Новейшее оружие

                И вот я семь недель не брился,
                восемь суток ел грибы,
                я стал похож на человека
                героической судьбы.
                А. Гребенщиков, «Афанасий Никитин буги»

  Утреннее солнце начинало слепить. Я положил газету на тумбочку, опираясь на трость, подошёл к окну, задёрнул шторы, и вернулся к чтению. Что за чудо – эти тыловые газеты! Мягкая сероватая бумага, пахнущая свежей типографской краской, которая так приятно пачкала пальцы, всего один разворот, а главное – максимум информации при минимуме слов. Совсем не то – на фронте, на передовой, где каждый абзац грозил если не смертью, то тяжёлыми ранами.

  В госпиталь я попал месяц назад. Ходил расчищать минные поля. Вооружённый только степлером и бутылочкой корректора, одну за другой я обезвреживал мины, расчищая коридор для планировавшегося наступления. Когда под осенней листвой забелела очередная мина, я встал на колени, осторожно расчистил листья вокруг, и передо мной предстала она – мина-«лягушка». Простенькое оригами – я такие ещё в училище мог обезвредить с открытыми глазами. Решил действовать карандашом, и в этом была моя ошибка. Мина подпрыгнула как раз, когда я собирался зачеркнуть букву, предательски выглядывавшую из смертоносных внутренностей. Меня передёргивало при одной мысли о том, что там могло быть написано. Что-нибудь напрочь сносившее мозг, вроде: «Вы не поверите! Всеми любимый напиток морс, на самом деле является напитком смерти! Откровения филолога, специалиста по латыни.» Помогли тренировка и опыт: я успел закрыть глаза, так что отделался бумажными порезами. Ну и немного везения. Часто такие осколочно-информационные мины начиняли лимонным соком, и бумажные порезы причиняли такую боль, что неопытные сапёры начинали кричать, и их тут же заплёвывали бумажными катышками из трубок вражеские солдаты.
 
  Когда мир опоясала сеть пневматической почты, все радовались прогрессу, и никто не мог предположить, что диктатору из Республики Либрорум вздумается напасть на Королевство Вербосити. Началось с капсул с письмами, которые предательски подослали некоторым ведущим издателям. Многие из них пали от обилия информации, свалившихся на них, другие, более опытные и менее чувствительные к высокому слогу, успели, на радость врагу, эти письма опубликовать. Когда власти поняли, что это диверсия – было поздно: многие граждане либо поплатились жизнью за своё любопытство, другие попали в почти наркотическую зависимость от дешёвых сенсаций, третьи глупо хихикали над вражескими анекдотами в психушках.

  Пневмопочту перекрыли, Либрорум официально объявил о начале войны, и на города посыпались с махолётов супостата листовки с нервно-паралитическими текстами, папки с мелко исписанными тетрадями графоманов, тома бестселлеров прошлых десятилетий в твёрдых переплётах. К границам подступили танки с рупорами, через которые дикторы начитывали стихи начинающих поэтов, и в тылу диверсанты вырывали страницы или выбеливали корректором самые интересные места в книгах классиков, на которых держалась хрупкая власть слова. На оккупированных территориях неприятель выставлял рекламные плакаты своих газет с зазываными заголовками крупным шрифтом, и уцелевшие при захвате люди нигде не могли спрятаться от навязчивых газетчиков. Передвижные библиотеки в тылу еле справлялись, снабжая граждан проверенными изданиями, воины пера записывались в добровольцы, и уходили на передовую.

  Тогда я был ещё зелёным, начинающим писателем, но долг повелевал мне выдвинуться на защиту рубежей моей Родины. Ускоренный курс в училище по владению пером, основы разборки-сборки и подготовке к работе автоматических карандашей, стоявших на вооружении, вводные лекции и немного практических занятий по конструированию и обезвреживанию мин-оригами – и вот я уже на фронте. Здесь в окопах я научился быстро вслепую переворачивать листовки, когда беруши не спасали от завываний из станковых рупоров, я наизусть громко повторял любимые с детства стихи, чем не раз спасал от верной гибели себя и своих товарищей. Я даже был представлен к награждению Железным Пером за дерзкую атаку на позиции врага с карманным блокнотом и огрызком цветного карандаша. Конечно, это даже на метр не продвинуло наших позиций, но нам отчаянно нужны были героические истории для поднятия духа, основательно подкошенного ядовитыми брошюрами Министерства Пропаганды Либрорума.

  И вот теперь я в госпитале. Мягкая бумага газет, книги из стационарных библиотек с засаленными корешками, никаких мин и листовок – все прелести глубокого тыла. Но мне было неспокойно. Я знал, с какими ужасами борются мои фронтовые товарищи, и я не мог сидеть без дела, тем более, что раны от бумажных порезов, как бы они не были страшны, уже почти совсем затянулись. На столе стояла динамомашина с небольшой аккумуляторной банкой и тусклой лампочкой – такой знакомой по землянкам, в которых мы коротали часы между обстрелами и вылазками на позиции врага. Поболтав последнюю спичку в коробке, я достал из кармана больничного халата мятую сигарету, и прикурил. Коробок вдруг навеял воспоминания детства, когда мы с моим другом прокалывали два коробка, протягивали между ними нить, и разговаривали, разойдясь по разным комнатам. Разговаривали… Постойте, да это же!...

