Музыка грёз

                Клавдия Дьякова  « МУЗЫКА ГРЁЗ»               
                жизнь художника Виктора Борисова-Мусатова
               
 …Кажется, только в нашей стране возможны такие короткие жизни художников. Не успел я оглянуться, как промелькнула рабочая биография Мусатова от его «Ожерелья» до «Реквиема». Запасы ли наши так быстро расходуются, или матушка Россия такая  безалаберно  неэкономная, чтоб убивать преждевременно  Пушкина, Лермонтова, Врубеля и Александра Иванова и наделять в сорок лет собачьей старостью сынов своих.
                Кузьма Петров-Водкин.     
Таинственная  музыка загадочных картин Борисова-Мусатова, непостижимое их очарование вызывают самые разнообразные чувства и эмоции: любование цветом, формой, математической выверенностью композиции и ощущением тончайшего  лирического переживания. Сто лет прошло, а воздействие этих произведений на зрителей не ослабевает. Здесь великая тайна творчества художника, соединившего воедино впечатления от реального мира, реальных людей со своей фантазией и своим пониманием искусства.
Времени, отпущенного ему для творчества, были немного, но он его использовал до последней секунды и успел выразить самые сокровенные движения души. Удивительно цельное творчество Борисова-Мусатова. В нём сочетается реальное с ирреальным, сон и явь, в мире его поэтических грёз будто замерло всё в зыбком полусне… 
 С высокого берега Оки открываются дали за рекой. От их простора, сколько видит глаз, дух захватывает. Величавые облака пересекают речную гладь, бескрайние степи и уплывают за горизонт. Живший летом 1905 года в Тарусе художник Виктор Эльпидифорович Борисов-Мусатов нередко прогуливался в этих местах. Здесь  легко и свободно дышалось. Вокруг девственный лес. Он, не умолкая, шумит даже при легком дуновении ветерка, навевая грёзы, рождая поэтические образы, окрашивая  мысли о конце жизни  светлой грустью.
    Однажды Виктор Эльпидифорович остановился, и зачарованно разглядывая открывшийся пейзаж, прислушиваясь к тихому шелесту листвы, сказал:
   - Вот здесь я хотел бы остаться навсегда.  Лучшего места не найти. Когда умру, не забудьте о моем желании.
   Сопровождавшие его друзья только отмахнулись от этих слов и стали наперебой уверять, что думать об этом рано: ведь ему ещё только тридцать пять, впереди целая жизнь…Виктор Эльпидифорович охотно поддержал разговор, весело и остроумно поиздевался над своим настроением и все спокойно отправились на ужин. Жил  художник  на даче Песочная, которую знаменитый искусствовед и горячий поклонник творчества Борисова-Мусатова Иван Цветаев снимал на лето для своих детей.
    Время, проведённое в Тарусе, было особенно плодотворным для художника. Он создал картины «Осенняя песнь», «Куст орешника», акварели «Весенняя сказка», «Летняя мелодия», «Сон божества», большое количество этюдов. К сожалению, часть работ осталась незавершенной. 26 октября 1905 года он внезапно скончался. Похоронили его на том месте, которое он указал на высоком берегу Оки. Через пять лет  скульптор Александр Матвеев, друг художника, поставил на его могиле памятник. Когда-то Борисов-Мусатов спасал тонущего ребенка, к сожалению, уже неживого он вытащил его из воды. Спящий мальчик, лежащий на гранитном постаменте  памятника – символ уснувшего навсегда художника, чистого душой, бескорыстно служившего  искусству.
 
   Родился Виктор Мусатов в Саратове в семье железнодорожного служащего. Родители его, Эльпидифор Борисович и Евдокия Гавриловна, из бывших крепостных крестьян, сумевших записаться в мещанское сословие. У них был небольшой домик с крохотным садиком. Там росли кусты сирени, вишня, яблоня. Это был райский уголок, который с первых дней, как только малыш стал различать цвета и формы, превратился в любимое место его игр и забав. Рос ребёнок резвым и шаловливым. Родители в нём души не чаяли. Но в трёхлетнем возрасте с ним случилось несчастье: он упал с табурета и повредил позвоночник. С тех пор боли в спине не покидали его. И вскоре обозначился горб. Но болезнь не смогла победить в нём  живость характера и общительность. Долгое время маленький Витя не понимал, чем он отличается от других детей, с которыми играл на улице, купался в Волге. Он прекрасно плавал, бегал наравне со сверстниками, умел лазать по деревьям. Но однажды его грубо высмеяли,  мальчик  впервые ощутил свой физический недостаток и понял, что он не такой, как все. Это открытие ошеломило его, но и постепенно выковало сильный  характер.
