Цепь

                Ц  Е  П  Ь


повесть для театра


г. Москва 2002 г.



Вокзал стаскивал все пути-дороженьки в один железнодорожный узел, накапливая в огромных залах толпу пассажиров российского жития-бытия, и бросал в усталые глаза свет информационного табло, и раскладывал пасьянсы очередей у пронумерованных оконцев. Всё гудело, толкало, рябило, и было очень душно.
Сознание каждого пассажира подсознательно вращало в объёме собственном родную нецензурщину –
: суставы – на чемоданы и очереди;
: кожа и лёгкие – на духоту;
: сердце, – в ошалелом ритме локомотивных колёс, - разгоняло во всей этой давке  задыхающуюся кровь;
: и кровь стучала в пульсах, стучала, стучала...
Алексей обнаружил боль в глубине рёбер и начал раздвигать и расталкивать приезжих, ожидающих и отъезжающих плечом – к выходу: свежий воздух столкнулся с ним, и на некоторое время щемящая боль умчалась из груди в виски – стало легче.
Равнодушной была только входная дверь, она болталась в любую сторону: то в гул духоты, то в шум улицы…
Алексей жадно проникал атмосферой в себя – в живот: мимо рёберной боли – успокаивал.
Бессонные ночи и водка истоптали лицо: глаза ввалились, замкнулись, и их чёрные, бесконечные колодцы охватились несдвигаемой пеленой.
Город начал совать и выбрасывать в молодые сумерки уличные огни и световые рекламы, вокруг которых беспорядочно зажигался домашний свет многоэтажек и габаритные звёздочки автотранспорта. Весь этот живой перелив вечерних огней ползал в зрачках Алексея и освежал, но белый свет неоновых ламп освещал тревогой сознание и обнажал бессилие.


- Ах, Оля...  Олечка, милая!... – тихо протянул Алексей мимо сердечную боль. – Как быть теперь?!...


  ...Ещё весной с вокзала полустанка малого, – командировочной стёжкой-дорожкой отправила родина малая Алексея в дали российские, и сама улетела – отодвинулась, –
:   потерялась и утратилась в бездорожьях…
:   потерялась и утратилась в направлениях...
: потерялась, оттолкнувшись во всю ширину-географию отчизны-империи…
 И письма полетели вслед, храня и согревая, душой соединяя...  полетели! Но, вдруг, один из клочков бумаги, птицей затрепыхал в руках – забился – затрясся! Алексей, где стоял: там и сел!...  Буквы помчались мимо глаз, – он их не читал, – он искал, искал, искал...  И ничего не нашёл! Но почувствовал тревогу между строк в дорогом письме...
- Устала одна с девками, да ещё и приболела, наверное...  Не признаётся, меня жалеет. – Объяснил Алексей бригадиру.
И!... шагнула к нему, и помчалась к нему родина малая, – и душа его, и мысли потянулись, и помчались – к ней: сойдутся в кругу объятий, в далёкой сторонке! и потом, мчатся назад – в купе, – к Алексею, – к билету-плацкарте...  и мучают его, и терзают!...  Водкой зальёт маяту, разговорится с попутчиками, отвлечётся, и уснёт под стук колёс: летят вёрсты, летят мысли: и путь к объятиям становится всё короче, и ещё короче расстояние назад – в вагон, – к заоконной сторонке, опять к билету-плацкарте. Вот так тянулись-мчались они  друг к другу, тянулись-мчались, и лязгнула тамбурная дверь, и фартук распахнул на выходе ступени – в весну, в радостные пахучие краски...  Такими же весенними были глаза и радость дочерей облепивших его на родном крыльце: соскучились до визга! Ольга стояла в дверном проёме – и прежними были только глаза!...
- Ну, и что у нас с мамкой? А, дочки?!
- Грипп!
- Да, осложнение, после – улыбнулась она, – на рентген хожу, на физио...  Уже лучше...
- Я вижу...  вижу...  в район собирайся...
Холодный мерцающий свет белых линий длинного коридора районной больницы зажужжал под сердцем тревогой, а на следующий день – прожёг, – таков был диагноз!...
- Белокровие у Ольги твоей...  другими словами рак крови... Алексей онемел!
Внутри всё потухло, а неоновый свет тут же завертелся путами бесконечных линий, –
: потащил в бесконечность – белым в чёрное...
: потащил в беспредел белых вьюг...
: потащил белый свет в чёрный праздник – он белый пока негатив...
- Ну, как же?! И ничего не сделать?!...
- Не знаю, но сегодня же нужно везти в краевую.
Сердце у Алексея завыло!...


        Сердечная боль вновь ударила пульсирующей волной и стихла.
Жадно глотая табачный дым, Алексей ещё стоял у входа в вокзал и смотрел куда-то вверх, сквозь проступавшие звёзды…, – и мелькала где-то там – в высоте… прожитая с Ольгой жизнь...
- Что с тобой, дядя?
Перед Алексеем стоял женский абрис.
- Ничего, девочка.
- Может, помощь нужна...  скорая...  с заботой...  с лаской...
Её язык медленно окрасил губы влагой.
- Нет, такой не надо.
Девушка улыбнулась.
- А какая нужна?
Алексей осмотрелся, перевернул-примерил московское время с местным.
- Водки бы сейчас, – растирая ладонью грудь, сквозь сжатые зубы выдавил Алексей, – с кил-лограм-мчик! Где тут кафе? Пойдём, посидишь за компанию...
- А вон – светится, – осветилась она.
Минутное дело – и столик в углу стал единым быстро организованным блюдом.
- Ты что вчера, перебрал? За сердце хватаешься.
- Нет.
- Я в душу не полезу: не бойся. Ну, за знакомство!
Водочная тара приподнялась над сердцами.
- А как зовут тебя?
- Оля.
Алексей вцепился взглядом в незнакомку...
- Что с тобой, дядя?
- Ничего, – он улыбнулся, – меня Алексеем зовут.
Водка упала, вся разом: в несколько глотков – и задышали – и носом, и ртом:  от вдоха – к выдоху, – от атмосферы – к желудку – и к закуске, к закуске, к закуске...
- Ты уезжаешь или приезжаешь?
- Уезжаю.
- Куда?
- Домой.
  - Не опоздаешь? – она стянула тихонько с ноги сапог.
- Нет.
- А здоровья хватит? – её ловкая голая ступня юркнула под столом ему в штаны.
У Алексея похолодело всё от ревматизма до ревматизма: колени и поясница обрушились этим участком в шпагат и вновь сомкнулись в первую позицию.
Стол-блюдо едва устоял!
Алексей стыдливо осмотрел зал.
- Хватит, надеюсь, и здоровья, – ожившими сухожилиями он сдавил коленями ступню незнакомки – в кулак сжались пальцы её ступни! – Я обязан выдержать!...
Резкий вдох помог хулиганке стерпеть боль –  нога, наконец, упала на шкуру сапога…
Салат тщательно захрустел на зубах Алексея.
- Ой, ой, – обулась нижняя, а поморщилась бюстовая часть дамы. И что же сделать тебе?... О, сапёрское – мин-н-н-нет! Чтоб не рванул!
Алексей поперхнулся салатом!
Водка, наконец, обожгла!
И опять он вцепился взглядом в собеседницу:
- Ты что, привокзальная?... меню для тебю…  дура!...
- Ну, опусти меня, опусти!... зачем за стол потащил?...  Просто так, что ли?...
- За компанию. Я же говорил… Не могу один…  устал… всё один…
- О! Всё один и всё сам! Это уже?... а?! предложение?! – Ольга окунулась в его глаза, – душевный ты… с чего, вдруг… таких, сейчас мало …
- Давай, забудем этот разговор, – оборвал её Алексей, и взгляд его прошёл мимо Ольги-незнакомки – к своей Оленьке, – в даль, – в суету огней города...
Водка подарила испарину и облегчение, – ослабли нервы, ушло напряжение: горькая печаль и пустота, и безысходность…
Он вспомнил сегодняшнее прощание с Ольгой: она смотрела на него сквозь окно, не мигая, и как бы пронзала: взгляд не задерживался на нём, а мчался, мчался, мчался…
И Алексей сейчас устремился за этим взглядом! Пометался: обнаружил пустое окно и позвал!...
- Ольга! – чей-то крик оттащил всё, что дала русская горькая: отмежевал от общей атмосферы застольев в кафе, и – в ушах завис ровный мягкий базар-вокзал, в котором вздрогнул Алексей!!!
Пустой стул у их столика сдвинулся – проскрипел.
- Ты как здесь? – комфортно усевшись на стуле, бросил приветливо Ольге молодой мужчина. – Пьёте…
Алексей облегчённо выдохнул.
- Чего так перенапрягся?! Я не муж… пейте, отдыхайте, но здесь палёнка может быть.
- Привет Кава! – улыбнулась Ольга, – как дела?
- Да как?! Живём рядом и не видимся – значит, их по горло.
- Хорошо когда работы много.
- Хорошо, но не всякой, – вставил Алексей.
- Да хорошо когда просто хорошо, когда минуты вот такие есть – обрядовые: встреча, посошок, стременная и!... так далее…
- Да нет, мы просто сидим на дорожку, – Ольга откинулась на спинку стула.
- Провожаетесь… ну, мне тоже нужно идти провожать…  с вами хорошо, но…  мне пора…  увидимся…
- Пока, – кивнула Оля.
Стуком локомотивных колёс влетела музыка, продолжая в этом ритме разливать воду с пивом, а пиво с водкой…
- Ты подумал, что я проститутка?!
- Оля, я же просил забыть этот разговор. Давай забудем… 
Алексей взглянул на танцовщиц и вновь налил.
- А Кава чем занимается? Его так зовут?!
- Кава, – замотала головой Ольга, – это «КаВэ» – квартирный вопрос одиночек решает. Кто позабыт-позаброшен и живёт один-одинёшенек.
- Как?
- Отправляют.
- Куда?
- В свет, а может и на тот свет.
- Суки! Бомжей…  рожают…
- Ну, а что сукам ещё делать, как ни рожать!
- Да, смотреть… противно! И жалко…  землячки ведь…
- Эти?! нет, эти из Москвы или откуда-то оттуда, а вот московские, те – наши…   и сейчас может быть тоже кого-то отправляет с билетом в один конец… кто-то рядом с бомжом поедет…  Фу!
- Миграция – эти туда, те – оттуда… культурный обмен… Как просто!... А я полагал, что москвичом стать почти не реально! Столько денег нужно!...
- Всё проще: повонял суток трое и!... 
- Нет, пока он в дороге, он не воняет, он же… ещё не москвич.
- Точно: и в прямом и переносном – покатится, покатился, покатился…   
Ольга улыбнулась – Алексей не поддержал – выпил.
- А что ты так вздрогнул, когда Кава меня окликнул?
Алексей сдвинул взгляд с Ольги – и суетой городских огней укрыл силуэт незнакомки.
- У тебя что-то случилось?
- Рак крови у жены моей обнаружили...  Её тоже Оля зовут...
Непослушная капля, изношенная последним временем, сползла, обжигая щёку.
- Прости, Лёша...
Алексей достал сигареты – закурили: слеза иссохла.
- Детей надо привезти. Бедные мои девки...  они ничего не знают пока...  И сколько ей богом отмерено?!... Ну, судьба… Трудно смириться: полный рассвет сил!... время жить для себя…
- А где она сейчас?
- В краевой.
Дым затуманил застолье, – окутал думы...
- Ты знаешь, Оля...  привычно называть твоё имя...  Ты знаешь, когда привёз её в районную и вошёл в длинный коридор, дневной свет прожёг меня жилистыми лампами! Не коридор, а туннель! И змеи белые во всю длину!  Аж жутко стало! и тревожно... И до чего остра интуиция!... Так и оказалось: на следующий день, – узнал – трагедия! Как вены с молоком, эти лампы. И снятся теперь – мучают...
Алексей вновь сжал руками грудную клетку.
- И правда, похоже...  никогда бы не подумала..., – отдалась воображению Ольга.
- Ты когда-нибудь теряла?
- Я не хочу об этом...  сейчас твоё горе ближе...
- Спасибо. У меня это впервые, чтобы вот так!...
- Лёша, может, кровь нужна, я могу сдать?! Я сдавала...
Алексей покачал отрицательно головой.
- Я уже сдал, там всё есть.
- Детей-то много?
- Четыре дочки, самой маленькой скоро четыре.
Слеза вновь разбежалась и прыгнула со щеки – зашипела сигарета.
- Оля, мне плохо...   Сдавило всё, Оля...  воздуха мало...  ты...  не торопишься... 
- Провожу, конечно... точно водка палёная… хоть сигарету брось...  господи...  пошли на воздух...
С помощью Ольги кафе и сигарета отшвырнулись, и он вновь жадно вцепился в прохладный воздух.
Пространство привокзальной площади медленно сдвинулось, и к их ногам, от равнодушных дверей вокзала, сползли ступени: восхождение каждым шагом вонзалось болью в сердце.
- О, и вы двинулись, – показался Кава, – наритуалились! Мой пассажир  шустрее был, хоть и старик.
- Он в детство впал оттого и шустрый, – покорял ступени Алексей, улыбаясь, – и к тому же водка палёная… а его, как и тебя, бодрит только чай, правильно Олечка.
- Ты чего так родственника накачала?...  Во, дают!
- Кава, у него приступ сердечный, это знакомый, помоги…. Ой!
- Хороший… причём, – подчеркнул сердечник.
- Хороший! – рассмеялся Кава, и стал третим в композиции. – Хорошо, хорошо, Оля, давай!
Дверь вывернулась от рук спасателей, и они вошли в транзитную толпу пассажирской россии: в ожидание и неизвестность...
- Слушайте, хреново… не до смеха...  может в киоске нитроглицерин есть?... 
- Сейчас! стой! – новый знакомый прислонил его к колонне. – Я найду. Всё нормально!
- Только не палёный! – потух взгляд Алексея с ироническим оскалом.
- Зачем киоск? В медпункт пойдём! – Ольга и Кава подставили свои плечи. – Быстрей! Давай, давай, двигай ногами! У тебя губы бледные...  Лёша, держись!...  Пропустите! Помогите чуть-чуть...  к медпункту его! Хорошо, хорошо, спасибо...  спасибо...
Теснота нашла в себе путь: расступилась.
Здравница сменила духоту на фарма-букет, и гул толпы пропал, и стало тихо.
- Ну, ладно, ты тут сама разруливай… счастливо, – Кава вышел.
Алексей сполз по стене на кушетку.
- Что с вами? – дежурная строго осмотрела дуэт, – не рассчитали?!
- Сердце, – объяснила Ольга.
- Сердце?! – женщина в белом прислушалась рукой к его пульсу, – вы жена?
- Нет, я...  только...
Гиппократовский взгляд измерил добродетель в короткой юбке.
- Сердце, значит...  покиньте, девушка стерильную зону...
Ольга пропустила слова мимо ушей.
- Держись и на поезд не опоздай...  извините, доктор, что болят сердца...
Дверь распахнулась и закрылась – она вышла.
- Блят сердца, блят, – съехидничала дежурная медпункта, – страна праздничная!...  Блят сердца!...  Чего им не блеть?...  Для любви сердца… Как ночь так болеть! Из сердца аж перегар прёт! И спит… В травматологию не попал, нет… Хоть в гололёд думала отдохну! – Медтётка легонько коснулась его лица пощёчинами и пошла, заглянуть в шкафчик: в пузырьки и склянки – в их таинства. – Уже весна скоро кончится. Они и в гололёд не туда, а ко мне… В травматологии не поспишь: там боль и ломота… Проснись!... Фу, водкой прёт…  какая стерильная зона, спирт иссяк в атмосфере! – Она отщипнула кусок ваты, и опрокинула на него флакон с жидкостью, и повернулась к жертве. – Что расслабился? Ждёшь – верну проститутку… Блят сердца! Ждите в травматологии, там и лежать можно …  с грузом…
  Алексея ударил нашатырь в середину мозга – он ошалело и глубоко вздохнул!
- Ух, ты! Ах! Ранила в самое сердце, милосердная! – его глаза осмотрелись, сориентировались в пространстве. – Что – нашатырь?!
- Попала? Приляг тихонько. Ничего не сломал? Травм никаких нету?
- Нет.
- Значит, ранила? – ехидно переспросила медсестра.
- В самое сердце! Вернее в дыню мою, в самую маковку…
- А дыня где у тебя?
- Там где и у тебя, не смеши – больно…
- Расстегни рубаху на груди и рукав заверни – давление померим. А гемоглобин у тебя как – одному богу известно?!. Но сердце болит?
- Угу.
- Ну, подожди, дня через три заболит ещё и то, куда она тебя ранила.
- Не понял?
- Не понял?! – женщина через очки измерила наивность. – Чем пахнет нашатырь?
- Мочой.
- Вот-вот как пойдёшь нужду справлять, и глаза вылезут, как от нашатыря.
- А-а! Нет, доктор, Оля помогала, случайная знакомая…
- Но случайные на вокзале не бывают случайно. Ладно, сейчас лекарство приготовлю и поставлю укольчик…  лежи спокойно…  народ у нас милосердный…  А в карманах у тебя всё осталось? Смотрел?! Оля – такая доля…
Алексей вычеркнул последний вопрос головой.
- Точно – доля, точно – Оля – такая доля…  умирает от белокровия…
- Что-то не похоже…
- Похоже-непохоже: но две доли – Оли...
- Что, мир двоится?
- Нет… Но так смешалось всё: чужая – близкая... а близкая – далёкая...
- Уехала что ли?
- Нет…  Я образно.
- Какой-то бред несёшь?!...
- И бред, и истина...  родной частички можно сказать уже – нет, а другой...   и не было...
- Ты на голову не падал!
- Не знаю, милосердная…
- А в травматологии был?!...
Больной приподнял руку к лампе нависшей над кушеткой.
- О, лампочка! – обрадовался Алексей.
- Да-да-да, лампочка...  висит груша, – нельзя скушать..., – губами улыбнулась медицинская стерильность зубов.
Нашатырь дополз своим мгновенным жалом к бровям специалиста, –
: раздулись медицинские очи!
: диагноз мгновенно сменил ориентацию!
: мысли исключили вопросы!...
Алексей закрыл глаза – ему стало тепло…
- Свет домашний от лампочки – уют... у меня, наверное, его не будет...  – он заплакал.
- Успокойтесь, пожалуйста...  и секундочку меня подождите...
Алексей кивнул, не открывая глаз.
- Только быстрей…
Жизнь опять всей своей длиной замелькала перед ним разноцветьем, пока не столкнулась с белым и коридорно-больничным светом – испуг! открыл глаза, – коридор мгновенно изваял медпункт...
Укол-прикол выпустил из себя, – из шприца, – тонкую струйку сквозь иглу:  изгнал воздух из лекарственной жидкости, – истребил весёлые пузырьки!
- Руку давайте...  так, не двигайтесь...  и потерпите...  хорошо...
ещё чуть-чуть...  вот и всё! Сейчас пройдёт вся боль. Посидите немного.
- Спасибо вам. Буду проездом, зайду и от всей души!... А сидеть не могу: боюсь, поезд объявят.
Алексей подтянул слабые ноги под стул – стул протяжно заскрипел:  руки упёрлись в сиденье, – тело пожелало встать!...  но рукава белого халата настойчиво удержали его.
- Вам опасно пока двигаться, мужчина...
- Я не опоздаю... милосердная…
- Успеете, успеете, успеете...  Сейчас носильщики придут, и багаж ваш унесут, и вам помогут. Сейчас-сейчас, чуточку нужно посидеть…  успеем.  Подмораживает к тому же поздним часом – гололедица – травмы… А у вас сердце! Ну, сломаете чего-нибудь – подумаешь, а если главный орган стрясёте?! Он же, как часы, стоять должен!
- Ходить, часы ходят.
- Да, да – ходить. У меня лучшая подруга на травмах работает. Но это же несравнимые вещи: вся анатомия в наших руках! А какие нагрузки?! А нервы… это не сердце… их не восстановишь… а у неё только помидорчики, гриборчики…
Двери вновь осмелились впустить Ольгу.
- А вот и носиль… щи… ца…  Ольга! А вот чего?!... носильщица… переносчица…
- Там поезд объявили, – побеспокоилась Оля.
- А вот чего носильщица носит – вскрытие покажет… Что – работаешь, детка, здесь…
- Я ни перед кем отчитываться не собираюсь!
- Я ни такая: я жду трамвая!... С какой целью напоила, истаскала… и до инфаркта довела?
- Ты чего несёшь, помощь скорая! – обозлилась Ольга и с сожалением добавила. – Надо было купить нитроглицерин, в купе уже были бы!
- У меня всё по методике! – парировала медицина.
- У него жена от белокровия умирает, если не умерла уже!...
- Жена, – начальник здравницы присела и заглянула пациенту под веко, – Ольга…
- Да.
- А тебя как зовут? – вся здравница повернулась к девушке.
- Зовут меня тоже Ольга, но прихожу я сама и только к любимым. Да, Алексей!
- На любимой работе они все у тебя любимые! Напьются, потом объяснить ничего не могут!
- Ладно, там поезд уйдёт, – отступила от склок Оля.
- А куда его сейчас такого! Ему хуже стало!
- О, господи! – Ольга положила свою ладонь на лоб Алексея.
- Я уже скорую вызвала, – успокоила Здравница.
Алексей повернул голову к своей новой знакомой, улыбнулся…
- Сейчас, Алёша, потерпи…, – пыталась удержать ситуацию в руках Ольга и торопила медсестру, – не успеет он к живой, всё – поезд – ту-ту…  Дети у него там…
- Где?
- Дома.
- А жена здесь?
- В краевой.
- Ой, ой, ой… если бы в травматологии лежала, там у меня лучшая подруга… Там никаких проблем… никаких… их разве с нами сравнишь…
И Лампочка вновь нырнула в глаза Алексею, и Ольга поднесла к ней ладонь…
- Ах, дети-детишки…  мне про лампочку лепетал, про загадку?!... Ах, вот как?!…
Оля поднесла горячую ладонь к его губам.
- Нет… когда узнал о трагедии, то нести эту весть пришлось по коридору, где горели лампы с неоновым светом…
- Ну вы же ничего не объяснили… Тут как в кино всё…
- Вы же выгнали. – тихо сказала Ольга.
- Но здесь действительно не положено! И сейчас уже скорая подоспеет?! Иди, иди, Оленька, а то и мне и ему хуже будет
- Успею…
- Да уже подъехали! Это ж не Москва… Прощайтесь…
- Пока, Лёша, – она обожгла губами ему пальцы, как лампочкой. 
В ответ его губы изобразили её имя…
Она открыла спиной двери и…  пропала…
Алексей потянулся за ней взглядом, но кабинет куда-то помчался в глазах, и столкнулся с группой санитаров: инъекция растекалась по нервам, освобождая от мыслей, притупляя чувства, рождая отрешённость…
- Милосердная… – мелькнуло в глазах у него и!… всё:
: медпункт остановился!...
: лампочка маленькой звёздочкой закачалась в широких туманных зрачках...
: в белках проявились напряжённые красные нити…
Компания скоро внесла в тесный угол медпункта спецназовскую суету вокруг подопечного, и их колпаки склонились к лампочке, висевшей в глазах пациента, и вычеркнули в них свет одинокого светилы, как божий свет.
- Что с ним?! – бросил старший санитар.
- На сердце жаловался, потом понёс какой-то бред…
- Да, наш клиент – от него водкой воняет!
- В машину тогда, – коротко адресовал коллегам старший.
Тело выволокли.
- Буянил что ли?
- Нет.
- Возбуждённый был?
- Да, нет.
- Но, его поведение характеризуйте как-нибудь...
- Поведение?... поведение...  он странный был какой-то...
Старший санитарный приблизил к лицу и свету пустоту открытых ампул.
- Странный...   странно?!
- Но я полагала, что...
- Ладно! – ампулы полетели в пустую коробку. – Нас нужно было ждать!
- Вы знаете, с ним девица была и…  может быть клофелин?...
- Может быть… но тогда: не «дурка», а «ментовка» с ним заниматься должна.
- Ну, конечно, специалисты квалифицированные нужны… но девица была, скажу я вам, такого поведения!...
- Ясно. Спасибо, что позвонили.
- Это мой долг! – просияла она.
- Конечно, конечно... А кто он? Откуда? вы, конечно... выяснили…
- Безусловно, вот документы и билет! Больше ничего не знаю! Такая нагрузка! Целый день народ… А моя подруга в травматологии…
- Будьте бдительны, – прервал её санитар.
- Что?
- Осторожно – гололёд, – пояснил коллега. – До свидания…
- Ничего, у меня подруга на травмах…  Всего хорошего…
И помчался на носилках багаж, крестоносно, с гудком! через весь город, – к непобедимым и убеждённым, – в мир их собственный...   в мир их замкнутый...   в палаты...












