Глава 18. Байка о том, как частная собственность..

                БАЙКА О ТОМ, КАК ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ УБИЛА В ЮРОЧКЕ ТИМУРОВЦА 

   - Ребята, я собрал вас, чтобы сообщить гениальную идею – почти по Гоголю начал свою речь Котька перед ребятами, собранными по его просьбе своим верным оруженосцем Юрочкой и  сидящими за доминошным столом около дворовой прачечной. Котька уже мнил себя местным Тимуром с верным рассыльным Юрочкой, а всех остальных – своей тимуровской командой.
   - Нам надо организовать свою тайную команду для помощи людям, а для начала построим свой тайный штаб, – с азартом говорил он, – место я уже присмотрел – бывший садик братьев Губайдуновых, что находится сразу же за двадцать первым домом. Он теперь ничейный. Старший брат помер, а младшего посадили, и надолго. Ну, как вам идея?
   Идея всем понравилась, и ребята тут же отправились на смотрины участка, для чего залезли со стороны улицы Ватутина на забор, примыкающий к двадцать первому дому, и с его высоты как следует, осмотрели будущую строительную площадку. Прямо около забора, на котором они сидели, росли раскидистые яблони, которые хорошо скрывали будущую стройку от посторонних глаз. Левая сторона участка также была отгорожена забором от другого сада – школьного, размеры которого во много раз превосходили садик братьев Губайдуновых, и вдоль этого забора росли высокие вишни. Это также понравилось ребятам. Противоположная сторона участка  упиралась в глухую стену большого деревянного сарая, принадлежащего автопарку и забитого разным никому не нужным  автомобильным хламом, и это тоже было хорошо, значит, туда редко кто заходит, а следовательно не будет любопытных и с той стороны, да к тому же вдоль всей стены сарая росли непролазные колючие кусты. Четвёртой стороной участка была стена двадцать первого дома, на которую не выходило ни одного окна. Единственным входом на участок служила небольшая дверца в углу между домом и колючим кустарником, но Котька заранее осмотрел её и заверил всех, что она наглухо заколочена досками. Посовещавшись, решили строить штаб около кирпичной стены.
   - Во-первых, сэкономим доски на одной стене, а во-вторых, благодаря капитальности этой стены, есть надежда, что наш штаб не завалится от первого же порыва ветра, - словно заправский архитектор рассудил Венька Соланд.
   - А где доски возьмём? – некстати вякнул Юрочка.
   - Да на лесопилке, возле польского костёла, - тут же отбрил его Котька.
   - А гвозди, а инструмент? – не унимался Юрочка.
   - Каждый принесёт из дома, – снова ответил Котька.
   - А…, – хотел ещё что-то спросить Юрочка.
   - А  всё  остальное  будем    решать  в   процессе строительства. Главное, ввязаться в драку, – тут же заткнул ему рот Котька, для верности процитировав кого-то из великих.
Вечером всей тимуровской командой отправились добывать доски. С опаской проникли на территорию лесопилки, но на их счастье сторож то ли спал, то ли и вовсе отсутствовал, и, осмелев, они стали искать доски. Кругом лежали брёвна, кучи опилок, щепок и прочего древесного мусора, но вот нашли и штабели с досками. Горбыль забраковали сразу же. Толстые половые доски – сочли слишком тяжёлыми. Штакетник и тонкие рейки – не надежными. А вот гладко обструганная вагонка понравилась всем, и, сделав десяток ходок, они перетащили весь штабель к себе на участок. По их скромным подсчетам этих досок хватило бы на дачный домик, а не то, что на штаб.
