Инкунабула. Глава 7. В поисках андрогина

Глава седьмая

В ПОИСКАХ АНДРОГИНА


Настоящий  разбор полетов  происходящего в коллективе радиокамитета начался, когда  сотрудники один за одним стали попадать в ДТП. Когда на том же перекрестке врезался в столб  и помял рыло своего морковно-красного «Запорожца» звукооператор Паша Макаров, все только хмыкали и пожимали плечами: надо же - совпадение! Мало кто  знал, что это произошло в 5 часов утра, когда  Двухдорожечный возвращался из студии, где мы записывали свой концептуальный альбом. Да если бы и знал – не дагадался бы о роковом совпадении этого события с аналогичным, происшедшим с басистом группы «Битлз». Когда на том же перекрестке врезался в стоящий самосвал несшийся на мопеде  сын ответственного за бесперебойную работу аппаратуры инженера Давида Каифера, все насторожились- что это за перекресток такой? Какая-то геопатогенная зона! Когда же  Дыбин с Ефтифеевым при двух секретаршах, спеша в загородную резиденцию, сверзлись с мосточка за околицей Чумаков в Гадючиху  и этот случай получил огласку по той причине, что несмотря на мелководье, отсутствие травм и увечий  для  того, чтобы вытащить «Волгу» Ефтифеева, пришлось  снимать с весеннее –полевых работ трактор, а у жены того тракториста покупали молоко обитатели дачного кооператива «Комитетчик» –-ну и пошло поехало. И хотя последняя авария произошла уже не на  том же самом перекрестке,  радийный улей загудел. А не подстраивает ли кто все эти катастрофы специально? Нет ли тут происков, вредительства, заговора? 
   
Коллектив раскололся на подозревающих и подозреваемых. Каждое из отроившихся новообразований имело своего  лидера. В стане разоблачителей наиболее продуктивной оказалась теория «хазарского заговора», сдобренная  священной ненавистью к всякого рода фаворитизму. Восстание возглавил  вступивший в буйноцветие лет Семушкин.
- Да так они нас всех перещелкают! – вещал он. – Они Русью сколько владели! Но Святослав задал им трепку!
- Дык ведь сын Давида Каифера –из тех же, а тоже в грузовик врезался! – возражал Филимон вместо колосков на своем портрете держащий в руках стакан водки.
- Это они нарошно карты путают! Со следа сбивают. А  Макаров вот русский же. Шукшин был Макарычем ну и он фамилию свою от Макара ведет…
- Не верю в то, чтобы  Алекс Бусов был масоном! – потряхивал гривой и грыз удила Филимон. 
- А известно ли тебе, милейший, что его двоюродный брат Савич  подвизается на Радио Свобода? Выдворенный из страны диссидент! А  в фильме про казаков одного из главных героев играл! Вот так они и рядятся под нас! Иерусалимское казачество получается. А кто по- твоему эту клеветническую гадость про выполняйкиных с взбодрюнчиками сочинил? А-а! То-то и оно!  Было бы тебе известно чем муж Фанечки, наш видный хирург в НИИЭТО занимается – ты  бы не сомневался. А может и сомневаешься потому, что они тебя на свою частоту подключили!
- Это как?
- А вот так! Где то среди передатчиков спрятано небольшое устройство, замаскированная такая коробочка с помощью которой можно все население города превратить в послушно выполняющих команды идиотов!

Мальчишник достигал апогея, чтобы либо перетечь в следующее вместилище и, расквартировавшись там, продолжаться, либо  в гусарском порыве принять непредсказуемый оборот.
- Не веришь! –заводился Семушкин. – А вот давай ка ещё раз проверим – чем он занимается в своей выделенной профсоюзом квартире в доме напротив библиотеки! Помнишь, как мы от Михаила на такси ездили, но застали его за обычной расшифровкой пленок?
- Помню! Он ещё тогда нас хорошо водкой угостил.
- Это он для отвода глаз! А я заприметил дверку сбоку от шифоньера. Вот в неё бы заглянуть!
- Так кто ж позволит?
- А мы назовемся работниками санэпидстанции. У меня и противогазы припасены…
 

 Скандал  разразился громами и молниями небесными. Лицо Дыбина цвета фарша из зайчатины трепетало.  Ефтифеев, грознея, был неузнаваем как Гигорий Грязнов в опере Римского Корсакова «Царская невеста». Но ни тот не другой не понимали того, что священный безумец Семушкин  был предвестником назревающего дворцового переворота. Смышленому и ехидному Алексу, ничего не стоило впустить «санитарную службу» в «тещину комнату», где мы искали масонскую ложу,  и, задвинув за нами шифоньер, вызвать ментов.
 
Явился наряд ППС, отодвинул шифоньер, извлёк нас из сообщества велосипеда, ванночки и детской коляски. Блюстители вежливо попросили снять противогазы и предъявить документы. При этом артистичный Алекс до конца делал вид, что в первый раз нас видит.

Молоденький, похожий на Пола Маккартни в форме оркестранта клуба одиноких сердец  милицейский сержант составил протокол, на всякий случай доставил нас в околоток, но когда окончательно выяснил, что пред ним радиожурналисты, ухмыльнулся и изрек:
- Вот и тогда на перекрестке! Тоже радиожурналист был! Который вроде как  в автокатастрофе погиб!  А потом я  видел по телевизору, как он презентовал свою изданную в Москве новую книгу. И чего это вы нам голову морочите своими розыгрышами?!   

 Мы переглянулись.
Тем, что сержант не дал делу хода, он только подлил масла в огонь. На следующем мальчишнике Семушкин рисовал картину грандиозного заговора в который вовлечена не только таинственная самиздатская сеть, вещающий по голосам из-за бугра родственник  Алекса Буранова, но  и повязанная с ними   милиция.
- Ты обратил внимание, Костенька! – ведь это был то-от же милиционер, что и на перекрестке, где угробили Савкина!
- Обратил! Ты думаешь –это не просто случайное совпадение!
- О, как же ты наивен по молодости! Ты не понимаешь с какой силой имеешь дело! Да в курсе ли ты , что они во время арабо-израильского конфликта вытворяли?! Они тебе такую провокацию учинят, что ты даже и не раскумекаешь – как они тебя возьмут в оборот…   

 Мальчишник опять достигал состояния нарушения международного пакта о ненападении.
Но, не смотря на эти порывы «отмстить неразумным хазарам», пока что жизнь радиокомитета протекала вполне прямолинейно и равноускоренно, и ничто не предвещало отклонений от заданной траектории.