...Ленивый и сонный объём пленённого сознания Алексея начали пробуждать внешние касания комнаты: экзальтированным оперным действом, голосами, шагами, бытовой вознёй и жилой тишиной… ...дома...   как хорошо дома...   лучший отдых утренний...   никуда не зовущий день...   блаженство! как хорошо, что я дома...   воскресенье...  Ольга...   девчонки...   блины...   и смех-шалость...  смех-игра...




…дым дерева треск в печи углей будто насыпали лучи солнца сквозь занавески весну на подушке и на одеяле кот в ногах тепло от нагретого воздуха за окном грузовик взвыл чайник проливает воды каплями падая на плиту раскалённую гудят образуя пузырьки на фляге брякает кружка и крышка полиэтиленовая чмокая с банки срывается младшая дочь к завтраку приглашаются все как вся семья кроме меня уже тихонько будят мысли домашние звуки только задают трепет живой в атмосферу уюта не торопит радио динамик с оперным любовным дуэтом и хором поют птицы домашние хлопают крыльями разминаются дети перед игрой с отцом всё будет сделано сейчас и потом и раньше любилось это всё и во снах и перед воскресным пробуждением вспоминать и хранить те первые чувства в ночи блаженства и…
       и…
    и…
и…
их губы столкнулись
      в поцелуе
языки заметались
обнажая
    свою
   сладкую
и
нежную мякоть
       во роту
      жажды
и
эти кончики возбуждали
       в телах
  струны
     и
сплетались
дыхания-нити
стальная
     проволока
   которых
тянулась куда-то
да
    ле
ко
где
      уже
   наслаждались
    руки-страсти
и
    страсти-пальцы
в ларцах
      и
шмотках
         ге
    ни
         та
   ли
        й
      и…
        и…
и…
          и…
всё и во снах и перед воскресным пробуждением вспоминать и хранить те первые чувства в ночи блаженства и…




