Танки на крышах. Ч. 1, гл. 5

                                Г л а в а   5

         На работу я вышел на третий день своего пребывания в Замбии. Чистую, но примятую в чемодане одежду я привел в порядок сразу, как только ее получил. Немного сковывало обязательное ношение галстука, но я вскоре привык. Только по субботам форма одежды была произвольной.
         Профессор в эти дни отчаянно демонстрировал всем свою полную раскрепощенность. Если всю неделю он ходил в костюме, белой рубашке с галстуком и начищенных туфлях, то по субботам он приходил в линялых джинсах, цветастой национальной рубахе навыпуск и поношенных кроссовках. Или в тапочках-вьетнамках на босу ногу с давно нестрижеными ногтями. А изо рта традиционно торчала зубочистка.
         Несмотря на такие странности, меня приятно удивило, что он никогда не повышал голоса, держался со всеми очень спокойно и обращался ко всем предельно вежливо. Женщин, даже санитарок, он называл: «мадам». Врачей – «леди» и «джентльмены». В ответ на приветствие или подавая ему что-то все делали легкий книксен. И женщины, и мужчины. Даже его взрослые сыновья. Перед тем как войти в палату он всегда осторожно стучал в дверь, чтобы, не дай Бог, не напугать больного своим внезапным появлением. А разговор почти с каждым больным на обходе он заканчивал словами:
   - Молитесь за нас.
         Волей–неволей я сравнивал его с нашими профессорами или главными врачами.
         Наши могли орать, разбрызгивая слюни, или нецензурно выражаться даже при женщинах. А некоторые и вовсе не стеснялись обматерить женщину с ног до головы, совершенно не озабочиваясь выбором выражений. Здороваться за руку для них становилось западло сразу после назначения на должность. В крайнем случае подавали мягонькую ладошку, как для поцелуя, делая при этом еще и брезгливую мину. А ответом на какой-то вопрос мог быть только суровый или пренебрежительный  взгляд.
         Как-то к нам в клинику приехал повидать свой старый коллектив наш бывший шеф, профессор, которого незадолго до этого назначили первым заместителем министра здравоохранения. Воспользовавшись оказией, я обратился к нему с просьбой помочь в одном организационном деле, связанном   исключительно с моей работой. Администрация клиники была ко мне безнадежно глухой, а мое «битье челом» приводило лишь к тому, что мне «махали х... из форточки». Замминистра мог бы помочь мне это организовать, сказав всем, кто прибежал «пожать ручку», всего два-три слова. Даже не взглянув в мою сторону, он сказал немного больше, но не им, а мне:
   - Я уже три месяца занимаюсь решением государственных проблем, а ты лезешь ко мне со всякой херней.   
         Главный врач одной крупной городской больницы, муж знаменитой узбекской балерины, называл всех только на «ты», независимо от пола, возраста и заслуг. Вынуждал часами ждать у себя в приемной даже очень уважаемых людей, не будучи занятым в этот момент никакой работой. Просто пил чай или дремал в своих невероятных по размерам и убранству апартаментах после сытного обеда. Иногда с какой-нибудь бабой.
         А еще один главный врач другой очень большой клиники, которая сейчас переделана в центр экстренной медицинской помощи, имел привычку время от времени щедро раздавать пинки по жопам своих подчиненных. Особенно любил срывать свою злость на абсолютно ни в чем не повинном, нейтральном человеке - пожилом еврее, работавшем там специалистом по обслуживанию медтехники. Пинал просто так, если тот случайно мимо проходил.
.        Я не помню ни одного главного врача, у которого не было бы какой-то своей придури. Специально что ли назначают таких? Но какая бы это ни была придурь, порок все они имели один: обирали своих подчиненных. Если кто-то из заведующих отделениями вовремя не занес им очередной «членский взнос», у того  начинались неприятности, вплоть до смещения с должности. Вопрос - где они возьмут деньги, никого из этих администраторов ни в малейшей степени не интересовал. Не можешь «работать» со своими врачами, слезай! Желающих заведовать там всегда толпа. А где врачи возьмут на откуп? Дальше можно уже не рассказывать.
