне -2

Улица Ковалёвка.-Кладбище.-Дрибной лес

В 1969 году  я провела лето в другом конце Борисовки, на улице Ковалёвке, в усадьбе, где родился и вырос дедушка. Его брат Коля переселился в выстроенный на этом же участке новый кирпичный дом, а старая мазанка оказалась свободной.
Ковалёвка называлась так потому, что на ней селились ковали – кузнецы. В начале улицы, у реки до войны стояли кузницы, в одной из которых работал мой прадед, Павел Маркович Коваль, потомственный кузнец. Улица Ковалёвка (с 60-х годов – Октябрьская) извивается по дну глубокого оврага между двумя горами – Кутянской и Усовой. Овраг по-украински – яр, поэтому эту улицу называли также Яром. В этом яру течёт ручей и проходит дорога, с двух сторон которой домики, а сады поднимаются от них и на одну гору, и на другую. Дом и сад прадедушки поднимался на Усову гору, с его участка был прекрасный вид на густую берёзовую рощу на противоположной, Кутянской горе.
Пройдя через сад, можно было прямо подняться на Усову гору. Эта гора в сторону Ворсклы была изрезана глубокими оврагами, поросшими травой. Между Ворсклой и Усовой горой тянулась другая улица, Красноармейская (к сожалению, не знаю её первоначального названия). Ковалёвка (Октябрьская) насчитывала около 400 домов, по ней в конец надо было идти час. Красноармейская – около 200-230 домов. В конце Красноармейской улицы был кирпичный завод, производящий кирпичи из песка Усовой горы. За кирпичным заводом дорога шла к следующему селу – Стригунам. Белая церковь Стригунов виднелась с Усовой горы маленькой точкой. Село Стригуны славилось луком, у огородников известен сорт лука «Стригуновский».
Над садом прадедушкиного участка на Усовой горе начиналось кладбище. Очень уютное, поросшее деревьями, тенистое, прохладное место. Во время войны, зимой 1941-42 года, в возрасте 78 лет умер от астмы – профессионального заболевания кузнецов - прадедушка Павел Маркович. Морозы стояли такие, что вырыть могилу не представлялось никакой возможности; его похоронили в чью-то чужую могилу. В июне 1992 года в ту же могилку похоронили моего дедушку, прожившего почти 91 год.
За кладбищем на горе была ещё одна улица, а за ней – другой борисовский лес, называвшийся Дрибным (мелким, редким, по сравнению с могучим заповедником). Дрiбний лiс состоял из дубов, лип, клёнов, осин и других лиственных деревьев, возраст которых исчислялся сотней-другой лет. Он был светлый и очень большой. Когда у нас появилась собака, мы изучили все окрестности Борисовки, дошли по лесу от конца Ковалёвки до Стригунов, но обойти лес вокруг не смогли.
В этом лесу было много земляники, цветов и грибов, особенно подосиновиков, подберёзовиков и желтяков в августе и опят в сентябре. Иногда я вспоминаю пение соловьёв в конце мая на опушке этого леса. Можно было слушать соловьиные концерты без конца. Мы с бабушкой собирали в этом лесу лекарственные травы.