Продолжение рассказа К. Лученкова на мальчишнике в «Пятихатке»

С почти  ежевечерне образующихся из завихрений эфира мальчишников я попадал на ежедневные девишники. Потому что обитал в кабинете с двумя дамами, в которых  мною все больше угадывались те две фурии, что попали с Савкиным  в катастрофу на перекрестке. Не исключено, что они, а не секретарши находились и  на заднем сидении начальственной «Волги», когда она проломила хлипкие перила мосточка и, совершив не долгий полет, погрузилась в омуток Гадючихи.  Я представлял, как ундины барахтались, выныривая на поверхность( они наверняка видели голливудский фильм «Трюкач»  и знали, что для выживания в таких экстремальных условиях  нужно крутить ручку, опускающую стекло). Когда коллегши, даже не удаляясь в курилку, тонули в клубах сигаретного дыма, я отчетливо представлял,  как они гребли к берегу, как выходили на песочек облепленные мокрыми платьями, как потом  дородная пловчиха Света Ситцева ныряла, чтобы  вынуть из затонувшей желтой субмарины  ветерана ВОВ Ефтифеева, как тащила на себе, как откачивала усевшись верхом, пока  Надежда Сергеевна оживляла  Дыбина. Воображение моё вкалывало, как  плуг на взмете зяби, взрывая пласты подсознания до либидоидных глубин.
  Но и было от чего. Философские беседы двух Диотим, обменивающихся впечатлениями минувшей ночи не взирая на присутствие мужского пола, касались таких интимностей, до которых не всегда добирается и врач-гинеколог, разложивший женское тело на вздыбленном кресле с подпорками в стиле костылей Дали, призванных поддерживать все, что так легко рушится.
- Ой! – присаживалась на краешек стола джинсовым крупом Надежда Сергеевна. – Вчера в автобусе познакомилась с одним. Астроном! Чем-то похож на тебя, Костя! Тоже битломан.  По ночам выходит на балкон и смотрит в подзорную трубу на звездочки! Наши гороскопы сошлись! Та-акой мил-лашка!

 Поймите, мужики! Чертовка заочно закончила свердловский универ, нахваталась начатков буддизма, читала Монтеня и Плутарха, и была изрядной плутовкой , заплутавшей в бесчисленных  любовных романах и романчиках, калейдоскопическую сменяемость которых оправдывала высвобождением и раскрепощением бессознательного. При всем при том Надежда Сергеевна могла  прожечь тебя взглядом таинственной незнакомки, была прекрасной собеседницей, с которой можно обсуждать не только достоинства или недостатки репортажей с утренней дойки, но и поговорить за литературу и философию. Не даром за нашей Аспазией приволакивался метящий в литературные Периклы Савкин. С Монтенем и Плутархом у Миши правда получалась напряжёнка. Наденька Сергеевна могла при наплыве чувств и накате бокальчика сухонького винца читануть стишок из роковой Марины, которая представлялась ей чем-то вроде закадычной подружки или родной сестры. Но траги-пародийность  натуры моей непосредственной начальницы состояла  в том, что утраченный муж отнюдь не был убиенным белогвардейским офицером –дворянином из тех, что пускали себе пулю в висок из-за апокалиптического ощущения гибели России, сын путался с дворовой шпаной, а сама она никогда бы не кончила Елабугой, хотя и искала сублимаций в любви и суициде. Казалось, её суждения и поступки   состояли из нестыкуемых половин, которые могли сосуществовать лишь в органическом двуличии. Собственно, существовало две Надежды Сергеевны. Одна –причудливое наложение идеальных образов великих поэтесс и кинозвезд. Другая- несчастная, маниакально продолжающая коверкать свою  жизнь женщина, ищущая в поисках тепла– к кому бы прижаться, не находящая его ни в ком и потому  в отчаянии отпустившая тормоза.

Наш отдельский сержант Пеппи Ажурный чулок , случалось, сбрасывала джинсовую кожу своего в доску парня и перевоплощалась. Строго кроя блузка. Узкая юбка. Штык-перо значка члена Союза журналистов на лацкане. Холодный блеск глаз. Начальница. В этот образ она запиралась, как в параллелепипед сейфа, когда беспрерывный полёт в раскрепощение уже доводил до рвоты. Облачившись в  сейф официозности, она могла в монументальной невозмутимости отсидеть за письменным столом хоть десять, хоть двенадцать часов, пошугать подчиненных, покричать на какого-нибудь  раскритикованного ею начальника по телефону, нарушая все субординации, существующие вне эфира, принять от Савкина орешки и конфетки, поорать на Сёмушкина за очередную фенологическую зарисовку, изваянную вместо обзора о строительстве силосных траншей и запить головную боль таблеткой цитрамона.   Но в уютной темноте  бронированного гроба, имеющего какие-то ранжирные взаимоотношения с более высокопоставленными, высоковзгромоздившимися над остальными бронированными головасто-рукастыми ящиками, ей быстро становилось тесно. И тогда она выскакивала  из своего узилища, забыв запереть дверку ключиком, - и можно было заглянуть внутрь -  и обнаружить, как хитро пригнан этот доспех к выпуклостям её переда и зада, и какими моторчиками всё это приводится в движение. Совершив побег из тесного саркофага и стряхнув с зазывных округлостей чиновную пыль, она опять становилась собой. Женщиной, которой в этом суматошно-сумасшедшем мире ничего не оставалось, как погибать.
 
