Триумф бахарева

                ТРИУМФ БАХАРЕВА
 
- Алло, это я!
- Ну, как?
- Я попал на выставку! Правда, взяли только одну работу. Но я не подвёл учителя!
- Молодец, Алексей. Ты – участник профессиональной выставки. Поздравляю.
- Ну, классно! Я счастлив, Николай Ермолаевич! У меня на душе настоящий праздник…
- Я рад за тебя, Алексей. Приезжай, привози новые работы, поговорим.
- Спасибо, Николай Ермолаевич. У меня целых два дня свободных, поработаю всласть и обязательно вам покажу…
 Если бы в вагоне электрички оказался хоть один человек, Лёшик поделился бы с ним своей радостью.  Но вагон был пуст. За окном мелькали редкие фонари, стук колёс навевал дрему. Обычно Лёшик сразу засыпал, едва трогался поезд. Нынешнее возбуждение не давало уснуть. Вспоминались давние события, как будто из чужой жизни. Пожалуй, такой счастливый день был однажды: это, когда Людмила согласилась стать его женой. Тогда его охватило какое-то лихорадочное возбуждение. Он готов был делиться с каждым встречным своей радостью. Напивался до неприличия. После свадьбы «завязал». Родился  сын. Выпил на радостях и больше уже не тормозил. Друзей у него не осталось ни одного, кроме старшего брата, который всегда поддерживал и опекал Лёшика.
Отец оставил семью, когда они были мальчишками. Мать старалась изо всех сил, чтобы они выросли нормальными людьми. От отца, бывшего учителя рисования, братьям достались «гены творчества»: старший, работая слесарем на ювелирной фабрике, научился делать нехитрые украшения, младший всегда стремился к рисованию. Он не хотел повторять столь любимые  всеми самодеятельными художниками пейзажи с желтыми берёзками. Его завораживал авангард. Местные любители презирали его «мазню» и его самого считали ничтожеством. Но был профессионал Коля, который постоянно твердил: «Ты, Лёшик, талантливый. Тебе бы поучиться. Из тебя бы вышел хороший художник… Давай выпьем». Но Коля, к сожалению, умер. После его ухода  началась настоящая травля «формалиста». «Ну, чего ты выпендриваешься? Напиши нормальный пейзаж», -  советовали ему. Он в ответ только слабо улыбался.
 Ему не везло с женами.  Кому захочется терпеть такого мужа, которому всё пофигу, кроме своей мазни. Каждая требовала денег, презирала его романтические бредни. Хотя он был по-прежнему хорош собой: стройный, кудри до плеч, улыбчивый и обходительный, женщины отказывались соединить с ним свою судьбу. Жил он с матерью-старушкой.
 Почти двадцать лет минуло с той выставки, на которой он показал свои первые живописные портреты. Пожалуй, они произвели впечатление только на двоих-троих человек. Среди них оказалась  библиотекарша с чудным именем – Агния, жена художника Марусина. Она написала в местную  газету об этих портретах, назвав автора потенциально богато одарённым. Лёшик был польщен и сохранил в своей душе благодарность к ней. Когда через несколько лет они случайно встретились в электричке и Алексей сказал, что работает вахтером на заводе, что картин больше не пишет, она горячо заговорила о том, что нельзя предавать свой талант.
- Меня травят, оскорбляют самодеятели, - пожаловался он.
- Ну и что? Обидели юродивого, - насмешливо сказала Агния. – А знаешь, сколько натерпелся Марусин? Не чета тебе: член Союза художников, руководитель студии, участник крупных выставок. Делают вид, что его в городе не существует, хотя он постоянно устраивает выставки, десятки его учеников стали профессиональными художниками, архитекторами, педагогами… Да что об этом говорить!? – махнула Агния рукой, и помолчав, устало добавила, -  ученики его предают. А он работает. Каждое утро сидит в своем углу и рисует. Потому как родился художником. Ты тоже. Поверь моему слову. У меня нюх на талантливых людей…
В этом сонном городке временами кипели нешуточные страсти. Случилось так, что художники взбунтовались против директора выставочного зала. Он плохо работает, не уважает ни авторов, ни зрителей, всем вредит, как может. Власти  уже решили продать помещение зала под магазин. Но тут нашелся депутат местного собрания, который не согласился с этим. Он заказал проект реконструкции зала. Года через полтора решили начать капитальный ремонт. Для такого дела нужен новый директор. А где его взять. Не выписывать же из другого города. 
