Внебрачные связи

Николай Гашкин




 Внебрачные связи

роман



Предисловие
Мое кредо – писать только о реальных людях и событиях.  На мой взгляд, искренний рассказ о своей жизни интереснее и познавательнее историй, построенных на вымысле.
Мой главный герой – истина. Ради нее я не щадил  ни друзей, ни врагов, ни себя. Писать о себе правду нелегко.  Любопытно признание Льва Толстого в том, что он не может написать откровенную книгу о себе: ему стыдно.  Стремление нравиться людям, особенно женщинам, вызывает сильное желание приукрасить себя, скрыть «компрометирующие» факты. При работе над мемуарным романом я постоянно  боролся с искушением  изобразить себя мужественным, благородным героем, понимая, что если начну привирать, то грош мне цена как автору: творчество и ложь – «вещи несовместные» (в отличие от гения и злодейства).   
Предвижу упреки в излишней откровенности при изображении сексуальных сцен.  Но что делать, если секс играет ключевую роль в жизни каждого индивида.  Каждый человек  является бойцом невидимого фронта. Его поле боя - постель. Здесь он одерживает блестящие победы, здесь терпит сокрушительные поражения.
Искренне говорю: не понимаю, почему секс считают непристойным занятием, почему на его изображение в литературе наложено табу. Психологи установили, что каждый из нас думает о сексе половину своей жизни.  Исключить сексуальные  сцены из своих произведений - значит исказить реальность. Я считаю, что человечеству пора, наконец, отказаться от предрассудков. Пора понять, что   в сексе нет ничего безнравственного, если он не содержит элемента насилия.   
Автор 



Пролог

В начале мая я  приехал в Банчурск, где после родов у своих родителей жила моя жена Ксюша с нашим четырехмесячным сыном.  После ужина  мы с Ксюшей удалились в спальню, легли на  постель, застланную  свежей простыней. 
Горел ночник. В полумраке белело обнаженное тело Ксюши. Мне нравилось в ней все, даже ее большой рот и  узкий таз, а ее грудь, после родов значительно увеличившаяся в размерах,  просто  приводила меня в восторг. Я чувствовал, как моя душа излучает любовь, а тело – мощный поток энергии. Я неутомимо целовал ее тело: губы, шею, грудь, большие  соски,  бедра и … самое интимное место. Я шептал ей восторженные слова. В первый раз за семь лет наших отношений я сказал ей, что люблю ее.
Ксюша  покорно  принимала мои ласки, но в какой-то момент я заметил,  что она не издает, как раньше, громких криков,  что тело ее скованно и  напряженно, а влагалище   сухое, режущее.  В моей душе зазвучала тревожная нота, но я заглушил ее. Я нашел рациональное объяснение психологическому состоянию жены. Я решил, что она не может полностью расслабиться, раскрепоститься из-за близости ребенка и родителей.   
Коитус затягивался. Мне мешала  режущая боль.  Я чувствовал, что Ксюша устала, что до оргазма мне ее не удастся довести,  как бы я ни старался, сколько бы я не продолжал.  «Ну ничего, в следующий раз…», - утешил я себя.
Когда я  лег с нею рядом, она сделала мне комплимент:
- Я не знала, что ты можешь быть … таким нежным и страстным.
     Мне было лестно, мою грудь распирала гордость. Но я недолго почивал на лаврах. Спустя десять-пятнадцать минут у нее вдруг началась сильнейшая истерика.   
- Ты не можешь! Ты не такой! – выкрикивала она, рыдая.
Я похолодел. Кровь отлила от лица. Волосы встали дыбом.  Я испытал чувство, какое испытывает, видимо,  приговоренный к смерти.  «Как же так?  Я показал все, на что я способен. Я так старался. И вдруг такая награда», - думал я в отчаянии.
- А кто может? Твой бывший любовник Коля?  – Меня   обожгла ревность.
-  Да, Коля!
         - Ради него ты бы бросила все, уехала бы за ним хоть на край света?
- Да! Уехала бы! – Она рыдала навзрыд.
Я был раздавлен. 
- Ищи другую женщину! - кричала она. -  Мы никогда не подойдем друг другу!
  -  Где искать… - выдавил я.
  - Ты еще молодой! В расцвете лет! – ее рыдающем голосе зазвучала ирония. – Найдешь!
  Спать я ушел в зал на диван. Всю ночь меня мучила бессонница.     В голову лезли свинцовые мысли.  «Если я не могу тебя удовлетворить,  если я «не такой», то почему ты вышла за меня замуж? – мысленно обращался  я к Ксении. – Ведь я не хотел на тебе жениться. Я был согласен лишь на временный гражданский брак. Но ты хитростью затащила меня в ЗАГС. Почему ты не вышла замуж за Колю-офицера,  если он тебя удовлетворял? Ах да,  он не захотел на тебе жениться. Он поумней меня. Зачем ему жена-психопатка с дефектным влагалищем?»
В моей душе был настоящий ад.  Когда я думал о себе, о своем будущем, меня охватывал ужас: один во всей Вселенной. 
Когда я вернулся в Везельск,  я записал в дневнике: «Только успех у женщин может  повысить мою самооценку и вылечить меня от  депрессии. Нельзя постоянно подавлять свои инстинкты, сексуальные желания,  пришло время освободиться от цепей обывательской  морали, от цепей страха общественного осуждения. На Ксюше не сошелся клином  белый свет. Пора заняться другими женщинами. Конечно, я  никогда не  стану донжуаном:   мне не хватает уверенности в себе, у  меня обычная внешность  и скромная зарплата. Но даже если та или иная женщина откажется вступить со мной в интимные отношения, ничего страшного:  общаясь с нею,  я смогу изучить ее  внутренний мир и узнать ее  тайны.
Бог был в ударе, когда создавал женщину. Она - вершина мироздания. Я не понимаю тех дегенератов, которые  ненавидят женщин. Мне изменила первая жена, не любит вторая, но я не озлобился на женщин, они по-прежнему восхищают меня, и общение с ними доставляет мне наивысшее наслаждение. Порой мне хочется  воскликнуть: «Женщины, женщины! Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о собственной судьбе, - вы одни мне поддержка и опора, о  милые, добрые, свободные русские (украинские, белорусские,  еврейские, татарские и т.д.) женщины. Не будь вас - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается со мной».
Еву,  вкусившую запретный плод с древа познания добра и зла, Бог изгнал из рая.  Мне же терять нечего. Я давно обитаю в аду. Куда меня еще  можно отправить?» 

Тоня

Возвращаясь с пляжа, на железнодорожном мосту я увидел свою бывшую жену Тоню, которая, держа за руку маленького ребенка (сына от второго брака),  шла мне навстречу. Меня охватила паника. Мне хотелось исчезнуть, раствориться. Но спрятаться было негде. Не прыгать же с моста на рельсы. Я взял себя в руки и решительно пошел  ей навстречу. Увидев меня, она вздрогнула, вскрикнула, но тоже взяла себя в руки.  Мы медленно приближались друг другу. Она улыбалась, обнажая плотные белые зубы. Ее лицо было багровым от смущения. «Остановиться или нет? – думал я.  -  А вдруг позади них идет ее муж? Возникнет неловкая ситуация…» Решил не останавливаться.
На ней было модное бежевое платье на металлических кнопках. Она пополнела за последние годы, но тело сохранило правильные пропорции: большая грудь,  бедра значительно шире талии.
Мы приблизились.
- Здравствуй, - сказал я, не останавливаясь. Кажется, мне удалось улыбнуться.
- Привет! – произнесла она с деланной бодростью.
- Ну как там у вас? – спросил я, когда она уже оказалась позади меня.
- Ничего, - тем же бодрым тоном ответила она, не останавливаясь.
Моя душа была спокойна. Встреча с Тоней вызвала в душе лишь легкую грусть и сожаление. Не было ни обиды, ни злобы, ни ревности.  Старая рана полностью зарубцевалась.
В памяти всплыли ее слова, которые она,  пытаясь вернуть меня в лоно семьи, сказала мне незадолго до развода: «Все равно лучше меня ты не найдешь. Первая жена – от бога». «Наверно, она была права, - подумал я, направляясь на троллейбусную остановку.  – Возможно, я допустил ошибку, когда не простил ее. Но не стоит посыпать голову пеплом. Нужно «исторически» подходить к оценке своей жизни, своих поступков.  Тогда я не мог поступить иначе».
Я вспомнил других женщин, которые были у меня после развода. Все они меркли  на фоне Тони. 
Больше других ей проигрывала Ксюша.  Если сексуальная близость с  Тоней – роскошный  пир, то интимные отношения с Ксюшей – поглощение скудной  солдатской пайки. 
 А ведь до развода с Тоней я был убежден, что в сексуальном отношении все женщины одинаковы. Вероятно, такой ошибочной точки зрения придерживаются многие верные мужья. Если такому мужчине попадается страстная, темпераментная женщина, то это заблуждение не приносит ему большого вреда, но если его жена - фригидная, закомплексованная женщина, то, храня ей верность, он обкрадывает себя. О сексе у него складывается превратное представление. Секс представляется ему занятием скучным, убогим, примитивным.  Он даже не подозревает, какое наслаждение может доставить  близость с женщиной.


Любовный  треугольник

Я зашел в буфет. За столом в одиночестве сидела Света Березина, студентка третьего курса нашего факультета, очень симпатичная,  довольно высокая, стройная, с длинными точеными  ногами.   
«Наверно, где-нибудь поблизости находится Рощин», - подумал я. И правда, через мгновение я увидел, как от буфетной стойки отходит Паша. Одна его рука держала тарелку с пирожными, другая  – стакан кофе.
Паше был тридцать один год, но он, как всегда, был похож на студента-старшекурсника – вихрастый, моложавый, в очках, с ярким румянцем на щеках.
Дня через три я встретил его в коридоре. 
- Есть такая народная примета, - сказал я ему. – Увидишь  Свету Березину, знай, что где-то поблизости находится Рощин.
Он засмеялся: 
- Хорошо, если только ты один знаешь эту народную примету.
Его реплика меня удивила: он в открытую  ходил со Светой по институту, по городу, но наивно полагал, будто кто-то  может не знать об их романе. 
- А  Таня разве не знает? – поинтересовался я.
     - Знает, конечно.
     - И как реагирует?
     - Когда как.
     - Неужели смирилась?
     - Не знаю. Мы об этом не говорим.
По выражению лица было заметно, что ему неприятно говорить об отношениях с женой.
Разговор перешел в другое русло. Паша сказал, что устроился  работать сторожем, что он охраняет двухэтажное административное  здание.
- Деньги, конечно, не помешают, но основная цель – иметь прибежище, где в спокойной обстановке можно проводить время со Светой, - откровенничал он.
- Ну и как, ты уже апробировал  место?
- За две недели уже раз пять-шесть.
 Во мне шевельнулась зависть.
Меня поражала смелость Паши. Он работал в нашем деканате,   был женат, у него было двое детей, его жена работала в нашем институте, но он открыто крутил романы со студентками.   
Паша в юмористическом ключе рассказал о пьянке, устроенной им на новом рабочем месте.
- Брат меня удивил, - смеялся Паша. – Он случайно познакомился с Ириной Бесединой, попросил меня организовать сабантуй. Я организовал. Пригласил друзей, Ирину. Брат  уединился  с нею на втором этаже. Что было между ними, не знаю, но скрип дивана доносился сверху со страшной силой.

Спустя неделю я не торопясь шел в институт на занятия. Меня догнала Таня Рощина, жена Паши, которая два года назад  была свидетельницей на нашей с Ксюшей  свадьбе. 
 Как она исхудала, подурнела!  Супружеские измены никому легко  не даются. 
- Как живете? -  спросил я.
- Скоро в Крым едем.
- Всей семьей?
- Нет. – Голос ее задрожал, завибрировал от злости, лицо побагровело.  - Только я с детьми. Паше нельзя. У него дела здесь. 
«Нелегко ей, бедняжке, - подумал я сочувственно. – Может, на юге любовника найдет. Хоть немного утешится».
 Хотя некоторые детали внешности Тани - довольно   широкие плечи,  маленькая грудь, светлые,  холодные   глаза, сверкающие линзы очков - не соответствовали моему идеалу, она  волновала меня.
Я заметил, что если у женщины с обычной внешностью  есть какая-нибудь изюминка,  то она нравится  мужчинам  не меньше, чем красавица (при условии, что остальные черты  ее внешности не безобразны).    Таня  обладала сразу двумя достоинствами: красивой грациозной попкой и тонкой гибкой талией. 

Мадонна

В начале одиннадцатого, когда я сидел за пишущей машинкой и работал  над статьей о деловых играх,  ко мне  зашел мой приятель Игорь Басаргин - ассистент кафедры литературы   
Ему было двадцать семь лет. Ростом он был несколько выше меня. У него был крупный прямой нос, высокий лоб, небольшая залысина, наметившаяся плешь на макушке. Многие черты его личности – эгоизм, леность, ограниченность -  меня раздражали. Но на безрыбье и рак рыба. Живой интерес к женщинам, любовь к природе, к эстрадной музыке и к путешествиям сблизили нас, и мы много времени проводили вместе.
- Ну что, пойдем? – предложил Игорь.
Долг требовал остаться дома, к тому же  Игорь в последнее время мне поднадоел, но я не смог отказаться от путешествия: общение с природой всегда  примиряет с мрачной действительностью.
- Пойдем! – проговорил я решительно.
Мы взяли курс к истокам Везелки - речушки, протекающей через город.    Справа от нас вилась узкая ленточка речки, слева зеленел густой кустарник, сверху висела паутина из проводов.  Время от времени Игорь заглядывал в свою карту.
Неожиданно перед нашим взором предстала  небольшая, но очень красивая церковь.   
- Это третья церковь города, - воскликнул мой спутник. –  Она есть у меня на карте. Зайдем?
- Конечно!
  У входа в церковь толпился народ. Все были по-праздничному  одеты.
 Мы зашли во внутрь храма. Изнутри, как и снаружи, церковь была светлая, мажорная.
Совершался обряд крещения. Крестили не только младенцев, но и взрослых. В одном ряду стояла женщина лет тридцати пяти, парень лет двадцати в белом покрывале, дети разного возраста. Священник, лет сорока, с бородкой клинышком, речитативом  читал молитву.
- А теперь пусть зайдут мамы, -  приказал он.
Из заднего ряда на «авансцену» вышли женщины. Одна из них, в длинном платье,  напомнила мне студентку с нашего факультета.
  Когда ее лицо повернулось в мою сторону, я убедился, что это действительно наша студентка. Она увидела меня и кивком головы поздоровалась. Меня потряс ее облик: воздушная фигура, благородная  осанка, изящная грудь, необыкновенно красивое лицо, сияние в глазах, младенец на руках.   
- Посмотри, наша студентка похожа на Мадонну, - шепнул я Игорю.
Он долго не мог заглянуть ей в лицо, а когда ему удалось это сделать, нижняя челюсть буквально отвисла от изумления.
- Какая красивая! – прошептал он, потрясенный.
 Мы вышли из церкви. Находясь под впечатлением мимолетного видения, мы долго шли молча. Мною владели  противоречивые чувства: с одной стороны, я испытывал катарсис, мне хотелось самому стать совершеннее,  чтобы быть достойным прекрасной  девушки, но с другой стороны, душу терзали боль и тоска.  «Никогда у меня не было и не будет такой  женщины,  такой жены, - думал я с горечью. –  Мне приходится довольствоваться  такими, как Ксения  – мрачными  и некрасивыми».
Энтропия нарастала, но внезапно моя мысль изменила направление. «Пусть мне недоступны красивые женщины.   Но не надо делать из этого трагедию. Ведь я могу любить их сам. Любить самому важнее, чем быть любимым! Смысл жизни не в том, чтобы тебя любили, а в том, чтобы любить самому. Любовь – вот что может избавить от одиночества, от тоски, от депрессии. Любовь – основной источник счастья. Пусть даже не разделенная!»   
 Моя душа пела. У меня возникло такое  чувство, будто я сделал открытие, которое перевернет мою жизнь.
Я вспомнил  свою жену: «Теперь ее душа полна любви. Она любит сына Рому, может быть, продолжает любить Колю-офицера, своего первого мужчину». Раньше  мысль о сопернике  вызвала бы у меня вспышку ревности, злобы, теперь, после  «открытия»,  я лишь по-доброму улыбнулся: «Пусть любит, раз это ее поддерживает, раз эта любовь помогает ей жить». 
Когда я шел домой, моя мысль, вызванная видением прекрасной девушки в храме, продолжала развиваться.
Проходя по коридору общежития, я увидел соседку Вику, маленькую, хрупкую женщину,  года два назад уверовавшую в бога. Она резала помидоры на мелкие ломтики. Я зашел к ней на кухню.
- Вика! У меня прозрение, - сказал я. – Я пришел к мысли, что только любовь способна наполнить нашу жизнь смыслом. Вера в бога -  это разновидность любви. Верить в бога – значит испытывать постоянное состояние любви. Но любовь к богу не имеет тех недостатков, которые свойственны любви к человеку противоположного пола.
- Да, да!  - подхватила Вика. – Ревность, ссоры отравляют отношения, отравляют жизнь. Ты правильно понял. Правильно! На тебе за это помидорчик. – Она протянула мне ломтик красного помидора.
Я засмеялся, взял помидорчик,  отправил его в рот и вышел из кухни. Когда я подходил к своей секции, до меня донесся скрипучий голос Вики:
    - Коля! А ты крещеный?
         - Да.
         - Значит, тебя ведет ангел-хранитель.
Приятно было осознавать, что меня, материалиста, не оставил ангел хранитель, но я считал, что  открытие я сделал благодаря своему глубокому уму. 
 
Дронов

   Я зашел в книжный магазин и увидел там своего приятеля Сашку Дронова – невысокого, невзрачного мужчину  тридцати лет, в прошлом завхоза нашего института, а теперь студента-заочника, который  работал учителем русского языка в школе. Рядом с ним была девушка лет двадцати пяти, красивая, стройная, сероглазая, с умным лицом. Он что-то увлеченно  говорил ей. Она бросала на него внимательные взгляды. «Неужели это его женщина?» - мелькнула у меня в голове тревожная мысль.
Поймав на себе мой изучающий взгляд, девушка нахмурилась, поджала губы.  Видимо, приняла меня за  маньяка. 
Я поздоровался с Сашкой, но из деликатности не стал с ним заговаривать.
С Дроновым я познакомился вскоре после возвращения из Москвы.  Я быстро понял, что  его интеллект беден, познания скудны, но чтобы не задохнуться  в духовной пустыне нашего города, в первое время я немало времени проводил в его обществе.  Постепенно наше общение пошло на убыль, но, когда мы случайно встречались с ним на улице или в столовой, мы останавливались и подолгу разговаривали.

Дня через три после посещения книжного магазина, я шел в баню. Внезапно из-за деревьев вынырнул Дронов,  подошел ко мне, и мы вместе пошли в сторону парка.   
Мне захотелось поговорить о выборах, состоявшихся накануне.
- За кого вчера голосовал? – поинтересовался я.
- За себя! – воскликнул он, и глаза его загорелись от восхищения самим собой.  – Я всех вычеркнул, а вписал себя.
 Когда мы дошли до здания школы, он неожиданно остановился,  достал из маленького футляра дудочку, приставил ее к губам, и зазвучала перуанская мелодия. 
- Отлично играешь, - похвалил я его, хотя не сомневался в том, что его репертуар состоит  лишь из одной  сыгранной мелодии. 
Он положил дудочку в футляр, и мы продолжили путь.
 Когда мы дошли до Дома культуры «Энергия», он приподнял голову и издал какой-то  гортанный звук. Оказалось, что он изучает арабский язык. 
Я снова выразил восторг, хотя понимал, что его знание арабского языка исчерпывается произношением этого звука.   
 Я поинтересовался, ходит ли он на пляж. Нет, на пляж он не любил ходить: там люди мельтешат, а он дорожит покоем. Он предпочитал загорать у себя во дворе.  «Наверно, у него есть женщина, - подумал я. – Если не было женщины, то он боялся бы одиночества».
- Как у тебя с женщинами? Есть? - спросил я.
- Нормально. Есть, - проговорил он гордо, уверенно. 
Кто она?
- Неважно. Это достаточно интеллигентная женщина.
- Не та ли, с которой я видел тебя в книжном магазине?
Он замялся.
- Со мной ты можешь быть откровенным. Я умею держать язык за зубами.
- Та! – произнес он восторженно. – Но, разумеется,  это должно остаться между нами.
 Меня обожгла зависть. Такой  красивой женщины у меня никогда не было. Еще можно стерпеть, когда в борьбе за  благосклонность женщин тебя побеждает какой-нибудь супермен. Но когда тебя обставляет невзрачный, никчемный мужчина вроде Дронова, боль становится просто невыносимой.
По моей просьбе он рассказал,  как начался его роман с девушкой (ее имени он так и не назвал).   
Они познакомились в школе. Она  предложила познакомить его со своей подругой в надежде, что у них завяжутся серьезные отношения. Подруга не произвела на него впечатления. Он признался  «свахе», что она сама ему небезразлична. Пригласил в гости. Она пришла.  Произошло чудо, он сам не ожидал: они сблизились. 
-  Я ей честно сказал, что влюблялся восемь раз. Она ревнует. Просто замучила… Допытывается: «Ты на этом диване с женщинами спал?» Я уж жалею, что сказал ей…
Он снял очки. Его ликующая физиономия была похожа на мордочку крысы, а маленькие черные зубы - на зубья ножовки. «И его-то она любит,  ревнует, соединяется с ним? – думал я с горечью. –  Это какое-то  безумие, какой-то абсурд».
- Ты знаешь, какая мне недавно в голову мысль пришла? – сказал я. - Наше счастье не должно зависеть  от любви женщин. Главное: самому любить. Неважно, пользуешься ты взаимностью или нет.
- Да и сам так думал, когда начинал с нею, а получилось по-другому.
Значит, она тебе нравится?
Да.
Почему же ты не женишься на ней?
- Она замужем. Я даже знаком с ее мужем. Он догадывается о наших отношениях. Но он интеллигентный человек.
- А где вы встречаетесь? Она приезжает к тебе?
И она ко мне, и я к ней езжу.
А как же муж?
Он часто бывает в командировках.
Не боитесь, что застукает? – удивился я.
 - Нет. Я часто прихожу к ней, когда он дома. Иногда мы выпиваем вместе. Говорим. В кафе втроем ходим. А бывает и такое: прихожу к ним, посидим вместе, а потом он: «Ну ладно, я поехал в командировку».
- Мне такое его  поведение кажется странным.
- Он знает, что она его не любит. Она первого парня забыть не может. Но и с мужем расстаться не спешит. И я понимаю почему: он хорошо обеспечен материально.
- А ты бы хотел на ней жениться?
- Я готов. Я ей предлагал. Она уклоняется. Ее устраивает  такое положение...
- А тебя нет? Разве плохо быть любовником?
Он  разгорячился:
- Нет! Я сказал ей: «Любовником  быть не хочу. Либо любимым, либо вообще никем!»
- Напрасно ты предъявляешь ей такой ультиматум. Любовников женщины любят сильнее, чем мужей. Запретный плод  слаще.
Мы уже шли по парку. Он собирался на скамейке почитать что-то, но потом передумал и  проводил меня до самой  бани.
Я знал, что он не врал.  У меня на вранье хороший  нюх. 
 Дронов вырос в моих глазах.  Вместе с тем  его «исповедь» обострила у меня комплекс неполноценности. Я никогда не завидовал полководцам, разгромившим могучих врагов, властелинам, завоевавшим полмира, но известие  о сексуальной победе какого-либо знакомого над красивой женщиной всегда заставляло меня страдать.
Недели через две я зашел в  книжный магазин и увидел любовницу Дронова. На этот раз рядом с нею был мужчина лет тридцати, высокий, широкоплечий, сильный. По их отдельным репликам, долетавшим до меня,   по их  взглядам, которые они бросали друг на друга,  не трудно было определить, что это ее муж. Это был красавец, интеллектуал. Я совершенно не понимал, как она могла польститься на Дронова, который ее мужу в подметки не годился. 
 «Дронов - существо примитивное и ограниченное, - писал я в дневнике, - но даже он  котируется у женщин выше, чем я. Почему?  Он  самоуверен и  решителен. Пора и мне  активизировать свои действия».

Змий-искуситель

Несколько дней подряд меня преследовал   Ройтман - высокий, широкоплечий мужчина в очках, с толстым мясистым носом, с черными волосами и черными глазами. Он ловил меня в коридорах института,  затягивал  в свой кабинет  на первом этаже и просил поставить зачеты по курсовой работе двум студенткам-заочницам, предлагая в награду  две бутылки водки, которые он даже пытался всучить мне.  (Я с отвращением  отверг подношение).
- Хорошие бабы, - уговаривал он меня. – Одна работает на ФОПе. Свой человек. Она  выручила наш деканат.  Танцевала на концерте от нашего факультета. Другая – ее подружка. 
 В конце концов,  его уговоры сломили мой дух.
 - Пусть напишут хоть какие-нибудь работы, - сдался  я. – Я не буду придираться к содержанию. Зачту.
 Я потребовал, чтобы водку он вернул студенткам. Он обещал. Но, зная, что по природе своей он «прохиндей» (это было его любимое словечко),  я опасался, что он  не сдержит слова, оставит водку себе. Моя репутация «неподкупного» могла пострадать. Одно дело из милосердия, по-товарищески поставить зачет сотруднице института, совсем другое – принять подарок.
Он сам состряпал две курсовые на основе старых курсовых.

«Курсовые  работы» я «проверял» в кабинете Кожина, невысокого, полного мужчины сорока шести лет, недавно ставшего  заведующим кафедрой зарубежной литературы. Я написал «рецензии»,  поставил каждой студентке  по тройке.
- Кате надо было четверку поставить, - загадочно, лукаво  улыбаясь, проговорил Кожин.
- Надо было, - поддержал его  Ройтман. – Говорят, она хорошо еб-ся. Сам я ее не имел. Мне рассказывали. Берет член в руки и давай…
Циничные откровения Ройтмана подействовали на меня угнетающе.
    Он предложил мне талоны на обеды в нашей столовой, которых у него, заместителя декана,  была целая пачка.
- Это не за зачеты, - успокоил он меня. -  Это просто так. По дружбе.
  Я не удержался и взял с десяток. 
Дома ко мне пришло раскаяние. Я запаниковал: «Зачем поставил! Теперь поползут слухи. Сам  Ройтман их разнесет».
Целую неделю меня мучили муки совести, целую неделю я проклинал  Ройтмана, этого змия-искусителя, втянувшего меня в грязное дело, поставившего под угрозу  мою репутацию и положение в институте. Я дал себе слово никогда больше не поступаться своими принципами. 

