Своя ноша

Алексей Павлович всю свою жизнь любил выпивать. От того и имя своё потерял. Вернее как, не совсем потерял, но только в последнее время Алексеем его никто не называл. На работе обращались к нему просто Палыч.
По утрам Палыч был грустным и мрачным, как дождливое небо. Тихонько сидел в сторонке и курил. Укутанный клубами дешёвой сигареты, был похож даже не на небо, а на тучу. Это нельзя назвать похмельем. У него никогда не тряслись   руки, просто по утрам состояние его души было грустное и молчаливое. А потом он бежал на хутор. Очень скоро возвращался и словно луч солнца в пасмурном небе, его лицо освещала довольная улыбка. Всё потому, что под одеждой  грела душу бутылочка дешёвой барматухи.
Палыч пил и работал, работал и пил, а если не пил, то работал плохо, а когда напивался, то не работал вовсе. Но несмотря на этот большой недостаток в коллективе его любили. Потому что был Палыч не просто душой кампании, а настоящим его центром, вокруг которого  всё крутилось.  Маленький такой, щуплый, с пропитым лицом, но в застолье равных ему не было. Поддерживал разговор на любую тему. Даже если ничего не понимал в обсуждаемом вопросе, всё равно умел вставить слово. А за ним Палыч в карман не лез.  Ему говорят:
- Палыч, ты алкаш.
А он в ответ:
-Когда?
- Что, Когда?
- Трындеть перестанешь?
Палыча спрашивали:
- А что это ты пиво пьёшь?
- Где ты видишь, что я пью?
- Ну, так пьёшь же?
- Это я жажду утоляю.
В ответ на вопрос:
- Ты почему не работаешь?
Он лукаво так говорил:
- Так ты же знаешь, я больше по монтажу. Ну, там где посижу, где полежу.
Основная работа Палыча была на улице, считай, что в поле, и когда он видел на горизонте появившуюся тучку, то с радостью обращался к небу:
- Брызни родной – дай выходной!
И небо его слушалось.
Так шутками-прибаутками он и жил.
Пить Палыч начал рано. В молодости босяковал по родной станице в дурных кампаниях. Там и пристрастился к табаку и алкоголю. Потом пошёл в армию. Возил на УАЗике полковника из особого отдела. Пил вместе с полковником и после этого возил его. Пил без полковника и потом сам ездил. Если были проблемы с ВАИ, то особист его всегда легко вызволял. Тогда, правда, ему сильно доставалось от своего начальника. Потом демобилизация. Попил Палыч на радостях с недельку  и устроился на птицефабрику водителем. Возил на ГАЗоне курочек, да птенчиков. И конечно же пил. Вот едет раз и останавливает его ГАИшник. Дверь машины открывается и Палыч тёпленький, в руки сержанта из кабины вываливается. Договориться на месте не удалось. Потому что Палыч  говорить в тот момент не мог. Оформили его как полагается. Машину  отогнали на штраф площадку. (Благо там ни курочек, ни птенчиков не было). Тогда  вопросы пьяниц за рулём решала специально собранная комиссия. Собирались, клеймили позором и назначали срок  лишения водительского удостоверения.  Приехал Палыч  в районный центр на комиссию. Заходит в большой зал, а там… Всё торжественно. Сидят за длинным  столом, укрытым красной скатертью, человек десять и все с серьёзными лицами. От такой картины Палыч сжался весь, и как будто ещё меньше стал. Во главе комиссии милицейский майор. Мордатый такой. Глянул он поверх очков на Палыча, усмехнулся и говорит:
- Видишь вон ту гирю? И тычет пальцем за дверь. Там стояла двух пудовая красавица.
- Ну, вижу.
- Сможешь её одной рукой пятьдесят раз поднять, прямо сейчас права отдам.
Издевается, - подумал Палыч и говорит.
- Слушай ты, ты мне сейчас мешок муки, али пшеницы, на плечо кинь, так я его домой в станицу вприпрыжку отнесу. А к этой дуре не притронусь, и не проси.
Прыснула тут от смеха вся комиссия, а мордатый майор громче всех. Только сквозь смех и выдавил.
- Две недели тебе, ступай.
Ушёл Палыч довольный.