Кажется, все хорошо

Я бреду по самой большой улице города Ярославля. Уже поздно. И рабочий день мой закончен. И домой я не тороплюсь. Поэтому я просто бреду по самой большой и светлой улице.

А где-то Лондон. Где-то Пекин. Где-то Лос-Анджелес. И вроде как принято думать, что там красивее и приятнее жить. И очень хочу в Дублине побывать. Но я в Ярославле.

Справа: бар, кафе, трактир, лотерея, бар, кафе. Слева: салон красоты, ювелирный салон, ювелирный салон, ювелирный салон, мир красоты. В них люди стоят и сверкают от жадности и беспомощности своими глазами. А товар на витринах сверкает в ответ.

И повсюду огни. Много огней разного цвета. Если зажмуриться, но не сильно, а так, чтобы остались совсем маленькие щелочки вместо глаз, как у китайца, можно представить, что смотришь в живой калейдоскоп.

Огни повсюду. И справа, и слева яркие бары и рестораны. Только в самом конце улицы спит в темноте планетарий. И вроде как чувствуешь себя евреем в оккупированной Польше. И вроде как совсем от этого и не обидно.

У меня мобильник очень старый, честно. И в его телефонной книжке около тридцати контактов. Из них: пять незнакомых номеров, один – проверка баланса, есть еще девушка, которой я никогда не звонил и не позвоню, остальные – друзья, которым тоже не наберу, потому что уже месяца три, как я бросил пить. Грустно так, что хочется все стереть. Но телефон старый, и от холода не может включиться.

Я прохожу мимо женщины. Она стоит и пытается застегнуть молнию на куртке. Но у нее ничего не получается. Холодно. И она плачет. Я не знаю отчего: оттого ли что сломана молния, или, может оттого, что у нее нет одной руки. И замедляю шаг. И если бы не народ, толкущийся вокруг, я бы спросил у женщины: «Могу я вам чем-то помочь?». Но я просто прохожу мимо, и она остается позади. Плачет и пытается застегнуть куртку, а снующие кругом люди задевают ее плечами и бегут дальше.

И мне не хочется думать, что я один из них. Тоже с горящими глазами. Поэтому я иду медленно. И вспоминаю причины, по которым не могу позвонить друзьям и напиться сегодня. Одна из них: старый мобильник.

Слева – театр. Наконец-то. Достопримечательность Ярославля, его гордость. Стоит в списке сразу после тысячерублевой купюры.

Тут сегодня людно и ярко. «Горя от ума» больше нет. На очереди – порнуха. Потому и людно. Мы – далеко не дремучие люди. Ходим в театр.

Рядом – кафе, где меня ждут. Мне всегда там рады. Я плачу им деньги. И мне тут нравится: уютно, тихо, темно и недорого. Чашка кофе, ее цена – всего час моего рабочего дня, час моей жизни. Услуга за услугу.

Там, среди клубов сигаретного дыма, я сижу и смотрю в стену. На ней – бамбуковый холст с вышитым Че Геварой. Люблю смотреть на него. Именно на этот холст. Под ним стоит девушка и улыбается. Это все нереально сейчас. Это ведь всего-навсего фотография.

Как-то с другом сидели и пили вино под дождем. И он сказал мне: «Ты вообще радоваться должен, что хотя бы познакомился с ней».

Я и радовался.

Но, ни друг, ни девушка с фотографии никогда не узнают, что люблю я ее, как дочь. Люблю дочь, люблю дочь, ЛЮБЛЮ, КАК ДОЧЬ! Да они никогда не поймут, что я люблю ее, как дочь! Сколько раз бы я не повторял!

А я люблю ее все равно, несмотря на то, что никогда не смогу иметь детей.

Поэтому ты – моя дочь. ДАЙ МНЕ ПРАВО ТАК ДУМАТЬ, ПРОШУ!