Мы подружились.
- Костя! – мурлыкала Надежда Елабуговна,  склоняясь над моей четырнадцатиминуткой, ожидая обнаружить в ней  самоцветы изящной словесности. - Как там у Мандельштама? Я больше не ревную, но я тебя хочу, и сам себя несу я как жертву палачу…Ты, знаешь, купила недавно в букинисте! Из серии «Библиотека поэта»! Отвалила четвертной. Хочешь, принесу почитать?  А вот тут!- мгновенно пряталась она в свой ящик, утащив в его непроглядные недра экземпляр ещё неподписанной в эфир передачи и гудела уже из-за бронированной перегородки. –Тут мы сократим. Все равно Скопин или Дыбин уберут…

 Произведя купирование, она опять выныривала в прокуренный  воздух. Держа в руках итоговый продукт, я убеждался, что в момент уединения в своей мрачной операционной  она произвела вивисекцию над тем, что придавало моему голосу баритонально-мужественные нотки, но дело  было сделано, и валяющийся в углу смрадного ящика кровавый ошметок уже невозможно было прилепить  на прежнее место. И хотя это был не «Мотылек», к хрупким крылышкам которого я не позволил бы прикоснуться чуждым вдохновения лапищам, а лишь поделка в псевдофольклорном стиле для передачи «Для вас товарочки-доярочки», мне было нехорошо. Тем более, что  по моему творению должны были пройтись, ставящие перед выходом в эфир одобрительные визы Скопин и Дыбин. Не говоря уж про автогров, получаемый за таинственной дверью, хранящей государственные тайны. Свою роль  –оскоплять слишком расписавшихся Скопин  исполнял с завидной педантичностью. Он делал это без наркоза. Одним взмахом. Не успеешь пикнуть – и твои гениальные(читай- генитальные) мысли в корзине.
- Дадим  высказаться  трудовому народу! – одобрял он записи привезенные из тридесятого района, где комбайнер Иванушка совершил свои богатырские подвиги, намолотив. – А твои интеллигентские выверты никому неинтересны!
 - Ну что, Константин Георгиевич! Неплохо! Растем! – вынимал из колпачка «Паркер» с золотым пером и ставил росчерк на рубашоночке-распашоночке Дыбин. И голоском петушка, кукарекающий младенчик выстреливался в эфир.
 Ни в начальственных кабинетах, ни выше – в самом эфире, где все кипело и бурлило в противоборстве наших голосов с голосами из-за бугра, не было сочувствия к творческой индивидуальности. 
 
И только в наш редакционный бедлам, случалось, забегала ящерица вдохновенья. Ей правда тут же кто-нибудь прищемлял хвост наступом башмака или туфли, но даже оторванный он продолжал извиваться в сладострастных конвульсиях. Бывало, в загроможденном  письменными столами и звукозаписывающим допотопным «мэзом»( об него всегда стукалась бедрами кустодиевской Венеры Света), в заваленном вымонтрированной пленкой пространстве, где на фанерной полочке, в глиняной вазочке вместо тетры короткой клонились долу колоски ржи, а в окошко перла сирень, на подкрепление которой торопились еловые лапы, на какое –то время устанавливалась буколическая идиллия. Света приносила из дому отпечатанные на машинке и сброшюрованные сборники стихов, выполненные в барковском стиле. Лирическим героем этого частушечного «Луки Мудищева»  был Самогон Рукавицын, в духе лучших мистификаторских традиций вынесенный в предисловие. Савкин поглощал рифмованную порнографию с видимым  удовольствием, взбрыкивая  перекинутой через колено ногой и заваливаясь в опрокидистое кресло почти до лежачего положения. Он, конечно, никогда бы не решился   декламировать  произведения Светы вслух. Тем более он не мог бы допустить, что подобные стихи могли быть где –либо напечатаны, ведь он сформировался как писатель в пору, когда лексемы «говно» и «жопа» даже в произведениях классиков обозначались многоточиями , если конечно не считать лирики Анакреона, где слова pedikabo и  immorabo уживаются с самыми изысканными лирическими оборотами.

 - Здесь нецензурное слово надо заменить на слово «отвертка», а другое бранное слово на слово «радиоприемник» и получится стихотворение про радиомонтажницу! – ехидничал заглянувший на сигаретный дымок корреспондент Да-Да.   
 В этом дыму, как в пару от каменки в заветной баньке,  витали грезы всепоглощающего эротизма. Клубящимися облачками в нем образовывались самые неожиданные андрогинные  комбинации. Свету любил муж-кандидат сельхознаук. А Света любила Кешу, бас –балалаечника из оркестра Бусова, наигрывавшего для наших передач заставки во всевдофольклорном стиле. И когда всем отделом (Надя , Света, я, исключая  Сёмушкина и Филимона) мы устроили первые маленькие миленькие   посиделки у Светы на дому, выйдя подышать на балкон, я споткнулся о лосиные рога.
 - Для кого это, Свет?
- Для кого ж ешшо? – воспроизвела звезда рпадиоэфира напевную фонетику говорка героинь программы «Для вас, товарочки-доярочки». – Для мово родимово!
 Не  отстреленный ещё по лицензии бушующих страстей родимый тем временем вел оживленный диалог с Наденькой Сергеевной, безопасно отделенной от неё столом с ополовиненными закусками и бутылками. А под балконом в песочнице пекла селикатные пирожки округлая Катенька.
- Мам, я пауляю?
- Пауляй, Атенька, пауляй! – снаряжала мама на улку дочу с лопаткой и ведерком, вручая заодно и марлевый сачок.

Так и гуляли доча и мама. Одна во дворе, или на газоне возле перекрестка, норовя в погоне за мотыльком  выбежать на проезжую часть,  другая –на расстеленном по полу персидском ковре из «Тысячи и одной ночи». Света наставила -таки своему кандидату зернобобовых наук лопатообразный рог в самую середину лба, так что отныне этого тетрокоротко-лысоватого продолжателя дела Лысенко можно было использовать в качестве вешалки в прихожей, превратившегося в маленький богемный бедламчик разворошенного семейного гнезда. Можно было нахлобучивать на востренькие отростки заснеженные треухи, клетчатые шарфы, пантеристые искусственные меха и дубленые полушубки, где они висели по-цветаевски, в объятиях лисьих шапок и воротниковых лапок с выпущенными хватательными коготками. И он стоял вытянувшись во фрунт, как оцепенело подчинившийся команде, вымуштрованный на плацу  гренадер, хотя слышал что в спальне для предварительных ласк употреблена золотая табакерка, а для окончательных –шарф( некоторые любовники для полноты ощущений придушивают друг друга во время оргазма). Он исправно нёс свой рог в нужном положении, хлопая васильковыми глазками под остевыми бровями, чтобы всё это не свалилось с рога даже когда отлучившийся с чердака Мурров, вылезши из полушубка и скинув омолниенные онучи, залазил в его комнатные тапки, и , предварительно опустошив стол в компании козленогих фавнов и фавниц, здесь же в прихожей, прижимал к тулупам , бурнусам и гусарским ментикам с эполетами выхваченную из общей круговерти кошечку. Он стоял в виде вешалки в углу и даже не пикал, когда из зала неслись  восторженный хохот и шаркание чуждых ног, обутых в его комнатные тапки, а так же обрывки виршей Самогона Рукавицина –жертвы аборта передовой телятницы, попавшей под тракториста-анониста.

