Сумасшедший Ёси Часть третья

Это началось тогда, во время той войны?-спросил я.
-Да, ответила Мирьям. –Штурм города начался с массированного обстрела , после которого все улицы были завалены трупами. Там погибли целые семьи. Тела убитых потом собирали и хоронили еще несколько недель. Среди убитых были старики, женщины, дети…

Но тогда это никто не брал в расчет. Городское ополчение отчаянно сопротивлялось , первые атаки нашей армии были отбиты и ополченцам даже удалось оттеснить наступавших на восемнадцать километров от города и снова овладеть деревнями, которые были ранее заняты нашей армией. Но потом начался новый штурм и наши части обрушили на город всю имевшуюся у них огневую мощь.
Подразделение которым командовал дядя первым ворвалось на окраины города. Оказывать сопротивление было уже некому- все дома на окраинах были либо разрушены, либо изрешечены пулеметными очередями. Живых в этих домах уже не было. Они либо погибли, либо бежали, кто мог. Все сопротивление сосредоточилось в центре города и когда Йосиф со своим подразделением вышел к центру города из городской ратуши по ним ударил пулемет.
Этой пулеметной очередью был смертельно ранен его близкий друг с которым они бежали от немцев в начале войны, а потом скрывались в лесу.
Пули буквально изрешетили его и умирая он отчаянно пытался ухватиться за что-то лишь ему одному видимое, как-будто то была ускользающая от него жизнь.
Иосиф пытался остановить кровь из ран умирающего друга, но та хлестала как вода из сорванного крана  и он ничем уже не мог помочь другу, лишь обнимал бьющееся в конвульсиях тело.
Смерть друга лишила дядю разума. Когда бой закончился ему сообщили, что возле железнодорожной станции прячется несколько сот арабов и возможно они вооружены.
Он тут же сел в джип и рванулся туда. Оказалось, что там прятались несколько семей- женщины, дети, старики. Были там и мужчины. Сколько было всего там людей дядя не помнил, скорее всего несколько десятков. Все они были беженцами и спасались от войны.
Увидев солдат, эти люди побежали через железнодорожное полотно в надежде спастись в ближайшей оливковой роще.
Но дядя начал расстреливать их из пулемета, установленного на джипе. Он стрелял и не мог остановиться до тех пор, пока у него не кончились патроны. При этом  он не испытывал ничего, кроме злорадства. Он говорил мне, что в этой радости было что-то очень похожее на то чувство, которое испытываешь в момент оргазма.
Ему  хотелось стрелять и стрелять в этих людей и видеть как они падают. –«Мои руки,- говорил он,-  «Будто приросли к пулемету и мы с ним стали одним целым.
-Он сам тебе об этом рассказывал?-спросил я.
-Да, -ответила она еле сдерживая слезы.- И еще он сказал, что в тот миг и потом тоже, он убивал бы их снова и снова, если бы у него была такая возможность.
-Он мстил за друга?
-Нет, это уже было что-то вроде помешательства. Спустя какое-то время  он не испытывал ничего, кроме полного безразличия ко всему вокруг. –«У меня было такое ощущение, будто во мне умерло все живое»- рассказывал он мне. Потом он вдруг стал вспоминать убитых им людей. Особенно ему запомнилась молодая женщина – мать маленькой девочки, которая умирая еще  пыталась закрыть своим телом дочь. Это видение приходило к нему все чаще и чаще и наконец он стал испытывать раскаяние. Сначала слабое, потом все более и более сильное. От этого раскаяния он мучался почти физически. Кроме того, его стал мучать жгучий стыд за содеянное и он старался избегать бывших сослуживцев и всех, кто так или иначе были участниками или свидетелями той страшной сцены.

Он уволился из армии , хотя ему предлагали более высокую должность и стал сторожем на фабрике в киббуце. Ему предлагали стать начальником охраны на фабрике, но он отказался. Он как-будто хотел стать как можно незаметнее.
Угрызения совести мучили его все сильнее и вот тогда у него проявились первые признаки болезни.
Он вдруг ни с того ни с сего начинал кричать и ругаться . Иногда это происходило вдруг, среди бела дня, но гораздо чаще ночью.
Переполнявшие его чувства неожиданно извергались из него в виде грязных ругательств или отчаянных криков- он уже не мог себя контролировать.
Он начал сильно пить и конфликтовать с соседями, которые жаловались на него и пытались приструнить.
Когда соседи пытались это сделать, дядя впадал в ярость и кидал в них все, что попадало под руку.
Он стал ужасно раздражительным и взрывался по любому поводу.
Приступы ярости сменялись у него ощущением полного бессилия  и тогда он чувствовал себя жалким и ничтожным. Он плакал от жалости к себе, потом вспоминал убитых им людей и ему становилось страшно. От страха он мучился не меньше, чем от угрызений совести.
Он почему-то внушил себе, что кто-то из расстрелянных им людей выжил и смертельно боялся встречи с этими людьми.
Страх парализовывал его неожиданно. Это могло произойти в то время как он затягивался очередной сигаретой или пил виски или просто шел по улице.
Больше всего он мучился по вечерам и ночью. Он мог часами неподвижно сидеть в кресле или валяться на диване. Он перестал бриться, редко мылся и менял одежду…
Короче говоря, он стал опускаться. 
На работе его терпели, учитывая прежние заслуги и у него даже было личное оружие.
Однажды, во время очередного дебоша он схватился за оружие и вновь испытал то страшное наслаждение , которое испытывал там, на железнодорожной станции, расстреливая беженцев.
Он открыл стрельбу но к счастью никого не убил и не ранил.
Злобное чувство радости от собственного превосходства стремительно сменилось у него ощущением бессилия и собственного ничтожества. Тогда дядя попытался застрелиться, но у него кончились патроны и он не смог этого сделать.
Вот тогда-то он впервые оказался в психиатрической клиннике. Поначалу это была клинника для солдат и офицеров, но потом туда стали поступать и обычные больные.