Терновый венок

     На комсомольском собрании на меня торжественно возложили терновый венок наставника. Управление приняло на работу сестёр-близняшек Косовых Любу и Надю. Надю на третий участок, Люба досталась мне. Её наставником стала я.
     Комсорг управления оставил меня после собрания, обрисовал ситуацию. Люба из неблагополучной семьи, замужем, имеет двух малолетних детей. Недавно освободилась из мест заключения, где отбывала срок за уклонение от уплаты алиментов. Моя задача, сделать их неё достойного члена будущего коммунистического общества. Многие мужчины уклоняются от уплаты алиментов, но женщина?!
     На следующее утро в десять часов Люба явилась на объект. Любка, если её отмыть и приодеть, очень миленькая, выглядит лет на шестнадцать. Мужики пустили слюну. Я её забрала в прорабку, провела инструкцию безопасности, рассказала, чем занимаемся на объекте, пыталась побеседовать по душам. Глядя проникновенно в глаза, она кивает, вдруг горько заплакала. Выяснилось, Люба три дня ничего не ела. Недолго думая, я достаю свой обед, протягиваю ей. Зубами рвёт бутерброд, давится обжигающим чаем из термоса. Насытившись, схватила мою руку, стала целовать, благодарить судьбу, что ей попался добрый человек, клясться, что изменится. Вырвав руку, я направила её к бабе Груше штукатурить горловины, а сама испытываю чувство глубокого удовлетворения.
     В обед вся бригада подкармливает Любку, она ни от чего не отказывалась. После Витька Зимин проявил сознательность, повёл её знакомить с территорией объекта. Когда вернулись, я при всех  его похвалила, мужики ржут, им палец покажи, засмеются.
     После обеда ко мне обратилась баба Груша с просьбой выписать Любке досрочно аванс. Подкармливать они, конечно, её станут, не обеднеют, но Любе даже не на что купить билет на троллейбус. «А ещё одежу надо, ты видела, во что она одета?».
     Приехал начальник участка и пообещал, что завтра привезёт для Любки аванс десять рублей. И на том спасибо!
     Мы с Любой в разных весовых категориях. Вечером, оставив дочь на мужа, я отправилась по подружкам. Утром еле дотащила недавно купленный чемодан, набитый вещами для Любы. Со слезами на глазах, она душевно благодарит.
     Люба оказалась человеком любознательным: Генка помощник экскаваторщика объяснял ей устройство экскаватора; Митя бульдозерист, устройство бульдозера; Валерка машинист трубоукладчика, устройство трубоукладчика; дядя Коля крановщик, устройство гусеничного крана; Пётр Яковлевич с бригадиром решили закрепить знания, полученные ею от Зимина. По возвращению Любу хвалят за смётку и понимание. Рабочие снова и снова водят её знакомить с объектом. Я не возражаю, человеку надо влиться в коллектив. По окончанию смены Люба, зажав в кулаке десятку и волоча тяжёлый чемодан, отправилась домой.

                ***

     На следующий день Любка не вышла. Взяв в отделе кадров адрес, я на КрАЗе отправилась навестить подопечную. Встретила нас аккуратная женщина в домашнем халате с лицом стареющего ангела. От неё пахнет пирогами и манной кашей. Узнав, кого я ищу, выражение лица хозяйки стало, как у злобного пупса. Я объяснила цель визита. Выяснилось, Люба прописана тут, но живёт у родителей. Они вечно приходят клянчить деньги. Попросив обождать, «ангелок» вынесла бумажку с адресом. Это между Цинковым заводом и Цинковым кладбищем. Там обитают лишь бомжи. Госкомиссия закрыла район для проживания по санитарным нормам.
     Огромный район, с величественными домами, на улицах никого, лишь ветер шелестит бумажками по асфальту. Посередине района на огромных железных столпах плакат «Родина, принимай серную кислоту!» Приходит мысль о конце света. Ищем дом. У входа в подъезд клумба с зарослями сорняка, посередине, как гигантская капля крови, цветок мака.
     Дверь нараспашку. Прихожая, хоть в футбол играй. Потолки высокие, как в храме. Я прошла в гостиную. Мебель собрана на свалке. На колченогом стуле и кривой табуретке у стола с потрескавшимся лаком сидят две дамы разного возраста с  опухшими глазами. На столе треснутая тарелка с объедками, полбутылки мутной жидкости на рваной книжице, с края стола свисает грязный бюстгальтер. У стены облезлая койка. На ней шмотьё. С противоположной стороны диван с лоскутами обивки, вместо ножки кирпичи, рядом дверь с поломанными виньетками в облезлой позолоте. Дверь заперта на корявую ветку. В одном углу куча пустых бутылок. В другом аккуратной стопкой вещи из чемодана. Чемодана нет. В третьем на тряпье сидит Люба, перебирая струны рассохшейся гитары, поёт прокуренным голосом.
               