 Света любила Кешу. Она приходила на наши репетиции, и как Йоко Оно усевшись на акустическую колонку любовалась своим ливерпулистым бас –гитаристом. Он не был тем котярой. И она не была той кошечкой. Эти маски нескончаемо творящейся в её двухкомнатной буффонады больше пристали другим. А Кеша и Света были какими-то античными. Они составляли два неприкаянных обломка двух несостоявшихся семей, которые пытались соединить свои края, чтобы получилось нечто цельное: совпадёт-не совпадёт? Рваные мрамористые края этих  обломков Андрогинна вроде бы совсем совпали и не было видно никакого зазора. Явившись к ним с бутылкою немного времени спустя после изгнания зернобобового мужа, я застал буколику двух молодоженов: от них исходил свет! Но это оказалось краткой вспышкой перед тем, как тонкий волосок вольфрама сгорает от неосторожно кинутой на него лошадиной дозы электрической напруги. Света любила Кешу.  Кеша любил Свету. Но у Кеши была дочка Маша, которую он любил чуть больше, чем свою басовую балалайку в деревянном сарафане. И Кеша Кручинин не ведал, что в метаниях между дебелой корреспонденткой Светой и тоненькой  школьницей Машей накручивает и накручивает колки прощальной гастроли сверх  допустимых пределов, - бац! Он увидел набегающие огни. Пять мотоциклистов неслись, наддавая газа.  Подлетев к нему, сорвавшемуся нагишом с постели, они почему - то превратились в пять  свистящих одна за одной остромордых пуль. Боль прошила  спину. Возникший спереди мотоциклист с лицом Чепмена  всунул руку ниже ребер басиста-алалаечника, словно намереваясь вывернуть лампу из абажура, и, дернув, вырвал сердце. Пока Кеша падал –он, хохоча унесся вместе с трепещущим комком в руке. Все это приснилось Свете Ситцевой той ночью. Наутро она обнаружила Кручинина голым  скрюченным в прихожей в позе младенца. Рядом, на боку, стоял раскрытый пустой чемодан, из которого вечером они выгружали в шифоньер вещи. Кеша лежал так, словно хотел  запаковаться в чемодан навсегда. Приехавшая бригада скорой помощи констатировала обширный инфаркт с летальным исходом. Никто не мог объяснить происхождения пяти синих пятен на спине. Да и попытки толкования Светиного сна натыкались на непроходимые барьеры: мы как –никак тусовали по рукам фотографии и книжки из коллекции Двухдорожечного, где  был запечатлен раковой фанат Леннона и часто  говорили об этом. Наш бас –гитарист Кеша ушёл уже после Большого Скандала и  распада группы «Чердак», поэтому его потеря не была столь сокрушительной для андерграундного рок-н-пролла. Но для осиротевшей , похожей на большую «скрипицу» с длинным грифом  бас-гитары и Светы это конечно была невосполнимая утрата. Струны лопнули. Вольфрамовый кудерок повис безжизненным волоском во вздутой вакуумной пустотой фаллической колбе. Сорокадвухлетний Кеша  лежал в гробу, овосковев джодасэнистым лицом на том же мете, где стоял стол яств и пиршеств, и сверкавшая новеньким колечком невеста сидела рядом с сияющим счастьем и галстуком с люрексовой ниткой женихом. Фавны и кот с кошечкой, обернувшись кучной группкой оркестрантов-забулдыг и телерадиокомитетской  богемой, обвяли, прижухли. Они   бессильны были утешить пышущую плодородием кустодиевскую красу. Даже  Коля Крапилов, примолкнув, не трогал струн на своей гитаре, а только слушал вибрации эфира по которому прокатывались волны  уносящихся вдаль Уничтожителей Времени. И так уж заморочено устроен эфир, что это были все те же поминки по Михаилу Савкину. Нескончаемые. Зятяжные. Один день, девять, сорок, год, пять, десять, пятнадцать, двадцать лет. Водка. Блины. Кутья. И не успел я донести до рта ложку с подсталщенным изюмом рисом, как багировый котяра антроцитового мутону ухватил гроб под мышку –хвост трубой, и Света уже мчалась в «Тойоте» с каракулевым соотечественником Шарля Азнавура, чтобы возложить цветы на трогательное мрамориальное надгробье.  Селявуха пожрала эту лавстори и Света, уже не чая о поисках половинных обломков, астероидно мчащихся целыми стаями для создания ещё одного Андрогинна, пошла в гарем  к черному, как гриф балалайки, кооператору, знойнеющему от белого тела и пышных форм. Ну а Савкин! Что Савкин? Так- недоразумение. Даже не Оскар Уальд, не Льис Кэрролл, к которым  Света почему-то питала особое почтение. Ну, может на дачку к Скопину с ним пару раз катанулась в компании с Надеждой Сергеевной. Ну, может, пару раз диван под фотообоями  с березками «белоствольными»(как написал бы Миша) посотрясала в благодарность за шквал комплиментов и орешки с конфетками. Что с того!