   После похода за досками ребята затаились на целых три дня, ожидая, что на лесопилке поднимут тревогу по поводу пропажи, но всё обошлось, и работа закипела. Молотки, топоры, пилы и прочий инструмент действительно притащили из дома, причём львиную долю принёс Юрочка, полностью опустошив папин ящик с инструментами, и даже кое-что утащив из его мастерской. Из мастерской же он притащил и кулёк с гвоздями, но их хватило не надолго. Стройка сожрала их, как людоед мышку. Тогда, вооружились гвоздодерами,  пошли драть гвозди, откуда только можно. Выдирали их из заборов, из досок, предназначенных на дрова, выдирали и из самих дровяных сараев, чем навлекли на себя немилость их владельцев. Короче драли отовсюду, где глаз замечал заветную шляпку, и где можно было подлезть гвоздодёром, но гвоздей всё равно не хватало. Пробовали искать по улицам, по свалкам, подбирали даже самые ржавые и гнутые-перегнутые, которые потом распрямляли молотками на плоском камне, но гвоздей всё равно не хватало. Юрочка вспомнил фильм «Коммунист», где главный герой, чтобы добыть гвозди для строительства, ездил в Москву к самому Ленину и даже предлагал тому сменять олифу на гвозди.
   - Да, где же мы тебе Ленина возьмём? – брякнул ему в ответ Борька. – А потом, чтобы что-то на что-то менять, надо иметь это что-то.
   - Ну, Ленин, не Ленин, а есть один человек, который может нам помочь. У него можно кое-что поменять на деньги, а за деньги мы и гвозди купим и всё прочее, – загадочно ухмыляясь, сказал Котька и изложил свою очередную гениальную идею:
   - Сделаем так. Наберём пустых бутылок и сдадим Ахмету, хозяину пункта по приёму вторсырья.
   С трудом набрали штук двадцать бутылок, и пошли к Ахмету. Конечно, их можно было бы сдать и на государственном пункте приёма стеклотары, но тогда был риск остаться и без денег, и без бутылок. Во времена Юрочкиного детства правила торговли ещё соблюдали, и ребёнок не мог купить спиртное, даже пиво ему никто не продал бы. Не продали бы ребёнку и сигареты. Конечно, можно было  изловчиться и обмануть, но это могло проскочить, а могло и нет. Скорей всего, продавщица подняла бы шум и вызвала милицию, чтобы та поинтересовалась, зачем малолетним покупателям такой отнюдь не детский товар. По непонятным причинам в чёрный список запретных для детей товаров и услуг попала и сдача винно-водочной посуды. Ребёнок мог сдавать лишь стеклянные банки и молочные бутылки, да и принимались они прямо в магазинах в овощных и молочных отделах, а винно-водочная посуда только в специальных пунктах, и вход туда ребёнку одному без взрослых был запрещён.
   - Вот пусть приходят родители и сами сдают, – отвечали приёмщики, а могли просто забрать бутылки и сказать, – вот придут отец или мать и получат деньги лично в руки.
Короче, ребята решили не рисковать, и пошли к Ахмету.
Кто же был этот Ахмет? Теперь, через много лет, Юрочка понимает, что это был обычный жулик, прикидывающийся татарином и говорящий на карикатурном изуродованном русском языке, частенько делающий вид, что он тебя не понимает. Для Ахмета никаких правил торговли не существовало, особенно если это ему сулило выгоду, и он принимал бутылки даже у детей, но и обманывал нещадно. Внешность у Ахмета была такой же обманчивой, как и его язык. Выглядел он вечно грязным и небрежно одетым недотёпой, а на самом деле мог мгновенно в уме делить, умножать, складывать и вычитать любые числа и делал это не хуже ЭВМ или, как теперь говорят, компьютеров. И, конечно же, он надул ребят, заплатив им за бутылки ровно половину их стоимости. А когда те подняли крик, разыграл свою обычную комедию:
   - Моя твоя не понимает, – да ещё и пригрозил на своём карикатурном языке, – Щас за ухо вас беру, к матка батька веду. Спрашиват буду, чей бутылка? Зачем деньга надо?
