Танки на крышах. Ч. 1, гл. 2

               
                Г л а в а   2

          Прекратив, наконец, трепать свои и так уже изрядно потрепанные нервы, я сложил пухлые истории болезней стопкой вперемешку с тощими и, потянувшись, оторвался от стула. Сняв и свернув халат, я засунул его в пакет, чтобы отнести домой для стирки, и тоже отправился восвояси.
         Осень уже перевалила за свою середину, но холода еще не пришли. Запах горелых листьев завис над городом, помогая врачам выявить и охватить диспансерным учетом всех астматиков и аллергиков. Только с дождями этот дым постепенно исчезнет. А там и до снега считанные дни.
         Субботний вечер – это прекрасно. Особенно, если и сам ни к кому не собираешься, и никакие гости не предвидятся, за исключением тех, кто «хуже татарина». 
         В доме довольно свежо, отопление еще не включили. Но завернувшись в банный халат или чапан*, можно уютно посидеть под телевизор, пивка попить. А то и покрепче чего-нибудь. А можно и по порядку. Суббота...
---------------------------------------------
         * - Узбекский стеганный халат. Изумительно теплая вещь.

         Длинные звонки междугородной связи давно ушли в прошлое. Раньше, услышав их, мы наперегонки мчались к телефону, трубку друг у друга вырывали. Сейчас автоматика, все звонки одинаковые. Сидим и ждем, кто первый подойдет. Порой, когда совсем неохота, делаем вид, что срочно надо куда-то пойти и что-то сделать, не до разговоров.
         Так я поступил и в тот раз. Более срочного и важного, чем покурить на веранде, не бывает ничего. Если кто-то из своих – я вышел на пять минут, подождет или перезвонит. Если больной или его родственник – по субботам меня дома не бывает. За руль я уже все равно не сяду. Хотя иногда жаль: такой звонок чаще всего - возможность подзаработать. Если межгород, я своих домочадцев давно предупредил, позовут сразу. Чем бы ни был занят, прибегу моментально. Хоть босиком, если тапочки по дороге потеряю.
         Тапочки я не потерял. Схватив трубку и больно стукнув ей себя по уху, я понял, что это звонок, которого я ждал долгие шесть лет, уже отчаявшись дождаться. И голос, которого я не слышал гораздо дольше. Звонил Каюм, с которым мы провели в операционной сотни дневных и ночных часов, когда работали вместе в одной клинике. Я - хирургом, он – анестезиологом.
         Меня всегда поражала его флегматичность. На первых порах, в тех случаях, когда нужно было поторопиться, она доводила меня до психопатических срывов, но потом я привык. Он почти всегда улыбался, был вежливым, разговаривал утонченным голосом, никогда никуда не спешил, а его медлительность в работе я поначалу воспринимал как неуверенность.
         Каюм лет на десять моложе меня, поэтому обращался ко мне всегда только
на «вы». Лет восемь назад, когда мы уже давно работали в разных местах, я услышал, что он уехал в Замбию. Была тогда такая «эпидемия» отъездов в эту страну, многие уезжали. Некоторые возвращались через пару лет, но большинство тормозилось там. Рыба ищет, где глубже, а человек – где можно. Через два года после отъезда Каюма туда засобирался Эркин - мой приятель, бывший однокурсник, а последние три года и сотрудник по кафедре хирургии. Татарин по национальности.
   - А как вы это делаете? Через минздрав? - спросил я его недели за две до отъезда.
   - Очень просто, - ответил он. - Никакой минздрав не нужен. Все делаешь сам. Переводишь на английский все свои документы, нотариально заверяешь переводы, снимаешь с них копии и отсылаешь с оказией, а потом ждешь. Иногда полгода. Там тебе составляют протекцию. Как только тебя позвали, покупаешь билет и – вперед. Там и узнаешь, кто твой благодетель.
   - А сколько стоит билет?
   - Чуть больше полутора тысяч. В баксах, конечно. Но иметь при себе нужно еще как минимум штуку.      
   «Две с половиной!?».
         Я понял, что в Замбию не попаду никогда. Я конечно не без баксов, но не в таком же ненормальном количестве. Свадьба дочери – дело святое, трата большая, но необходимая. А покупка старой колымаги, почти моей ровесницы, тоже не была дурацким капризом при моей обильной клиентуре, разбросанной по всему городу и даже за его пределами. Но все, что я благодаря ей зарабатывал, уходило на бензин и на ее же бесконечный ремонт. Единственный несомненный выигрыш: я мог беспрепятственно ездить на спортивный аэродром, который располагался в 30 километрах от города, и прыгать с парашютом в любое свободное и удобное для меня время. А это уже для души. Невозможно жить без «плюсового» адреналина.   