- Пусть будет им Алексей Бахарев, - предложил не без лукавства местный интриган.
Все весело рассмеялись и дружно отправились в управление культуры. Там без всяких сомнений и лишних проволочек утвердили его в этой должности, положив, естественно, мизерную зарплату.
- Пускай работает, а там посмотрим.
«Не получилось. Ну, ничего. Впереди  всё равно ждет его позорное изгнание: ведь он ни на что не способен. Выпрут с треском. Вот тогда понадоблюсь я. В ножки упадут, а я еще подумаю»… Приблизительно так рассуждал местный интриган. И не только он. Проучить этого прощелыгу хотелось многим. Лёшик же, ничего не подозревая об этих кознях, с жаром принялся за дело. Оказалось, что он знает многое в строительстве, умеет спланировать работу, договориться с рабочими, найти верное решение проблемы. Благодаря его усилиям зал был отремонтирован в срок. Для его открытия Алексей Олегович, как его теперь все называли, собрал лучшие работы местных художников. Выставка получилась красочная и интересная. Обновленный зал привел в восторг зрителей: стены сияли свежестью, с потолка лился ровный мягкий свет. Было уютно и нарядно. Лёшик, «как денди лондонский одет», принимал гостей с улыбкой,  стоя у своих работ. К нему подошла Агния, поздравила с выставкой и весело спросила, взглянув на акварели:
- Любишь Марусина?
- Да, - чистосердечно признался автор.
Городские начальники произносили речи, дарили залу подарки «на новоселье». Получился настоящий праздник. Но после него началось что-то странное. Лёшик почувствовал, как на него повеяло холодом. Чем больше он старался разнообразить деятельность зала, привлекая новых авторов, устраивая музыкальные, поэтические вечера, тем  сильнее раздражались местные художники. Они срочно организовали общественный совет и решили «сместить» Лёшика.
- А вы знаете, что творится в выставочном зале? – приступили они к начальнице управления культуры.
- Знаю, -  спокойно ответила она. – А вы почему волнуетесь?
- Мы не для этого «выколачивали» зал, чтобы там выставлялись всякие фотографы. Это наш зал.
- Ошибаетесь. Это – городской зал.
- Нам такой директор не нужен.
- Я вас прекрасно поняла. Хорошо. Вас не устраивает Бахарев? Следующим будет тот, кто выиграет конкурс. Но учтите: никто из вас к конкурсу допущен не будет.
Бахареву нравилась его работа. Когда он приходил по утрам в зал, картины уныло висели на стенах. Он осматривал каждую и они будто оживали. А когда появлялись зрители, они охорашивались, расцветали. Это было настоящее чудо.
Вернувшись после открытия зала домой, Агния рассказала мужу, как всё происходило, а в конце добавила:
- Бахарев подражает тебе. Он показал несколько акварелей, сильно напоминающих и по цвету и по композиции твои. Как тебе это нравится?
- Интересно было бы посмотреть, - спокойно ответил Николай Ермолаевич.
- Позвони ему…
            При воспоминании о Марусине сердце Лёшика  накрыла теплая волна. Сам бог, наверное, послал ему этого человека, который своей энергией, своим фанатичным служением искусству перевернул всю его жизнь. Когда Николай Ермолаевич внезапно позвонил и попросил принести показать акварели, Лёшик возликовал: это подарок судьбы.
 - Я не могу сходить на выставку, - извинился старик, - но я хотел бы посмотреть твои работы. Если можешь, принеси.
Алексей дождался, когда сняли экспозицию и отправился к Николаю Ермолаевичу, старому художнику, скромно  и тихо живущему  в этом городке, не напоминая о своих заслугах, регалиях. Их у него было предостаточно. И если бы Бог дал ему здоровье, наверное, он переехал в большой город, куда его приглашали друзья-художники.