Катя
 В столовой в хвосте очереди я увидел  Катю – студентку-заочницу,   которой я по просьбе Ройтмана зачел курсовую работу. По телу  разлилось приятное, сладостное тепло.  Мне нравилось в ней все: великолепная осанка,  длинные стройные ноги, золотистые прямые волосы, овальное лицо, большие глазницы, карие глаза,  дугообразные брови, слегка  приподнятый прямой нос. Она напомнила мне богоматерь, изображенную на русских иконах. Если бы  ее грудь была чуть больше, то она полностью уложилась бы в прокрустово ложе моего идеала. 
С нею мы года два  жили   в одном крыле общежития. Я   всегда здоровался с нею, а  раза два   даже заговаривал. Она улыбалась мне. Но  дальше обмена  этикетными формулами дело не пошло.
Мои сведения о ней были поверхностны. Я знал,  что она работает на факультете общественных профессий лаборантом и по совместительству руководит танцевальным кружком, что  у нее есть  маленький сын, что  некоторое время она была  замужем, но с год назад развелась, что  на суде ее бывший муж отрицал свое отцовство.
Некоторое время она была героиней моих эротических грез, но я ничего не сделал для того, чтобы реально сблизиться с нею.
Увидев меня, она приветливо улыбнулась. Я решил, что мой час пробил, и торопливо встал вслед за нею.
Я собрался с духом и, извинившись, спросил:
- Вернул ли вам Ройтман? – Я умышленно не назвал, что должен был вернуть мой приятель.
Мой вопрос ее смутил:
- Да, вернул. Только напрасно вы отказались.
- Не напрасно. Я сделал это бескорыстно, исключительно из хорошего отношения к вам.  Ройтман рассказал мне, как много вы делаете для нашего факультета.
- Да. Вы видели, как я на вечере факультета отплясывала?
- К сожалению, нет. Если бы я знал, что вы будете выступать, то обязательно пришел бы на концерт.
- Николай Сергеевич! Теперь мне нужно поставить в зачетку. Когда и где мы можем встретиться?
Ни один мускул на моем лице не дрогнул. Я сказал как бы между прочим:
- Мы живем в одном и том же общежитии. Приходите ко мне вечером. Поставлю.
- Когда?
- Можно сегодня.
Вечером Катя принесла две зачетки.
- Садитесь, - вежливо предложил я.
Ее лицо выражало беспокойство.
- Вы спешите? – спросил я, вписывая оценку в зачетную книжку.
- Да. К ребенку.
- А что он сейчас делает?
- Сидит, меня ждет, - улыбнулась она.
- Жаль. Хотелось пообщаться.
Я был разочарован. Признаться, я надеялся провести с нею весь вечер.
Катя, видимо, заметила, что я помрачнел, и, покидая мою гостеприимную келью, своим видом дала понять, что она не отказалась бы от общения со мной, если бы не обстоятельства.
- Приходите, когда будете свободны, - сказал я на прощанье.
- Я люблю чай.
- Можно что-нибудь и покрепче.
- Это хорошо.
Время шло, а она не заходила. Я понимал, что ей трудно прийти без дополнительного приглашения. Кроме того, довольно трудно  было незаметно попасть в мое жилище.
Но 26-го июля произошло событие, потрясшее меня и перевернувшее мою жизнь. 
В тот день, изнывая от жары и скуки, я долго блуждал по городскому пляжу, но не встретил ни одного знакомого. У меня было такое чувство, что моя душа рассохлась и растрескалась, как земля  засушливым, знойным летом.  Билеты в Банчурск были куплены, но меня уже не радовала предстоящая встреча с женой.   
Я вернулся домой.  Зной полностью парализовал волю: я не мог ни писать, ни читать. Чтобы как-то развлечься, я отправился в книжный магазин.
Новых книг на прилавках не появилось, я хотел было уже уйти, но вдруг увидел недалеко от себя Катю.  Она листала книжку о воспитании детей. Ее легкое, полупрозрачное платье было несколько декольтировано, от гибкого, стройного тела исходила притягательность, женственность. «Надо подойти», - подумал я. Мое сердце учащенно забилось от волнения, но мне удалось побороть страх. «Сейчас или никогда», - приказал я себе. Когда Катя вышла из отдела, я подошел к ней и поздоровался.
- Вы куда сейчас? Домой? – спросила она.
Приятный голос ласкал мне слух.
- Да. А вы тоже?
- Да, сейчас расплачусь.
Мы вместе вышли из магазина и не спеша пошли в сторону общежития. Моя мысль работала напряженно.
- Что же вы не заходите? – спросил я.
-  Ездила домой к матери.
- А где сейчас сын?
- Я отвезла его. Теперь он у бабушки.
«Значит,  сегодня она одна, - подумал я. – Никто не помешает нашей встрече».
- Как у вас со сдачей зачета? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
Она рассказала о перипетиях студенческой жизни. Она еще не сдала экзамен по теории литературы, а уже надо сдавать морфологию Друбичу. 
- Я могу принять у вас морфологию, если, конечно, деканат выпишет направление на мое имя, - сказал я.
- Правда? – обрадовалась она. – Это было бы здорово!
Я шел на компромисс со своей совестью, я рисковал своим положением, но чего не сделаешь ради благосклонности красивой женщины!
После небольшой паузы она сказала:
- И еще, Николай Сергеевич. Моя двоюродная сестра переводится с иняза к нам на заочное отделение…
- Ей нужно досдать стилистику?
- Да.
- Ну с этим никаких проблем. Это мой предмет.
- Только на этот раз не отказывайтесь от магарыча.
- Нет, никакого магарыча. – Тон, которым я произнес эти слова, был твердым, даже резким. Во мне пробудилась былая принципиальность.
На лице Кати отразилось огорчение. «Может, она думает, что я собираюсь «брать натурой»? Неужели она считает меня подлецом?» - подумал я и почувствовал, как от стыда запылали мои щеки.
- Я поставлю ей зачет просто так, - проговорил я. – Пусть она вас благодарит.
Когда мы дошли до общежития, я сказал:
- Приходите.
Мое сердце бешено колотилось, но голос оставался довольно спокойным.
- Когда? - спросила она.
- Сегодня.
- В какое время?
- Когда вам удобно. Вы не заняты?
- Сегодня я собралась шить.
- Приходите к девяти или десяти.
- Хорошо, приду к девяти.
И после паузы добавила:
- Или к десяти.
Мы зашли в общежитие. Она повернула налево, а я пошел прямо, в другое крыло.
Радостный, возбужденный, я лихорадочно начал готовиться к встрече: вымыл пол в комнате, вытер пыль со стола, с телевизора, тумбочек и даже с подоконника, сходил в магазин и купил яйца, драже, печенье (ничего другого, что могло бы украсить стол соблазнителя, там не было). Хотя я был почти уверен, что мне не удастся покорить Катю, на всякий случай я принял душ. Опрыскивать себя дезодорантом я не рискнул: его запах мог насторожить ее и раньше времени раскрыть мои донжуанские намерения. В половине десятого в дверь раздался торопливый стук. Вошла Катя. В руках у нее желтел учебник стилистики – «прикрытие». Со стороны могло показаться, что примерная студентка пришла на консультацию к любимому преподавателю. Учебник лег на стол, и мы о нем ни разу не вспомнили.
Волнение мешало мне вести светский разговор. «Главное, - успокаивал я себя, - не ставить перед собой сверхзадач. События должны развиваться поэтапно. Скачки, рывки меня погубят. Сначала надо выполнить программу-минимум – снять стресс. Посидим, выпьем вина, поговорим».
Я достал из холодильника портвейн – взял целую бутылку, хотя у меня была начатая.   
Мы о чем-то говорили, но детали выскочили из памяти: меня била лихорадка. «Надо скорее выпить, - думал я. – Это успокоит нервы».
Когда я  открывал бутылку ножом,  мои пальцы  дрожали. Неожиданно лезвие сорвалось с роговицы пробки и резануло меня по руке.   Из пальцев – указательного и безымянного – потекла кровь. Я вытащил пробку и сжал пальцы в кулак. Кровь закапала на пол. Катя очищала яйца и делала вид, что не заметила моей промашки. «Какая неудача, - думал я. – В самом начале такой конфуз». Я боялся, что глубокий порез поставит крест на моих  донжуанских  планах. К счастью, кровотечение вскоре прекратилось.
Я разлил вино, а Катя достала из кармана шоколадку, разломала ее на квадратики. Мы выпили. Мне хотелось поскорее опьянеть и раскрепоститься. Желание Кати совпадало с моим. После первой рюмки последовала вторая, затем третья. Я с удовлетворением отметил, что гостья допивает рюмки до дна. «Это хороший признак», - подумал я. Вначале мы произносили тосты. Первый: за наше знакомство. Второй: за наших детей. Третий: за наше будущее. Я пил с наслаждением: прохладное вино хорошо утоляло жажду.
Катя охотно рассказывала о себе.
После школы она поступила в политехнический институт.  Проучилась год. Экзамены сдала без троек, но душа к технике не лежала. К удивлению своих знакомых, она бросила институт. Ей нравились танцы, она поступила в культпросветучилище и закончила его с отличием. Ей дали направление в институт культуры. Она шла вне конкурса, но поступить не удалось: от перегрузок растянулось сухожилие, и она попала в больницу. После выздоровления какое-то время работала учителем танцев в  школе. Но затем вынуждена была уйти. (Она называла причины, но я уже плохо запоминал, что она говорила: мои мысли были поглощены предстоящим испытанием). Года четыре назад она устроилась к нам университет лаборантом, а затем по совету своего шефа Кожина поступила на заочное отделение нашего факультета. Учителем русского языка и литературы она работать не собиралась, но в принципе педагогика ей не была чужда: она обожала учить танцам.
Бутылка была выпита, а я все еще не мог найти в себе решимости встать и обнять собеседницу. Я достал из холодильника начатую бутылку.
- Недавно мы с товарищем пили. – Я счел необходимым объяснить, почему бутылка отпита.
Наши рюмки то наполнялись прохладным портвейном, то опустошались.
- А сколько вам лет? – спросила она.
Я тяжело вздохнул. Мне неприятно было говорить о своем возрасте: я был уверен, что ей не более двадцати четырех лет.
- Тридцать шесть, - глухо проговорил я и от стыда (старик, а лезет к молодой) отвел глаза в сторону.
- А мне тридцать один, - сказала она.
- Тридцать один?! – изумился я. – А я думал двадцать три.
- Спасибо.
- Это хорошо, что тридцать один. Значит, мы одной возрастной категории.
- А вы раньше были женаты?  У вас есть сын от первого брака?
- Да, есть, - ответил я, мрачнея: мне неприятно было говорить о своих  браках. 
- А своего второго сына вы видели?
- Видел. В мае.
- На кого похож?
- Сейчас трудно сказать определенно, но, по-моему, на меня.
Чтобы оградить себя от дальнейших расспросов, я перевел тему разговора на ее ребенка. При упоминании о сыне ее лицо озарилось улыбкой.
- Мой Сережа смекалистый, - рассказывала она. –  Я скрываю от  односельчан, что развелась с мужем. Сережа ни разу меня не подвел, хотя я не просила его хранить тайну. Недавно у него спрашивают: - «Ты маму любишь?» - «Люблю», - говорит. – «А папу?» - «Люблю». – «А кого ты больше любишь – маму или папу?» - «Маму». И ни слова о том, что папы у него нет. Когда разговор о папе заходит, он незаметно переводит его на другую тему.
После небольшой паузы она добавила:
- Я обязательно найду ему папу. Обязательно.
Мне показалось, что она несколько насмешливо посмотрела на драже, высыпанное на тарелку, и на аккуратно порезанные, политые маслом яйца. Конечно, шоколад и торт смотрелись бы солиднее, но мне не удалось их купить (магазины были пусты).
- А почему ты развелся? – спросила она. – Мне всегда интересно знать, почему разводятся люди.
Никогда еще мне задавали так много неприятных вопросов. Я не был расположен обсуждать причины моего развода. Ответ мой носил общий характер:
- Я не хотел жениться, но она ждала ребенка. Я знал, что мы рано или поздно разведемся. Я не мог ей дать любви, а она, как и все женщины, видела смысл жизни именно в любви. Она решила меня освободить, хотя формально инициатором развода был я.
Я не был искренним до конца. Опасаясь упасть в глазах Кати, я скрыл, что Тоня изменила мне с сорокатрехлетним  монтажником.   
От выпитого вина мне стало подташнивать. Я понимал, что если сейчас не предприму решительных действий, то потом будет поздно. Я включил настольную лампу, выключил большой свет. Катя спокойно реагировала на мои действия. Я подошел к ней сзади, обнял за плечи и стал целовать тонкую шею. Она сделала легкое движение, отталкивая меня, но ничего не сказала. Ее молчание я расценил как одобрение моих действий и стремительно пошел в наступление. Через мгновение пододеяльник слетел с постели. Я стал снимать с себя рубашку.
- Не надо, - вдруг резко сказала она.
Я остановился, застегнул несколько пуговиц, уже расстегнутых, но две верхние оставил. «Надо отступить, - подумал я. – Я не из тех, кто может взять крепость лобовой атакой». Я сел рядом с нею. Ее рука оказалась в моей руке.  Она  меня не отталкивала. Разговор наш приобрел иную, более интимную окраску. Она стала критиковать преподавателей, которые, по ее словам, совершенно не следят за своей внешностью, плохо одеваются.
- Кожин, Трошина или, извини, твоя жена… Она же в принципе симпатична. Но как она ходит! Засаленная юбка, сгорбленная… - говорила она с воодушевлением.
- Не надо о моей жене… - перебил я с болью. – Я знаю ее недостатки.
Она  сгустила краски. Действительно, походка Ксении была ужасна, лицо ее было обезображено постоянным страхом, одежда висела на ней как на вешалке, но ей нельзя было отказать в чистоплотности.
Катя продолжала говорить критично и о других наших общих знакомых.
- А ведь у них большие зарплаты…
- Да. Но на них сейчас ничего не купишь, - пытался я защищать коллег и, конечно же, себя.
- Можно купить на черном рынке, у фарцовщиков.
- Преподаватели –  народ законопослушный. Они на пушечный выстрел держатся от преступного мира. А какое впечатление я произвожу со стороны? – поинтересовался я.
- Честно?
- Конечно, честно.
- Со стороны кажется, что ты скучный человек. Сейчас я узнала тебя ближе. Ты интереснее. Ты удачно шутишь. Но если не знаешь тебя близко…
- Не в первый раз я слышу такое мнение о себе… - прервал я ее, уязвленный ее словами.
В эту минуту я был убежден, что дальнейшее продвижение к цели невозможно, что она отвергла меня.
- Года два назад Трошина говорила мне то же самое, - признался я. – Со стороны кажется, что я зануда. Но почему? Наверно, у меня чересчур мрачная физиономия, походка скованная. Да?
- Да, - согласилась она. – И одежда неважная. Ты плохо одеваешься.
- Но как одеваться хорошо? Что значит «хорошо»?
- Джинсы можно купить, хорошую импортную рубашку. Видел, как Сережа Митич одевается?
-  Да. Но Митич – особый тип.
- Да, конечно, он не пример для подражания. И все же… А Тоня его… О ней говорят разное. Но как хорошо она одевается. Всегда в форме.
- Это верно, - согласился я. – Недавно я видел их на улице со спины и принял за студентов.
- Вот видишь как!
- Но мне кажется, преподавателям неприлично маскироваться под молодых, - пытался защититься я. – Неестественно, фальшиво получается.
- Почему же? Американцы, например, носят джинсы и не считают, что возраст им мешает.
- Да, вне службы возможно, но вряд ли американский преподаватель наденет что-нибудь экстравагантное, когда идет на лекцию.
- К нам приезжали преподаватели из Америки. Одеты с иголочки.
- Хорошо, - сдался я. – Начну искать хорошую одежду. У меня есть знакомый фарцовщик. Он мне поможет.
- Правильно.
Мы выпили, и разговор продолжился.
- Скажи, а у меня есть какие-нибудь недостатки? – спросила она.
- Не вижу. Ты кажешься мне совершенством. Правда. Ты хорошо одеваешься. У тебя красивая фигура. Ты давно мне нравишься.
- Я знаю.
Откровенно говоря, я удивился ее проницательности. Поистине от женщин не скроешь своих чувств.
- Да, еще года три назад я хотел с тобой подружиться. Помнишь, я заходил к тебе.
- Помню.
- Но тогда я думал, что тебе двадцать один, что ты студентка стационара. Да и ты, как мне показалось, не пошла мне навстречу.
- Может быть. А тебе не помешал бы Сережа?
- Нет, конечно. Я люблю детей. И они меня любят.
- Ты добрый человек.
После небольшой паузы она спросила:
- А тебе не кажется, что у меня слишком простое лицо?
Ее критические замечания относительно моей внешности обострили у меня комплекс неполноценности. Мне захотелось отплатить ей той же монетой, сказать что-нибудь колкое, едкое, тем более, что вытянутые щеки и дугообразные брови действительно несколько снижали ее поэтический образ.
- Да, пожалуй, - согласился я, с подчеркнутым вниманием всмотревшись в ее лицо. – Когда с тобой разговариваешь, понимаешь, что ты утонченная женщина. Но если судить только по лицу, то не подумаешь, что ты человек богатой культуры. Создается впечатление, что ты мало читаешь…
- А я и вправду последние четыре года почти ничего не читаю, - призналась она, быстро оправившись от шока, вызванного моими «откровениями». – Некогда. То работа, то детский сад, то стирка.
- Но ведь раньше читала, - проговорил я миролюбиво. – У тебя очень милое лицо, хотя и несколько простоватое…
Она согласилась.
Я придвинулся к ней поближе. Моя голова легла к ней на колени. Она не отталкивала меня.  Ее теплые пальцы теребили мои волосы. «У меня еще остается шанс», - мелькнуло у меня в голове.
Вдруг она снова стала отпускать критические замечания в адрес Ксюши. Мне стало неприятно.
- Не надо. Не надо, - попросил я, отрываясь от колен. – Ей и так нелегко. Она в сочувствии нуждается. Вот мы с ней не живем сейчас вместе. А почему? Квартиры нет? Но ведь другие-то живут в общежитиях.
- Вы расстались навсегда?
Сейчас трудно сказать. Есть еще неопределенность. Может быть, навсегда.
А квартиру вам скоро дадут?
Не знаю. На очереди я стою второй.
Николаевым тоже не дают, - проговорила  она с сожалением.
-  Они в некотором роде мои конкуренты. Они встали в  очередь на пять лет позже меня,  а претендуют на получение квартиры первыми.
Но они же сдали свою квартиру  в Челябинске. - В ее тоне послышались нотки возмущения.
 Я хотел было наброситься на Николаевых, но в памяти всплыл недавний эпизод: Николаева ласково  разговаривает с Сережей, хвалит его за смекалку, а Катя, польщенная, улыбается.  «Значит, у них хорошие отношения. Не надо мне выступать против Николаевых, - Иначе я все испорчу», - подумал я  и решительно подавил свое желание.
          - Да, к Николаевым администрация отнеслась по-свински, - сказал я.- Они по приглашению администрации приехали работать в наш институт. А обещанной квартиры им не дают. Мало ли что договор не составили. Это же не их вина.  Это бюрократы допустили головотяпство. 
Это был  гениальный дипломатический ход. Если бы я стал доказывать, что должен получить квартиру раньше Николаевых, то Катя бы стала защищать моих конкурентов.  Спор бы отдалил бы нас друг от друга, и ни о каком сближении не могло быть и речи. Но мое сочувствие к беде Николаевых расположило ее ко мне.
  Мои губы касались ее губ, шеи, и она не отталкивала меня. Рука моя, поглаживая ее спину, медленно опускалась вниз.
- Мне плохо, - неожиданно проговорила она. – Я, кажется, перепила.
Ее щеки побледнели. Я предложил выпить чаю. Поглощенный разговором и внутренней борьбой, я только теперь вспомнил о нем.
Чай с шоколадом и драже облегчил ее страдания, да и я почувствовал себя трезвее и бодрее.
- Почему даже когда знаешь, что человек – подлец, продолжаешь его любить? – неожиданно спросила она.
На ее лице появилось скорбное выражение. «Значит, она безнадежно влюблена в какого-то подлеца, - мрачно подумал я. – Жаль, что не я этот подлец».
- Наверно, потому, - произнес я, - что когда его начинаешь любить, не знаешь, что он подлец, а когда узнаешь, он уже успевает влезть в душу, как червяк в яблоко.
- А знаешь, - похвасталась она, - я хоть и не уверена в себе, но в душу могу влезть.
Я познакомил ее со своей концепцией любви: только любовь может избавить индивида от внутренней пустоты и одиночества; без любви жизнь лишена смысла; даже неразделенная любовь ценна, да, она заставляет страдать, но это страдание очищает душу.
Когда я изложил основные положения концепции, она поинтересовалась, сколько времени. Часы показывали двенадцать.
- Домой идти нельзя, - сказала она. – На вахте – цербер.
- Оставайся у меня.
Я напряженно ждал ответа, но она ничего не сказала. Разговор продолжился. Прошло еще с полчаса.
- Ну что, будем ложиться? – спросил я.
Она замялась. Я пошел на маленькую хитрость.
- Давай ты будешь спать на этой кровати, - я показал на свою кровать, - а я – на этой. – Я кивнул на кровать Ксении.
Молчание гостьи воодушевило меня. Я выключил свет. Теперь комнату освещал лишь экран работающего телевизора.
- Отвернись, - попросила она.
Я покорно отвернулся. Зашуршала одежда.
- Все, - проговорила она, укрывшись одеялом. – А с твоей кровати телевизор видно?
- Нет.
- А ты поверни его.
- Лучше я к тебе лягу.
Она не спорила: понятное дело, нужно же человеку перед сном посмотреть интересную программу.  Сняв рубашку и брюки, я лег рядом с нею. В полумраке белела ее грудь. Моя рука наткнулась на трусики. Разумеется, я не мог смотреть телевизор, когда рядом со мной лежала почти обнаженная красивая  женщина. Мои губы слегка сдавили сосок – сначала один, потом другой. Ее дыхание участилось.
- Тебе не больно? – спросил я.
- Нет, приятно.
«Кажется, пошло. – Меня охватило радостное чувство. – Только б теперь меня не подвела психика».
Мой язык вращался вокруг упругого соска, слегка его касаясь.
- У тебя красивая грудь, - Мой комплимент был искренним.
- Только маленькая.
- Зато упругая.
Действительно, когда Катя была в одежде, холмики грудей были едва заметны, теперь же я видел и осязал изящную, по-девичьи упругую, необычайно чувствительную грудь.
Чтобы снять внутреннее напряжение, я убавил яркость телевизора. В комнате стало совсем темно. Наступил решающий момент: позволит ли она раздеть себя до конца. Позволила...
Я занял позицию сверху. Эрекция не наступала. Я оказался в дурацком положении.
- Я сейчас очень взволнован, поэтому не в форме, - сказал я.
Она прижала меня к себе и шепнула:
- Ничего, ничего, успокойся, не спеши. Если хочешь, просто полежи рядом...
Ее слова и ласки взбодрили меня.
В первый раз я кончил довольно быстро.  Мне стало неловко, что партнерша осталась неудовлетворенной. Я стал рассыпаться в извинениях:
Я давно не занимался этим...
Катя, умница, меня успокоила:
- Ничего, ничего, все хорошо...
  Мне хотелось поскорее прийти в форму. Мои движения стали суетливыми. 
Ты не спеши, - проговорила она успокаивающим тоном. - Отдохни немного.
Я гладил ее мягкие волосы, спину, попку, и она отвечала мне лаской.
Фантастика, - думал я с восторгом. - Ай да, Гашкин, ай да сукин сын.
К моему удивлению, я довольно быстро пришел в форму. «Вот что значит,     иметь дело с  полноценной женщиной».
Пот заливал мне глаза, хлюпал между нашими телами.
Чей это пот, твой и ли мой? - спросил я.
Твой, - ответила она.
Меня охватило смущение: я знал, как женщины не любят запах пота.
Располнел, - проговорил я. - Раньше такого со мной не было.
Ничего, - утешила  Катя. - Ты же трудишься.
О сексе много говорят и пишут, но забывают, что секс — это прежде всего труд. Не только хлеб насущный, но и сексуальное наслаждение Бог заставил  людей добывать в поте лица своего.
Еще! Еще! - внезапно прокричала она.
Ее руки сдавили мою спину. Из ее груди исторгся громкий сладострастный стон.
 Меня удивило, что даже близость соседей не  удержала ее от этого восхитительного крика.
Вдруг ее тело затихло. Я понял, что она кончила. Меня охватил восторг: «Смог! Получилось!».  Окрыленный успехом, я  хотел довести ее до оргазма  еще раз.  Я продолжал работать, глядя на ее милое лицо.  Вдруг глаза ее открылись.
Я хочу на тебя смотреть, - сдавленным голосом проговорила она.
 Ее желание было мне приятно, но ее взгляд смущал меня. Я отвел свои глаза в сторону.
Она положила ноги мне на плечи. Ее губы стали прикасаться  к моим пальцам. 
Я был страстен, нежен, энергичен, но как я ни старался, второй раз мне не удалось довести ее до оргазма.   
     Расслабленный, умиротворенный, я лежал на спине, а Катя, обнаженная, изящная, сидела, опираясь спиной на стену, прикрытую ядовито-зеленым покрывалом. Ее длинные, стройные ноги лежали на моих бедрах. Она курила, стряхивая пепел в рюмку, из которой раньше пила вино (пепельницы у меня не было). За первой сигаретой последовала вторая, затем – третья. Комната наполнилась сладковатым дымом, а рюмка серым пеплом. Я любовался ею. Моя рука гладила ее бедра.
За семь лет знакомства с Ксюшей мне ни разу не удалось довести ее до оргазма. Я вспомнил, как два месяца назад после очередной неудачи она в отчаянии крикнула мне: «Ты не можешь! Ты не такой! У тебя никогда не получится!» - и посоветовала искать другую женщину. «Кажется,  нашел», - думал я, переполняемый восторгом.
- Ты само совершенство, - сказал я Кате. – У тебя красивые плечи, грудь.
Мой комплимент шел из глубины сердца.
- У меня нет талии.
- Нет, есть, - не согласился я, - хотя, может, она недостаточно четко выражена. Природа проявила гениальность, когда создавала вот эту часть… - я показал на ее грудь и плечи, - и просто талантливость, когда эти… - я показал на талию.
На ее лице мелькнула довольная улыбка.
- Вот этой грудью я кормила Сережу восемь месяцев, - сказала она.
Видимо, она хотела, чтобы я сделал ей комплимент: кормила восемь месяцев, а грудь упругая, как у девушки. Но я не сразу понял скрытый смысл ее фразы. Меня привлекла другая сторона сообщения. Я заинтересовался, сколько месяцев обычно кормят женщины своих отпрысков. Моя первая жена кормила с месяц – ребенок чуть было не умер от истощения, так как молоко было недоброкачественным. Вторая – Ксюша – вообще не кормила: молоко сразу «пересохло».
- Ты восемь месяцев кормила?
- Да. А потом началась сессия, и молоко пропало.
В голосе ее проскользнула нотка сожаления. Видно было, что она любящая мать.
- От волнения исчезло? – уточнил я.
- Да, от нервотрепки.
На ее лице появилась лукавая улыбка. «Сейчас спросит, ожидал ли я, что между нами произойдет близость», - подумал я. – Что ответить? Скажу, что был ко всему готов».
- Думал ли ты, что между нами произойдет? – спросила она.
- Ты знаешь, - в изумлении проговорил я. – Я только сейчас подумал, что ты меня об этом спросишь. Честное слово.
- Как видишь, все мы женщины одинаковы.
- Я был готов и к такому ходу событий. Как говорили древние: «Пока есть жизнь, есть надежда».
- А я нет. Я не ожидала от тебя такой прыти. Я тебя недооценивала.
Во мне проснулась старая обида:
- Многие женщины меня сначала недооценивают…
- Хочу спать, - сказала она. – Можно я лягу к тебе на руку?
- Конечно. А тебе удобно?
- Да. А тебе?
- Очень, - ответил я.
- А у тебя упругие мускулы.
Я гладил ее мягкие волосы.
- Тебе не мешает, что я к тебе прикасаюсь? – спросил я.
- Нет, нравится. Ты нежный. Многие мужчины не понимают, как важно проявить внимание.
Ее слова о многих мужчинах пробудили во мне ревность, но я остался на высоте, я не устроил сцены и не задал ненужных вопросов.
- К другим женщинам я тоже черствый. Ты вызываешь у меня особое чувство.
Я говорил правду. Благодаря Кате, я снова поверил в себя, и теперь меня переполняло чувство благодарности к ней.
Спать мне не хотелось. Вдруг она открыла глаза и произнесла решительно:
- Мне надо идти.
- Завтра пойдешь.
- Как? Твои соседи… вахтерша…
- У меня посидишь часов до десяти, а потом смешаешься с толпой.
- Мне на работу к восьми.
- А как ты сейчас пойдешь? Через вахту?...
- Через окно. У меня окно открыто.
«Говорит, не ожидала от меня прыти, но окно предусмотрительно оставила открытым», - мелькнуло у меня в голове.
- Но это опасно, - сказал я.
- Ничего опасного.
Я вынужден был ей подчиниться. Она быстро оделась. Я расчистил путь к окну. Зеленая сетка, защищавшая комнату от комаров и мух, упала на подоконник.
- Когда придешь? – спросил я.
- Ты уезжаешь двадцать восьмого?
- Нет, тридцатого.
- До отъезда приду.
- Приходи завтра.
- Не знаю. Ко мне иногда приходит подруга ночевать.
Упоминание о визите подруги было мне неприятно. «На самом деле, наверно, любовник», - подумал я.
- И завтра может прийти?
- Да.
- Но если не придет, приходи.
- Хорошо.
- К девяти.
Я хотел проводить ее, но она категорически отказалась.
- Так опасно же одной, - проговорил я.
- Там никого нет.
- А как ты в свою комнату залезешь. Я бы поддержал.
- Я уже лазила.
Полагая, что она из соображений конспирации отказывается от моей помощи, я не стал настаивать.
На прощанье я обнял ее. Мое тело дрожало от восторга и любви. Мне не хотелось отпускать ее, хотелось крикнуть: «Мгновение, остановись!»
- Все, пора, - проговорила она, отстраняясь от меня.
Босиком она вылезла из окна. Я подал ей сумочку и туфли на высоких каблуках. Когда ее силуэт исчез в темноте, часы показывали 3. 30. 
Весь следующий день я провел на даче своего товарища Паши Травкина.  В моей голове всплывали воспоминания о ночных событиях, и меня трясло от восторга. Моя блестящая победа поражала меня самого. «Это фантастика, - думал я. – Настоящее чудо!» Вскоре появились первые признаки нервного истощения. У меня было такое чувство, будто я угорел. «Хватит, хватит, - умолял я Всевышнего. – Надо успокоиться». Но психику продолжали сотрясать эмоциональные толчки. Я почувствовал первые симптомы депрессии. Я даже начал опасаться за свой рассудок. Известно ведь, что некоторые люди от внезапной радости сходят с ума. Я слышал, как одна женщина, выиграв легковой автомобиль в лотерею, вскоре оказалась в психиатрической клинике. 
Следующий день прошел в сладостном одиночестве. У меня не было никаких планов. Мне не хотелось думать о будущем. Я жил настоящим. Мне было грустно, но грусть была приятная, светлая.
Вдруг меня осенило: вчера была двадцать четвертая годовщина со дня смерти отца.  Раньше я всегда  вспоминал о нем с обидой и раздражением, но теперь мое отношение к нему изменилось. Я мысленно обратился к нему со словами: «Царство небесное тебе, отец. Пусть земля тебе будет пухом. Прости меня за ту злобу, которую я испытывал к тебе. Я был неправ. Каюсь,  каюсь и благодарю тебя за жизнь».
Хотя я покорил Катю, моя душа трепетала,  когда я думал о ней.  Тем не менее,  в голову мне стали приходить тревожные мысли:  «Катя привлекательна и сексуальна.  Нет сомнения, что она ведет свободный образ жизни.  А вдруг я заразился от нее какой-нибудь венерической болезнью, например сифилисом?» (О СПИДе я даже думать боялся).
Она пришла часов в восемь вечера.
- Я ненадолго, - сразу предупредила она. – Ко мне пришла ночевать подруга.
Платье из черной плотной материи с небольшим декольте и строгое выражение лица делали ее чужой. Я оробел: «С этой ли женщиной я провел позавчера полночи?»
Она заметно волновалась. Я тоже разволновался.
- Я принесла «хвостовки». Декан выдала, - сказала она.
- Разрешила мне сдавать?
- Разрешила. Причем охотно. «Хорошо, говорит, сдавайте».
Она села на стул. Чтобы у нее не возникло подозрений, что я «использую свое служебное положение», я сразу поставил оценки: ей – «четыре», а ее родственнице – «зачтено».
Я еще вгляделся в нее: она довольно миловидна, но красавицей ее не назовешь.
- Как ты добралась тогда? – спросил я.
- Вот видишь. – Она показала на правую ногу.
На коленке была большая болячка.
- Окно оказалось слишком высоким, - пояснила она. – Разбила.
Ее слова меня очень огорчили. Сердце наполнилось состраданием.
- Мне надо было тебя проводить. Почему ты мне не разрешила? - сказал я с горечью.
- Нет, не надо…
- Я бы тебе помог.
- Нет.
- После того как мы расстались, я переживаю странное состояние, - сказал я.
- Какое состояние?
- Я брежу тобой. Это состояние можно было бы назвать ощущением счастья, если бы это не звучало высокопарно.
- Ну переживай. Это же соответствует твоей концепции.
- Да, конечно. Это необычные переживания.
Мои откровения были приятны ей: на лице ее мелькнула радостная улыбка.
- Ты еще не купила пластинку Сереже?
- Нет.
Я был сегодня в «Мелодии». Есть хорошие пластинки для детей. Я куплю ему. У меня в понедельник зарплата.
- Зачем? Не надо.
- Почему не надо? Мне будет приятно. 
- Ну если приятно, то покупай.
Я сел на корточки. Моя голова уткнулась в ее колени. Губы прикасались к пальцам руки. Ее свободная рука ласкала мою голову.
- Давай полежим немного, - предложил я.
- Нет, мне надо идти.
- Ну хотя бы десять минут. Если не хочешь, мы полежим без этого…
Она проявила твердость:
- Не могу. Меня ждут.
Она решительно встала. Я обнял ее. Мое тело слилось с ее телом. Ее губы, покрытые помадой, слегка прикоснулись к моим губам.
- Приходи завтра, - прошептал я.
- Может, приду. Ты когда уезжаешь?
- Тридцатого, - сказал я смущенно (ведь я ехал к жене).
На душе у меня было тяжело: мне не хотелось ехать.
- До отъезда приду, - пообещала она.
- Приходи завтра часам к восьми.
- Приду к девяти.
- Долго ждать.
- Ну ладно, постараюсь прийти к восьми. Если в восемь не будет, значит, не приду.
- Лучше приходи.
Прощаясь, она сказала:
- Ты не скучай. Знай, что я недалеко, почти через стену.
«Что меня так притягивает к ней? – размышлял  я, оставшись в комнате один.  - Женственность. Когда  обнимаешь  ее, чувствуешь упругое   женское тело. Она хорошо играет роль женщины. Она ласкает, гладит, прижимается, делает комплименты. Это не бог весть что, но большего мне и не надо».
Весь следующий день я томился в ожидании. Вечером убрал в комнате, вымылся в душе, но Катя не пришла. Не пришла в восемь, не пришла в девять. Я не находил себе места. «Где она может быть? – думал я. – Конечно, у любовника. В какой-нибудь оргии участвует. С такой опасно вступать в интимные отношения». Я пытался настроить себя против нее, но если бы она пришла, то очертя голову я бросился бы в темный эротический омут - во мне уже появились первые признаки любовного безумия. Впрочем, тогда я еще мог погасить эмоции силой воли. Но не хотелось. Мне надоела пустота жизни.
Я решил посмотреть, есть ли свет в ее окошке.
Когда я вышел на улицу, шел сильный дождь. Я обогнул здание. В комнате Кати было темно. Значит, куда-то ушла. Мне не хотелось возвращаться домой. Я пошел по улице в сторону парка. Горели фонари. Мелькали зонтики. Крупные капли дождя падали мне на волосы, шею, рубашку. Я пристально всматривался в лица встречных женщин. Но Кати не было. Мне стало грустно. Ей, конечно, наплевать на меня. Я не в ее вкусе. Она этого даже не скрывает. Конечно, у нее есть мужчины. Не может быть, чтобы у такой сексуальной женщины не было любовника.
«Неужели она отдалась мне, чтобы отблагодарить за зачет? – думал я с горечью.
Но, поразмыслив, я решил не драматизировать ситуацию:  «Я произвел на нее впечатление – нежностью, страстностью. Я довел ее до оргазма.  У нас еще будут встречи». Я понимал, что ей ко мне трудно ходить: видят соседи, видит вахтерша. Еще один, два визита, и о наших отношениях узнают все. А ведь у нее и так репутация была подмочена. Еще не была забыта скандальная история с разводом.
У меня стал побаливать пенис.  Я запаниковал: «Уж не подхватил ли я триппер.  Вот смеху будет. Лишь бы не СПИД. Пожалей меня, Господи. Я грешен. А кто святой? Я же не от хорошей жизни изменил жене. Если бы у нас была сексуальная гармония, разве б я стал искать других женщин! Но ты сам, Господи, знаешь, каких мук мне стоит каждое сближение с нею. Она сама предложила мне искать другую женщину. Она бросила мне в лицо: «Ты не сможешь. Ты не такой». Да, видимо, не смогу. Я признаю свое поражение. Я не сексолог, я обычный мужчина, жаждущий душевной и телесной близости, которую мне не может  дать Ксюша».
На следующий день,  проходя мимо общежития, я  посмотрел в окно Кати: оно находилось высоко от земли. Как ей удалось залезть в него – одному богу известно. А может, она ночевала на улице? Бродила по городу, пока общежитие не открыли. Но почему тогда у нее колено побито? Нет, все-таки ей удалось забраться.
В день моего отъезда в Банчурск Катя все-таки пришла ко мне.  Наш разговор был полон драматизма. Крутилась пластинка. Звучала сентиментальная музыка. Мы пили портвейн, закусывали вареными яйцами, пили чай с печеньем и говорили, говорили.
Я обнял ее, но она осторожно отстранила меня:
- Мне сегодня нельзя.
Нельзя так нельзя. Я не настаивал, не приставал. Моя душа была переполнена сладостной грустью.
Она заговорила о своем бывшем муже.
- Почему развелись? Он живет на Севере, в Архангельске. Он звал меня, но я не хотела там жить. А он не хотел переезжать сюда. Так мы и разошлись.
- Что ж, - сказал я. – Будем считать, что я познакомился с официальной версией. А теперь рассказывай, как было на самом деле. Причина развода в сущности всегда одна – отсутствие любви. Либо оба не любят друг друга, либо один. Как было у вас?
- Я не любила его и не скрывала этого. Перед свадьбой я рассказала ему обо всем. Он знал обо всех моих любовниках.
- И все равно женился. Значит, любил тебя.
- Я знаю, что значит быть женой. Я бы добросовестно выполняла свои обязанности.
- Ты не изменяла ему?
- Нет, но он уехал. Я родила, долго лежала в больнице после родов. Я чувствовала себя брошенной, одинокой. В первый раз он приехал, когда Сереже было одиннадцать месяцев.
В голове у меня мелькнула мысль: «А может,   действительно, не он отец ребенка?»
- Он сомневался в том, что он отец ребенка? – спросил я.
- Да, он стал приставать, допытываться: его ли это ребенок. Мне это надоело, и я сказала, что не его.
Меня бросило в пот: я мысленно представил себя на месте ее бывшего мужа.
- А он что?
- Он? Говорит: «Катя,  скажи, что ты обманула».
- А ты?
-  А я ему: «Какое это имеет значение: правду я сказала или обманула?»
- Что было дальше.
- Он уехал. Женился на женщине с ребенком, воспитывает его. Какая ему разница. Теперь у него своих двое.
Во мне шевельнулась жалость к ее бывшему мужу: через какие пытки  он, бедолага,  прошел.
- Разница есть, - сказал я. – Дело ведь не в ребенке, а в отношении. Каждый человек нуждается в любви и признании.
- У меня он их не мог получить.
- Он платит алименты?
- Платит. В последнее время совсем неплохо.
Я не мог понять, является ли ее бывший муж отцом Сережи или нет. Если «да», то почему она сказала «какая ему разница». Если «нет», то почему он платит алименты, а она берет деньги. «В любом случае она ведет себя непорядочно, жестоко по отношению к нему, - думал я. – Это не моя женщина».
- Уже без пятнадцати десять, - сказала она. – Тебе пора.
Я встал.
- Ну что ж, Катя, мой дом всегда для тебя открыт. Я приеду через месяц.
«Все, - решил я, - это наша последняя встреча».
Она почувствовала перемену в отношении к ней, заволновалась. У самой двери она остановилась:
- Почему ты прощаешься так холодно? Ты со всеми так спешишь? Я не знаю, чем я тебя разочаровала?
- Ты меня не разочаровала, - сказал я (я не кривил душой). – Но теперь я знаю тебя лучше. Мне кажется, я не в твоем вкусе.

В Везельск я вернулся  в конце августа.
  Еще в дороге меня начала донимать зубная боль, поэтому сразу после возвращения  в Везельск  я отправился в стоматологическую поликлинику.   Мои  губы, изорванные во время удаления зуба мудрости, покрылись болячками. В таком виде я не мог появиться перед Катей. Два раза я видел ее издалека: в первый раз в окне комнаты, второй раз – в столовой. Примерно через неделю после визита к стоматологу я пришел в сносную форму, но мои попытки найти Катю оказались тщетными. Я решил, что она уехала к матери в деревню, и с нетерпением стал ждать ее возвращения. Ровно через неделю я увидел ее на вахте общежития. Она сидела на диване рядом с  Марией Петровной, грозной, тучной, низенькой вахтершей, обладательницей звериного рыка, который наводил ужас на всех студентов и посетителей общежития.   Мы поздоровались.
-  Николай Сергеевич! Идите сюда, поговорим, - ангельским голосом проговорила Катя,  улыбнувшись.
Я подошел к ней поближе.
- Как там сын растет? – спросила Мария Петровна и, как мне показалось, хитро посмотрела на  меня.
- Нормально, - нехотя ответил я.
Мне неприятна была тема, связанная с моим неудачным браком.
- А я так и не сдала синтаксис, - сказала Катя.
- Почему? – удивился я.
- Не решилась.
Мария Петровна вдруг встала и, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, удалилась в комнату напротив. Женщины грубее, чем она, я не встречал, но как ни странно ко мне она относилась хорошо, более того, ей нельзя было отказать в деликатности.
- Приходи ко мне, - прошептал я Кате, когда мы остались одни.
- Не знаю. Может, приду. Ко мне должны придти сегодня гости.
- Ну если не придут или уйдут рано, приходи.
- Хорошо.
Показалась вахтерша, и мы вернулись к теме несданного зачета.
Катя пришла ко мне в девять. 
- Я ненадолго, - сразу предупредила она, - минут на двадцать.
«Значит, секса не будет, - подумал я, испытывая, с одной стороны, досаду, с другой стороны, облегчение. Да, облегчение. При мысли о возможном сближении у меня возникало такое чувство, будто я собираюсь прыгнуть в воду с десятиметровой вышки. В первый раз я не ударил в грязь лицом, а вдруг во второй раз мне не удастся довести моего кумира до полноценного оргазма. Что тогда? Мой ореол плейбоя мгновенно потускнеет,  и мне придется расстаться с лаврами победителя.
Как и в прошлый раз, она принесла с собой учебники. Она делала вид, будто бы пришла ко мне на очередную консультацию. А какую «легенду» еще можно придумать? Под каким еще предлогом одинокая женщина может прийти в комнату женатого мужчины?
Я усадил ее на кровать, а сам сел рядом. Она задавала вопросы, но я не мог сосредоточиться, отвечал невпопад. Мои губы касались ее шеи, щек, мочки уха, а ладони гладили упругие груди. На ней был надет длинный, чуть ли не до колен, свитер. Я запустил под него руку и обнаружил, что под ним ничего нет – ни кофточки, ни бюстгальтера. Это открытие воодушевило меня на более решительные действия. Моя рука осталась под свитером. Пальцы нежно теребили твердые соски. Затем я пытался снять свитер, но она крепко придавила его нижнюю часть к кровати. Мне так и не удалось довести дело до конца. Я решил перевести дух и взял таймаут.
- Ты хочешь покурить? – спросил я.
- Да. 
Я достал из сумки пачку «Ту», купленную  в коммерческом магазине специально для моей пассии. Чиркнула спичка.   Катя жадно затягивалась, а я целовал соски ее великолепной груди. Ей был тридцать один год, она курила, но ее тело было поразительно нежное, молодое. Я выключил свет на потолке, включил настольную лампу. Таинственный сумрак освободил меня от ложного стыда. Я расстегнул свои брюки, взял ее руку и потянул к себе. Она отдернула ее.
- Я сильная, - сказала она. – Если не захочу, силой меня не заставишь.
- Я и не собирался применять силу. Даже если бы ты была слабой, я все равно не стал бы настаивать, если бы ты не захотела.
Сладостная истома растеклась по моему телу. Хотелось слиться с любимой женщиной, но она была упорной.
- Нет, не хочу, - твердила она, - ни с кем не хочу… Если б только хотела, каждый день бы могла…
Ее слова ножом резанули мой слух. «И не с таким, как ты, - мысленно добавил я за нее. Но я не позволил себе обидеться. Опыт убедил меня, что именно обида чаще всего мешает добиться цели. Правильно говорят: на обиженных воду возят. Ни один супермен никогда не обижается.
- Конечно, - без тени иронии проговорил я, - ведь ты само совершенство. Я тебя обожаю, не стану скрывать… Как там Сережа?
При упоминании о сыне она просияла.
- В деревне у него спросили, любит ли он папу. Он сказал, что любит. И ни слова о том, что папы у него нет.
Я вспомнил, что она уже рассказывала похожую историю, но не стал ей напоминать об этом.
- Совершенно гениальный ребенок, - с подчеркнутой восторженностью произнес я.
Мой комплимент пришелся ей по душе.
- Кстати, диапроектор мне найти не удалось. Нигде нет. Но кое-что я ему привез, - проговорил я и достал с полки стопку детских книг, купленных в Москве.
Она пришла в восторг и благосклонно приняла скромный подарок. Я весьма талантливо играл роль доброго мужчины,  способного чужому ребенку заменить отца.
Она вдруг решительно встала:
- Мне пора.
Я попросил ее посидеть еще немного, но она была непреклонна.
- Когда придешь?
- Не знаю. Сейчас у меня мало времени, - сказала она.
Когда дверь за нею закрылась, меня пронзило острое чувство одиночества. Стало трудно дышать. Чтобы совсем не спятить, я выскочил на улицу и медленно пошел в сторону парка. Горели фонари. На небе мерцали звезды. Мрачные мысли лезли в голову: «Как получилось, что у меня, тридцатишестилетнего мужчины, нет любимой и любящей женщины, и я, как бездомный пес, блуждаю по свету, никому не нужный, никем не любимый, настоящий изгой? Когда и где я допустил ошибку?  Ошибка была допущена там, в молодости,  на этой улице».
В памяти всплыл образ однокурсницы Люси Ольхович -  милой, хрупкой девушки с умными карими глазами,  которая с первых дней нашего знакомства проявляла ко мне интерес и стремилась к общению со мной.  «А ведь она могла быть твоей женою, с нею ты был  бы счастлив, но ты упустил ее, проглядел, проморгал, - думал я. - Когда-то бог сжалился над тобой, послал тебе вторую половинку, а ты стушевался, не взял ее. Теперь остается кусать локти. Другого шанса найти свою женщину у тебя никогда не будет».


