Летописец

Как мне, рабу божиему, вечному иноку  все это в ум взять? Беру перо в руку, а мыслями совсем не там, где надобно бы.  Далече блукает разум мой, разбредаясь смиренными поломниками на четыре стороны света. И  блазница мне - поломники те и у стен Иерусалима, и в далекой Индии, а то возомню себя древним греком или славным римлянином.То возмечтается мне - я в городе, уставленном соборами с крышами как шила, коих не утаишь в голубом мешке неба, или  у ступеней китайского храма с драконами вместо охлупней. Как в волшебном сне пребываю. 

 Струится песок в стеклянных колбах часов, перебирая песчинки, аки монах чётки. Бесовские мысли лезут в голову. Оплывает, слезясь, свеча. Время то ползет черепахой, то мчится оперенной стрелой, не ведая пределов. Собственную тень на стене принимаю за  царя Ирода. Прикорну на топчанчик – и отлетаю в страны и времена неведомые. Сны с явью путаются. А намедни у знахарки …  зелья принял, так  и вовсе отлетел  в пределы неведомые. Глянул на неё, а то не она, а   - царица   Савская. Недаром,знать, баяла: примешь отвару, побывашь  и в неведомых временах, и в странах нехоженых. И как в воду глядела, ведьма. Не даром  бесноватый, как застоялый жеребец, канонник  к ней присматривается, докладывает епископу,   глаголя про её проделки. Но не католик я-православный. А ведьма эта мне про своих недругов литовских поведала . Объявили они охоту на болезную, слухи распускают, что она по деревням коров портила, посевы ржи изводила приговорами да бесплодила тамошних баб. Ну а уж бредни про полеты на метле при помощи обмазывания телес жиром младенцев-обычное дело. Начитались иезуиты Шпрингера с Интситорисом...

Да и я -грешен, не скрою. Даже стеклянные колбы, пережатые в осерёдыше осиной талией и те кажутся не подобающим немалым годам моим  образом призрачной девы. Танцует дева, кружа  юбками, похохатывает, звеня монистами.   

Шибко много начитался я манускриптов да кож исписанных  уставным письмом. 
Сбивают с толку все эти «аше» «оше», юсы с ерами глаза застят, голос архиерейя ерихонской трубой возглашает «Отче наш!» - и рушатся стены Илионские моих грез, а  хотелось бы мне писать обычливым языком, каким изъяняется люд на ярмарках.
Рука ведет «глаголоаше же», а в ушах  звучит  «бають», «гуторят», «балабонять». Мамин  разливистый  голос зовет, напевая о подвигах богатырей, красной деве в когтях  огнедышащего змея,  набаюкивает о говорящих зверях и исполняющих желания рыбах. Татарин, не спеша выпустить из  толстых пальцев серебряную монету, торгуется за отрез льняного полотна, перемежая исковерканные русские слова с неведомыми. Чухонец, оглаживая  бобровый мех,  напевно толдычит на своем.  Каркают промеж собой вороним граем, два надутых купца из Гамбурга. Как выразить все это?

Входит раб Божий Лексий.(Алексей Коул):

Приветствую, уважаемый!
Как раз собирался Вам отписаться – да Вы опередили. Очень уж ваш стиль понравился. Близок он мне. Кстати вопрос: а с какой исторической эпохой Вы соотносите свой стиль? 16-17 век?

Летописец: Лексий,очнувшись однажды от приятия внутрь отваров, приготовленных живущей недалечь от мово скита в трухлой избенке на озере Кругленьком Марфы -травницы, я обнаружил себя в веках и местах совсем иных. Так что трудно сказать - какой век. Скиталец я. Как приму отвару-так и начинается- то ветхозаветные Авраам с Саррою, то римские легионеры, а то Иоанн Богослов на острова Патмос, будто я и есть.
Добрый странник, Лексий, раб безмерно, что посетил ты мою келию монашескую. Как раз решил немного отдохнуть от переписывания Четьименей.да и у моего внучка -соломенна головка. Ведь дочь моя наполовину шляхетских кровей, а почему - отдельный о том сказ.Тут ведь не стиль-тут вся моя судьбина, приключения в энтом и иных мирах.Мирро да ладан хороши. Но и зелья Марфуки-колдуньи весьма пользительны в делах наших -страннических.