   - Дешевле в Америку слетать. А еще штука-то на что?
         Эркин как-то криво улыбнулся, развел руками, пробормотал что-то невнятно, но объяснять ничего не стал.
   - А ты где деньги достал? Дом продал? - с завистью глядя на приятеля, продолжал я его пытать.
   - Занял. Отработаю, пришлю. С такой зарплатой это не затянется.
   - Крутые бабки?
   - До полутора в месяц плюс оплата билета в два конца на отпуск.
         Я молча присвистнул. Моя чисто белая зависть превратилась в тельняшку. За такие деньги я бы поехал в Антарктиду. Или в пустыню Сахару. Ну почему в «недоразвитой» стране платят такую зарплату, а в нашей «развитой» державе я получал всю жизнь в лучшем случае ее сотую часть? Куда же эта держава развивалась почти целый век?   
   - А они могут прислать деньги на билет? Я бы потом выплатил постепенно.
   - Не знаю. Спрошу, когда там буду. Приготовь бумаги, я с собой захвачу. Может, что-то и получится.
         Вот так и уехали мои документы в жаркую Африку шесть лет назад. И я стал ждать. Сначала думая об этом постоянно, потом реже, потом совсем редко, а потом уже и вовсе не думая. За делами и заботами забылось.
         Через год после отъезда Эркина я встретил как-то своего бывшего коллегу, который, по слухам, тоже там был, но через три года вернулся. Разговорились. Он мне и поведал, что потому и был повальный отъезд и по одному, и малыми группами, что они на авиабилетах деньги делали. Как они умудрялись это делать, я так и не понял, несмотря на то, что он мне вроде бы подробно все рассказал. Коммерсант из меня никакой, это я уже давным-давно знаю. Успел убедиться, и не раз. Я даже стал называть себя «типичным русским бизнесменом»: за что бы ни взялся – вечно в прогаре.
         По словам моего знакомого, «эпидемия» выездов прекратилась потому,  что местные власти раскрыли эту технологию. Кое-кого выперли из страны. Может быть, даже и его, спросить я постеснялся. Остальные прикинулись шлангами и залегли. И больше никто никого туда не звал. Эркин оказался последним, кого вытащили по этой отработанной схеме. Я понял, что Африка мне не грозит, и думать об этом прекратил.
         И вдруг этот звонок. По словам Каюма, частный госпиталь «Хиллтоп» в столице Замбии - Лусаке ищет хирурга, и если я работоспособен, здоров, веду трезвый образ жизни и не дорожу местом, которое сейчас занимаю, то могу  оккупировать эту вакансию. Все мои документы у него, и еще не истлели.
   - О щем решь! - говорю, поставив на стол бутылку с наполовину недопитым пивом. - Я абшолютно пракчишешки ззоров, работаю, как вол, пьяншву  узе года три, как бой, дазе не нюхаю, и наклашть мне на любое мешто, особенно на то, которое занимаю шишас. Единшвенная проблема с жубами, но я их уже ремончирую. Шерез неделю буду огуршом. Жавтра же подаю жаявление.
   - Торопиться не надо, - отвечает он с интонацией и акцентом товарища Саахова из «Кавказской пленницы». - Я в понедельник доложу профессору, и мы это обсудим. Я позвоню.
   - Ну и что? - спросила меня жена, когда я положил трубку.
         Только тут я увидел, что все мои домочадцы пристально смотрят на меня, пытаясь по выражению моего лица определить, кому и каким образом удалось оторвать меня от пива.
   - Все, - говорю с тем же беззубым акцентом, - сушите сухари. Я уматываю в дальние края. Вместе с моими африканскими братьями я буду дохнуть от голода, жажды и всех тропических болезней одновременно, включая СПИД. Если мне суждено выжить, я привезу орден «Отличник здравоохранения Замбии». Если – нет, значит обезьяны забили меня кокосами, слоны размазали по траве, а гиены дожрали то, что осталось висеть на раскрошенных костях, но еще пахло мясом. И закопали это плоское крошево на чужбине чужие люди во чужой земле, и никто не всплакнул на бугорке, потому как я для них тоже чужой.
   - Когда? - с надеждой спросила жена.
   - Что – «когда»? Когда уматываю или когда закопают?
   - Когда уматываешь?
   - В понедельник.
   - Так быстро? Я же не успею даже пирожки испечь.
   - Позвонит в понедельник.      