Юный друг

Ко мне зашел Басаргин и предложил совершить путешествие в Беляево – деревню, расположенную в километрах десяти от Везельска. Я с радостью согласился.
  В институтской столовой, куда мы перед походом  зашли  пообедать, произошел небольшой инцидент. Когда  подошла наша очередь расплачиваться, Игорь возмутился:
- Почему чая нет? – Его тон был грубым, выражение лица свирепым.
- Я-то здесь причем? – оправдывалась кассирша - женщина лет сорока, невысокая, симпатичная, приветливая.
- Как причем? Вы кассир! – негодовал мой товарищ. – Кто же тогда причем? Вы должны были сказать, чтобы они приготовили чай.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Мелочность и склочность моего товарища переходили всякие границы. Кассирша могла подумать, что я с ним заодно. Между тем у меня с нею давно сложились добрые отношения: когда мне не хватало денег на какое-нибудь блюдо, она всегда любезно разрешала  принести необходимую сумму в другой раз.
Я попытался успокоить товарища.
- Ты не мешай, - огрызнулся он и продолжил разнос кассирши.
  Выйдя из института, мы обсудили столкновение Игоря с кассиршей.
- Надо добиваться, - говорил он убежденно. – Если мы не будем бороться, то ничего не изменится.
Я скептически отнесся к методам его борьбы.
-  Ты напомнил мне  Дон-Кихота, который воевал с мельницами, - проговорил я. - Ты напал на кассиршу, но она, действительно, не имеет никакого отношения к составлению меню. Она считает деньги. Вот если бы она тебе сдачу недодала, тогда твое возмущение было бы разумным.
- Нет, кассирша у них главная. Ей повара подчиняются.
- Наоборот, кассир зависит от повара. Повар может покормить ее бесплатно, а может и отказать. Я изучил жизнь столовой, когда жил  в Москве.
- Кассир – это высокая должность, - настаивал товарищ. – Люди хотят быть кассирами. Это престижно.  Если бы со мной была мать, то она бы меня поддержала. Она любит защищать справедливость. Мы бы к заведующей пошли.
Несомненно, устраивая скандалы проводницам, кассирам, соседям, Игорь подражал своей матери. Мы часто критикуем своих родителей, но процентов на девяносто  воспроизводим модели их поведения.
-  У нас с тобой разные принципы, - констатировал Игорь. - Я считаю: смысл жизни в борьбе.
- Для борьбы нужен достойный противник. Поединки с кассиршами превращают мужчину в зануду и склочника.
- Если мы будем молчать, то они совсем обнаглеют!   
Наш маршрут проходил через городское кладбище. Игорь показал мне могилу туриста, утонувшего два года назад. Эта могила превратилась в предмет культа: по словам  Игоря, туристы часто приходили сюда перед тем, как отправиться в поход. 
Мы стали останавливаться у каждой могилы. С фотографий на памятниках на нас строго смотрели усопшие. Я читал  даты их рождения и смерти и высчитывал,  сколько прожил каждый.  Это занятие меня захватило.
- Сколько разных людей, сколько разных судеб, а финал один, - философствовал я. – А ведь рано или поздно  нам тоже придется переселиться в этот город мертвых.   
          Игоря не волновали философские проблемы бытия, и он поторопил меня продолжить путь.   
Когда мы шли по проселочной дороге, он  рассказал  об отношениях с Люсей - институтской библиотекаршей,  невысокой,   хрупкой женщиной лет тридцати с прямыми соломенными волосами, с вытянутым симпатичным лицом.  Она высоко ценила его как любовника, но когда он признался ей, что не любит ее, она из гордости отказалась заниматься с ним сексом.  Правда, когда он заходил к ней в гости,  иногда она срывалась и оставляла его у себя на ночь. Но чаще он заставал у нее  нового любовника – художника -  и уходил ни с чем.
Он совершенно не ревновал ее. «Я ведь ее не люблю», - объяснял он этот феномен. 
- А стал бы ты участвовать в групповом сексе вместе с Люсей? – поинтересовался я.
- Конечно, стал бы, - ответил  он не колеблясь, как будто это был давно решенный  вопрос. – Но она корчит из себя порядочную женщину.  Она никогда не согласится, хотя хочет этого.
Он рассказал о путешествии, которое он совершил со своей новой пассией Людой,  высокой, крупной, красивой студенткой литфака. 
- Ну и как развиваются ваши отношения? – поинтересовался я.
-  Снова поссорились.
Почему?
Она эгоистка.
  Я внутренне улыбнулся: человека, более эгоистичного, чем сам Игорь, трудно встретить.  Забавно было, что он, эгоист до мозга костей,  обвинял в эгоизме других.
- В чем это выражается? Приведи пример.
-  Приходишь с нею в кафе, - жаловался  Игорь. – Она просто хищно пожирает пирожные и мороженые. Однажды я не выдержал и сказал: «Надо экономить. А то растратим все деньги. Мы не так богаты». Но ей хоть бы что.  Как будто не слышит. Ест и ест.
Ее расточительство мог  компенсировать только секс, но она не подпускала его к своему телу.  Более того, она прямо сказала ему, что никогда не сможет его полюбить.
Затем мы поговорили о   Лере, ассистентке нашей кафедры, с которой он стал изредка встречаться.  Она доставляла ему много хлопот. Во время каждой встречи они ссорились.
Он раскритиковал ее характер, но  не согласился со мной, когда я сказал, что она неумна. Он считал ее взбалмошной.  «Может, он и прав, - подумал я. – Нельзя проявление каждого отрицательного качества  человека считать глупостью». 
Мы заговорили о политике. У  Игоря не было мировоззрения, у него было лишь мироощущение,  были политические пристрастия и вкусы. 
- Я хочу, чтобы социализм был и  коммуна была, -  мечтал он вслух.
Спорить с ним было бесполезно. Его не интересовали факты, исторические примеры.
Отдохнув, мы пошли дальше и часа через два добрались до Беляева.  Назад, в Везельск, нас привезла электричка.


Визит Леры

Когда она зашла в мою комнату, у меня на мгновение потемнело в глазах: красивое темное платье, длинное ожерелье, большие кольца в ушах, чувственный рот,  густые тонкие брови, высокая грудь создали образ достаточно сексапильной девушки, который не смог разрушить даже ее довольно длинный увесистый нос.
- Коля, как я рада тебя видеть! – восторженно произнесла она, вцепившись пальцами в кисть моей руки. – Я скучала по тебе. Мне страшно не хватало общения с тобою.
Я предложил ей сесть на кровать, но ее крупное тело опустилось на стул.
- Коля, как я рада тебя видеть, - повторила она. – Мне о многом с тобой надо поговорить. Как ты провел лето?
- Сносно, - ответил я сдержанно: меня всегда коробил пафос, с которым она произносила тривиальные фразы.
- Ты ездил к Ксюше? - спросила она с живейшим интересом. (Одно время Лера  часто общалась с Ксюшей, но настоящей дружбы между ними не было и не могло быть: они были совершенно разные люди).
- Да.
- Ты видел сына? Общался с ним? На кого он похож?
- Трудно сказать.
Вопросы сыпались из уст Леры как из рога изобилия. Чтобы остановить их поток, я, не отвечая на них, сам пошел в атаку.
- А ты как провела лето? Какие новости на кафедре?
- Ты знаешь, что Суворова в больнице?
- Нет, - сказал я, стараясь скрыть вспыхнувшую радость.
Суворова, уже пять лет заведовавшая нашей кафедрой, не могла жить без врагов. Ей нужны были жертвы. Властолюбивая, злобная, ограниченная, она преследовала меня с упорством параноика. Это была настоящая рыжекудрая бестия.
- Да, уж недели две лежит, - сказала Лера, которую Суворова третировала так же, как и меня.
- Что с нею? Что-нибудь серьезное?
В душе моей теплилась надежда, что Суворова больна безнадежно. 
- Диагноз еще не поставили, - с напускной печалью произнесла Лера, - но, говорят, болезнь, серьезная.
- А что у нее болит?
- Печень.
«Может, рак, - подумал я. – Может, дни ее сочтены. Может, какая-то высшая сила устраняет моих врагов?»
Хорошая новость подняла мое настроение. Я вел себя довольно фривольно, засыпая Леру комплиментами, шутя признаваясь ей в любви, тиская ее руку. Ее терпимое отношение к моим вольностям вдохновило меня на более решительные действия. Когда она встала, чтобы уйти, я совсем осмелел. Я обнял ее и поцеловал в губы. Она ответила. Я стал осыпать поцелуями ее грудь (правда, через платье). Затем крепко прижал нижнюю часть ее тела к пенису.
- Коля, милый, - прошептала она страстно, закрыв глаза.
Мелькнула мысль: «Пора брать», но когда я осторожно подтолкнул ее к кровати, она, борясь с искушением, тихо сказала:
- Нет, не могу. У тебя Ксюша.
Мои руки разжались, и Лера, попрощавшись, вышла из моей комнаты.   

Аудиенция

Меня пригласила Добродомова, декан. Я зашел в ее кабинет  и трусливо остановился у входа.
-Разрешите, - проговорил я сдавленно, тихо.
Я почувствовал, как на моем лице появилась раболепная улыбка, и вместе с тем во мне шевельнулось недоброе чувство по отношению к самому себе: «я не люблю себя, когда я трушу».
Добродомова,   с башней на голове, с надменным взглядом (настоящая королева), сидела  на своем троне - высоком кресле, обтянутом кожей.  Ее туловище было натянуто, как тетива, голова приподнята и повернута в мою сторону. Ее большую грудь прикрывало ситцевое платье болотного цвета. 
 - Садитесь, Николай, - сказала она мне, показав глазами на стул, стоявший у стола, который был перпендикулярно приставлен к ее   столу.
Голос ее  звучал  твердо, торжественно  - с такой интонацией говорят герои  классических трагедий -  так, например, говорил пушкинский Борис Годунов,  дававший сыну наставления («Учись, мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни»).
«Зачем она меня вызвала, - мучительно думал я. - Что я натворил? Может,  опять какому-нибудь студенту оценку в зачетку  поставил, а в ведомость  не внес?»  
 Вначале я рефлекторно сел на краешек стула,  но затем  подавил в себе плебейский страх,  который у меня вызывали начальники (я еще не выдавил полностью из себя раба),  решительно подвинулся назад, заняв все сиденье.   
Она доверительным тоном сказала, что меня она высоко ценит, а  к Драгунскому, напротив, относится скептически. Она не скрывала, что, когда наша кафедра предложила его кандидатуру в состав экзаменационной комиссии, она возражала.
- Он даже не смог защитить диссертацию. Когда выступает, ничего конкретного не говорит, занимается демагогией, - возмущалась она. 
После  небольшой преамбулы она перешла к главному вопросу, ради которого и устроила аудиенцию.
  -  Вы знаете, что Суворова сейчас в больнице?  Я прошу вас заменить ее на время. 
  Ее просьба привела меня в ужас. «Уж лучше бы я получил взбучку», - подумал я.
Года полтора назад мне доводилось месяца два замещать Суворову. Я не имел реальной власти. Фактически авторитеты кафедры, наши «воры в законе», использовали меня как мальчика для битья. Зачем я должен снова подставлять свою спину? Мои страдания были бы оправданы, если бы я стремился сам в перспективе стать заведующим кафедрой. Но я не хочу занимать руководящую должность. Власть оставляет меня равнодушным, а рутина, связанная с нею (например, составление нагрузок, писание отчетов и т.п.),  вызывает отвращение. Кроме того, если соглашусь, коллеги сочтут меня самозванцем и карьеристом,  а  Суворова после выздоровления начнет тиранить меня как своего потенциального соперника.  Жадно любящая власть, она ни за что не поверит,  что у меня нет  карьерных амбиций.   
- Нет, я не хочу! – взмолился я. –   Назначьте Орлову. Она доцент. 
    - Нет, она  не годится. Недавно я сказала ей, что за успеваемость отвечает не только деканат, но и сам преподаватель. Она истерику устроила. А ведь у нее больше половины студентов не сдали старославянский.  Разве такое можно допускать?!
Я упорствовал.
-Напрасно вы отказываетесь. Вы молоды. Вы должны проявить себя, - убеждала меня она. – Николай Сергеевич, это моя личная просьба.
Я дрогнул.   
 - А на какой срок вы хотите меня назначить? - спросил я.
- Может, на месяц, в худшем случае – на полтора. Передают, что Суворова сейчас чувствует себя лучше, поправляется. 
- На месяц можно, - согласился я. – Раз нет другого выхода. Но что мне надо делать? Какие у меня обязанности?
    - Составить нагрузку.
     - Нагрузку? – ужаснулся я.- Но ведь она, кажется,  уже составлена.   
    - Составлена? Это хорошо.
       -  По крайней мере, свою нагрузку на будущий год я знаю. Значит, у других она тоже  есть.   
- Спасибо, что согласились.
  - Я не могу вам отказать. Вы парализуете мою волю, - пошутил я льстиво. 
- Парализую? Нет, просто у вас есть ответственность, чувство долга.

Кутеж

По телефону я договорился встретиться с Ольгой,  с которой до женитьбы на Ксюше у меня была непродолжительная связь,  и как следует кутнуть. В субботу утром я сходил в магазин, купил бутылку водки, закуску и еще раз позвонил своей подружке, чтобы убедиться в том, что ее намерения не изменились. 
- Хорошо, что ты позвонил, - сказала трубка мягким низким голосом. – Я не могу прийти. У нас ремонт. Надо заканчивать. Давай перенесем встречу.
Меня захлестнуло раздражение. Я накупил закуски, настроился на развлечение, и вдруг такой удар. Мне захотелось сказать что-нибудь злое, обидное, но я взял себя в руки:
- Может, завтра встретимся?
Мое предложение ее вполне устроило. Я успокоился, но после разговора по телефону от огорчения у меня разыгрался аппетит, и я съел всю закуску, приготовленную на двоих.   
Ольга пришла в половине восьмого.  У нее было широкое бледное лицо, блеклые глаза,  большой  рот и очень большая грудь. Потертые джинсы, голубенькая блузка, новая прическа (каре) преобразили ее. В полумраке моей комнаты она производила впечатление экстравагантной, почти красивой  девушки лет двадцати пяти (в действительности, ей было двадцать восемь). 
Она достала из сумочки большую гроздь винограда.
Опасаясь, что ко мне придет мой приятель Басаргин (из его комнаты видно было мое окно), и испортит мне вечер, я замаскировался: задернул шторы на окнах, выключил яркую лампочку на потолке и включил тусклую настольную лампу.   
У меня с утра болела голова, но после первой выпитой рюмки боль исчезла. Мы пили рюмку за рюмкой. Тосты произносил я. Ольга, как всегда, была сдержанна. В ее руке тлела сигарета, и комната постепенно наполнялась дымом.
Раздался стук в дверь. Затаиться было невозможно: работал телевизор, горела настольная лампа, свет от которой, несомненно, пробивался в щель между полом и нижней частью двери. Я открыл дверь. У порога стояли Игорь и Лера. Маскировка не помогла. Когда пришельцы увидели в полумраке Ольгу с сигаретой в руках, бутылку водки на столе, густой столб дыма, стоявший над настольной лампой, от изумления у них отвисли нижние челюсти и округлились глаза. Меня тоже шокировало их внезапное появление: я полагал, что теперь мои шансы затащить Леру в постель уменьшились. Несколько секунд длилось напряженное молчание. Ситуация – хуже не придумаешь. Что мне было делать?
- Ну ладно, заходите, - сказал я решительно.
- Нет, нет, - смущенно проговорил Игорь. - В другой раз. Мы пойдем.
Лера и Ольга не проронили ни слова.
Когда непрошеные гости удалились, Ольга спросила, кто они. Я сказал.
- Боишься? – спросила она.
- Я же тебе говорил, что не боюсь. Ты же знаешь, какие у меня отношения с женой. Нас удерживает от развода квартира, которую мы, может быть, никогда и не получим.
Мы выпили еще по рюмке. По телевизору шел старый американский фильм (сороковых или пятидесятых годов). Я приготовил постель и предложил полежать.
- Лежа намного удобнее смотреть, - заверил я.
Я разделся и лег под одеяло. Ольга последовала моему примеру. Она сняла блузку, джинсы и аккуратно повесила их на спинку стула. Ее движения, как у ярко выраженного флегматика, были замедленными, размеренными. Я из вежливости помог ей снять трусики. Она осталась совершенно обнаженной. Такой большой груди, как у нее, я не встречал ни одной женщины (даже у Тони грудь была значительно меньше).  Большая женская грудь  действует на меня возбуждающе. К сожалению, грудь Ольги была дряблой и «мертвой» (на сосках не было эрогенных зон).
Моя рука скользила по ее бедрам, ягодицам. Губы впивались в соски, мочки ушей. Но мои ласки  не достигали цели: тело моей партнерши  оставалось неподвижным, дыхание ровным. 
-  Скажи, где у тебя чувствительные места? – спросил я напрямик.
  Она неопределенно пожала плечами.
Мы соединились.  Мое тело излучало мощную энергию, но как я старался, мне никак  не удавалось довести ее до оргазма. Минут через пятнадцать меня захлестнуло раздражение. 
- Можно кончать? –  спросил я шепотом.
- Как хочешь. Лучше еще немного.
Я продолжал работать, но она не проявляла никаких признаков возбуждения. Она напоминала мне большую резиновую куклу, до предела накачанную воздухом. Раздражение усиливалось с каждой минутой. Минут через десять   я больше  не стал сдерживаться.
   Разрядившись, я почувствовал себя сексуальным банкротом.
  - А ты с другими мужчинами кончала? – спросил я со свойственной мне прямотой. 
Она отрицательно покачала головой.
  У меня возникло подозрение, что, вопреки оптимистическим утверждениям сексологов, далеко не каждую женщину можно удовлетворить.
Мы встали. Она закурила. Пепел с сигареты падал в рюмку. Я налил еще водки, лимонада. Выпили, заели виноградом. Фильм закончился. Она собралась уходить.  На улице было уже совсем темно, и я  пошел ее провожать.   
Мы шли пешком. Было тепло. Небо усыпали звезды. При ходьбе  тело Ольги плавно покачивалось из стороны в сторону, левая рука двигалась, как маятник, а правая была совершенно неподвижна. 
Она остановилась, немного не дойдя до своего дома. О следующей встрече я  не стал договариваться: она не вызывала у меня влечения; кроме того, я не терял надежды  сблизиться с Катей.
- Созвонимся, - сказал я Ольге на прощанье.

Басаргин

  На следующий день утром ко мне пришел Игорь.
На его смуглом широкоскулом лице блуждала смущенная и вместе с тем ироническая улыбка.   
Сгорая от любопытства, он спросил, получилось ли у меня.
-Нет, не получилось, - соврал я. - Да я и не стремился. Она мне не очень нравится.
-Ты что?! Очень симпатичная  девушка. Я бы с такой с удовольствием. 
Польщенный его похвалой, я подумал, что, возможно,
недооцениваю свою подругу.
Я  попросил его  предупреждать заранее о своем приходе. Моя педантичность была продиктована заботой о репутации женщин, которые  приходили ко мне в гости.  Его незапланированные визиты  ставили  бы меня в трудное положение. Каждый раз мне  пришлось бы решать мучительную дилемму: открывать дверь или затаиться. Откроешь - он увидит, кто у меня в гостях;  затаишься - соседи догадаются, чем я занимаюсь с женщиной, которая зашла в мою комнату.
Игорь сказал, что Лера была страшно расстроена тем, что не состоялся сабантуй, на который они  рассчитывали, когда шли ко мне в гости, но обо мне она полностью изменила мнение. «Я думала, Коля - замкнутый человек, - сказала она. - А он молодец. Он вырос в моих глазах».
 
Лера

  Она пришла ко мне во вторник, в пять часов вечера. Признаться, ее визит меня удивил. Зрелище воскресного кутежа, несомненно, сильно ее потрясло, и я думал, что она, оскорбленная моей «изменой», никогда больше не переступит порог моей комнаты, но я ошибся. «Зачем она пришла? - пронеслось у меня в голове - Может быть, я, действительно, вырос в ее глазах, и теперь она стремится со мною сблизиться? Что ж, проверим, практика - критерий истины».
Я усадил ее за стол, предложил чай, водку. Ее лицо выражало смущение.
-Ты знаешь, зачем я пришла? - спросила она неуверенно, пряча глаза.
Я попытался избавить ее от необходимости врать.
-Зачем нужна какая-то особая причина, чтобы прийти ко мне. Неужели нельзя пообщаться без всякой причины? -  сказал я доброжелательным тоном. 
    Но она все-таки использовала домашнюю заготовку.
- Я пришла по делу, - проговорила она. - Дай мне  материалы по Толстому. Я хочу  использовать их на занятиях в лицее.
  Я поставил на стол рюмки, бутылку водки, наполненную наполовину.
-Закуски у меня нет, - сказал я, испытывая некоторое смущение. - Ничего нет. Сейчас только доел последний кусок сыра.
-Мне закуска не нужна. Я только что поела.
-Отлично. Это упрощает дело. У меня есть сметана.
- Доставай.
  Литровая банка, доверху наполненная жирной сметаной, заняла почетное место рядом с бутылкой, стоявшей в центре стола.
- Ты предлагал мне книгу «Искусство любви». Сейчас дашь? -  спросила Лера.
Несколько дней  назад она постеснялась взять книгу Вислоцкой, теперь просила сама. «Это хороший признак, - подумал я. - Девушка взрослеет не по дням, а по часам». Не откладывая дело в долгий ящик, я отыскал на полке  нужную книгу, и Лера, «чтобы потом не забыть», положила ее в сумочку.
- За тебя! - произнес я бодро, с напускным воодушевлением и, подняв по-гусарски локоть на уровень плеча, выпил водку.
-Ну хорошо, за меня, - согласилась она  и выпила рюмку до дна. Ее лицо на мгновение исказила гримаса отвращения.
Я налил в блюдце сметаны и  стал закусывать. Лера от сметаны решительно отказалась:
-Кто же  водку сметаной закусывает. Даже без хлеба.
Мне же сметана очень понравилась.
Второй тост мы посвятили нашей дружбе. Лера снова выпила до дна. «Наверно, хочет раскрепоститься, - подумал я, - Наверно, решилась. Нельзя упустить  шанс». Цинизм, как ржавчина, разъел мне душу. Я совсем потерял совесть: вместо того, чтобы уберечь юную девушку от опрометчивого шага, я сам подталкивал ее  к  краю пропасти.
-Игорь думает, что я в него влюблена, а он меня не любит, - сказала Лера и добавила с усмешкой: - Ну пусть думает.
- Какая самонадеянность! - сказал я. - Ведь ты никогда не давала ему повода так думать.
-Ты ведь знаешь, к кому я на самом деле неравнодушна.
Я знал. Она несколько раз признавалась мне, что предмет ее девических мечтаний -  Ройтман.
Я налил рюмки.
-За тебя, Валерия, - сказал я, - Я снова пью за тебя.
-А я за тебя, Коленька! - воскликнула она и опустошила  третью рюмку, даже не поморщившись.
Бутылка опустела. Водка благотворно повлияла на Леру: ее щеки порозовели, она стала  чему-то громко смеяться, и  я понял, что пора  приниматься за дело, за старинное мужское дело.
Она уже сидела на кровати Ксюши. Я сел рядом. Мои руки обвили ее крупное тело, ладони легли на грудь и, вращаясь, скользили  по соскам.
-Не надо, - рявкнула она. - Неужели ты без этого не можешь?
Грубый крик меня напугал: даже шепот хорошо прослушивается в коридоре и в соседних комнатах.
- Потише, Лера, - умолял я, продолжая ласкать ее тело. - Нас услышат соседи.
Мои губы касались мочек ее ушей, шеи, через одежду впивались в соски.
Ее кофта была расстегнута, но мне мешала ночная рубашка. Лера отталкивала меня от своей груди.
-Нет, нет, - говорила она. - Я не могу.
-Если ты не хочешь, чтобы произошло то, чего ты боишься, то обещаю, это никогда не произойдет. Но ведь можно же грудь поцеловать, - сказал я.
-Зачем?
-Мне приятно.
Она сдалась, и я получил доступ  к груди, большой и упругой.   Возможно, многие были бы без ума от такой груди, но я предпочел бы грудь помягче - такую, какая была у Тони, тело которой стало для меня своеобразным эталоном. Я жадно целовал то один сосок, то другой. Лера затихла. Ее дыхание участилось. Руки доверчиво легли мне на шею. Глаза закрылись. Приятно было целовать соски, но минут через пятнадцать наступило пресыщение. Хотелось продвигаться дальше. Змий, вселившийся в меня, стал  ее искушать:
-Давай немного полежим.
- Нет, нет, - вскрикнула она грубым тоном.
  Ее громкий протест против поползновений змия-искусителя мог меня скомпрометировать.
-Тише, Лера, - умолял я, - все слышно в  коридоре.
В комнате было душно. На лбу  у нее появилась испарина.  Давала о себе знать выпитая водка.
-Как мне жарко, - проговорила она, тяжело дыша.
-Сними кофточку. Давай полежим, -  настаивал  змий-искуситель.
Она послушалась. Кофточка повисла на спинке стула. Лера осталась в юбке и ночной рубашке. Мы легли на мою кровать. Я выключил настольную лампу и без промедления снял с себя майку и трико. Молчание гостьи вдохновило меня на полное обнажение. Когда мои плавки улетели куда-то в темноту, мы с Лерой слились в страстном поцелуе. Ее большой язык оказался у меня во рту. Вдруг она впилась губами в мой язык и так сильно втянула его в свой рот, что у меня возникли опасения, что я лишусь органа речи и  никогда не смогу выполнять  профессиональные обязанности преподавателя. Мне стоило большого труда «застопорить» свой язык и вырвать его  изо рта моей страстной партнерши. 
    - Кто тебя научил так целоваться? - спросил я.
Мой вопрос она расценила как комплимент.
-Научили, - сказала  она загадочно.   
- У тебя какой-то короткий язык, - добавила она с явным разочарованием.
Мое самолюбие было задето, но я не стал  оспаривать ее мнение.
    Раздался тихий, вкрадчивый стук в дверь - так обычно  стучат в кабинет к начальнику. Мы затаились. Стук прекратился.
-Жарко, - громко вскрикнула Лера, совершенно не заботясь о конспирации.
-Давай  снимем юбку, - прошептал змий-искуситель.
-Давай, - наконец сдалась она.
Она осталась в одних трусиках. Я осыпал  поцелуями ее упругие, как резина, плечи, грудь, живот, бедра. Наши губы впились друг в друга, железное кольцо ее рук с чудовищной силой сдавило мне  спину, но полному слиянию наших тел мешали  трусики.  Я попытался их снять,  но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в резинку. Что мне оставалось делать? Я решил ограничиться суррогатом. «Петинг еще не секс, - подумал я,  - но уже не онанизм».
- А ты знаешь, - вдруг хихикнула она, - у меня с Игорем было почти то же самое, что сейчас с тобой.
Игорь рассказывал мне о вечере, проведенном с Лерой (он не из тех, кто заботится о репутации женщин), но я не предполагал, что они зашли так далеко.
- То же самое, что со мной? - с напускной строгостью  сказал я, почему-то не испытывая ревности. -  Как ты могла?!
Почему она призналась мне? Во-первых, она понимала, что Игорь проболтался (или проболтается), и я все равно обо всем знаю (узнаю), и ей хотелось представить свои отношения с нами как невинную шалость, как игру. Во-вторых, ей нравилось эпатировать окружающих своей откровенностью.
Я перестал сдерживаться...
-Ты меня всю обмочил, - проговорила она недовольно. - Как бы мне не забеременеть.
-Не забеременеешь, - успокоил я.
-Бывает, беременеют и без этого…
-Когда у тебя были месячные?
-Вчера кончились.
-Ну тогда  без всякого риска ты можешь сближаться с мужчинами около недели.   
В дверь снова вкрадчиво постучали  - тот же почерк, что и раньше. Мы снова затаились. Мягкие шаги удалились. «Наверно, Катя, больше некому, - подумал я.
Горько было осознавать, что рядом лежит почти обнаженная женщина, а я не могу овладеть ею. Минут через пятнадцать я возобновил ласки. Во мне снова  проснулся змий-искуситель.
- Давай снимем трусики, - прошептал он. - Просто полежим. Если не хочешь, соединяться не будем.
-Ну давай.   
Мы общими усилиями сняли с нее трусики, и наши обнаженные тела  сплелись. Я быстро пришел в нужную форму, но Лера умышленно создавала  помехи. Она то ускользала в сторону, как змея, то опускала ноги, делая невозможным проникновение, а когда я пытался их поднять,  вопила:
-Нет, нет!
Эрекция пропадала.
«Наверно, я так и не смогу сблизиться с нею, - думал я с горечью. - Надо признать очередное поражение».
-Только ты смотри никому не расскажи, - попросила  она, и в голосе ее  сквозил страх.
- За кого ты меня принимаешь!
Я взял ее руку и положил на пенис. Она стала массировать его, но так неуклюже, грубо, что я  сразу же  отказался  от такого сомнительного удовольствия.
Я еще раз попытался сблизиться с нею, но  в ее поведении не произошло никаких изменений.  Я подумал, что придется снова прибегнуть к суррогату. По моей просьбе Лера опустилась вниз. Пенис уперся в сосок и стал тереться о него...
-Дай мне чем-нибудь вытереться, - сказала она.
Я достал из шкафа  полотенце и сам вытер ей грудь и шею.
В полумраке белело ее крупное тело. Ее фигура далеко не безупречна - плечи широки, талии выражена не достаточно ярко - но  молодость делала ее привлекательной.
     Минут через двадцать я снова был в форме.  На этот раз  ее поведение радикально изменилось. Она затихла и больше не отталкивала мой палец, проникший в святая святых любой порядочной девушки.
-Только надень  презерватив, - попросила она покорно.
Я выполнил ее просьбу, но эрекция сразу пропала. Так я и не стал первым (?) мужчиной в ее жизни.  Не судьба.
    Будильник показывал 1О. 45. Пора было уходить. Общежитие закрывалось  в полночь, но до его закрытия мне надо было успеть вернуться. Когда мы шли по улице, я испытывал чувство неловкости из-за того, что Лера выше меня ростом. Она присмирела и шла молча. Ее лицо выражало серьезность и озабоченность. Я проводил ее до самого дома. 

Катя

В коридоре общежития меня ждала Катя. Мрачная, подавленная, она напомнила мне птицу, побывавшую в когтях у кошки. Ее внезапное появление повергло меня в смятение.
-Я к вам  несколько раз приходила, - сказала она, - но вас дома не было.  У меня к вам есть просьба. Нужно поговорить.
«Значит, я не ошибся, стучала она» - промелькнуло в моем сознании.
Я  не знал, как поступить. После встречи с Лерой в комнате у меня остался бедлам. Конечно, мне надо было извиниться и, сославшись на беспорядок, перенести встречу на следующий день или на худой конец  попросить прийти минут через пятнадцать, но я растерялся и предложил ей  зайти сразу.
  Я торопливо зашел первым. На столе стояла пустая бутылка. Красное одеяло грудой лежало на кровати. На смятой простыне лежал презерватив. Я схватил его и спрятал в карман.
Катя села на кровать Ксюши.
-У меня был  товарищ -  объяснил  я. - Мы выпили.
И тут я с ужасом заметил, что на столе валяется пустой пакетик от презерватива, и Катя пристально смотрит на него. Я схватил его и положил  под тряпку, лежавшую на столе.
- Да, хороший у тебя товарищ, - сказала она, и горькая усмешка пробежала по ее лицу. - Твой товарищ случайно не курит?
- Нет.
- Жаль.
         -Если бы я знал, что придешь, я приготовил бы тебе сигарет. Ты не пришла ко мне в прошлый раз, - проговорил я с горечью,  - и я подумал, что ты решила больше со мной не встречаться.
-У меня заболел сын. Я лежала в больнице.
-В больнице, - ужаснулся я. - Где? Здесь?
-Нет, в Петровке.
-Что с ним?
-Не могут поставить диагноз. Животик болит.
-Меня это тревожит....
Она усмехнулась:
-А каково мне!
- Слушай, у тебя есть вот такая книжка? - я достал с полки яркую иллюстрированную книгу о животных (я покупал ее для Ромы, но оказалось, что Ксюша купила ее раньше).
Катя взяла книжку в руки, полистала.
-Очень хорошая. Такой у нас нет.
-Возьми, это подарок Сереже.
Я подумал, что она из вежливости начнет отказываться, и мне придется долго уговаривать ее, но она  взяла книжку сразу и,  поблагодарив, положила ее к себе на колени.
-У меня такое дело, - сказала она озабоченно. - Моя подруга  - ее фамилия Зайцева - не может сдать Драгунскому  общее языкознание. Не можешь ли ты с ним поговорить? Или разрешить Позднышевой вместо него принять экзамен?
-Конечно, поговорю.
-Кожин уже говорил с ним. Он не прореагировал...
-Да, Драгунский у нас принципиальный.
-Может, сразу направить ее к Позднышевой.
-Я подумаю. Завтра решим.
-Она одна воспитывает ребенка. У нее больная мать, - убеждала Катя. - Она очень симпатичная женщина...
Последняя фраза меня покоробила. «Зачем  она говорит о внешней привлекательности подруги? - подумал я. - Может, это намек на то, что за экзамен та готова «расплатиться натурой». Может, и Катя торгует своим телом. Возможно, ее одноразовая связь со мной - это всего лишь плата за зачет. А я раскис, рассиропился...»
-Ты придешь ко мне? - спросил я  с  надеждой.
-Приду, но завтра я уезжаю к Сереже.
-Надолго?
-Не знаю, - она встала и  развернулась к двери.
-Ты спешишь?
-Да, у меня курица тушится.
Когда она ушла, меня  охватило раздражение. В голову лезли мрачные мысли: «Она использует меня как лоббиста. Я для нее  средство, а не цель. Пора выбросить ее из головы».