Дядя Коля и его семья

Участок дедушкиного брата дяди Коли, на котором мы жили в то лето, представлял собой огород с несколькими яблонями, вишнями, грушами, на котором располагался его новый кирпичный дом, старая мазанка и сараи, в которых держали кур, кроликов и свиней.  Жена дяди Коли была свинаркой в детском интернате. Чистотой они не отличались. В их новый дом я могла зайти, только зажав нос и не дыша. По-моему, дядя Коля не работал*. Он рыбачил, пас корову, пока она у них была, ходил за грибами, играл на аккордеоне, ругался с соседкой, пил и спал. У него была прострелена челюсть во время финской войны, и он не очень внятно говорил.
На финскую войну он был призван из Ленинграда; вслед за дедушкой его братья и сёстры туда потянулись, многие там и остались. Финны взяли его в плен, и всю Великую отечественную он у них пробатрачил на ферме. Об этом он вспоминал как о самом счастливом периоде своей жизни. В принципе крестьянский труд ему был знаком, а финский быт приводил его в восторг. Он не мог забыть, как, после голода 30-х годов, он попал в Финляндию и ел там бутерброды, на которых слой масла равнялся толщине куска хлеба. Из тех краёв он привёз в Борисовку и свою жену. Тётя Клава, хозяйственная, работящая женщина, по чертам лица была типичная карелянка. Когда я приехала в Петрозаводск, лица местных жителей показались мне как две капли воды похожи на лицо тёти Клавы. Тётя Клава выучилась местному говору и через десяток лет говорила совсем как местная уроженка. Она очень мучилась от успехов дяди Коли на женском фронте, которыми он обожал хвастаться; однажды её даже вытащили из петли. Дядя Коля, как и вся дедушкина родня, отличался, особенно в молодости, яркой внешностью, а уж хвастливость вообще была у мужчин этого рода в крови.
Дядя Коля любил и хвастаться, и приврать. Я помню, как у дедушки поднялось давление после рассказа дяди Коли о размере его пенсии. Когда дядя Коля увидел, как реагирует правдивый и никогда не шутивший дедушка, он признался, что всё придумал.
Окончил дядя Коля свои дни весьма печально. На 40-летие победы всем оставшимся в живых фронтовикам раздавали награды. Дядя Коля, по обыкновению, хорохорился, что он тоже-де воевал, и даже был ранен. «Где же твои награды?» - спросил у него кто-то, и дядя Коля пошёл в военкомат выяснять этот вопрос. Ему сказали, чтобы он оставил заявление, они разберутся, как и где он воевал, и какая награда ему положена. Тут Коля вспомнил, как в не столь отдалённые и не слишком уж добрые времена относились к побывавшим в плену согражданам, пришёл домой и повесился.**
У дяди Коли и тёти Клавы было двое детей – Люба и Гена. Младший Гена к 1969 году уже отслужил в армии, причём служил он в Карелии и, в полном соответствии с теорией Фрейда, нашёл себе там невесту. Приехав домой и заявив, что женится, Гена получил от отца запрет: «Тебе ещё рано». Гена  не мог представить себе жизни без любимой, долго скандалил, требовал отцовского согласия, но вынужден был уступить, запил и превратился в семейный позор.
Прожив четыре лета на Яру, я видела Гену только один раз. Он уезжал куда-то на заработки, потом возвращался, начинал пить, хулиганил и попадал за хулиганство в тюрьму. Однажды я спустилась с дедушкой к колодцу, и к нему же с вёдрами приблизился высокий широкоплечий красавец. Дедушка напрягся. «Сейчас начнётся», - сказал он мне. Гена почтительно, мелодичным голосом заговорил с дедушкой, обратившись к нему по имени-отчеству. Дедушка впал в ярость. «Я тебе не Борис Павлович! Я тебе дядя Боря!» - кричал он. Мы с Геной стояли, втянув головы в плечи.***
Люба после школы пошла работать продавщицей в ларёк. Однажды обнаружив недостачу в 200 рублей (то есть почти в три зарплаты), она поняла, что надо учиться, кончила бухгалтерские курсы и стала главным бухгалтером в Заповеднике. Когда она училась, некоторые вещи ей были непонятны, и дедушка, будучи экономистом, с ней занимался. Никогда не забуду её просветлённые глаза, которые она поднимала на дедушку, разъяснившему ей очередную трудность – глаза ученика, внезапно постигшего ясную логику дотоле туманной вещи.