Алексей улыбался в полусне: с ним рядом, – в нём самом, – наступал воскресный день! Шум дома активно жил где-то в далёкой комнате: чтобы не мешать отдыху, – и извлекалась, и зажигалась младенческая радость на искреннем его лице – и он начинал пробуждаться!...  И дом воскресной суматохой наполнял все комнаты! В нём жили: шаги, смех, крик и – плач!...
И вдруг, в сознание ворвалось тонкое рычание острой иглы комара рассекающей воздух.
Фонарик-комарик осветил и обжёг его сердце…
...Оленька?! ...  у меня же...   Оленька!...  господи, привезли!...  горестные отпевки в доме уже и страстные рыдания дочерей!...  девоньки, всё!... как всё?!  Нет!...
Глаза Алексея распахнулись и обожглись: яркий свет из окна – на белой подушке, на лице, на плечах. Жар сознания и солнца растопил сон – он мгновенно сел!
Перед ним была небольшая комната и люди.
- Здравствуйте по всем сторонам, – поприветствовали его с кровати напротив.
Плач прекратился.
Вой оперы в ушах остался…
Комната отреагировала моментально: тряпьё свалилась с его ног к человеку, сидевшему на коленях на полу; острые взгляды застыли на нём из разных точек пространства; пружины кровати брызнули полифонию под его задницей, и слились с высокими голосами торжественно-протяжного финала арии…
Классика стихла без аплодисментов, и лишь фонарик-комарик остался висеть в ушах – иглой-тишиной…
- Вы маму мою не видали?!... – опять обратил на себя внимания сосед. – Здравствуйте по всем сторонам! И ставни закрыты на все…
- Живой…, – сказал сидящий на полу у кучки павшего халата, – слава богу… радость-то, – он пополз в угол к кровати, роняя пережёванный смех со слюнями и слёзы, – ка-ка-ка, живой… другие бух, бух в ямку, а он живой… без тапочек, слава богу… а эти, музыкой просветлённые, заведут классику  и бух… помытые… ха-ха-ха, ка-ка-ка, ха-ха-ха… в лебединое озерце… и всё по классике… живыми их ещё не видали, а он – живой: видали… Ха-ха!...
Сосед Алексея вновь продолжил поиск с кровати, наполняя палату вопросами и милым бредом.
- А вы маму мою не видали? Окны помыты, а мамы нету, – произнёс он, и закачался на кровати, – совсем уже… и солнце не светит… вот главное, качнёшься во кроватке и закачаешься, закачаешься, как у мамы… как у мамы на ручках!... поют пружинки ласково, мягко… солнышко было у мамы…
Глаза Алексея обожгло: и ярким светом оконного проёма и жилым интерьером.
Повесть о маме качалась в уютном ритме, на фоне которой Классик встал с кровати, – схватил тапочки и заглушил повествование поэмы Мамочки.
- Тапочки упадать должны к ногам… Бац, бац! – тапки шваркнулись перед ногами любителя классики и окрестились, и Классик пошёл мелким мягким пружинистым шагом к Алексею. – В тепле, в сухе должны везде по жизни быть в дороге ноги! В сухе, в тепле, в тепле, в сухе – везде надо правило слушать! И… кушать, и кушать, и кушать!...
Тапочки встали перед Алексеем, а Классик пулей умчался в свой тёплый угол – под одеяло…
- А вы маму мою не видали?!... 
- Нет, – пролепетал Алексей, поднял халат и влез в тапки.
Под одеялом зачавкали.
Алексеевская слюна дотошно дёрнулась наружу, он её придавил-присвоил.
- Где я…
Сосед, качающий маятник, продолжал монотонно петь свой добрый мотив.
- В доме нашем, в доме! Здравствуйте по всем сторонам и на все стороны! А что же и вы без мамы… как же без… ни солнца, ни песни… она же качала начало, качала начала… и пела песню тихо мне…
Мамочка раскачивался мерно на кровати, полосы пижамы рябили и рядили в глазах.
Алексей встал, оглядел себя, палаты и жильцов.
- А где одежда?
Мамочка начал сосредоточенно рассматривать свою пижаму и ощупывать полоски.
- Великого вы не знаете, – через весь приют потянулись к нему большие глаза с волосатого лица и головы, – всё ведь в содержании, а не в форме: внешнее исходит из внутреннего. А что совершенно?!...
- А маму вы мою не видали? – Мамочкин маятник замер.
- Какую! – утвердил пришелец.
- Мою…
- Ракурсировать тут можно в разных степенях, – значительно продолжил он.
- Она качала и пела… – дополнил сосед Алексея.
- В каком алгоритме мы будем раскачивать маятник нашей философии?!
Мамочка вновь оживил пружины.
- Песни нету без мамы…
Философ похлопал по спине оппонента.
- Значит, в субъективном и пошлом определённого эго не раскрыта душа, у которого есть мотив, но нет настроя! Но сущность внутренняя есть!...
- Есть мама?! – пружины кровати опять натянулись под его весом – замерли.
- Какая? – не спросил, а заинтриговал пучеглазый. – Вопрос!
- Моя!
- Мать твою увидим в тебе же самом находящуюся, или мать твою вне тебя самого?...
- Мать вашу… а одежда где! – чуть вскипел Алексей.
Мыслитель тут же повернулся к нему и вывалил свои белки до истины мольбертов.
- А-а, вашу!... Вот здесь мы, наконец, вообще к самой вершине данной песни поднимаемся! То есть вашей, моей, общей! А за этим стоит уже Матерь Жизни всей! И здесь метафизика наполняет нас такой песней и музыкой… глубина которой, слышна на любой глубине… додекаэдра макрокосма…
Из-под одеяла на пол сползли ноги, и Классик вскочил с одеялом на голове.
- Не надо ронять на такие глубины, не слышно на той глубине слабых скрипок! – отбросил одеяло Классик, и сел на кровать, – лишь один барабан – бум! бум! бум!... Тиха! Тихо-тихо будет на этой глубине и не будет видно звёзд этого макрокосма! Лишь ноги, ноги, ноги, ноги… носками вверх фабрики «Скороход». Ведь жизнь скороходна… надо же чтобы они были в сухе и тепле, и кушать, кушать от мамок, а мамки-то мрут, но в целом их много мамок… тогда и рождается образный посыл – мать твою иметь, как Родину…
Философ смачно вкусил рассуждения и разгорелся вопросом!
- Та-ак! А Родину иметь, как мать твою внутреннюю, или внешнюю?...
Мамочка чуть не сорвал накал сентиментальностью.
- Я боюсь, мать-родину, она маму мою забрала, – нервно качнулся Мамочка.
Глаза с волосатого лица потянулись в окно, и эта бесконечность сохранилась во взгляде, когда зрачки покатились по стенам вместе с его рассудительными шагами.
- Родине и философскому парению, совершенно пополам, какая у тебя мама! Тебе твою мать самому надо сохранять! Как пророк и как святитель мощей Сергия Радонежского наказываю речение святозвонное: надо к совершенству Родины и философского парения подниматься! К совершенству мира своего! К велико…
Удар в железную дверь потушил глаза Пророка, и они тут же пропали под кроватью тёмных далей его макрокосма…
- Это Родина!… здравствуй, мама, – Классик перекрестился, затих и сел, обняв колени.
- А вы маму мою не видали? – Мамочка перестал раскачиваться, втянул голову в плечевое острое гнёздышко, и зажмурился…
- Твою мать, опять! Опять Пророк святозвонный на букву – му! – дверь стеклянным взглядом пронзила квадратное утешение пленных. – Щас из тебя внутреннее выйдет! Философ! И совершенно точно ты узнаешь, что в тебе несовершенно! И возле тебя совершенно невозможно будет дышать!
- А вы маму мою не видали?…
- Видали?! Ха-ха! – глазок вцепился в вопрос.
- Видали! – оживился в палате искатель.
- Видали… и вздыхали…
- А где! – Мамочка вскочил с кровати!
- Где! Где! В… окне!...
Искатель вцепился в подоконник.
- Где?!
- Ни где, а на!... горизон-н-н…де-е!
- Послушайте, – шагнул к двери Алексей.
- Охолони… пока, – стеклянный глаз отмахнулся, обливаясь от наслаждения потом, – как тока она появится на горизон-де, сразу закрывай глаза и ложись, ложись, ложись… Это она… в кара… ган-де…  Кара это твоя блаженная от Всевышнего…  вишь, вишь… а!…  вот-вот… давай, давай, давай… всё!... с тобой она…
Через мгновение Мамочка закрыл глаза, и шагнул осторожно к кровати…
- Мамочка, – пролепетали его губы аккуратно, сберегая в жменьках глазниц виртуальный и зыбкий мир свой, – Мамочка…
- Давай, давай, давай… не расплескай!...  Молодец, вот любовь! Скока смотрю, стока и поражаюсь…  Молодец… Надо кровать как-нибудь убрать… усыпить блаженного карой божией и убрать… хах-х-х… тихонько… – Глаз за стеклом моргнул и утёрся, вывернувшись к Алексею. – Чего хотел?
Алексей бросился вплотную к двери.
- Я не пойму: зачем меня сюда?! Положение моё сложное… жена присмерти…  дети одни остались…
- О, положение! – за дверью помолчали-посмеялись. – У тебя ещё хуже, чем у Карагандинца! Хах! И мать и жена, а ещё и дети! Ха-ха-ха!... Вот спать будешь!...
Алексей вскипел, но сдержал себя.
- Не хамите! У неё белокровие! Это правда!
- Чего?! Я – хам?!...
- Я хотел сказать – не кощунствуйте. Попросить хотел, чтоб выслушали.
Дверь клацнула: откинулся кормяк наружу, и образовалась дыра с большую советскую энциклопедию, уроненную на бок на уровне ремня широких штанин.
Алексей присел! – глаза упёрлись в подбородок над грязно-белым халатом…
Алексей ужался!! – глаза упёрлись в подбородок над грязно-белым халатом…
Алексей сгорбатился!!! – глаза упёрлись в подбородок над грязно-белым халатом…
- Извините, мне к начальству вашему нужно! Это ошибка!...
- К какому начальству? Здесь многие только этого начальника понимают! – и кормяк пронзила дубинка, юзом сокрушив ухо новичка. – И то временно. У каждого ведь свой начальник – собственная башка!... У кого с королём, у кого с пророком…  и с мамой, и с богом… всякий у нас не лыком шит не пальцем делан…
Резиновая палица покачалась.
- Но я прошу вас понять! Ведь я вас понимаю! – от бессилия Алексей сунул голову в  большое советское энциклопедическое оконце, чтобы заглянуть в глаза! – Дайте и мне объяснить! Это правда…
- А здесь и правды столько же!…
Двери лязгнули! и отворились! и, – подарились, – Алексею – карачки!...
Ладони сорвались на порог, колени – на ледяную твёрдость кафеля: с карачек, он виновато поднялся и отряхнулся.
Хозяин стеклянного глаза вырос в проёме санитарной грозой.
- Знаем мы всякую правду, и кровь любого цвета, на все цвета радуги. Эй, Пророк, а нарисуй-ка нам радугу: что знаешь о ней?
Как будто издалека, из толщи укрытия пролился пророческий голос.
- Знаю, дорогушу грибную, но нету там белого цвету, хотя из него состоит!
- Во! Он знает правду…, сегодня посмотрим, какая она у тебя. Выходи новенький.
Алексей шагнул из тесных углов палаты, – дверь закрылась.
- Прямо пшёл! – определил приказ направление, и дубинка толкнула в спину пациента.
- Ну, зачем ты? Я же не дурак!
- Иди, новенький, не умничай!
И потащил коридор Алексея, через всю свою длину – в служебку, откуда доносился далёкий свободный смех, в край незнакомый и тёмный.
- Не думал, что вот так вот поведут когда-нибудь.
- Это ещё не самая страшная дорога жизни, настоящие дороги в наших генах глубокой колеёй сидят… как и коридор этот.
Алексей обрадовался возникшему диалогу.
- Да уж поводила судьба-история народ-то.
Санитар-конвоир равнодушно мерил – шагал.
- Угу, мускулистый иммунитет в генах России. Крепкий! А ты не Гена?
- Нет.
Смех теперь и конвоировал и ждал в конце пути.
- Ха-ха-ха! Жаль, то б легче было! Ха-ха-ха! Тогда крепись… думай… Обличайся: кто ты есть?... Если Чапай, то я Петька ординарец и всё! и ты уже не под конвоем… а если Наполеон,… или Жуков…, Кутузов,… или Терешкова - то с личным секретарём шествуешь, или с охраной… и легче тёмный путь держать будет… вот какой сказочный у нас коридор.
Арестованный обиделся и обозлился.
- А президент есть? – зачем-то сыронизировал впереди идущий.
- А здесь, как в Греции – полна коробушка: вся жизнь человечества! Все сразу в одном пространстве! Как в общежитии!
Алексей резко остановился.
- А если я не хочу быть кем-то в этом общежитии?! – бросил он с разворота, - Я хочу быть Алексеем?
- Алексеем? – мутные глаза вросли в желание клиента, как в закон! – Тогда определись каким! Алексием II,… или в Романовский период, хошь в революционный?...
- Нет, просто Алексеем! Самим собой…
    - Тогда ты под конвоем: государство уже от тебя охраняется!
Прошипела дубинка и она подравняла ряды!
- Ух-ху-ём-м! А-а, ты зачем так! Ведь жена умирает… белокровие у неё, - слёзы сыпались градом сквозь нос и из глаз.
- Разговоры! Белокровие! Фантазёр! Если не дурак, значит, белая горячка! Пшёл молча! Плачет по тебе наш сказочный коридор и его палаты…
Конец коридора извлёк из себя ровный квадрат просторного холла: отрывистым звуком своей истерии смех выдавливался полной пастью уже где-то рядом.
Три окна в коридорном зале распахнули панораму цельного мира посёлка или городской окраины: глубокий вдох бросил в душу Алексея надежду, а выдох вышвырнул её…
Бесцеремонно, как извлёк, так и сдавил плечами-тисками свой холл коридор: как змея жертву – стал прежним, и полумрак разгладил углы, и тупик.
- Стой.
Алексей развернулся.
Дубинка пролетела мимо подопечного и уткнулась гулко в двери, рождая скрип и щель, которую свет начал расталкивать упрямо на ширину хозяйки проёма, и растворять в себе разговор:
- И ты не помнишь?! Ой, ха!
- Нет.
- И как в третьей палате?!
- Нет…  а-а?...  в третьей…
- Мама застукала в это время.
- Ну!...  а-а!...
- Ой, смотри…  голова…
Смех опять энергично вывалился из пасти.
- Это голова явления!
- Ха-ха-ха!
Бригада из сестры и братьев попятилась от разговора, вывернув больные глаза на пациента, покрытые слезой смеха и бессонной усталостью.
- Ну, хватит ржать! – санитар-конвоир подтолкнул подопечного в комнату. – А то служебку с палатой перепутать можно. Независимые…
- Да, независимые теперь!
- Сссу-у… у-верен-ные… Ха!
Смех ушёл в боль, стиснул зубы, сжал глаза…
- Ну, припарили вы уже, с новеньким нужно пообщаться. Работать надо, работать. Садись.
  - Спасибо. Я уже сижу, – не сдвинулся с места Алексей.
Нависла тишина: лишь морщины сохранили следы вчерашнего праздника и утреннего смеха, – их лица любопытными глазами сошлись на новеньком.
- Я бы мог сказать – присаживайся, но ты здесь не сидишь, а лежишь… больница всё же, но можем и посадить. – Выдохнул добрым тоном лысый. – Хозяйским был что ли? Понятия пропихиваешь… Сядь!
- Занимай место, – улыбнулась девушка: её взгляд соскользнул со своего носа на подбородок и упал на стул.
- Да, какие тут понятия! У меня одно понятие – ситуацию понять! Не дурак вроде, но у меня такая проблема, что думать ни о чём не могу.
- Да, сядь ты, в ногах правды нету, – толкнул караульно-конвойный палицей в грудь Алексея, тот сел, – а тебе, правда, нужна? Видим, что не дурак, успокойся.
Алексей взволнованно откликнулся на понимание!
- Да я даже когда загуляю, у меня крыша не едет!
Он потянулся взглядом к каждому за убеждениями, с шуткой и искренностью: персонал больницы не потянулся к нему сентиментальному.
- Ты пойми, здесь дураков – малая часть, а в остальном – это наше отношение к ним, как мы относимся, такая и будет квалификация… и к тебе, – мирно продолжил лысый.
- В тюрьме ведь тоже не все общественно-опасны, но к ним всё равно применяют меру пресечения, – сказала, улыбаясь, девушка, – здесь так же. Это изолятор. Главное – нормально разговаривать.
- Принять нужно игру этого дома и тогда не узнаешь что такое «ад», – прожонглировал дубинкой телохранитель Алексея.
- Ад… ад министрации, – объяснила девушка, – и брось, наконец, эту палку, любитель убеждений.
Раздался телефонный звонок.
Девушка взяла трубку.
- Да… Алё… а привет… как-как, нормально, ну… ой, ой, хватит болтать… ну, все кто и должен быть. Да здесь… уже здесь… ещё не беседовали… ну… не знаю… решим, да… дура поставила человеку… как тебе сказать… ну, потом… идиотка… а… правильно мыслишь… а? ты ампулы видел… вот дура… кино… мамы не было, да никого из них… выходной… ладно… пока… всем привет! – обратившись ко всем, произнесла она, и трубка улеглась на аппарате.
Верзила с дубиной встал.
- Ну, ладно, вы начинайте, а я пойду за его палатой присмотрю. Рита, чай потом поставь.
Она кивнула – он вышел.
Алексей почувствовал сухость во рту и сделал огромное усилие, чтобы разорвать губы: язык не слушался, он, будто рашпилем окинул полость рта, – всё горело: настало важное мгновение для него – или он выйдет отсюда, или… этого «или» он боялся больше всего.
- Воды не желаете? – участливо спросила Рита.
Каторжник по несчастью с начала замотал головой, а когда понял, что делает не то – закивал, да так, что хрустнуло что-то в спине.
Рита протянула бутылку воды и стакан.
Алексей налил до краёв и выпил залпом, выдохнул и выпил второй.
- Если курите, то курите.
Лысый сел напротив – выложил сигареты и зажигалку на стол.
- Угу. Спасибо.
Дым сигареты лёг сладкой затяжкой на сердце: он пришёл в себя.