Ребята пошумели, да так и ушли ни с чем, но обиду затаили и решили наказать Ахметку за жадность. План опять предложил Котька. Опять прошерстили все чердаки, подвалы, свалки, сараи и свои дома, но всё же наскребли ещё штук двадцать бутылок. Котька и Генка пошли к Ахмету в открытую с главного входа якобы сдавать посуду, а на самом деле отвлекать его внимание. Юрочка с ребятами, обежав пункт приёма вторсырья кругом, оказались в тылу владений Ахмета, где под забором был лаз, вырытый бродячими собаками, привлечёнными запахом костей, сдаваемых Ахмету домохозяйками. Вот через этот лаз Юрочка, хоть и с трудом, но всё же пролез на вражью территорию, и, пользуясь тем, что Ахмет, занятый Котькой и Генкой, его не видит, быстро пробрался к ящикам с пустыми бутылками и стал набивать ими прихваченные с собою сетки-авоськи и мешки. По мере наполнения тары он передавал добычу ребятам. Первую, набитую крадеными бутылками сумку, схватил Гошка и обратным маршрутом побежал к Котьке с Генкой, и хорошо, что поторопился, те как раз выставляли перед Ахметкой последние бутылки и на его вопрос:
   - Это всё?
Они дружно ответили:
   - Нет, нет. У нас их ещё много, но только вы сначала за эти рассчитайтесь.
И пока они так пудрили ему мозги, конвейер по добыче бутылок всё работал и работал. Уже притащили к Котьке с Генкой свои сумки Мишка-рыжий, Борька и Венька остался один Юрочка, но и он покинул вражеское логово не с пустыми руками, а прихватив штук десять бутылок. Так ребята наказали Ахметку за жадность. Но, увы, и этих денег на строительство штаба не хватило. Ведь кроме гвоздей, нужны были петли для дверей и тайных лазов, задвижки, чтобы закрывать штаб изнутри, и замки, чтобы закрывать его снаружи, а ещё свечи для освещения и много других нужных мелочей. Повторить трюк с бутылками больше не удалось. Хитрый Ахмет, видимо, догадался, как его облапошили, и завалил лаз булыгами, а на территории пункта сколотил конуру и поселил там злющего-презлющего пса.
И снова ребят выручил Котька – их неисчерпаемый источник гениальных идей. Днём, пока его батька был на работе, они вместе с Юрочкой сняли с батькиной никелированной кровати подушки, покрывало, одеяло, простыни и стащили волосяной матрац, а на его место навалили старые пальто, плащи и шубы. Затем застелили кровать, как и прежде, словно бы ничего в ней и не пропало.
   Тут надо сделать небольшое отступление и рассказать, что же это был за матрац. А был он особой гордостью отца, так как был, чуть ли не единственным его военным трофеем и, по его словам, привезённым им аж из самой Германии. Частенько выпив дома с друзьями, он на их глазах раскрывал кровать и, обнажив матрац,  хвастался им. Давал пощупать его руками и при этом приговаривал:
   - Да этому волосяному матрацу цены нет. Он практически вечный, на нём ещё мои правнуки спать будут.
   Вот эту батькину гордость и стащили Котька с Юрочкой всё тому же Ахмету. Тот, как водится, опять безбожно их обманул, но данных им денег ребятам вполне хватило, и штаб, наконец-то, был достроен.
Это был тихий субботний вечер. Ребята сидели в своём собственном и обставленном всем тем, что удалось притащить из дома, штабе и счастливо улыбались. Ребята вскипятили самовар, зажгли свечи, разлили чай по стаканам. Сахару клали – кто сколько хочет. Юрочка, жмурясь от счастья, словно кот, прихлёбывал сладкий чай из блюдечка, для верности засунув за каждую щёку ещё по одному куску сахара, из-за чего вид имел весьма комичный, но сегодня ему прощалось всё, и его не трогали. Рядом с ним, подсунув под спинку подушку, пил чай Борька, за ним Котька, который опять что-то выдумывал и при этом активно размахивал перед Венькиным носом рукой с зажатым в ней стаканом горячего чая в подстаканнике. Генка пил чай, сидя на гнутом венском стуле, а Мишка и Гошка развалились рядом на одеяле и хохотали, словно сумасшедшие. Это был вечер  тихого счастья, и, насладившись им, ребята разошлись по домам чуть не за полночь.
   А утром следующего дня шестиэтажный дом гудел, словно пчелиный улей. Скандал вспыхнул в Котькиной квартире под номером десять и пошёл гулять по этажам, словно эпидемия, заражая собой всё новые и новые квартиры.
   - Я тебя породил, я тебя и убью! – кричал Котькин отец, когда утром, проспавшись после вчерашнего, обнаружил под собой вместо матраса всякий хлам и невольно в приступе гнева процитировал классика.