- Нельзя жить вне художественной среды, - говорили они. - Ты же зачахнешь в своей Тьмутаракани.
Но он понимал, что там не выживет и никогда не уезжал из своего городка, хотя временами чувствовал, что задыхается в нём. В своей квартире Марусин устроил удобную мастерскую, завесил стены собственными работами. Ему было комфортно работать. Чего еще желать.  Агния помогала ему, как могла. Возила его работы на выставкомы, помогала составлять  каталоги персональных выставок… 
В тот день, когда в мастерской появился Алексей, Николай Ермолаевич был поглощен работой.  Он нередко повторял: «Жалко попусту тратить время. Его у меня мало осталось. Хочу поработать». Идеи ему изобретать не нужно, ими полна голова. Главное – достигнуть совершенства. А поскольку эта цель практически недостижима, то ему не грозили кризисы и длительные паузы в работе. Просыпался  он рано и сразу садился рисовать. Работал несколько часов кряду, потом завтракал, иногда уже во время обеда, и снова брался за карандаш или кисть. Николай Ермолаевич был признанным мастером акварели. А последние годы чаще использовал пастель, сангину или карандаш.
 Каждый год он участвовал в двух-трёх профессиональных выставках. Хотя последнее время уже не мог никуда ездить, пользовался оказией.
Алексей пришел к Николаю Ермолаевичу после тяжелых раздумий о своей никчемной судьбине. Да, он стал директором выставочного зала, ему понравилось быть им. А дальше-то что? Спиной чувствовать насмешливые взгляды, вздрагивать нутром от обидного «ты  дилетант и бездарь». Крыть-то нечем. Ну, есть у него дипломы за самодеятельные выставки. Но это же несерьёзно! Понравился тёткам из дома народного творчества он сам,  понравились и его работы. Пока он не потерял самокритичность и желание чему-то научиться, нужно торопиться. Скоро пятьдесят лет, а с каким багажом он придёт к юбилею? Ни семьи, ни настоящих успехов.
  Алексей  делал экспрессивные картины, главным образом нажимая на фактуру, на декоративный эффект. Иногда это были своеобразные римейки понравившихся классических произведений. Пробовал рисовать. Он несколько лет проработал на заводе оформителем, и это сильно отразилось на его рисунках, аккуратных, сухих, не интересных по композиции. Их он тоже  решил показать старику. Тот посмотрел внимательно, сказал «хорошо». У Лёшика даже волосы шевельнулись от волнения. После длительной паузы Марусин повёл рассказ о художниках. Это было очень интересно, хотя Лёшик многого не понимал да и отвлекался частенько. А художник всё говорил и говорил. Наконец, видимо, устал. И сказал:
- Тебе нужно больше работать акварелью. Этот материал очень подвижный, как раз по твоему темпераменту. Попробуй. И приноси мне…
          С тем и расстались. Через неделю он появился в мастерской старого художника с ворохом акварелей. Старик опешил: дикий цвет, отсутствие какой-либо гармонии, но чувствовался напор и желание поразить зрителя. Произнеся свое непременное «хорошо», Николай Ермолаевич опять долго и подробно говорил о законах  живописи, о великих мастерах акварели, показывал альбомы.
- Ты, Алексей, давишь на эффект, не думая о том, как организовать изображение на плоскости, какие взять пропорции, решить, что главное, а что второстепенное. Думай о том, как сделать. Изобразительное искусство - пластическое: «как» важнее, чем «что»..
Много раз ему приходилось повторять одно и то же. Он был хорошим педагогом и потому безгранично терпелив. Алексей иногда терял нить его рассуждений,  часто чувствовал себя туземцем, не понимающим языка миссионера. Оказавшись без всякой предварительной подготовки в сложном мире профессионального искусства, он терялся и тупел. Временами его охватывало отчаяние. Но он старался не поддаваться ему. Каждая встреча и беседа с Марусиным давала не только новый импульс в работе, но и пополняла его знания. Учитель раскрывал ему тайны творчества, не тая никаких секретов.
