Метеостанция Джана. часть 4

 С наступлением сумерек запуржило. И запуржило основательно. Пронзительный ветер в клочья рвал сплошную снежную стену, обрушившуюся на метеостанцию с севера. Соня, закутанная в огромный овчинный тулуп, с трудом ввалилась в дверь комнаты.
- Ой, Танечка, что твориться на улице! Света белого ни видно! Ветер с ног сбивает. Я так и не смогла определить его скорость, указатель на флюгере стоит горизонтально, а вертушку заклинило. Барометр резко падает. За три часа на тридцать миллиметров упал. Что будет?
- Что будет Соня – то и будет. – занятая своими мыслями, равнодушно ответила Татьяна.
- Ну что ты Таня. Ты выйди, погляди сама. Антенные мачты так раскачиваются, что того и гляди сломаются и упадут.
Татьяна, поддавшись на уговоры Сони, накинула на себя легкую курточку, и с большим трудом открыв входную дверь, вышла на крыльцо. Та – дневная непогода ни шла в никакое сравнение с нынешней. Ветер с такой силой ударял в стену здания, что старое строение дрожало. Сквозь завывание бури слышался скрип и потрескивание мачт радиоантенн. Ветер завывал в расчалках. Один из порывов был настолько силен, что прижатая ветром к стене Татьяна почувствовала, как ноги ее отрываются от крыльца, а тело, неожиданно ставшее невесомым, скользя по бревнам, поднимается вверх. Цепляясь за бревна пальцами рук, Татьяна хотела позвать на помощь Софью, но едва она раскрыла рот, как тот час захлебнулась  плотным, заполненным снегом, воздухом. Приподнятое порывом ветра тело парило в воздухе. Страха не было. Ощущение полета было явственным и полным.
Пока Татьяна разбиралась в своих чувствах, ветер неожиданно стих, и тело, обретя свой прежний вес, плавно вернулось на землю. Все еще захваченная ощущением полета, Татьяна, не замечая холода, стояла на крыльце, надеясь на новый сильный порыв, способный вновь приподнять ее над землей.

 В тот короткий промежуток времени, когда ветер и снежная круговерть несколько затихли, дверь домика начальника метеостанции открылась. Шевелев, вооруженный мощным электрическим фонарем, вышел на крыльцо. Осветив площадку и мачты радиостанции, он, прикрывая рукою лицо, низко склоняясь к земле, направился к ним. Те две сотни метров, что отделяли его от площадки, давались с трудом. Порою ему, человеку с крепкой, крупной фигурой, приходилось плашмя падать на снег, и, закрыв лицо руками пережидать очередной, неимоверной силы, порыв ветра.
«Господи, что ж сегодня творится», - думал он, пробираясь к антеннам. Сегодня его заботило только одно – целостность мачт. Окруженная горами метеостанция стояла на правом невысоком берегу Джаны. Маломощная, постоянно испытывающая влияние «горного эффекта», КВ. – радиостанция и без того не всегда обеспечивала устойчивый прием-передачу с центром. Поломка хотя бы одной из двух мачт грозила полной потерей связи. И этого он – Шевелев допустить не мог. Он помнил, с каким трудом были установлены эти мачты. Пятнадцать лет назад топографы с помощью вертолета устанавливали репера и тригонометрические пункты на самых высоких горных вершинах в округе. Малочисленная топографическая партия разбила свой лагерь прямо у вертолетной площадки. Вот тогда то он и уговорил их установить на площадке метеостанции высокие мачты с помощью вертолета. Мачты были установлены, большая, двухконтурная антенна, длиной полсотни метров обеспечила относительно устойчивый прием радиосообщений, и в этом, несомненно, была его заслуга.
 Если первую половину пути к первой мачте он преодолел на своих ногах, то последние метры он полз, цепляясь за неровности грунта.
«Господи, лишь бы скрутки не ослабли и не разошлись. Тогда конец!» - думал Шевелев медленно, по-пластунски приближаясь к антеннам. Достигнув мачты и бросив взгляд на расчалки, он удовлетворенно кивнул головой. Все было нормально и это вселяло в него надежду на то, что и со второй мачтой все в порядке.
«Еще пятьдесят метров против этого сумасшедшего ветра, а назад я, как птица долечу» -  предвкушая скорое возвращение в домашнее тепло, радовался Николай Петрович. А, зря. Радость была преждевременной, и в этом он сразу убедился, рассматривая первую расчалку. Проволочная скрутка ослабла, и вместе с ней нарушилась устойчивость тридцатиметровой мачты. Антенный контур, как огромный парус раскачивался под бешеными порывами ветра, и вмести с ним все с большей, нарастающей амплитудой раскачивалась верхушка мачты.