- Я хочу сказать, что попал сюда вчера совершенно случайно, – тихо начал Алексей, – какая-то цепь случайностей и трагедия в моей семье – вот результат, вот те обстоятельства, которые просто убили меня сегодня напрочь. Главное, чего я хотел бы от вас сейчас – понимания. Мне не нужны жалость или помощь от вас. Мне нужно одно – необходимо срочно отсюда выйти. Объясню почему. Моя жена тяжело больна, более того, врачи сказали, что во времени я очень ограничен, так как у неё рак крови, – руки у Алексея затряслись, сигарета упала на пол, он её подхватил, затянулся – дым разъел глаза – и слёзы растеклись по всей морде. – Она в последнюю неделю смотрит на меня уже глазами другого человека, и в этом взгляде, каждая секунда растянулась на долгое мгновение, всё будто плывёт… будто прощается… время будто на крыльях парящей птицы… я не знаю, как это у неё получается… смотреть больно… и ей, и мне… смотрим друг на друга, понимаем и молчим, словно всё хорошо!... – Алексей затушил сигарету и вновь глотнул воды, он не смотрел им в глаза – боялся, что собьётся и не сможет убедить, – но это не все каверзы в моей ситуации, есть ещё одна… Четыре дочки у меня… четыре…, – он поднял глаза, и посмотрел на Риту, и встретил сопереживание: у него приятно расслабились плечи, спина и руки. Зажима он не чувствовал, он почувствовал только облегчение, – но дело здесь не в количестве, а в том, что они ничего не знают…
- Бедные девочки, – прижав кулак к груди, произнесла Рита, – а сколько им?
- Три, пять, семь, девять… И вот мотался я туда-сюда, мотался последнюю неделю, снов не видел, а когда тут спать… к ней приедешь, на неё посмотришь – сердце рвётся на части! уйдёшь, водки выпьешь и дальше… дела-то нужно делать. А вчера уже поднялась, только до окна, и попросила меня девчонок привезти. Ну, и привёз!... Я думаю, что не повёз бы, но готовить их к неизбежной встрече с мамой надо… а сейчас куда я успею – не знаю… Какой-то замкнутый круг… цепь обстоятельств и лишь чёрные звенья…
Алексей осмотрелся: теперь его слушатели смотрели куда-то вниз, он потянулся за сигаретой и заметил стоявшего сзади конвоира-санитара, без дубинки.
Пауза затеклась в телах и делах.
Алексей взял пачку, там оказалась одна сигарета. 
- Одна… – произнёс он, возвращая пачку на место.
- Кури, кури, – сказал стражник-санитар и улыбнулся, – давайте чай пить. Рита, я же просил поставить. Алексей с утра ничего не ел, а времени сейчас около пятнадцати часов! А может быть тебе водки, чтобы нервы унять?!
- Нет, – Алексей услышал своё имя и испытал счастье: ему поверили и его отпустят, – а что уже три?
- Почти, – Рита нажала зелёную кнопку на чайнике, и он заурчал по-домашнему.
- А может, я поеду, если можно, в больницу?
- Не напугаете её? – Рита начала сервировать стол.
- Почему?
- Ну, если должны были уехать, а не уехали… Представьте: на всякий случай…  вообще-то, поедете. Некоторые формальности надо соблюсти и поедете. А пока будем пить чай.
- Давайте знакомиться: вы – Алексей – мы знаем, я – Дима. – Сказал лысый и протянул руку. – Это Рита, а он Костя.
  Алексей с радостью вкладывался в рукопожатия и смотрел в глаза, приговаривая своё имя.
- А может, перейдём на ты? – спросил Костя.
- Конечно: мы уже перешли, когда шли!
- Вёл, – рассмеялся санитар.
- Ну, всё садитесь за стол, – пригласила Рита.
- Наконец-то, – обрадовались коллеги в белых халатах.
Чай коснулся и рук, и губ жаром бодрящей и ароматной свежести.
- А утром сегодня сплю и в момент пробуждения…, – Алексей замечает на себе казённую одежду больного, – А можно я переоденусь?...
Все рассмеялись.
- Во, пробитые! – встал Костя, – Пойдём: я тебя приконвоировал, я и… стоп! Подожди! А–а! Так – выбирай: какой фигурой будешь для сопровождения?! А! Играем?!...
Азарт и правила игры наполнили пространство служебки за короткую паузу.
- Действительно! – подхватила Рита, – дурдом, так дурдом! Лёша, загадывай!... Кого?
Дмитрий развернулся, сидя за столом, с интересом наблюдая картину.
- Представляешь, Дима, как будет здорово! – продолжала Рита, – они уходят, перевоплощаются и!... А мы тут сгораем от любопытства!... Они входят!... Вот смеху будет! Ну, выбрал?!
- Алексей быстрей, чай стынет, – Дима иллюстративно коснулся ладонью чашки.
- Я же перечислял тебе для примера, – помогал Костя. – Слушай! А давай: начальником вокзала, чтоб…
- Всё, – прервала коллегу Рита, – десять секунд и всё! говори! Как там: лети, лети, лепесток через Запад на Восток, через Север, через Юг…, как там? Э-э… возвращайся, сделав круг! Пусть пред нами встанет тут!... Ну – кто?!...
Алексей сдвинул кадык вниз и набрал воздуха, затем смущённо и тихо сказал:
- Я…, – дрогнул у него голос, он пробил его кашлем, – я хочу быть самим собой. Кхм!
- Ну и ладно: лети, лети лепесток через Запад на Восток, через Север, через Юг! Пусть Алексий встанет тут! – тихо, после паузы, объявила Рита. – Чего-то я без водки такая пьяная! Баба дура!
- Правильно, Лёш, мы их в любой палате найдём, если нужно, – поддержал Костя, – пошли самим собой становиться.
Они направились в двери.
- Только быстрей, – сказала Рита, и подсела к столу, – переживает…
- Угу. Ладно, пора к разговору подтягивать этого, который косматит, – начал размышлять Дмитрий, – отработаем с ним, разберёмся с Алексеем и… и… Да, Кава звонил на трубу, подъедет зачем-то… О: по времени уже должен быть?!
- Дима, ну а, с Лёшкой, что будем делать? Документы в сейфе.   
- Что, что… резину тянуть или сказать, как есть. С дачи наша мама только вечером вернётся, вот потом будем решать. Меня щас больше… Фокс интересует! Вот возьмём его, мы и банду возьмём!...
- Какой Фокс?! Тьфу ты! Опять: Жегловы и Шараповы!... 
Дмитрий расхохотался.
- Будет сидеть! – и его указательный палец влез в чашку чая, и он залился смехом ещё больше.
- Ну, хватит – в ушах звенит! – нарочито рассердилась Рита. – Дурдом натуральный!
Двери распахнулись, и в проёме показался Кава.
- И то верно – натуральный!
Он энергично прошёл в комнату.
- Здравствуй Риточка, привет буфет, как дела!
- Здравствуй Кавочка…
Костя вошёл следом за гостем и закрыл двери.
- Привет, привет! Садись, чего звонил? Что – проблемы?
- Да одна она и не проблема вовсе. Вы, что не отпускаете Алексея?... А? Ты, в чей адрес выкрикивал сейчас – «будет сидеть!»? У него знаешь, какое стечение обстоятельств?! Это же нормальный человек! На таких не зарабатывают, Дима! На них Россия стоит!...
- Так стоит или держится? – иронизирует быстрым вопросом Дима.
- Держится и стоит, и не будет сидеть! – Заупрямился Кава.
- Кава, успокойся! Это не так! – искала мира женщина.
Кава упёрся руками в стол и адресовал вопросы прямо в лицо.
- Дима, так как – насчёт – «сидеть»?!
- Рита объясни ему.
- Что случилось тут? – спросил Костя, но никто не услышал.
- Кава, дорогой, я тебя очень люблю, – нараспев, как с ребёнком, заговорила она, – это не в адрес Алексея сказано было.
- А в чей?
- Ни в чей! Кино это!... Помнишь: место встречи изменить?...
- Нет. Какое кино?!
- Он будто фильмы смотрит и книжки читает, – пытался понять суть разговора Костя, – а что случилось?...
- А когда мне их читать! – рявкнул Кава, – с утра до ночи, с утра до ночи…
- Кава, не кричи, мы любим тебя! – успокаивала Рита.
- Я объясню, Рита, – обрадовался Дима, – у нас в седьмой палате один дурак так ругается: в роль вживается и наслаждается.
- А сразу не судьба сказать! Тюремщики в тюрьмах – тупеют! – рассмеялся Кава. – А в дурдоме что?!...
- А мы дуреем! – сказал Костя, и взял чашку с чаем, в которую попал пальцем Дима, трафаретно улыбнулся и поднёс ко рту.
Дима с томительным ожиданием наблюдал.
- Костя! – охнула Рита. – Не пей!
Все застыли.   
Чашка замерла у рта!
Через мгновение рука и чашка медленно опустились вниз.
Рита облегчённо рассмеялась: – :Дима досадно и иронично хлопнул ладонью об ладонь!
- А что такое?! – вращал глазами Костя.
- Не пей! Шараповым станешь, – прыснула от смеха Рита.
Дима уже лежал на столе от смеха и сквозь смех извлёк истину!...
- Жегловым, а не Шараповым…
Костя стоял с недоумением и шевелил глазами, ушами и оттопыренным мизинцем застывшей руки рядом с чашкой шараповского чая.
Кава переспросил Костю:
- Что он сказал?
- Жегловым, а не Шараповым.
- Лучше бы козлёночком стал, – ухмыльнулся Кава.
- А говорите, не читает? – продолжил игру Дима.
- Сказки-то он знает, – сдвинул недоумение и чашку Костя на край стола.
- Вы прописались тут что ли?! До чего докатились: идиотов камерных цитируют! – бросил, расхаживаясь, Кава.
Теперь залился смехом и Костя.
Дима начал стучать рукой по крышке стола, от бессилия сдержать эмоции.
Рита сползла со стула.
- Ну, дурдом! – тоже начал смеяться Кава. – Как в тюрьме я не знаю, но вы точно дуреете! Ну, завязывайте, завязывайте!...  больные…
Смех начал стихать.
- Давайте по Алексею решать… ну, хватит, хватит… значит, по Алексею… я Олю привёз, они там, в коридоре – пусть поговорят. Она помогла ему вчера на вокзале и мне сегодня всё рассказала. Ну, вот: чаю попьём и я увезу их.
- Сразу не получится Кава, – выдавила сквозь слёзы Рита, вылезая из-под стола.
- Почему?
- Документы в сейфе.
- А ключи где?
- Кава, – подключился к объяснению Костя, – они у мамы нашей, а она упылила на дачу ещё вчера… застала нас  независимых и суверенных в третьей палате у президента России и…
- Вот больные!
- Она тоже так сказала, – продолжил объяснять Дима, – и укатила, а вернётся сегодня вечером, вечером и будем решать… Меня щас больше… Фо…
- Димка! – Рита выпучила глаза с полным объёмом сдержанных в них искр смеха. – Молчи, слышишь, Дима…
- …фонарь интересует!
Рита облегчённо положила руки на голову.
- Кто это?... Фонарь?
- Да, один тут от армии по дурке косит, – произнёс Костя.
- А! Ну, разберётесь… и я пробью по Фонарю… А что с сейфом? И запасных ключей нету?
- Нет, – Рита стала убирать со стола чашки.
- А может быть, в палатах медвежатник есть? А? Или у таких, крыша не едет?
- Не знаю, – улыбнулся Костя, – практика  не подтвердила.
- Значит, нет. Да. Значит, ждать…, – Кава сел за стол.
- Чем-то надо его отвлекать от идеи в больницу стремиться, – почесал лысину Дима. – О, стихами заговорил.
- Ой, они же чай не пили! – воскликнула Рита.
- А кто его пил?! – удивился Костя.
- Лучше бы выпил, – вытер лицо руками Дима, – ой! Уф-ф!
- Ну, зови, зови их! – энергично замахал руками Кава. – Видишь, не заходят: стесняются, наверное.
Костя вышел.
- А девушка с тех же мест? – поднесла чай Рита.
- Из моего двора.
- А как же они…
- Не знаю. Вчера их на вокзале в кафе встретил…
Открылись двери.
Вошла Ольга, затем Алексей в сопровождении Кости.
- Ну, проходи, проходи, – быстро говорил Кава.
- Здравствуйте.
- Здравствуй, Ольга. Меня зовут Рита, а это Дима… с остальными знакома… проходи к столу – я чай приготовила. Лёша, проходи, садись рядом.
- Спасибо, очень приятно.
- Спасибо, Рита.
Алексей поблагодарил девушку, и, уделив внимание Ольге, сел рядом.
Кава встал.
- Ладно, заканчиваем с этикетом, мне пора, пора… я уже семь стрелок проколол! Если бы мобильник был включён… я бы и чаю с вами не успел попить. Кстати, а у тебя почему труба выключена?! Позвонил тебе утром, и после всё! Набирал, набирал… да, Оль, скажи – из машины звонил – выключен! Ну, у меня дела! Но ты же не в театре?!
- А где я?
- В дурдоме!
- А чем дурдом хуже театра?!
- Это не дурдом, а больница,  – кокетливо вильнула попкой под белым халатом Рита.
- Ну, ладно: Алексей, у меня несколько стрелок, потом я в больницу и всё там выясню. Сейчас проводи меня, сообщишь все данные жены. Рита, пожалуйста, сделай красивый стол, цветы дамам я привезу и, что ещё… что ещё…  Вроде всё… А вы что будете делать? Гнать?!… дурку валять?!…
Кава, усмехнувшись, перекинул взгляд с Димы на Костю и обратно.
- Меня сейчас больше всего Фо… Фонарь интересует!
Дима протянул руку с растопыренными пальцами Каве.
Кава шлепком своей ладони убрал его руку и свернул церемониал прощания.
- А, Фонарь?… потом расскажете… я тоже пробью по Фонарю… Ха!... кому он светит?… Ну, всё, меня нет. Да, Оля, тебе самое ответственное – Алексей! Пойдём, Лёша…
Они вышли.
- Так! Чай не пил: какая сила?! Чай попил: совсем ослаб!... Что, Костя,  сюда косматика подтянем, или туда пойдём? – Дима, наконец, встал.
- Пойдём туда, здесь стол накрывать будут.
- Да-да, идите, но не долго, – принялась за работу Рита.
Костя развёл руками.
- Откуда мы знаем: он сразу расколется или нет?! – произнёс Костя. – Это тебе не стол в нашем доме накрыть.
- Кстати, – лысина над белым халатом празднично блестела, – стол  нужно накрыть так, чтобы в сытой пасти содержалась жадная слюна голодного!
- И наоборот! – уточнил и тут же  попрощался Костя. – Всё поедим глазами. Пока, не скучайте!
- Да подожди, не гони: я схожу, приготовлю его, а уж потом…
Дима открыл двери, остановился в проёме и вывалил через плечо:
- А меня интересует: водка у нас есть?
- Всё будет, не волнуйся, иди! – ответила Рита.
- Отлично! – двинулся вперёд Дима и столкнулся с Алексеем. – О, заходи. Оля, принимай!
Алексей вошёл, закрыл двери – остановился и, через мгновение прошёл к столу, – сел.
Думы о ситуации, которая находилась за пределами этих стен, застилали ему глаза.
- Рита, давай я тебе помогу, – обратилась Оля.
- Нет-нет, у тебя есть, чем заняться. Костя, сходи, посмотри: он убрал Фонаря из той палаты.
- Угу.
Костя вышел.
- Рита, давай помогу, – Оля встала, – мне же всё равно делать нечего.
- О-оля-а!
- Молчу, молчу… а можно комнату рассмотреть?
- Только не забывай за Алёшей поглядывать, а то сбежит или уведут.
Рита возилась по хозяйству и между делом общалась, изучая новых знакомых и атмосферу в комнате.
Алексей сидел усталый и тамасичный: беседа девушек его не касалась, а взгляд то и дело тянулся в окно…
- Лёша, а как дочек твоих зовут? Лёша!
Услышав вопрос, он посмотрел на Риту.
- Как, говорю, дочек твоих зовут?
Его лицо наполнилось жизнью.
- От младшей – до старшей: Лена, Таня, Наташа, Ира.
- Очень созвучно! – оценила Рита.
Алексей с удивлением и радостью посмотрел на девушку.
- Мне тоже так кажется… Я, вообще, так вам благодарен! Ведь ещё два-три часа назад был в самом безвыходном положении! Спасибо вам, я стал счастливым, когда, вдруг, всё так сегодня обернулось. Счастлив, что я смогу быть с моими родными в трудную минуту… Как они там?…
Он сжал губы.
Вошёл Костя.
Алексей проникновенно посмотрел на него, а потом на Риту.
- Мне Кава сказал, что документы в сейфе,… но может быть я без них?…
Рита делано рассмеялась.
- Ух! Осведомитель… И далеко ты уедешь?... Лёша, тебе даже документы не помогли, сюда попал,… а без них?... мало идиотов на свете… И будет ли у тебя время возвращаться за ними?!
- Алексей, сейчас лучше не спешить, – сел рядом с ним Костя, – вечером приедет наша мама с дачи, заберём ключи и…
- А сколько сейчас времени?
- Да, скоро уж!... к тому же, Кава всё там узнает, и ты будешь знать, что делать. – Убеждал его бывший конвоир. – Пойдёмте пока в палату, в которой ты был.
- Но там же пациенты? – соглашаясь, возразил Алексей. – Там спит… Мамочка! Он уснул: ты забыл?!... Он там?!...
- А кто это?... Караганда?! – спросил Костя.
Вмешалась Рита.
- Его фамилия Карагадин Сергей.
- Оля, – Алексей просветлел, – это такой добрый человек! Такой красивый внутренний мир! Обалдеть!... А Классик тоже там? Он ел что-то всегда под одеялом, пританцовывал?…
- Нет, в другую палату перевели, и Пророка убрали. Всех, кроме Карагадана.
- Ну, а Пророк – это просто демон какой-то! Прямо демонюга, ну – дебил! Оля, я пробыл с ними пол дня!
Сравнения развеселили коллег.
- Этот точно идиот, дебил и демонюга! – подлил огня Костя. – Ещё орёт вот так вот: великого вы не знаете! Всё из внутреннего!... Точно – дебил!
- Да, ладно, хватит над больными издеваться, – смеясь, заступилась Рита, – Костя, хоть бы постыдился.
- Да, я ненавижу этого дебила! Проро-ок! – лукавил Костя.
Рита опять рассмеялась.
Алексею стало неудобно.
- На них действительно нельзя ругаться, они больные, они… от бога…
Костя открыл двери.
- Пошли к прибожью!
- Я боюсь, – пролепетала Оля.
Алексей обнял её за плечи и аккуратно двинул вперёд.
- Олечка, Мамочка – это часть прекрасной природы, идём, не бойся.
- Правильно, Лёша, веди её, – торопил Костя, провожая их, и закрыл двери, – вдруг, она ещё и мышей боится.
В пустой комнате завизжала Рита, поджимая от испуга ноги, и осматривая пространство под собой!
Потом рассмеялась истерично, но сдержано, придя в себя и села, уткнувшись лицом в ладони…
 











