Эхо войны. отрывок. воспоминания

Майя подошла ко мне:
– Лёнь, ты ко мне придёшь?
Это было сказано тем же голосом, которым в 60-м году она говорила мне в радиоузле. Я ответил:
– Да. Когда?
– Приходи сегодня в шесть часов. Погуляем, сходим на пруд. Знаешь, как красиво сейчас на пруду? Помнишь, как танцы устраивал? А сегодня там эстрадный оркестр играет, кафе. Там очень интересно. Ты не был?
– Да знаешь, как-то не дошёл ещё туда.
– Ну так давай сходим, заходи за мной.
– Хорошо.
Они уехали. Я к шести часам собрался, сказал Оле, что пойду к Майе. Пришёл к ней, она уже одета, причёсана. Красивая. 
– Заходи.
Я зашёл. Она:
– Хочешь что-нибудь выпить?
– Да нет.
– У меня очень интересный морс есть, я его делаю из сока арбуза с добавлением лимонного. Ты такого, наверно, никогда не пробовал. Хочешь, угощу?
– Хорошо.
– Ну, проходи.
Я пошёл на кухню. Кругом чистота, порядок. И вдруг вижу: над мойкой висят алюминиевая вилка и алюминиевая ложка. Я посмотрел на них, на Майю. Она:
– Да. Те самые, что служили нам с бабушкой посудой после войны. Я их сохранила. И всегда держу на виду.
Я обвёл взглядом её кухню,: какой посуды здесь только не было... Вспомнил, как она рассказывала – какую посуду она тогда увидела у Элки, как восхищалась той посудой.… А здесь! Здесь были и кофейники, и фритюрнички, и самовар стоял, и чайники. Чего только не было, не говоря уж о холодильнике, микроволновках. Микроволновок было две, причём каждая с грилем. Это было мне непонятно. И газовая плита была, с духовкой. И тостеры. Я обвёл всё взглядом. В стеклянных зеркальных шкафах хрусталь переливался всеми цветами радуги. Я смотрел на него, смотрел на Майю. Она улыбалась, очевидно, тоже вспоминала тот свой рассказ, как увидела хрусталь впервые. Налила мне сок в высокий красивый стакан, положила кусочек льда. Надо сказать, очень интересный сок получился: арбузный с добавлением сока лимона.
– Хочешь, пойдем, погуляем или останешься?
– Пойдем, погуляем.
Мы вышли. Пошли на пруд, к островку. Она взяла меня под руку. Я взял её ладонь – она была такая нежная, такая мягкая. Я взял ладонь второй рукой. Майя прижалась ко мне. Я остановился. Она положила голову мне на плечо, её пышные волосы коснулись моей щеки. И мне не хотелось идти, хотелось так стоять. Мы постояли, потом посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, медленно пошли. Пришли на пруд. Большой пруд, он из нашего детства, ещё до войны был. Когда-то вырыл его барон, который арендовал здесь землю у казаков. И он фактически построил и посёлок наш, и заводы. У него было здесь богатое имение, красивое, которое в войну разбомбили, и был прекраснейший парк. Теперь этот парк очень бледный вид имеет, но зато островок красивый – на нём несколько кафе, танцплощадка, вокруг танцплощадки поставлены столики, их обслуживают официанты из кафе. Мы выбрали средний столик. Причём, что интересно: столик рассчитан на двоих, но если приходит три-четыре человека, то столик раздвигается и, пожалуйста, – официант приносит стулья и уже может разместиться компания и побольше. Ну, а если компания ещё больше, то не здесь, а в другом месте садятся, подальше от танцплощадки, чтобы не мешать танцующим.
Мы сели. Сразу подбежал официант, молодой довольно парень, не замечая меня, обратился:
– Майя Александровна, что желаете?
Она ему:
– Ванечка, ты разве не замечаешь, что я с кавалером?
Он обратился ко мне:
– Ах, извините! Что желаете?