Драгунский

Поймать  Драгунского было нелегко. На занятия он обычно опаздывал минут на двадцать и поэтому в кабинет не заходил. Я решил подождать его возле аудитории, в которой он читал лекцию. Прозвенел звонок. В коридор сначала повалили студенты, а потом в черном пуловере, светлой рубашке с синими полосками, в узком черном галстуке вышел и он.  Ему было сорок пять лет. Он был невысокого роста.   Широкие  густые серпообразные брови, узкие еврейские глаза и набухшие верхние веки («мешки» над глазами) придавали его  облику восточный колорит.  Прямой классический нос создавал впечатление благородства.
Мы отошли в сторонку, к окну, где не было посторонних ушей.
-У меня к тебе просьба, Константин Борисович, -  сказал я.
- Что за просьба?
- Принять экзамен по общему языкознанию.
- У кого?
- У Зайцевой.
На лице у него появилась презрительная гримаса:
- О ней уже Кожин просил. Нет, не могу. Она не знает элементарных вещей. Не отличает буквы от звука.  А ведь ей в школе работать.
-Знаю, что у нее есть пробелы. Знаю,  как трудно тебе поступиться с принципами, но я прошу поставить ей тройку,  - сказал я и, вспомнив, как Добродомова ловко уговорила меня принять ее предложение, добавил: - Это моя личная просьба.
Моя фраза не произвела на него ни малейшего впечатления.
- Нет, не могу, - твердо повторил он.
Мне стало ясно, что ни на какие компромиссы он не пойдет. Его принципиальность граничила  с ослиным  упрямством, твердолобостью, глупостью.   
Мне не хотелось сдаваться: от результата наших переговоров  зависели мои отношения с Катей. 
-Ну хорошо, - сказал я. - Совесть  не позволяет тебе поставить Зайцевой тройку, но, может, ты не будешь возражать, если другой преподаватель  примет у нее экзамен.
-Ты теперь заведующий, ты и решай. Своя рука владыка, - пошутил он, на мой взгляд, вполне удачно.
В частных разговорах его остроты порой бывают  удачными, но его монологи  на заседаниях кафедры невероятно длинны и невыносимо скучны.
- Ты же знаешь, что я калиф на час. Выйдет из больницы Суворова, и, если, не дай бог, узнает, что вместо тебя с моего согласия экзамен принимал кто-то другой, устроит крупный скандал. Сможешь ли ты скрыть?
-  Доносить не пойду, но если спросит, врать не буду, - честно сказал он.
На свой страх и риск я разрешил Зайцевой сдать экзамен Позднышевой, которая поставила ей «искомую» тройку.

Лера

Возле университета я встретил Леру, одетую в черное платье, и пригласил к себе.
-Нет, я не приду к тебе больше Коля, - проговорила она печально.
- Почему?
- Не могу.
В ее облике было столько скорби, что она напомнила мне кающуюся  Магдалину.
  В течение нескольких минут я уговаривал ее проявить ко мне христианское милосердие, но слова мои были гласом вопиющего в пустыне.
- Нет, нет, - говорила она сердито. - Не приду!
Когда же я, потеряв терпение,  направил стопы свои в университет, она сменила гнев на милость и  пошла на компромисс:
- Ты говорил мне о выставке эротического искусства. Мы можем сходить вместе.
    Мы договорились встретиться в пять, но в назначенное время она не пришла.  «Либо она отмаливает свои грехи в гордом одиночестве, либо  совершает новые вкупе  с Игорем, вертопрахом и циником, который  в отличие от меня не упустит свой шанс», - думал я. 

Катя

Утром возле общежития я увидел Катю. Рядом с нею шел   красивый, смуглый черноволосый мальчик лет четырех -  ее сын Сережа.   Я догнал их, поздоровался. Поговорили о здоровье  малыша. Катя привезла его из Петровки и поместила в нашу больницу. Ему стало лучше, и  на выходные его отпустили  домой. Пока мы шли вместе, он бросал на меня неприязненные взгляды. Его черные, как смоль, глаза сверкали. Наверное,  поклонников матери   он воспринимал как своих соперников. Другие мальчики легко шли со мной на контакт, а этот был молчалив и угрюм. Мои вопросы оставались без ответов. Я не стал  перед ним заискивать, лебезить, понимая, что дети тонко чувствуют  фальшь. 
- Может, погуляем, - предложил я.
- Мы только что с прогулки. Сейчас нам надо спать. Выйдем часа через два.
Мы зашли в общежитие. «Пригласить ее в гости или нет? - раздумывал я. - Только какой смысл приглашать, если она все равно  не сможет прийти. Куда она денет сына. Или все же рискнуть? » 
Но я не успел решить дилемму: из вестибюля вынырнули люди. Катя с Сережей  повернули налево и скрылись за гардинами.  Я же направился в свою конуру.

Новое знакомство

Во время перерыва между занятиями я зашел в кабинет Кожина. В последние годы живот у него еще более увеличился, широкое лицо несколько раздулось, зубы пожелтели и подпортились. Но, в остальном, он мало изменился:  те же широкие короткие усы,  нос картошкой,   двойной подбородок,   веселые серые глаза, приятный густой голос, то же добродушное выражение лица, та же веселость и готовность посмеяться любой шутке.
Андрей Валерьевич обставил кабинет по своему вкусу: возле стены стоял шкаф с книгами, на стенах висели репродукции картин, полотно со значками, в  углу стоял новый телевизор.
        У него часто собирались преподаватели. Здесь всегда можно было выпить чашечку кофе, обменяться мнениями,  послушать анекдот.
На этот раз  в гостях у него была молодая женщина. Андрей Валерьевич представил нас друг другу.   Людмила Владимировна недавно защитила в Москве кандидатскую диссертацию, автореферат которой лежал на столе Кожина. Теперь она преподавала философию в нашем институте. Ее фигура, грудь были совершенными, одежда безупречной.  «А не назначить ли ей встречу», - мелькнуло у меня в голове.
Андрей Валерьевич сделал мне рекламу:
- Николай Сергеевич тоже закончил аспирантуру в Москве, защитил диссертацию два года назад.
В глазах Людмилы Владимировны сразу загорелся живой огонек. Она с интересом на меня посмотрела.
   «Куй железо, пока не остыло», - приказал я себе. Я поговорил с нею о ее диссертации, сделал ей несколько комплиментов, которые вызвали у нее благожелательную улыбку, и вышел из кабинета сразу вслед за нею.
- Людмила Владимировна, давайте встретимся, пообщаемся в непринужденной обстановке, - предложил я. - Меня всегда волновали философские вопросы.
- Хорошо, - ответила она. -  Только сейчас я занята. Я дам вам номер телефона, вы позвоните мне попозже, и мы договоримся о встрече.
 
Катя

      Вечером  ко мне пришла Катя.
- Я ненадолго, - сказала она. - Мне за Сережей надо идти к полседьмому.
Она достала из сумочки «хвостовки», чтобы я поставил зачеты.
-Сережа лежит в больнице. Я каждый день забираю его на ночь, - сообщила она, видимо, затем, чтобы я понапрасну не приглашал ее в гости.
       Я поставил зачеты. Она пыталась всучить мне бутылку водки, но я наотрез отказался:
- А то совсем не поставлю, если будешь настаивать.
Мы поговорили о Гордышевой, которая, по мнению Кати, совсем выжила из ума и просто тиранит студентов.
-Жаль, что ты не берешь, - сказала она, пряча бутылку в сумочку.
-Ты не думай, что я требую другой платы, раз отказываюсь от водки.  Я приглашаю тебя в гости только потому, что ты ... об этом неудобно говорить, ты не любишь высоких слов ... всколыхнула мою душу. Могу поклясться.
  На лице ее вспыхнула радостная улыбка:
-Поклянись богом.
-Зачем богом? - сказал я. - Во-первых, нельзя упоминать всуе имя господа нашего. А во-вторых, я материалист.
-А я верю.
-Лучше я поклянусь здоровьем. Это одна из важнейших человеческих ценностей. Клянусь, что за последние, по крайней мере, три года ты единственная женщина, которая вызвала у меня такие эмоции.
-Спасибо, мне приятно.
На прощанье она поцеловала меня в щеку.
-Приходи днем, - предложил я.
- Днем я на работе.
Она явно увиливала от интимной близости. Ее ссылки на отсутствие свободного времени нельзя было воспринимать всерьез.  При желании мы могли бы соединиться за пятнадцать минут.
Наши отношения развивались парадоксально, как бы в обратном направлении:  они начались бурным сексом, а уже потом последовал невинный поцелуй в щечку.

Безумная ночь

Наконец, я увидел Леру -  она зашла в кабинет русского языка. Новый образ, созданный ею с помощью макияжа, неприятно поразил меня неестественностью, вычурностью, авангардизмом. Восковые  губы, обильно присыпанные пудрой щеки, длинные черные ресницы, тонкие брови цвета йода сделали ее похожей на клоуна и одновременно на странных персонажей из фильмов Феллини. Вместе с тем ее тело, туго обтянутое черной материей, мне очень нравилось. Пышные женские формы притягивали взгляд, завораживали. От нее исходил запах самки.
     -Мне надо поговорить с тобой, - сказала она серьезным тоном. - Встретимся после пары.
Через час мы уединились за  шкафами, стоящими в нашем кабинете. Я так и не понял, что она собиралась со мной обсудить. Ее фразы были  банальны.
- Что же ты не пришла? - спросил я.
- Не могла. Я ходила...
Она сказала, куда она ходила, но я не запомнил  - это была явная выдумка.
- Приходи сегодня, - предложил я.
- Не знаю... Наверно не смогу, - она потупила взор.
- Ну почему? Я ведь по тебе скучаю.
- Мне сегодня надо... - начала она, но так и не закончила фразу.
  -Приходи, - настойчиво повторил я.
  - Ладно, если смогу... Сегодня или завтра, - сдалась она.
-Нет, говори определенно, - потребовал я. - Сегодня или завтра?
     Больше всего меня пугает неопределенность. Бессмысленное ожидание доводит меня порой до отчаяния, до нервного срыва.
-Ладно, если приду, то часов в семь. Только ты обещай... Обещаешь?
Я замялся. Мне не хотелось ограничивать свою свободу обязательствами.
- Если не обещаешь, то не приду, - она насупилась.
- Обещаю, обещаю, - поспешил заверить я.
- А ты хоть знаешь, что я имею в виду?
- Конечно.
Договор между нами был заключен, она успокоилась, но оба мы понимали, что и ее ультиматум, и мое обещание не покушаться на ее невинность - всего лишь игра, дань этикету.

Она на пятнадцать минут опоздала, но я не обиделся: главное - пришла. Когда раздался стук, я как угорелый бросился к двери, открыл ее, и Лера попала в мои  страстные объятия.
-Не надо, - сказала она с мольбой  в голосе, - ты обещал.
Я отпустил ее: не имело смысла форсировать события. Пытаться овладеть женщиной, не напоив ее вином, или  водкой, или коньяком - это все равно что броситься на мощные укрепления противника без предварительной артподготовки. Победу одержать можно, но неизбежны крупные потери. У нас впереди  был длинный вечер. В холодильнике стояли три бутылки водки. «Выпьем, - подумал я, - и Лера раскрепостится, подобреет».
Мы сели на кровать и, подложив под спины подушки, откинулись на стену. Мне хотелось о чем-нибудь поговорить с нею, но моя кровь забурлила, рассудок помутился. Через несколько минут я не сдержался, и мои губы впились в упругие губы Леры. Она  отодвинулась  от меня на другой конец кровати.
- Ты обещал, -  сказала она с напускным возмущением. - Если ты будешь так себя вести, я уйду.
- Ладно, не буду. Правда, когда я давал тебе обещание, я надеялся, что ты заберешь его назад.
- Нет, сейчас, может быть,  Игорь придет.
- Откуда ты знаешь?
- Я его встретила.
- Давай замаскируемся, затаимся. Согласна?
- Нет.
Меня томило желание. Я взял ее голову в свои руки, и мы слились в страстном поцелуе.
- Дай язычок, - прошептал я.
  Большой язык Леры проник в мой рот. И тут раздался стук в дверь. Лера в панике отскочила  от меня вместе с подушкой. Я отбросил свою подушку в другую сторону и подошел к двери. Щелкнул замок. В комнату с наивной  улыбкой  на устах вошел Игорь. Он окинул подозрительно-ироническим взглядом  помятую постель и, отдавая дань вежливости, сказал:
    - Я, кажется, не вовремя...
-  Ну что ты, - сказали мы с Лерой в один голос, - мы тебя ждали. Только что о тебе говорили.
- Что бы тут было, если бы я не пришел, -  проговорил Игорь, лукаво улыбнувшись.
Я поставил на стол бутылку водки, а Игорь вытащил из сумки две бутылки лимонада.
  - Сейчас видел хорошее  вино,  марочное, но дорогое. Покупать не стал, - сказал Игорь.
- Сколько стоит?
- Пятнадцать рублей.
- Я бы купил, - сказал я, но, заметив, как загорелись глаза у моего приятеля, поторопился добавить: 
    - Не сейчас, правда. Сейчас деньги на исходе.
    Зарплата у Игоря была ничтожная, поэтому я терпимо относился к тому, что он постоянно «садился мне на хвост», то есть пил за мой счет.
  Я на минутку отлучился в туалет, а когда вернулся, меня ждал неприятный сюрприз: Игорь, сидя корточках, целовал коленку Леры, а она гладила его плешивую голову. Увидев меня, Игорь  с деланным  испугом отскочил в сторону.
- Поймал нас, - он улыбнулся, обнажив желтоватые зубы (один верхний клык у него отсутствовал).
Мне стало ясно, что Игорь пришел ко мне не случайно - его пригласила  Лера.  Во мне шевельнулось недоброе чувство. Не жалко было водки, но неприятно, когда тебя водят за нос.
Я поставил на стол рюмки и  положил кусок хлеба.
-Закуски нет, - предупредил я.
- Мы не хотим есть, - заверили гости.
  Я налил рюмки, и пиршество началось. Наши тосты были незатейливыми. Я пил за Леру, а Игорь и Лера, решившие, видимо, за угощение расплатиться со мной  комплиментами, до небес превозносили  «гостеприимного хозяина». Скоро первая бутылка была выпита, а хлеб съеден. Я выставил вторую бутылку, но и в ней уровень чистой, как слеза, жидкости стал быстро падать. Лера не пропустила ни одной рюмки. Ее щеки покраснели, на лбу появилась испарина.
Водка привела меня в состояние экстаза. Мне захотелось петь. Я достал из шкафа черный футляр со сломанными замками и открыл его. Вскоре красный перламутровый баян - дряхлый, задыхающийся старик - заиграл у меня на коленях. Первую песню - «Не обижайте любимых упреками» - я посвятил Лере.  Исполнив три сольных номера, я предложил гостям спеть вместе со мною. Наше новое трио запело, но Игорь и Лера так фальшивили, что мне пришлось  закончить концерт после первой же песни. Баян-старик, кряхтя и охая, снова залез в футляр, и я отнес его в шкаф.
Я открыл проигрыватель и поставил диск Аркадия Хоралова.
-Какая дрянь! -  поморщившись,  проговорили гости.
- А кого вы любите? Что вам поставить? - спросил я. - Учтите только, что Жени Белоусова и Дмитрия Маликова у меня нет.
Гости засмеялись:
-Жаль.
Я порылся в фонотеке и, наконец, нашел пластинку, которая их устроила - это был  английский певец и композитор Парсонс. Мы выключили большой свет. Комнату освещала настольная лампа. Я сел на кровать Ксюши, а гости вместе опустились на мою кровать и, потеряв всякий стыд, на моих глазах стали обниматься и целоваться. Во мне вспыхнула ревность, я долго не давал ей разгореться, но когда рука Игоря залезла в трусики Леры, пожар вышел из-под контроля. Я подошел к даме и пригласил ее на танец.
-Я не умею, - сказала она, поглощенная ласками Игоря, но потом встала и прижалась ко мне всем телом.
Танцуя, мы слились в страстном поцелуе. Ее язык оказался у меня во рту. Мои руки сдавили ее мощный корпус. Ее превосходство в росте почти не мешало нам наслаждаться. Игорь, закрыв глаза, равнодушно лежал на кровати, но когда песня кончилась, он заявил, что пришла его очередь танцевать. Его требование было справедливым, поэтому, как ни трудно было оторваться от тела Леры, пришлось ее уступить. 
Как только зазвучала новая песня, гости слились в одно целое. Звук от поцелуя резал слух. Я лег на постель и отвернулся к стене, чтобы не видеть этой безобразной картины. Песня кончилась. Пришла моя очередь танцевать. Игорь покорно лег на кровать. 
-Я  тебя обожаю, Лера, - страстно шептал я. - Обожаю!
-Ты любишь меня? - спрашивала она проникновенно.
- Люблю, люблю.
- А как же Ольга?
Меня поразила ее деликатность: она спрашивала не о Ксюше, моей жене, а об Ольге, подружке.
- Ольга? Да я и думать о ней забыл. Она ничто по сравнению с тобой!
Мы снова слились в  долгом и страстном поцелуе.
Парсонса сменил Юрий Антонов. После того как и Антонов завершил пение, мы сделали перерыв, чтобы  допить вторую бутылку. Когда она опустела, Лере стало плохо. Она несколько раз выходила в туалет.
-  Поблевала? - спросил Игорь.
- Нет, до этого еще не дошло, но мне тошнит.
  - Я помогу тебе, - сказал я.
- Помоги мне, Коля, помоги, - проговорила Лера с пародийной жалостливостью.
Я отправился на кухню, чтобы приготовить чай - отличное средство от тошноты. Когда минут через пять я с двумя чайниками - алюминиевым и фарфоровым - вернулся в комнату, Лера  лежала с Игорем на моей кровати, и он  целовал ее обнаженную грудь. Этот удар отправил меня в нокдаун.  Я поставил чайники на стол и, чтобы прийти в себя,  сел на кровать Ксюши. Меня жгла ревность, томило желание, мучило одиночество. Минут десять я молча смотрел, как Игорь пытается снять с Леры трусики, но потом какая-то неведомая сила подняла меня с кровати и бросила  к ним. Мой рассудок совершенно не контролировал поведение. Я был весь во власти инстинкта. Мои губы впились в ее губы, а левая рука сдавила  большую  упругую грудь.  Игорь активизировал действия. Он задрал подол ее платья и стащил с нее трусики.
-Караул, насилуют! - с шутливым ужасом крикнула она и добавила: - Это оригинально: групповой секс.
Слова об изнасиловании и групповом сексе меня протрезвили. В голове промелькнула мысль: «Не делай этого, это нравственное падение, деградация, это  чревато последствиями». Между рассудком и инстинктом завязалась упорная борьба.  Рассудок, наконец, одержал верх. Я оторвался от роскошного женского тела, и мой корпус принял вертикальное положение. Игорь, напротив, вошел в раж. Он схватил Леру  обеими руками и перетащил на другую кровать. Я снова оказался в одиночестве.
Игорь неутомимо работал - вскоре они остались совершенно голыми. В полумраке белели их крупные тела.
- Игорь, не надо, - говорила она грудным театральным голосом. - Я очень хочу, но не могу. Понимаешь, не могу. Только мужу...
- Я люблю тебя, - шептал Игорь в ответ.
 «Нет, в этой оргии я не буду участвовать, - думал я, терзаемый ревностью. - Я выхожу из игры».
-Выключи свет, Коля, - попросила Лера. - Очень тебя прошу.
Лампа погасла, но вспыхнул экран телевизора.
   Возня продолжалась довольно долго, наконец, они соединились. Ее длинные ноги были подняты вверх и разведены в стороны, а его толстая задница  медленно двигалась вперед-назад. У меня возникло чувство, будто я нахожусь на съемках порнофильма. «Ничего, это тоже полезный опыт», - утешал я себя.
-Игорь, милый, я тебя люблю, - страстно шептала она. - Очень люблю.
- И я тебя люблю, - отвечал он.
Он долго не мог кончить. Прошло не менее часа, а ситуация не менялась. По комнате по-прежнему разносился театральный любовный шепот.  Я пытался смотреть телевизор, но передача не лезла в голову - мое внимание было приковано к эротическому шоу, проходившему на соседней кровати.  Я чувствовал себя подавленным.  В моей душе что-то надломилось.   «Шлюха, настоящая шлюха», - думал я о Лере.   Я мог бы сказать Игорю: «Теперь моя очередь» и он, любитель группового секса, без колебаний уступил бы мне свое место, но мне не хотелось превращаться в животное.
«Ничего, овладею ею в другой раз, когда мы будем наедине»,- думал я.
Мне стало скучно. Я включил настольную лампу.
- Коля, бессовестный, - обиженно прокричала Лера, - выключи свет.
-Ради бога, тише. Соседи спят, - пробурчал я. - Чего ты стесняешься. Ведь мы свои люди.
Лера меня раздражала, мне хотелось ей насолить, например, включить яркую лампочку на потолке, но, чтобы сохранить имидж благородного мужчины,  я, про себя рыча и чертыхаясь, выполнил ее просьбу. Впрочем, света от телевизора мне вполне хватало. 
  Прошло еще полчаса, и грузная мужская туша упала наконец на постель рядом с крупным женским телом. Я включил свет. Обнаженные, уставшие, мокрые, Игорь и Лера напомнили мне Адама и Еву, вкусивших плод с древа познания и изгнанных богом из рая. Правда, в поте лица им пришлось добывать не хлеб насущный, а райское наслаждение.
После непродолжительного отдыха Игорь, настоящий герой, супермен, встал и, облачившись в тогу (полушерстяное одеяло), с величественным и торжественным, как у римского патриция, выражением лица отправился в туалет. Когда он вернулся, Лера, обкрутив одеяло вокруг голого тела,  направилась к двери.
-Смотри, там соседи, - строго предупредил я.
- Коля, надоел ты со своими соседями, -  раздраженно проговорила она.
- Лера, мне здесь жить. Да подумай  и о своей репутации.
Во мне проснулся человек в футляре, но Леру, свободную от предрассудков гетеру, совершенно не волновало мнение окружающих. Она спокойно вышла из комнаты и, рискуя в любую минуту нарваться на мою ближайшую соседку христианку  Вику, не спеша пошла  по коридору. «Это какая-то фантасмагория», - подумал я.
Не одеваясь, они  снова легли на постель. Меня поразила их полная безмятежность. На лицах у них не было ни тени стыдливости, ни тени неловкости. У меня возникло такое чувство, будто  мы находимся в городской бане в общем для мужчин и женщин зале. «Это какая-то фантасмагория», - еще раз мелькнуло в моей голове. Впрочем, мне не хотелось вносить диссонанс в наш маленький фантасмагорический мир. Я сел  рядом с крупным телом Леры, моя рука легла на ее грудь, пальцы слегка сдавили сосок. Она не отталкивала меня.
- Коля, ты молодец, - восхищенно проговорил Игорь, - После сегодняшнего я стал тебя уважать. Я не ожидал, что ты будешь так себя вести.
- Ну что вы, мои юные друзья, - сказал я скромно.  -  Я всего лишь проявил мужскую солидарность.
Часы показывали 1.ЗО.
- Завтра мы пойдем к твоей матери, - Игорь обратился  к Лере. - Теперь я буду жить с тобой. У нас теперь будет мальчик. Или девочка.
- Не говори глупостей, - рассердилась Лера.
- Да, на моих глазах зачали, -  подтвердил я. - В суде я готов выступить в качестве свидетеля. Впрочем, я не советую  рожать. Ведь в момент зачатия вы оба были пьяными. Может родиться какой-нибудь дегенерат или кретин.
Игорь не согласился:
-Да ты знаешь: я зачат в пьяном виде, мне отец говорил. И ничего...
Игорь, как и любой человек, считал себя человеком большого ума. Декарт когда-то тонко заметил, что справедливее всего бог поделил между людьми разум: никто не жалуется на его недостаток.
Простодушное признание Игоря давало отличный повод для юмора. В голове у меня сразу вспыхнула едкая острота: «Я давно подозревал, что ты зачат в пьяном виде». Я мог уязвить своего соперника и получить моральную компенсацию за поражение в битве за Леру, но я промолчал: мне никому не хотелось портить настроение.
Лера, бросив взгляд на часы, торопливо засобиралась уходить. Ее мать, женщина властная, строгая, держала  дочку в ежовых рукавицах.
- Останься, Лера, тебе же двадцать шесть лет, - назидательно проговорил Игорь.
-Не могу, не могу, - нервно повторяла она, надевая платье.
- Общежитие закрыто.
-Правда, закрыто, Коля? - обратилась она ко мне.
Я подтвердил. Она не сдавалась:
- А через окно можно вылезти?
- Можно.
Я хотел, чтобы они оба ушли: на следующий день у меня была первая пара, мне надо было хоть немного поспать.
- Через окно можно, - повторил я.
Я убрал со стола пустые бутылки и проигрыватель, открыл окно. Лера исчезла во мраке.
- Игорь, а ты разве меня не проводишь? - донесся с улицы ее жалобный голос.
- Нет, я буду спать, - равнодушно сказал патриций.
Обнаженный, он лег на голый матрас.
- Подожди, Игорь, возьми простыни, - попросил я, опасаясь, что он загадит матрас  кожно-венерическими микроорганизмами.
Когда-то он болел триппером. Его вылечили, но болезнь дала осложнение - до сих пор его мучил зуд в нижней части живота.
    Он догадался, какая тайная мысль не дает мне покоя.
- Я чистый, - заверил он.
Но моя позиция не изменилась. Я вытащил из шкафа две простыни  и проговорил твердо:
- Возьми, возьми.
Я не забывал слов, которые Ксюша сказала мне перед отъездом  в Банчурск: «Женщин можешь водить, только не на моей кровати». 
Ее отношение к кровати как к святыне имело глубокий символический смысл. Я ни разу не нарушил обещания.
- Так ты не пойдешь? - еще раз спросил я у Игоря.
  - Нет, - он с головой укрылся одеялом.
Униженная и оскорбленная, Лера стояла возле окна и ждала. Во мне шевельнулась жалость к ней.
- Ладно, я провожу тебя, - сказал я.
Какое-то время мы шли молча. На улице было свежо. Печально светили звезды.
- Как я себе гадка. Я противна себе, -  заговорила  она  надрывно. - Ты меня презираешь?
Она снова напомнила мне кающуюся Магдалину. Я сказал ей, что по-прежнему испытываю к ней глубокое уважение, что ее поведение не выходит за рамки современной морали.
- Ты обманываешь меня! -  она явно упивалась игрой роли падшей женщины. - Вековая традиция требует презирать таких, как я.
Меня слегка покоробила ее театральная поза.
- Не надо мелодрамы, Лера, - строго проговорил я.
- А что если от мелодрамы становится легче.
- Не надо сочинять себе страданий.
Может быть, она действительно страдала, но она так привыкла играть, что ее покаянные фразы напоминали реплики из спектакля.
- А Игорь .... какой... - ее голос дрогнул.
- Конечно, ему надо было тебя провожать, а не мне, - во мне заговорила ревность. - Это он с тобой соединился.
- Нет, не соединился.
- Не соединился? Лера, не надо фантазировать.
- Нет, не было... - настаивала она.
- Но я же слышал, как хлюпало!
  Меня раздражала очевидная ложь. Мало того, что меня оставили в дураках, теперь мне еще пытались втереть очки. 
- Ладно, не будем об этом. Мне и так тяжело.
Меня удивила ее позиция: она по-прежнему считала себя девственницей. «В какой еще позе ею нужно овладеть, чтобы она, наконец, признала факт утраты невинности?» - думал я.
- Это мой переломный день. Никогда больше ни с кем не буду, - твердо пообещала кающаяся Магдалина. - Все!
Во мне вдруг прорвалась обида. Из уст посыпались злые слова:
- Откровенно говоря, ты заставила меня посмотреть на женщин другими  глазами. Как ты могла отдаться на моих глазах! Я ведь к тебе хорошо относился.
- Я плохая, я падшая.
Покаянную голову и меч не сечет.  Моя позиция смягчилась:
- Да, сейчас ты не вызываешь у меня возвышенных чувств, но как женщина ты по-прежнему меня привлекаешь. Приходи ко мне завтра.
- Не знаю. Наверно, не смогу.
Я остановил ее, и мы слились в жарком поцелуе.
      Затем мы двинулись дальше. Во мне снова заговорила ревность:
- Лера, ты испортила мне вечер. Я приглашал тебя одну, а ты притащила Игоря. Зачем? Чтобы заняться с ним любовью?
Мы снова слились в поцелуе.
Вдруг до нее дошел комизм ситуации.  Ее стал душить смех.
- Ты хотел провести со мною вечер, а тут Игорь, - говорила она, - Ты сначала хотел за меня побороться, а потом махнул на нас рукой.
- Конечно,  выбор остается за женщиной.
  - Я не выбирала. Меня выбрали. Если бы ты не уклонился, то с тобою было то же самое, что с Игорем. А дело все в том, что я никого не люблю. Мне безразлично, с кем спать, - она вжилась в роль падшей женщины.
До дома Леры было километра четыре, не меньше. Наше путешествие длилось около часа. Мы несколько раз успели поссориться и помириться. Прощаясь с нею, я еще раз впился губами в ее губы.
- Приходи завтра, - просил я.
- Не знаю, Коля. Ты никому не скажешь о сегодняшнем?
- Нет.
- Дай клятву.
Меня снова захлестнуло раздражение:
- Клятву не дам, но обещаю молчать. В моей порядочности можешь не сомневаться, но Игорь разболтает: он не умеет держать язык за зубами.
- Ну и пусть, - обреченно  проговорила она. -  Хочется повеситься на...
Я не расслышал ее последние слова.
- Ты сказала на фонарном столбе?
- Нет, на дереве, - уточнила она.
- Ну это совершенно меняет дело.  На дереве романтичней. Но я не советую.
-Я никому не нужна. Я одна. Одна только мама... - голос ее задрожал.
«Я все думаю, что она позирует, - мелькнуло у меня в голове, - а вдруг она страдает по-настоящему и  возьмет, да и наложит на себя руки. Надо поддержать ее морально».
- Вот и подумай о маме, - проговорил я строго. - Но ты напрасно сгущаешь краски. Ты нужна многим. Например, мне всегда интересно с тобою общаться.  Без тебя Земля опустеет.
- До свидания, Коленька, -  промолвила она жалостливо, - Спасибо тебе. Никогда не забуду, что ты меня проводил.
- Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя последней ... девушкой.
Она засмеялась.
Я не шел, а бежал домой. Меня жгла обида на женщин, на Ксюшу. «Она вот так же, как Лера, отдается теперь  своему офицеру или еще кому-нибудь, - думал я. - Пора, наконец, развестись. Надо написать ей письмо».
Я залез в окно. Игорь спал сном праведника. Я поспешил лечь в постель, но долго не мог заснуть. Проснулись рано и сразу вспомнили приключение с Лерой.
- Ну и шлюха, - сказал Игорь. - Какая порядочная станет еб - ся в присутствии другого человека. Она не целка. Врет она. Я пробил ей, но она не кричала от боли, никакой крови не было. У меня был случай. Попалась девушка. Так та просто визжала.
- Я тоже думаю, что она не была целка, - согласился я. 
- Теперь это будет наша общая девушка, - сказал Игорь. -  Теперь мы будем с нею пораздельно.
- А согласится?
- Куда денется. Она шептала мне: «Я отдалась Коле».
- Чушь! -  возмутился я. - Она наговорила тебе чепухи. У нее больное воображение. Мне она не отдавалась.
Я никогда не доверял Игорю своих мужских тайн:  он не умел держать язык за зубами. 
Игорь поплелся домой отсыпаться, а я пошел на работу.
Первые две  пары прошли неплохо. Откуда у меня столько энергии взялось после бессонной ночи! Когда шла третья пара, в аудиторию постучали. Я открыл дверь и увидел Дорожнюю, презрительно щурившую глаза, а за ее спиною Леру, у которой был вид побитой собаки.
- Извините, что мешаем вам, - с подчеркнутой вежливостью театрально проговорила Дорожняя, оформлявшая документы в аспирантуру. - Мне срочно нужно подписать.
Она протянула мне заявление, и я как исполняющий обязанности заведующего подписал его.
Лера бросила на меня напряженный взгляд. У нее был вид преступника, ожидающего приговора суда. Несомненно, она пришла выяснить, как я отношусь к ней после прошлой ночи.  Я посмотрел на нее доброжелательно, но строго. Она успокоилась. «Интересно, придет ли она ко мне, - подумал я. - Сегодня, наверно, нет.  А нужна ли она мне вообще?»


Людмила Владимировна

Направляясь в магазин, я встретил Людмилу Владимировну. Мы поздоровались.
- Я звонил вам два раза. Вы были в Москве, - сказал я, чтобы снять с себя подозрение в безразличии к ней.
- Кто вам сказал? Мама? - в ее тоне зазвучала нотка возмущения.
  - Да. А  это разве секрет?
- Да нет. 
Мы разговорились. Она сказала, что ей страшно не хочется работать, ей хочется читать для себя, для души. Я сказал, что мне тоже было очень тяжело, когда я вернулся из Москвы.
- Вы похожи на француженку, - сказал я.
Мой комплимент привел ее в восторг:
- Вы не первый говорите мне об этом.
Я долго ее не отпускал. В ее глазах появилось беспокойство, ее корпус повернулся в сторону института.
- Вы спешите? - спросил я.
- Да, у меня через пять минут занятия начинаются. У заочников.
  - Давайте я вас провожу.
Она согласилась. Мы вместе пошли в сторону института.
- У вас когда занятия кончаются? - спросил я, когда мы подошли к центральному входу.
         - У меня одна пара.
         - Я могу вас проводить. Ведь будет темно.
         - У меня сегодня встреча с подругой. Мы договорились. Давайте встретимся в другой раз. Погуляем или в кино сходим. Звоните.
Храня верность Кате, я несколько дней  не звонил Людмиле Владимировне, хотя понимал, что если не позвоню еще три-четыре дня,  то наша дружеская связь оборвется. 

