Сказ 9. Иван и магия

      Ой, хорошо-то как, душевно! Я, бабуль, опосля баньки твоей, словно заново на свет народился… Не то, что в заграницах  энтих: из лоханки с щепоть  и лик себе ополоснут, и руки вымоют, ещё и тело обтереть норовят. И ведь тем весьма довольны, им более не надобно. Во как.
     А снедь тамошняя? Дык, её ж в рот взять противно! Разварят луковицу до киселя и молвят, что энто суп особливый. От него, сказывают, у студиозов в уме просветление и тяга к знаниям зело великая пробуждается. Не ведаю, как оно у ихних студиозов, а у меня от того супа лишь одна мысля в башке сновала: до трактира б добраться. Там хоть мясца спросить можно. Как я о пирогах  твоих тосковал, бабушка, да что там пироги, сгибня бы рыбного иль хоть кашки гречишной, с маслицем…
     Пьют в заморье тоже невесть что: иль воду черну, горьку – кофием прозывают, или в трактирах эль подают. Как по мне, так это пиво худое, разбавленное. И вкус столь же мерзкий, как у тех зелий, коим меня учить пытались. Вот ты, бабушка, когда свои отвары готовишь, чего токмо туда не кинешь: и пауков сушеных, и мухомор, а то и лягву норовишь опустить. А всё одно, твои зелья не чета заморским. И на вкус приятственней, и сила куда как крепче. Ажно до косточек пробирает! 
     Так о чем это я? А, об ученичестве…
     Долго ли, коротко ли, добрался я до этого Хоргвардса, будь он неладен. Стоит громада камена, чудищами изукрашена, а те уродцы хоть и из глыб гранитных высечены, а глазищами всюду за тобой следуют, да сверкают злобно. Ну, мне-то сие не впервой, знамо дело, у нас леший в лесу тож любит корягой с очами обратиться, да страху на путника навести. А вот мальцам тамошним с перепугу иной раз дурно делалось, особливо, когда те страшилища выть принимались.
     Вот значица. Приняли меня там без вражды, но и не сказать, чтоб с лаской особливой. Первым делом вызнали, сколь у меня в мошне, да заставили палочку волшебну прикупить. В лавке у мастера Олливандера, молвят, самые наилучшие палки продаются. Делать нечего, побрёл я к нему, а мастер мне и говорит:
     – Стой здесь. Я чичаз зачну шкатулки с палочками по одной открывать, какая к тебе потянется, ту тебе и продам.
     Куда он указал, туда я и притулился. Мастер давай коробушки отворять, а палки в них лежат, дрожат, даже норовят поглубже в ложе втиснуться. Все ларцы по очереди перепробовали, так ни одна палочка не вылезла. Осерчал мастер, вытряхнул все палки скопом на конторку.
     "Подь сюды!" –  я подхожу. Палки от меня что воробьи вспугнутые, прочь как ломанутся! В угол забились и дрожат там, к стене прилипши. Мастер Олливандер в загривке почесал, поразмыслил и молвит: "Не принимают тебя мои палочки, видно чуют магию чужую."
     Да какая во мне "магия"? Отродясь ничего такого не водилось. Дурь, от-то да! Дурь да силушка молодецкая. Не даром Иваном-дураком с малолетства кличут, дык я то и сам ведаю.
     Вернулся я от него не солоно хлебавши: сколь не бились, а не даются палочки в руки, разбегаются, яко тараканы запечные. Метресса, к коей меня приставили, крепко задумалась. "Как, говорит, тебя магом сделать, без палочки волшебной? У нас все чародейства с нею творятся! Может, есть у тебя что-либо взамен – вещь, что к тебе привычна?"
     Я лоб поскрёб и отвечаю, что, мол, ничего при себе не имею окромя посоха дорожного. Вот, разве что, дубинка… На что метресса мне и отвечает, что, твоя дубинка, конечно неплоха  и к тебе привычна, но тяжела больно. Ею в воздухе руны чертить зачнёшь, так пол замка развалишь. Я даж обиделся малость. Мол, да, неуклюж конечно, но не столь же! А она всё своё твердит: негодна дубина… Ничего не попишешь, пришлось ей посох отдать, пусть на него чары свои ложит. Мож, думаю, и вправду выйдет что путное?
     Определили меня в светлицу, на проживание, а там уже два парня обретаются. Один рыжий, как подпасок в селе соседском, а другой чернявый, точь-в-точь барсук, которого ты, бабушка, по прошлой весне лечила. Рыжего Роней звали. Смотрю: кажись, парнишка неплохой, сдружимся. А другой, черноволосый, тот себе на уме. Сидит, молчит, меня в упор не замечает. Глаза спрятал за стёклышками и не понять, про что думу думает. Пригляделся я к нему – матушки мои, а у него шрам во всю морду! Таких там бретёрами, да дуелянтами кличут. Сиречь – задира и драчун. С ним, думаю, сторожко себя держать надобно, покуда мой  посох не вернут. Дубинку-то отобрали, сказав, что не след держать оружие в храме наук…
    