Едва освещённый коридор вёл Алексея обратной дорогой с новой попутчицей, и не было уже внутри пылающих костров, была тишина, мерно качающая в своих ладонях весь мир…
В первое мгновение коридор пронзил сознание Алексея своей далью, насторожил, но успокоил ритмом шагов, который не мчался в горизонтную даль белыми линиями неонового света…
Они вошли в пространство больничного изолятора, вошли в палату, и не возникло чувство лишения, казалось, что они в комнате, так как не было охраны, и была не заперта дверь, и в этом уединении и уюте находился драгоценный сон – самое Дитя Природы!...
Окно смотрело смирно и добро, вынося из себя праздничную песню света, которая не слепила, а только проницала куда-то путь-дорогу из огромной российской дали, – сюда, – в комнату, – к неуловимому тёплому дыханию, – к сердцу юноши, – к себе самому, чтобы услышать, воспеть и насладиться главным, желанным и так необходимым…
- Мама, – дрогнули губы юноши…




…И вздрогнула
        и закачалась!
Грустинка качели в ветрах…
И вздрогнула
    и закачалась!
Капля росинки в глазах…
Промчалась…
иль показалось…
Живёт…
     или только прах…
Но вертится на устах
Как образ…
           в счастливых снах…




Веки юноши едва заметно моргнули…
- Мама, – чуть приоткрылись губы.
И света стало больше! или присмотрелся мир, а может быть воспелся: и сном Дитя, и чувствами добра в тепле дыханий…




- Бормочет, – прошептала Ольга.
- Маму зовёт, – ответил Алексей.
Они держали друг друга за руки стояли перед окном у кровати Мамочки.
- Он действительно милый, но такой уже большой, – удивилась Оля, – когда вы рассказывали о нём так восторженно там, я представляла себе грудного и пушистого дитя.
Она сплела из рук ложе для грудного ребёнка.
Алексей посмотрел на неё, и так близко это случилось впервые.
- А хочешь?...
Она вскинула на него голову, гнёздышко из рук стало медленно распадаться: она смотрела на него большими глазами, не мигая, и молчала.
- А хочешь, – повторил Алексей вопрос, – присядем на ту кровать, где я спал?
- Да.
- Садись.
- Куда?
- Где стоишь – она сзади.
Тишину чуть тронули пружины, и вновь одержало торжество в пространстве светлой комнаты тёплое дыхание ребёнка.
- Мягкая…
- Оля, а ты с кем живёшь?
- С сестрой и дочерью, мама умерла… уже давно…
- Была замужем?
- Да, один раз. Развелись, когда дочке Саше был годик.
- А сейчас ей сколько?
Ольга, как маленькая девочка, показала три пальца.
- Так моей младшей столько же! – чуть ли не взвизгнул Алексей.
- Тише, разбудишь!
- Угу, а зовут Лена.
- Я знаю.
Алексей начал медленно подниматься, не сводя с неё вопросительный взгляд.
- Как знаешь?! 
- Ты же сам Рите сказал.
- А-а! понял…  нужно, наверное, туда идти.
- Сейчас, подожди, давай отойдём к двери.
Она взяла его за руку и согрела её, и повела.
У двери она повернулась, и доверительно положила свои руки ему на грудь, и легла на них.
- Я хочу что-то сказать… Сейчас…
В тишине забарабанило сердце Алексея, у него перехватило дыхание, а ступни начали робкий, какой-то языческий танец…
- Как сердце твоё бьётся…
Зазвенело в ушах.
- Сейчас… боюсь… в общем, у меня проблема одна…  страшная…
- СПИД?
- Ты что? – обалдел, что ли! – она легонько стукнула его ладошкой в грудь.
Напряжение спало – стало легче.
- Проблема не у меня, а у моей сестры…  Она наркоманка.
Алексей от радости обнял Ольгу!
- Ну, какая это проблема, с этим мы разом справимся!
Ольга горько улыбнулась.
- В том смысле, что любой наркоман когда-нибудь бросает принимать наркотики, и некоторым удаётся это сделать при жизни…
- Конечно, она же некоторая! Всё сделаем влёгкую!
Оля мгновенно подняла голову к дыханию Алексея, и глаза их столкнулись!
Теперь биение слившихся сердец раскачивало их общим пульсом желанного чувства.
Зрачки не выдержали и сползли к губам друг друга, дыхания сблизились: осталось только мгновение!...
- Вот у меня проблема… страшная, – наполнил тревогой своё дыхание Алексей.
Глаза их вновь встретились.
- А ты поможешь мне?... потом.
- Обязательно… я больше ничего говорить не могу.
- Почему?
- Потому, что остальные слова… я хочу…
- Я тоже!...
- Я хочу… сказать потом.
Она склонила голову, и он почувствовал на руке горячий след поцелуя.
Алексей глубоко вздохнул – поднял голову вверх, и тоже склонился: его горячий выдох с поцелуем рассыпался на её белых волосах…
Сердца чуть-чуть улеглись, чуть-чуть растворились друг в друге…
- Пошли…
- Пошли…   




В сумерках коридора они молчали: каждый думал о своём и об одном и том же – о завтрашнем дне, который подарит жизнь.
Они шли, взявшись за руки, не раскачивая ими, а бережно, будто в танце несли осторожно и нежно друг друга.
В холле их танец прервался.
- Ты сегодня уедешь?…
- Обязательно.
- Я чуть-чуть провожу тебя.
- А если всё нормально?
- Провожу в больницу, а потом поедем ко мне.
- А если всё нормально! Вообще…
Оля замерла, и её большие глаза терпеливо ждали – они любили.
- Я провожу тебя куда угодно, любимый.
- Оля!
- Да, – она потянулась к нему.
- Оля-а!! – закричал он и схватил руками своё лицо.
- Лёша! – она обняла его!
- Оля-а-а!!! – в истерике вырвалось из него неистово, оставляя мелкую дрожь…












В комнате у стола Костя с Ритой переглянулись, прислушались к крику.
- Костя, посмотри быстрей!
Костя пулей вылетел в коридор.
- Умерла, наверное… почувствовал!...
Рита уставшая, и разбитая медленно села на стул, где стояла.
Стол всё так же торжественно занимал центральную площадь комнаты, но теперь торжественно-празднично и помпезно!
Творенья рук Риты оценивались с первого взгляда и очень высоко!
- Цепь какая-то роковая, действительно: зависла над человеком и сцепила в один круг случайности, неудачи и горе…, да и весь этот день…, – Рита локтями подпёрлась на краю праздничного стола, – да и весь год…, да и вся…
Она отмахнулась рукой от всего и встала, чтобы позвать к столу, но в этот момент двери открылись и вошли – Алексей с Ольгой и Костя.
- Давайте быстрей, у нас сегодня не только чай стынет. Оля с Лёшей идите сюда ко мне. Костя, ты, где сидишь?
- От тебя с другой стороны.
- Здесь Кава, ты же знаешь.
- Значит, через одного, дальше.
- А где Дима, а вот и они. Всё – рассаживаемся!
Дима вошёл с молодым человеком, в котором Алексей узнал Классика, но это был стройный, стильный юноша.
- К нам ещё гости, вот: по дурке косит от службы отечеству! Зовут его Слава, он же Родина, он же Классика. – Представил Дима. – Садись рядом со мной. Ну, что ждать больше не будем. Костя, наливай!
Костя засуетился вокруг стола с вином и водкой.
- Какой  разящий стол! Само великолепие! Рита, ты просто золото! – Костя умело расфасовывал горячительный напиток в бокалы и рюмки.
- Да, Риточка, – рассыпала комплименты и Оля, – это просто произведение искусства! Кушать жалко.
- Спасибо, – поплыла она.
Всё коснулись приборов: придвинули, расположили, приготовили.
Рюмки и бокалы, загрузившись по пояс напитком, адаптировались: встали под руку, под вилку, под тост!
- Нолито! – громко и смачно объявил Костя.
Рюмки и бокалы приподнялись – зависли: прислушались-приготовились…
- Жаль, что нет дня рождения, но к такому столу его не грех и придумать, – протянул задумчиво Дима.
Застолье шумно поддержало – согласилось.
- Есть, – у меня, – прорезался тоненький голос из Ольги.
Все замерли.
От навалившейся тишины и общего внимания ей стало неловко, и она медленно поднялась со стула: больше всего обомлел Алексей, он забыл обо всём, и протянулся следом – встал!
- Оля!...
Она тоже безотрывно смотрела на него.
Все захлопали, кроме Славы, но они ничего не слышали, не видели.
- Этого не может быть!... – Алексей опешил, – как же так, Оля…
- Судьба, наверное…, – прошептала она.
- И жизнь… и смер…, – продолжал давиться он.
Все из-за стола, из уважения, чуть отстранились: шагнули в пространство комнаты, кроме Славы.
Слава вальяжно, в полной свободе выбора позы, уставился прямым взглядом в Ольгу.
- …и смех… смерх… р-рядом всё!… случайность? или, – вслух рассуждал Алексей.
- Не знаю… судьба, наверное…
- Оля…
- Лёша…
Время как бы остановилось – замерло! И, выдержав паузу, теперь набегало-накапливалось, чтобы обрушиться большой волной и нагнать истину.
Так и случилось!
В двери неожиданно ввалился Кава с двумя огромными букетами цветов!
- О! Ждали?! Девочки, принимайте цветы.
Радостное приветствие коротко воцарилось в служебке и сдвинулось к столу.
- Кава, у нас событие! – крикнула Рита.
- Что? Свадьба?!
- Нет.
- Похороны, – промямлил Слава.
Рита, приняв букеты, и окунаясь в аромат цветов, вкусно произнесла:
- У Оли день рождения!
- Что?!
Кава мгновенно наполнил глаза удивлением, его руки в воздухе обвели стол и торжественно указали на букеты.
- Олечка! Ну, сюрпризница соседка! Костя, стакан сока мне! Алексей подхватывай букет, чего стоишь!
Алексей аккуратно принял один букет от медсестры.
- Нолито! – фейерверком прокричал Костя и выдал стакан с соком Каве.
- Спасибо, дружище. Всем взять наполненную тару! – восторженно пригласил он, осмотрел застолье и кивнул в сторону Славы. – Поднимите этого придурка, он, кажется, знает, как её применять.
- Принимать, – ухмыльнувшись, поправил Слава и встал.
Кава проигнорировал шутку.
- Та-ак! Замолкает всё! Даже стук моего сердца!
- И моего! – сверкнул глазами Костя.
- И нашего! – объединил Дима.
- Как в морге прям, – выронил ехидно Слава.
- Полная тишина!...
Кава взглядом одёрнул Классика и вновь улыбнулся.
- Оленька! Стол, цветы и ты! Вернее, то мгновение, в котором ты объявила криком своим о рождении, позволяет и нам напомнить тебе о начале твоём: вдохнуть глубоко!... и… закричать, как ты тогда, всем вместе!... можно, да?!
- Можно! Это дурдом! – подхватил Дима.
- Тогда в праздничный вопль заливаем праздничные бокалы! Три, пятнадцать!...
Рита, Дима и Костя вместе с Кавой закричали и опрокинули в горластые рты бокалы и рюмки!
Ольга и Алексей переглянулись, хрусталь в их руках звонко коснулся друг друга, и в это мгновение к ним присоединилась рюмка Славы.
- А где я тебя видел? – жёстко в упор смотрел на Ольгу Слава, – не могу вспомнить…
Он выпил и сел.
После общего вдоха пошёл общий выдох вместе с опустевшей тарой из хрусталя: всё вниз, на стол, к трапезе.
- О, бр-рп-п! Реанимация! – скривился Костя.
- Сладенькая! – промурлыкала Рита.
- Алексей, подноси цветы! Рита, мне один из твоего букета, позволь. Спасибо. Оля, а это от нас, – Кава протянул цветок! – В единственном – вся красота цветка, во множестве, – лишь красота букета! Будь единственной! Счастья и благополучия! Алексей, целуй её!
Алексей только кивнул.
Кава протянул ей цветок!
Впервые в жизни Ольга смотрела на маленькую часть флоры с таким трепетом и вниманием, она поднесла его к губам, и дыхания их смешались!
- В единственном – вся красота…, – пропела Ольга и поставила его рядом в бокал.
- В единственном теперь его судьба – гербарий, – жевал Слава. – С единственного стебелька его сорвали…
Весёлый шум с поздравлениями наполнил комнату и стих, зарываясь в тарелки.
- Стол, цветы и ты… и плач, и поцелуи… всё одинаково для нас: что в первый, что в последний раз…, – продолжал жевать внятно Слава.
Столовые приборы мгновенно стихли.
- Слышишь, могильщик, задохнись запахом блюда! Понял?! – распалился  в полголоса Кава.
- Но я же с друзьями-господами разговор поддерживаю, – отрезал что-то в своём блюде Слава.
- Ты жуй, друг, – доброжелательно хлопнул ладонью Дима во Славу по спине, – денюха, как никак: праздник.
- Главное, подтирайся чаще, следи за соплёй, – улыбнулся Костя, протягивая салфетку, – Рита очень вкусно готовит.
- Слюной, Костя, – поправила Рита.
Она поднялась и понесла букеты в угол комнаты, оставив на столе один цветок – единственный.
- Ну, от этой беды откашляемся, лишь бы диареи не было. Приятного аппетита.
Слава вытер салфеткой низ лица и расслабился на спинке стула, – откинулся, растянув углы губ по щекам.
- Ты в круг друзей не вписываешься. Праздник портишь. – Кава тоже перестал есть.
- А, как я понял, у человека горе, – продолжал смотреть на Ольгу Слава, – вы определитесь, что у вас – праздник или…
Алексей перехватил этот взгляд и смутился, и обозлился.
- Твоё дело тапочки носить! – бросил через стол Алексей.
- Молодей, Лёха! – подмигнул Костя, – он у нас целую неделю по дурке косил… под одеялом хавал.
- Ну, крыса! – Кава вскочил, – гнида дезертирская!
- Да, ладно: косить, так косить! – сказал Слава и замурлыкал что-то из классики, дирижируя усердно руками.
Кава обошёл его сзади и взял за ухо: дирижёрские такты застыли.
- Сидеть вот так, здесь, – при параде, – ты не будешь!
Застывший такт музыки осыпался на колени.
- Я деньги за всё заплатил и немалые. В чём проблемы. Я не пойму?
Кава отпустил ухо.
- С тобой разговаривать, проку нет, – он стряхнул пальцы от мочки уха, и сел на своё место, – совести у тебя нет.
- Угу, – влезла нога на ногу.
- Что – угу?!
- Нет.
Кава медленно обвёл всех взглядом и вновь цепко вернулся к дезертиру.
- Понятно. Сейчас её вообще почти нет. Значит, сюда ты заехал, только для того, чтобы от армии отмазаться?
- Угу.
- Хорошо. Посмотрим, как дальше ты запоёшь? – Кава плеснул себе в стакан сок. – Ну, развесели нас из своей недельной программы косматика.
Слава, вдруг, встал.
- А позвольте, тост! Именины, как никак. Традиционный, хотелось бы, за родителей!
Ольга поперхнулась.
  - Нет, этого не надо, – сразу же пресёк Алексей, – мы сами за это… молча… не чокаясь… сами…
- Ну, почему сами?! Я знаю Олину родительницу, – поднял наполненную рюмку Слава.
Ольгины глаза уставились на тостующего и в них угадалась тревога.
- Оля, успокойся, – Алексей тронул её за плечо, – это так называемый больной, с которым я был в одной палате.
- Да, все мы из одной палаты, – рассмеялся Слава.
- Типа: из одной шинели, – буркнул Дима.
- Да-да, но от Гоголя вернёмся к тосту! Я провозглашаю тост – за родителей! За Родину-мать прошу выпить! Хи-хи-хи! Оля, видел ли я тебя в кругу этих родственников?!... Хи-хи!...
Слава медленно вытянул из полной рюмки всё содержимое и сел.
- Браво! – реденько прохлопал в ладоши Кава. – Ну, а ещё что-нибудь?...
Защитник отечества повеселел от угощения, кровь зарумянилась на щеках.
- Ну, самое главное, наверное, это мой гон! Хи-хи! Кстати, я сам придумал, вместе с папой! Будто, когда я слышу классическую музыку, внутри меня рождаются те времена, когда во время смерти кого-то из  больших людей, чиновников, правителей гнали классику по всем каналам телевидения, и я будто бы впадаю в транс и провожаю их в последний путь. Если в это время кто-то спит, то обязательно в ногах у спящего располагаюсь, если нет, то у кучки обычных шмоток, или тряпья…
- И сколько ты их успел за неделю отправить? – спросил Дима.
- Не знаю, но много: композиторы, наверное, чувствовали, для чего они сочиняли такую длину…
- Что-то не поубавилось! – отрезал Кава. – Далеко пойдёшь! Но есть некоторые нюансы. Вставай, пойдём переодеваться.
- Зачем? – обнажил удивление Слава.
Кава встал.
- Ты сейчас где? Ты в строю! На посту – на переднем плане! А как же тут без формы?! А, солдатик?...
Слава на мгновение сковал свои шутки: бросил вопросительные взгляды на Диму и Костю, виновато улыбнулся.
- Но я же заплатил?! – он тоже встал и рассмеялся, потрясая указательным пальцем в сторону Кавы.
Кава поддержал смех.
- Ты заплатил за койко-место, в палате! А здесь, как на параде – нужны формы! Ты что-то прячешь в них?! От долга прячешь, или от возмездия?! А, солдатик?...
Классик  игриво обошёл стул.
- От холода и дождя, ведь… …в тепле, в сухе должны везде по жизни быть в дороге ноги! – Слава пошёл с пританцовкой по комнате. – В сухе, в тепле, в тепле, в сухе – везде надо правило слушать! И… кушать, и кушать, и кушать!...
Теперь встали, кроме Алексея, все.
- Умеешь! Лучше так, чем в армию? – ещё раз спросил Кава.
- Лучше! Чтоб не сожалеть о потерянном… а на чём вы меня поймали? Где закосячил, когда косматил?
- Это тебе СМИ передаст, – парировал Дима, – а мы не СМИ.
- Мы не передасты: не вводим курс в тела… ой, дела, – продолжил Костя.
Все рассмеялись: Ольга заметила, что Алексей смотрит в оконную даль, тут же тихонько села: он почувствовал её взгляд: вернулся в реальность.
- Ладно, – подвёл итог Кава, – пойдём переодеваться на курс молодого бойца!
- Есть! – Слава затопал и пошёл к двери.
- Талант! – воскликнула Рита.
А Классик остановился у двери, развернулся, и отчеканил, наверное, из классики:




