Omnes vulnerant, postuma necat. часть 1

Он стоял у барной стойки, невидящим взглядом рассматривая содержимое своего бокала. Длинные, черные как смоль волосы, небрежно спадали на угрюмые плечи. Он был одет просто, в потертые черные штаны, светлый реглан, поверх которого была наброшена куртка с капюшоном серого цвета, с каким-то ярким рисунком кроваво-красного цвета. Roses de couleur sanglante , как сказал бы один мой знакомый. В правой руке у него были четки, которые он нервно перебирал, каждые несколько минут останавливаясь, когда доходил до конца (или начала?..), а после, снова начинал перебирать, рассматривая пустым взглядом темных глаз содержимое бокала. Казалось, что в этот миг он находился далеко от шумного бара, с музыкой, и множеством людей, где-то в глубине памяти, в воспоминаниях, или, быть может, в иллюзиях. Кто знает? На исхудавшем и небритом лице застыла гримаса задумчивости, а усталые глаза свидетельствовали о la vie dure . По крайней мере, на столько тяжелой, что она успела оставить неизгладимый отпечаток на его лице и осанке.
Бокал был наполовину заполнен бельгийским виски, единственный в здешних краях напиток, стоящий внимания. Он одним резким движением осушил его, поставив на стойку, и снова уйдя в себя. Это движение было каким-то неуверенным, и преисполненным горечи и отчаяния, будто человек «заливал» какую-то давнюю рану глубоко внутри, и, в то же время колебался, как палач в момент казни.
- Donc, il ne devrait pas ;tre … - прошептал он, едва шевеля губами, затем, словно очнувшись, сказал чистым и ясным голосом бармену: - Можно еще выпить?
- Да, конечно, минутку Дориан, - ответил бармен.
- А мне джин со льдом! – раздался совсем рядом звонкий мужской, или, скорее мальчишеский голос.
Дориан даже не поднял глаз в его сторону и лишь молча уставился в деревянное покрытие барной стойки.
- Держи, Дориан, - сказал бармен.
И в этот миг он глянул на него глазами, преисполненными печали, грусти и тоски. Однако это длилось всего лишь одно мгновение, после чего он снова вперил взгляд в бокал с бельгийским виски, и продолжил перебирать четки.
***
Я вошел в бар ближе к вечеру, когда большинство людей уже спешили домой с работы. Бармен махнул рукой, я махнул в ответ и направился к стойке.
- Bonjour, Monsieur le Mirid , - приветливо улыбнулся он.
- Вечер добрый, mon ami , - ответил я, улыбнувшись в ответ.
- Вам как обычно?
- Нет, сегодня нет. Чашку мат;, и бутерброд. Сегодня встреча…
- Одну минутку, Monsieur.
Я осмотрелся по сторонам, и заметил поникшего человека, сидевшего рядом. Угрюмые плечи, отсутствующий взгляд, спокойные, нежные руки с длинными и белыми, как мрамор, пальцами, одет просто, но в то же время со вкусом. Этот человек буквально приковал мое внимание. На стойке перед ним стояло 8 пустых бокалов, и от него здорово несло перегаром. Лишь только губы едва шевелились, повторяя одну и ту же фразу:
- Donc, il ne devrait pas ;tre…
- Quae eo melius , - сказал я, услышав его шепот.
- Что?? – переспросил он охрипшим голосом, не поднимая глаз.
- Quae eo melius, - повторил я более громко и отчетливо, чтобы он услышал.
- Что вы сказали? – спросил он и бросил в мою сторону испытывающий взгляд.
- Я сказал, все, что не делается, все к лучшему. Старинное выражение, сказанное Вольтером в своей книге «Кандид», 1759-го года.
- Откуда вам знать, – чуть ли не с вызовом произнес он, - что лучше, а что хуже??!
И осушил очередной бокал виски, с грохотом опустив его на барную стойку.