      Меня и ещё троих парней из стран дальних поначалу решили провести по замку. Хоть и прозываюсь дураком, но смекнул, что это нас удивить желают, трепет в сердца вселить пред мощью заморской, магической. Ну, водят, показывают и то и другое, а под конец стали нас с диковинками магическими знакомить. Афтер фак… нет, как их бишь, а, артефактами.
     Вот, говорят, волшебный горшочек. Скажи ему: "Горшочек, вари!" и из него каша попрёт. Лезть будет, покудова не остановишь. Сколь хошь накормить можно, хоть всех авроров-мракоборцев разом! Оченьно пользительная вещь, сказывают, в странствиях дорожных…
     Я в ответ: на одной каше долго не протянешь, с души воротить начнёт. Вот у нашего царя есть скатерть-самобранка. Стоит её развернуть, так на ней зараз цельный обед образуется! Всё, что только душеньке угодно. И в дороге она сподручнее: и легче, и мягче, нежели ваш горшок. Опять же, заместо подушки сойдёт.
     Тот магик, что нас водил, скривился, но вида не кажет, далее ведёт. Вот, сказывает, диковина из стран арабских: туфли маленького Мука. Коль их обуть, то человек в них за день пробежит столь, сколь иному цельну седмицу ноги бить.
     Я по новой нос ворочу. Наши-то сапоги-скороходы пошибче будут. Вон, Иван-царевич в них за ночь через четыре царства дунул, когда за Жар-птицей гонялся. А на другу ночь – уж обратно возвернулся. И даже не вспотел, во как! На магика энтого смотреть жалостно стало, так он разобиделся.
     "А вот, молвит, меч Годрика Гриффиндора. Маг с этим мечом любого ворога одолеет, сколь бы тот не был искусен. Ибо сила в сём мече необычайная заключена" – говорит.
     Я отвечаю, что сила не в оружии, а в том, кто сие оружие держит. Есть у нас Илья Муромец, тот с булавой не расстаётся. Как-то раз половцы нагрянули, числом без счета. Начали город столичный воевать, уж половину собою заполонили. Вышел супротив них Илюша, да булавушку свою вынул. Направо махнёт – улица. Налево отмахнётся – переулочек. Как в раж вошел, так до вечера и машет, уж один в городке на ногах остался, а всё не уймётся. К ночи, всё ж, притомился, сел на камушек передохнуть, что от терема княжеского остался, да и уснул сном богатырским.
     Охая и ахая, за синяки да шишки держась-хватаясь, стали побитые в разные стороны расползаться, каждый Илюшу по-своему материт. Наши по-русски, а половцы на своём наречии его хают. Илюша-то правых да виноватых не различал, всем перепало от широты душевной…

     Напоследок показал магик ковёр тканный, с рисунком узорчатым. Змеюка крылата там выткана была.
     – Энто – молвит – изображение животного магического: дракона огнедышащего! – и перстом в небо тычит.
     А я спрашиваю: почто это он ледащий такой? Не кормили, что ль? Наш-то Змей-горыныч куда как толще! К тому ж, у вашего одна глава, а наш озорник в три горла пьёт, да из трёх пастей пламя мечет. Почему, думаете, наши ведьмы, бабуленьки моей подружки, для шабашей себе Лысую гору облюбовали? А оттого она и Лысая, что к ним на огонёк Змеюшка заглянул, да после и спалил всю дубравушку, когда цельный котёл зелья оприходовал. Зело крепка бражка оказалась...
     На том и расстались мы с магиком, уж в конец погрустневшим.
    
