Бог, за меня помолись, а?

Оперевшись о редакторский стол загорелыми руками, скорчив на небритой физиономии отвратительную ухмылку, стоял и сверлил редактора изумрудным взглядом… скажем, бродяга. Можно добавить - романтический. Потряхивая джинсовым рубищем, пошевеливая пальцами ног, безносочно потеющих в драных кедах, поигрывая загорелыми мускулами под вылинявшей майкой, поматывая буйногривым светловолосием, он стоял. Стоял. Потом сел. Присел. Точнее, беспардонно развалился в крутящемся кресле и нагло вопросил:

- Ну??

Изумлённый редактор икнул, обрёл дар речи и выдавил:

- Вы кто?

- Пять минут! - воскликнул бродяга. - Пять минут кануло в Лету с тех пор, как я имел... гкм-м-м!.. имел честь беседовать с вами по телефону!

- А-а, ну да, да! - фальшиво расцвёл редактор и вынул из ящика стола ту самую рукопись. Ту Самую. Рукопись.

Тотчас в редакции, промеж углублённых в творческий процесс делателей печатного слова, разлилось настроение, присущее скорее бродячему балагану, нежели солидному литературному монстру. Ибо содержание Той Самой Рукописи, хоть она и томилась неделю в запертом столе, неведомыми путями просочилось наружу, плеснув раскалённым хихиканьем на благопристойность цивильных мозгов.

Леденящий редакторский взор, упреждая несанкционированный бардак, окатил хихикающие мозги гипнотическим трансом рабочей атмосферы. Пошатнувшиеся умы, вдохнувшие смеха и горечи таинства поэзии, мгновенно обрели равновесие; леденящий взор вождя всей этой робототехники приласкал Ту Самую Рукопись. Нет нужды говорить, как он её приласкал... - леденяще! Стопка печатных листов поёжилась, рифмы покрылись инеем, буквы посинели и мелко затряслись.

"Не возьмёт", - вздохнул бродяга, автор Той Самой Рукописи, на первом листе которой, в уголке, приткнулось: "ЛИС"

Леденящий взор подтвердил догадку бродяги. "Не возьму, - читалось по льду, - не возьму! У нас респектабельное издательство, а не пристанище поэтов-шизофреников. Талантливых, но шизофреников!.."

Леденящий взор оброс морозными колючками. Бродяга печально кивнул. Встал. Станцевал рок-н-ролл узлами загорелых мускулов. Презирающе навис над редактором. И... ушёл, прихватив Ту Самую Рукопись.




"...электричка выла и визжала, как чёрт, попавший в рай. Мне, дабы с чистой совестью протягивать алчущую денег шляпу, приходилось выть и визжать, как десять таких чертей. Зверски изнасилованная гитара материлась пятиэтажно и, в конце концов, брызнула струной в сантиметре от глаз. Извиняйте, граждане-земляне, концерт прерван по техническим причинам. Перекур.

Я присел в тамбуре на рюкзачок. Закурил. Глотнул эльфийского напитка из фляги. За мутным окном проносились летние пейзажи, грохот колёс запихивал в мозги бредовую мелодию. Сортир яростно хлопал дверцей и ядовито вонял.

В тамбур вошли двое. Полупьяная шалава с грубо нарисованными глазюками пританцовывала в объятиях крепенького провинциального донжуанчика. Сей достойный самого себя джентльмен вкусно лапал располовиненный тугими трусиками зад спутницы. Моей скромной персоне они уделили ровно столько внимания, сколько уделяется огрызку на тротуаре.

Донжуан, притиснув мадам к стене, рьяно полез под юбку. Мадам хихикала и тёрлась попкой о грязную обивку.

Я им не сказал даже "гкм-м-м". Мой окурок шлёпнулся в мой же плевок и пшикнул. Усталые ноги протестующе загудели, но я решительно встал, намереваясь покинуть обиталище разврата и предоставить тамбур в полное распоряжение железнодорожного секса. Я встал... Сделай я это на пару секунд раньше - мне был бы конец.

Межвагонная дверь внезапно и мощно распахнулась. Настолько мощно, что угробила бы меня, как пить дать. В тамбур ворвались трое мордоворотов и без предисловий начали лупить донжуана. От визга шалавы у меня заложило уши. Донжуан яростно и умело сопротивлялся. Они орали, пыхтели, плевались, двигаясь слепыми рывками и мешая друг другу. Я благоразумно ускользнул в сортир, откуда наблюдал всё последующее.

Блеснул клинок. Мелькали руки, плечи, искажённые злобой лица, оскаленные зубы, вылупленные глаза. Кто-то страшновато хрипел, кто-то уже стонал. Шалава заткнулась и сползла на пол.

Завершилось всё так же неожиданно, как и началось. Дверца сортира свисала на одной петле, пересекая колеблющимся углом финальную картинку. Донжуан стоял, едва держась на ногах, сильно зажмурившись; его правая рука сжимала нож и тряслась, как под током… Двое из нападавших валялись бездыханные. Третий пытался встать, царапая по стене ногтями, но скоро он свалился на бок, засучил ногами и затих. Шалава сидела на полу, вытянув длинные ноги, по-рыбьему пульсируя ртом; из её распоротого живота хлестала кровища. Вообще, кровь была повсюду. Тамбур приобрёл такой вид, что нормального человека трижды вывернуло бы наизнанку. Но я - не нормален.

У донжуана, видать, мозги встали набекрень. Трепеща, как листок по ветру, он поднял кровавый нож к мутным глазам и захрипел, словно разговаривая со смертоносным клинком на его языке. Потом высоко задрал подбородок, дрогнул кадыком, занёс вооружённую руку и... Вжих! Почти до шейных позвонков.

Электричка остановилась. Злобно шипя, разъялись двери. Кровь стекала по ступенькам. Схватив гитару и рюкзак, я поспешил убраться н..."