Бездна 2 часть

 
               
Открытка «На Ивана Купала»


                ГЛАВА 2.


Ирина очнулась и стала медленно приходить в себя. Её рука все ещё лежала на странном толстом стекле. Голова немного кружилась. Ира быстро отдернула руку от гладкой поверхности и провела ею по лицу, словно пытаясь стереть увиденное. Она почувствовала странный пряный запах своих пальцев. Женщина смотрела на свои ладони, будто видела их впервые. Вздрогнув всем телом, Ирина  судорожно стала вытирать руки о комбинезон.
 
– Что это, что это, Боже мой… – задыхаясь, женщина протискивалась в узкий лаз. Она с силой надавила на странные корни, те подались, разошлись, и Ирина выбралась на поверхность.
Она распласталась на земле, пытаясь восстановить дыхание. Затем поднялась на колени и встряхнула головой. Очень хотелось заплакать от страха.
– Олег, Тимка! Где вы! – Ира еле слышно всхлипнула.
– Кто здесь! – голос прозвучал откуда-то сверху.

Ирина быстро перекатилась на бок и, упав в какой-то ров, замерла. Она увидела луч от фонаря, скользящий по периметру кургана. Свет внезапно погас, и женщина различила крупную фигуру на краю насыпи. Это был Трофим, на плече у него висело ружьё. Луна хорошо освещала всё вокруг. Но во рву Ирины заметно не было. Она хотела позвать Трофима, но вдруг передумала и стала ждать, когда он уйдет. Ждать пришлось недолго. Мужчина с минуту постоял, а потом тихо скрылся в лесу. Ирина ещё немного помедлила, затем поднялась, отряхнулась и ошеломленная и подавленная направилась к лагерю.

 «Фонарик! – Ира нервно обшарила карманы. – Оставила ТАМ. Чёрт с ним! И зачем я полезла ТУДА? Что мне неймётся! Идиотка! У меня семья, сын!.. Этот сон сведёт меня с ума… или в могилу. И что это вообще было?! И почему я не позвала Трофима? Боюсь, что упекут в психушку, прям с раскопа? Да, боюсь… Но кому-то открыться надо. Только потом… Все потом… Сначала разберусь сама. Да, сама…»
 Ира, спотыкаясь, быстро и незаметно пробралась к своей палатке. Ей показалось, что неподалеку стоит Трофим. Но всмотревшись, она никого не увидела. Она залезла в палатку, скинула одежду, нырнула в мешок и… так и не сомкнула глаз до самого утра. 

                * * *

Утро хмурилось. Палатка чуть вздрагивала от порывов ветра. Ирина, одевшись потеплее, вышла наружу и закрыла глаза. Ветер обдувал будто отяжелевшее лицо, приятно холодил разбитое тело. Ира подняла свинцовые руки к голове, пытаясь собрать копну волос в узел, и ощутила «ёжик» своей стрижки. «Что это я? Какая «копна»?» – мысль медленно появилась и нехотя растаяла в очередном ветряном порыве. Хотелось стоять вот так и ни о чем не думать, слушать шум сосен. А, может, стать одной из них, или слиться с ветром и нестись невесомой сквозь кроны к облакам…

– Ир! Ты чего? – Санёк, шмыгая носом, прошуршал травой совсем рядом.
– Ничего… – Ира недовольно открыла глаза.
– Медитируешь, что ль? – озорные глаза Санька прищурились, рот улыбнулся всеми тридцатью двумя зубами.
– Вроде того, – Ирина беззлобно взглянула на студента и невольно усмехнулась. – Не знаешь, кто у нас спец по истории захоронений?
– Миша. Он уже всем мозги пропилил. Он даже к Пэ Эс приставал. Только ты у нас «необработанная» и осталась. Ир, а у нас есть левомицетин? – Санёк изобразил полную незаинтересованность в вопросе.
Ирина, спрятав улыбку, почувствовала, что усталость испаряется. Она повозилась в сумке-аптечке и сунула юноше пачку лекарства со строгим наказом не выпить за раз всё.  Санёк смущенно кашлянул, потом вдруг подмигнул Ирине и радостно засеменил к кухонной палатке.

