Кусок пергамента

  Я родился не в своё время, не в том месте, среди чужих. Мать мою звали Заремба, отца Афинокир, мы были Повелителями Вселенной.
  Вселенная простирается на много миль, но в конце концов окружена цепью гор, за которыми, как известно, ничего нет.
  С малых лет уклад нашей жизни не кажется мне моим. Удел моей семьи - наслаждение. Удел остальных - а их тридцать шесть миллионов, не считая рабов - труд и смирение. Я же не отдаю должного ни первому, ни второму, ни, тем более, последнему, а ведь это наши Вседержители, Божества, и без них Вселенная просто прах.

  Прежде всего я узнал тяжкий труд, ибо наслаждение не бывает подлинным без памяти о времени проведённом вдали от него. Таково слово наших мудрецов. Мальчиком я был отдан в сырую каменоломню и едва не умер там, стараясь во все лопатки, дабы не ударить в грязь лицом перед остальными. Мы добывали алмазы. В шесть часов утра кнут бригадира загонял нас под землю, где было не разогнуться, а спустя двенадцать часов нас полумёртвыми вытаскивали обратно. Питались мы мясом собак, они же питались нашим, раскапывая могилы. Нам было всё равно. Ползая в темноте, мы извлекали из земли звёзды для нашего неба. Так, во всяком случае, нам говорили. Труд во Вселенной повсюду одинаков - он невыносим и священен.

  Учиться смирению я был послан на скотобойню, где жил со свиньями, погружая лицо в кормушку, валяясь в нечистотах. Мудрые говорят, нет ничего лучше смирения, и сразу после рудника я готов был с ними согласиться. К тому же свиньи и прислуга, если пребывают в сытом удовлетворении, не склоны к насилию; кормили же нас на убой. А дабы уязвить меня похлеще, стражники, приставленные ко мне отцом, мочились на меня с пьяным хохотом.
 
  В дальнейшем я принуждён был лишь наслаждаться. Наслаждение обязанность моей семьи - такая же, как обязанность усмирять непокорных или содержать начальные школы для девочек. Нет наслаждения, которым мы могли бы пренебречь. Избегая одного, мы рискуем, согласно закону, лишиться их всех на долгое время. Законом же определён список наших удовольствий, многие из которых не являются таковыми. Взять пункт сто сорок четвёртый - поедание сердца и печени врага. Тысячу лет назад Вселенную раздирали силы тьмы, и съесть сердце врага значило утолить жажду мщения, а ещё удвоить и утроить собственные мощь и отвагу. Но сегодня, когда небо миллионом глаз благосклонно взирает на нерушимый порядок, а врагов нет как нет, мы принуждены вкушать мясо обыкновенных преступников - обряд бесполезный, сколь и отвратительный.
  Или бесконечные оргии с тысячями наложниц, с реками выпитого вина, с пленительными афродизьяками. Должен сказать, мы уже не так сильны и выносливы, чтобы посвятить этому хотя бы день. Лишь в древних рукописях читаем мы с завистью о месяцах разгула, когда Вселенная содрагалась от танцев победы и могучих соитий. Мы же, вкусив подкрашенной воды, расцеловав десяток девственниц и, пройдясь хороводом под гром тамбуринов, чувствуем усталость во все мышцах. Поистине, чугунными головами и сердцем из каучука обладали наши славные предки.

  Но настоящим наказанием являтся для нас еда. Не проходит дня, чтобы дворцовые повара не выдумали сотню-другую вкуснейших яств, каждое из которых мы обязаны съесть целую порцию. Мы уже похожи на жирных слонов и отводим глаза, дабы не выдать, как мерзко нам зрелище друг друга, а нам несут и несут - огромные дымящиеся блюда, и мы не имеем права не тронуть их.
  И только два пункта кадастра наслаждений не внушают нам ужаса - сон и чтение древних книг в прохладных залах дворцовой библиотеки...