 Наде Сергеевне уже не нужна была вторая половинка. Ей нужны были балконные астрономы и астрологи толкующие непредсказуемые траектории её  судьбы на фоне звездных зодиаков. Её влекли искатели приключений на пыльных тропинках далеких, неизведанных осколков ветхоэллинского венеризма. Может, она была несущейся в космических, млечных, мигающих звездным накрапом пустотах левой или правой рукой того, изувеченного временем мрамора, прямоносого и камнегрудого, обмотанного снизу тяжёлой простыней недостижимого иделала? Её автобусному гороскопщику виднее. Я же наблюдал: белая, на черно-ворсового бархата усыпанном драгкаменьями  небесном фоне рука -обломок ни за что не желала прилепиться к божественному телу, паросского мрамора, чтобы восстановить идеал. Она накручивала телефонный диск, то и дело звонила Коле, Мише, Васе, Алексею Игнаьевичу или отвечала на их же звонки, подвигая эту обойму все дальше и дальше по мер этого, как  отстрелянные отпадали. Она стучала по клавишам печатной машинки и потирала болючий висок. Эта рука не находила себе места. От телефона к пачке с сигаретами, от неё к зеркальцу и пластмассовой гильзочке губной помады. Эта рука в задумчивости накручивала на палец локон короткой стрижки, она совершала дружеские хлопки по моему плечу . И однажды она обвилась вокруг  шеи молодого сотрудника. Свято хранит тайну  рожь высокая в кувшинчике на полочке, торчащая рядом с тетрой короткой, так и не распрямившаяся с тех пор. И пусть хранит. Та рожь уж не поднимется даже заполненная слезами Алисы, ночь прокуковавшей у кроватки с  дочурой. Падала и падала Алиса в черную кроличью нору, пока  Шалатй-Болтай шалталтался-болтался по городу, летя в такси в обнимку с начальницей на квартиру с лосиными рогами в прихожей, где им любезно был предоставлен на ночь диван.  Тогда, возлежащим на этом диване  начальнице и её подчиненному, и в страшном сне не могло пристниться, что они окажутся по разные стороны баррикад. Я говорю о себе в третьем лице потому, что все это произошло как бы и не со мной, а с тем, кем подменили меня, пока я недвижный лежал в саркофаге, плавая в зеленоватой коллоидной  жиже. Этот же другой , не смотря на все мои усилия прекратить его эпатрующие выходки принял участие и в «антихазарском бунте».   И хотя, как во всякой войне с окопными перестрелками, героическими вылазками под пули неприятеля, подло и искусно упрятанными минами, замаскировавшихся под своих шпионами и сбрасываемыми с парашютами беспощадными диверсантами хватало перебежчиков, этот был особенным. Как во всяком революционном деле, находились штрейкбрехеры и провокаторы –их  с завидной регулярнсотью стала поставлять создавшаяся ситуация.  У атакующих была тем более ясная цель, что на командном пункте супротивной стороны четко просматривался Дыбин  и частенько зависающая  в его кабинете Фанни Каплун. По законам роя – в каждом из скоплений суетливых насекомых должна  быть свая пчела-производительница, свои  исполнители симметрии замысла, свои атакующие. Но поскольку это был рой мух, не способных строить ульев и сот, первоначальный замысел коллективного безумства не мог совпадать с конечным результатом. Что получилось то получилось: дантист покушался на зуб, а выдрал челюсть.

 Второй  после неудавшегося раскрытия тайн масонских лож акцией стал демарш, обличающий фаворитизм.  Застрельщиком в этом предприятии опять –таки стал Семушкин, творческие искания которого в жанре фенологических зарисовок, живописующих жарки на весенней полянке, сонное колыхание бутонов сон-травы, весеннее токование тетеревов и гнездование уток на болотах, не находили поддержки у начальства: утки косяками летели в корзину, тетеревам не хватало мощи долететь до выхода в эфир, цветы вяли целыми скирдами, затаптываемые трудовыми подвигами непрерывно повышающих удои парнокопытных. Зато передачки Фанни Каплун – не знали преград. Комуфлируемая под атеистическую пропаганду просветительская передача о  яйце, как  символе первородства мира с привлечением цитат из «Калевалы», древнеиндийского эпоса и  русских народных сказок – куда ни шло. Это можно было стерпеть, хотя на её месте вполне мог быть сюжет о повышении яйценоскости кур  в системе «Птицепрома». Невокальное пение Буранова в эфире под переборы на семиструнной в то время как на его месте могли быть наигрыши оркестра народных инструментов тоже можно было стерпеть. Но когда для разъяснения того, как из зерна возрождался Озирис, Фанни Каплун зарядила цикл бесед с египтологом  Розеном, а комментарий Семушкина о всхожести семян полетел в корзину, чаша терпения переполнилась.

 На последнем мальчишнике у Филимона была составлена петиция в идеологический отдел обкома КПСС. За подписантами дело не заржавело. В протестную делегацию вошли Семушкин, солист-балаллаечник Максим Соловьев и  бас –балалаечник оркестра Бусова Кеша Кручинин, я , несколько радиослушателей из организации «Не запамятуйте» . Филимон  и Наджибулла воздержались и от подписей, и от  хождения  в вышестоящие инстанции. Двухдорожечный и вовсе оказался в стане врагов. В кабинет курирующего радиоэфир обкомовца я так и не вошел, ожидая результата у бочки с пальмой. За дверьми царила тишина( Пал Петрович Улыбин читал послание), потом негромко отворились двери, из –за них с торжествующим видом охотника с полным ягдашом селезней, вышел Сёмушкин – чуб с кучерявиной, глаз голубой. Следом музыканты и активисты-борцы с происками мировой закулисы.

 Потом, потирая висок, будто в него только что вмазали табакеркой или врезали посохом,  появился сам лысовато-молодцеватый, курносый Пал Петрович в костюме, при галстуке и, произнеся: «Хорошо, что сигнализировали товарищи, а то у нас кадровый застой!» - спрятался в кабинет, как кукушка в ходики.

Разразившаяся на следующий день гроза дала понять, что все предыдущее было только предгрозием. Расширенное партсобрание радиокомитета  с присутствием Улыбина и обязательным наличием беспартийных и комсомольцев вылилось в настоящее стояние на Калке, Бородинское сражение, битву под Сталинградом. Доклад Павла Петровича Улыбина, на протяжении чтения которого он все потирал висок, ошеломил. Пал Петрович констатировал полную деградацию коллектива( оказалось, обком уже трижды объявлял Дыбину  выговоры за аморалку, на него и Ефтифеева накопилась целая папка анонимных писем, сообщающая подробности их поездок на дачу в рабочее время вплоть до мытья с сотрудницами в баньке). Он также огласил  несоответствие сети вещания установкам партии и веяниям времени и пообещал разобраться комиссионно. Особое место он отвел в своем докладе таким изощренным метам разложения морали, как роко-н-ролл в эфире, сектантство, оккультные учения. Не преминул он и огласить неблаговидное поведение Скопина во время лечения после аварии в Белокурихе.  Кульминационным моментом доклады было чтение письма подписанного загадочными инициалами Б.В.П.
 
Из письма  зачитанного на расширенном партийном собрании. 1986 г.