         Он позвонил, как и обещал, в понедельник. Но только через полтора месяца. Мои зубы к тому времени были уже давно готовы, и я поражал всех своей дикцией. Я широко белозубо улыбался, поблескивая двумя позолоченными титановыми коронками, поставленными на оба клыка. Знакомый стоматолог сделал меня симметрично фиксатым.
         Каюм сообщил, что профессор был очень занят, но все же выкроил для меня кусочек ночного времени в ущерб своему сну, и хоть и утомленными глазами, но просмотрел мои бумаги и одобрил мою кандидатуру. Но предупредил, что поскольку знает он меня только по фотографии, а возраст мой уже на грани уважаемого, он даст мне трехмесячный испытательный срок, и если я оправдаю его надежды, он заключит контракт на два года. А дальше жизнь покажет.
   - Так что ждите вызова, - обрадовал меня Каюм. - Только не думайте, что это будет быстро. Официальные службы здесь очень медлительные, никогда не торопятся.
   «Ах, вот почему тебе там рай. Попал в стаю своих собратьев по темпераменту».   
         Он еще долгое время рассказывал мне об условиях, обязанностях и прочем. Сказал, что работы хоть отбавляй, и этим «купил» меня окончательно. Работа всегда была тем, в чем я и нуждался всю свою жизнь. Безделье меня убивает.
         Надо иметь неплохие деньги, чтобы столько времени разговаривать по межгороду. Но главное - вопрос был решен. Кроме астрономической, по моим представлениям, зарплаты, мне были обещаны квартира и машина в личное пользование. Этим он, правда, меня не удивил. О том, что это входит в условия контракта для иностранцев, я уже знал. Успел нырнуть в Интернет, пока они там с профессором телились. Удивляло меня лишь то, что у нас квартиру и машину можно было приобрести законным путем только после длительной бюрократической волокиты по делу о наследстве, завещанном тебе ныне покойной прабабушкой, которая была замужем за графом и чудом уцелела в последующие годы только потому, что во-время сквозанула.
         Со следующего дня я накупил учебников и сел за английский. Когда-то я закончил  двухгодичные курсы этого языка. С красным дипломом. Тогда говорил неплохо. Но с тех пор прошло больше пятнадцати лет без единого дня практики. Все забыл. Остался один диплом. По-прежнему красный. Но я не тореро, с ними говорить надо, а не размахивать красной тряпкой. А то получится, как в старом еврейском анекдоте, где бьют не по паспорту, а по морде.
         Как-то на вокзале, на конечной остановке автобуса, ко мне подошли два иностранца, кажется из Пакистана, и спросили, говорю ли я по-английски. Я нахально заявил, что это, ежу понятно, само собой. Полчаса они пытались мне что-то объяснить, но им это так и не удалось. Тогда они отослали меня на чистейшем русском по всем известному адресу, повернулись и оставили меня в одиночестве недоумевать: на хрена им английский, если они по-русски так хорошо говорят?
         Почти каждый день я бегал в Интернет-кафе проверять свою почту. Когда денег остался «последний мешок», попросил Сергея - одного из своих друзей по парашютному спорту, рекордсмена в дельтапланеризме - время от времени нырять в «net». Он физик-ядерщик, оказавшийся после раскола Союза не у дел, и не считая левака со всякими электронными наворотами и многочисленных собственных изобретений, целыми днями сидит у своего компа.
         Однажды под вечер приезжаю домой после пустого рысканья по Интернету. Злой, как соседский питбуль Кронштейн и его престарелая  одинокая хозяйка, вдова по образованию. Дочь встречает на пороге:
   - Папа, звонил твой Каюм. Они с профессором сидят около факса и ждут копии твоего паспорта с выездной визой. Беги скорей на центральную почту и отправь.
         Благо выездная виза к этому времени у меня уже была.
         По городу с такой скоростью ехать опасно, потому что можно остаться без водительского удостоверения. Но я ехал. С зятем, профессиональным водителем, за рулем. Копию паспорта отослать удалось.
        Через несколько дней после этого я накупил продуктов и поехал на аэрордром к своим друзьям - парашютистам. Сначала отпрыгались, а потом я приготовил «отвальный» плов. Застолье получилось на славу. Пили за мои удачи, рыдали друг у друга на плече, прощаясь. Спустя неделю, уже дома, я сделал еще один плов для остальных, «земных» друзей. Все повторилось один к одному: опять пожелания, напутственные речи, прощальные слезы. Как все-таки здорово, когда много хороших и верных друзей!