Невзначай обернувшись, женщина увидела Трофима, без усилий несшего целое ведро воды. Она внутренне напряглась, не зная как вести себя с ним.
– Утро доброе! Водичка вот, для всяких нужд, – мягкий, чуть протяжный выговор ласкал слух и успокаивал. Топограф улыбался, как ни в чём не бывало.
– Спасибо. А я вот… – Ирина поёжилась, не договорив.
– Я и ягод набрал. Приходи после обеда. Отведай, – глаза лучились добротой, седые волны волос ерошились ветром.
– Когда ты только успеваешь? – Ира улыбнулась в ответ.
– Я ж лесовик, – прищурился Трофим и не торопясь пошел к своей палатке. 
 
На раскопе во время перекуса Ирина, как бы невзначай, подсела к Михаилу и  намекнула о своей малообразованности в истории захоронений. Этого было достаточно. Михаил, как гончая, учуявшая зайца, потянул носом, развернулся к женщине и строго спросил: «Интересуетесь?» И, не дожидаясь ответа, тут же начал.
– Вы, конечно, знаете, что первыми хоронить своих сородичей стали ещё неандертальцы.
– Да, – слабо откликнулась Ира, радуясь хотя бы тому, что всё началось не от сотворения мира.

Миша рассказывал кратко, суховато, но со знанием дела. За его лаконичным повествованием Ирине невольно чудились далекие суровые эпохи, проступающие сквозь завесу времени. Она погрузилась в мрачную, зловещую красоту прошлого, пахнущую гарью костра, кровью убитой добычи и охотничьими тропами. Многое стало понятнее.
"Уже неандертальцы, люди раннего палеолита, начинали понимать необратимость смерти и, по-своему, прощались с умершими: придавали им определенную позу, ориентировав головой на восток или запад, помещали в яму и засыпали землей.

В эпоху среднего палеолита появились более современные люди – неоантропы (homo sapiens fossilis), которые расселились по земле на большие территории, чем неандертальцы. У них уже существовали погребальные обряды как таковые. Мертвых хоронили там, где они жили, а родственники покидали эти места. Вероятно, смерть уже страшила, мертвых побаивались, опасались их возвращения. Поэтому люди старались обезопасить себя, обкладывая голову и ноги умерших камнями, засыпая их землей и закладывая могилу валуном.

В позднем палеолите (40-35 тысяч лет до н. э.) кроманьонцы, предки современного человека, усовершенствовали каменные орудия, появилось копье, зарождалось и искусство наскальной живописи. Возникли  первые религиозные представления. Более совершенными становились и обряды захоронения. Наверное, люди считали, что не возвращаясь в мир живых, мертвые уходят в другой мир, где им могут понадобиться прижизненные вещи. Поэтому в могилу клали много украшений, пищу, оружие. А усопшего посыпали красной охрой".

– Зачем? – задумчиво спросила Ирина, заворожено глядя, как Михаил крошит хлеб на землю.
– Что? – Миша чуть вздрогнул и удивленно посмотрел на неё.
– Посыпали… – Ирине стало неудобно, что она прервала рассказ.
– Кто знает, кто знает… – Миша смущенно стряхнул крошки с колен, затем строго посмотрел на Ирину и спросил голосом лектора – Пока всё понятно?
– Да… – Ира испугалась, что полностью разрушила нить повествования. Но Мишу не так легко было сбить с любимого «конька». И рассказ полился снова, растворяя действительность и унося в прошлое.

"Мезолит начался с завершения последнего ледникового периода. Это произошло в Х-VI тысячелетиях до н. э. Продолжалась эта эпоха до повышения уровня Мирового океана. Поэтому людям необходимо было адаптироваться к новым условиям окружающей среды, искать новые источники пропитания. На земле установился привычный для нас климат, животный и растительный мир. Люди стали расселяться далеко на север. В этот период были изобретены лук и стрелы, приручены первые животные. Появилась членораздельная речь, начали развиваться нормы и правила поведения. Возникли музыка и танцы…"

Ирине вдруг представилась  яркая картина. Темные силуэты людей перед костром, гортанные звуки голосов, резкий смех, угловатые телодвижения диковатого танца.… Но эти первобытные предки были ей уже ближе и понятнее. Словно нити далекого родства протянулись через тысячелетия, связывая её с ними.