         А сейчас, когда рабочие места стали дефицитом, уже и ими стали торговать. На дефиците всегда и везде делали хорошие деньги. Хочешь работать – покупай себе место. Но если купил, это не значит, что откупился. Будешь платить дальше до самой пенсии. И так на всех уровнях и во всех сферах, связанных с предоставлением услуг. По всему Узбекистану идет активная торговля рабочими местами и должностями. В Африке такое очень трудно себе представить.

         С сотрудниками госпиталя я познакомился быстро. Очень приветливые и общительные люди. Всем был интересен единственный белый в коллективе. Но очень скоро я стал замечать, что их общительность ориентирована на строго определенное направление.
         Видя мое доброе к ним отношение (читай – золотозубую улыбку), почти все в первые же дни стали жаловаться, что они голодные. Я им сочувствовал, но помочь ничем не мог. На первых порах деньги мне выдавались только на питание. Поскольку к замбийской валюте я тогда еще не привык и с ценами знаком не был, эти деньги таяли с удивительной скоростью, а занять было не у кого. Это уже потом я узнал, что в разных местах цены разнятся, а для белых на рынках и в большинстве магазинов все еще и в два – три, а то и в десять раз дороже. Почему? Да потому, что у них и мысль не возникала, что у белого может не быть денег. Белый всегда богат и имеет счет в банке. И чаще всего - не в одном. Так почему бы ему не поделиться?
         Дома в Ташкенте я ради хохмы хранил все свои счета за квартиру и телефонные переговоры в большой консервной банке из-под зеленого горошка. Когда приходилось к слову, я гордо заявлял что храню свои счета в банке. В Африке такую шутку все равно никто бы не понял, хотя бы уже потому, что слова «банк» и «банка» в переводе на английский и пишутся, и звучат  совершенно по-разному. 
         Ни в одной стране мира я пока еще счета в банке не имел. Я даже не знал, где этот банк находится. Поэтому перешел на более дешевое питание – бананы. Дней через десять я пообещал сам себе, что когда вернусь домой, не буду есть бананы никогда. Но вечно нищим и голодным сотрудникам я советовал перейти на бананы тоже, чем веселил их необыкновенно. Это все равно, что посоветовать китайцу сесть на рисовую диету. Они дружно и очень весело смеялись, показывая на меня пальцами.
         Старшая санитарка в госпитале, аналог нашей сестры-хозяйки, стала жаловаться на голод буквально со второго дня моей работы и по десять раз на дню. Поначалу я было подумал, что это своеобразный юмор, но очень быстро понял, что она говорит совершенно серьезно. Скоро это доросло до раздражающих пределов. Я стал от нее отмахиваться, как от назойливой мухи, а однажды не выдержав, сказал:
   - Извините мадам, но единственное, что я могу для вас сделать - это накормить грудью. Есть, правда, еще одно место...      
         Она томно улыбнулась и потупила взор. Но потом вновь оживилась и стала выпрашивать золотые зубы. Хотя бы один. Я сказал, что согласен, но поскольку они и неделимы, и неотделимы, то только оба и в комплекте с моим организмом. Она еще раз улыбнулась и сказала, что она замужем, и ничей другой организм ей не нужен. Но если бы я накормил ее и ее семью за счет своих золотых зубов, то муж не очень бы возражал поделиться со мной ее организмом.
         Мне этот длинный, сутулый и кривоногий организм, увенчанный обезьяньей головой с огромным ртом и чересчур редкими зубами был нужен, как еврею Коран, поэтому я, искренне удивившись, спросил:
   - Извините мадам, если вы замужем, то почему вы не просите своего мужа вас накормить? Для чего он тогда существует?
         В ответ она не менее искренне рассмеялась.
   - Для секса и для детей, - объяснила она элементарную вещь, глядя на меня, как на глупого ребенка, не понимающего столь простых истин.