Врач сжимает мои «фаберже» резиновыми желтыми перчатками и говорит: «Знаешь, к чему это привело?». Этот врач из той категории людей, которые не могут не дождаться вопроса: «К чему?». Или: «Зачем?», «Почему?». Но я знаю ответ.

Каждый хочет побыть немного доктором. «Я читал в Интернете. К бесплодию, верно?». Врач кивает, проявляет сочувствие. Нет. Не проявляет. Ему все равно. У него миллион подобных пациентов. И он не может сдержать довольного смеха.

«Ты понимаешь, что не сможешь иметь детей? НИКОГДА! Понимаешь?», – продолжает он издеваться. Я говорю, что отчетливо понимаю, и одеваюсь. А потом выхожу на улицу и смотрю на людей так гордо, свысока. И кажется мне, что они как-то могли догадаться о моей проблеме. «Смотрите: я бесплоден!». И много курю, потому что мне теперь можно. А еще: потому что дым лучше воздуха. И газ лучше воздуха. Ассенизация тоже лучше воздуха. Все лучше этого проклятого воздуха!

Я бесплоден. Но размножение – это еще не все. Остается удовольствие.

Знакомство с официанткой – первый шаг. Конечная станция – «секс».

У нее улыбка замечательная. Но у одной моей подруги лучше. И этой подругой я горжусь, несмотря на то, что о ней говорят.

И она, официантка эта, смотрит на меня и улыбается. И сверкает глазами. Но у меня нет времени на знакомство. Я курю и стреляю кольцами дыма в бамбуковый холст. И много думаю. А мысли мои тем временем кричат и пытаются выбраться из головы наружу: «ПОШЛА НА ХЕР! Сама ты уродина, мразь, что смотришь?!».

Три часа ночи. Транспорт спит в депо. Я иду домой пешком.

Посередине моста я останавливаюсь и смотрю вниз. На перилах в этом месте выцарапан крест. Тут год назад пьяный или обдолбанный паренек решил доказать, что он храбрый. Доказать себе и своей девушке, что он – чертов смельчак. Он забрался на эти перила и прыгнул вниз в Волгу. Он не учел, что зимой вода замерзает, – наверное, слишком был пьян или обдолбан. А его девушка стояла на мосту после этого еще очень долго и хохотала, как полоумная, пуская из носа пузыри. Крест на перилах – это памятник на обочине.

Я глажу ледяной крест и иду дальше, и синий речной ветер свистит мне в ухо, шепчет что-то о смерти. А я его не слушаю. Я и так слишком много знаю о ней.

Дома никто меня не ждет. Кот уже давно умер, смирившись с водянкой. В доме моем пусто, потому холодно. И я ставлю чайник на плиту.

Сидя на кухне, я опять много думаю, разглядывая засохший плиссированный пакетик чая в чашке.

Я успокаиваю себя, воображая, что все-таки спятил. Сняв вскипевший чайник с плиты, я выключаю газ, а затем снова включаю его, на этот раз не чиркнув спичкой. Я спятил. Я хочу думать, что это я не газ включил, а воду из-под крана. Повернул вентиль против часовой стрелки, когда надо было повернуть по часовой, и сорвал резьбу. И вода теперь хлещет, затапливая квартиру.

Я усаживаюсь удобнее в мягком кресле и смотрю сквозь потоки вырывающегося газа из горелки. И мне кажется, что это стены так плавятся.

У меня сейчас все хорошо. Я дома, мне тепло, на столе стоит чай с лимоном. А где-то идет война. Может, где-нибудь в африканских или азиатских странах, не знаю, за новостями не слежу. Просто хочется верить, что эти войны там идут хотя бы ради справедливости, а то смысла бы никакого не было.

У меня сейчас все хорошо, честное слово. А если еще ко всему прочему повезет, то меня найдут глупые соседи, когда устанут от запаха газа, разлагающейся плоти и прокисшего чая с лимоном. Так что все нормально, я сейчас спокоен как никогда, и много думаю, стараясь поскорее заснуть в этом теплом и мягком кресле.