Артистки

               
       Стены были выкрашены в приятный кремовый цвет. В маленьком окошечке виден строгий профиль медсестры, кивающий в такт быстропишущей руки. Прямо над окошечком – прикрепленный скотчем обрывок-листок с крупным текстом: «Прием анализов строго по вызову».
       Полина, оглядев все это небольшое помещение, проверила пластмассовую крышечку на баночке из-под майонеза и тихо присела на кожаный диванчик. Ярко светила одинокая лампочка под потолком. Баночка пускала соломенные лучики. Сняла с головы платок, привезенный из Парижа, расстегнула ворот кашемирового, легкого пальто и стала ждать.      
       Рядом, в таком же немом ожидании, сидела женщина в узких темных очках цвета йода, безо лба, скрытого красным беретом, лежавшим прямо на их роговой оправе. Нимало повидавший темный плащ, истертый на швах, нелепо топорщился на ее опущенных, уставших плечах. Минуты три они сидели молча. За окошком, на столе медсестры шуршали невидимые бумаги. Где-то в глубине слышался неясный разговор и короткий женский смех.
- Полина… - женщина повернула лицо и сняла очки.

       Ташкент встречал столичных артистов солнцем, ленью и огромными, источавшими невероятный аромат, дынями. В маленьком номере с открытым настежь окном, пекло. В водопроводном кране и графине на обшарпанном столе вода одинаково теплая и противная. В голове горячая манная каша.
- Тише, Полюшко мое, Поле, тише! – я отбрасываю с ее лица мягкие каштановые волосы и смотрю в темные, огромные, в пол лица глаза. Мне хорошо с ней. От ее тела исходит особенная прохлада. В этой чудовищной жаре, в этом густом воздухе, эта прохлада странна и неожиданна. Я люблю ее. Дребезжит пожарным звонком красный телефон. Дребезжит графин с опрокинутым на него тонким стаканом. Все засыпано невесомым тополиным пухом.
- Ты опять с ней? Мне все телеграфируют! Я знаю все! Вещи твои я уже собрала, вот в чемодане стоят. Положила вроде все. Как вернешься, сразу в ЗАГС разводиться. Господи, как я устала тебя ненавидеть! Зимние ботинки класть?
- Лариса, когда успокоишься, будь любезна, перезвони, я на репетицию опаздываю.
- Ты отрицаешь, что у тебя с Полиной, опять роман?
- Лариса, перестань нервничать, перестань слушать своих подружек-идиоток, перестань портить себе жизнь. Они тебе элементарно завидуют, завидуют нашему браку, нашей жизни, вот и врут, проверить-то этого ты не можешь! А наш театр просто кишит доброжелателями! Или прилетай ко мне в Ташкент… Прилетишь? – Мой голос привыкший врать со сцены, невероятно спокоен.    
- Как я прилечу, у меня три спектакля!
- Да, ты так запросто, никого не спрашивай, садись на метлу, и сюда…
- Ладно, шутник, я уже отошла, вечером, после спектакля, позвоню, целую!
Я вешаю трубку. Полина тревожно и влюблено смотрит на меня. Я целую ее прохладную руку.
       «Как я благодарен судьбе за этот бесценный подарок, самый дорогой в моей суматошной и бестолковой жизни, которой и осталось то совсем немного, всего три года и двенадцать дней! Но этого я еще не знаю».             

       - Лариса? – Полина всматривается в знакомое, постаревшее лицо, и в памяти медленно всплывают короткие, полуистершиеся воспоминания о безумной любви, нежности его рук, прогулке в летнем московском  дожде, прозрачной воде в лесных колеях Переделкино, белых барашках на синих волнах рижского взморья и неповторимом ощущении ушедшего, пропавшего без возврата счастья.