Кто придёт – не отвернусь!...
Кто уйдёт – не поганюсь!...




Он закрыл глаза и лукаво сложил руки на груди.
- …и омытые музыкой! – его глаза распахнулись, и один из них подмигнул по-солдатски Алексею, обнажив под собой ряд зубов. – В сырую землю – бух!...
Слава ткнул задницей двери и провалился в коридорную тьму, за ним вышли Кава и Дима.
- Вот демон… Фонарь… аптека… – ухмыльнулся Костя, – жаль, что у нас мама принципиальная, а то бы на конвейер демонов поставить можно было… за волюту…
- Не болтай, господи… – остановила пыл коммерсанта Рита и предложила, – Оля, давай на столе лишнее уберём? Да, и ноги разомнём.
- Давай, давай.
В комнате появилась суета.
А к Алексею в душу повалилась дума.
- Странно, Костя, как-то? Жила-жила столько лет с одной и той же кровью и… и вдруг!… А главное, совсем молодая! Жить, да жить! Ведь всё на месте, а тает…
Его взгляд воткнулся в пространство.
- Не терзай пока себя, – посоветовал Костя, – неизвестно ничего – сгоришь!
- Костя, а за ключами от сейфа не ездили?...
- Рано ещё.
- Тогда, Костя, давай выпьем с тобой… за здоровье Ольги! Пожалуйста…
- Давай, поднимай! Нолито!
- За её здоровье! Да, Костя?!
- Да, за здоровье и за многие лета!
Рюмки чокнулись!
Взгляды встретились – постояли: уверовали в сказанное, и отошли к действу.
Чокнулись ещё раз! и поднеслись к губам: Костя выпил, а Алексей задержал тару, оглянулся через плечо на девушек и обронил Косте.
- Я у окна постою… поговорю… с ней…
- Ох, реанимация!... Хорошо, я девчонок пока займу.
Алексей с рюмкой шагнул к угловому окну.
За стеклом в плотных сумерках пробивалась красная узкая полоса вечерней зори: закат угасал и уступал всё небо ночи…
Алексей поднёс рюмку обеими руками к груди, и начал вертеть её грани, и смотреть: и на края стекла, и на горизонт… 
- Здравствуй, Оля-Олечка… моя ты хорошая и любимая, – он украдкой оглядывался назад, и как будто укрывал от чужих глаз письмецо: разговаривал. – Может быть ты сейчас у окна, посмотри… там догорает закат… я на другой окраине города… этот закат к тебе ближе… говорю из дурдома… это тост… здесь прекрасные люди, очень добрые… все желают тебе здоровья, поэтому ты подожди… не уходи… побудь со мною! – вот банальные мотивы в голову полезли… Ах, Олечка!... мы все уйдём, но зачем так спешить… спешить, говорю, зачем… А я? Дети? Ты сама, наконец?... красивая, молодая… любимая! Я редко говорил тебе об этом. Конечно, редко… но ты сама виновата… ты – да! Ты спешишь! Я думал, у меня куча времени! Впереди вся жизнь!...




В комнату вошёл Пророк: сначала появилась голова, затем вспыхнули глаза, увидевшие стол! и!... он, наконец, раскрылся нагло – весь! Находящиеся в комнате наблюдали за ним по разному: главное – никто не мешал!
Алексей возвышенно-пылко беседовал с любимой – Пророк, устроившись над столом, и начал жрать! Стоя! Со всех блюд!




…помнишь?! Как провожали зори и встречали тут же… всё делали тут же… а сколько мечтали?!… вернее, мечтал я, а ты уже знала, что будет девчонка… девочки… Они все – вылитая ты! Не любят почему-то, когда я им косы заплетаю… плети и пой, то что мама поёт!... Откуда я знаю, что ты им поёшь?!...  Я запел, – сказали: «лучше молча плети – мы потерпим…»»! Олечка, вот ты и песню унести хочешь… с собой… эгоистка…




Пророку донеслась речь заоконного адреса, и любопытство стало доминировать над аппетитом: он стал приближаться к живой строке.




…мне, что: спеть не могла… чтоб выучил, – грани рюмки мелькали и вертелись, а красная жилка заката иссыхала! – Не уходи, а?!... попоём ещё, посидим… Оля, скажи им чего они эту кровь по чуть-чуть меняют!... пусть заменят, всю сразу – и всё!... потерпеть только секунд десять – пятнадцать и проснёшься вся новая, в новом дне!... 




Пророк застыл сбоку у плеча Алексея.




…и понесу я тебя на руках! Я! Да! Хоть сейчас! Из дурдома и в тапочках! Из плена проблем и тяжести этих цепей! Олечка…




- Из дурдома понесёшь? – произнёс Пророк, похрустывая солёным огурцом.
Они долго смотрели друг на друга! Затем Алексей обернулся-осмотрелся и вновь вернулся к Пророку.
- Откуда угодно! – Алексей заглянул через окно на небо: зоря угасала.
Он молча опрокинул рюмку и пошёл к столу, а следом за ним понёс свою философию Пророк.
- Как велики и прекрасны формы: проснуться в новом дне… каков объём! И содержание в данном случае не главное, главное – внешняя сторона…




Кроме Ольги, которая подошла к Алексею и села рядом, вложив свой кулачок ему в ладони, Костя и Рита сдерживали в себе смех.




…потом мы наполним её той сутью, какая и должна ею же самой и исполнена… в наступившем дне!... Это мы попадаем куда-то? Опускаемся в смысле?! Или… или просто наступает день?
- Наступает нормальный, обыкновенный день! – сухо прервал Алексей.
- С росой! – утвердила красками Ольга.
В благодарность за поддержку, Алексей представил:
- Познакомься, Оленька, это Пророк! Рекомендую.
- Дую-дую, хелло! – яркой иллюстрацией представился философ.
- Да?! Я поняла… рекомендацию…
Алексей ухмыльнулся.
- Он своё философское парение высиживал передо мной полдня под кроватью…
- С утра? – иронично спросила Оля.
- Да.
- Значит: в наступившем дне… на дне…
- Великого в вас не хватает! – начал Пророк, но открылась дверь, он стих, и удалился в сторону.
Вошёл Кава за ним в полосатой пижаме Слава, и, вслед за ними, двери законвоирил Дима.
- Так: проходим к столу, господа!
Кава хлопнул в ладоши, глаза его неистово горели!
- Занимаем места! Проходи, солдатик! Проходи: …«кто придёт – не отвернусь»?! Так, да?! Солдатик…  А это что ещё за член… корреспондент? Из какой палаты?
Не глядя в лицо Пророку, указал на него Кава.
Дима быстро подыграл.
- Это из Грузии, профессор Копейкадце!
- Копейка – дцынь! Грузин, а деньги наши?
- Были ваши, стали наши! – проплясал танец Костя.
Галдёж поулёг за столом, – и, наконец, стих! Все посмотрели на Каву.
- Приличный форум!
- И кворум! – сказала и захлопала Рита.
- Правильно, и теперь виден всем наш круглый стол, вся жизнь во всём своём обличии… Одёжка-форма разительно различает нас!...  Да, солдатик?... Кто придёт – не отвернусь, кто уйдёт… я в след пройдусь,… погляжу и провожу… одежонку по уму! – отрыгнул речитатив Пророк.
Опустив голову, Классик сидел и мочал.
- Кушай, Слава, – по-доброму сказала Рита, - утром подъём!
- Ту-ту, ту-ту-у! – завопил Костя Славе в ухо! – Ту, ту-у!
- Оля, это самый талантливый дурдом в нашем городе! – вставил Дима.
- Ну, он же один! Можно сказать, сирота! – изрёк Пророк.
- Ни дурдом, а дом милосердия! – похвалилась Рита – Самый талантливый…
- Костя, ну, что? – спросил Кава.
- Нолито! – рявкнул обладатель походной трубы солдатика. – И соке тоже!
- Спасибо, дружище! Ну, дорогие мои, раз уж мы в настоящем дурдоме Дома милосердия, то поведай нам, солдатик, что творится иногда в нормальном мире! Поведай пикантную историю… покайся… сними грех! Может, мы поймём тебя…  почему ты бежал от службы?…
Алексей радостно съедал взглядом Славу.
- В прислуги похоронного бюро и больничных тапочек!
- А службы внутренней, или внешней? – пропел Пророк, – ибо…
Философская песнь не дошла до куплета.
- Член-корреспондент, – прервал его Кава, – мне кажется, что у него есть что-то от вашего звания… да, солдатик, есть?!
Тот кивнул.
- Ты что делал, пёс смердящий!
- Я изнасиловал…
Кава посмотрел на всех: Дима, Костя и Рита разошлись потихоньку в разные углы служебки.
- Врёшь, курва! Ангелочек… он только разочек!...  изнасиловал! Ты насиловал! – Кава встал и, сунув руки в карманы, шёл по комнате. – Я всё пробил по его персоне. Всё! Представляете: пичкал наркотой и… насиловал! И, кроме того – обязательно, с согласия, или пользуясь случаем, в объятиях интима слюнявил нежными поцелуями шею и…  перегрызал цепочку, и… кончал!... Вроде как под одеялом утробу набивал!
Ольга охнула, и сжала кулачок у рта!
Кава остановился за спиной Славы, взял нож.
- Вот какая ты сука, солдатик, – он схватил его за волосы и запрокинул голову на себя, и пронзил взглядом, – насиловал девочек… и мальчиков… Ты это делал за окнами дурдома, в прекрасном добром мире. И если я сейчас проведу столовым тупым ножом ниже твоей тыквы, – Кава занёс нож и придавил его кадык, – десятки матерей мне спасибо скажут!
Ольга воскликнула и вскочила: её взгляд был устремлён на шею Славы.
- Господи!
- Что, Оля? – спросил, изумлённый, Кава.
Ольга не слышала, а медленно обходила стол – она приближалась к насильнику!
- Оля! – Кава убрал нож, – Оля!
Ольга отодвинула его и трясущимися пальцами взялась за цепь, которая висела на шее Славы, и тихонько стащила её…
- Что, Оля! – спросил Кава.
Она держала перед своими невидящими ничего глазами золотую цепочку, и слёзы сыпались из глаз!
- Цепь… Юлькина, Кава! – она закричала и начала бить чем попадя, по чему попадя, насильника, – Я её без мамы воспитывала!... Я за неё… сволочь… подонок…
Кава шагнул в удары Ольгиных рук!
- Рита, уведи Олю! – крикнул Дима.
Из-за стола вскочили Алексей и Пророк.
Костя уже держал Славу в углу комнаты, уткнув туда головой – раком.
Алексей отвесил этой позе пинка!
Рита с Ольгой вышли, стало тише!
- Посади его там – в углу, Костя, и иди сюда! – глаза Кавы прицельно впивались в жертву!
Все мужчины сели за стол, а Пророк ходил по комнате и размышлял жестами, приближался вплотную к Славе, и рассматривал его.
- Вот так вот, ребята, – начал тихо Кава, – насиловал он, а родители старателя-золотоискателя шли по следам своего чадо и, конечно: где упросют, где заплотют, где поплачут, где укроют… и уберегли единственного и от сумы, и от тюрьмы… но тут ещё одна беда! Принесла нелёгкая Отчизну-Родину с поклоном о защите живота своего просить! Вот и пополнил он ряды бедных и больных! Короче, призвался в дурдом на прокорм!...
- Я же заплатил, – скривил губы Слава.
- Халява, – Дима резко встал и пошёл к новобранцу, – не зря я сегодня говорил, что меня теперь больше Фонарь интересует.
Короткий боковой сработал.
- То, что заплатил, увеличивается втрое…
  - А ты не торопись точку ставить, Дима, – продолжил Кава, – Алексей, узнай, как там Ольга.
Алексей выскочил из комнаты.
- Слушай сюда, солдатик, я сейчас привезу Юльку, и пусть она решает: что с тобой делать.
Пророк подошёл к Славе.
- Морду испортили… понасильничать уже нельзя!... что сделала эта Дитя Природы?! Что?! Ну, раздвинула ноги кому-то, ну, ввела… Для философии… это… ну, ничего нового… главное – содержание! Он родился не в своё Время! Вот поэтому и глумятся современники! А через много тысячелетий…




Пока Пророк излагал свою песенную речь, в комнату вернулись девочки и Алексей.