– Углублялись и религиозные представления, и обряды захоронения, – Миша смотрел вдаль, оперевшись подбородком на черенок лопаты.
"Покойники захоранивались в ямах, на боку, с сильно поджатыми ногами (вероятно  после смерти их связывали). Скорченность трупов в позе эмбриона говорит о вере в реинкарнацию (в возрождение). Вероятно, люди были уверены, что в такой позе легче родиться заново в новом мире. Мёртвые по-прежнему вызывали почтение и страх, поэтому могилу заваливали камнями.
 
Эпоха неолита началась, примерно, с 7000 лет до н. э. Часто её называют «неолитической революцией», так как тогда зародились сельское хозяйство и скотоводство, стали развиваться гончарные ремесла, прядение и ткачество. Совершенствовались орудия труда, впервые появился топор.  В отличие от палеолита, когда существовало несколько видов людей, все они, кроме последнего, вымерли ещё до наступления неолита. Начали создаваться племена, первые крупные поселения людей. В частности самый древний город – Иерихон. Оружие тоже совершенствовалось. Более организованно стали вестись военные действия. В захоронениях преобладала та же скорченность умерших, которых зачастую пеленали в шкуры. Иногда хоронили в сидячем положении. Но вера в  реинкарнацию сохранилась до «бронзы и железа».

«Иерихон… Бог ты мой!» –  Ирина застыла, опершись локтями на колени и чуть наклонившись вперед. – «Город пальм, упоминавшийся в Библии». Ей уже чудились звуки труб Иерихона, когда щелчок сработавшего фотоаппарата привел её в себя. Перед ней и Мишей стоял ухмыляющийся Санёк.
– Не знаю, как там, в бронзовом веке, но в нашем двадцать первом – принцип «кто не работает, тот не ест» никто ещё не отменял! – ехидства Саньку было не занимать.
Ира только сейчас заметила, что все опять работают на раскопе. Только они с Мишей засиделись.
– Вот думаю, как озаглавить эту фотографию. «Наставничество» или «тунеядство»… – Санёк изобразил глубокую задумчивость.
Михаил встал, повел бровью в сторону нахального студента, но обратился к Ирине: «Продолжим после обеда». Затем неспешно пошел к раскопу.
– Товарищ «Найсморк»! Мы хоть там в анфас? – Ира вытянула затекшие ноги и деланно презрительно посмотрела на Санька.
– Обижаете!  Я на этом деле «крокодила съел, собакой закусил»! – Санёк галантно подставил ей руку «кренделем».

                * * *

После обеда распогодилось. Все двинулись к реке. Ирина шла к палатке Трофима, когда её настиг Михаил.
– Как? Продолжим?.. – Миша нервно облизнулся. Ира улыбнулась про себя. Она опасалась, что за делами он забудет про неё, и «серьёзного» археолога придется отлавливать весь оставшийся день.
– Зайдём к Трофиму. Мне, кажется, ему тоже будет интересно, – Ирина «постучалась» в палатку топографа. Михаил сдержанно обрадовался увеличению аудитории.
«Зачем я зову его? Что за нить вдруг соединила нас?.. Понравился? Да, пожалуй… Но не только это… Не только…»
Ирина, подавив смущение, весело предложила Трофиму слегка повысить уровень знаний.
Миша поднял бровь при слове «слегка», но сурово промолчал.

Лесовик-топограф согласился влиться в обучаемую группу с условием, что место для лекции он выберет сам.

Место было действительно замечательным. Они устроились в стоге сена на живописной поляне за ближним леском. Пахло свежескошенной травой. Редкие маленькие ёлочки, как взъерошенные гномики, жались к белоствольным кудрявым березкам, которые создавали особенную прозрачность и высветленность. Серо-белые кучнистые облака самых причудливых форм лениво проплывали в синеве.
Ягоды в лукошке были крупные со «слезой». Ира и Миша с удовольствием уплетали их. Трофим с травинкой в зубах в задумчивости лежал на спине.
Историк-доцент незамедлительно продолжил повествование.