     На следующий день, с утра пораньше, колокол гремит: студиозов на учебу сзывает. Смекаю, эт завтрак я, сталбыть, проспал. Ну, делать нечего, побрёл с пустым пузом. В день сей первой учила нас магии  сама метресса. Расселись мы за столы дубовы, она и говорит:
     "Ныне учиться станете тому, как заставлять летать то, что само к полёту не способно. Возьмите в праву руку волшебную палочку, взмахните ей над вещью и скажите  Вин гарна лева оса ". По-малоросски, что ль?
     Ну, а я с голодухи зол, бурчу себе под нос, мол, мне никакого волшебства не нать, токмо дайте мою дубинку. Хорошая она вещь, добрая. Я ею разбойничков летать учу. Она в этом деле первый наставник, кого хошь обучит. Хоть так, хоть сквозь стену, коль стенка хилая попадётся.
     Метресса на меня глазом зыркнула, губы в ниточку сжала и цедит: "возьмите, говорит, свою волшебну палочку" и посох мне тянет. Знать, зачаровала его уже.  Все вокруг зашумели. Ещё бы, у них палочки с локоть, не более, а у меня ажно в сажень длинной! Вышел я посох забрать, а метресса мне и молвит:
     – Заставьте взлететь это пёрышко, что у меня на кафедре. Скажите заклинание и сделайте над ним жест своей палочкой.
     Промолвил я , как велено, посошком повёл, а перо лежит.  Пробую другой раз – и сызнова неудача. Кое-каких учеников в зале смех начал разбирать. Я со стыда лицом заалел, слово во весь голос рявкнул, да как взмахну посохом! Дык, не то, что перо – стол учительский вверх взметнулся, да с размаху об потолок. Одни щепки вниз полетели… А стол-то добротный был, из толстых досок… Ученики под парты метнулись, от обломков спасаясь. Ага, укрылись, как же – их парты тоже вослед учительской кафедре в небо потянулись. Шустренько так, клином, аки журавушки. А потом вниз, щепой помятой осыпались. Что там за магия поселилась, я того не ведаю, но с той поры стоило внести в ту залу лавку или стол, как они норовили птицей вольною ввысь взмыть, да об потолок крепенько приложиться…
     Вот. А после было зельеделье. Учить нас пришел прохвессор Сноп. Ну, эт я так прозвал, Сноп, на самом-то деле яво иначе звали: с непривычки и не вымолвить – Сне-йпт. Тот прохвессор собой был черен, словно грач, а ежели очами сверкнёт, то будто гвоздём пришпилит. Перво-наперво он нас обозвал дурно: мол, мы все неучи тупоголовые и коль хотим познать высокое искусство приготовления зелий, то надлежит нам жадно внимать каждом его слову. Я фыркнул, припоминая, как ты, бабушка, у очага свои отвары готовила: меж разговором и шутейно подчас. Он на мой фырк взвился, что оводом ужаленный телок.
     – Кто там такой умный – молвит – что надо мной смеётся? Выйдь сюда, да покажи, сколь ты сведущ! 
     Ну, я вышел, стою пред ним, травки сушенные разглядываю, что на столе разложены были. Вспомнил, как ты отвар для Настёны прыщавой варила, простенький такой, помнишь? Вот, а средь ученичков там была одна девица, тож вся в пятнышко. А мне ведомо, что она чем токмо не сводила сыпь на лице, даже колдовать пыталась. Апосля того магичинья, нос ей на место сама метресса возвертала, всё утро провозилась.
     Дай, думаю, сготовлю для неё отварчик. Покопался в травках. Знакомые есть, но мало. С горем пополам набрал всё, что надобно. Там лишь лапок лягушачьих не нашлось, так я заместо них другие сунул, тритоньи по виду. Стою, варю, а энтот Сноп меня пытает: кто я, да откель взялся. Так и так, говорю, я – Иван, бабы Яги внук, прибыл из лесов Славянских.
     – А, – молвит он – знаю я энту друидку-Ягу. Всё знахарством обходится, без магии.  А ты, сталбыть, маглорождённый?
     Ну, я и осерчал:
     – Не след столь непотребно сказывать о бабушке моей, дураидкой обзывать! И меня наглорождённым кликать не дозволю!
     А сам в то время, покуда отвар прел, меж ладоней стебелёк какой-то сушенный теребил, ну, чёб руки занять. Токмо апосля проведал, что энто разрыв-трава ко мне попала. Случайно.
     Сноп на мои слова лишь усмехнулся криво.
     – Давай попробуем, что у тебя получилось. – а сам говорит, что цедит. – Что ты вообще сотворить пытался?
     – Отвар от прыщей. – отвечаю.
     – Вот и славно! – и подзывает ту самую девицу. Зачерпнул ковшом из котла отвара и повелел ей лоб себе смазать.
     – Не боись, ежели рога вырастут, то я их тебе сам выведу! – молвит ей, а сам смотрит пытливо, как отвар себя покажет. Ух, и доброе зелье вышло! Дева токмо провела пальцем смоченным, как лоб враз чист стал, аки у младенчика, ни пятнышка. Сноп и говорит:
     – Ежели б ты добавил ещё толику магии, то действо крепче гораздо стало. – и тянется своей палочкой к котлу.
     – Не надо! – кричу, а сам руками котёл прикрыл, зелье защищая. Растёртая разрыв-трава с ладошек туда и просыпалась. Варево аж забурлило, посинев. Прохвессор меня слушать не стал, отстранил молча и палкой над котелком провёл, буркнув себе под нос что-то невнятное.
     Хорошо, я в сторонку отступить успел: ахнуло так, что окна повыносило! Учеников вместе с партами об дальнюю стену приложило весьма крепко, коих дажить волоком апосля вытаскивали. А из котелка дым синюшный повалил, да столь богато! Мы едва выскочить успели, как им всю залу затянуло. У Снопа от того дыма мантия цвет сменила: была черна, стала синяя с зеленцой. А волос напротив, в желтизну подался. Ранее был что смоль и в облипку, будто корова обслюнявила. А стал ярок аки  солнышко и пушист, что шарик одуванчика.
     Вот, значица, а тот туман зловредный в зале ещё седмицу клубился, никак развеяться не желал. И ничто его не брало: ни ветер из окон разбитых, ни магия. Кто над ним токмо не колдовал: не уходит дым и всё тут! Даже сам старшой над всем Хогвардсом, Дубыль который Дор, пробовал-трудился, а зряшно.
    