   Виктор стал задумчивым, полюбил уединение. Всё чаще родители находили сына в укромном углу сада, сосредоточенно рисующего. Игры, купание в реке отступили на второй план. Рисование стало его  любимым занятием. В одиннадцать лет Витю отдали   во второй класс реального училища. Он настоял на том, что будет  учиться еще и в художественном классе при Саратовском музее имени Радищева, открытого художником Боголюбовым. Это было единственное место в городе, куда стремилась душа мальчика. В музее, который был в то время одним из лучших в России, он рассматривал картины великих мастеров. А когда в Саратов привозили свою выставку передвижники, Виктор подолгу стоял перед картинами Левитана, Ге, Нестерова и других  живописцев, поразивших воображение юного художника  неброской красотой  русских пейзажей, романтизмом и созвучным ему настроением. Мальчик чувствовал, как в его душе росло желание самому создавать подобные картины.
     Постепенно живопись завладела им безраздельно. На него обратил внимание преподаватель училища  Василий Васильевич  Коновалов, ученик Чистякова.  Он вызвался учить Виктора рисунку и живописи. Эти занятия с одаренным учеником доставляли огромное удовольствие обоим: учитель приносил альбомы, каталоги  выставок, газеты, журналы со статьями о столичной художественной жизни. Мальчик с интересом знакомился с этими публикациями. И очень много работал. Его первая самостоятельная живописная картина «Окно» вызвала горячее одобрение окружающих. Это еще больше укрепило  его в намерении серьёзно заняться своим образованием. Нужно ехать в  столицу.
   В шестнадцать лет Виктор Мусатов ушел из реального училища и  уехал из Саратова в Москву. Мать, всерьез обеспокоенная его слабым здоровьем, никак не могла остановить сына. Она прекрасно понимала, что для него другого пути нет, что он живёт только мечтой стать настоящим художником. Но и помочь Виктору у неё  не было возможности. Ему придётся самому пробиваться в этом жестоком мире. Хватит ли сил у её мальчика? Как он там, в чужом городе, такой беспомощный, не хваткий?..Сможет ли постоять за себя?..
     Он  всё смог: добавил к своей фамилии Мусатов фамилию своего деда по матери, который был яркой личностью,  верным другом мальчика;  и стал Борисовым-Мусатовым, поступил  в Московскую школу живописи, ваяния и зодчества. Но преподавание в школе ему показалось рутинным, не отвечающим его чаяниям. Он был уверен, что настоящее образование  можно получить только в  Петербурге, в Академии художеств. Виктор решительно отправился в столицу и поступил вольнослушателем в Академию, там он совсем недолго учился у Василия  Дмитриевича Поленова и Павла Петровича Чистякова,   потом перешел  в частную мастерскую к Чистякову. Но занятия в мастерской не давали необходимый объём знаний, и юный художник отправился в Эрмитаж изучать живопись великих художников.
     Как и для многих студентов, Эрмитаж стал для Мусатова настоящей школой мастерства. Там он проводил долгие часы, копируя шедевры Веласкеса, Веронезе. Юный провинциал, - физически слабый, неприкаянный в чужом городе, душевно ранимый, -  в этом хранилище драгоценных полотен чувствовал, как в нём растёт вера в свои силы, как наполняется душа желанием создавать свои, не похожие на других, картины.
    К сожалению, климат Петербурга оказался губителен для него. Виктор перенёс тяжелую операцию и вынужден был прервать столь желанные занятия. Вернувшись в Москву, он поступил в кружок живописи, где  встретил юную Елену Владимировну  Александрову, полюбил ее и через несколько  лет  женился на ней. В Москве  Борисов-Мусатов познакомился с Николаем Николаевичем Ге, когда был приглашен вместе с молодыми художниками на просмотр только что созданной картины «Голгофа». Николай Николаевич говорил о предназначении художников в России, об их трудной судьбе, о необходимости досконально знать историю мирового искусства,  учиться на произведениях старых мастеров.
    Эта встреча укрепила Виктора в мысли уехать в другие края, чтобы получить максимум впечатлений для будущей работы и продолжить своё образование.
   Летом 1895 года  Борисов-Мусатов предпринял путешествие по Крыму и Кавказу, а в октябре   отправился в Париж. Там он прожил три года, периодически возвращаясь в Саратов. И каждый такой приезд дарил ему бесценные впечатления, новые знакомства. Однажды к нему постучался невысокий, плотный юноша.