"Бронзовый век продолжался с IV до II тысячелетия до н. э. С самого его начала  сформировалось два блока человеческих сообществ в Евразии. Южнее появились общества со сложной социальной структурой, с земледелием и животноводством, с первыми городами, письменностью, с государственностью.  Севернее, в Евразийской степи – воинственные общества кочевников-скотоводов. В позднем бронзовом и раннем железном веке можно говорить о появлении этносов.  На территории нашей страны выделились разные этнические группы: и иранские, и романские, и германские, и финно-угорские, и славянские…"

Михаил перешел к описанию курганных культур бронзового века.  Внимание Ирины рассеялось. Она не находила ответов на свои вопросы, возникшие у неё после падения в странное захоронение. Сейчас ей было спокойно и хорошо. Но она боялась наступления вечера. Боялась мыслей и чувств, боялась своих действий.
Единственный раз Ира встрепенулась, когда Михаил описывал катакомбную культуру. Вход в катакомбу, а также стены и потолок зачастую обмазывались глиной. «Может и там тоже глина?» – Ирина попыталась в точности припомнить пещерку. «Нет, какая у глины упругость? Через столько веков… Да и «корни» эти… Совсем не то.»

А у Миши уже грянул железный век. Он начался со II тысячелетия до н. э.
 "Открытие железа предания приписывают малоазиатскому народу халибов. От их названия и произошло греческое слово «сталь», «железо». По-видимому, переход к «кремации» (трупосожжению) тоже приходится на железный век. Человек-земледелец и скотовод стал в большей степени зависеть от милости небес. Небеса стали ассоциироваться с тем миром, куда и переселяется умерший. Чтобы ускорить это переселение покойников стали сжигать на погребальном костре. Но кремация продолжает сосуществовать с ингумацией (трупоположением). В этом случае люди верили, что предки охраняют их земельные угодья, уходя в землю и давая ей рождающую силу".

- А для этого края более характерна кремация или ингумация? – Ира испытующе смотрела на Мишу.
- Северные территории всегда тяготели к кремации. Трупоположение появляется лишь к ХI веку нашей эры. Если мы говорим о КДК, то это VI-IX века, поэтому трупосожжение.
 Ирина ещё раз представила кости в странном захоронении. Они явно не подвергались кремации, значит ингумация. Но пещерка расположена под курганом, в более ранних слоях. Ингумации быть не должно!.. Перед глазами Ирины возник зеленоватый скелет. Может быть вымершее неоткрытое племя? Но какой эпохи? Не настолько ранней, чтобы говорить о доисторических временах. Да и само племя (если оно было) очень необычное…

Голова распухла от мыслей.  Ире захотелось обхватить душистое сено руками и просто почувствовать себя этим полем, землей, травой, пустившей корни глубоко, в седую древность эпох и питавшейся прахом и соками их. Она открыла глаза и встретила теплый взгляд Трофима, он незаметно кивнул ей. Казалось, он прочитал все её мысли и согласился с ними. Ире стало  уютно, и она с наслаждением уткнулась носом в сено.
– А теперь о степи… – Миша перевернулся на спину и помолчал, наблюдая за причудливым облаком.  Ирина и Трофим с интересом посмотрели на него. Суровый археолог явно волновался. Легкое волнение Михаила начало передаваться и им.
Миша с неподдельным пиететом нараспев заговорил о народах степи. Как акын он воспел и скифов, и сколотов, и сарматов, оплакивая падение одних народов и прославляя нарождение других.

Ирина вспоминала о своих южных экспедициях. О степных культурах.
Степь… Пристанище для многих кочевников, где, как в котле, перемешивались и плавились разные племена, и зарождались народы. И, как мать, выносившая и выкормившая своих детей, степь отпускала их от себя, принимая в своё лоно семя других народов, чтобы дать начало следующим этносам…
Мужчины тихо заспорили о принадлежности Черняховской культуры славянам или  готам.

Мысли Женщины опять вернулись к пещерке в заброшенном кургане. Стекло!.. Как она могла забыть?
- Миша! А когда на Руси появилось стекло? – Ира, приподнявшись на локте, не сразу сообразила, что бесцеремонно влезла в разговор мужчин, даже не извинившись.
Трофим невозмутимо стал отвечать на её вопрос.
- Ещё шумеры применяли стекловидную глазурь. А ко II тысячелетию до нашей эры древние египтяне стали изготавливать первые стеклянные сосуды…
- А вот на Руси стекло появилось не раньше XI-XII веков нашей эры. До этого стекло привозили из Византии, – захлёбываясь перебил Миша. Он явно не мог потерпеть первенства кого бы то ни было в вопросах истории.
Ирина ещё раз убедилась, что не смотря на интересную лекцию, ЗДЕСЬ ответы на свои вопросы она так и не нашла. Значит их надо искать ТАМ.