Минуло почти два года напряженной учебы. Это было очень тяжелое время для Алексея: тяжело заболела и умерла мать. Потом слег брат. Ему сделали несколько  неудачных операций. Увезли в областную больницу, но там тоже всё как-то складывалось не так. Никто не мог сказать ничего утешительного. Каждую неделю Лёшик ездил навестить брата. Он остался совершенно один. Спасала от отчаяния только работа да еще общение с учителем, который был неизменно внимателен и доброжелателен.
Как и в ту, первую, встречу, Лёшик с замиранием сердца ждал «приговора».
- Ну, что, Алексей, - начал раздумчиво Николай Ермолаевич, разглядывая последние работы. – Я думаю, тебе пора выходить в люди. Ты хорошо поработал. Есть акварели, которые не стыдно показать на профессиональной выставке.
Он отобрал несколько листов и посоветовал свозить их на областную выставку в Союз художников. Алексей заволновался, стал лихорадочно что-то соображать, а Марусин продолжал:
- Через неделю выставком. Оформи на паспарту эти акварели, напиши заявку и поезжай. Думаю, всё будет хорошо. А если ничего не возьмут, не расстраивайся,  принимайся за работу, чтобы на следующую выставку лучше подготовиться…
И тут же разобрал работы, указывая на явные промахи. Но Алексей уже не слушал. Все его мысли метнулись в сторону предстоящего выставкома: вот бы взяли хоть одну акварельку, тогда бы я им показал…
- Ты об этом не думай, - угадал его мысли старик. – Думай о работе. Толку больше…
На выставком Лёшик приехал раньше всех. Но никак не решался поставить свои работы. Руки тряслись, как с глубокого похмелья, ноги будто приросли к полу. Народу уже набилось битком. Наконец толпа рассосалась. Его поманил кто-то из выставкома.
- Ставьте свои работы. Мы заканчиваем, - сказал устало председатель.
Алексей быстро расставил акварели.
- Есть предложение по правой, - сказал кто-то.
Сидящие за длинным столом люди о чем-то поговорили и подняли руки.
- Проходит единогласно.
Кто-то  унес акварель. Лёшик рассеяно озирался: что-то произошло значительное, но что - он не понял.
- Я не могу найти свою акварель, - сказал он  женщине, собиравшей бумаги  со стола.
Она взглянула на него и весело рассмеялась.
- Первый раз?
Он кивнул.
- Вашу акварель взяли на выставку. Приезжайте на открытие.
Она назвала дату и распрощалась. Лёшик отправился на вокзал. Его распирало от радости. Кому расскажи, не поверят, что его работу оценили профессионалы. Была уже ночь, когда он добрался до дома и оттуда позвонил Николаю Ермолаевичу. «Я не подвёл учителя», - эту фразу он заготовил заранее. Очень она понравилась ему.
Открытие выставки, которого он с нетерпением ждал, его разочаровало. Собрались художники, председатель правления поздравил их с выставкой и на этом всё закончилось. У себя в зале он превращал каждое открытие в праздник: приглашал музыкантов, гостей, устраивал скромный фуршет. Сам, правда, никогда не пил. Дал железный зарок и не нарушал его ни при каких обстоятельствах.
Эйфория длилась недолго. К нему подходили разные люди и говорили, что на выставку брали заведомо слабые работы, что он попал туда совершенно случайно. Особенно обидным ему казалось мнение, что он – протеже Марусина.
- А что тут обидного, - удивилась Агния. – Плюнь, Лёша. Пусть говорят.
- Нужно работать так, чтобы ни у кого не возникали глупые подозрения, - сказал Николай Ермолаевич. – Скоро следующая областная выставка. Серьезно отнесись к ней. Покажи самые лучшие акварели...
Мать чувствовала себя всё хуже. Он с братом возил её по больницам. Работать приходилось урывками. Но чем больше было препятствий, тем удачнее был результат.
Николай Ермолаевич как-то спросил, как мать относится к его творчеству.
- Она очень рада, - ответил Алексей.