         Когда вновь зачирикали воробьи, плескаясь в весенних лужах, а день заметно удлинился, я получил наконец послание. Это было переданное факсом  приглашение от моего будущего шефа, к которому прилагалось письмо с перечнем требований ко мне и списком операций, коими я должен был владеть в совершенстве. Ну с операциями просто: все делано–переделано многократно, тренировки не нужны. Но вот такое условие: я должен быть глубоко религиозным, регулярно посещать церковь, быть вежливым и доброжелательным по отношению к больным и местному населению.
         Я человек верующий, хотя и не крещенный, а потому креста не ношу и церковь практически не посещаю. Разве что приходилось бывать на нескольких чужих венчаниях. Ну еще, пожалуй, ходил по многим знаменитым соборам, как по музеям, когда оказывался в таких местах, где они есть. Моя вера глубоко внутри меня. Она не позволяет мне лгать, быть изначально агрессивным, брать то, что мне не принадлежит, хамить, быть равнодушным к чужим бедам, отказывать в помощи, если меня об этом просят. Что, этого недостаточно, чтобы жить среди других людей? И какое все это имеет отношение к тому, чем я собираюсь заниматься? Я всегда считал, что религиозные убеждения – это личное дело каждого и никто не должен так глубоко вникать в эту сторону чьего бы то ни было бытия. А вежливым и доброжелательным по отношению к больным и «местному населению» я был всю свою жизнь, независимо от места, в котором это население проживает. Разве это не само собой разумеется? Зачем обитать в среде, в которой ты всех презираешь или сам вращаешься в атмосфере неприязни? И как может врач ненавидеть своих больных? Или работать в коллективе, с которым находится в состоянии войны? Абсурд. Хирурги, как альпинисты, должны быть связаны одним канатом и работать в высшей степени слаженно. Без этого хирургии не существует.
         Но все равно я был счастлив и бегал по квартире, размахивая бумагами. Мои домочадцы, выхватывая и у меня, и друг у друга уже слегка помятые листы, с трепетом, широко открытыми глазами рассматривали написанное на незнакомом языке. Особенно «не нашу» подпись.
   - Все, завтра подаю заявление, - гордо поставил я пока еще виртуальную точку в своей трудовой деятельности на поприще отечественной онкологии.
   - Куда ты торопишься? - мудро заметила жена. - А деньги на дорогу у тебя есть?
         Ну почему я не развелся с ней еще до свадьбы!? Обязательно должна «душить прекрасные порывы». Пришлось увять.
         Со следующего дня я стал ездить по своим друзьям и знакомым в поисках необходимой суммы или хотя бы ее частей. Обращался ко всем, кому сам никогда не отказывал и кого мог вспомнить. Но одни резко обеднели, другие поднялись так высоко, что голоса из низов слышать уже перестали, третьи просто не захотели рисковать. Одна Тамара - старая приятельница по парашютному спорту - нашла сто баксов и отдала мне, несмотря на то, что ее семья далеко не шикует. Добрая душа. И самый старый и лучший друг Генка  наскреб еще двести. Хотя тоже ничего лишнего в доме нет. Ну и куда с такими гигантскими деньгами?
         Каюм позвонил в очередной раз примерно через два месяца. Я обратил внимание на несвойственный ему оттенок прохлады в его тоне.
   - А почему вы ничего не ответили профессору на его письмо? - спросил он меня.
   - Я и не предполагал, что надо отвечать. Я вообще не знаю, что мне делать. Ты звонишь так редко, что все это начинает казаться мне дурной шуткой. Денег на билет у меня нет и перспектив их достать тоже нет. Может быть, он может прислать деньги, а потом постепенно вычтет их из моей зарплаты?
   - Я постараюсь обсудить с ним этот вопрос, но ничего обещать не могу. А вы пока пришлите ему ответ с благодарностью за приглашение.
   - Напишу и пришлю, конечно. А он что, в гости меня зовет? Я же вроде как работать на него собираюсь, - делаю вид, что недопонимаю.
   - Так у них принято. И вообще, забудьте Советский Союз. Здесь капитализм. Здесь другие представления об этике.
         Странно. Мне припоминается, что все африканские страны, обретя около сорока лет назад «независимость», отказались от капитализма и, минуя и его, и даже стадию феодализма, сразу встали на путь демократического развития. И еще мне всегда казалось, что этика на весь мир одна. Но спорить обо всем этом с Каюмом я не стал.
         Письмо с благодарностью я, разумеется, послал на следующий день. Конечно же, я был весьма благодарен неведомому пока профессору за любезное приглашение, которое светило мне перспективой дожить свой век не только на тот ежемесячный плевок в морду, который у нас называется пенсией. 