Катя

Вечером  с «хвостовками» в руке ко мне зашла Катя. На ней была очень красивая розовая блузка.
- Я на пятнадцать минут, - предупредила она.
  Меня захлестнуло раздражение: «Ну и что? Нам достаточно было бы и десяти минут». С Тоней, когда мы еще не были женаты, мы соединялись за пять минут. Стоило Вере Алексеевне, матери Тони,  выйти из комнаты, как я закрывал дверь на шпингалет, приспускал брюки, Тоня стремительно снимала трусики и садилась на мои бедра лицом ко мне. Когда ее мать возвращалась, мы уже как ни в чем не бывало пили чай. Нас выдавал лишь румянец на смуглых щеках Тони.
- Мне надо идти за Сережей, - объяснила Катя.
         Сережа лежал в больнице: у него был хронический колит. Катя по-прежнему каждый вечер забирала  его домой, а утром отводила назад, в больницу.
Я поставил зачеты.
- Курить хочешь? - спросил я.
         - А у тебя есть? - в ее голосе оживление, радость.
- Есть. «Монте Карло». Ты какие больше любишь - «Монте Карло» или «Консул»?
- «Монте Карло».
- Я рад, что не ошибся.
Она торопливо открыла пачку и вытащила сигарету. Чиркнула спичка. Катя жадно затянулась дымом.
Я расстегнул ее блузку. Она курила, а я осыпал поцелуями ее грудь, шею, плечи.
- Мне пора, - сказала она.
         - Нет, нет, побудь еще немного! - шептал я, впиваясь губами в сосок.
- Если хочешь, я приду к тебе еще сегодня.
          - Конечно, хочу.
Когда она ушла, я обнаружил, что сигареты исчезли со стола. Куда они могли деться? Я обследовал шкаф, поднял пластинки, лежавшие на кровати - пачки нигде не было. «Значит, она их забрала с собой», - заключил я.
  Часа через три она пришла ко мне Сережей. Я поставил ему пластинку, купленную для Ромы. Сказку он слушал невнимательно. Ему больше нравилось включать и выключать проигрыватель. Я с внутренним напряжением смотрел, как он двигал головку проигрывателя: иголка скрежетала, оставляя на пластинке царапины. Катя делала вид, что не замечает занятий сына. Я догадался, что она  проверяет мои чувства к ребенку. Я с честью выдержал испытание: ни одного слова протеста не вырвалось из моей груди.
На следующий день  в коридоре института она подошла ко мне. Она волновалась.
- Федотова согласилась принять у меня контрольную работу и зачет. Но к зачету я не подготовилась. А в понедельник будет принимать Гордышева, - сказала она.
- Что мне нужно сделать?
- Попроси, если можешь, Федотову, чтобы она приняла в понедельник. Она сейчас в 335-й аудитории.
  - Она одна?
  - Нет, там заочники.
- Жаль. Такие вопросы решают наедине.
И все же я не стал откладывать разговор. Я постучал в дверь и зашел в аудиторию, где профессор Федотова, одетая в черное платье, на свой страх и риск принимала зачет вместо Гордышевой.
В ее внешности не было ничего профессорского. Ее тельце было тощеньким, ножки - тонкими, как спички, головка и черные глазки маленькими, ушные раковины и рот, напротив, очень большими, кожа морщинистая, землистого цвета. Она напоминала мне шимпанзе.
Ее голова нервно повернулась в мою сторону. У нее был воинственный вид: губы поджаты, глаза - колючие. Видимо, думая, что я, как исполняющий обязанности заведующего, пришел с недобрыми намерениями, она приготовилась к защите. Но вместо критических замечаний из моих уст  посыпались комплименты.
- Марина Николаевна, в этом платье вы выглядите  на сорок лет. На улице осень, а от вас веет весной, - восхитился я. - Я оформил ваше командировочное удостоверение.
- Спасибо, - проговорила она скрипучим старческим голосом.
Настроив ее на благожелательный лад, я перешел к делу:
- Мне надо с вами поговорить.
Она подняла голову. Я изложил ей свою просьбу.
- Хорошо, хорошо, - сказала она. - Пусть заходит сейчас. Не будем откладывать до понедельника. А к государственным экзаменам  она потом подчитает.
«А ведь она милая, добрая женщина, - подумал я. – Я был к ней несправедлив».
Вечером ко мне снова зашла Катя. Она была одета в модное черное платье.
        - Все сдала! - проговорила она, просияв от счастья. - Я опять пьяная. Мы отмечали День учителя. 
- Но ведь вы же позавчера уже отмечали, - возмутился я.
- Сегодня еще раз.
  - С кем?
          - Старая компания: Кожин, Ройтман.
          - Кто угощал? Ты?
          - Нет, это было совместное мероприятие.
          Я протянул ей пачку «Монте Карло»:
  - Угощайся. Я боялся, что не успею вернуться к твоему приходу. Я за сигаретами стоял. Была большая очередь.
         - Ты купил? Молодец! У меня кончились. 
Пачка нырнула в ее сумочку. Комната стала наполняться дымом.
         - У меня в распоряжении тридцать минут, - сказала Катя.
«Ну наконец-то, - подумал я с облегчением. - Теперь сблизимся. Мне пяти минут хватает, а тут целых тридцать».
Мне хотелось поскорее снять с нее платье. Моя рука потянула ремешок, который обвивал ее стан.
- Нет, нет! Мне нельзя, - сказала она, схватив ремешок.
- Почему? - спросил я с досадой.
- Несколько дней нельзя.
- У тебя началось?
- Да, сегодня.
-  Может, ты вообще не хочешь со мной?
- Нет, хочу.
- Ну давай хоть платье снимем, полежим.
- Нельзя же.
- Я понимаю, что нельзя. Мы просто полежим. Мне хочется прижаться к тебе всем телом.
- Прижимайся так.
- Так хуже. Мы помнем твое чудесное платье.
Она была непреклонна.
Мы легли на постель поверх одеяла. Я обнажил ей обе груди и стал жадно сосать соски. Потом я приспустил трико, трусы и положил ее руку на  пенис. Ее рука стала нежно гладить его головку.
- Что, умрешь без этого? - пошутила она.
- Да, умру. Я хочу тебя.
Мои губы впились в ее губы. Она отвечала на поцелуи. Еще б немного, и я б кончил, но я сдержался, опасаясь перепачкать ее новое платье.
- Сколько времени? - спросила она, опомнившись.
Будильник показывал шесть тридцать.
- Я опоздала! - испуганно вскрикнула она.
Она вскочила, спрятала грудь, но вместо того, чтобы сломя голову бежать в больницу, села на кровать и сказала:
- Я еще одну выкурю.
На этот раз она курила торопливо, делая частые затяжки.
Потушенный окурок упал в рюмку.
- У тебя нет двух рублей. Таксисту... Я не хочу заходить домой.
  Если бы она пошла домой, то вахтерша увидела бы, у кого она была.
Я дал ей семь рублей.
- Вдруг больше понадобиться, - объяснил я, но Катя вернула пятерку.
- Приходите ко мне сегодня, - сказал я. - Я приготовил маленький сюрприз для Сережи.
- Постараемся.
«Почти каждый день ездит на такси, - отметил я, когда она вышла из комнаты. - Настоящая аристократка».
Она пришла ко мне с сыном часа через три. Я вытащил из шкафа игрушечный пистолет и протянул его Сереже:
- Это тебе.
Его черные глаза вспыхнули от радости. Он взял его в руку и нажал на курок. Из дула вылетела пластмассовая пулька. Сережа вздрогнул,  ни с того ни с сего  шлепнул ладошкой по щеке матери и  ничком упал на пол.
Его поступок меня шокировал. За что  ударил мать? Ведь она не давала ему ни малейшего повода.
На ее глазах выступили слезы.
- Сережа, за что ты меня ударил? - спросила она.
Он продолжал молча лежать на полу, не поднимая головы.
- Вот такой он, - с горечью проговорила она. - Капризный. В больнице говорят: умный мальчик, а капризный.
- По-моему, он запущен в педагогическом отношении, - сказал я.
Она озлобилась:
- Разве я его не воспитываю? Разве я не говорю ему, что так делать нельзя?
Я пожалел, что сказал такие жесткие слова.
- Других детей бьют - хорошие дети растут, - продолжала она. - Бить мне его, что ли?
- Битьем не перевоспитаешь. Физическое наказание его только озлобит.
- А как же на него воздействовать?
- У меня есть свои методы. Благодаря им, мой сын был очень послушным мальчиком.
- Расскажи о них.
- Если расскажу, ты смеяться будешь.
- Не буду. 
- Я рассказываю поучительные истории.
- Я тоже рассказываю. Никакого толка.
- Значит, не те истории.
- Расскажи ему ты.
Я подумал несколько секунд и рассказал Сереже историю о мальчике, который ударил свою маму. От удара та превратилась в старуху. Мальчик был в отчаянии. Он решил любой ценой вернуть маме молодость...
Рассказ о злоключениях мальчика и его матери длился довольно долго. Катя зевнула.
- Надоело? Затянул?
- Да, - она засмеялась.
Мое авторское самолюбие было задето. 
- Учти, рассказ рассчитан на ребенка. Посмотри, как он внимательно слушает.
Сережу действительно захватила придуманная мною история.  У него на глазах выступили слезы.
- Он реагирует на рассказы. Он чуткий мальчик. Значит, его поведение можно откорректировать, - сказал я. - Теперь ты познакомилась с моим педагогическим методом. Можешь взять его на вооружение.
Она отнеслась к моему новаторскому методу скептически:
- Ты думаешь, что теперь он не будет бить?
- Нет, я так не думаю. Одного сеанса недостаточно. Нужно рассказать ему десятки рассказов. Не помог один, придумывай другой - с более трагическим концом. Внушай ему правила поведения, формируй нравственные основы его личности.
- Ну вот и помоги мне.
- Хорошо, почаще приходите ко мне.
- Хорошо. Теперь будем приходить чаще.
- У меня есть водка. Давай выпьем, - предложил я.
- Нет, сейчас не стоит. У меня шестого октября день рождения, прибереги ее.
После паузы она сказала грустным голосом:
- Слышал, Митич защитился?   
- Слышал.   
- Теперь будет нос задирать.
- Он и до защиты задирал.
«Почему она так переживает. Может, она неравнодушна к нему», - подумал я. - Может, она мечтает переспать с ним?». Во мне стала разгораться ревность, но я постарался погасить ее.   
На следующий день вечером я был у Травкиных. Домой вернулся в десять часов вечера. Может быть, Катя приходила ко мне, когда меня не было - обычно она приходит в восьмом часу.
Утром меня охватило беспокойство: «Где она? С кем?». Муки ревности погнали меня к ней в комнату. В ее секции было темно. Я нажал на выключатель - лампочка вспыхнула на мгновение и погасла. Мне стало не по себе. Я постучал в дверь: дома никого не было. Я посмотрел в замочную скважину: на столике в вазе стояли цветы. «Признаться ли ей, что это я сжег лампочку? - пронеслось у меня в голове. - Наверное, не смогу». Мне не хотелось, чтобы она знала о моем неудачном визите к ней. 
Часа через два я снова отправился к ней.
- А вы к кому? - спросила вахтерша.
Я что-то промычал нечленораздельное.
- Можете не ходить попусту: никто не проходил.
Я выскочил из общежития. На улице было изумительно: воздух теплый, солнце багровое, листья клена золотые, но я не находил покоя. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я решил пообщаться с Игорем, но дверь в его секцию была на замке. Я пошел в сторону парка: больница, где лежал Сережа, расположена в парке, и я надеялся встретить Катю. Я дошел до кинотеатра - ее не было. Я подумал, что вероятность встречи с нею близка к нулю, и вернулся домой.
Чтобы заглушить тоску, я уже хотел было позвонить Людмиле Владимировне и назначить ей встречу, но в последний момент мои намерения изменились: во мне еще теплилась надежда увидеть Катю вечером. «Позвоню завтра, если не встречусь с нею», - решил я.
Когда стемнело, я четыре раза выходил на улицу. Свет в окошке Кати не горел, значит, дома ее не было.   «Наверно, ушла к подружке, чтобы участвовать в оргии, - мрачно подумал я. - Сегодня ей  уже, наверно, можно».
Вечером  следующего дня  я не находил себе места. Мне не давала  покоя мысль о Кате.  В надежде встретить ее я вышел на улицу и направился вниз по улице Тургенева. Было по-летнему тепло. Горели фонари. Из окон домов вырывались пучки света. Я посмотрел в окно гастронома, мимо которого проходил, и возликовал: в черном длинном свитере, с корзиной  цветов в руке, Катя стояла в очереди в кассу. Сережа со скучающим видом прохаживался невдалеке от нее. «Вот женщина, которой я добиваюсь, - подумал я. - Моя Джульетта, нет, не Джульетта, а Манон Леско».
Мне захотелось посмотреть на нее со стороны - так, как будто я видел ее в первый раз.  Я вперил в нее оценивающий взгляд: да, ее нельзя назвать красавицей - у нее слишком простоватое лицо,  но она была очень миловидна, женственна, обаятельна.
Я сразу догадался, что цветы ей подарили ученики в честь  Дня учителя - Катя подрабатывала в школе учителем танцев.
Они вышли из магазина и, несмотря на темноту, сразу узнали меня.
- Дядя Коля! - обрадованно воскликнул Сережа, а Катя улыбнулась и спросила:
- Что ты здесь делаешь?
- Гуляю.
- Один?
- Один. С кем же я буду гулять?
Мы направились в сторону общежития. Я предложил ей помочь нести корзину с цветами, но она отказалась:
- Она легкая. К тому же, мне говорили, что она мне идет.
-Да, идет, - немного сконфузившись, согласился я.
- Мне надарили цветов... - счастливая улыбка не сходила с ее лица.
- Я знал, что тебя засыплют цветами, - сказал я, - поэтому  цветов я тебе дарить не буду. Но кое-что я тебе приготовил. Где ты была последние дни?
- У меня гости были. Приехали еще вчера, а уехали сегодня после обеда. Устала от них.
- А у подруги была?
- Была.
- У той, за которую просила?
- Нет, у Светы не была.
Мы подошли к перекрестку и остановились: на светофоре горел красный свет.
- Сережа, сейчас можно идти? - спросил я.
- Нет.
- А когда будет можно?
- Когда будет зеленый.
-  Молодец, знаешь, - с искренним восхищением проговорил я. - Настоящий вундеркинд.
Лицо Кати излучало родительскую гордость.
На улице было приятно. Силуэты деревьев напоминали сказочные образы. На небе таинственно мерцали звезды. Не хотелось возвращаться в нашу тюрьму. Я предложил прогуляться. Катя согласилась.
-Пойдемте на качели, - решила она.
Мы зашли во двор пятиэтажного белого кирпичного дома, расположенного напротив нашего общежития, и оказались на детской игровой площадке. Я взял Сережу под мышки, приподнял, чтобы посадить на качели, но он вдруг возмущенно завопил, его маленькое тельце нервно задергалось в моих руках. Я смутился и торопливо опустил его на землю.
- Не надо, он сам, - сказала Катя спокойно. - Он не любит, когда ему помогают. Капризничает.
  Ее слова пробудили во мне ...нет, не зверя, а еще более страшное существо - маститого педагога. «Зачем  она при нем говорит о его капризности, - думал я возмущенно. -  Чтобы оправдать материнскую характеристику, он будет капризничать еще больше.
Сережа сел  на качели, и я стал потихоньку его раскачивать.
- Мы давно так уже не качаемся, - Катя сама взялась за качели.
Сережа, держась ручками за железные прутья, без всякого страха в полном молчании взлетал высоко вверх и падал вниз.
Чтобы добиться благосклонности его матери, мне необходимо было установить с ним дружеский контакт и завоевать его симпатию. Я был похож на рыбака, который, прежде чем поймать большую рыбу, сначала ловит маленькую и использует ее в качестве наживки.
Я знал, что завоевать детское сердце мне поможет игра.
Качели по мановению моей волшебной палочки превратились в космический корабль, а мы с Сережей - в астронавтов.  Наш экипаж дважды побывал на планете Зайцев и Белок, где мы играли с милыми зверюшками. На планету страшных Динозавров Сережа отказался лететь наотрез. Когда нам поднадоели космические путешествия, я превратился в коня, и Сережа с удовольствием катался на моей спине.
Катя смотрела на нас сдержанно, без материнского умиления: несомненно, она понимала, зачем я так стараюсь понравиться ее сыну, и не хотела, чтобы он ко мне привязался.
Один раз у меня сорвалось с языка:
- А теперь поскачем к нашей маме.
Я сразу же поправился:
- К твоей маме.
Катя нервно засмеялась. 
Сережа оказался смышленым мальчиком, обладающим богатым воображением.  Я достиг поставленной цели: он был приручен. Он сказал:
- Мама, пойдем в гости к дяде Коле.  Я очень хочу.
Мы стояли с ним  рядом.  Мимо проходила женщина лет пятидесяти.  Она остановилась, посмотрела на Сережу  и сказала мне:
-  Ну, это вылитый ты. Не перепутаешь!
Лицо Кати осветила лукавая улыбка. 
Когда мы переходили дорогу, малыш очень боялся, что меня собьет машина.
«Теперь остается покорить сердце его матери, - подумал я. - А это посложнее».
- Приходите ко мне сегодня. Я буду вас ждать.
- Хорошо, придем, - радостно согласился Сережа.
- Постараемся, - проговорила Катя.
Лукавая улыбка, снова мелькнувшая на ее лице, говорила: «все-таки добился своего, приручил ребенка».
Мы разошлись в разные стороны.
Через час в дверь раздался деликатный стук, и когда я сказал: «Заходите!»,- в комнату на блюдце плавно и медленно влетел большой кусок торта.
- Возьми, - сказала Катя. - Я сейчас.
Она осталась в коридоре, откуда доносился резкий, назойливый голос моей соседки Вики,  маленькой, хрупкой женщины тридцати двух лет.  Уверовав в бога, она стала заботиться о нравственности своих знакомых, поучать их, вести с ними душеспасительные беседы. Меня она журила уже несколько раз. «Теперь, видимо, очередь дошла и до Кати, - подумал я. - Как бы она не испортила мне ее и не свела на нет все мои усилия».
Минут через десять Катя зашла в мою комнату.
- Ты без Сережи?
- Да, я на пять минут.
Я помрачнел:
- Почему?
- Сережу надо мыть и укладывать спать. Уже поздно.
  - Я так и знал, - проговорил я  с досадой.
- Я пойду. Все видели, что я зашла к тебе с тортом.
- Понятно, - буркнул я.
Настроение мое испортилось.
- Ну как я останусь, - убежденно проговорила Катя, - Я бы осталась, но все видели.
  - Да, видели, что ты зашла с тортом, - мрачно подтвердил я, - Лучше бы ты зашла без торта, но осталась. Ты сама слаще любого торта. А завтра придешь?
- Не знаю. Завтра мы отмечаем...
  - Твой день рождения, да?
- Да.
- Опять пьянка? - возмутился маститый педагог.
- Но ведь вчера мы отмечали День учителя, а завтра - день рождения.
-Ты пьешь с кем угодно, только не со мной, - теперь во мне заговорила ревность.
- Я, может, приду завтра.
- Когда? К тебе ж после работы придут подруги, а потом тебе за Сережей идти, - напомнил я, чтобы избежать мучений напрасного ожидания.
- Постараюсь прийти.
  На следующий день я вернулся домой  в половине седьмого вечера. Я ждал ее, но она не пришла. Вряд ли она заходила до моего прихода. Для развития нормальных сексуальных отношений с нею не было никаких условий: соседи (они же коллеги по работе) знали и меня, и ее, и мою жену. 
Если раньше я даже не помышлял о богатстве, то теперь, увлекшись Катей, не  прочь был бы стать миллионером.  «Что ценится женщинами особенно высоко? - думал я. - Щедрость. Но трудно быть щедрым бедняку». 

Лера

После факультетского собрания мы с Лерой и Ройтманом пошли в институтский буфет.
Лера в последнее время  преобразилась. Она похорошела внешне и раскрепостилась внутренне. Ее глаза сияли, голова была высоко приподнята, походка  стала плавной и уверенной. Теперь она была похожа не на кающуюся Магдалину, а на вавилонскую блудницу.
Если раньше  Ройтман, в которого она была влюблена,  не воспринимал  ее всерьез, то теперь увивался за нею и даже решил угостить нас кофе.
-Ты стала другой, -  сказал  он Лере.
- Распущенной, - добавила  она и  громко засмеялась.
Стоило Ройтману на время отойти от нас, как она прижалась ко мне всем телом, стала тискать мои руки. Эта «вспышка страсти», вызвавшая у меня эрекцию,  была мне неприятна.   
  Когда Ройтман стоял в очереди за кофе, а мы с Лерой  сидели за столиком, она спросила у меня тихо:
- Ты по-прежнему ко мне относишься? Или ты врал мне тогда?
     - По-прежнему. Я никогда не вру. Правда, иногда я могу преувеличить.
Она заговорила о страстях человеческих.
-  Лера, у меня две страсти... - проговорил я серьезно.
- Какие же?
- Женщины и книги.
- Я догадывалась. И кого же ты любишь сильнее?
- И тех и других одинаково сильно.
- А если бы тебе пришлось выбирать между ними, кого бы ты выбрал?
- Наверно, я бы не смог решить эту дилемму и умер бы, как Буриданов осел. Но ты не думай, что женщины интересуют меня только как партнеры по сексу. Нет, они интересны мне во всех своих проявлениях.  Кстати, в  последнее время ты стала просто очаровательной, - сказал я ей.
Она захохотала от удовольствия.
 
Люда

Лежа с книгой на постели, я остро ощутил, что моя жизнь снова стала бесцветной, пустой, бедной событиями, и депрессия снова показала свои коготки. «Надо как можно скорее обострить сюжет своего романа, - подумал я. - Надо сделать его более напряженным и динамичным. Пока не поздно, надо позвонить Людмиле Владимировне».
На следующий день я увидел ее в коридоре института. Я стоял возле стены, ожидая звонка, а она, высокая, стройная, быстро проходила мимо. Мы поздоровались, я уже приготовился перекинуться с нею парой слов, но она всплеснула руками:
- Извините, спешу на встречу с рецензентом.
- Конечно, конечно, - пробормотал я.
Она исчезла, а у меня на душе остался неприятный осадок. «Теперь трудно будет установить с нею контакт: женщины не прощают промедления», - подумал я.
Меня охватило нервное возбуждение. Уже  часа в три дня я набрал номер ее телефона, но трубку никто не взял. Через час я еще раз позвонил - снова молчание. Когда и в пять часов никто не ответил на мой звонок, я понял, что встреча с Людмилой Владимировной в этот день не состоится. И все же в полшестого еще раз позвонил. Трубку взяли.
- Здравствуйте. Можно Людмилу Владимировну, - попросил я.
- Я Людмила Владимировна. А кто звонит?
- Николай Сергеевич.
-  Николай Сергеевич... - неуверенно повторил голос.
- Да.  В первый раз мы встретились с вами у Кожина, а сегодня  столкнулись в коридоре.
  - Ах, это вы. А я думаю, какой Николай Сергеевич. Помню, помню.
- Как у вас со временем?
- Честно говоря, трудно. Каждый день по две-три пары. Занятия заканчиваются поздно. Сейчас вот только что пришла. А завтра с утра первая пара. Давайте встретимся в воскресенье, например.
- Конечно, это хорошее предложение, и в воскресенье мы обязательно с вами встретимся. Но до воскресенья слишком долго ждать. Мне бы хотелось увидеть вас пораньше. Когда у вас завтра заканчиваются занятия?
- В пять десять.
- Я мог бы встретить вас возле института и проводить до дома.
- Хорошо, - по ее голосу можно было определить, что она улыбается.
- Завтра в пять десять я буду ждать вас возле института.
- Возле центрального входа?
- Да.
  На следующий день в назначенное время я стоял возле главного корпуса  института. Мимо проходили студенты, преподаватели, и я, чтобы не привлекать к себе внимания, укрылся за стволами каштанов, уже сбросивших ржавые листья. Я простоял минут десять, но Людмила Владимировна не появлялась, и на душе у меня заскреблись...нет, не кошки, а котята. Я напряженно всматривался в лица выходящих из здания. Вдруг в поле моего зрения попала женщина в красном плаще, стоявшая одна посередине двора. Стройная, высокая, она очень походила на Людмилу Владимировну. «Неужели это она? - подумал я. - Неужели я ее проворонил?» Я вышел из укрытия, осторожно обошел вокруг нее и незаметно заглянул ей в лицо: да, это была она. Я поздоровался.
- Извините, что заставил вас ждать, - проговорил я, действительно испытывая чувство вины. - Я здесь давно. Когда вы появились, я не сразу вас узнал.
Людмила Владимировна улыбалась, обнажая ровные, желтоватые  зубы.
- А я думаю, где же вы. Я пришла с минуту назад, - проговорила она высоким, звучным, но не очень мелодичным голосом.
- Слава богу, что только минуту.
Я всмотрелся в нее: шея длинная, лицо угловатое, глаза светло-голубые, узкие, нос острый с широкими крыльями.
«С нею надо работать решительно, жестко и вместе с тем интеллигентно», -  решил я.
  Темнело. Мы шли по улице в сторону парка. В туфлях на высоких каблуках   она  была чуть выше меня, что меня нисколько не смущало. Вскоре она спросила меня:
-Можно я буду называть вас Колей?
- Конечно. А я вас Людой.
Она как бы незаметно для себя перешла на «ты». Преодолев психологический барьер,  я последовал за нею.
Мы говорили о ее делах и проблемах. Она рассказала о кознях заведующего кафедрой Птицына. Она стала кандидатом наук, но он  не давал ей должности старшего преподавателя, хотя вакансия на кафедре была.
Я хорошо знал его. Когда-то он преподавал философию у нас на факультете, и я сдавал ему экзамен. Это был высокий, стройный, седовласый мужчина лет пятидесяти с длинным острым горбатым носом и высоким покатым лбом.
- А чем же он мотивирует отказ? - спросил я.
- Ничем.  Просто он негодяй. Ему нравится делать пакости.
Я вспомнил Суворову. В подлости она вряд ли уступила бы ему пальму первенства.
- Ты не первая рассказываешь о его злодействах. А ведь со стороны он производит впечатление интеллигентного человека, - сказал я с удивлением.
- Это ложное впечатление.
         Наш разговор не выходил за рамки производственной темы.
-Когда я закончила аспирантуру и начала работать, - рассказывала Люда, - мой руководитель говорит мне: «Надо диссертацию переписать». А когда мне ее переписывать? Сам знаешь, какая нагрузка у ассистента. Я обращаюсь к кафедре: «Отпустите меня на полугодовую стажировку, мне надо диссертацию закончить». А кафедра мне говорит: «А что ты делала три года?»
- Вся кафедра? - уточнил я.
- Да, вся кафедра. Я им отвечаю: «Я написала, я же обсудилась, но сейчас надо доработать». Меня отпустили на два месяца, но мне пришлось затратить четыре. Приехала. Но тут опять... Приготовила документы и залила их подсолнечным маслом. Надо все заново готовить. Снова прошу меня отпустить. А они мне говорят: «Тебя же отпускали. Сколько можно. Мы не обязаны за тебя работать». Что мне было делать? Честное слово, и врагу не пожелаешь такого.
Я сочувственно кивал головой, слушая рассказ Люды, но в глубине осуждал ее поведение. «Полгода ее коллеги должны были тянуть за нее лямку, - думал я. - Разве порядочный человек мог бы вот так паразитировать».   
- На кафедре полная неразбериха, никакого контроля, - продолжала Люда. - Вот и сейчас Птицын дал мне курс, который не был запланирован и по которому студенты уже сдали зачет. Они мне претензии предъявляют. Конечно, в глубине души я согласна с ними. Это абсурд. Полнейшая глупость. Я ему скажу...
- Не надо, - сказал я убежденно. - Зачем тебе вступать с ним в конфликт  по каждому пустяку. Раньше я тоже был таким, как ты. Я открыто высказывал свои мысли. А теперь прозрел. Правда, слишком поздно. Моя заведующая устроила на меня охоту, как на волка. Ты лучше сама выкручивайся из любого положения.
- Как?
- Говорят тебе студенты: «Мы уже изучили этот курс». А ты им: «Значит, вам легче будет сдать зачет». Пропуски занятий в журнале не отмечай. Тогда они ходить перестанут.
- Да я уже и так хотела им сказать, что они могут не приходить.
- Нет, так тоже говорить нельзя, - поучал я. - Ты на себя ответственность взваливаешь. Твои слова могут всплыть, студенты на тебя могут сослаться, и тебе достанется от начальства. Ты просто не отмечай отсутствующих, не ругай их за пропуски, и они быстро поймут, в чем дело. Останутся одни энтузиасты, с которыми работать будет легко. А если никто не придет, и занятие не состоится, у тебя будет алиби.
- Я так и буду делать. А раньше мне и в голову не пришло такое.
- Всегда рад поделиться с друзьями своим богатым опытом, - скромно проговорил я.   
Мы медленно шли по аллее, освещенной фонарями, и говорили о философских книгах, вышедших в свет в последнее время. Навстречу нам двигались группа пьяных, агрессивных молодых людей. По пустынному парку разносились их возбужденные голоса и грубый смех. Озорничая, они сильно толкали друг друга. Я внутренне напрягся. Когда идешь вечером по безлюдному месту, всегда есть шанс подвергнуться нападению. Если ты один, ты можешь уклониться от нежелательной встречи, свернув с дороги, но в обществе женщины ты вынужден идти навстречу опасности и всем своим видом демонстрировать мужество и твердость духа.
    Когда потенциальные насильники поравнялись с нами, мое внутреннее напряжение достигло пика.  Между тем, Люда как ни в чем не бывало рассказывала, какие книги она купила в последнее время.
Молодые люди прошли мимо. Опасность миновала.
Когда парк остался позади, Люда повернула налево, и мы побрели  вверх.
- Я живу на Дьякова, - пояснила она.
Мы постояли возле ее дома - пятиэтажного кирпичного здания. Она показала мне свой балкон на четвертом этаже.
- Когда мы встретимся? - спросил я.
- В воскресенье я, наверно, не смогу, - сказала она. - Совесть мне подсказывает, что я должна быть на даче. В воскресенье туда едут работать... - и попутно сообщила:
- Я живу с родителями.
- Жаль, что ты едешь с родителями, - сказал я. - Я бы поехал с тобой, помог бы тебе.
Она улыбнулась, как мне показалось, несколько жеманно.
- Когда же мы можем встретиться? - не отступал я.
- Позвони мне в субботу или в воскресенье. Мы договоримся.
Она хотела уйти, но, стремясь внести в наши отношения хотя бы незначительный элемент эротики, я подал ей руку и нежно, но достаточно крепко сжал ее холодные пальцы.
Когда-то Виктор, невысокий, толстый, усатый аспирант тридцати шести лет, делился с нами, соседями по комнате, своими познаниями: «Если удастся вложить женщине в руку член, она твоя». «Незнакомой?» - уточнил я. «Можно и незнакомой. В лифте, например», - ответил он. «Ты вкладывал?», - поинтересовался я. Виктор не ответил на вопрос прямо, но намекнул, что установленный им закон проверен на практике.
Конечно, Виктор - законченный циник, но я вынужден признать, что его утверждение содержит зерно истины. Действительно, женщину легче покорить, если дать толчок работе ее воображения.

Мать и дитя

Часов в восемь вечера пришел Игорь.  Он рассказал о поездке с туристами на озеро Угрим:  «секса там не было, зато было много вкусной жратвы и немного вина». 
   Раздался стук в дверь - деликатный, вкрадчивый - так стучала Катя. Я вскочил с постели и прошептал на ухо Игорю:
- Если это женщина, уйди.
Я открыл дверь. Катя пришла не одна - с нею были Сережа и  двухлетняя девочка - дочка слесаря общежития.
- Дядя Коля, мы к вам в гости, - сказала Катя, улыбаясь. - Можно? Или у вас гости? Мы пойдем...
Игорь пожирал Катю глазами. Я бросил на него нетерпеливый взгляд. Он встал:
- Я пойду. Мне пора.
- Не дали вам поговорить, - сказала Катя.
         - Нет, мы уже наговорились, - заверил я.
Когда Игорь ушел, возникло замешательство: мы не знали с чего начать разговор.
Дочка слесаря запищала:
- Я к маме хочу.
Катя взяла ее за ручку и повела к родителям. Мы остались в комнате  вдвоем с Сережей. Накануне, когда мы играли во дворе соседнего дома, я установил с ним контакт, теперь необходимо было закрепить успех. Я предложил ему поиграть. Он с радостью согласился. Мы отправились в путешествие в Африку. Когда вернулась Катя, она включилась в игру, перевоплотившись в косулю, за которой гнались охотники. Косуля дрожала и жалобно кричала тонким голоском:
  - Спасите меня, спасите. За мною гонятся охотники.
  Мы с Сережей выскочили из зарослей и прогнали охотников, но косуля продолжала плакать. Мы стали ее утешать. Я гладил ее спину, грудь, целовал голову, шею, приговаривая:
- Не плачь, милая косуля, мы с Сережей очень любим тебя.
История с косулей просто потрясла мальчика.
В кустах зарычали тигры. Сережа  испугался и потребовал, чтобы мы немедленно покинули Африку.
Два пилота сели в кабину, самолет поднялся в небо и взял курс на Австралию. Мы приземлились в австралийском лесу, где нас встретил кенгуру.
      Перевоплотившись в кенгуру, я с Сережей на спине прыгал по комнате. Мы поймали утконоса-Катю. Утконос плакал, просил нас, чтобы мы его отпустили.
- Но ведь в Везельске  хорошо жить, - успокаивал его Сережа.
- Мне больше нравится Австралия, -   твердил утконос.
Его страдания были такими невыносимыми, что мне пришлось его долго утешать. Я гладил его спину, бок, грудь, целовал шею, губы, голову.
      Мое трико так сильно вздулось между бедрами, что мне стало стыдно за свой внешний вид. Пришлось утконоса отпустить и вернуться в Везельск.
- Мама, скажи ему, чтобы он поставил пластинку, - прошептал Сережа, бросив на меня беглый взгляд.
- Не ему, а дяде Коле, - строго поправила Катя.
         - Сережа, - проговорил я доброжелательным тоном, - ты никогда не стесняйся обращаться ко мне. Скажи: «Дядя Коля, включи проигрыватель».
         Сережа повторил фразу.
Я поставил пластинку со сказкой «Аленький цветочек».
Мы втроем сидели на кровати - Сережа на коленях у матери, а я рядом с ними. Моя правая рука обвила тонкий стан Кати, а левая обнимала Сережу. Настоящая семейная идиллия! Мои губы касались щек, губ Кати. Она отвечала на мои поцелуи. «Значит, моя тактика верна», - мелькнуло в моей голове.
Из динамика доносился сладкий голос сказочника. Сережа  слушал его с напряженным вниманием. Его черные глаза сияли.
Один раз он повернул голову назад и, увидев, что мы целуемся, занервничал, вспыхнул, но ничего не сказал. Я погладил его руку.
Рука Кати то слегка сдавливала мои пальцы, то отпускала их. Я положил  ее ладонь на  пенис (через трико). Она стала его поглаживать. Я был близок к оргазму.
Пластинка кончилась. Сереже пора было спать.
- Оставайтесь у меня, - предложил я.
- Останемся, Сережа? - спросила Катя шутливым тоном.   
Он промычал что-то неопределенное. Ему явно хотелось спать в своей постельке.
          Лера

Я вышел из института. Было тихо, тепло, светило низкое желтое солнце, листья кленов и каштанов засыпали двор и сквер. Мою грудь пронзила сладостная тоска. Домой идти не хотелось. Я решил пошляться по улицам, сходить в парк.
Впереди меня в красной кофте с распущенными, подрезанными волосами шла Лера, показавшаяся мне крупнее, чем обычно. Я обрадовался. В кабинете мы мельком с нею виделись, но поговорить нам не удалось: прозвенел звонок, и мы поспешили на занятия. Теперь мы могли вместе  полюбоваться картинами угасающей природы. Я окликнул ее. Она обрадовалась моему появлению.
-Я провожу тебя до остановки. Не возражаешь? - спросил я, поравнявшись с нею.
- Нет. А ты куда?
-  Просто прогуляться.
- Слушай, пойдем к тебе, - предложила она. -  Попьем чайку, поболтаем.
Когда мы напились чаю, Лера подсела ко мне на кровать и, приставив подушку к стене, легла на нее. Я оставался в вертикальном положении. Она встала, принесла подушку с соседней кровати и подложила ее под меня.
- Меня только беспокоит, что ты со всеми подряд готов, - сказала она, положив свою руку на мое бедро.
- Это неправда.
- А с кем же?
- Из десяти женщин меня могут вдохновить только пять, причем  три из них только в том случае, если я буду в нетрезвом состоянии.
- Это уже лучше.
Она ждала от меня решительных действий, но я даже пальцем не пошевельнул, чтобы овладеть ею.
-Теперь у меня  появились настоящие друзья, - похвасталась она. - Один из них рабочий, а другой - коммерсант.
- Как ты с ними познакомилась?
- Рабочий с бригадой ремонтировал у нас крышу дома. Когда все ушли, этот парень вернулся и сказал, что забыл ключ. Ключ мы так и не нашли, а позднее он признался, что никакого ключа он не забывал, ему просто хотелось познакомиться со мною.
- А с коммерсантом я познакомилась в троллейбусе, - продолжала она. - Мы ехали вместе с Басаргиным.
- Игорь не помешал?
- Нет, ты же его знаешь.
- И как же ты с ними дружишь?
- Они оба приходят ко мне в гости. Конечно, ни один из них не знает о существовании другого. Я чувствую себя настоящей женщиной в их обществе.
- Ты изменилась в последнее время, - признал я, - ты стала женственней. Но это благодаря нам.
- Кому это «нам»?
- Мне и Игорю.
- Тебе  - может быть, а Игорь здесь ни при чем.
- Тем не менее, меня он обошел в тот вечер.
- Да не обошел, Коля.  Поверь мне, не обошел. Он мне безразличен. Ты же знаешь, кого я люблю.
- Кого? Ройтмана?
- Ты прав был тогда, когда сказал: «Незримо он присутствует здесь».
- Ты же говорила, что в нем разочаровалась.
          - Мало ли что говорила... А ты заметил, что он в последнее время изменил ко мне отношение. Помнишь, как он вел себя в буфете?
-Конечно, заметил. Как павлин, распустил свой хвост. Он явно хочет тебя соблазнить. Если хочешь, я предоставлю вам свою комнату.
- Нет, это исключено, - раздраженно, повысив голос, проговорила Лера.
         - Почему?
         - Во-первых, я не хочу строить свое счастье на несчастье других. Во-вторых, я его люблю.
         - Твои мысли незрелы, - проговорил я назидательно. - Они навеяны тебе латиноамериканскими сериалами и романтической литературой. Во-первых, тебе не обязательно разбивать его семью. Во-вторых, любовь и секс вполне совместимы. Ты заблуждаешься, полагая, что секс -  грязное занятие.
Несмотря на убедительность моих аргументов, Лера осталась при своем мнении.
  Она внезапно собралась уходить.
- Ты заметила, как хорошо я себя вел?
- Заметила. Если бы ты всегда был таким, как хорошо бы мы дружили! Дай я тебя за это поцелую.
Когда ее мощное тело двинулось на меня, я попятился назад, но путь к отступлению преградила стена, упершаяся в мою спину. Лера настигла меня, и в мой рот впились ее сильные чувственные губы. Я с трудом от них оторвался.
Чтобы предотвратить повторную атаку, я взял ее на испуг:
- Смотри, Лера, а то я поведу себя по-другому. Не буди во мне зверя.