…скажут: современники не понимали это удивительное чудо Природы!
- Может нам сюда ещё попа привести… из палаты? – спросил Кава. – Есть такой?
- Есть, – ответил Костя, – с бородой, могучий!
- Отлично! Пусть исповедается ему. Ладно, я поехал.
- Можно, я с тобой? – спросил Алексей.
- Лёша, смотри, пожалуйста, за Олей.
- Кава, я его, наверное, в карцер пока посажу, – предложил Дима.
- Карцер? А что есть?!
- Нет, я его в кассу посажу! Всё равно денег нет.
- Правильно. Чем ни кассир?...  Денег нет? Если денег нет, их нужно взять у кассира. Я думаю, что Юля думает так же… Ладно, Оля, я за Юлей. Там откроют? 
Ольга удивилась и обрадовано закивала.
Кава вышел.
Дима с Костей вытащили насильника вон.
- Пойду, пройдусь по палатам, – сказала Рита, – взгляну, как народ.
  Ольга стояла у окна и всхлипывала. Алексей подошёл ближе, но мешать ей не стал.
- Взгляни, взгляни на палаты, – взяв руку Риты за кончики пальцев, повёл к двери Пророк, – философия, как никогда соглашается с вами…
- Да-да, – улыбаясь, согласилась она, – всё в содержании… нашего учреждения.
Высвободила Рита руку и вышла.
Пророк постоял несколько мгновений лицом к двери и, вдруг, резко развернулся: его глаза широко распахнулись, и он двинулся к Ольге.
- Философскому парению и бдению…, – начал перманентную и сакраментальную по сути, речь Пророк:



 
Ольга повернулась и, поняв, что всё адресуется ей, шагнула к Алексею в объятия.




- С высоты той страсти изложенной трагедией Шекспира!...




Вошёл Костя.




…спрошу тебя, не тратя и патрона!…
- Паша! – рявкнул Костя. – Хватит!...
- Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – Паша стащил с головы парик и бросил в угол.
- Достал уже всех! В раж вошёл? Водки что ли выжрал?! – психовал Костя. – Иди, поешь.
Паша вытянул вперёд руку и поднёс её к Алексею. 
- Паша.
Алексей сжимал и тряс пророческую ладонь, наполняясь удивлением и восторгом, а Ольга выглядывала из-за его плеча и смотрела, не мигая глазами, в которых смешалась палитра жизни – горя и смеха…
И смех излился из всех!
- Я полагал, что здесь я уже ничему больше не удивлюсь! – выронил Алексей.
- Я тоже! – давилась смехом и облегчением Оля.
Вошли Рита и Дима.
- Что – разоблачили? – улыбнулась Рита, – кушать будешь? По нормальному, а то во все чашки влез…
- Давай.
Минута невесомости расползлась-расширилась меж стен.
Алексей с Ольгой о чём-то пошептались, и она осталась у окна, а он направился к столу.
- Дима, ты не узнавал? – начал Алексей.
- Узнавал, только что, – прервал его Дима, – не приехала.
- Эх, когда же… когда же… а может быть где-то есть дубликат?... – пленник милосердия вновь расчесал себе нервы бессилием.
- А чего потеряли? – спросил Паша.
Дима думал о чём-то своём.
- Вот дубликат и потеряли…
- Это давно было… Ничего, сейчас, не теряли. Сейф не можем открыть, – объяснил Костя. – Мама же ключи вчера забрала.
- Это я понимаю, а зачем его открывать?
- Паша, там документы Алексея! – дополнила Рита.
- Да, – невнятно и расстроено сказал Алексей, – я уехать не могу без них.
Наступила тишина.
Не выдержала Ольга.
- Так, Лёша, – оттолкнулась она от подоконника и, пройдя несколько шагов, прижалась к стене напротив стола, – Сейчас ждём Каву, и без документов едем.
- А как же Юля?! – повернулся к ней Алексей.
- Плевать!
- Правильно, ему ещё долго от долга перед Отечеством дурака тут валять, – заявил Паша, прожёвывая пищу, встал и подошёл к шкафу, приподнялся-дотянулся и снял со шкафа документы. – В наше время без документов нельзя. На, возьми мои пока. Это я, как психиатр говорю.
Паша подошёл к Алексею и,  карточной манерой, влепил документы в стол рядом с ним и сел.
- Спасибо, – ответил Алексей, думая о своём.
Сзади от стены подошла Ольга, взяла документы.
- Пожалуйста, только потом верните, а то я знаю случаи…
- Но это же твои! – всплеснула руками Ольга, – Лёша!
Алексей вскочил – в глазах отразились документы.
- И чего ты молчал? – спросил, грустно-печально, Дима.
- Мы тут весь день!... – усмехнулся Костя, – а как они туда?...
- Кстати, Паша, – выросла из-за него Рита, – действительно: как?!...
Паша вздохнул и ответил.
- Молчал, молчал… когда мама вчера объявилась, я документы и сунул туда, чтобы можно было ночью отпустить, но он спал! А когда я работать в камеру собрался, то Юрке показал…, но они же сменились… 
- Ой, – вспомнила Рита, – он же в обед звонил.
Раздался звонок.
Рита бросилась к телефону.
- Ало… ой, Юра! Лёгок на помине… да… нет, не было… ну, документы…, а что ж ты мне днём не сказал?!... понятно… нашли уже, Юра, но только что… ладно… как пиво?... ну, хорошо… пока…
Она стянула трубку с плеча на телефонную базу.
- Всем привет, говорит… говорит, что днём именно поэтому и звонил, но я его заговорила о чём-то и он забыл. Так что виновата я, – объяснила, расстроено, она.
- Рита, – начал успокаивать Алексей.
- Рита, – повторила Ольга.
- Рита!
Усмехнулись Дима и Костя.
- Не расстраивайся: ведь я ещё не опоздал на поезд. Да и нет твоей вины ни в чём…
- Чтобы опоздать, нужно в медпункт попасть, – парировал огорчения и извинения в пространстве служебки Костя.
- Рита, а хочешь побывать на праздничном венчании? – спросил Паша.
Огорчение из Риты вылетело напрочь.
- Да, конечно.
Пророк Паша перекрестил рюмку и вылил содержимое в горло. Дыхание оторопело вкусно, и  он разъединил мир ноздрями на две равные части, ловко затащив его себе внутрь, и потеплел до озорства, и опьянел… 
- Костя! Тащи попа из седьмой!
- А может папу Римского из девятой? – лукаво прищурился Дима.
- Нет-нет! С бородой и в рясе! – воскликнул Костя и обрадовано выскочил из комнаты.
- Правильно: у нас лысые – только по понятиям! – почесал лысину лысый.
Паша встал, смахнул ладонь на ладонь: смачно хлопнул и растёр!
Служебка предоставила ему свою середину, для торжества.
Брожение воображения захватили его всецело, как художника: пальцы занервничали, оживились; глаза заблестели-забегали…
- Представьте: блики святого огня!...
- Господи, язычество какое-то?! – прошептала Рита.
- Нет, блики святого огня на свечах… 
- Тогда уж – святаго огня, – поправил иронично Дима.
Паша кивнул – согласился.
- Да, блики святаго огня на свечах при иконах… колокола… иконостас… объём купола и объём песнопения! Гармония!...
Ввели попа, который постоянно дымил кадилом и нёс на губах безостановочно молитвы…
- …да будет мир и любовь между всеми и да будут безсильны козни врагов внутренних и внешних, злых сеятелей плевел на ниве Твоей, писанием, словом или делом, – тонким голосом провозглашал священник.
- Отец, тебя как зовут? – спросил пророк в Паше.
- …Моисей… …вносящих шаткость в умы…
- Стоп! Отец Моисей…, – прервал настоятельно Паша молитву, – извини, но это только ради твоего внимания. Отец Моисей…, а Борю Моисеева не знаешь?
- Нет, – шатал глазами и кадилом отец – …и  всякую скверну в жизни…
Пашкин пророк витринно пронёс свою улыбку перед присутствующими, и удовлетворённый результатом, оттолкнул дым кадила, и влез в пелену собственного творения, в ауру тонкого мира игры и фантазии.
- Подожди, не торопись: молодых сейчас будем венчать!
- Как имена рабов божиих? – святой отец аккуратно стащил со стола тушку копчёного цыплёнка-юноши.
- Паша, кончай цирк, – бросила Рита.
Создатель обряда-творения отмахнулся.
- Это мы узнаем в процессе, их приведут, – склонившись над святым отцом, крошил убедительные слова Паша на его ухо. – Итак, приступаем!...
- Паша, хватит! – Дима, схватил кадило, и сунул его вместе с дымом под нос Паше! – Очнись!
Песнь бракосочетания оборвалась.
Дима опустил кадило.
- Очумел! Ты же их имена нашептать хотел?! – он кивнул в сторону Ольги и Алексея. – Ты что – обалдел! Кошмар. Давай, отец, ступай в палату.
- Отец! – легонько потянул его шиворот Костя. – Всё, всё!... Пойдём родной, из служебки – на службу: в палаты, милостивый, в опочивальню…
Отец Моисей отступил, повернулся и замер – вошёл Кава: лица на нём не было!
Отец Моисей смотрел на него, не мигая, остальные участники расстроившегося венчания Каву не заметили.
Ольга и Алексей сидели бледные, и потерянные.
- Ребята простите за глупую шутку, думал – развеселю… спасибо и вам Рита и Дима за то, что… литургию остановили… Вообще-то, Лёш, хотел твою голову больше развеять… Оля умерла…




Алексей вскочил.
Отец Моисей тихонько запричитал невнятно молитву.




…да, это правда, – они смотрели друг на друга! – Кава никак не мог сказать тебе… Настраивался, настраивался, а тут насильник, потом за Юлькой поехал…




Алексей медленно начал садиться.
Поп бормотал, сопел и дымил…




…он сказал, что когда к больнице подъехал, – её уже выносили – забирали домой…
- Да, это так, – произнёс, уставший и потерянный, Кава.
Все обернулись.
- Родные забрали её… Теперь, Лёша, прямиком домой поедешь сегодня… А теперь все сядьте, пожалуйста… сядьте… сели?… Юлька повесилась…
Все вскочили, кроме Алексея и через мгновение на него рухнула Ольга.
Молитва развеяла дым в окрепшем дыхании попа.
…упокой, Господи, души, – затянул святой отец и двинулся в палаты! – …усопших раб твоих…
Осталась только гарь – атрибут оккультного обряда, а молитва потерялась в коридорных далях дурдома, и в копчёной плоти божьей куриной твари.
- Да, что же это сегодня? – кинулась обмахивать и Ольгу, и удерживающего её бесчувственного Алексея Рита…
Костя выскочил вслед за служителем культа.
- Дима, – холодным голосом произнёс Кава, – собирай кассира, с собой возьмём… на прогулку… за зарплатой…
- Переодеть что ли?
- Зачем, пусть все знают, что везём особо опасного.
Дима ушёл.
- Кстати, Паша, а затащи-ка его сюда на минутку, пусть солдатик увидит своих рук дело…
- Правильно! Наглядность и доступность! – Он решительно вышел из комнаты.
Праздничное, в поредевшем застолье, стало поминальным.
- Алексей, держи её, помогай, – обратилась Рита, – ты слышишь, что Юлька повешалась?!
Алексей мгновенно осознал услышанное.
- Оля, – обратился он и встряхнул её за плечи, она очнулась и заплакала…
Паша втащил Славу в комнату.
- Посмотри, гад, что ты натворил! Ну, смотри! Убил девку! Жить не захотела – руки наложила из-за тебя! Ославил малолетку Славой! Смотри, Слава, какое горе ты родным причинил!...
- Я то не убивал, я то не убивал…, – повторял постоянно он, – я то не убивал…
Насильник испуганно озирался, в глаза присутствующих не смотрел!
- Жить не жил, а уже столько говна людям сделал! – возмутилась с причитанием Рита.
Кава оторвал спину от двери.
- Всё, поехали! – он решительно переступил порог.
Паша вытолкнул вслед за ним Славу.
Дверь прикрыла звуки коридора, отделив от внутреннего внешнее, жёстко хлопнув на гранях косяка, наполнила тишину пронзительной, острой иглой комара-фонарика, звенящего где-то в ушах…
Рита взяла Олин цветок из бокала и придирчиво рассмотрела его.
- Красивый… Да, талантливый этот подонок… стихами увлекал… наверное…




В единственном судьба его теперь – гербарий…
Хотя и для любви: не для потерь – сорвали…

 


…так, кажется?…
Её взгляд с цветка перешёл на букеты…




Стол, цветы и ты… всё одинаково для нас:
Что в первый, что в последний раз…




…да, одинаково…
Рита взяла цветок и унесла его в общую массу – к воде, – в букеты.
Устало и медленно вошёл Костя, сел за стол.
- Они скоро приедут… и тогда он увезёт вас… Тебя Алексей он сам увезёт, так что на поезд не торопись… И – главное – Юлька живая… в тяжёлом состоянии в больнице…
- Слава богу! – повеселела Рита. – Слава… Богу бы отдать этого Славу!...
- Да, вот такая вот ре-а-ни-ма-ци-я-а…
Костя подхватил на столе полную рюмку и выпил одним глотком без закуски.
- Ой, Оля уснула! – обрадовано прошептала Рита. – Ей на плече у тебя не удобно?! Я сейчас…
Алексей замахал кистью руки и приложил палец к губам.
- Тихо. Ничего не придумывай. Я пока унесу её… унесу туда… к Мамочке…
- Куда? – спросила Рита.
- Да, туда, туда, – жестами объяснил Костя, – давай помогу…
- Я сам… пусть зайдут, как приедут…
- Зайдём… идите…












Алексей нёс по коридору всю свою сегодняшнюю ценность: печальные думы и тёплое дыхание… и в этой нелепости заключалась – целостность!
Рождение и Смерть так связались теперь друг с другом, будто прописаны были в его судьбе, будто и не было скоропостижности: была Ольга, есть и будет… 
Ольга раскачивалась в такте шагов, оставаясь с ним в тепле этого ритма в объятиях… с желанием…
  - Мама, – вдруг, прошептала она и улыбнулась.