Михаил засобирался в лагерь. Он вдоволь насладился вниманием своих слушателей и, как сытый кот, вразвалку скрылся за деревьями. Двое, не проронив больше ни слова, лежали в стоге сена, каждый думая о своем. Вечер тихо подкрался, высинив и вызвездив небо. Пора было возвращаться. Ирина всем своим существом ощутила тревогу. Опять… Так захотелось всё рассказать Трофиму, но будто печать молчания легла на её губы. Надо разобраться самой, а не перекладывать свои страхи на другого. Ирина  чувствовала, что ЭТО касается только её.
                * * *
 
Уже в палатке, не зная, куда деться от навалившейся тоски, Ирина позвонила домой. Трубку взял Тимка и так сильно обрадовался, что Ира, сглотнув ком страха и тревоги, изо всех сил постаралась взять себя в руки. От звонкого голоса сына так пахнуло домашним теплом и покоем, что женщина готова была тут же бросить всё и умчаться в прежнюю жизнь, с прежним СНОМ, но без всего сегодняшнего… Уже разговаривая с Олегом и полностью овладев собой, Ира отчетливо поняла, что ни на кого, тем более на домашних, она не обрушит ворох своих жутковатых проблем.
Она прилегла, но сон не шел. Что-то тянуло её туда, на забытый курган. Как «зомби», она выбралась из палатки и с трудом пошла, чуть постанывая про себя.

– Ира! Не спишь? Зайди ко мне, – Трофим стоял прямо перед ней.
– Зачем… – женщина с тоской глядела в лес.
– Ты утомилась. Выпьешь моего чая. Расслабишься. Выспишься, – мужчина с каким-то глубоким пониманием смотрел на неё.
Ирина кивнула и… почувствовала, что всё расплылось у неё перед глазами. Очнулась она в палатке топографа с чашкой горячего и пахучего отвара. Чай приятным жаром разливался по всему её телу, разнося покой и тихую радость в каждую клеточку организма. Звучала приятная восточная музыка. Трофим лежал напротив, подперев буйную голову рукой и не глядя на Ирину.
– Мне хорошо… Спокойно… – Ира робко взглянула на мужчину. Глаза её начали слипаться.
– Я вижу… Теперь тебе надо выспаться. Пойдем, – Трофим поднялся и осторожно подхватил Ирину. – Всё будет хорошо.
В своей палатке Ира с помощью Трофима забралась в спальный мешок, сонно пробормотала «спасибо» и стала погружаться в сладкую дремоту. Последнее, что она осознала, это была теплая рука мужчины, погладившая её по щеке, размытая темная фигура, вышедшая из палатки и звуки тихой восточной мелодии, заполнившей всё вокруг.

                * * *

Два дня прошли легко и спокойно. Раздерновка на раскопе закончилась, и началась «работа веником», как строго всех предупредил Пэ Эс. Энтузиазм охватил студенческую часть отряда. Каждый из них надеялся сделать, по крайней мере, открытие века. Археологи со стажем были более сдержаны.
Ирина окунулась в лагерную жизнь с головой. Вечера она проводила в палатке Трофима, с интересом выслушивая его рассказы, наслаждаясь чаем, музыкой и его надежным присутствием. Ночью она спала, как убитая. Утро приносило ей радость и свежую голову.

На третий день, под вечер Ирина с Лерой сидели у костра и слушали дуэт Толика и Санька. Рядом загомонили студенты.  Лёвчик, студент-физик, с жаром заговорил о предназначении человека, о поиске его и о преступном уходе от своей судьбы. Иру почему-то это больно кольнуло. Ребята заспорили, к дискуссии присоединились и «певцы», и Лера. Каждый захотел высказаться. Ирина помрачнела и незаметно покинула компанию. К Трофиму она тоже не пошла. Она решила прогуляться в лесу.

