Гвинерва в саду наслаждений

Женщина в солнечном свете, застывшая, опираясь спиной о ствол дерева, украшенного плодами, женщина, сжимающая зеленое яблоко правой рукой – это Гвинерва, утонченная дама, изысканная жена короля Артура, прославленного и воинственного предводителя. Ее волосы – золотистые вследствие полуденного освещения, здесь и там на ее коже или одежде – куски яркого света, блики, рефлексы, тени от листьев и (черточками) от веток; прекрасная и желанная – законченная, позолоченная форма.
Что означает ее статичность? Ее замкнутость, законченность, закоченелость? Почему издалека ее так легко спутать со статуей, классической и нетронутой временем (идеально гармоничной – с какой стороны ни посмотришь)? Вблизи же – трепетное тепло, белоснежное запястье (человеческая кожа выглядывает из-под одежды, между кружевом рукава и перчаткой), доверчивая шея, выступающие ключицы, яблоко, прижатое к губам – для суховатого поцелуя; глаза, глядящие вдаль – впрочем, в даль весьма ограниченную: данным конкретным садом, цветущим и отгороженным садом наслаждений, в центре которого, на сверкающем постаменте застыла она, королева Гвинерва; даль ограничена для начала высоким забором, но и его не очень-то видно – за цветущими и плодоносящими кронами сада – сада, которым, по мнению окружающих, стала действительность королевы.
Но действительность, доступная мнению окружающих, отличается от действительности, доступной глазам Гвинервы (ее цепкому и влюбленному взгляду): женщина, идеальный сосуд, для воды, вина, целительного раствора, что она видит? Артура, рассекающего внешний, вещественный мир – сидящего на коне, с пикой в одной руке и роскошным щитом в другой; его королевские мысли, ведущие его и ее за собой. Прижимая зеленое яблоко то к губам, то к груди (украшенной бархатом и жемчугами) – она выглядит особенно здорово, и Артур соглашается с этим, когда возвращается с завоеваний – в свой заповедный, немыслимый, наиреальнейший сад: отгороженный от других не в меру жизнелюбивых (а значит воинственных) королей, от других носителей горностаевых или пурпурных  мантий, от непристойно и постоянно вопящих торговцев, от вселяющих ужас инструментов хирургов, от заседаний ученых коллегий, от пыльной тщеты дорог (исхоженных Артуром вдоль и – потом – поперек), от неупорядоченной (чересчур стихийной!) растительности лесов, от опасностей темноты и незнания, крадущихся по улицам, между домами, через леса, поля, улицы, через души животных и даже людей. Через души тех самых людей, которые могут воскликнуть в исступлении «ни одна из вас не дотронется до моего брата», которые могут единожды и навсегда променять многобашенный замок на чудесный, непостигаемый лес, возникающий непонятно откуда, исчезающий неясно где; через души людей, которые предсказывают: то драконам, то единорогов, иногда – свою ярость, свою непримиримость, свое умоисступление, в конце-то концов. Артур, уставший и запыленный, прислоняется щекой к золотым туфлям Гвинервы, и она отвечает ему теплой и трепетной улыбкой. О, женщина, которая одновременно и прохлада неиссякаемого источника, и согревающее пламя – говорят, что обо всех напастях внешнего мира можно радостно и полноправно забыть – в тот момент, когда даришь удовольствие другому, а другой дарит удовольствие тебе; дама, стоящая в центре сада, этот идеальный, гармонический сосуд – чаще всего она является и сосудом для омовения; о, очищение! – это неразменное свойство воды, неизменная потребность бойца, простой жест, позволяющий яблоням цвести и плодоносить, почкам лопаться, а дамам (даже Гвинерве, осведомленной о жизни вне сада вполне и вполне) рождать себя вновь.