Компания друзей.-Наши занятия.-Дедушкин сад

На Яру у меня были две подружки, сёстры Наташа и Оля Бережные, жившие напротив дяди Коли. Оля была старше меня на полтора года, но так как я перескочила из 1 класса в 3-й, то мы с ней оказались в одном классе. Весёлая и общительная, она была синеглазой блондинкой. Наташа, серьёзная, ответственная, старше Оли на три года, была брюнеткой с зелёными глазами и училась в художественной школе.
Когда шёл дождь и приходилось сидеть в хате, мы втроём много рисовали, а Наташа делала нам полезные замечания. Кроме того, мы с Олей попросили её рассказывать нам что-нибудь по истории живописи. От Наташи я узнала о Тропинине, Боровиковском, Рокотове. У неё были иллюстрации их картин (некоторые на почтовых марках), поэтому сведения о художниках получались не сухими. Рассказывала Наташа и о Растрелли, но тут уж я знала и видела больше неё, и пришлось о его постройках рассказывать мне.
Я приглашала Наташу в Ленинград посмотреть Эрмитаж и город. Но её мама говорила, что у них нет денег. Билет тогда стоил 15 рублей, и загвоздка заключалась не в этой сумме. По представлениям мамы Наташи, ехать в Ленинград стоило не просто на экскурсию, а для того, чтобы там купить какую-нибудь престижную вещь (например, тюль или что-то позначительней), и вот на эту-то вещь у них и не было денег. Позже Наташа окончила художественно-педагогическое училище и преподавала рисование.
Когда я приходила в гости к Наташе и Оле, меня многое там удивляло. Они всей семьей садились есть и хлебали все из одной кастрюли – кто быстрей. Если они наливали суп в тарелки, то называли это «насыпать супу». Готовили и ели они в отдельной постройке, кухне. В хате была идеальная чистота, полированная мебель, радиола и телевизор (у нас в Ленинграде телевизора не было). На железных кроватях высились громадные подушки в белоснежных наволочках.
В хорошую погоду мы много бегали по улицам, оврагам, кладбищу, ходили купаться на Ворсклу, с дедушкой ходили в лес. В оврагах Усовой горы утром были тренировки каких-то стрелков. Не знаю, были ли это спортсмены или учащиеся милицейской школы. После их стрельб окрестные ребятишки собирали гильзы и играли в партизанов. Прятаться в оврагах было интересно, а компания собиралась немаленькая: мы с Наташей и Олей, Вовка Погребицкий, Алёшка Чернов из Белгорода, Валерка из Харькова и другие дети. У Вовки Погребицкого были два маленьких брата, которых часто оставляли на его попечение, тогда мы не могли идти бегать далеко и устраивались возле двора дяди Коли на сложенных там брёвнах, играли в «испорченный телефон» или рассказывали друг другу разные истории.
В 1969 г. прошёл по экранам фильм «Три мушкетёра». Нечего и говорить, что мы тут же начали в них играть. Я была Констанцией Бонасье, Оля – миледи, Наташа – Анной Австрийской, Валерка – Арамисом. Мы придумывали новые приключения мушкетеров и их дам, создали тайное общество НИО (Наташа, Инесса, Оля), у нас на чердаке был тайник, в котором мы собирались «по тайному сигналу». Иногда мы устраивали пикники – тащили из дома редиску, зелёный лук, хлеб и соль, устраивались на травке и пировали без взрослых.
Обычно мы устраивались над садом, под кладбищем. Этот сад был посажен дедушкой. Вернувшись после первого курса института из Петрограда, дедушка вычистил пустующее пространство за огородом отца и посадил там полтора десятка яблонь. В основном это были белый налив и антоновка, но также штрифель, пепин шафранный, семиренко. С одной стороны сад загораживала от непогоды гора, а с другой стороны – живая изгородь из слив. Это была слива-венгерка («угорка» по-местному) и «черешник» - круглые, мелкие, невероятно ароматные сливы, нечто среднее между сливой и тёрном. Когда мы жили у дяди Коли, вокруг яблонь я посадила цветы – ромашки, васильки, матиолу, настурции. Некоторые из них взошли и зацвели.
Яблони без должного ухода за 50 лет начали вырождаться, яблоки были мелкие, но главное – свои и очень душистые. После Ленинграда, нуждаясь в витамине С,  я с удовольствием их грызла. На другое лето мы уже жили у Натальи Григорьевны, но приехав, я тут же побежала за зелёными яблоками. Дедушкина сестра, приехавшая из Ленинграда в родные пенаты провести лето с маленькой внучкой, запретила мне их рвать, и я со слезами прибежала домой. Дедушка был в недоумении – как его сестра может запрещать мне есть яблоки с им посаженных яблонь. Нет предела человеческой жадности.

 