         Убийственная логика! Мой интеллект был явно слишком скуден, чтобы уложить столь неожиданную информацию в стройный ряд. «Век живи…».
         Другая дама, одна из кухарок, вызвалась организовать для меня шитье халата. Ее муж портной, и для него это пара пустяков. Халат – наша униформа, вещь необходимая, а я первое время пользовался чужим.
   - А сколько это стоит?
   - Семьдесят пять тысяч квачей*.
-----------------------------------------------
         * - Чуть меньше 20 долларов по тем временам.

       Дороговато для меня, но как я иногда выражаюсь, «никуда не поделаешь».
   - У меня только две бумажки по пятьдесят тысяч, - сказал я, немного подумав.
   - Нет проблем, я завтра сдачу принесу.
         Через три недели я осторожно спросил у нее:
   - Извините, мадам, как там чувствует себя моя сдача.
         Она красиво улыбнулась, но скромно промолчала.
   - А халат?
         Еще одна улыбка.
         Но дней через десять халат она все-таки принесла, а вот со своей сдачей мы так никогда больше и не встретились. Еще через неделю она уволилась. А когда одна из медсестер спросила меня о цене за халат, и я ей ответил, она рассмеялась, и долго не могла остановиться: в магазинах халаты гораздо лучшего качества стоят по двадцать пять – тридцать тысяч.
   «Ну и что ты хохочешь, дура? Мой-то халат, ясен пень, дороже, он же ручной работы»!   

         Нора оказалась очень интересной особой. По-английски говорила, пожалуй, лучше всех в госпитале. Симпатичная, веселая, громкоголосая, очень общительная, с выраженными актерскими способностями и умением очаровательно играть глазками. В работе - строгая и аккуратная. Но однажды пришла ко мне в офис и стала жаловаться на все на свете: на бедность, на вечный голод, на мизерную зарплату, на профессора, на свою родню и еще кучу всего.
   - Моя сестра очень больна, а я ничем не могу ей помочь, - сокрушалась она.
   - Нора, ты же в госпитале - матрона**. Что, ты не можешь положить ее сюда  и организовать хорошее лечение?
-------------------------------------------------------
        ** - Главная медсестра.

   - Что вы! Это же частный госпиталь. У меня таких денег нет.
   - Ну хорошо, но лекарства для нее ты же можешь взять. Колоть и давать таблетки ты можешь и сама.
         Она в отчаянии помотала головой.
   - Лекарства тоже дорого стоят. Если бы вы заняли мне сто тысяч, я бы тогда купила все, что нужно, - с надеждой посмотрела она на меня.
         Как же можно не выручить, не помочь больному? Я же все-таки врач. Да и Нора не чужой человек, считай коллега. Дал, конечно. Мало того, что этот долг ко мне тоже никогда не вернулся, так она потом еще много раз требовала, чтобы  я платил за ее питание и напитки, типа «кока-колы», и грозилась, что в противном  случае  упадет  в  голодный  обморок  в  самый  неподходящий момент и в самом неудобном месте и что виновным буду я. Дважды, ничего мне не сказав, пообедала в столовой, записав стоимость на мой счет, да еще и осерчав на меня за то, что я ее в этом упрекнул. Всякий раз я объяснял ей, да и не только ей, что не могу себе позволить такого, потому что пока не получаю толком своей зарплаты. А кроме того, мне нужно отправлять деньги своей семье. И каждый раз и для нее, и для всех остальных, это было откровением:
   - Серьезно?
         Похлеще любого склероза.
         Объяснить африканцам, что на моих зубах не золото, а только золотая пыль, было невозможно. Меня много раз называли большим лгуном. Гальваника для них - абсолютно необъяснимое понятие. Они даже этого слова не знают. Их многократно повторявшаяся просьба: «отдай коронку» напоминала нытье Паниковского: «Дай миллион! Дай миллион!».
         Были в госпитале и менее «требовательные» сотрудники. Две медсестры из соседних офисов вообще стали моими приятельницами. Они снабжали меня книгами, тренировали мой английский, объясняли конъюнктуру, болели и переживали за меня, когда было трудно. Но и они умудрялись что-нибудь выпросить.