Катя

В субботу, выйдя из общежития, я заглянул с крыльца в окно кухни. Мне повезло: у плиты в голубом халате, с заколотыми на затылке волосами стояла Катя. Поглощенная приготовлением пищи, она меня не заметила. Я на мгновенье остановился и полюбовался ее милым лицом.
Я не мог понять, почему она упорно избегает со мной близости: то ли ее не устраивают  бытовые условия, то ли, заигрывая со мной, она просто морочит мне голову, чтобы я помогал ей и ее подругам сдавать зачеты и экзамены.
Я решил сходить к ней в гости без приглашения и расставить все точки над «и». Накануне мы мило целовались с нею, и я надеялся, что она встретит меня с распростертыми объятиями.
После обеда, собравшись с духом, я отправился в соседнее крыло общежития.
- Я пройду, - сказал я вахтерше с некоторой небрежностью, не останавливаясь.
Я держался так, чтобы ей и в голову не пришло меня задерживать и выяснять, куда я направляюсь.
К счастью, за последний год почти весь штат вахтеров общежития поменялся. Новые вахтеры знали, что я женат, но они никогда не видели Ксюшу. Моя жена  была для них пустой абстракцией. Им не было  дела до моей частной жизни.
        Когда я подошел к двери, мое сердце учащенно билось. Неожиданно для себя я  заглянул в замочную скважину: хозяйка была дома, она что-то делала, кажется, стирала тряпкой со стола.
Я постучал. Дверь открылась. Увидев меня, Катя страшно перепугалась и залепетала:
- Пришел... не предупредил... я занята... ты ненадолго?
Я помрачнел: у меня возникло подозрение, что она ждет какого-нибудь любовника.
- Чего ты всполошилась? - рассердился я. - Ты кого-нибудь ждешь?
- Нет, но у меня беспорядок.
  Я окинул комнату взглядом. Действительно, порядок в ней не был идеальным: постель была не заправлена, и на простыне грудой лежало одеяло. Вместе с тем нельзя сказать, что в комнате царил хаос. Пол и стол были чистыми, на книжной полке аккуратно стояло несколько книг, среди которых выделялся солидный том Бенджамина Спокка. 
- Раньше у меня такого не бывало, - заверила Катя.
- Да это пустяк. Что ты переживаешь, - добродушно проговорил я, радуясь, что мое подозрение не подтвердилось - Я бы вообще ничего не заметил, если бы ты не сказала об этом.
         - У меня много работы, - повторила она. - Мне надо стирать, готовить еду, в шесть часов идти за Сережей.
- Но ведь сейчас только два часа, - не сдавался я.
         - У меня много работы, - твердила она.
Она забилась в дальний угол кровати, подход к которому загораживал стол. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что цель ее маневров - предотвратить мою сексуальную атаку.
- Я не буду у тебя засиживаться, - пообещал я.
- В первый раз пришел, а у меня такой беспорядок, - сокрушалась она.
Я сел на стул, не дожидаясь предложения. Меня терзала тоска. Чтобы положить конец моим мучениям, я пошел ва-банк.
- Давай поговорим начистоту, - предложил я.
- Давай, давай, -  фальшивый смешок вылетел из ее рта. - Давай поговорим.
  - Мне не совсем понятно твое поведение. Оно неопределенное.
- Что ты имеешь в виду?
- Твое отношение ко мне. Ты избегаешь... Почему?
- Как я могу относиться к женатому мужчине?
Мне нечего было ей сказать. Мрак в моей душе сгустился. Тоска переросла в отчаяние.
- Ты убери пятна с пиджака, -  раздраженно, может быть, даже презрительно проговорила она.
Ее фраза ударила меня как электрический ток - до конца нашего разговора я так и не смог оправиться от шока.   Действительно, на лацкане моего пиджака были пятна, но я полагал, что они незаметны для окружающих. Несколько раз я пытался удалить их при помощи утюга, марли, стирального порошка и воды. Пятна на время исчезали, но как только материя высыхала, они снова проступали. Визит в дом быта я постоянно откладывал: мне нечего было бы надеть, если бы свой костюм я сдал в химчистку.
«Моя неопрятность - вот главная причина ее холодности. Из-за нее она избегает близости со мной», - с горечью думал я.
Она принялась гадать мне по гороскопу (в то время  все уже помешались на гороскопах).
- Не надо, ради бога, - взмолился я, - я и так знаю, кто я, какими качествами обладаю.
Но она не слушала меня, она продолжала гадать.
- Ты легко утешаешься после разрыва с женщинами, - говорила она, - Ты говоришь: «Ничего, в другой раз получится». Ты не считаешься с мнением женщин о самом себе.
«Да, да, - мысленно согласился я. - Я сам свой высший суд».
         Катя прочитала и свою часть гороскопа. Мне запомнилась фраза:
- К мужчинам относится сдержанно, но иногда неожиданно для себя оказывается в чужой постели, - читая этот фрагмент, она лукаво улыбалась.
Я был уверен в том, что мы встречаемся в последний раз, и не находил себе места, нервничал. Тем не менее, мой мозг по инерции продуцировал остроты (я их не запомнил).
- Как видишь, даже в такой драматической ситуации я не теряю чувства юмора, - сказал я, когда ее рассмешила моя очередная шутка. - У меня сердце кровью обливается, а я шучу.
- Так и надо, -  поддержала она. - Никогда не следует раскисать.
Она извлекла из шкафа толстый фотоальбом:
- Я покажу тебе свадебные фотографии.
На фотографиях рядом с Катей, облаченной в белое платье,  стоял высокий, плотный мужчина, довольно красивый и порядочный (что можно было определить по его лицу). «Сережа похож на него, - отметил я. - Сомнений нет: бывший муж Кати и есть отец ее ребенка».
- Я здесь подавленная. Мне было тяжело, - комментировала она. - Я не хотела выходить.
- А зачем же все-таки согласилась?
- Я была уже на четвертом месяце.
- Так ты здесь беременна? - удивился я.
  - А разве не видно?:
  - Да, немного заметно, - признал я, еще раз посмотрев на фотографию.
- Он хороший, - Катя кивнула на изображение бывшего мужа. - Если сказать честно, я жалею, что мы развелись.
- Он хороший, - повторила она после паузы. - Это я дрянь.
Я и раньше сочувствовал ее бывшему мужу, теперь же, после ее признания, сочувствие к нему усилилось и переросло в сострадание. «Мы товарищи по несчастью, - мелькнула в моей голове печальная мысль, -  Мы оба ее жертвы - жертвы вечерние».
- Почему ты считаешь себя виноватой? - спросил я. - Ты же говорила, что он оставил тебя беременной, не помогал материально.
- Да, это так. Но если бы я поехала за ним на край света, то сейчас бы мы жили вместе. А я, дура, не поехала. Я позже узнала, что у него в то время была женщина, и она была беременна от него. Он выбирал между нами. Если бы я знала, я бы помчалась к нему. Я бы не уступила ей, но я не знала. Теперь у него четверо детей.
- Как четверо? - изумился я.
- Да, четверо, - подтвердила  она. - Кроме Сережи, у него есть еще трое. Он женился на женщине с ребенком, а теперь у них родились еще два совместных.
Ее лицо было печальным, подавленным.
          Меня охватили ревность и смятение.
- Это наша последняя встреча, - сказал я с болью. - Нет смысла продолжать наши отношения.
- Неужели нельзя быть просто друзьями? - спросила она. - Неужели обязательно в постель?..
- Дружба между мужчиной и женщиной - это жалкий суррогат любви. Платонические отношения меня не устраивают. Мы ведь не подростки, мы зрелые люди.
Я говорил категоричным тоном, но мое настроение быстро менялось. Уже минут через пять я обнимал ее ноги, тонкий стан, целовал грудь, а из уст моих лилась речь, полная любовного пафоса:
- Нет, не могу с тобой расстаться  обожаю тебя.. приходи... можешь приходить в любое время.
Крик своей души я облек в пародийную форму, чтобы не выглядеть в ее глазах жалким и смешным.
Она улыбалась и слегка отталкивала меня:
         - Сосед может зайти.
Меня обожгла ревность: «Что за сосед? Неужели ее сосед - мой соперник?»
- Давай закроемся, - предложил я.
- Нет, нет...
- Я приручил Сережу, он меня теперь боготворит, а ты меня отталкиваешь. Он тебе еще задаст. Он тебе еще истерики начнет закатывать.
Мои слова произвели на нее впечатление: она задумалась.
Наш разговор состоял из обрывочных фраз, полунамеков, которые трудно воспроизвести.
- Надеюсь, ты будешь по-прежнему?...- спросила она.
- Что, зачеты ставить?
- Да!  - она засмеялась.
- Какой ты прагматик, - возмутился я. - Тебя волнует больше всего, буду ли я тебе помогать. Теперь мне понятна причина неопределенности твоего поведения. Из-за таких пустяков... Фу... Ладно, буду. Мне это ничего не стоит.
Я вернулся в свою комнату в мрачном состоянии духа, но часа через два во мне произошел перелом: я почувствовал себя свободной личностью, и меня охватила бурная радость. «С неопределенностью покончено, - думал я. - Теперь я могу полностью отдаться отношениям с другими женщинами».
Мне не давала покоя мысль о пятнах на пиджаке, из-за которых я потерпел сокрушительное поражение, поэтому в тот же день мой костюм попал в химчистку.
В памяти снова всплыл образ Ольги, и я решил пригласить ее в кино. Недели две назад я обидел ее, отменив ранее назначенную встречу, но я был уверен, что она как истинная киноманка примет мое предложение, и не ошибся. Я позвонил ей, и мы договорились встретиться возле кинотеатра «Звезда» в восемь часов вечера.
Когда вечером я вышел из общежития, чтобы отправиться в кинотеатр, я увидел Катю, которая вместе с Сережей шла мне навстречу.
- Сережа, здравствуй! - радостно воскликнул я. - Почему ты ко мне не заходишь?
Я наклонился и пожал ему руку. Он, насупившись, молчал.
Катя улыбалась.
- Спроси у него, Сережа, - она по-свойски толкнула меня в плечо, приблизив ко мне свое лицо, - почему он к маме ходит в запачканном пиджаке, а теперь надел чистый.
На мне был старый серый пиджак, который я никогда не надевал, когда хотел произвести впечатление на окружающих. К Кате я всегда ходил в своем «парадном» костюме.
«Неужели ревнует? - изумился я. - Впрочем, это естественно. С психологической точки зрения мое поведение было безупречным. Она еще прибежит ко мне. Но теперь я предложу ей другой стиль поведения».
- Запачканный пиджак уже в химчистке. Как видишь, я чутко реагирую на конструктивную критику, - пошутил я.

Через день вечером в дверь раздался стук. В розовом платочке в комнату вошла Катя.
- Я ненадолго, - предупредила она.
Она выглядела взвинченной, взволнованной, взъерошенной.
- У тебя есть покурить? - спросила она.
- Нет, - ответил я с удивлением.
Полагая, что наши отношения закончились, я не купил любимые ею «Монте Карло».
- Почему? - возмутилась она.
- Ты же знаешь, я не курю.
- Что за мужчины пошли! Настоящий мужчина всегда должен иметь наготове шоколад, кофе и, конечно же, сигареты.
Я улыбнулся про себя: «Считает себя настоящей леди, но, когда ее угощают сигаретой, забирает  всю пачку».   
- У меня нет курящих знакомых, а тебя я не ожидал, - оправдывался я.
Мой довод на нее не подействовал, и она полушутя, полусерьезно продолжала браниться. 
-Я думал, что ты больше ко мне не придешь, - сказал я. - И, честно говоря, примирился с этим.
- А я пришла. Это тебя удивляет?
- Нет, радует, - заверил я.
  В голову лезли злые мысли: «Пришла, но зачем? Не жалко денег на сигареты, но кому понравится, когда его держат за дойную корову».
Мне хотелось бросить ей в лицо злые желчные слова, но затеплившаяся во мне надежда еще раз сблизиться с нею удержала меня от опрометчивого поступка.
Я обнял ее, стал целовать. Она отвечала на мои ласки.
Как маньяк, одержимый одной и той же идеей, она снова завела разговор об одежде, снова стала критиковать мой гардероб, но на этот раз ее критические стрелы меня не задевали. «Каждый сходит с ума по-своему, - думал я, слушая ее рассуждения, - Она просто помешалась на хорошей одежде».
- Знаю, знаю, какие мужчины в твоем вкусе, - сказал я.
- Какие же?
- В фирменной одежде.
Она согласилась.
-  В наше время только воры и мошенники могут позволить себе такую роскошь, - сказал я.
- Не только воры и мошенники, - возразила она. - Я, например, могу позволить. А какие у меня доходы...
- Не знаю, как тебе удается, но я не могу. Все деньги уходят на еду.
-  Поменяй образ жизни. Экономь. Дома готовь, что ли.
И тут я произнес фразу, которая когда-нибудь станет крылатой:
-  Легче поменять женщину, чем образ жизни.
          - Это правильно, - ее лицо выразило восторженное удивление.
- И тебе нравится твой образ жизни? Нравится здесь жить? - она критическим взглядом окинула мою обшарпанную комнату.
- Да, нравится. Я живу так, как хочу. Никто не зудит: деньги, деньги, деньги.
- А какие у тебя сейчас отношения с женой? - поинтересовалась она.
- С женой я рано или поздно разведусь.  Мы заключили с нею если не фиктивный, то временный брак.  Ксюше был нужен ребенок, да и мне не хотелось бесследно исчезать с этой земли. 
-  У  тебя и от первого брака есть ребенок…
  - Да.
- Ты производитель какой-то, - сказала она, лукаво улыбнувшись.
- Я люблю детей. Наши дети делают нас бессмертными. 
  Она собралась уходить. Она «засиделась» у меня и теперь опаздывала в больницу.
- Разменяй пятерку, - попросила она, положив ассигнацию на стол. - Мне надо таксисту два рубля без сдачи.
- Возьми, угощаю, - я протянул ей две монеты. - Забери свои деньги.
- Нет, нет, - она взяла мои монеты и вышла из комнаты, оставив ассигнацию на столе.
Мизерность ее зарплаты не мешала ей, по крайней мере, раз в неделю ездить на такси. Пользоваться услугами таксопарка для нее было так же важно, как и хорошо одеваться. Сказать по правде, ее «аристократизм» меня сильно раздражал.   
 
На следующий день вечером в коридоре, откуда доносились визгливые голоса бранившихся между собою соседок, раздался приятный голос Кати:
- Ваш сосед дома?
Брань стихла. Зазвучал голос Марии Ивановны, соседки слева. Я подскочил к двери и торопливо открыл ее:
- Дома. Заходите.
  - Вы не заняты? Мы вам не помешали? - спросила Катя.
  - Конечно же, нет.
  Когда Катя с Сережей зашли в мою комнату, брань в коридоре разгорелась с новой силой.
Меня порадовал некоторый прогресс в наших отношениях: Катя уже не стеснялась открыто приходить ко мне в гости.
        Вскоре она ушла на кухню готовить для Сережи суп с фрикадельками, и мы остались с ним наедине. 
Мы отправились в очередное «путешествие в Африку». Я старался еще сильнее привязать к себе ребенка, полагая, что если он будет воспринимать меня как отца, то Катя попадет ко мне в зависимость. В последнее время я уже не испытывал священного трепета, когда видел ее или думал о ней, но мне, отвергнутому ею, не давала покоя мысль о реванше. «Ты еще будешь моей любовницей, - думал я, проглотив обиду. - Ты еще будешь сама искать встреч со мною».
Ее сын, скакавший по полу на четвереньках, дал мощный толчок работе моего воображения. Когда я смотрел на него, я представлял, как он был зачат, как его мать занималась любовью, и кровь моя кипела.
Я решил рассказать Сереже  историю про маленького моряка Костю.
- Костя и его папа... - начал я.
При слове «папа» малыш вздрогнул и опустил голову.
- Костя и дядя Юра, - поправился я, - начали строить корабль.
Мальчик успокоился, глазки его засветились.
         В дверь постучали, потом еще и еще - сильнее и нервней.     «Неужели мы закрыты на замок? - в ужасе подумал я. Я вскочил, открыл дверь.
- Неужели я закрылся? - спросил я.
- Да, - произнесла Катя возмущенно.
- Это машинально получилось, - оправдывался я.
Меня жег стыд: там, за дверью, она подумала, что я педофил.
Увидев, что Сережа цел и невредим, она успокоилась, и мы втроем погрузились в мир фантазии.
  У  Сережи было сильное воображение, он был очень впечатлителен. Катя считала, что за последнее время он совершенно изменился -   стал спокойнее, уравновешеннее.
Я был убежден, что его капризность, истерики были порождены чувством неполноценности, возникшим у него из-за отсутствия отца. Теперь, когда он увидел во мне своего покровителя, его психика стабилизировалась.
Мы вместе сидели на кровати. Как и в прошлый раз, моя правая рука обнимала Катю, а левая - Сережу. Ее близость действовала на меня возбуждающе. Трико между бедрами поднялось. Моя ладонь машинально придавила холмик.
- Не трогай здесь, - прошептала Катя. - Я Сережу за это ругаю. А он увидел...
Я смутился. «Мне стыдно, - сказал я ей в ухо, - Но я очень хочу тебя».
Мы целовались тайком от Сережи.
- Поцелуй маму, -  вдруг потребовал он.
Я без промедления подчинился его требованию. Он был счастлив.
- Еще поцелуй, - настаивал он.
Я не мог ему отказать. С его благословения мы слились с нею в страстном поцелуе и уже почти не отрывались друг от друга. Моя рука залезла под ее свитер, добралась до груди, и пальцы стали теребить ее упругие соски.
Сережа убежал домой, а мы с Катей продолжили наш разговор.
- Мы сближаемся до обидного редко, - сказал я.
- Это ничего, что редко, - успокоила она. - Лучше редко, наскоком.
- Так-то оно так, - согласился я, - но не пора ли нам уже сделать  очередной наскок?
Она засмеялась. Мне стало приятно оттого, что она по достоинству оценила мой юмор.
 
Лера

Вечером в мою дверь нерешительно, тихо постучали. В комнату зашла Лера. Она выглядела взволнованной, подавленной.
- Ты чего так робко стучишь? - спросил я.
- Я думала, ты не один. Ты знаешь, зачем я к тебе пришла?
  - Пока не знаю.
  - Просто так.
Она повесила сумочку на спинку стула и села.
- Что с тобой стряслось? Ты с кем-нибудь поссорилась? - спросил я.
- Откуда ты знаешь? - удивилась она моей проницательности.
- Это видно по тебе. С кем же? С Ройтманом, с коммерсантом или со строителем?
-  С Олегом, коммерсантом. Домой идти не могу. Дома жизнь невыносима. Мама замучила, - жаловалась Лера. 
- Пилит?
- Требует полной откровенности, а я не могу быть с нею такой, какой была раньше.
Я приготовил  угощение: чай, котлеты, нан.
Насытившись, Лера повеселела и попросила меня поставить пластинку Парсонса, которая крутилась памятной безумной ночью. «Значит, воспоминания о нашем кутеже чем-то дороги ей», - отметил я.
Она рассказала мне об отношениях с коммерсантом. Несколько дней назад Олег по коммерческим делам приехал в Везельск (оказывается, он жил в Андреевке - районном центре), и, так как в гостинице мест не было, Лера с согласия матери на время поселила его у себя. Проживание с ним под одной крышей создало для них ряд неудобств. Например, мать вынуждена была перейти в другую комнату, «чуть ли не на полу спать». Прошло четыре дня, а он и не собирался покидать их дом. Лера вынуждена была объяснить ему ситуацию и попросила ускорить поиски места в гостинице, что его крайне оскорбило. Между ними произошла ссора.
- Мне кажется, что твой новый друг - весьма сомнительная личность, какой-то авантюрист, - сказал я, выслушав ее рассказ. - Какой порядочный человек станет вот так злоупотреблять гостеприимством женщин. Будь осторожна с ним.
Лера сидела на стуле, я - на кровати.
- Какой ты красивый! - воскликнула она восхищенно и пересела ко мне.
- Выключи большой свет, - попросила она. - При лампе лучше.
Лампочка, подвешенная к потолку, погасла. Свет настольной лампы и тени, появившиеся на стенах, создали в комнате атмосферу таинственности, интимности. Рука Леры легла на мое бедро.
- Скажи, ну почему ты сегодня такой красивый? - спросила она, любуясь мною.
Я знал, в чем секрет моей красоты (утром я вымыл волосы с шампунем; высохнув, они распушились, и пышная шевелюра преобразила мой облик), но я не стал открывать его Лере.
- Только не забывай, что мы друзья, просто друзья, - напомнила девушка. - Ты знаешь, чего я боюсь.
Лера меня совершенно не вдохновляла, и я дал ей слово не забывать, что мы «просто друзья».
Она придвинула подушку к спинке кровати, и ее роскошное тело опустилось на покрывало. Вскоре ей надоело лежать в одиночестве. Подушка упала на мои колени, и на нее опустилась большая  голова Леры.
- Только ты не забывай, что мы просто друзья, - напомнила она.
- Хорошо, я помню.
Мои руки гладили ее длинные волосы, губы прикасались к ее губам. Вскоре мы слились в страстном поцелуе.
- Не забывай, что мы просто друзья, - прошептала Лера.
- Помню, помню, - говорил я, осыпая  поцелуями ее лицо.
Чтобы создать видимость, что в моей комнате никого нет, я выключил настольную лампу. Лера сама сняла с себя платье и бюстгальтер. Во мраке белело ее молодое крупное тело. Темнота стерла детали ее внешности, я видел лишь женский силуэт, и мое воображение нарисовало образ прекрасной женщины. У меня возникла иллюзия любви.
- Я люблю тебя, люблю, - искренне прошептал я.
- Ты всем женщинам говоришь такие слова? - спросила она.
- Нет, не всем. Только тебе.
- А что ты говоришь другим женщинам?
- Я нахожу другие слова.
- Какие?
Я задумался.
- Ну, например, «солнышко», - соврал я.
- А я всем говорю одно и то же.
- Знаю, знаю, - насмешливо проговорил я.
- А! Ты ж видел порнуху, - хихикнула она. - Не напоминай мне об этом. Как ты можешь!
- Лера, моя любовь к тебе самой высокой пробы: она выше ревности, - говорил я со скрытой иронией. - Она не угаснет, даже если ты будешь спать с другими мужчинами.
Колготки и трусики она наотрез отказалась снимать.
- У меня началось... - объяснила она.
Она не врала: я нащупал защитный панцирь под ее трусиками. В ход пошла ее рука.
- Лера, не надо так сильно сдавливать, - попросил я, стараясь не закричать от боли. - Нежнее... еще нежнее... Мужчины любят нежность.
- Спасибо за урок, - сказала она. - Только я теперь боюсь к тебе прикасаться.
- Не бойся. Совсем я тебя запугал.
Она прижалась ко мне всем телом. Мне снова пришлось прибегнуть к суррогату секса.
- Когда я с тобой, я люблю тебя, а когда с Игорем, то люблю его, - откровенничала Лера. - Правда, при виде Олега у меня тоже в животе что-то поднимается. Но его я не люблю. Иначе не пришла бы к тебе.
Исповедь Леры меня лишь позабавила, но я помнил, как восемь лет назад мою душу обожгло признание Тони, что она любит и его (любовника), и меня.
       Из соображений конспирации мы вышли на улицу по одному: сначала она, а минут через пять - я. Когда мы дошли до угла здания и повернули направо, я увидел, что к нам приближается Игорь.
- Влипли, - тихо проговорил я с досадой.
- Вы куда? - спросил он, ехидно улыбаясь.
- Я домой, - сказала Лера. - Коля меня провожает.
Игорь расстроился:
- Вы кутили без меня!
Мы заверили его, что никакого кутежа не было, и он успокоился. Он пошел с нами. Лера висла на шее то у меня, то у него. 
Я намеревался проводить ее до самого дома, но когда мы дошли до автовокзала, она сказала:
- Дальше нельзя. На остановке меня может ждать Олег.
Мы с Игорем пошли назад. Он сказал, что собирается снова поехать в Ростов-на-Дону, чтобы в больнице еще раз пройти курс лечебного голодания: его, бедолагу, по-прежнему донимал зуд в нижней части живота.
На следующий день Лера сообщила, что Олег действительно   ждал ее.

Катя
Я зашел пообедать в преподавательскую столовую и увидел Катю, которая вместе с Викой, нашей лаборанткой, стояла в длинной очереди, состоявшей почти из одних студентов. Подруги приближались к кассе, и я подошел к ним.  Увидев меня, Катя что-то смущенно пробормотала и покраснела.
    Наш разговор, который мы вели за столом, напоминал шутливый  допрос: Катя-следователь  задавала мне вопросы, наивные, странные, а я отвечал. 
  Вечером она пришла ко мне одна.
- Я ненадолго, - предупредила она.
- Об этом ты могла больше не говорить, - я горько усмехнулся. - Ты всегда приходишь ненадолго.
Она засмеялась.
Почему-то у нее был взволнованный вид. Она бросила на меня взгляд, полный любви. Ее поведение меня насторожило. «Уж не изменились ли у нее планы относительно нашего будущего? - думал я. - Уж не хочет ли она стать моей женою?».
Я был без ума от нее, но женитьба на ней была бы для меня полной катастрофой. Мы совершенно не подходили друг к другу: у нас были разные взгляды, разные идеалы. Я понимал, что был не в ее вкусе, и замуж за меня она могла выйти только по расчету (найти отца Сереже).
- Мне пора, - сказала она своим приятным голосом.
Она подошла ко мне, обняла и поцеловала в губы. Ее губы были мягкими и теплыми. Как истинный джентльмен, я хотел ответить страстным и продолжительным поцелуем, но она отстранилась от меня:
- Побегу, а то душа болит. Как там Сережа.
- Ты посмотри и возвращайся, - предложил я. - У меня есть сигареты. Покурить хочешь?
Перед таким искушением она не смогла устоять:
- Ладно, вернусь.
Она вскоре вернулась, и я дал ей пачку «Монте Карло».
- Я возьму одну сигарету, а пачку оставлю у тебя, - сказала она. -  Буду у тебя курить.
Я чуть было не расхохотался. Оказывается, забирая всю пачку, она понимала, что нарушает правила приличного поведения.
  - Жить у нас невыносимо, - сказала она. - Ничего невозможно купить. Ты не хочешь уехать за границу?
- Нет, - сказал я твердо.
- А я хочу. Я уехала бы, если бы знала язык.
-  Чтобы выйти замуж за иностранца?
- Замуж? Да нет. Я об этом не думала как-то. Хотя, конечно...
- А я не хочу. Мне нравятся русские женщины, а где я их там найду. Иностранки мне неинтересны. Я люблю русских и особенно украинок.
- Тогда тебе нужна я. Я украинка.
Она жадно затягивалась дымом. Дым из комнаты выходил в приоткрытое окно.
- Ты говорил, что ты хороший психолог. Я еще тогда удивилась... Нет, ты плохой психолог. Ты меня совсем не понимаешь и не можешь понять, - сказала она.
-  Я всегда считал, что способность понимать людей - мое основное достоинство.
- Но меня ты не понимаешь, - настаивала она.
- Ты, наверно, думаешь, что я считаю тебя меркантильной, прагматичной женщиной. Да, ты меркантильна и прагматична, но я не свожу к этим чертам твою сущность. Ты жаждешь чистой любви, тебя мучит чувство вины перед сыном, который, может быть, из-за тебя лишен отца. Тебе хотелось бы сделать его счастливым. Может быть, сейчас это главный мотив твоего поведения, пружина всех твоих поступков.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами: видимо, ее восхитила глубина моего психологического анализа.
  - И все-таки я тебя не до конца понимаю, - признался я, когда она на прощанье обняла меня и поцеловала в губы.
- Что ты имеешь в виду?
- Твое отношение ко мне. В прошлую субботу оно, казалось,  прояснилось. Я думал, что мы навсегда расстались, но ты снова ко мне пришла. Как это понимать - не знаю. Это жизнь после смерти.
- Это же как раз интересно: загадка.
-Ты скажи: ты хочешь, чтобы у нас были дружеские отношения? Чтобы я играл с Сережей? Открой свои карты.
- Да лягу, лягу я с тобой в постель!
- Слушай, возьми всю пачку, - сказал я, показывая на сигареты, лежавшие на столе. - Возьми.
- У меня пока есть дома. Нам же тоже выдавали.
(В последнее время в институте нам выдавали талоны на разные товары, в том числе и на сигареты). 
Меня внезапно захлестнула нежность к ней.
- Возьми, - настаивал я, - хотя курить тебе не следовало бы. Ты же губишь себя. Мне жалко тебя. Честное слово.
- В первый раз за вечер ты произнес психологически верные слова, - сказала она.
Она ушла. Мое сердце сжалось от жалости.
    На следующий день я  видел ее два раза, правда, мельком.
Утром, когда я возвращался с пробежки по стадиону, она вместе с Сережей стояла ее в фойе общежития.  Я остановился.
- Здравствуй, Сережа, - сказал я обрадованно. - Что ж ты не пришел ко мне вчера. Мне было скучно без тебя. Не с кем было путешествовать.
- Я приду, - пообещал он.
- Мы придем, - подтвердила Катя, но когда именно не уточнила.
 
Я ждал ее весь вечер (даже не пошел к Паше Травкину), но она не пришла. 
Утром увидел ее на улице: бледная, непривлекательная, она шла в общежитие. Заметив меня, она смутилась, занервничала.  Во мне шевельнулась ревность: «Почему она так выглядит? Наверно, всю ночь где-нибудь пьянствовала».
- Куда ты в такую рань? - спросила она, остановившись.
- Пищу добывать. А ты откуда?
Ничего не говоря, она, как бездомная собака, на которую замахнулись палкой, сорвалась с места и скрылась в общежитии. «Дрянь! ****овала», - мысленно выругался я.
По дороге в столовую я предавался мрачным размышлениям: «Надо с нею завязывать. От нее одни несчастья. Интимная близость с нею чревата... Я могу пристраститься к ее телу, как наркоман к наркотику».

Люда

В начале октября я позвонил Люде и предложил ей встретиться.
- Ой, сейчас не могу, - вскрикнула она. - Заочники замучили. Позвони в среду. В среду моя нагрузка на заочном отделении заканчивается.
В среду вечером ко мне приходила Лера, в четверг - Катя с Сережей - я смог позвонить лишь в пятницу. Чтобы Люда не обиделась на меня «всерьез и надолго», я прибег к спасительной лжи:
- В среду и в четверг  у меня допоздна были занятия на заочном отделении, - сказал я. - А звонить тебе после девяти не рискнул.
Эта легенда не была плодом чистого вымысла. В эти дни я действительно принимал у студентов контрольные работы по лексикологии. Правда, возвращался домой я часов в пять вечера.
Сердце Люды смягчилось, и она выразила мне сочувствие. Мы договорились в воскресенье сходить в кино.

Мы встретились с нею недалеко от троллейбусной остановки «Тимирязева» и через парк пошли в кинотеатр «Россия».
 Вечер был теплым. На бездонном небе сияли звезды. В природе царила гармония, но у Люды было встревоженное выражение лица. Она призналась, что у нее неприятности. Птицын в грубой форме спросил у нее, почему она не проводила занятие у заочников. Она перепугалась: «Кто вам такое сказал?» Оказалось, что информацию ему дал заместитель декана - женщина импульсивная и взбалмошная (я ее знал).
- Я приходила на занятия, но студентов не было, я, как полагается, подождала пятнадцать минут, никто не пришел, и я ушла, - оправдывалась Люда.
- Почему вы не написали докладную в деканат? - напирал Птицын.  - Вы обязаны были поставить деканат в известность!
Ей нечего было сказать ему.
Меня стали мучить угрызения совести: ведь это я посоветовал ей не писать докладных на студентов.
- А ты, действительно, приходила? - спросил я.
- Да, но два раза занятие не состоялось.
          - Ну ничего страшного. В крайнем случае скажешь, что тебе хотелось самой навести в группе дисциплину.
 