… Родом я из деревни Вертково. Кто токо не жил в ей. Ссыльные, каторжные освобожденные на поселение. Всяка друга шушера. Бабка моя сказывала про отца Константина, который по мере сил своих боролся с вампирическими наклонностями Вертоковских, Бугринских и Ерестнинских. Откуда думаете-Кривощек? А оттуда, что его оборотень, промохнувшись мимо яремной вены, в щеку цапнул. Вот и окривел на щеку. Но вампиры – полбеды. А вот хлысты и скопцы – того хлеще. С тех пор, как стали их к нам ссылать из Тобольска да из Тамбовской губернии, в деревне нашей одна улица  была Скопиных, друга –Хлыстовых. На их шабаши глаза б не глядели, сказывала баба Надя, а пробабка её Светлана о скопцах такие страсти баяла, што, как подумашь, так  мраз промеж лопаток пробегат. А тут ешшо на Лысой Горе, где теперь телевышка бодает небушко, Черный шаман объявился. Совсем сбесились скопцы с хлыстами. Одни запруться в избе, так намолятся, в такой раж себя вгонют, что устроют свальный грех. Други  до того доведут себя радением, што хватают што подвернется под руку  руку-  хоть косу, хоть серп и тем серпом по детородным, богом данным, образованиям. Урядники, полицейские пытались бороться с этой заразой, рассылали бесноватых по дальним таежным заимкам, но они всё одно не унимались. А тут явилась эта зараза в новом обличии. Ешшо тада на перекрестке, када этот хмырь из радиопродуктора не дал мне на моёй территории забрать бутылку, наступив на неё ногой( откудава мне знать, што она была полная- я токо пустые собираю, содержмое мне не надоть), я стала приглядываться. Э-э! –думаю. Чё - то тут не то! Точно. Лежит погибший в аварии. На виске кровяка, как  у кавалера бабки Нади, с которым она по молодости миловалась в Бугринских березниках.  Красавец из колчаковцев, а на тебе – пистоль к виску и пустил пулю. Все эти чудеса с повторениями одного и того же там происходят, как учил отец Константин, где беснуются хлысты да скопцы. Смотрю – а из машины две девахи-рассомахи. Да двух мужиков в беспамятстве санитары прут. Вот так и оскопленных из изб выносили после бесовского радения.

 А тех девах я уж видела в дачном обчестве «Комитетчик», как они телешом из баньки выбегали, чтобы нырнуть в Гадючиху.Сущие хлыстовки! Моя-то избушка – недалечь. Вот и с этим врезавшимся в столб красненьким запорожцем та ж печаль приключилась. Я как раз в пять часов утра вышла посмотреть – нет ли пустых бутылок с вечера. На этом месте  молодёж гулеванит, автопроститутки клиентуру ловят. Всегда бутылок полно. И вот, вижу, мчится «Запорожец» по пустой дороге и вдруг – виль - и в столб. И не кому невдомек , што на том месте, где этот столб торчит, изба хлыстовска была, и они в это время как раз творили свои причастия божественной  истине. Вот и парнишонка, что вёз на мопеде молодуху, када врезался в грузовик, прекувыркнулся и упал на бесстыдницу все по той же причине. А ещё на этом перекрестке вся эта чертовшшына творится оттого, што в той избе, как говорила пробабка, после того , как полиция изгнала греховодников, ссыльный масон под видом научности   учинял  с подручными запрещенные опыты  по проницанию времени. Прабабка в шшолку подглядывала –и вдруг лучь ей прям в глаза и она оказалась на газоне рядом с выпавшим из попавшей в аварию машины мужиком…А я на ееё месте оказалась. Вот почему все доподлинно помню .Дальше-больше. Мою я вечером полы на третьем этаже, а из за дверей ахи да охи. Да хлыстовски приговорки. Потом, охорашиваясь, выходит дамочка – ничего себе мамочка! Мою пол другорядь – мужики с бабами шмыг-шмыг туды сюды в остудию на петицию. Как грянули, как заулюлюкали. Глянула я в шшолку – а они уж телешом! Козялячи дела да и токо! А тут опять тряпкой вожу по линолеуму и слышу: « Он мне опять обрезал..» Ну и везде эти ножни, вродя как пленку стричь, а чем черт не шутит- могут и чо друго стригануть. Ить мужик с мужиком один на один в кабинете запиратся. Я не против радиоэфиру. Но как бывшая комсомолка и партийка со стажем, должна предупредить- скопчество и хлыстовство –большая пакость. Бывало как начнут они бесноваться, так то буря налетит, то со скотом мор приключится, то градом в огороде ботву положит…Так бабка Надя сказывала…


- Ваш коллектив смог очистится от заразы Рерихизма, - прекратив чтение, сделал  последний пассаж Улыбин, имея в виду Замкова. – Надеюсь, вы проявите принципиальность и на этот раз…

  Покидая собрание в полной тишине, обкомовский идеолог  обронил в трясущиеся руки Дыбина лёгшую в руководящие ладони веером преферанцевых карт пачечку брошюр «Хлыстовство. Опыт национального безумия».  В этот момент Дыбин выглядел так, будто бы он только что выбрался из затонувшей машины и , икнув, выплюнул засосанную во время барахтаний на дне зеленую лягушку. Ефтифеев и вовсе смотрелся утопленником.

 Молодой автор  Добродей Прободаев  появился в радиокомитете на следующий день, прошел по кабинетам, раздаривая автографы и сигнал другой брошюры под названием «Скопчество. Путь в никуда» - и на время исчез.    
      
Первыми  под секиру увольнения пошли менее всех причастные к противоборству сторон   Наджибулла и Филимон.  Потом серьезно приболел  Алекс Буранов. Профсоюзная делегация составила усеченную и разбавленную Фанни и Светланой похоронную команду. Кажется, это был миг примирения.

- А! Костик, Фанечка, Светлана, Толик! –детской улыбкой встретил нас обнаженный по пояс в пижамных штанах и тапочках на босу ногу Алекс хриплым баритоном и кашлянул в кулак. – Вот чего-то прихватило!- виновато добавил классик, указав на кадык.  И повернувшись к нам волосатой  спиной.
 