     - Павел Кузнецов, - представился он, озорно блестя светлыми глазами.
     - Наслышан, наслышан о ваших талантах, - приветливо заговорил Виктор Эльпидифорович.
     - От кого же? – как бы между прочим спросил гость, косясь на начатый холст.
     - У нас с вами, юноша, одни учителя в этом городе: Сальвини Баракки да Василий Васильевич  Коновалов, замечательные педагоги. Нам с вами повезло, что они волею судеб    оказались в Саратове. Вот и нахваливает Василий  Васильевич ваше усердие в стремлении овладеть профессией. Я этому несказанно рад…
    И Виктор Эльпидифоровия горячо заговорил об  искусстве. Он рассказывал о трудностях профессиональной работы,  о судьбе русских художников, об отсутствии в России настоящей школы живописи. Они засиделись допоздна. И расстались друзьями. Разница в возрасте была небольшая, каких-нибудь 7-8 лет, но Павел чувствовал явное превосходство мудрого, глубоко проникающего в суть вещей и явлений человека. Он уходил, окрылённый, напитанный энергией нового друга и ещё более утвердившийся в правильности своего выбора: он заканчивал обучение в Саратовской школе изящных искусств и вместе со своим другом Петей Уткиным собирался ехать в Москву, в училище живописи, ваяния  и зодчества.
     С тех пор они встречались с «парижанином» каждое лето. В училище, как это всегда случается, одаренные студенты, быстро находят друг друга и объединяются. Так было и в  этот раз: сложилась дружная компания: темпераментный, озорной  крепыш Павел Кузнецов, размашисто швыряющий краску на холст; несуетливый, долго размышляющий, куда положить очередной мазок  Пётр Уткин, - их прозвали «дон Кихот и Санчо Панса», - обладающий аналитическим умом Кузьма Петров-Водкин. Все – волжане, влюблённые в родную природу и беззаветно преданные живописи. И однажды  эта колоритная троица прибыла из Москвы  в Саратов, чтобы расписать старинную церковь. Каждый выбрал себе стенку и библейский сюжет.
     «Навещал нас изредка Мусатов и поддерживал наше рвение,- вспоминал Петров-Водкин. – Композиция Кузнецова пользовалась его особой симпатией… автор будущего «Ожерелья» был прав…»
    Судьба этой росписи оказалась незавидной: епископ приказал «очистить от скверны» стены церкви. Роспись молодых художников счистили вместе со штукатуркой, а их самих выгнали, ничего не заплатив за работу. Но юноши не горевали. Они были в том возрасте, когда материальная сторона жизни мало заботила. Гораздо важнее было знакомство и общение с Виктором Эльпидифоровичем. Его произведения были не похожи на работы других художников и привлекали  внимание гармонией, красотой,  лиризмом,  ностальгией по минувшему «золотому» веку с дамами в кринолинах, с пышными локонами. . . Хотя сами они были устремлены в будущее. 
    Своим интересом к творчеству Борисова-Мусатова волжане заразили приехавшего из Еревана в Москву  своего однокашника по училищу Мартироса Сарьяна. Он стал приезжать в Саратов к  друзьям и непременно навещал Виктора Эльпидифоровича, с интересом рассматривал его работы. Влияние Мусатова, его живописной системы ощущается в ранних работах этих художников.
    Борисов-Мусатов был всегда необыкновенно приветлив. Вспоминая о своем знакомстве с ним, Петров-Водкин пишет: «Горбатость нисколько не мешала ему; он был ловок, быстр и даже по-своему строен. Цветочные гирлянды его террасы, жена и сестра, как бы вышедшие из его холстов, увязывали обстановку с его картинами. В комнатах во всём чувствовалась мягкая женственность, та самая, которая так трогательна и в «Ожерелье», и в «Призраках», и в портретах Мусатова».
     В Париже в мастерской исторического живописца Фернана Кормона Виктор занимался рисунком. Он пристально интересовался художественной жизнью Франции. Все свободные от занятий часы Виктор проводил в Лувре, посещал выставки нового искусства     в многочисленных галереях,  в Люксембургском музее изучал живописную систему импрессионистов. И первые его картины были написаны с явным уважением к их эстетике. Наполненные солнечным светом, пронизывающим воздух яркими бликами,  объединяющим всё изображение: фигуры людей, растения, землю и небо, - эти работы отличались цельностью, необыкновенной живостью и естественностью.