«Вовремя!» - подумал Шевелев – «Еще бы минуту, две, и расчалка не выдержала бы, а так еще можно исправить».
 Внимательно осмотрев штопор расчалки, забетонированный в земле, он вытащил из-за пазухи стальной метровый вороток. Затем, вставив его в гнездо скрутки, и, приподнявшись с колен, стал медленно крутить его по часовой стрелке. С усилием он сделал один оборот, второй, третий. Неожиданно легко ворот провернулся и налегавший всем телом на него Шевелев полетел наземь.
«Хана» - успел подумать Николай Петрович, теряя равновесие. Разорвавшаяся металлическая расчалка, с жалобным звоном взлетела ввысь, полоснув, как ножом своим концом по щеке Шевелева. Падая, он успел перевернуться на спину. Еще через мгновение он услышал звук второй лопающейся расчалки и увидел в снежной пелене несущуюся к земле вершину мачты.
«Хорошо, что в сторону, а так бы каюк» - подумал он и мысленно поблагодарил за это Господа. Однако благодарить Всевышнего была не за что. Третья, последняя расчалка сыграла роковую роль в этом эпизоде. Все еще удерживающая вершину мачты, она круто изменила ее падение и направила на Николая Петровича. 

 Татьяна не сразу заметила Шевелева. Эйфория от парения в воздухе захватила ее. Чувства были обостренны и переполнены новым, неведомым доселе ощущением – ощущением полета. Высокий звук, похожий на звон рвущейся скрипичной струны, изданный оборвавшейся мачтовой расчалкой, привлек ее внимание к площадке. Мятущийся свет электрического фонаря в снежной круговерти. Падающий на землю человеческий силуэт, и мачта, огромная тридцатиметровая мачта, падающая на упавшего человека.
«Кто это? Соня? Да нет, она ведь в доме» - и мелькнула мысль – «Шевелев!»
Татьяна бросилась в сторону площадки, но отброшенная назад порывом ветра, переменила свое решение. Открыв дверь и вваливаясь в комнату, она прокричала с порога: - Соня! Там Шевелева мачтой привалило!
Соня оторопело посмотрела на Татьяну.
- Как привалило? Я же только оттуда, там никого не было! – и вдруг осознав всю суть произошедшего, облегченно и радостно выдохнула: -  Ну и, слава богу.
- Ты, что Сонька! Одевайся, пойдем, поможешь.
- Я не пойду!
- Идем! – Татьяна уже стояла возле подруги и теребила ее руку.
- Я тебе сказала. Я не пойду. Бог шельму метит, вот он и наказал его.
- Сонька, дура! Как ты не поймешь! А вдруг ему нужна помощь. Ведь человек ведь!
- Да, какой он человек. Ты же сама говорила – дерьмо! После того, что он со мной сотворил, я ему только одного желаю – смерти. Так, что помогать я тебе не буду. Иди сама.
- Соня, я бы пошла одна, но я не справлюсь. Если он ранен, я одна его не вытащу.
Соня отрицательно покачала головой. И тогда Татьяна, отойдя от нее, с укоризной сказала: - А мама бы твоя так не поступила.
Последняя фраза, уже в сердцах брошенная Татьяной, заставили Соню изменить свое решение, и, она со словами: – Ты то откуда знаешь, как поступила бы моя мама. - встала и подошла к дверям. Натягивая на себя тулуп, криво улыбаясь, произнесла: - Чего стоишь? Одевайся! Пойдем спасать этого «человека».

 Добрых двадцать минут понадобилось девчатам, чтобы добраться до антенной площадки. Узкий луч света от фонаря в руках Татьяны метался то вправо то влево, выискивая в снежной круговерти тело Шевелева.
- Вот он, - наконец прокричала она, указывая рукой направление Софье.
 Шевелев неподвижно лежал на спине. Руками, словно защищаясь, он прикрывал обнаженную, густо запорошенную снегом голову. Ноги начальника метеостанции были прижаты к земле верхушкой упавшей мачты.
- Живой? – перекрывая шум ветра, прокричала Соня. Татьяна молча пожала плечами, затем, опустившись на колени, отняла руки Шевелева от лица. Кашица из крови и снега густо покрывала лицо начальника.