Он внёс её в комнату Мамочки и уложил на кровать: пружины в неслаженных голосах потянулись аккордом в пространство: дисгармония разбудила Ольгу: она прижалась к Алексею…
- Лёша!... Как же?… Она же на моих руках выросла!
Слёзы опять посыпались градом.
- Я просто не верю… как она могла… Как?!
Алексей вытер горячие капли с её щёк.
- Оля, успокойся: с Юлькой всё нормально – обошлось, в реанимации сейчас твоя сестра…
- Что?! – Ольга прижала его ладонь к своим губам!
Глубина её глаз наполнилась жизнью, и губы коснулись влагой судьбоносных морщин на ладонях. 
- Господи! Ура! – прошептала Оля. – Это Кава волну нагнал… напугал, проклятый…
- Ты поспи.
- Не могу…, а где мы?
- У Мамочки.
- Да, – Ольга привстала и огляделась, – господи, какой камень свалился!... Юлька, Юлька… дура… прости, Лёша, я понимаю, как тебе тяжело… Сейчас мы тебя проводим… Ой, Юля, Юлечка…
Казалось, ещё ярче светилась ночь изнутри, и всё вокруг стало почти хрустальным.
- Ты слышишь? – пролепетала Оля, и села прижавшись к нему, – шаги!
- Нет.
- Ну, как же… голос?… на голос моей мамы похож?!...
- Подожди.
Алексей встал, подошёл к окну. Пожал плечами, попытался открыть раму, – окно не открылось, он выглянул через стекло.
- Ты права?! – удивлённо повернулся он к Ольге. – Женщина…
Ольга взглянула на Мамочку и подошла к Алексею.
- Позови её, спроси, что нужно.
Он вновь припал к окну.
- Женщина! Вы ищите кого-то?...
Прислушались – тишина!
- Оля, я не знаю: и кричать нельзя, и ничего не слышно. – Бросил негромко через плечо Алексей и вновь выглянул в окно. – Женщина, вы ищите кого-то?! А? Кого… Карагадина?... мне так показалось… Ты не слышала?...
- Я?!... Ну, да… вроде так, – не отнимая взгляда от лица Мамочки, соврала она.
- Мамочка, – Алексей перехватил её взгляд, и всплеснулось всё у него в горле на голосовых связках, и он опять столкнулся с глухим окном! – Вы его мама?!...
Тёплое дыхание оставило на стеклянной прохладе всю силу крика-шёпота: клочок белого утра – туманное мгновение росы.
Алексей стёр рукой свою внутренность: стекло освежилось.
- Кажется, она кивает… Да! Оля, она кивает! – обрадовался он, и вновь выкрикнул в окно. – Да, Сергей здесь!
Алексей радостно, – от самого сердца, – шептал в тёмный проём рамы простые слова, с надеждой, что они наполнены счастьем!
- Он здесь! Он так вас ждал! Он дождался!... Но он спит сейчас…
Жесты и мимика освещались слабым светом, и отражались в стекольной тёмной глубине: Алексей кричал себе и тьме – прислушивался и переводил – собой и тьмой, – Ольге.
- Поняла, что сын спит… Нашла – радуется!… уходит…
Алексей отодвинулся от окна, посмотрел на Мамочку.
- Теперь вернётся и заберёт…
Ветер вновь возник рядом, который изложил  сладкие слова из сна юноши, невнятным голосом.
Ольга села на кровать, он тоже.
- Ко мне мама часто приходит… правда, во сне… приходит, и мы, как две подружки…
- А может быть это его сон? – спросил Алексей.
Она взглянула на Мамочку и перевела взгляд в окно.
- Или показалось нам… темно ведь… темно… Где же Кава… тебе уже домой торопиться надо… господи… скорей бы… у меня Сашка одна…
Алексей встал.
- Я пойду, сяду там – напротив. Пусть меж нами будет его сон и наши мысли…
Он сел у другой стены, где так же пропели пружины, и взгляды их столкнулись в пространстве комнаты, которую проницала песня света! Всё будто закружилось! Наполнилось весной, её нежной сутью – до невесомости…   
- Какую же она песню пела детям?!
- Такую же, какую мамы поют всем детям.
- Я хочу её знать…
- Ты знаешь её… иди сюда…
Они медленно сошлись, и кровать, где спал Мамочка, оказалась между ними.
- Протяни руки ко мне… держи, как я, ладонями вниз… чувствуешь… ну, закрой глаза… закрой и слушай… слушай, Лёша…
И, вдруг, услышалось дыхание, которое шло отовсюду, этот голос не пел, он дышал музыкой, он дышал и жил тобою и каждым!...
Пальцы Ольги и Алексея сомкнулись, и они шагнули друг к другу – в пространство далёкое и знакомое, забытое всуе, но давшее им начало… 
Дыхание стало одним большим пространством!
Их танец сблизился, и они упали в кровать, где покоился сон безмятежного Мамочки!...
Страсть рвала их самих: и душу и плоть – в клочья!
Их голоса вторили друг другу, задыхаясь: и…
 



их губы столкнулись
      в поцелуе
языки заметались
обнажая
    свою
   сладкую
и
нежную мякоть
       во роту
      жажды
и
эти кончики возбуждали
       в телах
  струны
     и
сплетались
дыхания-нити
стальная
     проволока
   которых
тянулась куда-то
да
    ле
ко
где
      уже
   наслаждались
    руки-страсти
и
    страсти-пальцы
в ларцах
      и
шмотках
         ге
    ни
         та
   ли
        й




Их тяжёлые дыхания едва договаривают слова: страсть своё мгновение в их соитие исполняет!... и они обмякают тут же, они вне себя…
Дыхания стихают: на пересохшие губы проливается влага, и вкус соли начинает трезвить.
Они медленно садятся на кровати по разные стороны, и устраиваются спина к спине, смиренные блаженством…
Песни не было, только их отдышка.
Лёгкий ветер стал пылью.
- Оля, а почему тогда, при первой встречи, у вокзала и в кафе ты вела себя так?
- Как?
- Как… уличная…
Ольга усмехнулась.
- Как проститутка и ты, наверное, ещё больше убедился в этом только что?!…
- Нет, что ты!
Шмотки на ощупь начали возвращаться телам.
- Во первых… я долго выбирала… Ты знаешь, что Юлька моя на игле. Для меня это большие проблемы! И вот уже несколько месяцев я ничего не могу с ней поделать! Из дома вещи пропадают, общается с кем попало… в общем, всё по стандарту. Ну, а в тот вечер, я решила – всё! Хватит! И весь день с ней… Чувствую, она поняла это и захотела отвязаться от меня, что бы сбежать за дозой. Не смогла. Тогда пошла напролом! Я за ней. И как я её только не умоляла! Представляешь?! Вот пакость: из-за неё всё самое святое готова продать… маму родную… хорошо – она не знает… И, вдруг, говорит мне, там у вокзала: иди пристань к кому-нибудь, как… ну, сам знаешь кто?! Иди и тогда дозу брать не буду… Дальше ты всё знаешь. Потом она и в кафе заходила… это когда я к тебе… под столом полезла… проверяла.
От того, в чём их мать родила – они уже избавились-прикрыли: дыхания успокоились, сровнялись.
- Ну, а Юлька сдержала слово?
- Как же! Конечно, нет!... Я думаю: это она меня так убрала. Как я люблю её! А она меня, маму свою продаёт!... Мама… знала бы она…
- А где Мамочка?! – изумился Алексей.
Они разом приподнялись, осмотрелись, и обшарили кровать – нету!
- Надо одеться и посмотреть кругом, – предложила Ольга.
- Вещи, вещи забирай и иди на своё место, а я туда… кажется кто-то идёт…
- Точно, одевайся!
Шмотки взметнулись в противоположные стороны, и их шелест быстро  стих: Ольга и Алексей повернулись друг к другу: одежды уже были на месте – лишь одёргивались и поправлялись…
Сели!
В одно мгновение – они уже не скрипели кроватными пружинами, а сидели и ждали следующего мгновения, – и оно настало…
Открылась дверь!
Вошёл Кава.
- Ну, вот мы и вернулись, собирайтесь, – произнёс Кава и включил свет.
Глаза зажмурились, присмотрелись…
- Кава, что с Юлькой?
Кава поёжился и засунул руки в карманы.
- Скучаете…, – он вышел на середину палаты, и демонстративно медленно вытащил золотую цепочку из кармана и, улыбнувшись, посмотрел на Ольгу.
Она обомлела.
- Цепь?!...
Её руки лихорадочно ощупали собственную шею и сжали цепочку в ладонях: глаза, минуя собственный нос, упали в жменьку к золоту.
- Откуда она?... А чья у меня?!... Что с Юлькой?...
Кава, взмахом руки собрал ювелирную нить и бросил её лёгким навесом Оле.
- В больнице. Эта цепь была у неё. Всё хорошо, теперь уже всё хорошо! Твоя Сашка у моей матери – спит. Юлька до утра в больнице, потом я её заберу.
- Куда?!
- В жёны.
Ольга встала с кровати – цепочка упала на пол.
- Кава, хватит издеваться?! Я же волнуюсь… она же от иглы в петлю полезла…
- Я увидел её и влюбился, – перебил Ольгу он. – Зачем ты от меня её прятала?! Я ни кому её теперь не отдам, а наркоте тем более!
- Я не прятала. Сам внимания не обращал. Она же ещё ребёнок…
- Что?! Мужчина должен быть старше женщины, как минимум лет на десять.
Алексей тоже встал и, подойдя к Ольге, поднял с пола цепочку.
- Кстати, между вами как раз норма, – Кава, улыбнувшись, бросил руку в их сторону. – Как и у нас с Юлькой.
Алексей погремел на ладони цепочкой.
- Каждый наркоман когда-нибудь бросает принимать наркотик, некоторым удаётся это сделать при жизни…
- Да, Лёша, и некоторых теперь будет всё больше и больше! Это я сказал, вернее те, кто выбирает сок, а не колу-уколу, а именно – Кава, то есть Ка-Вэ – Кирилл Варфоломеев!
Он чётко сдвинул каблуки, поклонился головой Алексею, и вернулся к двери.
- Всё нормально… Солдатик не захотел долг Родине отдавать…, не захотел!... Он отдал его нам… в волюте. Сейчас мы с Ольгой и с Юлькой проблемы решим, и я тебя увезу, Алексей… я сам… сам… к горькой доле твоей, но… да, к доле твоей, но с долей твоей.
Он открыл двери.
- Собирайтесь, – мигнул и вышел влюблённый.
Комарик-фонарик уже не пронзал тонким рычанием пространство: тишина не звенела, не давила, – в ушах умещался бесконечный простор маленькой жизни.
- Ну, вот и обошлось всё с Юлькой.
- Да, я так рада, – приходила в себя Ольга, – думаешь, любит её?...
- Это на нём написано: он же другим вернулся.
- Верно!... Ты наблюдательный…
- Рад за вас! Вот и не нужна моя помощь. Будет твоя Юлька теперь человеком.
- Лёша, а я?! Мне помощь нужна…
- Оля нельзя сейчас об этом.
- Я не буду, я не буду сейчас! – она обхватила его руками. – Я потом! У нас всё будет! Я буду ждать тебя… тебя с девчонками… Мы с Сашкой будем ждать вас…
Алексей обнял её, отстранил, и заглянул в глаза.
- Не целуй меня в лоб, – поспешила прошептать Оля.
Он склонил голову и заглянул в свою ладонь.
- Давай, я своей старшей эту цепочку подарю?
- Давай – подари! Только младшей… Наш талисман.
Алексей улыбнулся, и цепочка скользнула в карман.
Дверь вновь открылась: вошли их друзья!
- Всё, ребята, уезжаем, – с порога поторопил Кава.
- Вот и всё: в палату привезли, и отсюда же уезжаешь, – обратился к Алексею Дима.
- Это очень символично, – иронично пропел Паша.
- Оля, надеюсь, мы скоро увидимся, – с лёгкой грустью сказала Рита.
Ольга торопливо закивала.
- Ну, чтоб всё символично было, то я и провожу, и доставлю, – рассмеялся Костя.
- Помни мир наш палаточный, – Паша прошёл к своей кровати и сел, – песни старых пружин…
- Не слушай его Лёша, завтра эта палата наполнится другим миром, – Рита оглядела стены.
- Да, лишь Мамочка… а где Мамочка?! – обратил внимание Дима. – Где он?...
Все сдвинулись к центральной кровати.
- Господи, всегда был здесь. Да, Лёша, – удивилась Оля.
- Буквально перед вашим приходом вздремнули… странно…
Костя прошёл к окну и взглянул туда.
- Вот он – лежит…
- Живой?! – вскрикнула Рита!
- Не знаю.
- Ну, окно открой! Посмотри! Крикни!
- Как его откроешь, – усмехнулся Дима, – наглухо замуровано!
Паша скрылся в коридоре и ещё долго был слышен топот его ног.
- Как же это он: тут всего лишь второй этаж?
Рита всё-таки подошла и потянула ручку оконной рамы, но: крепко-накрепко!
- Да это не он! – успокоил всех Дима.
- Показалось?! – от удивления сказали все разом.
Кто смог – выглянул.
Кава жестом попросил Ольгу и Алексея отойти от окна ближе к двери, прошагав в воздухе двумя пальцами.
- Сейчас поедем…
В заоконной тьме Паша изгородил руками крест, перечеркнув всё.
- Ну, что – спросил Дима.
- Нет ничего и ни кого, – сообщил Костя.
Все отошли от окна.
- Где же он? – вопрос Риты остался вопросом.
Кава пожал плечами.
- Ладно, вызывайте детектива из палаты и занимайтесь. Потом расскажите, а мы пойдём, Алексею на похороны надо спешить.
- Да, и нас неизвестно какое мероприятие ждёт, – продолжил грустную нить Дима.
- Мы вас проводим! – решила Рита.
Все вышли, погасив свет.
Шаги рассыпались в разнобое, удаляясь…














Из-под кровати медленно вылез Мамочка, сел на кровать и запустил свой маятник…
- А вы маму мою не видали? – обронил он, и остановился, встал, и подошёл к окну.
Двери в палату медленно и осторожно открылись: Костя, Рита, Дима и Паша внимательно и игриво смотрели на Мамочку.
- Мама, – пустынно взвыл он!
Глаза его были напряжены – на стекле слоистыми пятнами пульсировали туманные вспышки дыхания.
- Вы маму мою не видали?!...
- Видали?! – сливаясь с атмосферой, произнёс Костя.
- Видали!
- Видали…  В окне!...
Мамочка вцепился в подоконник.
- Где?!
- На горизонте-е!
Лицо Мамочки столкнулось со стеклом.
- Как тока она появится на горизонте, сразу закрывай глаза и ложись, ложись, ложись…
Все тихонько шли к его кровати, зажимая ладонями рты, внимательно следили за Мамочкой и слушали Костю.
- Это она… в кара… ган… де…  Кара это твоя блаженная от Всевышнего…  вишь, вишь… а…  вот-вот… давай, давай, давай… всё!... с тобой она…
Коллеги медучреждения аккуратно взяли кровать, и перенесли на середину палаты, и тут же сели на песню её пружин.
- Мамочка, – осторожно пролепетали губы Карагадина, сберегая в жменьках глазниц виртуальный и зыбкий мир свой, – Мамочка…
- Давай, давай, давай… не расплескай!...  Молодец, вот любовь! Скока смотрю, стока и поражаюсь…  Молодец!…
Через мгновение Мамочка повернулся и шагнул мимо кровати к двери, осторожно и беспрестанно поглядывая в тёмную оконную раму.
На кровати все онемели!
Мамочка застыл на мгновение в дверном проёме, взмахнул рукой кому-то, в заоконной дали, и скрылся…
В палате – на кровати, переглянулись!
Посмотрели на двери и медленно перевели удивлённые взгляды на окно!...



 
Стекло едва не разбили, когда бросились к тёмному проёму в раме к огромному пространству!... и застыли, устремив взгляд в него!...
Оно с обеих сторон окно…




Занавес.


22. 11. 2002 г.
г. Москва