Я Майе:
– Что будем?
– Мне бы апельсиновый сок и мороженое шоколадное.
Официант стоял ко мне вполоборота, Майя вдруг взяла меня за руку:
– Лёнечка, а что ты будешь? Вино или коньячок?
Я опешил, что она при посторонних так меня назвала, но решил подыграть:
– Нет, Маячка, мне тоже сока, но только вишнёвого, и мороженого, как и тебе.
Она обратилась к официанту:
– Ванечка, сделай нам, пожалуйста, что мы заказали.
– Сейчас, Майя Александровна, одну минуту, – и убежал.
Через минуту возвращается с вазой, а в вазе такие красивые розы.
– Майя Александровна, это вам.
Потом быстро принёс мороженое и соки. На эстраде уже собрался оркестр. Я смотрю, официант туда побежал. И вдруг конферансье объявляет:
– Сегодня наши песни и наши мелодии будут исполнены в честь нашей уважаемой Майи Александровны. Будут исполняться песни 60-х годов.
Все захлопали, повернулись в сторону Майи. Ну и конферансье добавляет:
– И в честь её друга, имени которого мы не знаем.
Ну, не знаете, так не знаете. Очевидно, всё это молодёжь. Я шёпотом спросил Майю:
– Ты что, подготовила это?
– Да что ты, это ж все мои ученики. Они все у меня учатся. Я ведь учительница.
Заиграло танго, и я вспомнил шестидесятые годы. «Танго, эта старая пластинка». Майя мне кивнула:
– Пойдём?
– Пойдём.
Мы вышли, начали танцевать. Народ, что сидел за столиками, весь поднялся. Все  смотрели, но никто не выходил в круг. Мы танцевали, нам было хорошо. Я чувствовал её руку на плече, обнял её за талию. Мне было хорошо с этой женщиной… А она такая красивая, такая милая. Мы танцевали и не обращали внимания, что народ собирается, все стоят вокруг и смотрят на нас. Когда закончилась музыка, вдруг все захлопали. Мы поклонились, пошли к нашему столику. И вдруг я вижу: какой-то мужчина (вначале я его не узнал), довольно солидный, поднялся, взял микрофон и говори:
– Хочу внести ясность. Здесь вот конферансье объявил, что мы не знаем друга Майи Александровны.  Да, вы, молодёжь, его не знаете. А хорошо бы его знать, поскольку когда-то здесь не было ничего: ни этой эстрады, ни танцплощадки, ни кафе.  Да и мостик сюда оставлял желать лучшего.  А здесь вот, – он показал в сторону, – стоял один столб, к которому с той стороны были протянуты провода. На столбе был фонарь, у которого всё время разбивали лампочку. Так вот нашёлся один энтузиаст, который в то время работал на радиоузле. Он сделал усилитель, нашёлся проигрыватель и пластинки. А пластинки... Пластинки в то время на толкучках покупали. Пластинки, как мы их тогда называли, были «на костях», то есть, записаны на рентгеновских плёнках, подпольно. И даже то танго, которое сейчас играли, тоже было записано на такой плёнке. Так этот энтузиаст и его друзья брали монтёрские когти, усилитель, проигрыватель, пластинки и тащили сюда, на пруд. Было темно, но этот энтузиаст в когтях залезал на столб, вкручивал лампочку, прикручивал кабель с розеткой, опускал вниз, они подключали усилитель, подключали динамик такой здоровый алюминиевый и начинались танцы. Тогда танцплощадкой был кусочек асфальта, а вокруг стояли просто доски на вкопанных столбиках. Так вот, уважаемые друзья, того первого энтузиаста звали Леонидом, Лёней, но мы звали его Лёхой. Так вот это он только что открыл танцы и сейчас сидит за столиком вместе с нашей Майей Александровной. Привет, Лёха!