   «Когда появился из Парижа Мусатов с прозрачными, на освещённом пейзаже, мальчиками, - вспоминал Петров-Водкин, - его работы показались нам неполными, потому что в них не было нашего засоса в символ вещи. Его цвет и дробление этим цветом формы не имели для нас смысловой завязки. Правда, и Мусатова несколько позднее засосёт окружение, но нашу пустую, декоративную поэзию он наполнит большим человеческим содержанием и, главное, даст ей прочную живописную основу»…
    Во Франции Борисов-Мусатов увидел работы Пьера Пюви де Шаванна, которые своей красотой,  гармонией и мистическим настроением, оказались созвучными его собственным поискам. Не мог он обойти своим вниманием творчество французских символистов. Среди них наиболее  близкими оказались Эмиль Бернар и Поль Гоген с их смелым обобщением и декоративной живописью. Эскизы для гобеленов Мориса Дени в какой-то мере определили композиционные решения основных работ Борисова-Мусатова. Но прямого подражания французским художникам у него нет и не могло быть.
    Виктор Эльпидифорович  был личностью, глубоко сосредоточенной на своих самостоятельных идеях. Многие из них родились во время  пребывания в Париже, о котором он часто вспоминал, вернувшись на родину. Художественная жизнь Парижа никак не увязывалась  с тихой жизнью русской провинции. Это его волновало. Общаясь с молодыми художниками, он горячо призывал их к активному творчеству, к овладению знаниями и знакомству  с новейшими течениями в западном искусстве.
     «Ночью, на пароходе, - вспоминал Петров-Водкин, - Мусатов много  говорил. Просто и крепко рассказывал он о работе в Париже, где делают живопись, где «фантазии» в кавычках – грош цена: как каменщику при кладке дома некогда грезить, так и живописцу там не до этого.
   За сюжетом там не бегают, сюжет – это сама стройка картины.
   - Ведь каждый из  нас, - говорил Мусатов, - полон смысла и чувства, и социального содержания, живопись вскроет всё это…
   Он говорил, что в России у нас с живописью дико. Конкуренция слабая, и школы нет… За границей искусство – уже отдельная машина в государстве. Италия, например, уже столько веков на содержании у живописцев…
   - Эх, поезжайте за границу, - бодрил он меня, - да пустите себя в переделку. Ведь там чертовски удобно работать, - без работы там нельзя, - сейчас же сифилис получишь!..
    Волжское не искоренилось в Викторе Эльпидифоровиче, - он любил и саратовские частушки, и крепкое подчас слово».
   В Хвалынске, где Мусатов летом гостил у Петрова-Водкина, испытал он большую сердечную радость: туда приехали навестить художника писатель Станюкович с женой. Год назад Виктор Эльпидифорович познакомился с ними в  Саратове. Надежда  Юрьевна пленила Борисова-Мусатова своей оригинальной внешностью, поэтическим отношением к жизни и необыкновенным характером. Он мечтал написать её портрет. И теперь в Хвалынске приступил к осуществлению своей мечты. В несколько коротких сеансов художник создал великолепный этюд, весь пронизанный светом. А позже принялся за большую картину. где изобразил Надежду Юрьевну стоящей на террасе в длинном белом платье, в широкополой шляпе и с зонтом, опущенном к полу.
   «В именины Надежды Юрьевны, - вспоминал Станюкович, - …когда мы сидели в столовой, неожиданно в дверях появился большой портрет Н.Ю. За ним оказался спрятанным художник-поздравитель». Но портрет не был закончен и  Борисов-Мусатов решил у себя в мастерской дописать руки и некоторые мелкие детали. Что-то помешало художнику завершить эту работу. Может быть, суеверное чувство. Образ, навеянный Надеждой Юрьевной, переходил из картины в картину так же,  как и образы сестры и жены художника. Они наиболее точно соответствовали представлению художника о красоте человека. Станюкович, вспоминая жену после её ранней кончины, так писал: «Кровь старых родов сказалась в тонкой ассиметрии лица, делавшей  её необыкновенно  похожей на образ Симонетты Боттичелли. Черты преждевременной усталости в соединении с необыкновенной энергией, устремлённой на помощь ближним, особенно пленяли Мусатова». Художник оставил потомкам образ одухотворённой, углубленной в себя женщины.