Входит длиновласый инок и поротягивает кожу сос толбцами стихов и надписью  «Костёр в ночном лесу осеннем» (Шёлковое Сердце)

Летописец: Если сердце шёлк, а не волк, то и странник мудр. Ибо сердце-дом вселенной. В ём звезды роятся, планеты кружаться. Всё в сердце и правда и кривда и весь мир. (Читает):

Её ладони-паутинки
Нежнее лучиков рассветных.
О, воплощенье грёз заветных!
О, как светлы души тропинки!

Это прям как про мою шляхетскую любовь от коей народились дочери и внучата.Злато-колосистые волосы, взгляд васильковый.

Шёлковое Сердце:Какая красивая рецензия!)Спасибо, Юрий, огромное!)

Летописец: Да , так меня и кликай, отец Юрий, или просто старец Фома. Это в миру я Юрий, а в постриге и схиме Фома.Пиши- в каких краях бывал кроме окрестностей Пскова-града, каких людей видел, о чем разговор держали? Все ли они слышали про град Китеж на Дне Светлояра-озера? Ну а ежели нет, то и ладноть. Мы то слышали и слышим. Звон со дна идет до сей поры. Но к делам земным...Сходи -ка на базар.Ю,купи козьего свра да хлеба. Вот тебе медных денег, да пару серебрушек.(Шелковое Сердце выходит из кельи). Как раз во время принесли вы, Лексий, пучок восковых свечек. Мои то совсем догорели. Сидеть бы в темноте. Пишите, что там в вашей обители, не свирепеет ли игумен? Хватает ли кож для переписывания Священного Писания. Я сейчас как раз сюжет о волхвав переписываю из евангелия от Иоанна. Одно умиление.А тут рисовать взялся на полях красочками из цветных прибрежных глин, к тому же наш игумен передал мне фарфоровый кувшинчик с китайкой тушью, выменял во Пскове на базаре за монастырский мд. Вот я и рисую. Вола с аккуратными рожками, бо на чёррта не был схож, осла с ушками, Марию, звезду Вифлиемскую над яслями, Младенца с ручками и ножками -всё всё как есть, как было на смом деле....

Раворачивает принесённый Лексием свиток.Чиаиет. Обмакивает гусиное перов чернилку, скрипит пером, склонив голову, пока образованная пламенем вновьзажжённой свечи тень Лексия недвижно чернеет на стене келии .
Рецензия на «Звездный камнепад» (Павел Сергеев 1)

Брат Павел, и ты весьма вовремя посетил меня. Сегодня, как я уже отписал Лексию, я занят переписыванием Евангелия, а вчерась как раз поле того, как карась на уду клюнул на озере Кругленьком, и испёкши его на костре я съел его с краюхой принесонного крестьянином Прохором хлебца и запил водицей студёной из студеного ключа, довелось мне копировать Апокалипсис. Со строк о Звезде Полынь. Страх обуял. Да ведь и про Ангела снимающего печати не лучше. А што про петырёх коней говорить. Для передыху пошёл я на конюшню , Гнедка овсом побаловать, гляд-а на нем всадник с косою. Да и сам он не дать ни взять -Конь блед, раздуёт ноздрю, копывтом роет. такая блазь. Провда, коса в руках Костлявой оказалась всего лишь литовкой, коей выкашивал я намедни, под звяк медного колокола моностырские клевера.А то пойду к Марфутке тяпну зелья запретного- и пошол шляться по иным временам...

Лексий, присаживась на крайтопчана:
-Экий Вы путешественник по временам да эпохам – аж завидно! Кстати будет желание посетите проповеди великого Августина, да заодно небезынтересно было бы послушать Ваше мнение и о вдохновенных речах преподобного Бернара Клервосского.
 
