горошАЫики

Горошик был безбратен. Ему не повезло-ло - он врос рожками в ложку с квадратной стороны свободы и никак не мог отрасти обратно.
Он знал, что единственным способом расстаться с ложкой было посещение великой Гурости, которая росла в садородном клумбарии Бирюзы Ли.
Ложка мешала Горошику слиться с лишечной настрояльностью. Она упрямо выселела по пути в Котай.
Котай-котай...- крушинился Горошик. - Хоть СБК - Соединенные Баки Кубани...

И одноногой ручишкой провел по стальному холмику ложки.
И тут ложка разговорилась:
- А прежде, чем измериться в Котай, ты соорудил простуду?
А прежде, чем простудить сооружение, ты поклялся на коляске Текникорки в ижбенной жуе? А...

Горошик измумленно высмотрелся на ложку и спросил:
- Ты умеешь?
- Да, умею. Умы все эти Ваю отдаваю, я вавю вову и ваяю веером вагон!
Ложка подожачила кусочком веретяной проволочки, завуалировала мениск и оттяпала сварной скутерброд, который зижделся на карной скутеродке.
- Ну и умей... а я... а я...
Я  - Умейздакус ПринцЫбульс Эйзмумшмахтер, чтобы ты знала! Ложкость выкривилась квадратной стороной в паралеллограммостную от внезапного признания. "Умейздакус ПринцЫбульс Эйзмуршмахтер..." - повторила она почти безошибочно и ударилась собой об вестькафель. В эту же секундость горошик потерпел грохотрясение и понял, чего стоит свобода. "Умейздакус ПринцЫбульс Эйзмуршахтер..." - вторили ложке простудианские повторешки и тоже, почти совсем безошЫбочно.
У горошика было достаточно безвременья, чтобы откатиться на окоесть расстояния от утваричского шумобромотания его имени, чем он и воспользовался приблизив свою круглобезбратость к непреодалимодверости...
P.Ы. Ложкоборматание стихло спустя несколько вечностей в кастрюль, горошик пообивал собою пороги и забыл своем имя.
В какой-то углометрости пространствования повисло объявление написанное гороховым соком: " Разыскивается единственный безутешноамнезированный брат-горошик Умейздакус ПринцЫбульс Эйзмумшмахтер..."