         Следующий звонок прозвучал в августе. Я к этому времени пришел к выводу, что мой новый шеф не состоялся, и криво ухмыльнувшись моей глупой выдумке с деньгами на билет, забыл обо мне в хлопотах с поисками другой кандидатуры. Занятые деньги я возвратил владельцам. Английским языком заниматься перестал и, скрепя сердце и скрипя государственными зубами, начал снова налаживать видимость отношений с некоторыми говнюками, с которыми успел их подпортить, «сжигая за собой мосты», ибо возвращаться не собирался. Теперь снова приходилось находить какое-то подобие общего языка.
         Я продолжал ездить на аэродром и прыгать, отшучиваясь в ответ на вопросы о сроках моего отъезда.
   - Ты как еврей, - сказал мне как-то один из моих приятелей, имея в виду, что англичане уходят, не простившись, а евреи прощаются, но не уходят.
         Он-таки был прав.
         И вот, наконец, звонок. Каюм сообщил, что профессор согласился оплатить мой билет и пробить визу непосредственно в Замбии.
   «Ура!», - мысленно проорал я, понимая, что на этом все мои треволнения остались позади и даже не придется ехать за визой в замбийское посольство в Москве. Чудо – люди! Как я мог в них усомниться? Недаром я всегда их любил.         
         Я срочно опять насобирал баксов, но уже в более скромном количестве, и даже не побоялся потратить какую-то их часть на приобретение некоторых вещей, необходимых и в дороге, и для жизни на долгий срок вдали от дома.
         Синхронно, и не менее срочно, я вернулся к своему английскому, слегка удивленно отметив про себя, как он быстро забывается в моем возрасте. Как сказал А. Ширвиндт (или кто-то его устами): «Хорошая болезнь – склероз. И нигде не болит, и каждый день новости».         
         В последнюю субботу сентября у нас в Узбекистане проводятся традиционные соревнования ветеранов парашютного спорта, а я давно отношусь к их числу. Отпрыгались. Чемпионом я традиционно не стал. На банкете прозвучала песня, написанная на мои стихи специально к этому дню. Получилось трогательно. Участники благодарили, а на моих глазах поблескивали слезы. Опять меня выталкивали в Замбию, но я вынужденно сопротивлялся, потому что время еще не пришло.
         Ближе к Новому году Каюм позвонил и сообщил, что его жена и племянник, которые собираются домой, привезут мне билет в два конца. Но  если я успешно пройду через испытательный срок, то обратный путь можно отсрочить на год и использовать билет для отпуска. Дата вылета рано утром 2 марта. Однако мне необходимо получить для себя турецкую транзитную визу, поскольку маршрут лежит через эту страну. Для получения этой визы  необходимо съездить в турецкое посольство. Стоит она сорок баксов. Без нее меня могут не выпустить. 
   - Не понял. Кто может не выпустить? - спросил я.
   - Ташкентский паспортный контроль в аэропорту.
   - У меня же проставлена выездная виза. Почему они могут не выпустить, если у меня есть официальное разрешение? 
   - Это – граница. Они несут ответственность за каждого выпущенного в любую страну. В вашем паспорте должна быть виза той страны, в которую вы летите.
   - А что, наши пограничники охраняют еще и чужие границы?
   - Таковы в Узбекистане правила. Когда в Африку летели мои жена и племянник, им без турецкой визы даже в кассе билеты продать отказались.
   - А кассу-то с какой стороны это колышет? Это же коммерческое учреждение. Получили деньги – выдайте билет, и все.
   - Вы сделайте, как я вам советую. Вам же спокойней будет. Я знаю такие случаи.
         Баксов я оставил себе в обрез, но делать нечего, пришлось потрясти мошной. Ближе к отъезду я пробил эту визу. Ее стоимость к тому времени возросла до восьмидесяти. Или только с меня столько взяли.
   «Надо радоваться, - решил я. – Значит, меня оценивают вдвое дороже всех остальных. Добрый знак». 
         Но пришлось занять еще сто долларов, потому что других не осталось, если не считать еще пяти в бумажках по одному. Вот с этим стольником с куцым «хвостиком» рано утром 2 марта 2005 года я и отправился в дальнее путешествие по этапу: Истамбул – Дубаи – Йоханнесбург – Лусака. Я летел за другим образом жизни в другое полушарие, на другой континент, в другую страну, в другой город, в другое окружение и с общением на другом языке.
         Со дня того самого первого звонка из Замбии прошел год и пять месяцев. Если бы моя жена испекла мне в дорогу пирожки, они бы к этому времени уже окаменели.