Дедушкины болезни.-Лекарственные растения.-Молочно-растительная диета

1969 год был для дедушки очень тяжёлым. Ему уже исполнилось 68 лет, на работе хотели проводить его на пенсию, а он ещё был полон сил. Фильм «Старики-разбойники»  вышел на экраны как раз в то время, когда проблема выхода на пенсию стала для дедушки актуальной. С другой стороны, он сильно переживал события в семье брата Коли (пьянство Гены), болезнь и смерть старшего брата Вани (который жил в Харькове, умер 2 января 1970 года). В 1969 году дедушка приехал в отпуск на май месяц отдохнуть в Борисовку, к Коле, и тут на него обрушились разборки Коли с сыном и ругань Коли с соседкой. Соседкой Коли была милая женщина, Анна Ивановна Беседина, родственница Ковалей. Спор разгорелся из-за ясеня, росшего на границе их участков. Коля хотел его спилить, а Анна Ивановна, выращивавшая цветы и любившая эстетику, не соглашалась и доказывала, что ясень её. Каждое утро после завтрака они выходили к этому ясеню как на работу и начинали лаяться. Ругательства смолкали только к ночи. И тут ещё Гена. К концу отпуска у дедушки поднялось давление, 220\160, бабушка вызвала скорую помощь,  послала на его работу телеграмму, что он не может выехать в Ленинград по болезни. С работы прислали телеграмму, чтобы дедушка немедленно вышел на работу. Как-то всё-таки дедушка поправился и уехал в Ленинград, но с 1 января следующего года его всё же уволили; тут и дядя Ваня умер.
Дедушка не представлял себе, чем он будет заниматься на пенсии. Только через три года он постепенно пришёл в себя, найдя себе занятие – огородничество, с которым тоже, пока не купили участок в Красном Кутке, было много историй. Дедушка стал страшно нервный, кричал без всякого повода, лицо сделалось мрачным, обострилась язва, открылась сахарная болезнь и на руках началась экзема. Бабушка тогда за один год постарела на 30 лет.
Дедушка никогда не признавал обычных лекарств – таблеток (как и хирургических операций, уколов). И бабушка, и дедушка лечились при необходимости только гомеопатическими средствами. Жена профессора-энтомолога Сергея Ивановича Малышева, борисовчанина, спасшего в своё время заповедный лес от большевиков, Евдокия Вениаминовна, была врачом-гомеопатом, с ней всегда советовались насчёт лечения. Ходили только к врачам-гомеопатам. Но здесь гомеопатия помочь не смогла. Тогда дедушкина сестра Антонина, работавшая на книжной базе, достала для него несколько книг по фитотерапии, и дедушка с бабушкой стали их изучать. Следующим летом в Борисовке мы с бабушкой ходили по лесу, по Усовой горе и искали лекарственные травы, про которые в книге Г.Ковалёвой «Лечение растениями», справочнике М.Носаля и справочнике А.Попова было написано, что они помогают при экземе, диабете, гипертонии и язве двенадцатиперстной кишки. Травы помогли. После полугода безуспешной борьбы с сильной экземой дедушка стал мазать руки соком чистотела, пить чай из трёхцветной фиалки (иван-да-марья) и аптечной ромашки, экзема постепенно стала проходить, уровень сахара в крови понизился.
Я зачитывалась книгами по фитотерапии. Многие цветы мне были знакомы, с другими я познакомилась.  Мы добавляли в слабый чёрный чай лекарственные растения (цветы и траву) и пили. Когда надо было заварить чайник, я выходила с ним на гору и собирала цветы, про которые читала. Некоторые из них оказались горькими, например, донник, цветки цикория, пустырник, или невкусными (крапива). Другие – очень вкусными, например, алтей, чабрец, коровяк (против бронхитов, отхаркивающее действие), душица (многофункциональное воздействие),  цветки шиповника, лист чёрной смородины (общеукрепляющее). Некоторые растения оказывали полярное воздействие, например, зверобой использовался и для повышения кровяного давления, и для понижения. Бабушка с дедушкой объяснили мне, что растение, в отличие от химической таблетки, в этом случае регулирует давление, вызывает в организме человека саморегуляцию. Полярное действие зверобоя проявлялось и в том, что при ночных дежурствах было рекомендовано пить чай из него как тонизирующее, вместо кофе, и его же рекомендовали на ночь как успокаивающее и при ночных недержаниях мочи. Это казалось мне невероятным чудом, но со временем мне пришлось убедиться в его реальности на собственном опыте.
Меня удивило, что почти все растения применяются при гипертонии и атеросклерозе, являются мочегонными средствами. Мне очень нравился вкус чая из тысячелистника, но я с опаской пила его, так как он повышает свёртываемость крови, а у меня она всегда была повышенная (медсёстры с трудом выжимали у меня из пальца кровь на анализ, а стоматологи недоумевали, почему не идёт кровь после выдирания зуба). Я обращала мало внимания на те растения, у которых был ценным корень, так как корни надо выкапывать осенью, и изучала в основном те, которые можно было собирать сейчас. Мы с бабушкой собирали, сушили траву в тени и отправляли посылки в Ленинград.
Не прошло мимо меня и предисловие в книге Ковалёвой, где она писала, что лечение растениями следует проводить при одновременном соблюдении молочно-растительной диеты. Бабушка, правда, считала, что мясо обязательно, в Борисовке мы ели его в небольших количествах почти ежедневно, но стали гораздо больше есть разных овощей.
С молоком у меня были проблемы. Я не могла его пить с детства (у меня 1-я (0) группа крови, а некоторые современные диетологи считают, что людям 1-й группы крови молоко не рекомендуется). Творог я не ела до 15 лет, кефир – до 40, молоко стала понемногу пить только в 23 года в Литве, где оно не имеет крайне неприятного запаха, как в Ленинграде и в Борисовке. Бабушка считала, что именно из-за того, что я не пью молоко, я не расту (я была маленького роста). Поэтому она взялась за дело энергично. Заручившись согласием мамы, она придумала давать мне утром натощак чашку горячего молока, а чтобы нейтрализовать его невыносимый для меня вкус – давать мне с ним шоколадку. На это я согласилась. Два месяца я пила ежедневно чашку молока, и за это лето действительно выросла.
Диета для дедушки понадобилась в связи с открывшимся диабетом. Ему предлагали всякие препараты, но он их решительно отверг, а списком разрешённых продуктов заинтересовался. От чая с сахаром пришлось отказаться, до сладкого он и так был небольшой любитель, а разрешённые овощи и фрукты внимательно изучил. После года лечения лекарственными травами сахар у него вошёл в норму, но сладкого он всё равно избегал.
Молоко в Борисовке было дорого, 40 копеек литр, так как не у всех были коровы, а посёлок городского типа, поэтому спрос был большой (для сравнения: в Лениграде литр молока стоил 26 копеек, в Вильнюсе – 22 копейки). Творог и сметану бабушка делала сама, в продаже их не было.