   Кроме Франции, по окончании обучения, Виктор Эльпидифорович побывал в Германии.  В Мюнхене он общался с русскими художниками И. Грабарём, Д. Кордовским, М. Веревкиной, внимательно изучал работы немецких мастеров, которые потом бурно обсуждали в кругу друзей-соотечественников. Разговоры длились иногда до самого утра. Борисов-Мусатов, казалось, не чувствовал усталости. Может быть, эмоциональный подъём, который его не покидал в эти годы, проведенные за границей среди людей, также, как он, видевших смысл своего существования только в искусстве, напряженная физическая и интеллектуальная работа, настолько притупили боль в спине, что он временами переставал её чувствовать. Но она давала о себе знать тяжелыми приступами. И художник вынужден был перенести еще одну операцию, после которой жизнь в Париже была невозможной. Виктор Эльпидифорович  уехал на юг Франции, где прожил несколько месяцев, не прекращая рисовать.   
     Почувствовав себя вполне здоровым, переполненный жаждой деятельности, он вернулся в родной город. И сразу же с головой ушел в напряженную работу  над картинами, в которых он стремился выразить  свое отношение к миру. Это время – канун нового века – было периодом расцвета искусств и благотворным для всевозможных поисков, экспериментов.  Всё это происходило, в основном, за границей. В России  новое искусство с трудом завоёвывало свои позиции. Возникали всевозможные объединения художников, сочинялись манифесты, концепции. Но были вершины: Репин, Левитан, Врубель… Борисов-Мусатов не потерялся в общей массе. Он занял свою особую нишу.
     Уже в Саратове Борисов-Мусатов написал «Автопортрет с сестрой». Изображение девушки, в розовом пышном платье, задумчиво сидящей у столика, на котором разбросаны розы, занимает центральное место. Себя он изобразил в углу картины    в черной одежде, но потом понял, что нарушил цветовую цельность, и решил переписать костюм. От этого краски потеряли свежесть. Несмотря на   явные просчеты, картина вызвала интерес зрителей. На вопрос, почему девушка в старинном платье, художник отвечал: «Это просто красивая эпоха…» Но за этими словами скрывался другой, более глубокий смысл: мир, в котором  жил художник был охвачен агрессией, поднимались на борьбу всякие враждебные группировки, в воздухе стоял запах неминуемых военных конфликтов. Борисов-Мусатов, постоянно испытывавший физическую и душевную боль, уходил в свои миражи и грёзы.
     Реальная жизнь художника не щадила. После возвращения из Франции Виктор Эльпидифорович застал мать уже тяжело больной. Вскоре она скончалась. Он остался без своего  ангела-хранителя, без своей опоры. «Жил  как-то я раньше только миром искусства, - обмолвился он в письме, - а теперь пришлось и с жизнью столкнуться, с её  буднями и неудобствами, со своей неподготовленностью и неприспособленностью». В другом говорит: « По-прежнему стараюсь быть один и жить только искусством. Здесь больше нет ничего для меня. Искусство, Лена и я…»
     Только работа помогала отвлечься от горестных мыслей, притупляла боль утраты. Но в творчестве не всё ладилось.  Картины «Гармония», «Осенний мотив», написанные в !899-1900 годах, несмотря на прекрасные пейзажи, не имели успеха. Зрители восприняли их как запечатлённые художником костюмированные сцены. В них еще не было того глубокого философского, поэтического, элегического содержания, которым наполнились последующие работы художника. В своих произведениях он создавал мир гармонии и красоты, своего рода рай на земле.
     Виктор Эльпидифорович активно включился в выставочную деятельность. Он показал на 18-й периодической выставке Московского общества любителей искусства свои этюды. Участвовал в организации выставки Общества любителей изящных искусств в Саратовском музее, послал работы на выставку Московского товарищества художников в Петербург, стал членом Московского товарищества художников и принимал участие в его выставках в Москве, Петербурге, Саратове. И всё это  в течение одного года. Кроме того, Виктор Эльпидифорович, как вспоминал Кузьма Сергеевич Петров-Водкин: «…энергично хлопотал и за  городской музей, и за школу при нём, и за засыпку Глебычева оврага, как символа бескультурья родного города…».
   Значительным событием для художника стала его поездка в Петербург на вторую выставку общества «Мир искусства». Там Борисов-Мусатов познакомился с Сергеем Дягилевым, Александром Бенуа, Константином Сомовым и другими участниками выставки. Он обрел в них своих единомышленников. В творчестве они шли разными путями, отличными от стремлений Борисова-Мусатова. Но единым было движение  к новому пониманию искусства и та свобода, которая раскрепощала дух художника, давала ему простор для творчества. 