- Николай Петрович, вы живы? – громко произнесла она и низко наклонилась, в надежде услышать ответ. Ответа не последовало. Татьяна приложила щеку к губам Шевелева и, почувствовав слабое дыхание, прокричала: - Он жив!
 Напрягаясь изо всех сил, девчатам после нескольких неудачных попыток, все же удалось, приподняв верхушку мачты, высвободить ноги Шевелева.
- Потащили. – приказала Татьяна, берясь за руку Николая Петровича
- Может его трогать нельзя. – возразила Соня: - Может он не транспортабельный
- Так, что ему скорую помощь вызвать? – съязвила Таня, и тоном, не терпящим пререканий, произнесла: - Давай хватай его за вторую руку и потащили.

 Прошло более часа с тех пор, когда Николай Петрович выходя из дома, сказал Людмиле:
- Жди здесь. Я осмотрю антенны и вернусь. Он наклонился, взял стоящий у двери блестящий металлический  прут, затем, выпрямившись, улыбнулся Людмиле, и широко распахнув дверь, шагнул в темноту снежной ночи.
 Ветер, оторвав где-то на крыше кусок жести, забавлялся с нею, как малый ребенок. Он, то непрерывно гремел понравившейся жестянкой, то наигравшись, неожиданно бросал надоевшее  ему занятие. Людмила подошла к окну. Пристально вглядываясь в замерзшее стекло, девушка пыталась хоть, что ни будь разглядеть за окном. Ничего, ничего кроме снежной пелены в темном хаосе ночи не было видно. Прислонившись лбом к холодному стеклу, Людмила закрыла глаза. Мысли текли спокойно и плавно. Она думала о том: «Как  странно порой разворачиваются события. Кошмарные дневные события, эта стычка с Татьяной, когда из-за одного неосторожно брошенного ею слова, та пришла в ярость. Конечно, она была не права. Но права ли была Таня? Разве можно было вот так ожесточенно бить ее? Ну, детдомовка, ну и что из того? Сонька вон не обижается на жидовку, и не кидается с кем попало в драку, когда ее так называют. Да и вырвалось у нее слово это случайно. А она налетела с кулаками, изуродовала лицо».
Людмила горестно вздохнула и, отойдя от окна, подошла к платяному шкафу с зеркалом. Взглянув на свое отражение, расстроилась. Губы распухли и вывернулись наружу. Нос припух. Правда, синяк под левым глазом, ранее заботливо обработанный Николаем Петровичем, не увеличивался. Глаз хоть и припух, но был открыт, и даже синева стала меньше.
- Вот дура! – глядя на свое отражение, громко произнесла Людмила, и было непонятно, кого она имела в виду, себя или Татьяну.
 Стоя спиной к двери, она не услышала, а скорее почувствовала, как та отворилась.
- Николай Петрович, вы? – спросила она, не оборачиваясь.
- Мы. – неожиданно для Людмилы, раздался голос Татьяны. Людмила резко обернулась. В темноте проема две низко склоненных девичьих фигуры пытались что-то втащить в комнату.
- Помоги! – требовательно сказала Татьяна и, Людмила, повинуясь ей, сделала несколько шагов вперед.
- Что? Что вы наделали? – пронзительно вскричала она, разглядев тяжелое неподвижное тело Шевелева.
- Да, мачтой, мачтой его придавило! Не ори! Иди лучше помоги, тяжелый черт. – не оборачиваясь к Людмиле, произнесла Татьяна.
С трудом девушки втащили Шевелева в комнату.
- Нужно его раздеть и уложить на кровать. – произнесла Людмила, закрывая входную дверь.
Стаскивая заснеженные унты с ног начальника, девчата услышали его стон.
- Осторожно Таня. Ему больно. – произнесла Людмила, сдерживая руку Татьяны.
- Тогда снимай сама!
- Я не умею.
- И я не умею снимать обувь с наверняка переломанных ног.
- Отойдите – решительно сказала Соня. Она сняла с пояса Шевелева острый охотничий нож, с которым тот никогда не расставался, и одним решительным движением распорола голенище унта. Затем, аккуратно, не доставляя боли раненому, сняла унт с ноги.
- Ты, где так научилась? – восхищенно спросила Татьяна.
- Видела, как мама это делает в больнице
- Здорово! А, что у него с ногой?
- Сейчас посмотрим.
Таким же образом Соня освободила от обуви вторую ногу Шевелева. Даже неопытному взгляду было понятно, что вывернутая и болтающаяся на мышцах и связках правая нога была сломана. Аккуратно ощупывая пальцами, синюшный отек ниже колена, Соня сказала: - Скорее всего у него перелом обоих костей, нужно наложить шину.