   Где мои пуховые подушки? Всю жизнь собирала. Пёрышко к пёрышку, пушинка к пушинке. Гошка, паршивец, куда подушки дел?! – неслось что-то до боли знакомое из-за двери под номером пятнадцать.

   - Как, нет? Когда сама видала, 
  Как под покровом ночи
  Ты, словно тать, из дома крался,
  Держа мешок в руках,
  И что-то в нём скрывая.
  И мыслю я теперь,
  Что там оно лежало.
  Верни же, Венька-гад,
  Верни его скорее, -
словно древнегреческая плакальщица, причитала в двадцать первой квартире Венькина мама, когда обнаружила пропажу одеяла.
   - Да, что же это такое творится?! То он утром деньги канючит: «Мама, дай денег. Мама, дай денег», - а вечером стулья исчезают. Это присоединила свой голос к всеобщему плачу по пропавшему имуществу мама Генки Сумарина из двадцать третьей квартиры, даже не подозревая о том, что её слова напоминают слова одного героя из весьма известной книги.
   - В глаза смотри мне в глаза! Так, значит это не ты вчера со своей бандой у матери весь сахар спёр? И это не ты самовар умыкнул? И не ты, пока мы в ночную смену горбатились, стаканы с серебряными подстаканниками  увёл. Чтоб сегодня же всё вернул, и месяц будешь сидеть дома. Я сказал! – так опередив на много лет кинохит Говорухина, словами Глеба Егоровича Жеглова и с его интонацией расхаживая по кухне от стенки к стенке, отчитывал своего отпрыска Борькин отец, ныне скромный труженик первого отдела завода «Станколит», а когда-то… Впрочем, не о нём речь, а о том, что скандал докатился и до двадцать четвёртой квартиры, где жил очередной тимуровец Борька Викторов.
А Юрочкин папа никого не цитировал, он просто сказал:
   - Ну что, сынок, опять за старое взялся? Гвозди у меня стащил? Стащил! Гвоздодёр следом свистнул? Свистнул! Инструмент: топор, два молотка, ножовка и прочее слямзил? Слямзил! Ну, а теперь выкладывай как на духу, что вы там за двадцать первым домом всё колотите и колотите?
   Через час толпа пострадавших родителей и поникших строителей тимуровского штаба стояла около неказистого сооружения и гневный Котькин отец, не сумев пролезть в него через узкий лаз, сокрушил одну из стенок, а остальные взрослые разобрали своё имущество и инструменты, но матраса там не оказалось. Только тогда Котька «раскололся» окончательно и поведал батьке правду о печальной участи его военного трофея. Котькин отец, схватив топор, которым он только что сокрушил тимуровский штаб, ринулся к Ахмету. На своё несчастье тот оказался на работе, и вид разгневанного Котькиного отца с топором в руках произвёл на него такое целебное действие, что непонятливость тут же исчезла, а речь стала чисто русской, без кривляний, ну разве что щедро пересыпанная матюгами. Но что такое матюги для бывшего танкиста, дошедшего с боями до Берлина, так сущая ерунда, и пришлось Ахмету расстаться с матрасом за ту же цену, что и купил. Видимо, топор в руках у Котькиного бати сыграл в этой сделке не последнюю роль. На том все и разошлись по своим домам.
   А через неделю, когда все горе-строители уже запросто могли сидеть на попе, а Борьку Викторова отец выпустил из-под домашнего ареста по амнистии, объявленной им самим же в связи с тем, что брага выходилась и настала пора гнать, а крутящийся под ногами арестант только мешал этому, весьма интимному процессу. Тимуровцы снова собрались на своём участке и восстановили порушенный штаб, и даже залезли в него, и немного посидели там, но радости того первого вечера уже не получилось. Она безвозвратно ушла, и было грустно, как на поминках.
   Больше они там все вместе не собирались. Так и кончилось их тимуровское движение, не успев толком и начаться. А Юрочка из всего происшедшего сделал для себя вывод, что если что и разрушит, светлую идею всеобщего братства и взаимопомощи, так это проклятая частная собственность.