- Вам… Вам, всем, не дано знать что лучше, а что хуже! – выкрикнул он, окинув бар полубезумным взглядом, и снова уставился прямо перед собой, будто над ним сомкнулись волны бушующего океана сознания.
Несколько человек обернулись в его сторону, кто с удивлением, кто с презрением, и сочувственно покачав головами, вернулись к своим делам. Я достал пачку с сигаретами и положил рядом, на стойку. Дориан не обратил на это никакого внимания.
- Вы курите? – спросил я.
- Уже нет, - ответил он на удивление трезвым голосом.
- Правильно, - сказал я, и добавил: - тоже не курю, но пачка всегда со мной. Как вас зовут?
- Дориан, - ответил он сухо, осмотрев меня с ног до головы, будто оценивая мою стоимость на рынке рабов в Кефе (Каффа) .
- Очень приятно. Жерар де Мирид, - представился я.
- Мне не интересно ваше имя, - сказал он грубо и отвернулся, уставившись в пустой бокал.
Бармен принес мат; с бутербродом, и поставил рядом.
- С вас…
- Это не все. Принеси мне коньяк, пожалуйста, а этому молодому человеку налей еще виски, за мой счет.
- Да, Monsieur, - ответил бармен.
- Это последняя рюмка виски на сегодня для вас, Дориан, - произнес я строго, сидящему рядом человеку, но на мои слова он никак не отреагировал, будто даже не слышал их.
 Бармен принес джин и виски. Я осушил свой бокал и, достав сигарету, медленно затянулся.
- Вы же не курите, - бросил в мою сторону Дориан.
- И вы поверили? – спросил я.
- Думаю… - он запнулся, не зная, что ответить, затем взглянул в мою сторону с интересом, пытаясь понять, где допустил промах.
- В этом мире, - сказал я многозначительно, - нельзя верить никому. Даже собственной бабушке.
Дориан с шумом втянул воздух и выпил виски, слегка прищурив глаза от горечи.
- Кто вы? – спросил он совершенно другим, спокойным и уверенным голосом.
- Жерар де Мирид, палеонтолог, архитектор и скульптор. Вы должны были хоть раз в жизни да слышать мою фамилию.
- Да, что-то припоминаю такое… Вы часто здесь бываете? – спросил Дориан, окинув взглядом бар.
- Почти каждый будний день. А вы?
- Я здесь почти все время, однако…
- Занятно, весьма занятно, - пробормотал я, и отхлебнул мате.
- Iniquum mundi , - сказал он с тяжестью в голосе.
- Не вам судить, mon ami, жесток ли этот мир. Мы всего лишь гости, и, рано или поздно, покинем его. Дело в том, что жестокость мира напрямую зависит от нас самих; наших поступков, решений, деятельности и амбиций. Как известно, многие войны, как малых, так и мировых масштабов, разгорались только на основе неугомонных человеческих амбиций. А вы говорите, мир жесток… Люди в мире – вот основополагающая жестокости! Люди и их желания, которые чаще всего ставятся превыше всего остального! Разве можно жить в обществе, где каждый человек печется только о собственном благе? Разве можно нести добро туда, где его растопчут и запятнают? А вы, Дориан, что вы доброго сделали в жизни? Какими поступками можете гордиться и сказать с уверенностью «Да, я сделал этот мир чуточку лучше»? Знаете, что самое обидное?
Я замолчал, переводя дыхание и вытирая проступивший пот со лба.
- Что же? – спросил совсем протрезвевший собеседник.
- Самое обидное, - продолжил я уже на несколько тонов ниже и спокойнее, - что это невозможно изменить. Нельзя поменять вековую структуру. Невозможно изменить направление мысли каждого человека на земле. Один не сможет направить орду, если она, в свою очередь не будет поклоняться ему. Нужно быть Господом Богом, чтобы совершить такое!
Я закашлялся, и, проведя платком по лбу, пробормотал:
- Maledictus eloquentia …
- Не хотите пройтись? – предложил Дориан, пребывая в каком-то приподнятом настроении, что показалось странным.
- Да, не откажусь, mon ami.
***