     Его картину «Гобелен»  на выставке в Москве отметил Сергей Дягилев: «Мусатов вообще художник очень неровный, однако надо думать, что ошибки его происходят от его вечных упорных исканий, которые не всегда удачно воплощаются в творчестве. Зато, когда задачи эти удачно разрешены, он сразу делается крайне любопытен и значителен; достаточно взглянуть на его «Гобелен» или портрет пожилой дамы в платье 50-х годов, чтобы сразу быть заинтересованным и ждать от художника много интересного в будущем». Картина эта написана обобщенно, плоскостно, мягкими, приглушенными красками. Её декоративность напоминает старинные гобелены и создает ощущение призрачного миража.
    С 1898 года Виктора Эльпидифоровича с сестрой почти каждое лето приглашал погостить в Зубриловке его крестный, служивший управляющим в старинном имении князей Прозоровских-Голицыных. Прекрасный парк вокруг старинного дворца с колоннами и сам дворец заворожили художника и стали основным фоном во многих полотнах. В Зубриловке Виктор Эльпидифорович обрёл свое счастье. В 1902 году туда неожиданно приехала на этюды Елена Владимировна Александрова, та девушка, в которую много лет был влюблён художник. Совместные прогулки, беседы об искусстве, очарованность  старинной усадьбой сблизили их. И на предложение Борисова-Мусатова девушка ответила «да». Виктор Эльпидифорович был счастлив. Он обрёл не просто жену, а своего ангела, защитившего от всех напастей, благодарную помощницу и прекрасную модель. С этого времени начинается самый счастливый период в его жизни. 
     Художнику легко дышится. Он создает один шедевр за другим, полных ностальгических грёз,  музыки и красоты: великолепные пейзажи, портреты,  «Водоём», «Дама в голубом», «Гобелен», множество прекрасных этюдов. Любимые модели: сестра и невеста. – позируют художнику для «Водоёма», написанном на едином дыхании. Здесь всё уравновешено, подчинено сложному музыкальному ритму. Через чёткую форму выражены поэтические , интимные движения души, красота и очарование природой…
   Природа и люди в ней в его картинах составляют единое целое. Вслед за «Водоёмом» Борисов-Мусатов написал «Жемчужное ожерелье», единственное у художника мажорное произведение, где женские фигуры, гирлянды листьев, трав сливаются в единый орнамент, где звучит мелодия любви, надежды на счастье… Ещё две картины, совершенно контрастные по настроению и душевному состоянию  создает он в одно время с «Жемчужным ожерельем»: ясную, спокойную «Прогулку на закате» и «Призраки» -  наполненное мистическим, потусторонним  содержанием полотно. Тоска по рано ушедшей сестре, тяжелые, горькие мысли о бедности, постоянная боль и усталость нашли своё отражение в этом видении с тающими в прозрачном холодном пространстве фигурами-призраками.
   Широкое  признание долго не приходило к художнику. Его утонченные, наполненные музыкой грёзы, выраженные на холсте ритмом и  цветом, его композиции с медленно движущимися фигурами женщин в платьях с кринолином, зрителям, воспитанным на искусстве передвижников, казались  странными, манерными. Выставочная деятельность никакого материального дохода не приносила. Только некоторые художники  оценили по достоинству самобытный талант художника. 
     Борисов-Мусатов писал с натуры девушек, не отличающихся красотой, но исполненных внутреннего достоинства, природной грации и как будто осиянных божественным светом. Его муза «…была хрупкой и нежной, в её облике застенчиво проступало духовное обаяние художника, стыдливо скрывавшего от  чужих и равнодушных взоров любовь к жизни, людям, добру и красоте». Его модели преображались под кистью художника, превращаясь в загадочных, отрешенных от реальной жизни, углубленных в свои внутренние переживания, девушек, тихо бредущих по сказочному саду, мимо заколдованного замка,  сидящих у водоёма или на фоне гобелена. В его картинах царит покой и тишина, разлита лирическая мелодия, исполненная мечты о прекрасном мире. Этому подчинены все изобразительные средства, которыми обладал художник: цвет, колорит, композиционное решение.
     Саратов стал тесным для Виктора Эльпидифоровича и чтобы быть поближе к центрам искусства, он с семьёй переехал в Подольск под Москвой. И уже через несколько месяцев в Гамбурге,  Берлине и Париже была показана его персональная выставка. В Берлине и Париже, куда Борисов-Мусатов ездил с женой, Еленой Владимировной, он снова встретился с русскими художниками Кругликовой,  Верёвкиной, Явленским…Отрадными  были для него эти дни: выставка привлекла внимание изощрённой публики. О ней писали в столичных газетах. У Виктора Эльпидифоровича завязывались новые знакомства, возникали душевные беседы с земляками и каждый день дарил массу  впечатлений, которые  он переживал теперь не в одиночестве, а с любимой женщиной, разделявшей его убеждения и всевозможные житейские перипетии.