   - У вас не найдется три тысячи квачей на автобус до завтра?
   - У меня при себе только двадцать тысяч одной бумажкой, - отвечаю.
   - Нет проблем. Дома у меня деньги есть. Я завтра принесу.
         Спрашивается, если у тебя дома есть деньги, то почему их нет при тебе? То, что придется ехать автобусом неожиданно выяснилось только что? Дал. И тоже с концами. Сама она речь о долге не заводила, а каждый день долдонить, напоминая, выглядело бы уже мелочным.
         Но чаще всего поводом для недоразумений был ток-тайм в моем телефоне. Первое время я его регулярно покупал. А они не менее регулярно просили куда-нибудь позвонить.
   - Только один звонок. Только одна минута.
         Минут через двадцать возвращает телефон. Проверяю. Остались жалкие копейки. Вот собака!
   - Ой, извините, я только Хелен на минутку дала, а она вот что наделала.
         Скриплю зубами, твердо обещая себе больше не давать. Но как отказать женщине в такой чепухе? На следующий день все повторяется с некоторыми вариациями. Когда это тоже стало действовать на нервы, я просто прекратил покупать карточки. При их системе связи без ток-тайма сам не позвонишь, но можно еще две недели принимать звонки. Госпиталь, если надо, позвонит мне сам, а мне звонить все равно некуда. На счету «0» - на, звони.
         Как-то иду по улице. Навстречу приближаются две местные средних лет тетки  в  одинаковых  пестро-зеленых  балахонах  до  пят. На  головах огромные 
корзины  с  чем-то.  Колхозный  вариант.  Колорит.  Вдруг  одна  из  них лезет в
складки своего наряда, достает мобильник и, не останавливаясь, начинает с кем-то громко разговаривать. Действительно – колорит. Вот когда я пожалел, что еще не успел к тому времени приобрести фотоаппарат.
         В Замбии мобильники есть практически у всех, но ни у кого нет ток-тайма. Только у тех, кто побогаче. А эти вечно пустые. Спрашивается, на какой предмет ты носишь телефон, если не можешь им воспользоваться по прямому назначению? Разве что только как вибратором.
   - А вдруг мне позвонят.
   «Идиот(ка)! Кто тебе позвонит, если они все тоже без ток-тайма и тоже ждут звонка?».
         Вообще это наводит на размышления: денег нет ни у кого, но все с телефонами. И крайне редко с дешевыми. Целый день носят в руке, в игры играют. Или просматривают ассортимент предлагаемых услуг. А чаще всего, если хоть что-то на счету осталось, делают куда-то один звонок, как по пейджеру, и тут же отключают. У абонента пропущенный звонок, он, ясное дело, перезванивает сам. Разговаривают, но уже  за  счет того абонента.
         Находясь среди них, ни в коем случае нельзя ничего иметь в руках. Им нужно все. Что бы ни увидели – «дай!». Я уже не говорю о деньгах*. Бутылку «кока-колы», сигарету, зажигалку, спички, конфету, кусок хлеба, даже газету, не имеет значения – «ДАЙ!». Почему? Можно подумать, я летел в такую даль, чтобы накормить население Замбии и снабдить его ширпотребом.
-------------------------------------------------
         * - Благодаря этой черте их характера, я, кстати, впервые в жизни научился торговаться. Спрашиваешь о цене. Тебе отвечают, но при этом называют такую сумму, что их желание обобрать тебя становится совершенно очевидным. Ты называешь цену в пять – десять раз меньше и достаешь деньги. Как только африканец увидел деньги – все! Цена поползет вниз до тех пределов, пока тебе не станет жалко этого трудягу. Но его стремление получить хоть что-то из того, что он видит, настолько сильно, что он буквально теряет рассудок.