      Ещё учили нас на мётлах летать. Мол, каждый уважающий себя маг, должон уметь сие. Они дажить игру забавну удумали: на мётлах летают, да по мячам со всей дури лупят.
     Ну, дали мне метёлку, взгромоздился я на неё и полетел. Вернее, это она меня понесла. Куда ей вздумается, туда и правит, меня слухать совершенно не желая. Вцепился я в метловище, а в уме одно: не сверзиться бы! Высота-то, ого-го, самую малость ниже облака стоячего. Метёлка моя трясётся, словно её лихоманка бьёт-колотит. Я сразу вспомнил, как Фёдору-царевичу в подарок лисапет аглицкий привезли, мужики наши его ещё костотрясом прозвали. Так на энтой метле трясло не хуже. Да оно бы и ничего, будь зад мясистее, а у меня ж одни мослы… Не единожды вспомнился мне твой, бабушка, ковёр-самолётик. Вот ведь вещь, не чета помелу с рукоятью занозистой – мякенько, уютненько, да спокойненько. Когда меня на твердь земную возвернули, я им всё высказал – и про них, и про их мётлы… ну, когда вновь разговаривать смог.
    
     В последний день повели нас к самому заветному месту Хоргвардса – кристаллу амулетному, магическому, что ышшо от основателей остался. Построили гуськом и наказали проходить мимо энтой каменюки, палки свои к ней протягивая. Мол, ежели подёргиваться зачнут, то добром, знать признали вас отцы-основатели.
     Идём. Я вместе с прочими новиками свой посох вытянул, а он вдруг как задрожит! Прям из рук так и рвётся, ажно ходуном ходит. Ну, он-то ученических палок длиньше, к кристаллу ближе дотянулся, вот его и тянет сильнее гораздо.
     – Ой, матушки! – кричу. – Не сдержать мне его, помогите кто-нибудь!
     Токмо зряшно горло драл: посох как дёрнулся, как из рук выскользнул, да в камень тот что твоё копьё ударил. Последнее, что я узрел, дык энто как кристалл осколками разлетелся.
    
     Очухался – в ушах звон стоит, сам сижу у края ямищи огромной, что от Хоргвардса осталась. По сторонам ученики да маги на деревьях качаются, словно бельишко для просушки вывешанное. В себя придя, Дубыль который Дор, с метрессою перекошенной взяли меня под белы ручки, да к самой границе препроводили. Настойчиво пожелали пути доброго до порога родимого, да слёзно молили в дороге надолго не задерживаться, особливо близь ихнего государства. Вот так я и вернулся, без дубинки да без посоха.

Что? Конечно, новые сделать не сложно, токмо зачем?
 
В неметчину идти, в Дурмштанг тамошний, ещё обучаться?!

     Да нет, я не спорю. Завтра ж и отправлюсь, коль так надобно.
    
        ...Тока поведай, бабушка, а ентот Дурмштанг-то… Он-то тебе чем не угодил?
    

 

19.11.2010.