    После этой поездки Борисов-Мусатов с новыми силами окунулся в работу. Он жил в прекрасном мире среднерусской природы, которую любил до самозабвения и которой посвятил всё своё творчество. Особенно отрадное чувство возникало у художника в старинной усадьбе, где «Цветущий сад, обширный как мир, где всё молодо, зелено. Солнце играло своими лучами по яркой зелени травы, мягкой,  как шерсть ягнёнка, как бархат. Оно играло на роскошных цветах бесчисленных клумб, их запахи тянулись повсюду, переплетаясь между собой в голубой дымке. Цветы мирно качали  перистыми головками своими и любовались друг другом. Они быстро взошли и распустились в полной своей красоте, они окружили молодые цветущие деревья, дремавшие повсюду в сладком полусне. То были вишни, яблони и ещё какие-то плодовые деревья, названия которых сердце не требовало. Они были покрыты белыми и розовыми цветами, пушистыми гроздьями, осыпавшими их; они стояли, разделённые широкими пространствами, и эти пространства – был воздух, насыщенный парами весны. Лучи солнца, как паутины, пересекали бесконечно эти пространства. Деревья, как маленькие дети, радостно простирали свои ветви друг к другу. Они купались в пространстве, как золотые рыбки в  аквариуме». Читателю этих строк из поэтического письма Борисова-Мусатова вспоминаются его замечательные «весенние» картины: «Весна», «Когда зацветут сирени» и многие другие. Музыкальные линейные ритмы, мягкий и звучный цвет, тонко сгармонированый,  создают мироощущение, описанное в цитируемом  письме.
     Борисов-Мусатов редко работал маслом, требующим больщих физических затрат, его здоровье, подорванное в раннем детстве, не позволяло пользоваться излюбленным материалом живописцев. Все свои шедевры Виктор Эльпидифорович написал темперой, акварелью. Использовал он также гуашь, пастель, графитный карандаш.
    1904 год был  перенасыщен событиями.  Виктор Эльпидифорович участвовал в конкурсе эскизов росписи для оформления центрального зала Управления электрической тяги в Москве.  Он создал цикл эскизов настенных панно на тему времен года для частного дома в Москве. Но росписи не были осуществлены. В этом же году Валерий Брюсов пригласил Борисова-Мусатова в журнал «Весы» в качестве оформителя. Писатели, поэты-символисты радушно приняли его в свой круг, почувствовав в художнике своего единомышленника. Среди них был и Андрей Белый, которому была особенно близка поэтика старинных усадеб. Он был очарован произведениями Виктора Эльпидифоровича и написал о его картинах: «Овеяны силой мистической эти уборы, эти салопы, эти шелка будят в душе вздохи арф Эоловых. Точно сам Эол стоял за плечами художника, нашептывая вихряными устами красочные гаммы»… И в этом же году вместе с Репиным, Врубелем и другими художниками Борисов-Мусатов показал свои работы на Всемирной выставке в Америке. А в декабре этого удачного года родилась у художника дочь Марианна.
     Виктор Эльпидифорович чувствует, что силы уходят, что у него совсем мало времени. Но он не дает себе передышки, торопится выразить свои чаяния, свою любовь к этому миру в картинах, эскизах.
    Наступил 1905 год. Теперь уже Борисов-Мусатов был оценён и критиками и любителями искусства. Его картин ждут галереи и в России и в Европе. Он выставляется  в Париже в Салоне Национального общества изящных искусств, участвует в выставках Союза русских художников в Москве и Петербурге. И всё же жизнь то и дело омрачается огромными потерями: не стало  его друга и вдохновительницы Надежды Юрьевны Станюкович. Её смерть потрясла художника. Его охватывает тяжелая тоска, мучительные раздумья о быстротечности жизни, о никчемности человеческого бытия.  Свои переживания он выразил в картине «Реквием», над которой работал достаточно долго и достиг мощного звучания скорбной и торжественной мелодии. Неяркие, излучающие призрачный свет, цвета, задумчивые лица девушек, легкие улыбки на некоторых из них создают состояние зыбкости земного бытия. И самый сильный аккорд – центральная фигура: девушка с закрытыми глазами, с бессильно опущенными руками. Она уже в другом мире…
    Поселившись на лето в Тарусе, художник снова погружается в работу и на какое-то время обретает желанный покой.