                Я ученица седьмого класса,
                Пью политуру заместо квасу,
                А выпить хоца, а денег нету,
                На меня лазют лишь шпингалеты.

     Увидев меня, «грации» оторвались от дел. Я спросила, по какой причине Люба прогуляла работу. Любка широко улыбнулась, меж зубами прореха, вчера там был зуб, и сообщила, что она не Люба, а Надя и продолжила песню.

                Продам я юбку, жакет короткий,
                Куплю я квасу, а лучше  водки.
                Прощайте, други, я уезжаю,
                Кому должна я, я всем прощаю.

     – Где Люба? – спросила я.
     – Ты кто? – Вопросом на вопрос ответила старшая «мадонна».
     – Наставник из Водоканалстроя. – Дама в улыбке обнажила зубы. В отличие от псевдо-Любы, у неё не хватает половины зубов через один. Не рот, шахматная доска. Она вырвала у собутыльницы  стакан, плюнула туда, протёрла подолом грязного платья, плеснула жидкости, качаясь, подошла и протянула стакан мне:
     – Выпей, наставник, уважь мать несчастных дочерей. – С трудом сдерживаю рвотные позывы. Дама не настаивает, с улыбкой Бармалея, опрокинула стакан в щербатую глотку. Взяла стул, силой заставила меня присесть и заголосила:
     – Деточки мои горемычные. Оленька, старшенькая. – Она погладила по голове женщину, сидящую на табурете, та не шелохнулась. Оленька замужем за Олежеком. Хороший мальчик, – мамаша ощерилась.
     – Три ходки за грабёж, – лениво подсказала Надя. Мать переключилась на Надьку.
     – Надежда, – мать протянула руку погладить дочь, та лениво отмахнулась гитарой.
     – Любочка, малышка, любимица моя!
     – Малышка! – Комментировала Надька. – На пятнадцать минут младше меня.
     – Любочка тоже замужем. Я Любушку ему с рук на руки передала, как невинный цветок. Она ему деток родила, а он её в тюрьму! – Снова комментарий.
     – Она ж его обворовывала.
     – Не суди сестру, она матери копейку несла. – Мамаша взвыла, я вздрогнула. – Дочушки мои несчастные, я их холила, лелеяла, пылинки сдувала, мухи сесть не давала, они посуду мыть не умеют, чайную ложечку в глаза не видели. Всё сама, сама...
     – Неправильно, – со знанием дела произнесла я. – Надо с детства к труду приучать.
     – Мы ж неграмотные, темнота деревенская, где нам знать как надо, что надо. Ты за Любкой присмотри, поучи её уму разуму. – Она обернулась к Надьке. – Доченька, спой для гостьи Вовину песню. – Та скривилась, словно от зубной боли, но запела:

                Если взять пол-литра политуры,
                Жидкость для ращения волос,
                Триста грамм желудочной микстуры,
                С этого помрёт и эскимос.
                Я же этим только для разгона
                Натощак желудок промывал,
                Добавлял сто грамм одеколона
                И имел желаемый накал.

Мать с людоедской улыбкой обратилась ко мне:
     – Дай на закусь. – Я думала, знаю все песни Высоцкого, ошиблась. Достав рубль, протянула. Заглянув в кошелёк, женщина заметила, что там ещё кое-что есть. И потребовала от дочери, – пой!
     Вдруг дверь, запертая на ветку, затряслась. Крик:
     – Выпустите меня! Выпустите! – Пинки, удары.
     – Там кто?
     – Папка! – Подала голос Надя. – Не обращайте внимания, у него белочка.
     – Белочка?
     – Белая горячка! – Ударив по струнам, она заорала, перекрикивая голос из-за двери:

                Если взять сто грамм аэрозоли,
                Что от тараканов и клопов,
                И добавить жидкость от мозолей,
                Капнуть капли три «…» духов,
                Влить туда резинового клею
                И добавить лаку для ногтей,
                С этого и грузчики балдеют,
                Я же только вижу в темноте.