Свет в зале погас, и герой боевика Брюс Ли стал беспощадно сокрушать своих врагов. Чтобы избежать изнасилования, юная девушка, сделала себе харакири.
- Не нравится мне этот фильм, - прошептала Люда.
  Бесконечные драки  и у меня вызывали отвращение.
- Если хочешь, давай уйдем, - предложил я, но она промолчала.
Еще минут пятнадцать мы смотрели фильм, но когда каратист-гигант  стал зверски избивать провинившихся охранников, она не выдержала:
- Больше не могу.
- Это фильм не для женщин с философским образованием, - пошутил я, вставая.
Мы вышли из зала. 
Гуляя по городу, мы по-прежнему держались на значительном расстоянии друг от друга. Я не хотел форсировать события, не хотел рисковать. Моя преждевременная активность могла ее насторожить. В тот вечер я поставил перед собой скромную цель - сообщить ей, что я женат и что наш брак с Ксюшей распадается.
- Одному, наверно, трудно жить в тридцать шесть лет или ты был женат? - она нервно засмеялась.
- Я и сейчас формально женат.
- Женат? - хихикнула она удивленно. - Дети есть? Один, два? Говори.
Мне не хватило мужества рассказать о своем первом браке. Я сразу перешел ко второму:
- Да, есть, сын, но с бывшей женой мы договорились, что  после развода она не будет предъявлять ко мне никаких претензий. Только я прошу тебя никому не говорить о характере моих отношений с нею: мы еще надеемся получить квартиру.
Она с пониманием отнеслась к моей просьбе.
- Конечно, не скажу, - пообещала она.
Моя исповедь не нанесла явного ущерба нашим отношениям. В ответ на мои признания, она рассказала о себе.
У нее были отец, младшая сестра и мачеха. Ее родная мать умерла от рака в возрасте сорока одного года. Через год отец женился на вдове, у которой было два сына. Семья у них была дружная. Младшая сестра и сводные братья теперь живут в других городах. Люда недавно вернулась под крышу родительского дома. С мачехой они ссорятся редко и ненадолго.
Она закончила школу в семьдесят седьмом году (следовательно, она на пять лет моложе меня). Скоро состоится встреча  одноклассников. Она помогает организаторам.
Возле двадцать третьей школы нам встретилась Ирина, приятельница Кати, крупная, круглолицая, грубая девица, лаборантка  ФОПа, которая шла под ручку с незнакомым мне фраером, одетым в кожаную куртку. Я понимал, что Ирина расскажет Кате, что видела меня с женщиной, но я не боялся разоблачения. «Как знать, - думал я. - Может быть, когда она узнает, что я встречаюсь с другой женщиной, она будет выше ценить меня».
Мы сели на скамейку, стоявшую во дворе двухэтажного дома под деревом.
-  Когда мы встретимся? - спросил я.
- Коль, звони через неделю, в субботу, после встречи с одноклассниками, - по-товарищески просто проговорила Люда.
«Не спешит встретиться со мною», - отметил я, задетый за живое. Мне сразу захотелось порвать с нею отношения, но я не позволил обиде взять над собою верх: «Все равно рано или поздно она захочет со мною встретиться, пусть даже от скуки. А я не упущу свой шанс».

Катя

Я ждал ее и Сережу, но они не появлялись, и у меня созрело решение самому сходить к ним будто бы для того, чтобы вернуть блюдце, в котором Катя приносила мне пирожное. В половине девятого я отправился на улицу посмотреть, есть свет в окне их комнаты, дома ли они. В дверях общежития я столкнулся с Катей. Мы поздоровались. Она прошла мимо.
- Подожди, - попросил я.
Она остановилась.
- Почему вы не приходите? - спросил я, принимая непринужденный вид.
- Некогда. Видишь,  я бегала в магазин за кефиром.
Ни бутылки с кефиром, ни сумки в ее руках не было. На ее лице отразилось внутреннее смятение.
- Ладно, завтра придем, - она сорвалась с места и скрылась в общежитии.
«Почему она такая взволнованная? - недоумевал я. «Может, она узнала о моей встрече с Людой и теперь страдает, - тешил я себя мыслью. - Может, она не в магазин ходила, а за общежитие, чтобы посмотреть, есть свет в моем окне. Может, она хотела прийти ко мне».
Я чувствовал, что рок несет меня навстречу гибели. «Конечно же, Катя, бесшабашная женщина с «длинным хвостом коротких связей», не принесет мне счастья. Ждут меня одни страдания», - думал я.

Вечером меня охватило чувство беспокойства: Катя обещала прийти, но ее планы за день могли измениться. «Если не придет, то я пойду к ней сам, - решил я. - Возьму блюдце и пойду».
Я был уверен, что как только она порвет со мной отношения, то я сразу выброшу ее из головы. Моя способность забывать отвергнувших меня женщин достойна восхищения. Вначале разрыв приводит меня в отчаяние, я мечусь как раненый зверь, но дня через три-четыре боль стихает, и о своих любовных перипетиях я вспоминаю как о забавном эпизоде. Но Катя избегала окончательной развязки. Она держала меня в состоянии неопределенности. Серьезных чувств ко мне она не испытывала - это мне было ясно. Что же заставляло ее поддерживать отношения со мной? У меня было две версии. Первая: она надеется, что я буду помогать ей и ее подругам сдавать экзамены и зачеты. Вторая: она увидела во мне мужчину, способного заменить отца Сереже, который ко мне привязался.
Я лежал на кровати с раскрытой книгой в руках, но мысль о возможном визите Кати мешала мне сосредоточиться на чтении. Мой слух был напряжен до предела, но из коридора время от времени доносились лишь шаги и голоса моих соседей. Вдруг возле моей комнаты раздался легкий шум. Я вскочил, бросил книгу на стол, открыл дверь и увидел Катю и Сережу. Видимо, в дверь стучал Сережа. Меня захлестнула радость.
- Заходите, заходите. Почему ты ко мне так долго не приходил? - обратился я к Сереже. - Я же без тебя скучал. Мне не с кем было путешествовать.
Он сердито молчал. Видимо, они приходили ко мне в тот вечер, когда я встречался с Людой.
Катя положила на стол кипу моих газет, которые она принесла с вахты, и протянула мне большую импортную конфету:
   - Угощайся, дядя Коля.
   Сережа сел ко мне на колени.
 - Садись с нами, - предложил я Кате. - Вместе отправимся в путешествие.
Мне хотелось обнимать, целовать ее, играть с прелестной грудью.
  - А нельзя ли без меня? - проговорила она. - Я хочу газеты почитать.
Без нее путешествие теряло для меня всякую прелесть.
- Ты можешь взять газеты с собою. Почитаешь в дороге, - предложил я.
Она согласилась и пересела к нам на кровать.
Космический корабль оторвался от Земли и направился к далеким звездам.
- Я вас люблю, - сказал я, - И тебя, Сережа (я поцеловал его щеку) и тебя, мама ( я поцеловал ее в губы).
Я не лукавил, не хитрил. В те минуты я действительно любил их обоих.
Сережа доверчиво прижался ко мне.
- Какой ты сегодня нежный, - сказала Катя и поцеловала меня в щеку.
  Во время путешествия мне пришлось изображать из себя разных персонажей, много двигаться - я утомился.
- Давай лучше я тебе  расскажу историю, - предложил я. 
Сережа согласился, и я приступил к рассказу.  Он слушал внимательно, а Катя зевала, прикрывая рот ладонью. Она отбросила газету:
- Не могу читать: тут одни кошмары. 
- Тебе скучно, но ты потерпи, - попросил я Катю.   
- Рассказывай дальше, - нетерпеливо требовал Сережа, реабилитируя меня в глазах своей матери.
Она убежала на кухню. Вернулась  минут через десять  с пол-литровой банкой гречневой каши в руке.
- Давай тарелку, - сказала она.
- Не надо, не хочу, - взмолился я. - Я уже поужинал.
- Съешь еще. Не понесу же я назад.
Она сама взяла стоявшую на подоконнике тарелку и перевернула над ней банку. От каши повалил пар.
- Сережа, тебе надо поесть, - строго сказала она. - Пойдем домой.
Он заупрямился.
- Пусть эту кашу ест, - я кивнул на стоявшую на столе тарелку.
Мое компромиссное решение  ее не устроило:
- Нет, ему надо с подсолнечным маслом.
- У меня есть, - не сдавался я. - Правда, оно староватое.
- А у нас домашнее!
Ее доводы на него не действовали, он ни в какую не хотел идти домой.
Катя вышла из себя и стала ругать сына. Ее крик разбудил во мне маститого педагога.
- Так нельзя, - возмутился он.
- Не говори такое при нем, - недовольно проговорила она.
  Ее лицо исказило злоба. Я стушевался:
- Извини, я не прав.
- Мы сходим домой, поедим и вернемся, - пообещала она.
Сережа сдался и побежал вперед. Закрывая дверь, Катя что-то шепнула мне, но я не разобрал ее слов. Когда я остался один, меня осенила догадка: она сказала, что сегодня они больше не придут. К сожалению, моя догадка подтвердилась.
Альпинисты обычно долго готовятся к восхождению, долго тренируются, долго изучают маршрут, а потом медленно карабкаются по каменистым тропам и взбираются на скалы. Мне же без всякой подготовки, без всякого напряжения  удалось покорить вершину за один вечер. Теперь же, когда тропинка была  проторена, она стала для меня недосягаемой. «Но стоит ли взбираться на нее еще раз? Стоит ли рисковать? – думал я. - Ведь есть шанс сорваться в пропасть. Думаю, не стоит. Напрасно я добиваюсь интимной близости с Катей. От нее исходит угроза моему покою, моей свободе, моей безопасности. Может, и не разумно резко разрывать с нею отношения, но вместе с тем не следует хранить ей верность, не следует ради нее жертвовать общением с другими женщинами. А то дошло до того, что я не приглашаю в гости Ольгу, опасаясь, что о ее визите узнает Катя».

Лера

За шкафами кабинета Лера призналась мне, что коммерсант сделал ей предложение.
- Но я замуж пока не хочу, - заверила она. – Я хочу быть свободной.
- Соглашайся. Нельзя упускать такой шанс, - посоветовал я.
Посоветовал – и пожалел. Давать советы - вредное и опасное занятие. Сам я тихо ненавидел Макарова, уговорившего  меня жениться на Ксюше. Точно так же и Лера, если последует моему совету, будет проклинать меня за свой неудачный брак, на который она, импульсивная, взбалмошная, в сущности, обречена.

Катя

Слова Кати: «Да лягу, лягу я к тебе в постель» - не выходили из моей головы. Они волновали меня, будоражили воображение. К сожалению, она не уточнила, где, когда, при каких обстоятельствах произойдет наше сближение. Я томился в ожидании, но она не приходила. Мое терпение кончилось, и я решил сам нанести ей визит. Я взял пресловутую тарелку, чтобы использовать ее в качестве пропуска, и отправился в соседнее крыло. 
Я зашел в темный блок и осторожно постучал в дверь. Она сразу открылась. Катя смотрела на меня с удивлением, но без смятения, которое у нее возникло во время моего прошлого посещения. Тарелка взметнулась вверх.
- Это твоя, - сказал я. - Ты приносила в ней торт.
- Заходи.
Я зашел в комнату. Сережа, сидя на полу, играл с длинным черным шнуром.
- Это не моя тарелка, - сказала она. - Я приносила торт в блюдце и сразу его забрала.
  Я поставил тарелку на стол и сел на предложенный стул. Ко мне подскочил Сережа: ему хотелось поиграть. Я встал. Он вцепился в мои руки и, как на турнике, сделал переворот вокруг своей оси. Его акробатический трюк привел меня в восхищение. Воодушевленный моей похвалой, малыш переворачивался снова и снова. Я боялся, что я сделаю что-нибудь не так, он упадет, ушибется, и тогда его мать навсегда лишит меня своей благосклонности.
Она сидела на кровати. Я подсел к ней, обнял за талию. «Пора приступать к решительным действиям», - подумал я. Я не верил в успех, но пришло время прояснить наши отношения.
- Можно я у тебя сегодня останусь, - шепнул я ей в ухо.
- Нет, сегодня не хочу, - сказала она твердо. - У тебя только одно на уме.
На ее лице появилось злое выражение. «Опять увиливает, - мрачно подумал я. - Почему? Зачем она морочит мне голову? То говорит, что ляжет в постель, то оскорбляется, когда я предлагаю провести ночь вместе».
- Ты только одним озабочен. У тебя только одно на уме. А я не хочу так, - продолжала она развивать свою мысль. - Для меня это не главное... Я дружу год, два и уже потом...
Меня возмутила ее откровенная ложь. Она отдалась мне в первый же вечер, когда мы были почти не знакомы, а теперь строила из себя женщину строгих правил.
Я был готов сквозь пальцы смотреть на ее былые интимные связи, но ее уклонение от близости со мною, которое свидетельствовало о ее равнодушии ко мне, возмущало меня до глубины души. У меня испортилось настроение, и я пересел на стул.
В глаза бросился лежавший на столе белый игрушечный пистолет, который я подарил Сереже, и в моей груди шевельнулась слабая радость: «Все-таки не выбросили».
Я посмотрел на книжную полку, чтобы выяснить, есть ли на ней подаренные мною книги. На полке стояло книг десять, преимущественно о воспитании. Подаренных мною книг среди них не было.
Катя внимательно наблюдала за мной. Мой интерес к ее скромной библиотеке ее смущал.
- Что мало книг? И не те? - спросила она с улыбкой.
- Не в этом дело, - грустно произнес я.
Мое поведение было непоследовательным. Несмотря на подавленность, я снова пересел к ней. Мои губы по привычке потянулись к ее губам, но ее голова повернулась в сторону, и я прикоснулся к ее мягкой щеке.
- Я чеснока наелась. От меня запах, - объяснила она свое нежелание целоваться.
- Это мне не мешает.  Мне нравится этот запах, - заверил я.
Я стал целовать ее в губы. Она затаила дыхание: видимо, мое заверение она расценила как шутку. «Может, она отказалась оставить меня на ночь потому, что стесняется запаха чеснока», - подумал я с надеждой.
Ко мне подошел Сережа со шнуром. Мы стали его перетягивать, как перетягивают канат. Мой противник напрягся и победил меня. Его глаза светились от восторга.
Я перевоплотился в коня, а Сережа - во всадника. Конь со всадником на спине стал бегать по комнате, время от времени  останавливаясь как вкопанный: меня одолевали мрачные мысли. «Надо уходить, - думал я. - Пора кончать эти бессмысленные отношения». Реплики Сережи, Кати проскакивали мимо ушей.
- Но, но, - кричал всадник, и я снова ненадолго оживлялся и возобновлял бег.
Я взял Сережу в руки и стал подбрасывать его вверх. Его легкое тельце взлетало к потолку. Малыш хохотал от страха и удовольствия.   
Мы отжимались с ним от пола.
- Почему ты становишься на кулаки? - спросила у меня Катя.
- По привычке.
- Откуда у тебя такая привычка?
- Когда-то занимался карате.
-Так ты сумеешь за себя постоять? - спросила она.
- В критической ситуации смогу, но на рожон, конечно, не лезу.
- Ну это понятно... Вот и занимался бы карате, вместо того, чтобы книги читать.
- Зачем? Что мне это даст? Не вижу смысла.
«Я не устраиваю ее как личность, как мужчина, и она постоянно придумывает, к чему бы придраться», - думал я. 
Сережа снова уселся мне на плечи, и «конь» пошел по кругу. Катя встала. Я подошел к ней. Наши губы встретились. Тельце Сережи нервно дернулось, но он ничего не сказал.
Время шло, но Катя меня не прогоняла. «Если я не уйду сейчас, то, пожалуй, она меня оставит у себя на ночь», - подумал я. Мы сидели рядом на кровати. Моя рука проникла под ее свитер и гладила нежную кожу спины.
- Давай я сделаю тебе массаж, - предложил я. - Я не профессионал, но массаж я сделаю с любовью. Тебе понравится».
Она улыбнулась:
- Не надо.
«Надо бежать, - думал я. - Если я останусь сейчас, то останусь навсегда. Я быстро привыкаю к женщинам. А она не принесет мне счастья. Мы разные люди. Мы из разных миров. Она совершенно ко мне равнодушна».
- Я уйду, - проговорил я. - Сейчас уйду навсегда.
- Ты уже в третий раз уходишь, - в ее тоне послышалась насмешка, ирония.
- Да, но в прошлый раз ты  пришла ко мне первая, - проговорил я с раздражением. - Если бы ты не пришла, я бы уже и думать о тебе перестал. Ты же знаешь: я легко забываю женщин.
- Я не держу.
- Сейчас. Досчитаю до десяти - и уйду. 
Она усмехнулась.
Я стал считать: раз, два. Паузы между словами становились все больше и больше: мне хотелось остаться.
Ко мне подбежал Сережа со шнуром:
- Держи.
Я сбился со счета.
Левая рука Сережи держала шнур, а правая - за веревочку, прикрепленную к книжной полке. Мне кажется, что я совсем не двигался, но Сережа вдруг упал на пол.
- Мама, - пожаловался он. - Дядя Коля потянул.
- Ты сам упал. Не выдумывай, - побранила его Катя.
Я перепугался:
- Неужели потянул? Я не хотел. Извини, Сережа.
Его прощение было искренним.
- Считай сама, - предложил я Кате. - Досчитаешь до десяти, и я уйду.
- Не говори чепухи, - сказала она, изменившись в лице.
- Ну хорошо, я буду считать сам.
Я считал вслух, досчитал до десяти, встал и пошел к выходу. Во мне снова произошло раздвоение личности. Завязалась борьба между рассудком и чувствами.  Рассудок толкал меня к выходу, а чувства не пускали.   
- Дядя Коля уходит навсегда, - сказала она Сереже раздраженно. - Он хотел твою маму, - в ее тоне зазвучала нотка обиды.
Ее слова меня не только не покоробили, но даже обрадовали. «Неужели мой уход задевает ее за живое?» - думал я. Но к  радости примешивалось  горе.
- Да, я ухожу, - подтвердил я. 
Чтобы сделать ей больно, я намекнул ей, что больше не стоит  приводить ко мне сына.
Сережа был расстроен, у него был обиженный вид, но он молчал. 
- Возьми тарелку, - сказала Катя.
Я нехотя взял. Как мне хотелось услышать: «Хватит тебе, не глупи, оставайся». Но она молчала. Ее лицо было мрачным.
Возле двери я остановился. У нее еще был шанс остановить меня, но она ничего не сказала.

Люда

До прихода Люды оставалось два с половиной часа. В комнате был беспорядок. Надо было заняться уборкой, а у меня не было  вдохновения, энергии. С моей психикой что-то произошло. Сломался какой-то стержень. Не было твердости, напористости, хватки.  Мне не хотелось ее «брать». «А может, это проявление трусости, недостойной настоящего мужчины? – рассуждал я. - Надо все сделать для победы. Что говорят экстрасенсы и психологи? Если внушишь себе, что ты супермен, то ты и вправду станешь суперменом. Итак, я даю себе установку: «Мобилизуйся. Ты мастер. Ты гений секса».
   Кроме бутылки вина, у меня было  две бутылки лимонада, четыре лакомки, четыре яблока, сладости (конфеты, щербет). «Неужели устоит против такого изобилия?», - подумал я.   
В три часа я начал готовиться к визиту Люды. Вскоре заблестел пол, стол, на столе засияли блюдца и чашки, взятые мною из нового сервиза, который  хранился в картонном ящике в шкафу. 
Во время уборки произошел случай, который потряс мое воображение.
Вернувшись из кухни, я стал снимать с себя домашнюю одежду. Когда майка закрыла глаза, я машинально сделал шаг к столу. Моя ступня наступила на что-то мягкое. «Что это?» - мелькнуло в моей голове. На полу лежала большая серая мышь. «Откуда она здесь? - изумился я,  -  на середине комнаты... Как она сюда попала? Может, вылетела из одежды (меня передернуло от отвращения). Но сейчас я, кажется, не доставал одежду. Это какая-то фантасмагория!».
Когда веник толкнул мышь в совок, ее ножки задергались, она попыталась встать, но не смогла.
«Я не хотел ее убивать.  Почему она позволила наступить на себя?  Почему не убежала?»  - недоумевал я.   
«Возможно, раздавленная мышка  в контексте моего сегодняшнего свидания является символом катастрофы, - размышлял я. - Но чьей?   Ксюшиной? (с нею я окончательно рву отношения). Людиной? (у нее есть шанс утратить девственность). Моей? (я могу заразиться СПИДОМ). Или  нашей общей?
Размышляя о зыбкости мира, я отправился на кухню. Мышь с совка скатилась в мусорное ведро и снова задрыгала ногами. Возвращаясь в свою комнату, я встретил соседку Нину Григорьевну, простодушную широкоплечую женщину с грубым лицом, с копной  соломенных волос на голове, и, переполненный эмоциями, рассказал ей загадочную историю с мышью. Но Нина Григорьевна, работавшая поваром в детском саду, была взволнована не символической, а сугубо прагматической стороной происшествия. 
-Наверно, у вас щели есть, куда залазят мыши, - предположила  она.-  Мы-то все щели заделали. Вы тоже заделайте.
Ее взгляд сначала устремился на мою дверь, а потом на свою. Ее лицо выражало опасение, что мыши из моей комнаты начнут перескакивать в ее жилище.
- Да, щели есть, - признал я. - И раньше ко мне прибегали мыши. Я даже мышеловку ставил. Но ни одной мыши поймать не удалось. А вот сейчас задавил без мышеловки. Сам не  ведал, что творил.
- Поставьте мышеловку, - настаивала соседка.
Ее решительно не волновал ни символический, ни этический аспект всей этой истории.
Минут через пятнадцать, когда я снова шел из кухни в комнату, маленькая, хрупкая Вика, христианка, спросила у меня:
  - Ты мышь задавил?
- Да, - признался я. - Задавил. Но я не хотел. Это совершенно фантастическая история.
Я рассказал ей, как произошла мышиная трагедия.
- Не переживай, - успокоила Вика. - Бог простит.
- Простит, думаешь?
Вика заверила меня, что у Бога нет  оснований  наказывать меня за то, что я лишил жизни одной из его тварей. «Действительно, - подумал я, - в моем поступке нет состава преступления. Это несчастный случай».
- Наверно, эта мышь была отравлена. Поэтому ты и задавил ее. Если бы она была здорова, то она не дала бы наступить  на себя. Отравленные мыши могут иногда выскочить на середину комнаты.
Версия Вики показалась мне убедительной. «Конечно, мышь была отравленной. Я лишь избавил ее от бессмысленных  страданий. Никакой символики в этой истории нет, - решил я. - Нельзя становится суеверным. Суеверие ограничивает свободу личности».
Помывшись в душе, я включил фен. Горячая струя воздуха взбила волосы, и на голове у меня появилась пышная шевелюра. Я все делал быстро, но не успевал. Люда должна была подойти к общежитию к пяти. Часы уже показывали без пяти пять, а я все еще гладил рубашку. 
В пять я выскочил на улицу. Ждать пришлось недолго, минуты две. В сумраке ко мне приближалось красное пальто и черный берет. Я сразу узнал Люду.
- Ты пунктуальна, - сказал я. - Молодец.
Я считал, что всегда надо замечать в женщине достоинства и поощрять их похвалой.
- Да нет, что ты, я же опоздала, - она посмотрела на часы и добавила:
- На пять минут.
- А на моих ровно пять, - сказал я, проявляя джентльменское рвение.
- Твои немного отстают, - настаивала она, не желая получать незаслуженный комплимент.
  Чтобы попасть в мою комнату, нам нужно было пересечь опасную зону. Меня охватило волнение. Я думал, что моя спутница тоже волнуется, но, проходя по коридору, она довольно громко спросила:
- А это зубной кабинет? Ты о нем говорил?
- Да, - подтвердил я.
Создалось впечатление, будто Люда пришла не ко мне в гости, а  на экскурсию в общежитие.
К счастью, в коридоре не было ни души. Когда мы зашли в секцию, она сказала шепотом:
  - Туфли Вики стоят. Меня бросает в дрожь.
Я знал, что Люда работала с моей соседкой на одной кафедре.
Я повесил пальто гостьи в переполненный одеждой шкаф, а свое - на гвоздь за шкаф.
- У тебя есть зеркало? - спросила она.
- Только в умывальнике.
  Я думал, что, опасаясь встретить Вику, она не пойдет в умывальник, но желание быть красивой и опрятной оказалось сильнее страха компрометации.
- Я все-таки схожу, - сказала она.
Минут через пять она вернулась причесанной и припомаженной.
- Можно не разуваться? - спросила она.
Опасаясь, что сапоги могут помешать нашему общению, я настоял на том, чтобы она надела Ксюшины тапки, которые в последнее время я носил сам.
Она села на кровать.  Я внимательно посмотрел на нее, чтобы определить, с кем я буду иметь дело. Стройная, в сильно декольтированной розовой кофточке, с хорошо развитой грудью, с нежной белой кожей, она нравилась мне.  В душе моей проскочила искорка радости: «С этой женщиной мне будет интересно повозиться».
Закипел чайник. На столе появилась бутылка портвейна и закуска.
- На столе налито, - строго сказала Люда, заметив небольшую лужицу. - Сотри. 
  Ее категоричный тон меня немного покоробил.
Столовая тряпка осталась на кухне. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимание соседей, я решил не ходить за нею. Я достал  из шкафа старое полотенце и сказал:
- Это чистая тряпка.
- Смешно смотреть на то, как живут одинокие мужчины, - сказала Люда.
Я вытащил из-под стола картонную коробку с грампластинками.
- У тебя много пластинок, -  уважительно проговорила она.
- Что поставить?
- Не знаю. Что у тебя есть?
- Что ты любишь?
- «Биттлз» или «Ролинг Стоунз»
- «Битлов» у меня нет, но есть Пол Маккартни. Поставить?
- Да.
Зазвучала музыка, создавая лирический фон.
- Другого не достал, - сказал я, показывая на бутылку портвейна.
- Это хорошее вино. Таджикский портвейн. У меня с ним связаны приятные воспоминания. Я возила его в Москву на банкет, когда обмывали защиту.
- Я боялся, что не понравится.
- По нашим временам любое вино - редкость.
Я, конечно, не стал рассказывать, что портвейн я выменял на водку.
- Первый тост я предлагаю за тебя.
Она улыбнулась:
- Ну ладно, буду пить за себя.
Мы выпили рюмки до дна. Я не закусывал: у меня не было аппетита. Вино ударило в голову, и меня потянуло на откровения.
- Мои политические прогнозы всегда сбываются, - говорил я с воодушевлением. -  Еще три года назад я предсказал антикоммунистическую диктатуру.  И теперь мой прогноз начинает сбываться. Ельцин запретил КПСС. А что это, если не элемент диктатуры?   
- Знаешь, Коля, это ведь ограничение свободы. Не забывай, я сама была коммунистом. И вступала в партию по убеждениям. Папа мой - убежденный социалист. Спорить с ним невозможно. А таких миллионы.
-  Их никто не станет трогать.  Ты не думай, что я сторонник диктатуры.   Мой идеал - свободное общество. Но   я  убежден, что без диктатуры не обойтись. Трудности, дефицит, голод... Тут уж не до идеалов.
Я заметил, что моей собеседнице тема политики не по душе: она морщилась, молчала.
- Все, все, заканчиваю, - проговорил я, - Поговорим о чем-нибудь  другом. 
  Она улыбнулась:
  - Правда, лучше о чем-нибудь другом.
  Мы заговорили о вузах.
  - Ты наш институт закончил? Тебе он много дал? – спросила она.
  - Наш. Честно говоря, ничего не дал. Если я что-нибудь знаю, то только потому, что сам читал. Ни один преподаватель меня ничему не научил.
  - Да, у вас уровень не тот. А мне университет много дал. У нас было много умных преподавателей, много толковых ребят. У нас был чудный куратор. А сблизились мы с ним вот за этим... - Люда показала на стакан с вином.
- Вы с ним пили? - удивился я.
- Да.
После небольшой паузы она добавила:
- Правда, по-настоящему мы сблизились с ним только на старших курсах. Мы приходили к нему...
- И он угощал вас вином?
- Мы и сами приносили. 
Я подумал, что их куратор был холостым мужчиной, которому приятно было проводить время с девушками, но я ошибся.
- Мы проводили время в кругу его семьи. Было интересно, - сказала  она.
Она с гордостью рассказала о студенческом театре, который функционировал в их университете.
- Ты говоришь, что тебе было интересно жить. А чем ты занималась? Тоже играла в вашем театре?
- Нет, я любила заниматься общественной работой.
- И что ты делала?
- Подводила итоги.
- Какие итоги?
- Соцсоревнования. Мы собирались, сопоставляли показатели и решали, какой группе присвоить первое место. Распределяли места. 
- И тебе нравилось этим заниматься? - спросил я, шокированный ее откровениями.  - Это же казенщина.
-  Мне нравится быть на людях.
«Да, - подумал я с удивлением, - все-таки были такие люди, которые находили удовлетворение в этой деятельности».
- В Московском университете было хуже, - продолжала она. - Там коллектива не было. Преподаватели неинтересные. Но с руководителем мне повезло.
Она рассказала историю отношений с ним. Впервые она увидела его семь лет назад в Везельске, куда он приезжал с лекциями. На нее он не произвел впечатления, но она пришла к нему с визитом. Во время их первой встречи речь об аспирантуре не заходила: она собиралась поступать в институт философии, а он работал в университете. Но судьба распорядилась иначе. По ошибке Люде пришло направление в Московский университет. Она попала к неинтересному руководителю, который писал о социалистических ценностях. Она попросила старого знакомого взять ее к себе. Сначала он отказался: у него был полный набор аспирантов, но зимой, когда одна его ученица закончила аспирантуру, «вопрос решился положительно». Ее новый руководитель (его имя я не запомнил, назову его Петром Сергеевичем) оказался очень требовательным. Уже после того, как она обсудилась на кафедре, он заставил ее переписать диссертацию заново.
- Представляю, каково было тебе, что ты пережила, - посочувствовал я.
- Да, - вздохнув, согласилась она.
- А на банкете после защиты он сказал: «Люда, можно я вас поцелую». Я ему: «Да что вы, Петр Сергеевич». А он: «Так при всех же».
- Ну и как, поцеловал? - поинтересовался я.
- Не скажу.
«Значит, поцеловал, - подумал я. - Если бы не поцеловал, то сказала бы. Да и грех было отказать ему в таком пустяке. Другие руководители требуют интимной близости».
Разговаривая, мы пили портвейн. Я выпил четыре  рюмки до дна, а  Люда растягивала вторую.
-А сколько ему лет? - спросил я.
- Пятьдесят пять.
- Еще не старый, - отметил я, не испытывая, впрочем, никакой ревности.
- Но выглядел он старше.
- Ты знаешь, что мне тридцать шесть. А на сколько я выгляжу? 
- Мне вообще кажется, что тебе тридцать два.
Комплимент пришелся мне по душе.
  - В молодые годы мне давали больше, чем мне было на самом деле, - сказал я. - Когда-то за одним столом в ресторане со мной оказались пожилые мужчины. Они дали мне двадцать шесть лет, хотя мне в то время было только двадцать.
Она сообщила мне по большому секрету, что собирается подработать в строительном техникуме, где преподавателям платят более тысячи рублей в месяц.
-Только ты никому не говори. А то все туда побегут.
Я обещал хранить информацию в строжайшей тайне.
- Даже под пыткой не выдам, - заверил я.
- А то ведь невозможно жить, - жаловалась она. - Чистыми получается двести девяносто рублей.
- Да, жить невозможно, - подтвердил я.
- А мне сейчас, например, надо отцу подарок купить. У него день рождения.
Пока мы пили чай, я два раза ходил в туалет, она - ни разу. «А вдруг она стесняется, - подумал я. - Каково ей приходится, если терпит. До разговоров ли ей?»
Вино и общение почти полностью меня раскрепостили.
- Люда, туалет напротив. Ты не стесняйся, - сказал я, отбросив условности.
- Я жила в общежитии, знаю, - ответила она строго. - Спасибо.
Через некоторое время она вышла из комнаты. Вернувшись, она  заявила, что ей пора уходить.
- Но ведь еще рано, - проговорил я огорченно. - Только семь часов.
- Мне надо идти, - повторила она безапелляционным тоном.
         Такой поворот событий был для меня неожиданным.
          - Посиди еще немного, - попросил я. - Я же тебя провожу. Мы только два часа общаемся.
Моя рука легла на ее руку и нежно сжала ее.
- Можно я тебя поцелую, - шепотом спросил я.
- Нет, - на лице ее мелькнула таинственная улыбка.
«Что означает эта улыбка?» - подумал я.
Мой опыт - «сын ошибок трудных» - говорил мне, что никогда не следует верить словам женщины. Даже если она говорит «нет», все равно следует испытать искренность ее слов действием. Если оттолкнет, отскочит, нагрубит - значит, говорила правду. Если же ее протест будет нерешительным, значит, лукавила, отдавала дань этикету.
Моя голова легла ей на грудь. Она не оттолкнула! Меня захлестнуло чувство нежности и восторга. Мои руки обвили ее стан. Сознание перестало контролировать поведение, включились инстинкты. По всему телу разлилась нега. Я истосковался по женщине, по нежности, по сексуально-духовному контакту.
Мои губы осторожно прикасались к ее груди, нежной шее. Ее тело затрепетало. Дыхание участилось. Я стал действовать смелее, решительнее. Наши губы слились в страстном поцелуе. Внезапно ее язык проник в мой рот. Ее руки обхватили меня. «Наверно, тоже истосковалась по мужчине», - мелькнуло у меня в голове.
Никогда я не встречал такой легко возбудимой женщины. Стоило мне прикоснуться губами к ее шее, уху, как сильная дрожь пробегала по ее телу.
Я обнажил ее грудь - большую и упругую, и стал ее жадно целовать. Мой язык вращался вокруг сосков, теребил их. Она застонала, а затем стала громко вскрикивать:
- Мама, мама, мамочка!
Упоминание о мамочке в такой ситуации меня немного покоробило. Я бы предпочел, чтобы она произносила мое имя.
Моя левая рука проникла под платье, под колготки, и палец прикоснулся к  влагалищу.
Мои губы впивались то в соски, то в губы. Никогда в жизни я еще не был таким страстным, никогда я не испытывал такого наслаждения от поцелуев, от ласк. Ксюша упрекала меня в том, что я  «не такой», что я не способен довести ее до оргазма.  Но ведь она сама ужасная партнерша. Ее ласкаешь, целуешь - она лежит неподвижно, словно неодушевленный предмет, когда же проникнешь в нее, из ее горла исторгается грубый, хриплый, звериный рык, который убивает всякое желание. Крик Люды, наоборот, действовал на меня возбуждающе. Как сладок был ее язык, ее губы! Я пил, пил ее и никак не мог утолить жажду. Я обнажил пенис. На этот раз он был большим - мне не было стыдно за него. Он воткнулся в сосок.
- Не надо, не хочу этого, - говорила она. - Ты понимаешь?
Я понимал, но у меня не было сил оторваться от нее.  Мое тело слилось с ее роскошным телом. Я снова и снова впивался в ее рот, сосал ее язык, и она отвечала на мои поцелуи. Ее лицо было прекрасным. В эти мгновения оно было похожим на лицо Тони. Как я люблю женщин в эти минуты!
Объятия, ласки, поцелуи продолжались не менее часа. Мне хотелось идти дальше.
- Давай ляжем на кровать, - шептал я.
- Нет, ты же знаешь, я этого не хочу.
- Мы не будем делать этого, если ты не хочешь. Мы просто полежим. Я хочу тебя обнять. Я хочу чувствовать тебя всю.
Она долго не соглашалась, но мне удалось уговорить ее.
- Сними кофту, - просил я.
- Нет, нет!
- А то изомнем.
Она сняла розовую кофточку и осталась в рубашке и юбке.
- Давай и юбку снимем, - предложил я, - она может измяться.
Она отказалась. С  боем приходилось брать каждый элемент одежды.
Она легла на кровать в юбке. Я продолжал неутомимо действовать, и вскоре  бюстгальтер и рубашка сползли ей на пояс, а вся моя одежда оказалась возле спинки кровати.
Я безумно любил ее в эти минуты. «Это моя третья жена», - думал я.
Мои руки обвили ее великолепное, чувствительное тело. Я неутомимо, жадно целовал ее грудь, мочки ушей, сосал ее сладкий язык. Она извивалась как змея.
- Мама, мамочка, - кричала она. - Не могу. Соседи услышат.
-Пусть, не обращай внимания, - успокоил я.
- Не забывай, там Вика.
Я пытался снять с нее трусики, но она не позволяла.
-Ты, кажется, порвал мне колготки, - вскрикнула она. - Дырку сделал.
-Не может быть! - проговорил я испуганно.
Я знал, что колготки - большой дефицит.
  Я осторожно развел ее ноги: дырки нигде не было. Я сказал об этом Люде.
- Это хорошо, - сказала она, успокаиваясь.
Надежда соединиться с нею угасала. Пенис скользил по  ее груди.  Мне хотелось кончить в сосок. Она, по-видимому, догадалась.
- Ты же понимаешь, я этого не хочу, - твердила она.
Я понимал, что ей стыдно отдаться мужчине в первый же вечер. Мне не хотелось ставить ее в неловкое положение, поэтому я медлил.
- А у тебя много женщин было? - спросила она ревниво.
- Не очень, - ответил я. - А у тебя - мужчин?
- Не скажу.
- Ладно, не говори. Лучше не знать.
Она села, свесив ноги с кровати. Я обнял ее сзади. Мне не хотелось ее отпускать. Меня по-прежнему томило сильное желание. Пенис упирался в ее спину. «А была не была, - решил я. Мощная струя ударила ей в спину.
Она стала одеваться.
- Что это на бюстгальтере? - спросила она строго.
Мне было немного совестно.
- Это я не сдержался, - проговорил я виновато. - Только куда все делось?
- Все в бюстгальтере, - сообщила она.
Полотенце проехалось по ее спине, но она и так была чистой.
Мы встали, оделись. В бутылке оставалось еще треть. Мне захотелось обмыть свой скромный успех. Люда от вина отказалась. Я один допил вино и захмелел.
- Вы, мужчины, совсем не так все воспринимаете, чем мы, женщины, - сказала она.
- Мне кажется, что ты неправильно интерпретируешь мое поведение, - возразил я. - Ты думаешь, что у меня было лишь низкое желание. Нет, у меня душа открылась.
Я не врал. Весь вечер мою грудь переполняла нежность. Я не стал говорить Люде о своей влюбленности, опасаясь, что она начнет ломаться, финтить, как это делают многие женщины, когда им неожиданно признаются в любви.
Я пил вино и ел щербет.
- Мне вредно много есть, - сказал я. - Я же сбрасываю вес.
-Зачем, у тебя же нет лишнего.
- Нет, но может быть.  Вот ты действительно сложена идеальна. Ты совершенна. Честно скажу, я еще в жизни не видел такой красивого женского тела, такой великолепной фигуры. Сохраняй такой вес, как у тебя сейчас.
- Это я сейчас поправилась, а после защиты я исхудала, - проговорила она, польщенная моим комплиментом (совершенно искренним).
Мы шли рядом. Я не решился взять ее под руку. Сырой, теплый ветер дул в лицо. Меня развезло. Я много и вдохновенно говорил об этике, эстетике, о прагматизме (философском учении), о книге Дейла  Карнеги.
Люда была сдержанной, молчаливой.
- Когда мы встретимся? - спросил я, когда мы расставались возле ее дома.
- Завтра я иду к подруге на день рождения. Позвони после завтра. А вообще я люблю сидеть дома. Я домашний человек. 
- И все же я надеюсь, что мы будем с тобой встречаться. Пусть не каждый день, но хотя бы два-три раза в неделю.
-Ты звони послезавтра. Договоримся.
Когда берет и пальто скрылись за углом, я отправился в обратный путь. Я шел  медленно. В груди моей бурлила радость. «Да, - думал я, - мои потенциальные возможности покорять женщин не меньше, чем у Лешки Вернадского, не меньше, чем у Митича».
Пьяному и море по колено, но моя приверженность к истине вскоре взяла верх над пустыми фантазиями. «Нет, - поправился я. - Митич все-таки донжуанистее меня». Впрочем, это соображение не испортило мне радость: с Митичем мне нечего и некого делить - у каждого из нас своя паства, свой цветник.
Мне очень захотелось купить дорогой, модный, красивый костюм. Моя примитивная одежда не выражала моей внутренней сущности.
На следующий день меня охватила тревога. В чем ее причина - я сам точно не знал. В голове был  сумбур. Вдруг у Люды есть любовник? Такая страстная женщина не может не иметь любовника.   
Мне было жаль и Люду, и Ксюшу.
Я понимал, что не следует звонить ей слишком рано, лучше позвонить после восьми вечера. «Она должна помучиться, потомиться, - думал я. - Ожидание лишь подогреет ее интерес ко мне». Но мне не терпелось увидеть ее, мне хотелось пригласить ее к себе в гости - я позвонил во втором часу дня.
Трубку взяла сама Люда.
- Сходила на толкучку? - спросил я.
- Да, сходила, - произнесла она своим высоким эмоциональным, напоминающим звучание скрипки голосом. - Мы с мамой купили папе зонтик - в складчину. Советский зонтик. Днепропетровского производства. Стоит двести рублей. Я в шоке.
- Почему?
- Попадались кое-какие вещи, которые мне понравились. Знаешь, сколько они стоят? Тысячу - тысячу пятьсот рублей. Например, китайская кофточка стоит тысячу пятьсот.
- Да, это нам не по карману. Мы сейчас нищие, - грустно проговорил я. 
- Я просто подавлена. Ничего невозможно купить.
Меня пронзила жалость к ней. Мне хотелось подарить ей китайскую кофточку, но мои материальные возможности были крайне ограничены. Я попытался оказать ей моральную поддержку.
- Не отчаивайся. Переживем. Придется потерпеть год-другой. Кажется, что два года - это вечность, но они пролетят не заметишь как, -  проговорил я. - Надо думать о приятном. В декабре нам повысят зарплату, по радио передавали.
Моя утешительная речь не произвела на нее впечатления.
- Да, но при этом отпустят цены, - проговорила она раздраженным тоном.
- Что ты делаешь сегодня вечером?
- Ой, Коля, я занята, - воскликнула она. - У меня завтра лекция. Я буду к ней готовиться. И вообще, я же говорила, что я человек домашний. Часто встречаться не могу. А вчера я была у Лены.
- Я не говорю: каждый день. Но можно встречаться почаще.
- Нет. Да и зачем?
- Как зачем? - обиделся я. - Ты что, расцениваешь нашу встречу как эпизод?
- А ты как?
- Для меня это было что-то очень важное, что-то очень серьезное.
- Честно говоря, для меня тоже. Но я не могу.
- Но почему? - спросил я, приходя в отчаяние.
- А ты не догадываешься?
- У меня есть предположение, но я боюсь, что я ошибаюсь. Я хотел бы, чтобы ты выразила свои соображения в открытой форме.
- Сейчас по телефону не могу. 
Я понимал, что она не хочет обсуждать наши отношения при свидетелях: из трубки доносились посторонние голоса.
- Встретимся, я тебе скажу прямо. Несмотря ни на что, я очень редко позволяю себе такие вещи...
Какие «вещи» она имела в виду? Визиты к мужчинам? Редко, но все-таки позволяет...
Я понимал, что ее не устраивает роль любовницы. Ей давно пора выходить замуж, а я женат. Я говорил ей, что собираюсь развестись, но вряд ли она поверила мне. Действительно, разве можно верить мужчине, который пытается соблазнить женщину?
Ее прагматизм задел меня за живое. Мне, как и любому мужчине, хотелось, чтобы женщина сдалась мне без всяких условий. Когда  от меня требуют изысканных манер, модной одежды или героических поступков (например, жениться), мое самолюбие начинает страдать. «Значит, не любит», - думаю я.
- Можешь не говорить, - проговорил я обиженно. - Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. У тебя сложилось неверное представление обо мне.
Мне хотелось резко бросить трубку и убежать.
- Ну что ж, до свиданья, - голос мой дрогнул.
- До свидания, - ее голос был полон внутренней правоты и чувства собственного достоинства.
Я вернулся в комнату. Энергия иссякла. Мое тело безжизненно упало на кровать: жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. «Я уже не юноша. Найду ли я свою единственную женщину? - думал я. - Может, попробовать жить с Ксюшей? Раз нет любимой и любящей женщины, нужно жить с той, которая есть».
Я уже был готов отказаться от развода, но в памяти всплыл разговор с женой о занятиях по культуре речи. Я сказал, что для публичных выступлений предлагаю студентам темы по экономике и политике. «Зачем ты с девочками о политике говоришь? Это им неинтересно, - проговорила она. - Их только чуйства интересуют». (Она умышленно исказила слово). Эта фраза меня и тогда еще насторожила: слишком много личного чувствовалось в ней, а сейчас, располагая большей информацией, я не сомневался в том, что в то время она была влюблена в ничтожного Ройтмана, и ее, как и студенток, интересовали только чувства. «Нет, надо разводиться с нею - и как можно скорее», - решил я.
   