  - Сестра! – позвал я.
  Дверь открылась, и в палату вошла дежурная сестра в белом, как чистый лист бумаги, халате, и чепце с вышитой голубым шёлком «альфой».
  - Как вы?
  - Спасибо, хорошо. Сестра, миленькая, принесите мне, пожалуйста, тетрадь в клетку на двенадцать листов. И грифельный карандаш с точилкой.
  - Но оружие на территории госпиталя запрещено!
  - Сестричка, милая, если нельзя простой, принесите хотя бы цветной. Мне кажется, я придумал, как нам спасти Вербосити.

  В конце концов, она вняла моим просьбам, и с разрешения главврача выдала мне и тетрадь, и карандаш – автоматический, с новеньким набором запасных стержней, – и  я принялся за работу. Несколько дней на работу, ещё пару дней на то, чтобы добиться приёма у руководства фронта.

  Опираясь на свою трость, которой я пользовался скорее по привычке, приобретённой в лазарете, я вошёл в кабинет. Главный редактор поднялся из-за стола, на котором стоял грозный сверкающий Ундервуд, мне навстречу, предусмотрительно перевернув бумаги, лежавшие на суконной обивке, и молча крепко пожал мне руку. На петлицах полевого кителя у него блестело по два золотых пера, на голубой шёлковой перевязи висела наградная автоматическая чернильная ручка, наградные планки над правым карманом пестрели ленточками боевых наград. Несомненно, закалённый в боях, начитанный и привыкший бесстрашно просматривать любые бумаги перед тем, как решить, стоит ли обернуть это оружие против врагов, или отправить прямиком в урну – все это можно было угадать хоть по наградам, хоть по высокому лбу, изборождённому морщинами и окружённому раньше времени поседевшими коротко остриженными волосами.

  - Ну, чем вы нас порадуете? Боевой офицер с таким прекрасным послужным списком и медалью Железного Пера заслуживает всех почестей, но, я вижу, вам в тылу надоело, и вы рвётесь в бой?
  - Так точно, господин Главный Редактор!
  - Ну, к чему такие формальности, сынок? Зови меня Валмир. Договорились, Агон?
  - Договорились.
  - Тогда – к делу.
  - Не буду пытать вас ненужной информацией, - Валмир при этих словах только легко иронично улыбнулся, и я продолжил, - Представьте, что информацию можно передавать прямо в самую гущу врагов, минуя бумагу, за исключением экземпляров для чтецов, не рискуя пилотами махолётов, и не полагаясь на неповоротливые рупорные танки.
  - Трудно такое представить, но… продолжай, сынок. Ты меня заинтересовал.
  - Вот здесь все изложено, с чертежами и приблизительными расчётами. Конечно, нашим конструкторам придётся мои идеи немного доработать, рядовым писателям и корректорам нужно будет поработать над материалами, да и сама реализация плана рискованна – во вражеский тыл придётся посылать, возможно, сотни инженеров для проведения коммуникаций, но мне кажется, что эффект применение этого оружия окупит затраченные усилия сторицей.

  Валмир взял тетрадь, присел на край стола, и бегло пробежал глазами первые страницы. Суровые его глаза вдруг осветились радостью, он по-мальчишески подскочил ко мне, и затряс мою руку в крепком рукопожатии:
 - Братец, да это же – настоящая информационная бомба, которая снесёт половину Либрорума, и пепла не оставит! Я сегодня же рапортую о представлении тебя к ордену Чернильной Ленты первой степени! Как назовём это оружие? Я предлагаю назвать в твою честь – Агон-1.
- Служу Отчизне всеми словами! А насчёт названия – увольте, не слишком ли много мне почестей? Пусть назовут как-нибудь просто: вот, хотя бы дестиносоно, или дестиновокализ.
- Ценю скромность! Будь по-твоему!
                ***
  Армия ещё отступала, когда в сверхсекретных мастерских ковалось оружие победы, потом сотни инженеров, самоотверженно рискуя жизнью, тянули коммуникации в глубокий тыл врага. К подготовке боезапаса для дестиносонов привлекли самых коварных писак; целые легионы чтецов и операторов проходили подготовку к использованию разрушительных текстов и курсы по личному предохранению от смертельных последствий вникания в смысл прочтённых военпроизведений. И вот, наконец, настал тот день, когда по всей линии фронта, и глубоко на территории неприятеля солдаты и штабные офицеры обнаружили у себя в окопах, на столах своих кабинетов, и в уличных стеклянных красных будках, выросших за ночь будто по волшебству, небольшие чёрные ящики опутанные проводами, и с подозрительным рожком на никелерованных крючках.

  Сапёр со знаками отличия Желтопрессинского Гвардейского полка Либрорума по-пластунски подполз к темневшей коробке, проверил на отсутствие бумаги. Он уже собирался, было, поставить красный флажок и отойти на исходную, когда из недр коробки раздалась трель звонка. Переложив степлер в левую руку, трясущейся правой он недоверчиво поднял рожок, и в замешательстве уставился на два чёрных кружка на его концах. Из рожка донеслось дребезжащее:
  - Алло? Как меня слышно?...