- А со второй ногой, что? – встревожено спросила Людмила.
- Не знаю. На явный перелом не похоже, а там кто ж его знает. Я думаю девочки, что нужно на две ноги наложить шины – так хуже не будет.
- А, где их взять то шины эти? – тоскливо спросила Людмила. Она внимательно осматривала все закутки комнаты, словно шины должны были быть обязательно где-то рядом. 
- Да, что ты по углам шаришься? Сходи во двор поищи доски, хоть какие нибудь. – не выдержала Татьяна.
- Не надо, я сама схожу, может быть найду, что либо подходящее. – спокойно произнесла Соня.
- А, с Шевелевым, что делать?
- Ничего с ним Татьяна делать не надо. У него болевой шок, он без сознания. Наложим шины, тогда и будем приводить его в чувство.

  Как не долга ноябрьская ночь, но и ей приходит конец. С рассветом ослабел ветер и стих снегопад. И подстать успокоившейся погоде в комнате начальника метеостанции тоже стало тихо. Измученные испытаниями этой бессонной ночи, присев на стулья, дремали Татьяна с Софьей. На самом краешке кровати, в ногах у Шевелева, примостилась Людмила. Она стойко боролась со сном. И, тем не менее, время от времени, глаза ее непроизвольно закрывались, а голова опускалась все ниже и ниже. Преодолевая дрему, она, изредка вздрагивала и встряхивала головой, приоткрывала тяжелые веки, но только лишь затем, чтобы закрыть их снова.
Было уже почти совсем светло, когда Николай Петрович пришел в себя. Открыв глаза, он увидел дремавшую у себя в ногах Людмилу. Немало удивившись, Шевелев попытался присесть на кровати, но не смог. Ноги не слушались его. В недоумении он повторил попытку. И только тогда, когда он понял, что присесть, а тем более встать ему, что-то мешает, взглянул на свои ноги. Их вид, перебинтованных и туго привязанных к каким то доскам, поверг Шевелева в изумление.
- Что это за хренотень такая! – громко произнес он, приподнявшись на локтях. Заслышав его голос, Людмила вскочила с места и громко, словно причитая, закричала:
- Николай Петрович! Миленький вы наш! Не вставайте вы ради бога. Вам никак нельзя. 
- Ты чего расквохалась Людмила? – махнув на нее рукой, спросил Шевелев.
- Да нельзя вам никак вставать. – плаксивым голосом продолжала Людмила. Шум, поднятый ею, разбудил девчат. Соня, увидев пришедшего в сознание Шевелева, встала и, не говоря ни слова, направилась к выходу. Татьяна же подойдя к Шевелеву, пристально поглядев на него, негромко сказала:
- Вам вставать нельзя. Правая нога у вас сломана ниже колена. Перелом на левой ноге мы определить не смогли, но на всякий случай и на нее тоже наложили шину.
Сказав это, она, повернувшись, пошла вслед за Софьей к выходу. Проводив девушек взглядом, Шевелев, строго посмотрев на Людмилу, спросил: - Что произошло?
- Ой, Николай Петрович, миленький! Вы, что ничего не помните? Вас же вчера на антенной площадке чуть не убило.
И в то же мгновение Шевелев вспомнил все; и ураганный ветер, и снегопад, и лопнувшую растяжку, и падающую на него тридцатиметровую мачту.
- Как я здесь оказался? Ты меня притащила?
- Нет, Николай Петрович, девочки. Они и шины наложили. А, Соня, она оказывается все умеет.
При упоминании имени Сони Николай Петрович недовольно отвернулся в сторону. Затем, желая перевести разговор, спросил: - А, что со связью? Людмила недоуменно пожала плечами.
- Не знаю. Мы не пробовали.
- Ну, так сходи, попробуй. И заодно проверь уровень топлива в расходном баке генератора, если нужно долей. Бензин в канистре. Справишься?
Людмила кивнула головой.
- И еще, - голос Шевелева стал мягче: - посмотри в каком состоянии антенный контур, не оборвало ли
его со второй мачты.
- Хорошо Николай Петрович. Я справлюсь. Я обязательно справлюсь.
 Людмила бросилась к настенной вешалке. Торопясь, она никак не могла попасть рукою в рукав пальто.
- Да, вот еще. Возьми в ящике стола телеграфный ключ. Подсоединить его сможешь?
Людмила согласно покивала головой.
