Сладкие грёзы любви

               
                СЛАДКИЕ ГРЁЗЫ ЛЮБВИ


Я лежу на животе на чисто выскобленном деревянном некрашеном полу. Рядом со мною стоит патефон. Крутится пластинка. Сквозь щелчки, скрипы и хрипы можно различить звуки музыки и чей-то утробный, густой голос. Я улавливаю только что-то непонятное: «Сладкиегрёзылюбви», - вот такое одно слово. Смысла не понимаю, но это не важно. Я снова и снова накручиваю пружину и приникаю ухом к загадочному черному с обломанным краем диску. Чувство, которое я при этом испытываю, мне непонятно. Я не могу рассказать о нём.
И тут я делаю слишком резкое движение ручкой патефона, его пружина тренькает и пластинка перестает вращаться. Пружина старая, на ней много заклёпок. Я тоже умею ставить заклёпку, только она плохо держится. Поэтому начинаю крутить пластинку пальцем. Замедленный звук меня не устраивает. Я так раскручиваю, что бас поет каким-то тоненьким голоском. Удовольствия это слушать никакого. Я закрываю патефон, прячу любимую пластинку на платяной шкаф, и бегу к соседям. Дома одна Нинка, моя подружка, старше меня на год, ужасно умная: всё на свете знает.
- А у нас опять пружина  лопнула, - сообщаю с порога.
- Ну и что? Тебе влетит? - безучастно спрашивает она, уткнувшись в книжку.
У нас на весь дом, в котором четыре семьи, только одна книга: про Робинзона Крузо. Она без начала и конца. Кто хочет, тот читает, пока другой не отберёт. Мы её нашли в окопах. После войны туда сбрасывали всякий хлам. Для нас очень притягательное место. Там мы нашли не только книжку, но и пластинку, которую я слушаю с наслаждением.
- Ты уроки делаешь? – спрашиваю для порядка, заранее зная ответ.
- Фи, уроки! – презрительно фыркает Нинка и тычет пальцем в книжку. – Тут людоеды.
- Страшно?
- Чего бояться? Это же книжка…
- Нин, а что такое «сладкиегрёзылюбви»? – пропела я, как на пластинке, низким голосом.
- Где это ты нахваталась? Мала ещё, - хохотнула Нинка и снова уткнулась в книжку.
- Нин, ну скажи, - канючу я.
- Ладно. Это…
Она задумалась, потом вдруг заливисто захохотала.
- Чего ты ржешь? – обиделась я. – Так дядька поет на пластинке.
- На какой? Там же написано.
- Ничего не написано. Я её у колонки мыла, бумажка отклеилась…Я её слушала, пока пружина не лопнула…Плохо было слышно. Я  ничего не поняла, только это слово.
- Я не знаю такого слова, - серьёзно проговорила Нинка, глядя своими огромными синими глазищами в потолок. – Спроси у Женьки.
Женька в школе. Я смотрю в окошко, чтоб не прозевать её возвращение. Стекло начинает голубеть, потом становится синим и внезапно чернеет.
- Пойдём встречать, - предлагаю я.
- Не, мамку жду.
- Ой, мама! – сорвалась я с места.
 Совсем забыла, печку же нужно раскочегарить. Мамка с работы вот-вот придёт. На голове ледяная шапка, сама,  как ледышка, ей тепла нужно много. На мое счастье, в печке уголь еще не прогорел. Я кочергой разбила огненный комок, вспыхнуло пламя. Заслонку не закрываю, замерзла, пока бежала. Раскочегарила  так, что плита стала красной, жаром так и пышет. Затащила из коридора корыто, чтоб нагрелось.  На шахте есть только мужская баня. Женщины смывают угольную пыль дома в корытах. Погрелась и принялась варить пустой суп. Другой еды у нас не бывает. Но мы и этому рады. Голод.
Тут Женька  заявилась.
- Пойдем к нам, - позвала меня шепотом, - голодная, небось. Мамка каши много наварила, всем хватит.
- А чего ты шепчешь? – так же шепотом спрашиваю я.
- Горло болит.
Каша из магары на воде и без масла. Она такая вкусная и рассыпчатая! Я сразу наелась и развалилась на Женькиной кровати, спать захотелось. Но тут вспомнила про пластинку и про непонятное слово.
- Жень, что такое «сладкиегрёзылюбви»?
Женя оторопело уставилась на меня, потом громко расхохоталась.
- Дурочка ты! Это три слова. Что же тут непонятного?
- Ну, ладно. Сразу «дурочка», - слегка обиделась я. – А что такое «грёзы любви»?
- Это, - Женька задумалась, а потом махнула рукой. –  Рано тебе знать.
- Ну, скажи.
- Мечта.
- Какая?
- Хорошая.
- Я так и думала…
Потом исчез наш старенький патефон, а с ним и все пластинки. Осталась только моя, заветная, пылиться на шкафу. Но и её выбросили после очередной уборки. Только через много лет я услышала её по радио. Страшно обрадовалась и заслушалась. Тогда впервые назвали имя певца: Фёдор Иванович Шаляпин. И рассказали, что он уехал после революции за границу и там остался навсегда. Поэтому у нас  о нем не упоминали. Пел он «Элегию» Маснэ. И мне уже не нужно было объяснять, что такое «сладкие грёзы любви».

                Ноябрь 2010г.