     – Выпустите, – требую я. – Получите ещё рубль.
     – Вначале рубль! – Мать протянула руку. Вздохнув, я рассталась с деньгой. Желание исполнено. Из комнаты выбежал худой старик с сивой щетиной на щеках, вместо уха багровый рубец. С левой стороны лица выпученный, как у рыбы, глаз. Неприятный тип.
     –Ты кто?
     – Наставник из… – Дедок не дослушал:
     – Общественная организация?! – Он больно ткнул меня пальцем. – Общество должно оградить героя войны от этих горгон. Дочери заперли меня! Ты видела? – Я кивнула. – Они меня бьют, пенсию пропивают, а мне, – голос дошёл до визга, – не наливают! – От крика дребезжит барабанная перепонка. –  Эти фурии спят с Олькиным мужем, а мне не дают! Даже жена! – Дедуля схватил одной рукой бутылку, второй книгу. – Тёмные личности ставят спиртное на самого Достоевского. Он махал перед моим лицом рваным томиком, швырнул его под стол, припал бесцветными губами к горлышку. Жена рванулась к мужу, дедок выставил острый локоть. Жена согнулась, держась за живот.
     – Закрой хайло, старый хрыч. Когда уж ты сдохнешь? – Хрипло произнесла Ольга. – А то свяжу и кляп засуну, чтоб не «…».
     – Я твой папка! Вы, вы слышали? – Он обернулся ко мне. – А я смотри, – он достал стеклянный глаз, протянул мне шарик со зрачком, – я инвалид. – Глазница походила на тухлое варёное яйцо, из которого извлекли желток, но с прожилками крови. Мне дурно. Жена толкнула мужа. Глаз упал, попрыгал по полу и покатился, покатился.
     – Любка, я глаз потерял. Найди, вставь. – Шмотки на кровати зашевелились, показалась заспанная Любка с царапинами на лице, руках и огромным синяком на скуле. Она тупо уставилась на отца:
     – Папка, выпить есть? – Заметила меня. – Ой, здрасте!
Не знаю, как бы дальше развивались события, но в дверях появился крепкий мужчина с пропитым лицом и, подняв вверх две бутылки, закричал:
     – Принёс! Чемодан на водку выменял. – Дедок рванул к нему:
     – Олежек, сынок, налей старику. – На него набросилась жена и дочери, оттащили его, бросили на кучу тряпья. – Это он, он! Олькин муж! Исчадье зла! Калигула современности. Профурсетка мужского рода! – Дедок хватил пустой бутылкой по стене и с «розочкой» пошёл на жену. Я схватила Любку за руку, стащила с кровати, потянула к выходу.
     – Люба, пошли отсюда из клоаки пьянства и разврата. – Совсем недавно я кончила читать Мопассана, пригодилось. Действующие лица замерли, как в заключительной сценки комедии «Ревизор».
     – Что она сказала? – Пьяно пробурчала мать.
     – Любка говорит, мастер жидовка, это ругательство на их языке. – Обрадовалась Ольга.
     – Жидовка? – Повернулся ко мне дед. – Жиды богатые. Они Христа нашего распяли, а душу продали сатане.
     – Да! – Заорала мать. – Я у неё трёшку видела.
     – Жидовка, денег дай, дай денег! – Протянул руку дед. Я уже у выхода. Оттолкнув Олега и волоча за собой Любу, несусь по ступенькам вниз. Улица. Гоп компания за мной. Ближе, ближе. Впереди старый одноухий циклоп с «розочкой» в руке. Не знаю, чем бы всё кончилась, но из машины выскочил шофёр Лёха с матировкой. Увидев двухметрового Лёху, дедок тормознул, на него наткнулись остальные. Куча мала. Пока они друг из-под друга вылезали, я затолкала Любку в КрАЗ, запрыгнула сама. Лёха на месте. Газ! Машина несётся по пустым улицам.
 
                ***

     Всю дорогу, размазывая сопли и слёзы, Люба рассказывает, как мать и сёстры отобрали у неё десятку, чемодан с вещами, избили её и подложили под Олежку, чтоб не кочевряжилась. А папка никакой не герой войны: глаз ему собутыльники выбили, а ухо позапрошлой зимой отморозил, когда по-пьяни уснул под забором.
     Что делать с подопечной? Постараюсь поговорить с её мужем, может примет жену, у них ведь дети. Не согласится? Пойду в профком, выбью общежитие. Долгий процесс. Куда ей деться? У бабы Груши идея: Люба временно поселится в рабочем вагончике. Всё великолепно, если не считать, что начальник отказался выдать ещё один аванс.
     Два дня всё идеально: к началу смены вагончик сияет чистотой, рабочие в благодарность приносят Любе тёплую одежду, подкармливают. Душа поёт, я спасла для общества пропащего человека, вытащила из лап развратников и алкашей.
Завтра выходные. За Любу не беспокоюсь, личность на пути исправления.
      В понедельник в вагончике словно ведьмы шабаш гуляли. Шкафы раскрыты, инструменты на полу, новые комплекты одежды пропали. Люба в дребедень пьяная спит на куче грязной спецодежды. По характерным следам на одежде ясно: у неё были «гости».
Рабочие отказались надеть эту одежду. Смена сорвана. Начальник тут как тут:
     – Кто позволил Косовой ночевать здесь?
     – Мастер! Мастер! – Рабочие указывают на меня. Громче всех кричит баба Груша.

                ***

     На внеочередном комсомольском собрании с меня без почестей содрали терновый венок наставника. Я продержалась неделю.