Предатель

Предатель

Серыми тучами небо затянуто,
Нервы гитарной струною натянуты,
Дождь барабанит с утра и до вечера,
Время застывшее кажется вечностью…
Любэ «Давай за…»

Разговор у костра.
Это было осенью 1941 года. Непрерывные дожди превратили поле брани в сплошную грязную лужу. Немцы тогда предпочитали пить глинтвейн, чтобы согреться. А наши парни ждали первых заморозков. С ними должны были приехать тыловики с продуктами и цинками с патронами. Нежданная война остановилась на время, и напоминала о себе лишь редкими перестрелками наших снайперов и немчуры.
Пять дней мы тогда сидели на хлебе, воде, да холодной убоине. Именно так, у нас было мясо. Сена заготовили немного, вот и пришлось прирезать старую клячу по кличке «Фроська», которая была у Парамоныча. Жаль лошадку, хоть и на правое дело послужила.
Меня с парнями и мужиками тогда призвали прямо из деревни. А остальных отправили вглубь страны. Наши дома оказались на пути следования захватчиков. А я и не сопротивлялся. Когда понял, что к чему, даже немного обрадовался, все же за Родину умру! Именно так, други, даже радовался. Радовался и слезы катились по щекам, когда пытался мать оторвать от рубахи.
Шел пятый день затишья, я был свободен от вахты, сидел на чердаке, на сеновале, глядел искоса в окошко, чтобы не отсвечивать в прицелы. И знаете, какие облака плыли к нашей деревеньке, где мы держали оборону? Не облака, а целые облачищи, и почти над самой землей. И завораживает, и страшно, будто гибель предвещают. А ведь и не понятно кому, нам или немцам…

- Слушай, а ты сам-то как здесь оказался, - спросил меня Михалыч, -  Все же просто так никто сюда не попадает, у всех есть своя история. И у меня своя, одна, единственная, за нее и сижу здесь.… Так что смелее, хуже не будет, зато, быть может, камень скинешь с души.
- Да что тут, братцы, говорить? Я смалодушничал на поле, спину показал. Вот и наказан за это.
- И такие парни есть среди нас. Плохо, что ты трус. Здесь, среди нас, вам самое место.
- А ты сам за что здесь?
- Да есть за что. Политруку в морду дал, уроду. Не понравилось ему мое происхождение и дела мои, которыми до войны я промышлял. Чуть по статье как враг народа не прошел однажды. Дед у меня был белым офицером, а матушка, хоть и была за красных вместе с батей, все едино не посмотрит никто. Дворянская кровь такой и останется. А политрук у нас из черненьких самых, из быдла пробился. Идейный, сучье племя. Ну, давай, рассказывай, как угодил.
Парень подбросив еще сучьев в огонь продолжил свой рассказ…

С первыми ночными заморозками поле окрепло на столько, что уже можно было по нему пройти в обход дороги, которая минами была нашпигована так, что шаг, второй и крышка. А я тогда у пулемета дежурил с Петро, сержантом нашим. Он стрелок, а я ленту держал, да заряжал. И как поперли фашисты, так я чуть молиться не стал, пули свистят над нами, взик-взик, я каску, наверное, до зубов натянул. Лента кончилась, кричу Петро «Заряжаю», а он молчит. Я поворачиваюсь, смотрю на него, а он с дыркой в голове на пулемете. И знаете братцы, страшно как стало! У нас на двоих была одна лишь трехлинейка. Я хватаю ее и не знаю что делать. Вроде и стрелять умею, да что же без пулемета сделаешь. Сижу в яме, винтовку тискаю. Я столкнул сержанта со ствола, прильнул к оконцу, жму гашетку и чувствую, что с пулеметом что-то не так. Дотрагиваюсь до ствола – а он раскален. Хватаю кожух, ищу взглядом колодец, нашел, рванул с места…
В тот вечер случился прорыв, немец прошел вперед еще на семнадцать километров под прикрытием танков. А ранее когда смотрели немцы своим павших, один офицер, в черном весь, красивый такой, сказал, стоя надо мной, что я помер красивой смертью, как герой. И пуля легкая, и ружье в руке. Пускай не стреляное. Для воина важнее умереть с оружием в руке, даже если не сумел никого сразить. Не дотянул я до колодца, кожух наполнить водой для пулемета. А наши назвали предателем и трусом, раз пуля не в груди, а в спине…

***
Поле. Представьте обычное поле. А лучше не представлять, а увидеть его. Любое поле. Придти туда летним вечером, пройтись по нему. Пройтись одному. А когда надоест брести, куда глаза глядят, просто сядьте на землю. Там где стоите. И слушайте о чем шепчет природа. Где-то шорох от пробежавшей полевки, где стрекот кузнечика. И не найдешь сейчас мертвых земель. Природа старается лечить свои раны. А человек еще не настолько обезумел, чтобы убивать природу вокруг массово и бездумно. Если может оправдать такое убийство нуждами – обязательно все истребит. Но просто так никогда.
Иду по полю. Вспоминаются строки из песни Цоя:

…Красная, красная кровь -
Через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жива…

А ведь когда-то, на этом самом месте был свой кусочек войны. Гусеницы танков и сапоги солдат, колеса броневиков и машин, окопы и воронки от взрывов, все это перемололо природу вокруг. А с ней и жизни многих людей. Фашисты и красноармейцы. Русские и немцы. В чем между ними разница? В чем разница между нами? Чем отличны друг от друга два младенца? Не различить. И лишь со временем обрастая ярлыками, происходит то, что происходило.

Смеркалось. Летняя ночь теплая, можно и так переночевать. Есть сигареты и огонь, в сумке есть пиво и закуска. Заночую на том «лысом» пятачке, чтобы хотя бы огонь небольшой развести, пока не сплю. Хворост есть, газа в зажигалке достаточно. С огнем веселее, хотя перед сном все равно затушу. А утром буду домой выбираться.

Парень развел костер. Открыл пиво, нехитрую закуску. Подкрепился. Полулежал на еще не остывшей земле и смотрел на пламя. А вокруг сгущались тени. Парню не было жутко. Но на ум ему приходили странные истории. Словно он их слышал.