«Я веду себя, как страус. – Размышляла Ирина. – Знаю, что напьюсь у Троши чаю, и проблема ушла! Куда? Она во мне. Я хотела во всем разобраться, а сама спрятала голову в песок! А вдруг вся моя жизнь – это только прелюдия к ЭТОЙ встрече!» Она думала об останках человека в кургане. Она догадывалась, кто это.
Сама не понимая как, Ирина вышла к знакомой полянке, постояла и решительно повернула к заброшенному захоронению. Она выбежала к кургану и спрыгнула вниз. Закат окрасил всё вокруг в теплый оранжевый цвет. Ирина ползала по земле, стараясь найти вход. Вдруг под рукой земля начала осыпаться, бесшумно и медленно раскрылся проём. Ирина сначала спустила ноги и нащупала ступени. Затем она с некоторой опаской спустилась вниз. Отверстие над головой опять заросло. Она зажгла фонарь, осторожно приблизилась к нише, уселась рядом на шершавую массу и протянула руку к стеклу…


                * * *        * * *


Веда стояла, склонившись у большого серебристого чана. В чане кипело неприятно-красное варево. Склоненное лицо женщины приобрело тот же  зловещий оттенок.
– Два оборота и хватит, – рыкнула в чан Веда. Чан чавкнул два раза, зелье вскипело кровавым пузырем и медленно стало опадать, превращаясь в водоворот.

Ловкие пальцы женщины точным, не лишенным изящества, движением  растерли  в порошок несколько кореньев и стряхнули его прямо в центр образовавшейся воронки. Веда медленно подняла голову, лицо её с чуть прикрытыми глазами вновь стало зеленоватым. Руки, застывшие над чаном, неприятно подрагивали одними пальцами.
– Тепло медленно убрать, прессовать не надо…
Варево опять вскипело и  быстро стекло по покатым стенкам чана. Тот, в свою очередь, щелкнул несколько раз и затих.

Веда повернулась к столу, схватила небольшую прозрачную ёмкость с длинным горлышком и легко зачерпнула ей горячую жижу в чане. Взметнув копной волос, женщина скользнула в затемнённый угол комнаты. Там на «пеньке» застыла маленькая фигурка. Её всю трясло. Руки и ноги малыша были покрыты коркой гноящихся болячек. Глаза ребенка с ужасом взирали на склоненную над ним Веду.
– Пей, – Веда пристально посмотрела в самые зрачки мальчика.
Ребенок почти в обморочном состоянии открыл рот. Крючковатые пальцы одной руки обхватили малышу затылок, другая ловко влила зелье в его рот.
Мальчишка сглотнул и заплакал бы, если б так сильно не боялся.

В руках Веды уже была грубая толстая плошка с чем-то вязким и сильно пахнущим болотом. Гибкими  пальцами женщина зачерпнула массу и выверенными движениями стала быстро накладывать её на ноги и руки малыша. Ребенок сидел, будто в оцепенении. Масса ровно ложилась на тело и быстро застывала. Окончив эту процедуру, Веда в задумчивости отошла от мальчика. Плошка глухо звякнула о поверхность стола-пня, женщина невидящими глазами смотрела в окно.
– Спать. Никуда не выходить. – Пустой голос Веды был еле слышен.
Боль отступила, и ужас стал отпускать сердце ребенка. Он кивнул дрожащей головенкой и стал устраиваться на голубоватой шкуре невиданного животного, спадающей со  стула – «пенька». Глаза малыша уже подернула дымка сна, уткнувшись носом мягкую шерсть, мальчик ровно задышал.
 
На красном закатном небе четко вырисовывались черные острые верхушки елей. Прохладный ветерок приносил из леса запах игл и смолы. Это было любимое время дня Веды. Красная огромная заходящая звезда и черные силуэты деревьев чем-то напоминали ей родину.
«Этот мир другой. Совсем. Здесь ноша трудна для нас. Для всех. Разумная живность неразвита, в ней много страха и злобы. Совсем не могут ощущать. Чужаки для своего мира, а мы – для них».

Но пора собираться. Веда окунула кисти в большую чашу, прозрачная вода помутнела. Остатки воды женщина просто стряхнула на пол. Цепким взглядом Веда быстро находила в колонии всевозможных пузырьков необходимое и проворно его выуживала длинными пальцами. Потом изящными движениями сложила горку сосудов в «раковину» и подхватила её сильными руками. Проходя мимо стекла, Веда мельком взглянула  на своё отражение. Что-то исказилось в её лице. Она, не задерживаясь, пробралась к выходу, стена тут же растворилась.
– Открывать только мне,– Веда вышла. «Дверь» бесшумно срослась.