     Он пишет Александру Бенуа: «Теперь я сижу в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грёз и фантазий среди берёзовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей. Они пролетели куда-то на юг, бесконечными рядами в виде треугольников. Крик их наполнил эти леса мелодией грусти старинной, которую я когда-то знал. Крик их замер, и только белка рыжая нарушает кружевные сновидения березовых рощ. Вы думаете я скучаю. Нет, у меня времени не хватает каждый день. Хоть я сижу дома… Я создал себе свою жизнь. Как-то странно – такая тишина среди всеобщего смятения. Какие-то слухи долетают до меня. Какие-то дороги забастовали. Какие-то надежды, какие-то ужасы. Нет ни писем, ни газет. Одни догадки…Одни слухи… Как странно. Давно ли я был в Москве, в столице Российской Империи, и скоро вновь буду в ней, но уже в столице Российской республики. Как в сказке. Заснул. Проснулся. Прошло мгновение ока. А между тем уже сто лет пролетело. Повсюду жизнь. Повсюду свободные граждане…»
    У художника хватило сил устоять перед жизненными невзгодами и сохранить стойкость и веру в возможность существования прекрасного мира. До последнего дня от работал над эскизами к неосуществленным картинам «Сон божества», «Венки васильков». Написал пастелью и акварелью тончайший по цвету пейзаж «Куст орешника» и другие работы. После него осталось 77 законченных картин и огромное количество этюдов.
   В Москву вернулись только его произведения. Их создатель из Тарусы отправился прямо на небо. Его лирически чистой, страдающей душе там было уготовано место. 
     Созданные им произведения продолжают жить своей жизнью. Уже через год после смерти художника на выставке объединения «Мир искусства» им был отведён целый зал. Потом работы Борисова-Мусатова разошлись по разным музеям. И только изредка собираются вместе на какой-нибудь юбилейной персональной выставке. Россия не Франция. Она не привыкла ценить талантливых, даже гениальных людей. С удовольствием дает им возможность жить, творить и погибнуть в нищете, а потом  с радостью разбрасывает созданные ими бриллианты, не заботясь особенно об их судьбе… г. Чебаркуль. Октябрь 2010 года.                ПОСЛЕСЛОВИЕ

   Я – не искусствовед и не ставила своей целью проанализировать произведения своих любимых с ранней юности художников. Мне просто хотелось рассказать о судьбе замечательных русских живописцев. Григорий Сорока, Фёдор Васильев и Виктор Борисов-Мусатов. В моём сознании их объединяет краткость пребывания на земле, необыкновенная стойкость и преданность своему призванию, поэтическое мироощущение и огромный природный дар. В каждом из них он раскрылся за небольшой промежуток времени.
     Всего пять лет длилось плодотворное общение крепостного  Григория Сороки с его учителем, уникальным человеком и великим художником Алексеем Гавриловичем Венециановым. Пять лет было отпущено «чудо-мальчику» Фёдору Васильеву для творчества. Он был на пороге, за которым таился огромный потенциал художника. Но жестокая судьба остановила его на взлёте.
     Пять-шесть лет пролегло между «Автопортретом с сестрой» и «Кустом орешника» Виктора Борисова-Мусатова, одного из самых поэтичных художников в русском искусстве. Они создали живописные шедевры: «Рыбаки» Сороки, «Оттепель» Васильева, «Водоём» Борисова-Мусатова и многие другие произведения. Но если Васильев и Борисов-Мусатов успели при жизни получить известность и почувствовать интерес публики, то Сорока даже этого был лишен. Только в 1894 году, почти  через полвека сорок лет после трагического ухода из жизни художника, наследники его барина, помещика Николая Милюкова передали в Русский музей некоторые сохранившиеся работы.
   Влияние творчества этих художников, их эстетики на последующие поколения несомненно. Особенно вырос интерес к ним в 60-70 годы ХХ века.
   Нынешний век начался с мощного нашествия авангардистов всех оттенков. Неизобразительные формы искусства заполонили мир. 
     Вспоминаются слова Петрова-Водкина: «Не удивлять нужно, а светить». Свет человеку необходим для жизни. В нынешней полутьме захотелось обратить свой внутренний взгляд на прошлые времена, где жили и создавали свои поэтические, наполненные духовным содержанием и красотой, художники-реалисты. От их произведений исходит тот свет, который согревает  душу, как согревает  «Троица» Андрея Рублёва, старинные иконы, от которых пошло всё русское изобразительное искусство. Не опираясь на реалистические традиции, искусство заходит в тупик. У людей возникает чувство эстетического голода. Это опасно. Душа начинает питаться суррогатами и погибает…

                К.Дьякова.