-  Если связь есть, выйди на аварийной частоте, и передай, чтобы организовали санитарный рейс. Ключ после передачи отсоединишь и принесешь обратно.
- Хорошо Николай Петрович. Я все сделаю, как вы сказали. – скороговоркой произнесла Людмила, и выскочила за дверь.

 После ухода Людмилы, Шевелев осторожно откинулся на подушки. «Странное дело», - подумал он – «взять вот этих девчонок Соню и Таню. Ведь притащили меня сюда, не бросили. А, могли. Больше сказать, имели на это право. И кончились бы мои денечки там – на площадке. Ведь кто я для них? Никто. Скорее даже враг. Соньку вот снасильничал, а она не то, что спасать – добить должна была меня там, и никто бы не узнал».
 При воспоминании о Соне в груди у него что-то заворочалось. Но, отогнав от себя недавние воспоминания, он вслух произнес: - Ну, не я, так кто-то другой. Какая разница. Сколь их таких по свету, не сосчитать.
 Неожиданно вспомнилась первая женщина в его жизни. «Как же ее звали? Катя? Нина? Не помню. Да, и впрочем, какая сейчас через столько лет разница. Сколько тогда ухаживал за нею. Сорванные на единственной городской клумбе цветы таскал охапками, а когда она чуть не плача призналась ему в том, что уже не девушка, церемонится, не стал. Привалил и взял почти силой, так же как и в этот раз Соньку.  Девчушка поплакала, поплакала, да и успокоилась, а со временем и вовсе привязалась к нему. Бегала следом, как собачонка. 
 А там - дальше больше закрутилась, завертелась шальная жизнь. Где только не бывал, каких только баб не было! И все, все прошли, не задев его сердца за живое. Имена уже почти позабылись, лица стерлись из памяти, как будто и не было их никогда. Разве, что Тамарка...
 Пять лет тому назад ее с Толиком прислали к нему на станцию по распределению. Молодые, красивые, подстать друг другу. Ну и ясное дело – любовь меж ними. А, он один - как бирюк. А сколько он к тому времени без бабы был, он уж и не помнил. Одним словом положил он тогда на Тамарку глаз. Только Толик, здоровый черт был, охотку то к Тамарке у него отбил, вмести с почкой. Затаил обиду, ох как затаил. Сделал вид, что смирился. Почитай год, как терпел обиду свою, и вытерпел. Несчастный случай по неосторожности, как сказано в материалах расследования, произошел с Толиком на рыбалке. Оскользнулся он мол, на мокром камне, и прямиком виском об него же и ударился. Вот такие иногда странные дела в тайге случаются. Тамарка тогда хотела уволиться и уехать, но ее не отпустили – три положенных года не отработала. А, что Толик погиб, так кто она ему? Да никто! Так и осталась на станции.
 С Тамаркой было хорошо. Сжились они. Только вот как забеременела, да пришла пора рожать, улетела в Чумикан, и не вернулась. Домой говорят, подалась, и сына с собой забрала – его сына».
 
 Шевелев, услышав звук открываемой двери, приподнялся на локтях.
- Ты Людмила? – спросил он.
- Я Николай Петрович! – звонким голосом ответила Людмила.
- Ну, давай рассказывай, что там? – нетерпеливо попросил Шевелев. Людмила, не снимая пальто, подошла к нему. Присаживаясь на край кровати, сказала:
- Плохо Николай Петрович! Ой, как плохо.
- Ну, не тяни ты. Говори скорее.
- Связи нет. Я пробовала и на рабочей частоте и на аварийной. Одна мачта, что вас придавила, валяется. Вторая стоит, но держится на двух расчалках.
- А, контур? Антенный контур? Что с ним.
- Его ветром оторвало и унесло.
- Куда?
- Я не знаю.
- Так. – задумчиво произнес Шевелев. Забыв о больных ногах, он хотел присесть на кровати, но острая боль в правой ноге не позволила сделать этого. Тихо охнув, он скривился. Людмила, заметив болезненную гримасу на лице начальника, тихо и участливо спросила: - Что Николай Петрович Больно?
- Больно Люда, больно. Но не от боли, а оттого, что все так случилось. Теперь ничего сделать нельзя, остается только ждать, когда хватятся в управлении. Дня три – четыре будут ждать, что мы выйдем на связь. Потом, как минимум неделя уйдет на организацию спецрейса. А, погода сама видишь, какая. С такой погодой и месяц и два можно борт ждать. Так, что дела наши – хреновые дела.
 К полудню правая нога Шевелева начала распухать и болеть.