Я поднялся. Это был Вовка, мой сосед, с которым мы дружили, с которым вместе организовывали эти танцы. Через день организовывали, потому что один день я работал, а на второй отдыхал. Мы обнялись. Я спросил:
– Ты как?
– В Армавире работаю, а сейчас приехал сюда на денёк, зашёл, глядь – ты здесь.
– Присаживайся к нам.
– Нет. Знаешь, как на вас хорошо смотреть со стороны, особенно на Майю.
– И вспоминать то время?
– Да.
– Это мы с тобой постарели, а она – посмотри, какая красавица.
– Ладно, хватит комплименты в лицо говорить, – смутилась Майя.
Вовка сказал:
– А что, так и есть. Мы ж тебя помним. Ты так и сохранилась красавицей. Ну, ладно, ребята, на вас хорошо смотреть со стороны, отдыхайте. Я там с ребятами своими решаю кое-какие вопросы.
Вовка ушёл. К нам стали подходить другие знакомые, большая часть – знакомых Майи. Некоторых я узнавал, некоторых нет. Говорили мне «С приездом» и прочее, с интересом рассматривали нас. Мы посидели ещё немножко, Майя спросила:
– Погуляем?
– Давай погуляем.
Пошли вокруг островка. Красивые ивы росли вдоль берега, их длинные плети касались воды. Стояла тихая тёплая погода. Было приятно идти. Цикады уже перестали трещать, висела тишина. И лягушки уже не плакали. Мы обошли пруд вокруг.
– Пойдём домой? – спросила Майя. 
– Пойдём,  – ответил я.
Пошли домой, она взяла меня под руку, прижалась. И мне было приятно идти с этой женщиной. Пришли к ней домой.
– Чай будешь пить?
– Да выпил бы твоего морса, так понравился…
– Хорошо, а кушать?
– Да ведь накушались…
– Давай чего-нибудь легонького. У меня и сырочек есть, и колбаска. Мёд прекрасный есть.
Майя стала собирать на стол, достала печенье. Я прошёл в зал, сел на диван. Она приготовила кофе, спросила, буду ли я. Я ответил, что буду. Она пришла, села рядом. Я обнял её за плечи, она прижалась ко мне. Нам было так хорошо, так уютно в её квартире…
– Лёнь! А ведь мы с тобой сегодня первый раз танцевали?
– Да, Маячка, первый раз.
– А почему ты меня никогда не приглашал?
– Как можно было тебя пригласить? Ты всегда в таком окружении была… более удачливых пацанов. Мне просто не пробиться было к тебе.
– А мне так хотелось, чтоб ты пригласил. И в школе тоже. Помнишь, говорила, что была влюблена в Эллиного отца. Я очень была влюблена. Мне казалось, что красивей, умней и добрей человека нет, что вышла бы за него замуж. Я и хотела. Когда мне было семнадцать лет, я приходила к нему, в любви объяснилась, но он сказал, что я ещё дитя. Я ждала, когда мне исполнится восемнадцать. Думала, что как только  исполнится, на следующий день приду к нему и скажу, что его люблю, что согласна стать его женой. Но этого не случилось. Они с Эллой как-то неожиданно уехали. Элла мне писала, а потом прислала письмо, что отец её погиб. Где-то на каком-то полигоне что-то испытывали и что-то то ли взорвалось, то ли разлилось, а он попал под это. А оно было то ли радиоактивное, то ли ещё какая-то зараза или химия. В-общем, он погиб. Я целую неделю ревела. Бабушка уже думала, что я чокнулась. Он не знала, что со мной делать, а она ведь санитаркой работала. И попросила врача, чтобы пришёл психиатр. Он со мной поговорил, но тоже ничего не понял. Я ведь никому правды не говорила, стеснялась – мне тогда восемнадцати не было, а я любила сорокапятилетнего человека. Что мог сказать психиатр?.. «Дура» и всё. А наверное правду говорил тот математик, который меня зарубил, что все блондинки дуры. Я тогда и была дурой. Прошло время. Через год примерно ты что-то отвечал у доски, я посмотрела на тебя: «О, господи!» У доски стоял Эллин отец, только в молодости, пацаном. У тебя такие же ямочки, как у Эллиного отца. И даже волос так же зачёсан, как у него, и фигура такая же. Только ты был пацаном, а он уже мужчина. Я стала к тебе приглядываться  и стала находить в тебе все черты Эллиного отца. А ты на меня совсем не обращал внимания. Я старалась к тебе приблизиться, а ты обязательно отойдёшь куда-то. На школьных вечерах ни разу не пригласил меня танцевать. Почему?
