ГСВГ 2

               

   Первый раз лечу на самолете. Подташнивает, особенно в воздушных ямах. Начинаем снижаться. В иллюминаторе – сплошной туман, летим через облака. Потом внезапно, совсем близко, появляются ухоженные, нарезанные кубиками, поля; дороги, обсаженные деревьями. Все аккуратненькое, как игрушечное. Мелькнул сосновый лес, тошнота подступила к горлу от резкого снижения, уши совсем заложило. Толчок. Трясет на бетонке. Мимо проносятся военные вертолеты, мелькают березки и сосны. Остановка.

 Сидим притихшие, оглохшие и от полета, и от неизвестности. Сопровождающий лейтенант (я уже разбираюсь в погонах) с красным околышем на фуражке выкрикивает на выходе фамилии. Мы по - одному выскакиваем, получив военный билет, на трап, а с него – на немецкую землю. Все относительно – земля немецкая, а бетонка – наша. С 1945 года мы – оккупанты. Закуриваем, хотя тошнота от полета ещё не прошла. Холодно. Срывается снег с дождем. Несколько часов назад в Анапском скверике было жарко, а тут…

   Нас ведут к палаткам, разбитым среди соснового леса – санбат или карантинная комиссия. С ходу заставляют раздеваться до пояса, хотя в палатке ненамного теплее, чем на улице. Дрожа, проходим наскоро медкомиссию. Кого-то из Сочи бракуют – триппер. Он этим же самолетом отправится назад. Везет же людям! Нас осматривают офицеры-медики, женщин нет. Бумаги оформляют санинструктора – сержанты. Все делается быстро – через пол часа мы уже, сгрудившись в лесочке, курим, делимся впечатлениями. Холодно. Ноги я уже натер – не умею наматывать портянки. Среди нас крутятся то ли казахи, то ли киргизы в черных погонах, выпрашивают курево. Мы, по – наивности, делимся последними пачками «цивильных» сигарет, о чем потом пожалеем.

 Подходит майор с лирами на петлицах, спрашивает, кто на «гражданке» участвовал в художественной самодеятельности. Я и еще несколько человек вызываемся. Он отводит нас на пятьдесят метров в лесок, каждому предлагает спеть (мне – первому).  ?!  – «Ну, хотя бы «Катюшу». Ну что ж, «Катюшу» так «Катюшу». Пою, скорее, ору, забыв, что за шиворот капает, что настроение совсем не «певчее», он останавливает: «Достаточно, следующий». Из примерно десяти человек отбирает троих (в том числе и меня), Остальные – свободны. Нам диктует номер воинской части и свою фамилию. «Сейчас вы мне не нужны, у вас впереди – «курс молодого бойца», возможно – «учебка». Через пол - года я вас переведу к себе – в Ансамбль песни и пляски ГСВГ…

   !!! Вот это да! Через пол года буду выступать на сцене, а не копаться в каких – нибудь танках или рыть окопы! «Строиться!» - нас загружают в тентованные «Уралы», три или четыре машины выезжают за территорию аэродрома. Мы, вытаращив глаза, рассматриваем убегающий от нас пейзаж. Курим, болтаем, доедаем последние домашние припасы – в основном консервы. Едем долго, около трех часов. Один раз останавливаемся возле берёзового лесочка – «оправиться». Места очень похожи на Новгородские. Только дороги – не в пример нашим – или брусчатка (очень гладкая), или асфальт без единой выбоины.

   Уже темнеет, когда мы въезжаем в ворота воинской части. Летя на Запад, мы сэкономили два часа, поэтому день получился длинным. Мы замерзли, как цуцики, уже проголодались. Выгружаемся. Неподалеку толпятся солдаты в черных погонах, сами, в основном, «черные». Часть, судя по их эмблемам на петлицах, танковая. Нас ведут в казарму, показывают наши койки. Помещение казармы большое, как зал вокзала. Койки стоят в один ярус, на стене – телевизор. Порядок в казарме – идеальный. Всё под линеечку, ничего лишнего: койки, тумбочки, табуретки. На входе стоит что-то вроде маленькой трибуны – «тумбочка дневального». Над ней – «Боевое расписание». Дневальный со штык-ножом на ремне. Оставляем на табуретках возле своих коек шинели и вещмешки, строимся «на ужин».