На ней было пять фиолетовых  кругляшков от медицинских банок! К тому же шея его была обмотана шарфом и создавалось впечатление, что он прячет шрам- след оторванной и приставленной назад головы.
-Да чего ты глаза выпучил, Кость! Опять масонскую ложу увидел, нееофит! –набросил  на плечи махровый халат больной! -Проходите! Будем чаи гонять!
 
 Голову никто не отрывал – в этом можно было убедиться, когда Алекс снял с шеи шарф. Но эти пять филолетовых пятен на его спине  так потом и маячили перед глазами ,  подтверждением того, что дело Чепмена живо. Сёмушкин, конечно же,  не ведал того, что он действует по несколько видоизмененному алгоритму уже отыгранному убийцей Леннона. Он не мог смирится с ролью растения , затененного славой радийного кумира, и потому, двинул в бой человечков с обоев. И одним из таких человечков оказался я. 

 Та же профсоюзная команда посетила и удалившегося на больничный Сёмушкина. Я впервые посетил жилище вождя нашего восстания, где он  готовил себя к этому подвигу теоретически.
- А! Пришли прорабатывать? – впустил нас  Сёмушкин и я мог убедиться, что жена его не похожа на старую японку, а на обоях не водится никаких человечков. Зато  из под подушки торчала брошюра «Хозаре. Двести лет с нами.» На гвозде висела двустволка. Под ней смотрел на нас с фотографии умными преданными глазами спаниэль с зажатым в зубах чирком.

***

Продолжение  рассказа  во время мальчишника в «Пятихатке»  5.45.

Как мы  попали в разработку КГБ? Очень просто.  Вначале вслед за собранием начались поиски автора трактата об «усвятвещании». Подозрение пало на Буранова , но доказательств не было. Едиственной косьвенной уликой было то, что его брат-диссиденствующий эмигрант  работает на Радио Свобода и вполне мог переслать ему эту антисоветчину.  Потом последовал разгром рок-группы. Кеша считал, что сдал Двухдорожечный и сокрушался по поводу того, что так и не успели записать альбом. Затем на место выбывших из рядов Филимона и Наджибуллы были приняты двое соавторов назидательных брошюр о  несовместимости с нашей работой сектантства, половых излишеств и членовредительства с религиозным уклоном. Наши мальчишники распадались, отраиваясь за город.  Появлялся Замков и предупреждал: могут быть хвосты! В самом деле – в наши компании повсюду лезли вновьпринятые Добродей Прободаев и  Сабцудай Брадобреев.
-Да они с времен царской охранки провакации устраивают! Ты , Костенька, «Бесов» Достоевского почитай! – вразумлял меня, как колеблющегося и сомневающегося Семушкин, в то время , как я созерцал в окно  клубнику на грядках вблизи и особняки  Ефтифеева и Дыбина вдали. И  в подвлах этих мрачных замков мне мерещились развешанные по стенам пыточные инструменты.
- Не удивлюсь, если Фанни специально подбросила тебе этот трактатик! –продолжал Семушкин. – Вполне возможно, она осведомительница. И все это подстроила.  Я лично с самим Черновым беседу имел. Да и Воробьёв как- никак ведет расследование, - выдавал свои явки резидент.
 Я вспоминал, как выходя из НИИИЭТО вынул шевелящиеся листки и начал  их читать ,  не смотря на то, что меня оттесняла толпа газетчиков и телевизионщиков в которой  первой пыталась достичь, устремляющаяся на зов сенсации  финишной черты  Фанни Каплун. Я пропустил рой мимо и расправил края первой страницы.  Я не мог не узнать занкомого каллиграфического почерка.
 
Из своеручных записок фон Розена
 
Из -за этой надоедливой старухи нам и пришлось вначале перебраться в Чумаки, а затем и на глухую заимку в Краракане. Дуреха взялась за нами шпионить из за того, что питала внушенную ей отцом Константином неприязнь к хлыстам и скопцам, до коих мне , собственно говоря, не было никакого дела. Чтобы она не дасаждала нам, а тем паче не водила подглядывать за нашими опытами вертковских, мы и навели на нее луч нашего прибора. С тех пор она блуждает по временам, обратясь в нестабильную  иногда отвердевающую, иногда обращающуюся в зеленый студень субстанцию. Таковы издержки переходов через временной пузырь. Мы бы не предпринимали наших усилий если бы не тщились заглянуть в будущее. Иногда нам это удавалось. Но возникавшие в результате искажения и наложения были оасны, мы могли серьезно повлиять на ход мировых событий, а это не входило в мои планы      
и противуречило моим  этическим принципам. Подобная машина работала в это время одной из английских лож, и  в поисках соосного положения лучей, мы вызвали копирование в пространстве и времени несколько  событий. В поле действия нашего луча попали музыканты, музыки кторых я, воспитанный на произведениях Рамо и Скарлатти, честно говоря, не воспринимаю.  В тот момент, когда  фискалы в очередной раз ворвались в нашу лабораторию, луч сбился, перелетел через океан,   и захватил  пять пуль , одна за одной выпущенных в спину рокера.  Блуждая, он  попал в прошлое, где  по нелепой случайности поймал вначале в фокус одного из той же группы, когда он мчался на своей машине с репетиции…    
 
 Поутру Семушкин отпаивал меня медком и продолжал  меня просВЕЩАТЬ.

- ты думаешь, Кость, почему наш дачный кооператив назвается «Комитетчик»? Да потому, что телерадиокомитету и комитету безопасности выделили землю на одном и том же болоте! Так что мы тут все друг друга знаем. Все как есть перезнакомились и даже в баню вместе ходим мыться! Не говоря уж про охоту и рыбалку…
 В подтверждение этих слов в дверях веранды появился Воронов с сотами на тарелке и в откинутой на шляпу сеткой от пчелиныз укусов.
-Вот ведь пчёлы! Куда умнее людей! – ухмыльнулся он. – Ну что – никаких сектантских наклонностей здесь больше у вас не проявляется?
- Никак нет! – товарищ полковник отрапортовал Семушкин  бравым голосом резидента, блестяще проведшего операцию.
-Да будет вам известно, друзья! У нас новый генсек! В стане объявлена перестройка!
Так что теперь никаких вражеских голосов! Одни дружеские!
-Как ? – оторопел Сёмушкин не донеся до рта ложку меду. – А как же хазаре?
- Ешь мед и радуйся жизни. Какие хазаре, когда теперь все будем на базаре!
- Ну а подстроенные ДТП? Ведь они могут и руль таким составом намазать, что человек теряет сознание – и машина в кювете. И радиоуправляемую бомбу вмонтировать. И врубить такие, частоты, что люди превратятся в идиотов!
- Они могут. И мы тоже можем. Мы работаем в этом направлении, но это уже не ваша забота.
- Ну а разоблачительные письма в редакцию? С ними как быть?
- Их больше писать не надо!
- А как же насчет того, что в НИИЭТО  вживляют в головы чипы? Как насчет трансплантации сознания и  людей под саркофагами, над которыми проводятся опыты? Ведь все это делает  муж Фанни Каплун!
- Он делает это во благо любезного отечества! Фанни Каплун наша резидентка, и с помощью неё мы проверили на вшивость Константина. Теперь операция рассекречена. Мы созываем пресс-конференцию и обнародуем её результаты. Так что я вас вывожу из игры с лишением жалования и пайковых! 