На следующую выставку из пяти работ взяли три. Это были портреты молодых девушек, очень легко и свободно написанных акварелью. Теперь уже никто не осмелился сказать о случайности. Он уже приезжал на выставкомы как полноправный член сообщества профессиональных художников. И даже отважился послать свои акварели на республиканскую выставку, хотя Николай Ермолаевич предупреждал, что там требуются работы более высокого уровня. Но взыграло ретивое. На эту выставку он не попал. Неудача несколько обескуражила его, но ненадолго.
На очередную областную выставку у Алексея прошло шесть работ из семи. Это был уже настоящий успех. Из художника-любителя Алексей Олегович Бахарев постепенно превращался в профессионального художника. Это придало ему силы и уверенность в себе. Но не успел он остыть от переживаний, как к нему подошла пожилая женщина и сказала:
- Говорят, у вас нет специального образования. Врут, наверное?
- Да нет, не врут. Я нигде не учился.
- Как же у вас взяли целых шесть работ?
- Последние годы я занимаюсь у нашего художника Николая Ермолаевича Марусина. Слыхали о нём?
- Да, конечно. И сколько вы ему платите?
- Нисколько.

            - Не поверю, - женщина презрительно  усмехнулась.
- Ну, это ваше дело, – стараясь быть спокойным, ответил Бахарев. – За тридцать лет руководства изостудией Марусин подготовил для поступления в училища и институты несколько десятков человек. И ни с  кого не взял ни рубля. Сейчас я один у него занимаюсь, и никакого разговора о деньгах  не бывает.
- Ну, прямо динозавр какой-то!
- А вы тоже художница? – постарался сменить тему Алексей.
- Нет, что вы? – засмеялась незнакомка. -  Я здесь с приятелем. Но у него только одна работа прошла на эту выставку…
Отдохнув несколько дней от переживаний и этого неприятного разговора, Алексей начал готовиться к своей юбилейной выставке. Он постоянно советовался с Николаем Ермолаевичем, который просматривал работы, указывал на ошибки, требовал их исправления и только после этого советовал включить в будущую экспозицию.
У себя в доме после смерти матери Алексей  сделал ремонт.  Кладовку превратил в мастерскую. А в комнате вместо ковра повесил свои картины.  Он продолжал много работать и каждую неделю наведывался к Николаю Ермолаевичу. Старик готовился к своей, может быть, последней, персональной выставке. Сил уже почти не было. Александр взял на себя хлопоты по оформлению работ.
Обычно все свои выставки Николай Марусин показывал в больших городах, чаще всего, конечно, в своем областном. Его знали и ценили как мастера акварели, рисунка. Многие музеи приобретали его произведения. На этот раз  он решил показать выставку  последних работ в родном городишке. Он понимал, что резонанс от нее будет минимальный, зрителей раз-два и обчелся, знатоков вообще не наблюдалось. Но это был, скорее, отчет перед самим собой.
Прекрасную экспозицию сделал, приехавший из СХ Сергей Михайловский, председатель секции графики. Когда расставили все работы, которых он раньше не видел, вдоль стен, он позвонил автору:
- Я потрясён, Николай Ермолаевич!.. Такие работы!
На открытие приехали друзья из Союза художников, собрались местные любители, гости. Николаю Ермолаевичу говорили хорошие слова, дарили цветы, подарки. Камерный хор подготовил целую концертную программу, которую закончил исполнением «Многая лета»… Все было замечательно в этот вечер. А через день Николай Ермолаевич уже снова сидел в своей мастерской и сосредоточенно рисовал. Алексея поражала эта способность человека погружаться в работу, несмотря ни на что.
- Понимаешь, Алексей, это моя жизнь, - говорил Марусин. – Другой нет… А потом, знаешь, когда ты творишь, ты переходишь из своего крохотного, ограниченного мирка в иной, огромный, безграничный мир и оттуда черпаешь мысли, чувства, образы. В такие мгновения ты говоришь с Богом. Он тебе даёт силы…
Лёшик и сам уже ощутил, что творчество преображает что-то в нём самом и в окружающем мире. Стоило погрузиться в работу, как возникали какие-то неожиданные решения. Рука будто сама вела его за собой. Иногда, правда, случались сбои, и тогда Николай Ермолаевич поправлял его.