                * * *


Веда шла по направлению к «летуну». Окно зельеницы смотрело на ельник с низким кустарником, «дверь» же открывалась совершенно в другой мир. Серая труха под ногами, корявые, словно чем-то изъеденные деревья. Закат застревал в их изломах, и они, казалось, кровоточили. Эта часть леса на много «бегов» была мертвой, пепельно-серой. Этот лес давно потерял запах. Запах и голос
.
Веда бесшумно поставила «раковину» около «летуна». Тот дернулся и слегка завибрировал. Веда присела и осторожно погладила его темно-коричневые шершавые бока. Вибрация усилилась. Ступчатый «летун», плетёный живой нитью, был всегда верным другом в полёте. Женщина взяла из «раковины» небольшую закупоренную плошку, перевернула её затычкой вниз и слегка надавила – несколько янтарных капель упало ей на ладонь. Ведунья прижала ладонь к боку «летуна» и что-то быстро прошептала. Это повторялось снова и снова. «Летун» под руками Веды становился гладким с желтоватым отливом, вибрация перешла в нежный стрёкот. Женщина чуть улыбнулась и небрежным движением бросила полупустую плошку в «раковину».

 Ведунья точным поворотом рычага подняла «летуна»  ввысь.  «Прошло три круга. Лес не ожил, – думала помрачневшая Веда. – Силовая органика… Да.»
Пролетая над исковерканной сумрачной массой, бывшей когда-то лесом, и сжимая рычаг «летуна», Веда невольно вспомнила мутную жижу, вытекавшую из огромного «полетника» и с жутковатым проворством проникавшую повсюду. Вспомнила Лесуна, пытавшегося ставить преграды, Водаря, отводившего русла рек, Сатра, направлявшего «полетник»  к скалистым горам; себя…

 Живность приходилось гнать как можно дальше.  Она гнала их стадами, стаями, толпами.  Без передышки. Пугая и спасая. Сохранять жизнь – её ноша. Часто плоть этой жизни  расползалась меж её пальцев.  И ничего поделать было нельзя.
Они и сами сильно страдали:  не успевая возобновляться, кожа не выдерживала и трескалась,  обнажая незащищенные тела, шерсть волос болезненно вылезала клочьями… Больше всех претерпел Сатр. Они могли бы  умирать долго, в мучениях. Но Веда, «перепробовав» в качестве сырья всю неразумную органику здешнего мира и обработав её в зельенице (вечность Красной Яка! та не пострадала), смогла приготовить нужный состав.
Все с трудом приходили в себя, залечиваясь и восстанавливаясь. Но огромный «полетник» воссоздать было нельзя. Слишком много органики пошло бы на него. Это могло нарушить баланс жизни здесь, в этом мире. Поэтому запрет соблюдали все. Тогда – все…

Веда тряхнула бронзовой в последних лучах солнца гривой, прогоняя мысли. Мысли с ней были всегда, а вот сны… Она всегда проваливалась в забытье. А сон для неё, для всех них, был редким подарком. Во сне можно было видеть родину.
Только, когда под «летуном» опять замелькала потемневшая в сумерках зелень обычного леса, Веда смогла прогнать мрачные мысли и ощутить привычную радость полета. Впереди, меж раскидистых крон деревьев мелькнула изумрудная гладь лесного озера. Пальцы Веды слегка сжали рычаг, и «летун» нырнул в прошелестевшую листву.

Плавно опустившись на колышущуюся траву, Веда легко пошла к озеру, держа перед собой обеими руками плетёную «раковину». Тихие всплески воды, редкий птичий щебет, пряное и свежее дыхание  предвечернего леса. Веда остановилась у самой воды.
– Выходи, – зычно крикнула она.
Колыхнулись камыши, вспорхнули птицы, шумно вздохнуло озеро. Из кокона в камышах медленно вышла большая, чуть сгорбленная мужская фигура.
– Вижу тебя, – Пророкотало в ответ.
Веда слегка прищурилась: большая голова, обросшая редкими зелёными волосами, крепкое, коренастое шерстистое туловище, тонкие и длинные руки и ноги. «Много кругов. Стар», – подумалось ей.