 Сопровождаемые криками «Вешайтесь, молодые!» заходим в столовую. На ужин – полужидкое постное картофельное пюре и жутко соленая рыба, кажется, хек (со странным запахом). Тем не менее, съедаем все. Нас подгоняет офицер, тот самый, что прилетел с нами из Анапы. Потом в казарме он передает нас «местному» капитану. В казарме полно народу, все с интересом нас разглядывают, как диковинку, Мы сдаем вещмешки и шинели в каптерку, оставляем только зубные щетки, пасту и мыло. По два полотенца (для лица и для ног) заправлены за спинки коек. Капитан инструктирует нас насчет распорядка дня, уходит.

 Нас, «молодых» (в эту казарму попало человек двадцать), он оставляет на произвол местных сержантов. У нас тут же отбирают последние «цивильные» сигареты, авторучки. Делается все очень просто: нас строят в одну шеренгу (каждого напротив «своей» койки), командуют: «Содержимое карманов – к осмотру!» Мы, как ягнята, выполняем команду, как можем, быстро. Сержант проходит мимо табуреток, забирает все, что ему нравится: если на табуретке нет сигарет, обыскивает «молодого». После «осмотра» нам выдают «подшиву» - куски белой ткани, иголки и нитки у нас свои. Сопим, колемся иголками, как можем, подшиваемся. Сержант проверяет. У нескольких «бойцов» отрывает подворотнички, заставляет перешить. Остальным разрешает перекурить. Мы криво ухмыляемся – а что курить? Нам выдают на всех две пачки прелых сигарет «Охотничьи». На них стоит цена: 8 коп. В учебке потом мы их называли «Гибель комбата».

 Идем на улицу, в курилку. Моросит дождь, срывается снег. Через три минуты начинают стучать зубы. Возвращаемся в казарму. По телевизору показывают какой-то фильм (на немецком языке). Нам это в диковинку, хочется посмотреть. Но звучит команда «Подготовиться к отбою». Идем в «комнату для умывания». На всех дверях в казарме таблички: «канцелярия», «сушилка», «бытовая комната»
и т. д. В умывалке зеркала, пол покрыт кафелем (как в коридоре), чисто.

   Отбой. С улицы доносится сигнал горниста, мы укладываемся, сложив вещи на табуретку в определенном порядке: гимнастерка, брюки, портянки, пилотка. Сапоги возле табурета. Телевизор нам смотреть не положено, смотрят только «дембеля». Кто-то из «молодых» получает в ухо за нарушение запрета. Кого-то поднимают – помогать дневальным. Прокручиваю в памяти события последних дней, мелькают картинки дороги с аэродрома, быстро засыпаю…

   Просыпаюсь от крика дневального: «Рота, подъём!» Подскакиваю, быстро одеваюсь. Ноги болят, в трех местах уже лопнули водяные мозоли. Бегом строят на улице – на зарядку. Я не сбегал в туалет, а зря – поджимает. Роту останавливает дежурный офицер: «Молодых – в казарму!» Ура! Бегу в туалет. Нас строят «по ранжиру», оставляют десять человек (которые пониже) в казарме, остальных (в том числе и меня) отправляют в каптерку получать вещмешки и шинели.
   Обнаруживаю, что мой вещмешок обчистили: забрали блокнот, часы (которые я, боясь, что отберут, не одел на руку), две банки шпрот, последнюю пачку «ТУ-134». Нас ведут в столовую, где мы быстренько съедаем гречку с мясом (тоже, как и вчерашнее пюре, полужидкую), чай с одним кусочком сахара, пахнущим, почему-то, рыбой, и хлеб (почти белый) с кусочком масла. После завтрака наша новая команда одевается, выходим в курилку, стреляем сигареты. Ждем, когда нас повезут в другую часть – в танкисты мы не годимся по росту. Нас сопровождает другой лейтенант – незнакомый.