- Ты, Алексей, следи, чтобы вкус тебя не подводил, - говорил он. – Не дави на  эффект. Это сразу удешевляет картину. Строже относись к цвету, к форме, не дроби её без надобности… Жизни мы учимся у жизни, а искусству – у искусства. Учись у великих мастеров.
Минуло уже много времени с первого занятия с Марусиным. Теперь Алексей приходил к нему гораздо реже.  Он чувствовал, что вымотан окончательно и физически и эмоционально. Много работы было в выставочном зале. Одна экспозиция сменяла другую. Он сам привозил и увозил работы, договаривался о новых выставках, без конца оформлял какие-то документы. Наступил творческий перерыв. Но когда становилось совсем невмоготу, отправлялся к Марусину.  Тот, долго беседовал с ним об искусстве. Для него не существовало того мира, в который погрузилась вся  страна, мира коммерции. Он не сдавал свои позиции, упорно двигаясь по трудному пути к совершенству. И хотя  иногда охватывала тоска одиночества, обуревали тяжелые мысли, Николай Ермолаевич преодолевал их и снова брался за кисть. Эта стойкость старого больного художника подкупала Алексея и придавала ему силы.
Приближалось пятидесятилетие Алексея Бахарева. Он собрал все одобренные Марусиным работы, оформил их по всем правилам и постарался, вспоминая уроки, которые ему два года назад преподал Сергей Михайловский, сделать такую экспозицию, чтобы каждая работа выгодно смотрелась. Накануне открытия Лёшик забежал к Марусину.
- Николай Ермолаевич, без вас не буду открывать, вы мой самый почетный гость.
Договорились встретиться в зале за полчаса до начала торжества. Но когда появился Николай Ермолаевич, зал был полон. Его встретили аплодисментами. Сердце старика дрогнуло. Он увидел, что его последний ученик состоялся как профессиональный художник. Он приобнял  Алексея за плечи и сказал:
- Молодец. Поздравляю.  Ты сумел преодолеть себя. Эта выставка показывает, что ты талантливый человек, но одного таланта недостаточно. Нужно много работать. Сегодня у тебя настоящий успех. Я рад за тебя…
Открытие получилось приподнятым, праздничным. Приехали художники из других городов, те, которые показывали свои выставки в этом зале и успели подружиться с Бахаревым. Приехали сотрудники областного краеведческого музея и сразу стали договариваться о том, чтобы показать эту выставку у них. Конечно, пришли представители местной власти. Многие выступали, приветствовали юбиляра, дарили подарки.
Последним взял слово Николай Ермолаевич. Он поздравил всех с выдающимся событием в городе, с замечательной выставкой Алексея Бахарева. Говорил о важности приобщения  к подлинному искусству, о потребности людей в эстетическом переживании. О том, что художник должен уметь  обобщать свои впечатления от мира, научиться абстрактно мыслить во имя этого обобщения.
Потом он подошел к своему ученику, обнял его и душевно произнёс:
- Молодец! Смотри, сколько народу собралось на твою выставку. Это настоящий триумф. Ты – талантлив. А талант беспокоит, понуждает работать. Трудись, стремись к совершенству. Не забывай меня, старика, навещай. Ну, пока. Будь счастлив…
Взволнованный ученик молча крепко обнял учителя.

                Клавдия ДЬЯКОВА. 2010 г.


                ПОХОД ЗА ПЕНСИЕЙ

         Сегодня я должен получить свою пенсию. Поэтому уже со вчерашнего дня у меня испортилось настроение. Придётся на несколько часов покинуть свой угол в мастерской и тащиться в банк. Этот путь для меня тернист. Раньше он занимал не больше двадцати минут, а теперь я иду, медленно передвигая ноги, часто останавливаюсь, чтобы отдохнуть и подумать. О чем? Как когда.
