Помывка

   Мы тогда в бараке жили, рядом с аэропортом. И о том, что где-то там, в центре города, водопровод есть, я слышал. Но вот так, живьем на него в упор посмотреть… Нет, не было такого. Не оборудовали ещё в те времена наши бараки водопроводом.

   Поэтому мыли меня в городской бане. Где в буфете был лимонад. Или сок. Но лимонад – лучше. Потому что сладкий и с газом, пузырьки которого приятно щекотали в носу.
 
   Правда, в баню – это с мамой. И не так, чтобы часто. По выходным, как правило. А так, обычно меня с рук на руки отдавали кому из отцовых приятелей. И мы с ним ехали на шахту.

   Не помню, чтобы на проходной у нас возникали какие проблемы. Видно, начальство знало о таком способе помывки детей своих работников и давало на это молчаливое согласие.

   После того, как мужики переодевались, я вместе с ними топал к аккумуляторной, где все по очереди, а кто и минуя её, получали у молодой, смешливой тётеньки соответствующее устройство, называемое батареей, подвешивали его на себя, подключали к нему фонарик на шахтерской каске и шли дальше, к площадке, на которую приходила клеть.

   Если кто-то не знает, то клеть - это такой промышленный лифт, на котором шахтёры опускаются в забой и, после отработанной смены, поднимаются на поверхность.

   Слышно, как гудит электромотор, с натугой, чуть поскрипывая, идут вверх толстые, матово отливающие металлом и графитовой смазкой тросы. Остро пахнет разогретым отработанным машинным маслом, а если присмотреться через железные прутья двери, прикрывающей зев шахтного ствола, то можно увидеть, как по его вертикальной поверхности куда-то вниз, в самые шахтные недра, с тихим шелестом бежит вода.

  Но смотреть и слушать – не очень интересно. Лучше попросить кого из мужиков, чтобы налил в стаканчик воды, открутив барашек на любом из кранов, что, как воробушки, устроились рядком на  выходящей прямо из стены, длинной трубе. Они-то пьют прямо так, нагнувшись к направленному в бетонный желоб носику. И как только кто наклоняется к крану, так все остальные почему-то начинают смеяться, хлопать по спине того, кто, смешно двигая головой под краном, старается поймать открытым ртом бьющую в дно желоба светлую струю. А те, кто подальше, и не могут достать рукой до стоящей жестким фанерным коробом спецовки пьющего, обязательно говорят что-то типа – «В пьянстве замечен не был. Но по утрам пил холодную воду». После чего все дружно и громко смеются. 

   Мне не достать рукой, а тем более ртом до крана. И я пью из налитого мне кем-то стакана. Вода, такая же, как лимонад. С газом. Но невкусная. Солоноватая и с небольшой кислинкой. Правда, пузырьки – настоящие. И так же приятно щекочут в носу.

* * *
   Уже в училище, когда проходил практику на ремзаводе…
Там тоже была газированная вода. Но уже из обычного, похожего на большой железный шкаф, автомата. Одного из тех, чьи многочисленные братья-близнецы очень часто стояли прямо на улице. Но не у нас. А в тех городах, что значительно южнее Воркуты.

   И там надо было опустить в специальную прорезь копеечную монету. Если без сиропа. Ну, а когда хотелось сладкого, приходилось искать по карманам монетку покрупнее. С отчеканенной на её круглой мордахе цифрой «три».
   
   А на заводе автомат наливал газировку бесплатно. Нажал на кнопку, и побежала в стакан шипящая, солоноватая жидкость. На вкус – точно такая же, как и тогда, у отца на шахте. В уже далеком детстве.
 
* * *
   Ещё немного и из шахтного ствола начинает подниматься огромная металлическая коробка. Сначала только верхним краем, потом всё больше, больше и, наконец, громко звякнув железом, ударившимся при торможении о бетонный край площадки, останавливается.

   Другая, уже не смешливая и пожилая женщина, открывает двери и на площадку из клети - с шумом, гамом и приветственными возгласами, вываливается  отработавшая смена. И среди них - не похожий на себя, но по голосу узнаваемый отец.

   Уже с ним повторяю только что пройденный путь в обратном направлении. Специальный стенд, на который отец вешает свой рабочий жетон, аккумуляторная, раздевалка. Которая буквально через несколько минут наполняется разноголосым гомоном, шутками, смехом и голыми, белыми, незагорелыми мужскими телами. И контрастом - покрытые въевшейся угольной пылью черные кисти рук, шеи и лица с радостно поблёскивающими глазами: всё, на поверхности. Ушел… Ушел уголь «на гора». И сами – поднялись!

   И отец тоже. Уже голый. В одной руке мочалка с мыльницей, другой – осторожно, чтобы не измазать меня угольной пылью, не ладонью, а согнутым локтем – поторапливает. Давай, мол, быстрее. Туда, в другое помещение. Из которого слышны обрывки громкого разговора, смех, шум падающей, с силой бьющей по кафельным стенам и полу воды и какие-то непонятные шлепки, приглушенные закрытой дверью. А как только кто входящий или выходящий оттуда, открывает её настежь, в раздевалку врываются клубы мутного и даже отсюда, от шкафчика с одеждой, чувствуется – горячего пара.

   Но «быстрее» - не получается. Или получается, но плохо. Мешают тапки, одетые отцом мне на ноги. В них, даже стараться не надо, легко войдёт не одна моя ступня. А как минимум, три. Поэтому шагать, поднимая ноги, не рекомендуется. Тяжело, да и тапки, то один, то другой, постоянно сваливаются. Приходится толкать их вперед, как лыжи. Правда, пол раздевалки не снег, но если приноровиться, то ничего, терпимо. Двигаться можно. Но не так быстро, как того хотелось бы отцу…

* * *
   Следующий раз с этими тапками я встретился уже в армии.  И как увидел их - обычные черные шлепки с открытым носком…

   Увидел, и сразу легче стало. А та тревога, что с неприятным холодком легла куда-то в самый низ живота ещё на пересыльном пункте, отступила чуть в сторонку.

   Конечно, оно и без каких вопросов понятно, что армия – не шахтерская помывочная. И за широкую отцову спину, в случае чего, уже не спрячешься. Да и просить кого-то незнакомого, чтобы налил в стаканчик шипучей воды с газом, - не стоит.

   Но тапки… Родные, до боли знакомые и теплые своими воспоминаниями – вот они. Рядом. А значит и ты, - уже не один. А миром с любым делом справиться можно. И с армейской службой, наверное, тоже.

   Вот же они, только руку протяни, - тапочки. Родные…

   Не подведут и не выдадут. А там… Живы будем – не помрем. Если Бог не выдаст, то и свинья не съест. Отслужим!

* * *
   И отслужил ведь…