И он вышел, оставив меня в неуверенности- а был ли он?
 
В целях ещё большей конспирации мы углублялись с Сёмушкиным в глухую тайгу.
Вековые сосны и исполинские кедры уж точно не таили в своих темных дуплах и под узловатыми корнями никаких  способных зомбировать передающих устройств. Забредая в глухомань, мы  тонули в зеленом океане. Мы что-то искали, а что – не знали сами.  И однажды – нашли. Это  было оплетено вьюнками и хмелем и  поддерживалось в вертикальном положении разросшимся кустарником. То, что я принимал за мотоциклиста - предводителя Уничтожителей Времени, оказалось совсем иным. Плоский низ и колеса на самом деле представляли собою обтекаемый резервуар для   топлива, которое полностью испарилось. Принимаемое мною за рогатый руль «Харлея» оказалось антеннами, а восседающий в седле «мотоциклист» составлял единое целое с  низом устройства и у него не было ни рук, ни ног, ни головы, просто какой-то безликий истукан, на спине которого просматирвались очертания сложенных крылышек.    Материал, из которого все это  было изготовлено, по виду напоминал хитин, но был более прочен и пластичен.

- Интересно! – сказал Сёмушкин  разглядывая похожие на плоские тараканьи брюшка сопла. – Кажется, реактивный двигетель необычной конструкции, я когда пацаном во время войны на «Сибсельмаше» работал, для наших «Катюш» ракеты  собирал! Это какое – то секретное оружие! Но перед нами только оболочка. А  начинка куда-то улизнула…
- Я знаю –куда! – схватил я за руку моего следопыта, собиравшегося отрезать кусочек скафандра  неведомых существ охотничьим ножом и вглядываясь в очертания соседних зарослей краснотала, где виднелись очертания других  аппаратов. Всего их было пять. Все они были пустотелыми, полуразрушенными временем. Но по этим останкам можно было определить направление, в котором они двигались. Что-то мне подсказывало: не надо здесь ничего трогать, а тем более уносить отсюда «образцы». Но мне хотелось проверить догадку: может быть, чистильщики  направлялись разгромить спрятанную в тайге  лабораторию фон Розена, но были остановлены действием луча? Вернее перемещены в другие времена. А то , что перед нами осталось- результат этого перемещения – пустые хризолиды , вышедшие из которых существа могли предстать в других эпохах ландсхнехтами, опричниками, заговорщиками,  ребятушками из тайного  приказа, сотрудниками НКВД.
 
 Мы врубились в глубь чащи.  Полчаса работы топорами, с помощью которых мы продирались через непроходимый калинник и чермушник – и  перед нами открылись полянка и бревенчатый домик на  берегу таёжной речки. Просевшая, поросшая мхом  крыша, сгнившие ступени. Я потянул на себя двери – в глаза бросились два валяющихся на столе черепа, сверкнул солнечный луч, упавший через лишенное стёкол окно на установленный на столе хрустальный шар. Пробежав сквозь кристалл рубина и ряд  линз на подпорках, луч охватил нас с Сёмушкиным.
- Я знал что вы придете! – услышал я знакомый голос фон Розена. Я вызывал вас! И я своего добился!



***
Механика служебных романов, вспыхивающих, как искры от слишком тесного трения встречных судеб – темна и загадочна. Они происходят у всех на виду, втянутые в них люди, как правило, женаты или замужем, вынуждены испытывать колоссальные неудобства, но тем не менее их как бы никто не замечает. Такова негласная этика трудовых коллективов, основанная на том, что любовь, а тем более сумасшедшая любовь- дело святое. Оглашенное Улыбиным на расширенном собрании уже докатилось до жен.

 Уже являлись в радиокомитетских  теснинах поднятые из семейных берлог медведицы и скалясь кидались на наших редакционных Аксиний и Марф. И те бесстрашно шли на них с рогатиной, бессовестно отшивая зарвавшихся ревнивиц. Радийным фуриям  было о чем посплетничать в курилке. И только далекий курортный роман  Скопина оставался чем-то таинственным и загадочным.

Что-то зачастил Александр Николаевич в Бийск. Что ни выходные мотался на  своем «Москвиче»  куда-то. Не пропускал ни одного шукшинского праздника. Тайна раскрылась неожиданно. Авария в которую повторно попал Скопин окончателшьно убедила, что все эти ДТП происходят неспроста.  Покореженного «Москвичонка» мы так и не увидели. Как и его курортной зазнобы, с которой рухнул наш начальник под обрыв.  Гроб с телом доставили в радиокомитет и совершив привычную работу мы похоронили начальника. С каким удовольствием рыл Толик для него могилу! С какой старательностью засыпал её!  Когда мы открыли гроб, он смотрел на него как на родного. Мне же было не до того, чтобы разделить тихую садистическую радость Саватеева. У погибшего в автокатастрофе руководителя политвещания  были оторваны ноги,  всунутые в штанины их остатки походили на помятые протезы.  Вскочив на эти скрипучие ходули, воображение быстро добегало до истории императора с княгиней Юрьевской и её ужасающей развязки с подорвавшейся на бомбе народовольцев каретой и повторным, добившим императора взрывом. Предсказание Сёмушкина сбылось, и он уже не преминул сообщить об этом коллегам. И даже если бы Скопин отправился не на Алтай, а в Аварию и его бы там убил аварец, меня бы и это не поразило так, как то, что произошло.