– К тебе не поступиться было, ведь ты была самая красивая. Ты была в таком окружении, до которого, я считал, что не дорос, не мог быть рядом с тобой. Ты была и умная, и красивая, и училась хорошо. Всеми уважаема была, ты ещё и комсомолила, и пионервожатой была, и ещё что-то делала.
– Да.… А почему не пригласил ни разу на пруду на танцах? Ведь ты же там командовал. Я смотрела на тебя всё время, с каким уважением к тебе все относились: и сверстники, и даже старшие, и даже, как я тогда считала, и пожилые. К тебе уважительно относились, здоровались все. Ведь ты очень интересно конфликты там улаживал. Тебя уважали, а я тебя уже любила. И любила очень-очень. Если б хоть раз ко мне подошёл… Ты бы понял, что я тогда тебя любила.
Я смотрел на неё и не мог поверить, что это та Майя, первая красавица, и вдруг она меня любила…
– Да, Лёня, я любила тебя. Я мечтала, я так хотела, чтобы ты пришёл на день рождения. Я бы сама тебе тогда призналась. А ты не только на день рождения не пришёл, ты и на следующий день не пришёл. И уехал. Уехал. На следующий год мы не встретились. Ты не приезжал на каникулы, а мне так хотелось приехать к тебе в Ленинград. В то время с деньгами туго было, в Ленинград дорога дорогая. Но я думала, что когда закончу институт, приеду в Ленинград и скажу тебе всё-всё, что думаю. Но тут  как снег на голову – приехала в Новокубанск, и мне сказали, что ты женился. И опять как дура я целую неделю ревела. Правильно говорят, блондинки – дуры. Надо было хоть письмо тебе написать, может, ты бы понял.… А теперь вот подвалило счастье: ты рядом со мной и свободен.
Мы сидели, нам было хорошо. Я вспоминал: а ведь правда, можно было прийти на тот день рождения, и – судьба… Судьба бы другую шутку сыграла. А может, ещё что-то?  Ну а сейчас мы вместе, я свободен, она свободна .Воспоминание?
– Пойдём кофе пить?
Поднялись, прошли на кухню.
– Хочешь, Лёнь, я в зал принесу, сядем у телевизора. У меня на кухне плохой телевизор, а там большой.
– Нет, давай лучше на кухне. Здесь уютнее.
Она подсела ко мне. Мы стали пить кофе маленькими глоточками, смотреть друг на друга. Я смотрел на неё, на её красивое, умное, нежное лицо. Я взял её руки, приложил к своей щеке, и так было приятно чувствовать их бархатную нежность. Она посмотрела на меня, вторую руку положила мне на голову.
– А у тебя жёсткий волос, и ты уже совсем седой.
– Да. Время берёт своё.
– А ямочки у тебя так и остались.
– Правда? Что-то их не замечаю.
– Да вот они.
Она коснулась пальчиком сначала одной, потом другой ямочки. Я взял её голову двумя руками, приблизил, поцеловал в губы. Она ответила.  Это мы, уже немолодые люди.… И вдруг я слышу:
– Наконец-то мне на старости лет подвалил кусочек счастья. Лёнь, я счастлива с тобой.
Она положила голову мне на плечо, я обнял её. Мне было очень хорошо с ней.