         Удивительная страсть – любым путем «наколоть» белого. Что бы ни взяли под любые клятвы вернуть, не отдают никогда. Сколько людей брали у меня, кто – деньги до зарплаты, кто – кассеты или CD на неделю послушать, кто – книгу почитать. Никто и ничего не возвратил. А если спросишь, они или застенчиво и молча улыбаются, или смотрят на тебя так, что ты уже сам начинаешь чувствовать себя вымогателем.
         Один из работников кухни пришел ко мне однажды и попросил взаймы сто тысяч   квачей   на  две  недели  для  раскрутки  своего  бизнеса.  Из  ближайшей         
зарплаты, или как только перепродаст то, что купит, сразу же вернет. Ну как не выручить, если бедный черный хочет что-то сделать, чтобы накормить семью, чтобы вылезти из нищеты. Мы же все-таки друзья. Принес и дал. Тот записал в бумажку, где значился еще с десяток имен. Через два с половиной месяца мне с  огромным трудом удалось  вытянуть  из  него двадцать пять тысяч, после чего
он пообещал, что остальные двадцать пять вернет через неделю.
   - Э, братан, 25+25 будет 50.
   - Ну? - смотрит на меня удивленно.
   - Ты брал у меня сто. Где та твоя бумажка?
   - Я и без бумажки хорошо помню, у кого и сколько брал, - невинно улыбается.
         Классный у него бизнес! Мне захотелось его удушить за такую беспримерную  наглость. Или просто двинуть по его мерзкой роже, на которой было отчетливо написано, от кого он произошел.
   - Пошел вон отсюда! И не показывайся мне больше на глаза.
         Через неделю он с той же невинной улыбкой попросил меня угостить его «кока-колой». Я его-таки угостил. Его счастье, что по-русски он не понимал.
         Подсобные работяги в госпитале повадились ходить ко мне за сигаретами. Почему бы иногда и не дать? У себя в стране мы привыкли угощать. Но там много и не просят. А эти и приходить стали чаще, да и в количестве прибавились заметно и очень быстро. И если сначала просили словами, то потом стали показывать мне один палец. Хорошо хоть не средний. Стало уходить по две пачки в день. А пачка, в переводе на «твердую» валюту, стоит полтора доллара. Я перестал брать с собой на работу сигареты: «Все! Я бросил»! Чтобы снизить дневную тягу, стал покупать мятные конфетки. Они все дружно, из солидарности со мной, бросили курить тоже. И тоже перешли на конфеты. На мои, естественно.
         Каюм был прав, утверждая, что им не надо ничего давать. Если один раз дал, то это уже, считай, породнился. Они начинают просить регулярно, и постепенно это уже перестает быть похожим на просьбу, а становится вроде как твоим долгом. Приходят, как за зарплатой. Мало того, они еще и родню свою начинают приводить, а то и присылать. А откажешь – на лицах искреннее удивление: у тебя же денег много, на нас на всех хватит!
         А сколько денег уходило на проституток! Точнее, на то, чтобы они отвяли. С ума сойти! А проститутки там все. Если ты нуждаешься в какой-то даже самой мелкой услуге, будут приставать к тебе до тех пор, пока не заплатишь.
         Однажды я попросил одну из санитарок принести со склада рулон туалетной бумаги, нужной мне для работы*. Несмотря на то, что это лишь одна из ее обязанностей, она стала меня буквально преследовать и канючить. После очередной такой просьбы я уже в отчаянии сказал этой доставале:
   - I am sorry, madam. But wouldn’t you like to go на хер, please?
         Что-то вроде «Не угодно ли вам пойти...». 
   - Простите, сэр, я не поняла, куда я должна пойти, что я должна сделать и сколько вы мне заплатите?
   - Делать ничего не надо. Нужно просто пойти. Бесплатно. Этот вид курьерской работы не оплачивается.
         На лице растерянность, удивление и безуспешные попытки понять.
         * - Для ультразвуковой диагностики используется гель, которым смазывается тело. По окончании процедуры гель необходимо стереть. Во всем мире для этого используется вата или мягкие марлевые салфетки. В Замбии тело вытирают туалетной бумагой. Так дешевле, несмотря на то, что Замбия – хлопкосеющая страна.