Scribe

How can I, servant of God, eternal monk all this in mind to take? I take pen in hand and thoughts is not where one must be. Blukaet far away my mind, razbredayas humble pilgrims to the four corners of the world. And blaznitsa me - the pilgrims and those near the walls of Jerusalem, and in distant India, and then imagined himself as an ancient Greek or nice rimlyaninom.To imagined himself in a city loaded with cathedrals, with roofs as an awl, of which there can not hide in the blue sky bag, or a Chinese temple steps with dragons instead ohlupney.

Flowing sand in glass flasks hours, turning over the sand, like a monk, a rosary. Devilish thoughts crawl into her head. Gutter, the tears, the candle. Time is creeping tortoise, then rushes feathered arrow, not knowing the limits. Own shadow on the wall take over King Herod. Prikornu on topchanchik - and fly off into the country and the times of the unknown. Dreams with reality are confused. And the other day at the sorceress ... potions took and bounced to far beyond the unknown. He looked at her and then she did not, and - the queen of Sheba. Not for nothing, know bayala: primesh broth, pobyvash and unknown time, and in countries untrodden. And as the water looked a witch. Not for nothing possessed as stale stallion kanonnik eyeing her, reports the bishop, saying about her antics. But I am not a Catholic-Orthodox. And this witch to me about his enemies Lithuanian told. Announced they are hunting for disease, dissolving the rumors that she poderevnyam spoiled cows, crops of rye plagued sentences so there the infertility women. But really raving about flying on a broomstick with obmazyvakniya Teles fat babies, a common occurrence. Jesuits have been reading with Springer Intsitorisom ...

Yes, and I am a sinner, I will not hide. Even a glass flask, clamped to oseredyshe wasp waist and those do not seem a fitting way to my considerable years of ghostly maidens.

Shibko I had read a lot of manuscripts da skins covered with writing the charter letter.
Confusing all these "Axe" "Osh", yusy erami eyes with stagnation, voice arhiereyya erihonskoy trumpet intones "Our Father!" - And crumbling walls Ilionskie my dreams, and I'd like to write obychlivym language, how ihyanyaetsya folk fairs.
Hand leads "glagoloashe same, and sounds in the ears" bayut "," Gutor "," balabonyat. Mamin razlivisty voice calls, singing about the exploits of heroes, red maiden in the clutches of a fire-breathing dragon, nabayukivaet talking about animals and wish-fulfilling fish. Tatar, slowly release from the thick fingers of a silver coin, traded over the interval linen, interspersing mangled Russian words with the unknown. Finn, stroking beaver fur on its sweetness toldychit. Intermedia is a raven croak Graeme, two inflated merchant from Hamburg.


© Copyright: Yuri Gorbachev , 2010

Летописец

Как мне, рабу божиему, вечному иноку  все это в ум взять? Беру перо в руку, а мыслями совсем не там, где надобно бы.  Далече блукает разум мой, разбредаясь смиренными поломниками на четыре стороны света. И  блазница мне - поломники те и у стен Иерусалима, и в далекой Индии, а то возомню себя древним греком или славным римлянином.То возомню себя в граде, уставленном соборами с крышами как шила, коих не утаишь в голубом мешке неба, или  у ступеней китайского храма с драконами вместо охлупней. Как в волшебном сне пребываю. 

 Струится песок в стеклянных колбах часов, перебирая песчинки, аки монах чётки. Бесовские мысли лезут в голову. Оплывает, слезясь, свеча. Время то ползет черепахой, то мчится оперенной стрелой, не ведая пределов. Собственную тень на стене принимаю за  царя Ирода. Прикорну на топчанчик – и отлетаю в страны и времена неведомые. Сны с явью путаются. А намедни у знахарки …  зелья принял, так  и вовсе отлетел  в пределы неведомые. Глянул на неё, а то не она, а   - царица   Савская. Недаром,знать, баяла: примешь отвару, побывашь  и в неведомых временах, и в странах нехоженых. И как в воду глядела, ведьма. Не даром  бесноватый, как застоялый жеребец, канонник  к ней присматривается, докладывает епископу,   глаголя про её проделки. Но не католик я-православный. А ведьма эта мне про своих недругов литовских поведала . Объявили они охоту на болезную, слухи распускают, что она подеревням коров портила, посевы ржи изводила приговорами да бесплодила тамошних баб. Ну а уж бредни про полеты на метле при помощи обмазывакния телес жиром младенцев-обычное дело. Начитались иезуиты Шпрингера с Интситорисом...

Да и я -грешен, не скрою. Даже стеклянные колбы, пережатые в осерёдыше осиной талией и те кажутся не подобающим немалым годам моим  образом призрачной девы. Танцует дева, кружа  юбками, похохатывает, звеня монистами.   

Шибко много начитался я манускриптов да кож исписанных  уставным письмом. 
Сбивают с толку все эти «аше» «оше», юсы с ерами глаза застят, голос архиерейя ерихонской трубой возглашает «Отче наш!» - и рушатся стены Илионские моих грез, а  хотелось бы мне писать обычливым языком, каким ихъяняется люд на ярмарках.
Рука ведет «глаголоаше же», а в ушах  звучит  «бають», «гуторят», «балабонять». Мамин  разливистый  голос зовет, напевая о подвигах богатырей, красной деве в когтях  огнедышащего змея,  набаюкивает о говорящих зверях и исполняющих желания рыбах. Татарин, не спеша выпустить из  толстых пальцев серебряную монету, торгуется за отрез льняного полотна, перемежая исковерканные русские слова с неведомыми. Чухонец, оглаживая  бобровый мех,  напевно толдычит на своем.  Каркают промеж собой вороним граем, два надутых купца из Гамбурга. Как выразить все это?


© Copyright: Юрий Горбачев 2, 2010