– Принесла… Снов тебе, Веда, – мягко пробасил старик.  Цепко взявшись за «раковину» и без усилий, не смотря на худобу рук,  поставив её ближе к камышам, он сел у ног Веды.
– Как ты, Водарь? – Веда одним движением свила своё тело, обхватив руками скрещенные колени и опустив на них острый подбородок. Она исподлобья смотрела, как по тихой глади озера скользили к ним рыболюди.
 Водарь не ответил. Его умиротворенный вид говорил за себя.
– Зачем ты их так? – Веда чуть качнула головой в сторону рыболюдей.
– Им лучше так… – тихо прогудел старик. – Не трогают их, боятся. Не ходят сюда, не топят других.

Рыболюди заклекотали, стали манить Веду. Веда коротко взглянула на Водаря и, изогнувшись, мягко спружинила в воду. Теплая вода обласкала её. Рыболюди нежно гладили её тело, мягко расчёсывали ей волосы, смывая усталость и напряжение последнего дня. Только её мысли не смыла вода.

Уже на берегу, лёжа на волнистой траве, Веда задала свой вопрос.
– Слышал о Сатре?
– Да, – Водарь потирал руки, не глядя на женщину.
– Запрет, – Веда сверкнула глазами и напряглась. Лицо её стало неприятным.
– Да, но это его ноша, – гулкий голос старика стал совсем тих.
– Всё изменилось. И ноша тоже… – Веда свернулась, как змея перед прыжком.
– Ему труднее, – Водарь впервые за время разговора поглядел прямо в глаза Веды.
– Да… – Веда вытянула по траве руки и бессильно опустила на них голову, медленно прикрыв глаза.

Они долго молчали. Багровое солнце скрылось за мохнатым лесом. Синий вечер окутал озеро.
– Мне много кругов. Больше, чем тебе, – бас Водаря стал крепнуть. – Знаешь ведь: топят, клянут, детёнышей в лес кидают. Где ещё ты видела?
– Они малы и неразумны. Живность… – тонкие губы женщины скривились, она, не отрываясь, смотрела на поднимающуюся над озером дымку.
– Мы запрет выполняем, – старик прозрачными глазами уставился в чернеющий край неба.
– А он?
– Он – Сатр.
– Мы здесь навсегда, – тихо прошептала Веда и поднялась, скрестив руки на груди.
Они опять помолчали.

– Хочешь говорить с ним – лети… А пока слушай, – Водарь подал едва заметный знак рукой и… всё вокруг зазвучало.  Пели рыболюди. Мягкий шелест листвы, ласковый шёпот ветра в ветвях елей, нежный плеск воды в озере, тихий плач и грустный  едва слышный смех – всё слилось воедино, достигло высшей точки и замерло.
Веда застыла, вытянув шею и широко раскрыв глаза. Морщинка на лбу расправилась, дав возможность разойтись густым бровям, глаза изумрудно заискрились, лицо просветлело и стало удивительно прекрасным.

Всё давно стихло. Сухая черная фигура стояла у самой воды, словно, ожидая чего-то ещё. Затем Веда повернулась.
– Научил?
Водарь не ответил, склонив большую голову себе на грудь.
– Снов тебе, Водарь, – удивительно нежно пожелала Веда.
Рыбоженщины стали робко звать Водаря к себе.
– Ты, как и Лесун, сжился, – Веда колко усмехнулась.
– А ты? – Водарь взглянул на неё.
– Нет, – Веда жестко качнула головой. – Только жалость. Как к живности.


Всю обратную дорогу в сердце Веды всё ещё звучала та песня. Песня родины.


Подлетая к знакомой опушке корявого леса, Веда решила поставить «летуна» поближе к дому. Дом… Это слово в кругах времени потеряло для Веды своё привычное значение. Зельеница стала для неё домом.
Женщина в задумчивости поднялась по ступеням. Мимолетное счастье покидало её. Она подняла голову и посмотрела в ночное небо, всё усыпанное звездами. Чужое и уже родное. Веда принюхалась, повела ушами, чуть помедлила перед открывшимся проёмом и шагнула внутрь.
Не зажигая светильника, Веда уверенно, не задев ни одного предмета, подошла к стеклу. Вгляделась в его темную муть и протянула руку…