   Долго идем к железнодорожной станции через лес, потом мимо деревни. Дома – как игрушечные, почти нигде не видно людей. Погода немного улучшилась – дождя нет, но холодно. Идем быстро, ноги у меня горят, начинаю прихрамывать, И чего мне было не научиться дома мотать портянки? Приходим на станцию. Сильно хочется курить. У лейтенанта для нас есть сигареты, ура. Подходит поезд. Садимся в вагон, напоминающий нашу электричку, только с мягкими сиденьями. В вагоне едут три немца, с опаской и интересом смотрят на нас.
 
   Уставившись в окно, все пять часов пути  рассматриваю незнакомую страну. На станциях пахнет углем, вдалеке дымят заводы. Уголь – бурый, в брикетах. Он свален в горы возле станций, угольной пылью пропитано все вокруг. Местность равнинная, сосновые леса чередуются с березовыми, мелькают деревеньки, городки. Все очень компактное, похожее на декорации…  Наконец выходим на небольшой станции. Долго идем по брусчатке, приходим в часть. Мы уже не реагируем на местных «воинов», сидим в курилке, ждем, что будет дальше. Шутим, что сейчас ещё куда-нибудь поедем. Так и есть: тут мы тоже не нужны. Возвращаемся на станцию, едем до самой ночи куда-то. Приезжаем в Коттбус, где находится пехотная «учебка». Через тридцать минут ходу, когда мои ноги уже нестерпимо горят, приходим в часть.

   Казармы здесь четырехэтажные, внутри на всю длину коридор с рядами дверей: «1 взвод», «2 взвод» и т. д. Здесь только сержанты – «старые». Рядовые, как и мы, «молодые». Я, как только нам разрешают перекурить, иду в умывальник, подставляю ноги под ледяную воду, вытираю их «домашним» полотенцем. Какой-то сержант, бреющийся возле окна, смотрит с интересом на мои ноги и спрашивает, кто меня учил мотать портянки. Я отвечаю, что никто.  «Ну-ну, посмотришь, что с тобой через неделю будет» - пророчествует он ехидно. Нам выдают сухой паек – кашу с мясом, галеты. Отводят в бытовку – ужинать (это заодно и обед). Спать нам, оказывается, негде, утром нас опять куда-то повезут. Может, назад, на аэродром? Может, мы тут не очень-то и нужны? Располагаемся прямо на полу, не раздеваясь, Утром, после завтрака, опять на вокзал. На этот раз едем до самой ночи, приезжаем в Наумбург – место, где находится батальон учебного пехотного полка (вКоттбусе два батальона).

 Долго идем по ночному городу – уставшие, неприкаянные, замерзшие, город в желтых противотуманных фонарях, которые не очень-то помогают – все в густом тумане. Приходим. Казармы, как и в Коттбусе, всё такое же. Строимся в одну шеренгу. Сопровождающий офицер уходит. Ждем долго – я оставляю шинель и вещмешок на полу, иду в туалет (у меня есть сигарета). В туалете курят два сержанта. Я прошу спичку. «Ты чего, опух?» - слышу в ответ.  «Опух» значит на армейском жаргоне неуважение и наглость. Я, не зная сленга, отвечаю: «Да вроде нет, в отличие от некоторых» (один из сержантов довольно круглый). Тут же получаю в ухо, вместе с объяснением, что так невежливо разговаривать с сержантами не положено. Пилотка шлепается на мокрый пол, я поднимаю её, бормоча проклятия в адрес сержанта, ГСВГ и армии вообще. Выхожу, становлюсь в строй. Покурил… Нам объявляют, что мы будем служить в этой учебной роте и через пол года станем сержантами мотострелковых войск. Служба началась…

                1996