Строительство в Борисовке.-Пшеница

По вечерам после ужина мы с бабушкой и дедушкой поднимались на Усову гору и гуляли по её краю, вдыхая запах свежескошенных трав и любуясь панорамой долины Ворсклы. Она постепенно зарастала камышом, ряской. Прежде широкая, она почти перестала течь, вода становилась стоячей. Но с горы этого не было видно. Вербы склонялись над нею, и это было очень красиво. За Ворсклой располагалась Борисовка, а за ней – необозримые холмы с пшеничными полями. Потом мы поворачивали к Дрибному лесу и шли по дороге домой.
На третий год жизни у Натальи Григорьевны дедушка вполне освоил пологий участок перед Усовой горой и решил вскопать террасы на её отвесном склоне. Этот склон возвышался между Ковалёвкой и Красноармейской улицами и был хорошо виден с моста через Ворсклу и даже из центра. Не побоясь работы по поливке (таскать ведра с водой на гору), на этом склоне дедушка решил посеять пшеницу. Тогда мы не знали о пользе пророщенных пшеничных зерен, и пшеница была выбрана, мне кажется, больше с эстетических позиций, чем с практической точки зрения. Террасы с зеленеющей, а потом спеющей пшеницей производили сильное впечатление. Гулять между пшеничными рядами, обозревая окрестности было большим удовольствием и для нас, и для дедушки.
С бабушкой мы ходили в центр за продуктами. Там, кроме нового кинотеатра на 600 мест, построили двухэтажную гостиницу, ресторан, двухэтажный промтоварный магазин, новую почту, большую поликлинику. В ресторан мы иногда заходили и обедали там. Еда там была вполне съедобная, а официанткой была дедушкина дальняя родственница.
Вдруг в Борисовке стали строить пятиэтажные дома. Песок на их строительство рыли и увозили из холмов в оврагах Усовой горы, которые располагались над Красноармейской улицей. Дедушка в растерянности смотрел, как рытьё песка приближается к склону горы, засеянному им. Оставалось ещё много холмов вокруг, но в сентябре экскаватор приблизился к пшеничным террасам. Дедушка попросил экскаваторщика подождать неделю, пока он соберёт урожай, ведь вокруг такие же холмы. Но у экскаваторщика было другое задание, и он срыл холм вместе с пшеницей.
В ужасе дедушка с бабушкой собрались и на три недели ранее запланированного уехали в Ленинград. На другое лето они решили больше в Борисовку на лето не ехать.

______
* Работал кочегаром в райисполкоме.
            ** Первоначальная версия. Другая, возникшая через несколько месяцев после смерти: болел раком простаты, была нужна операция, дядя Коля боялся её, а терпеть боль не мог и поэтому покончил с собой.
***  После смерти матери, в возрасте 45 лет Гена поселился в родном доме, продолжая пьянствовать. Его присмотрела себе мягкая, добрая девушка (я её знала), стала о нём заботиться, он приобрёл человеческий облик. Они вместе пили, но в меру.