- Надо бы Соню позвать, - не то предложил, не то попросил Шевелев, и мучительно морщась, добавил: - пусть посмотрит.
- Я сейчас, я мигом. – отозвалась Людмила, и, одевшись, легкой птичкой выпорхнула за порог.
Николай Петрович проводив ее взглядом, улегся на высоко взбитые подушки, и впал в болезненную полудрему.
 Софья пришла не скоро. Пришла не одна, с Татьяной. Собой принесли тонкую дранку и ведро с комьями глины. С их приходом, очнулся Шевелев. Пытаясь изобразить на лице улыбку, он, как можно непринужденнее спросил у Сони: - А, глина то зачем?
- Лечить будем. – вместо Сони ответила Татьяна.
- Ну, лечите, лечите.
 Соня подошла к кровати и, посмотрев на правую ногу Шевелева, начала развязывать узлы на бинтах и веревках. Николай Петрович, стараясь рассмотреть, что она делает, зашевелился.
- Лежать. – тихо, со злостью произнесла Соня, и, посмотрев на Людмилу, сказала: - Дай нож.
Ловкими движениями она разрезала узлы, затем, подозвав Татьяну, сказала: - Подойди ко мне, будешь придерживать ногу от смещений.
Сняв импровизированные шины, Софья ужаснулась. Правая нога Шевелева от колена до голеностопа распухла и посинела. Стопа сплошь покрылась большим водянистым волдырем. Отвернув голову к Татьяне, она прошептала: - Я не знаю, что делать. Я такого у мамы в больнице не видела. Та в ответ молча пожала плечами.
- Придерживай, я еще раз попытаюсь прощупать. В любом случае будем накладывать наш «гипс».
Затем, обращаясь к Людмиле, сказала: - Возьми глину и разведи с водой. Перемешай так, чтобы была густая масса.
Людмила согласно кивнула головой и незамедлительно принялась за дело. Соня, перебирая  деревянную штукатурную дранку, выбрала планки одинаковой длины. Приложив вкруговую тонкие планки к ноге, плотно прибинтовала их. Зачерпнув горстями приготовленную глину, аккуратно обмазала прибинтованную к ноге дранку. Снова обмотала слоем бинта, и снова обмазала глиной. Наложив таким образом последний слой, она отошла от кровати и, поглядев на Людмилу, сказала:
- Ну, коль ты тут за сиделку то смотри, чтобы он не шевелился, пока глина не высохнет.
- А, со второй ногой у него что?
- Ничего страшного. Сильный ушиб. Ногу потом освободишь, и лед на нее положишь. – ответила Соня Людмиле, и направилась к выходу.

 Глина, чудодейственная глина, приятно охладила воспаленную кожу. Боль ушла, и с ее уходом наступил покой и умиротворение. Шевелев лежал на высоко взбитых подушках, глаза его были прикрыты, на лице то появлялась, то исчезала легкая улыбка. Людмила сидела подле него на стуле. Неотрывно следя за лицом Шевелева, она невольно улыбалась, глядя на то, как улыбается Николай Петрович, и хмурилась, когда хмурым становилось его лицо. Непонятно почему, но ей было комфортно с этим суровым, неуживчивым человеком. Вот этой суровостью и неуживчивостью он напоминал ей отца.
 Отец в силу своего сложного характера долго не задерживался на местах службы. Раз в пять лет начальство с легким сердцем переводило его в другой, все более удаленный от мест цивилизации, гарнизон. И они с мамой, собрав свой небогатый скарб, спешно переезжали вслед за отцом к новому месту службы. Так постепенно раз за разом семья переезжала все дальше и дальше от родных мест на восток. Службу отец закончил в звании капитана в маленьком пограничном гарнизоне, в поселке Ола, что по тамошним меркам, недалеко от Магадана. Дождавшись приказа об увольнении в запас, отец привычно приказал маме паковать чемоданы. После чего, без всяких для себя сомнений, перевез семью к своей матери, в село Слюдянка под Иркутском. Нельзя сказать, что бабушку чрезвычайно обрадовал их приезд. Помимо ее и дедушки, в небольшом, порядком изношенном домишке, жила еще и семья тети Тоси. Поэтому Людмилино поступление в техникум и переезд в общежитие в Иркутск, было принято «на ура». Отец, узнав об отъезде Людмилы, хмыкнул и пробурчал: - Баба с возу… - и незаметно от матери сунул ей в карман сто рублей на обустройство.
Каким бы не был отец, но все же Людмила любила его, любила скромной дочерней любовью.