- С Бернаром мы на нарах монастырских время коротали, а с Августином в августе тары-бары о Небесном граде вели.Блаженные...Токо начнешь баять с Августином, как будто тина с тебя спадат. Мил он был и в Милане и за его пределами. Истов в молитвах и следовании вере праведной.

-Ой, Вы наверное хотели сказать что с преподобным Бернаром Вы к таинствам "молчальным" в яме глубокой преощались, да вкушали с ним просфоры и то лишь по кусочку да и те токмо по праздникам велики, престольным!
 
-Спасибо, что правишь речи мои неразумные. В голове-то ералаш-там Бернар, тут сербернар, там - кони Армагеддона, тут Сикстинская Мадонна. Травки немного память прочищают, но страрость -не радость, как пойду ковылять вокруг кельи косточки похрустывают.Много подвигов совершали христовы воины.Грех-не поним всего, а что-то ежели и приблазница, то как в тумане -окияне.
 
-К слову о воинах: просьба! Гляньте у меня в самиздате(альмотеранах"Еретик"-Летописец) фаил "...пока без имени" - прозывается. Текстик маленький совсем, но Вам, мыслю - гляниться!
 
-Договорились, инок-любые палимпсесты и всякие там инкунабулы-хоть и грех в руки брать-тянут. Зараза это. Да и во многой мудрости много печали. Прав Екклезиаст. А вот выйду на вольный воздух , гляну. как облака на небеси кучатси и мимтся-ангелочки роятся, а срель них моя шляхетская любовь- Анна-панна моя.

Возвращается Шолковое Сердце.Протягивает козий сыр, хлеб, овощи.

-За Псковым совем другая жизнь и быт иной. Люди разные: нищих да блудных много, обездоленных да юродивых. Но счастья много было у людей тех, ибо не хлебом единым сыт человек.
 
-Псковитяне люд вольнолюбивый, кто от поморов, кто от вятичей с кривиячами да родимичами ведёт своё первоначало, да и викингги здесь примешались свей берсёрковской кровью. Буйны бывают на площадях, непокорны, как описанные нестором-Летописцем древляне, коим мстила Ольга, насылая птиц с огенной потравой на их дома. Я переписывал как-то эту летопись, совсем позеленела от времени, плесенью покрываться тсла, пришлось расчищать да просушивать кожи, канители было, если бы не отрок Семеон,помогавший в монастырской библиотеке, вообще туго бы пришлось.Он ныне в Мирожском монастыре подьячим.

-Про Ольгу и потраву слыхивал. Слухи быстро разлетаются... особенно по Руси.)

-Вот и я про то. А как древляне сами себя в ивовых Мокошах, орбмазанных глиною жгли не слыхивал? Истинно чудные дела язычников! Плели Мокошь на вроде большого сарая с руками головой, ногами, обмазывли глино, обливали дегтем, заходили все деревней и поджигали. Все за веру ситинную. А мы говорим старообрядцы-самосожженцы в скитах. Даве я одну книжонку перечитывал-старсти мордасти. Армагеддон Древней Руси-не иначе.Кой как молитвами да пустырником с аверьянкой успоился.

Лексий собирается вместе с Шолковым Сердцем.

-Спасибо, калики перехожие за хлеб соль, разговор позадушевный.

-Это ж рази вканый жемчуг словес узрочных, так, навеянное вравздробь...

-Лексей, не прибедняйси! Все в навродь палимпсестов.Тут же пордьячиеп подчищают, если што не так.  Еще раз спасибочки за свечи восковые и добрый разговор. Можно и далше баять-гуторить.

Лексей, крестясь на образа, бия поклоны на выходе вместе с Шолковым Сердцем:

-С человече добрым, да пастырем славным, что о детушках своих горемычных печоться аки пчёлка справная, завсегда рады мы побаять-покалякать. Да за серость нашу со убожеством – прощеванья просим да поклоны бьём. Коль не так чего – не держите сердца, уж оставьте нам нераденье наше не примайте на душу, то скудоумие наше.