       Сегодня я вдруг обнаружил, что в нашем городке наступила весна. Настоящая жара, а я надел черную рубашку, черные джинсы и серый шерстяной пиджак. На голове у меня под цвет пиджака серая бейсболка.  Очень даже элегантно. Однако жарковато. Да, на ногах у меня зимние ботинки. Это потому, что летние никак не могу приспособить к больным ногам.
       Иду, значит, я в банк этаким франтом. Красоты вокруг не замечаю: все внимание сосредоточил на ходьбе. За зиму как-то утратил эту самую технику, из дома старался лишний раз не выходить. У нас почему-то вечный гололёд. Теперь приходится следить, как и куда поставить ногу, не то могу грохнуться на тротуар, а не хотелось бы при всём честном народе.
        Получил свои денежки, отдохнул на скамеечке, и обратно уже легче потопал. Любуюсь тополиной аллеей. Осенью от деревьев одни обрубки оставались, даже жутко было смотреть, а теперь отросли  свежие ветки, клейкие листья блестят на солнышке. Красиво. Постоял, посмотрел: небо синее, желтовато-зеленые тополя, люди в ярких одёжках. Всё движется, шевелится, у всего свой ритм и своя мелодия. Хорошо. Пошел тихонько дальше. На школьном стадионе ребятишки бегают, шумят, гомонят, как галчата.
        За школьным двором – колонка. Девчонки её окружили, толпятся на водопой, играют, брызгают друг на друга и заливисто хохочут. Остановился, полюбовался на нынешнее поколение. Славные ребятишки. На меня поглядывают по-доброму, шалить не перестали. Возраст такой. А я уже разглядываю лужу у колонки: чего там только нет! И между мусором – кукла. Смотрит распахнутыми синими глазами в синее небо и улыбается. Да. А у неё только одна рука, ног нет и волос нет. А она улыбается.
       Тут  я подумал о Тарковском, о выразительном тлении в его фильмах. Эта кукла могла бы оказаться в «Сталкере»… Мне нравятся его фильмы: строгая эстетика, молчание, суховей, который внезапно срывается, клонит кусты, травы, и так же внезапно исчезает, оставив ощущение тревоги. Нравится сложность мысли и скупость изображения, очень точный отбор средств.
       Ищу это у нынешних художников. Радуюсь, когда нахожу. Например, у Звягинцева в «Возвращении», у Лунгина в «Острове». Сюжетные фильмы меня мало интересуют: кто кого любил, кто кому изменил, кто кого обобрал, убил… «Мать и сын» Александра Сокурова – подлинное искусство.
        Сосредоточился на своих мыслях и на ходьбе: внимательно смотрю в землю. Вдруг слышу:
        - Дед! Который час?
        Поднял голову, прямо передо мной стоит высокий, полуобнаженный парень и жадно пьёт воду из бутылки. Она в лучах яркого солнца на фоне синего неба сияет, как драгоценность. Я начал прикидывать, во сколько вышел из дома, сколько стоял в очереди…
        - Около трёх, наверное.
        Парень кивнул и быстро пошел куда-то. А я засомневался, правильно ли ответил. Задумался и не заметил, что остановился недалеко от пятиэтажки, в которой живу. Очнулся от тонкого, невероятно приятного запаха. Огляделся, а рядом расцветает черёмуха. Нанюхался и побрёл дальше. И вдруг слышу: «А знаешь, как я люблю тебя» !? Молодой, звонкий голос и звук поцелуя. Я не стал оборачиваться: весна, молодая кровь играет…
      Вхожу в свой подъезд, замусоренный, грязный, заплеванный, вонючий. Поднимаюсь по лестнице. Под ногами хрустит ореховая скорлупа, семечки, окурки. Тоже молодость играет, наверное. Вот и моя дверь. Вожусь с ключами. По лестнице поднимается юное создание. Вежливо мне:
       - Здравствуйте!
       Отвечаю с поклоном. Она проходит мимо, поднимается выше. Мне грустно. Я вхожу в свою мастерскую. Кладу деньги на стол. И отдыхаю. Такой сложный переход, столько впечатлений…Через месяц снова идти…Взглянул на будильник. Ну, так и есть: обманул человека на целый час.  Долго переживал, но делать нечего…
                Ноябрь 2010 г.