Студентка

Когда я  принимал зачет у заочников по анализу художественного текста, меня  потряс облик довольно юной студентки Прохоровой. Все в ней было прекрасно: и нежная кожа, и русые волосы, стянутые на затылке шпилькой, и ровные белые зубы, и тонкий, гибкий стан, и особенно серые глаза, излучающие какой-то дивный свет - свет доброты, нравственности. Ее приятный мягкий голос ласкал слух, но мое сердце сжималось от боли. «Мне бы такую женщину, такую жену - чистую, нежную, красивую, - думал я. - Я бы никогда ей не изменял. Я бы любил ее. Но это невозможно. Мне недоступно обычное человеческое счастье».
- Вы откуда сами? - спросил я, когда она закончила отвечать.
Она назвала деревню отдаленного района. «Есть, есть женщины в русских селениях - красивые, статные, умные, - подумал я. - Жаль только, что они достаются другим, а не мне».
После зачета меня захлестнула тоска по идеалу.

Лера

Я зашел в кабинет литературы и сел за стол. Рядом со мною неожиданно села Лера. 
Темное классическое платье прикрывало ее пышное тело. На шее у нее висела золотая ... нет, не цепочка, а настоящая цепь. «Наверно, подарок жениха, - мелькнуло у меня в голове. - Кажется, нашу подружку пытаются заковать в золотые брачные цепи».
- Как живете, Николай Сергеевич? - спросила она.
- Сносно, - ответил я. - Только погода отвратительная. Жизненный тонус ни к черту. А ты как?
- Приезжает свекровь, - как бы между прочим, проговорила она.
- Так ты все-таки вышла замуж! - воскликнул я.
- Выхожу, - уточнила она.
Меня удивил равнодушный тон, которым она сообщала о решающем событии в жизни любой женщины.
- Правильно поступаешь, - сказал я. 
- Не хочется, но надо, - с фатальной обреченностью проговорила она.
- Что значит «не хочется»? - возмутился я. - Этот шанс надо использовать. Жаль только, что для нас с Игорем ты потеряна.
- Почему? Я буду жить так, как хочу. Хотя верность мужу я постараюсь хранить.
- Теперь с тобой не пообщаешься, - гнул я свою линию.
- Почему? - возмутилась она.
- Брак похож на ад: «оставь надежду всяк сюда входящий». Может, ты и захочешь с нами встретиться, да муж не отпустит. А если убежишь, так он тебе такую сцену устроит, что пропадет всякая охота общаться со старыми друзьями.
- Да, это так, - она вынуждена была признать мою правоту.  - Я хотела встретиться с Мариной Луневой, а он говорит: «Почему одна? Давай провожу».
- Вот видишь!
- А как ты живешь?  Наверно, есть женщины. Встречаешься с кем-нибудь? - спросила она.
- Нет, у меня сейчас другое настроение. У меня тоска по идеалу.
- Понятно. Есть тип людей, которые всегда одиноки, - сказала она доверительным, проникновенным тоном. - Рядом с ними всегда одиночество. Ты называешь это тоской по идеалу.
После занятий я снова нашел Леру в кабинете. Мы вместе пошли в столовую.
Когда мы сели за стол,  она сказала:
- Я чувствую себя виноватой перед твоей женой, - проговорила она.
- Почему? - удивился я.
- Я ни разу ей не написала.
- Так она первой должна была тебе написать. Ведь это она уехала, а не ты.
- Все равно чувствую.
- Я и то не чувствую, - сказал я, догадавшись, что в действительности чувство вины вызывает у нее воспоминание о нашем приключении.
- Это ваши проблемы, - сказала она строгим тоном. - Я в ваши отношения не лезу.
- Расскажи лучше о муже, - попросил я. - Я почти ничего не знаю о нем.
- Давай сразу договоримся, - раздраженно проговорила она, - не будем говорить о моем муже. Я не хочу обсуждать с коллегами свою личную жизнь.
Меня задела ее резкость:
- Я говорю о том, что мне интересно.
- Я тоже предпочитаю говорить о том, что мне интересно. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Меня удивил ее выпад. Обычно женщины с удовольствием говорят о предстоящем замужестве. Лера, напротив, избегала этой темы. Значит, она стыдилась будущего мужа. 
  У нее было «окно». Я предложил пойти ко мне попить чаю.
Она согласилась, но после небольшой паузы добавила:
-  Ведь ты приставать начнешь. Начнешь? - она повысила голос.
Внезапно мои намерения изменились. Я не хотел оставаться с Лерой наедине. Инстинкт бросил бы меня в ее объятия, а у меня назрел катарсис: моя душа тосковала по идеалу.
- Пожалуй, не сдержусь, - сказал я. - Ты такая красивая... Могу ль на красоту взирать без умиления!
- Знаю я тебя. Бабник, - проговорила она осуждающим тоном.
-  Не бабник, а эстет, - уточник я. 
Домой я ушел один.

  Катя

В первый раз за последние две недели я увидел Катю, правда, издалека. Я брел по аллее, а она навстречу шла по тротуару. Нас разделяла дорога. Катя радостно улыбнулась мне и по-дружески помахала рукой. Я помахал в ответ, скорчив приветливую улыбку.
Ее приветливость привела меня в недоумение. «Одно из двух, - думал я, -  либо она снова хочет втереться ко мне в доверие, чтобы я помогал ей и ее подругам сдавать зачеты и экзамены, либо, расставшись со мной, она поняла, что я достойный партнер, и стремится восстановить наши отношения».
Как бы там ни было, чутье подсказывало мне, что наши встречи еще возобновятся.
Самое страшное состояло в том, что меня самого влекло к ней. «Да, она порочна, - думал я, -  но в ней есть одно несомненное достоинство – женственность». Моя душа и тело давно истосковались по женскому, мягкому, теплому.

Люда

  Когда  я разговаривал с Людой по телефону-автомату, вахтерша ругалась со студентами-иностранцами, которые пытались провести в общежитие знакомую девушку. Голос моей собеседницы тонул в крике. Студент-негр возмущался:
- Вы не смейте шутить со мной так.
Колченогая Мария  Петровна за словом в карман не полезла.
- А ты кто такой? - рявкнула она. - Пуп земли, что ли?
- В какую страну я попал! - негодовал студент.
Мой юмористический репортаж с места события позабавил Люду.
- Какое бескультурье! - сказала она, отсмеявшись. - Сколько хамства вокруг.
Я согласился с нею. По моим наблюдениям, наше общество за последние годы значительно деградировало. Народ, утратив идеалы, просто озверел.
Как я и предполагал, у Люды был забот полон рот. Например, уже на следующий день  ей предстояло прочитать лекцию о библии. Она совсем запуталась.
- В каждой главе содержится  по одной истории, - жаловалась она. - То о том, как Иисус накормил пятью хлебами пять тысяч человек, то еще что-нибудь. Трудно разобраться.
Она была в отчаянии.
- Что ты сейчас делаешь? - поинтересовалась она.
- Ничего. Из-за пасмурной погоды у меня понизился тонус.
«Напрасно я признался ей в своей слабости, - подумал я, - только сильные личности нравятся женщинам». 
Я даже не попытался назначить ей встречу. Наши отношения остановились в развитии, но я был спокоен за их будущее. «В Везельске немного развлечений, - рассуждал я. -  Рано или поздно она заскучает, затоскует и захочет встретиться со мною. Главное, нужно вести себя достойно, не держаться за юбку».

  Через неделю мой телефонный звонок оторвал Люду от стирки. Она сообщила мне новости, которые она узнала от Птицына, своего заведующего. Своей восторженностью она напомнила мне ребенка. Мне пришлось выступить в роли черного ворона, каркающего «Никогда».
- Ты знаешь, что преподавателям собираются заплатить полторы ставки, - воскликнула она.
- Радоваться нечему. Это ничего не даст, - каркнул ворон.
- Коля, - вскричала она (она часто называла меня по имени, что мне, конечно, было приятно). - А ты знаешь, что желающим сейчас дают ссуду по восемьдесят тысяч под строительство личного дома?
- Деньги скоро обесценятся, стройматериалы подорожают в десятки раз, и на восемьдесят тысяч ничего не купишь, - каркнул ворон.  Когда встретимся?
- Я смогу только в субботу. Давай сходим куда-нибудь, - проговорила она с подчеркнутой твердостью.
Я сразу понял, что ее предложение «куда-нибудь сходить» продиктовано стремлением сберечь девичью честь и репутацию недотроги, которые подвергаются большой опасности, когда мы остаемся с нею наедине в моей комнате.
- Куда? В кино? Театр? В ресторан?
Я готов был раскошелиться даже на ресторан.
- Ресторан, конечно, исключается, - твердо произнесла она. - Сходим в кино.
«Такие они, русские женщины, - чуткие, бескорыстные», - подумал я, распираемый благодарностью.
- В кино можно, но ничего приличного не идет. Одни боевики.
- Да. А  хочется посмотреть что-нибудь человеческое.
- Я бы сейчас даже от мелодрамы не отказался.
К телефонной будке подошла девушка с овчаркой. Они стали ждать, когда освободиться телефон. Пришлось закончить разговор.

Она шла по коридору института навстречу мне.  Когда она увидела меня, ее щеки и лоб густо покраснели.
- Ты, как всегда, спешишь? - спросил я.
- Да, спешу на кафедру.
Мы отошли к окну. Она отвела взгляд в сторону. У меня сложилось впечатление, что встреча со мной ей неприятна.
- Я позвоню тебе вечером, - сказал я.
- Позвони. - Она довольно громко засмеялась.
Меня немного беспокоил ее не всегда мотивированный смех. 
- Может, встретимся сегодня вечером? - предложил я.
- Нет, сегодня у меня лекция заканчивается в шесть часов. Мне будет не до прогулок.
Мы разошлись в разные стороны.
“Почему она была такой отчужденной?  - думал я. - Может, она не равнодушна к другому мужчине, например к Митичу?  По интеллекту они достойны друг другу. Примитивы!”.
Я увидел ее через день: в красном пальто, но без берета она шла по другой стороне улицы. Мы помахали друг другой рукой. Я на секунду замешкался: подойти к ней или нет.
- Мне к четырем! - крикнула она извиняющимся тоном, и каждый из нас пошел своей дорогой.
Мне не понравилось, что она снова уклонилась от общения со мною. В душе зазвучала тревожная нота, но я постарался заглушить ее. “Может быть, я неправильно истолковываю ее поведение, - успокаивал я себя. - Я думаю, что она ко мне равнодушна, а на самом деле, возможно, она просто боится мне надоесть. Сказала же она мне: “Не будем встречаться каждый день, а то надоедим друг другу”. Может, она уже надоела какому-нибудь моему предшественнику и теперь не хочет повторить ошибку”.

В наш город приехал композитор Морозов. Я хотел предложить Люде сходить на его  концерт.  Минут пятнадцать  набирал ее номер ее телефона, но в трубке слышались короткие гудки. Во мне шевельнулась ревность: “С кем она разговаривает. Может, с каким-нибудь любовником из Москвы?”
Пришлось идти с Басаргиным. Перед  походом во Дворец  «Энергия» мы выпили винца, закусили хурмой  (ничего другого у меня не было). Ощущение легкого опьянения было приятно. 
Концерт закончился в десять вечера.  Я вспомнил, что так и не поговорил с Людой. “Пока дойду до общежития, пройдет еще минут 40. Звонить будет уже неприлично. Значит, надо звонить из Дворца”, - решил я и бросился к телефону, висевшему на стене.
Она сразу взяла трубку.  По ее интонации чувствовалось, что она с нетерпением ждала моего звонка.
- А ты знаешь, откуда я звоню? - спросил я с восторгом (алкоголь еще не выветрился полностью из моей головы).
Она не знала. Тогда я поднял трубку повыше, надеясь, что по гулу толпы моя собеседница догадается, где я нахожусь.
- Слышала?
- Нет.
Пришлось раскрыть ей тайну.
Она стала оживленно рассказывать, что подарили ее отцу на юбилей (ему исполнилось 60 лет). Ей особенно понравилась книга с видами Москвы - храмы и прочие культурные памятники.
Я предложил ей сходить в кино, на эротический фильм. Она согласилась.
- Но фильм послезавтра. Долго ждать. Давай встретимся завтра. Приходи ко мне, - сказал я дерзко.
В трубке раздался смех, к сожалению, не совсем естественный. 
- Нет, я уже у тебя была. Лучше встретимся на остановке, - проговорила Люда категоричным тоном.
Когда наш разговор закончился, я увидел, что за мной выстроилась длинная очередь. Молодая женщина в белой блузке бросила на меня недовольный взгляд. Мне стало неловко оттого, что я в присутствии посторонних людей вел интимный разговор и манипулировал трубкой.

Незадолго до встречи с нею  я вдруг вспомнил, что по субботам наши институтские буфеты не работают. Я не мог пойти на свидание, не поужинав: голод испортил бы мне настроение и отравил бы радость общения. Я быстро оделся и направился в городскую столовую, прихватив с собой  хозяйственную сумку (накануне я видел, как в магазине, расположенном напротив столовой, продавали сахар, и мне  хотелось отоварить свои талоны). По пути я придумал, как при помощи сумки завлечь спутницу к себе в каморку. 
Сахара в магазине не оказалось. 
В семь часов я стоял на остановке. Вскоре на противоположной стороне улицы в полумраке показались черный берет и красное пальто. Люда не сразу меня заметила: перейдя дорогу, она посмотрела на ручные часы, а затем огляделась по сторонам. Отдавая дань этикету, я двинулся к ней навстречу, но, сделав несколько шагов, остановился и стал ее поджидать: у меня появилось опасение, что если я пройду слишком много, то она повернет вниз, в центр города - мне же хотелось повести ее к себе домой.
- А почему ты с сумкой? - спросила она, подойдя ко мне.
В ее голосе звучала нотка досады и раздражения.
Я произнес заранее заготовленную фразу:
- Я ходил по магазинам и не успел отвезти ее домой.
Она понимающе кивнула головой.
В соответствии с моим планом мы пошли вверх, а затем повернули налево.
- Слушай, Люда, давай мою сумку отнесем ко мне, - проговорил я. - А то неприлично с нею ходить.
Раздался дробный смех:
- Нет, не надо.
Я понял, что она разгадала мой коварный замысел, и сорвал с себя маску:
- Пойдем ко мне, посидим в тепле.
- Не хочу.
- Почему?
- Неужели ты не понимаешь?
- Не совсем понимаю. Может, ты боишься Вики? - предположил я.
- Честно сказать, да. Она мне уже сделала зло. Из-за ее сплетен у меня были неприятности.
- Надеюсь, эти сплетни не были связаны с мужчиной, - пошутил я, вымученно улыбнувшись.
Я не пытался скрыть ревность. Пусть знает, что она мне небезразлична.
- Нет, нет, конечно, не с мужчиной, - торопливо заверила она. - Это было связано с работой.  У нас с ней взаимная неприязнь. Я видела ее вчера, - в ее голосе появилась ожесточенность. -   В ней нет ничего женского. Она совершенно не следит за собой. Всегда одета безвкусно. Шарф какой-то надела. Туфли на низких каблуках - при ее-то росте.
“Уж если она о Вике так отзывается, то что она думает обо мне? - подумал я с тревогой. - В ее глазах я, наверно, деревенщина”. Я рискнул  заступиться за Вику.
- Сейчас трудно одеться прилично. Попробуй купи хорошую вещь. Ты сама была на стадионе, видела, какие там цены.
- Другие денег имеют не больше, чем она, но всегда одеваются опрятно, всегда похожи на женщин. А она кандидат!
- Наверно, у нее другие ценности. Сейчас ее не волнует внешний облик.
Какое-то время мы шли молча. Я напряженно думал, как ее уговорить ее зайти ко мне.
- У меня есть предложение, - сказал я. - По субботам Вики не бывает дома. Она уходит в церковь на службу.
- В церковь? - ужаснулась Люда. - Она, по-моему, совсем с ума спятила.
- Давай подойдем к общежитию, - продолжал я. -  Я занесу сумку и попутно разведаю, дома ли Вика. Если ее нет, то мы зайдем. Если дома, то пойдем гулять.
- Нет, не хочу, - раздраженно повторила моя спутница. - Сегодня я хочу гулять. Я не гуляла целую неделю!
- Завтра погуляем.
- Я хочу сегодня.
Я перевел разговор на другую тему.
- Как прошли лекции?
- У меня была только одна лекция - о смерти и бессмертии. Я рассказывала о том, как избавиться от страха смерти.
- Это интересно. Как ты  трактовала проблему? В марксистском ключе?
- Не совсем.
Она изложила свою позицию, но, поглощенный своими мыслями, я не уловил, чем отличается ее трактовка от   марксистской интерпретации.
Мы подошли к перекрестку. Я решил предпринять последнюю попытку увести ее в общежитие. Я взял ее за руку и молча повернул направо.
- Коля, не могу, - в ее голосе послышалось мольба. - Ну давай в другой раз сходим к тебе. Сегодня я не готова психологически.
Я сдался. Мы повернули налево, в сторону парка.
Вдоль аллеи на длинных шеях горели фонари. Навстречу двигались редкие силуэты людей и собак.
- Люда, сколько лет тебе было, когда умерла твоя мама?
- Шестнадцать.
- Как ты перенесла?
- Я ничего. А сестре  - ей тогда было восемь лет - было тяжелее. Я тогда была уже почти взрослой. Я знала, что мама умрет,  - и пояснила с некоторой сварливостью: -  Папочка сказал.
Я заступился за “папочку”:
- Наверно, он просто готовил тебя. Тебе было бы психологически тяжелее, если бы  ее смерть была для тебя неожиданной.
- Не знаю. Может быть.
Я предался воспоминаниям детства:
- Мой отец погиб, когда мне было двенадцать. Его смерть  сильно повлияла на мое формирование, на мироощущение. Не только смерть отца, но и страдания матери. Я получил тяжелую психическую травму. Впрочем, пессимистом я не стал.
- Ты оптимист?
- Скорее реалист. На мой взгляд, в жизни каждого индивида  есть светлые полосы, есть темные. Я не идеализирую действительность, но и не смотрю на нее сквозь черные очки. Я верю, что лучшие мои дни еще впереди, вместе с тем осознаю, что смерть не за горами.
- О чем ты говоришь...- испуганно проговорила Люда.
- Я не собираюсь умирать в ближайшее время, - заверил я. - Но даже длинная человеческая жизнь  - мгновение по сравнению с вечностью. И как это ни прискорбно, пружина жизни постоянно раскручивается.
Я оседлал своего любимого философского конька и помчался во весь опор, но моя собеседница остановила меня.
- Не надо о мрачном, - попросила она.
Я сменил тему и вкратце рассказал о бытовых перипетиях Басаргина. Его соседи  (у них недавно родился ребенок) заколотили свою дверь в секцию, чтобы в образовавшемся «чуланчике» сушить пеленки, а сами стали  ходить через дверь Игоря. Их шаги отравляли ему жизнь. Он возмущался, протестовал,  но его мнение  игнорировали. «Если закроешь дверь на замок, пожалеешь»,  - пригрозил ему сосед.
Когда Люда узнала, из-за чего мой товарищ затеял тяжбу, она сказала едко:
- Ну у тебя и друзья! С кем ты дружишь!
- Игорь - зануда. Я не хотел бы жить с ним  в одной  секции, но это не мешает мне поддерживать с ним приятельские отношения.
- Почему? -  удивилась она.
- Во-первых, у него есть своя правда. На него давят, с ним не считаются, и он чувствует себя беспомощным и униженным. А во-вторых, с кем же мне еще общаться?
- Разве мало людей?
- Конечно, мало. Почти все мои коллеги женаты. А женатый человек одинокому не товарищ. У него свои заботы, свои интересы.
- Ну понятно, вы живете в одном общежитии. А в общежитии с кем только не общаешься. В Москве в одной секции со мной жила одна проститутка. Она промышляла возле гостиницы “Националь”. За валюту. Почти каждый день она приходила ко мне и рассказывала о своих приключениях. Я вынуждена была ее слушать: некуда деться, в одном общежитии живем.
Я вспомнил, как во время поцелуев кричала Люда, как трепетало ее тело, и подумал: “Слушала - и с большим интересом”.
- А как она попала к вам в общежитие? - поинтересовался я.
- Так она была нашей аспиранткой. Диссертацию она, правда, не защитила, но в Москве осталась, получила московскую прописку.
- Как ей удалось?
- Она заключила фиктивный брак.
- За деньги?
- Нет, человек хороший попался. Проникся к ней сочувствием. Недавно я встретила ее в Москве. Говорит, тот брак расторгла, вышла замуж за западногерманского кинооператора. “Это, говорит, ничего, что кинооператор, денег много получает”. После этого я ее больше не видела.
Я насторожился. В моей голове завертелись черные мысли: “А не проститутка ли ты сама? Не нарвался ли я на московскую путану? С таким темпераментом, с такой сексуальностью, как у тебя, трудно вести аскетический образ жизни”.
Вдоль аллей ярко горели фонари. Почти весь парк хорошо просматривался. Я свернул направо, и мы пошли по темной аллее. В метрах сорока от нас белела огромная поваленная скульптура молотобойца. Возле нее я надеялся найти укромное местечко.
Люда резко остановилась.
- Я туда не хочу, - заявила  она безапелляционным тоном, - Там грязно.
Мы остановились возле большого дерева. Недалеко от него темнел забор, за которым время от времени проходили люди, но искать другое место уже не хотелось.
Сумка полетела на землю. Я обнял спутницу и прижался губами к ее губам. Ее язык сразу проник в мой рот. Когда я гладил пальцами ее шею,  она лишь тихо стонала, но когда мои губы прикоснулись к мочкам ушей, она громко вскрикнула:
- Коля! Коля!  Ой мама, мамочка!
В мой рот пыталась залезть шершавая сережка. “Как бы не проглотить”, - мелькнуло у меня в голове.
- Сними сережки, - попросил я.
Еще в ранней юности на меня произвел сильное впечатление фрагмент из повести Горького “Жизнь Клима Самгина”, где описывается, как один богач, целуя кокотку, выколол себе глаз брошью, прикрепленной к ее платью. С тех пор женские украшения вызывают у меня безотчетный страх.
Сережки исчезли. Теперь ничего не мешало моим губам теребить мочки ее ушей. На каждое прикосновение она отвечала сладострастным стоном. Кровь моя  бурлила.
- Коленька, только будь осторожней, - шептала Люда. - В прошлый раз у меня появился синяк. Я три дня прикрывала шарфом.
- Но ведь я был осторожен. Видимо, у тебя очень нежная кожа.
- Да, у меня очень нежная кожа.
- Я обожаю тебя, обожаю, - говорил я искренне.
Моя рука проникла под ее одежду, и мои пальцы стали поглаживать упругие соски. Ее тело затрепетало. Она пришла в экстаз. Я потерял контроль над собой и сильно сдавил ее грудь.
- Подожди, Коленька, - прокричала она, оскалив зубы. - Кажется, кто-то идет.
По тротуару и по парковым дорожкам проходили люди, но расстояние до них было немалое, и мы продолжили целоваться. Вдруг к нам стали приближаться мужские голоса. Среди деревьев показались три силуэта. Я немножко перепугался: “А что если это бандюги? До них могли долететь сексуальные стоны, и теперь они хотят изнасиловать мою  женщину?” Я, конечно, не дал бы ее в обиду, я бы защищал ее до последней капли крови, но мне хотелось жить, хотелось наслаждаться жизнью. Куда приятнее любить женщин, чем умирать за них. Я слегка надавил на Люду корпусом, и наши тела слились с деревом. 
Когда шаги и голоса удалились, ласки продолжились. Головные уборы мешали нам целоваться. Она сняла берет, я - шляпу. Берет нырнул в шляпу, и они вместе опустились на сумку. Мои руки проникли под полы ее пальто и легли на горячую  попку. Наши тела то приближались друг к другу, то отдалялись. Она сладострастно кричала. Это была имитация секса. Я совершенно не чувствовал холода, хотя из наших ртов вылетали клубы пара.
Когда я остановился передохнуть, она спросила:
- Коля, посмотри, тушь у меня не растеклась?
По ее щекам текли черные слезы, оставляя черный след.
Я потер пальцами по ее щеке, и черные полоски исчезли.
- Я тебя еще не до конца знаю, - сказал я, - но ту часть тебя, которую знаю, я люблю.
Я хотел развить успех. Моя рука снова нырнула под ее пальто и направилась к  влагалищу.
- Не получится, - сказала она. - У меня длинная юбка.
- Да и колготки новые, - добавил я, - за которые ты переживаешь.
- Да, это хорошие колготки. Очень дорогие, - сказала она и, чтобы у меня не возникло беспочвенных подозрений, добавила:
- Мне их брат подарил. Одни - мне. Другие - сестре.
- Если я их порву, то куплю новые, чего бы это мне ни стоило, - пошутил я. 
- Лучше не надо, - засмеялась она.
Замок-молния на моих брюках поехал в низ. Я взял ее руку и положил на пенис. Она сильно сдавила его. Ее язык снова проник в мой рот. Вдруг она отстранилась от меня и потребовала, чтобы я успокоил ее.   
Какое-то время я нежно прикасался губами к ее губам, гладил волосы, но потом во мне снова забурлила страсть, я вошел в экстаз и стал жадно целовать ее шею, мочки ушей. Она снова застонала, закричала.
- Так-то ты меня успокаиваешь? - с укором проговорила она.
- Извини, увлекся, - Я почувствовал себя виноватым.
Я отстранился от нее.
- Люда, почему ты боишься ко мне приходить? Из-за соседей?
- Да. Мне же в институте работать. Скажут: до тридцати лет дожила, замуж надо выходить, а она к женатым мужчинам ходит.
Меня захлестнуло чувство нежности и жалости. Мне были понятны ее страхи. Действительно, если у меня в гостях она будет кричать и стонать так же, как здесь, в парке, то не только мои ближайшие соседи, а все жильцы общежития догадаются, чем мы занимаемся, и ее репутация пострадает.
- Давай съездим к моему другу, - предложил я. - Он в Старом Доле живет.
Она засмеялась:
- Ни к тебе я не пойду, ни к другу твоему не поеду.
- Почему?
- Я не так воспитана.
У меня внутри что-то оборвалось. Я думал, что она уже любит меня, а она вдруг начинает изображать из себя недотрогу. Нежность и жалость во мне мгновенно угасли.
- Я разочарован, честно говоря, - проговорил я с досадой.
Она попыталась оправдаться:
- Сколько мы с тобой знакомы?!
- Какое это имеет значение? Отсчитывать будешь? Первая неделя знакомства - поцелуй, вторая - объятие и так далее. Надо быть искренним, естественным. А ты...
Мой тон изменился: в нем не было нежности, была досада, горечь. Она испугалась.
- Я тебе не верю, - сказала она.
- Чему не веришь?
- Тому, что ты говорил.
- Жаль, что не веришь. Я тебя не обманываю.
- Прости, но я по-другому не могу.
- Так ведь это этикет, пустая формальность...
- Это форма, а форме всегда соответствует содержание, - засмеялась она.
- Ну хорошо, а какое содержание соответствует той форме, какую ты предлагаешь? У меня душа открылась, а ты - “я не так воспитана”. Надо верить друг другу. Забудь о церемониях, об этикете.
- Почему я должна оправдываться! - возмутилась она.
- А ты не оправдывайся. Я тебя не обвиняю, я просто сказал тебе то, что думаю.
Мне действительно хотелось, чтобы наши отношения были естественными, искренними. Она нисколько не упала бы в моих глазах, если бы даже в первый вечер нашего знакомства сблизилась со мной. Более того, я не стал бы меньше уважать ее, если бы узнал, что в Москве у нее был любовник. Я был убежден, что ни одна тридцатилетняя женщина, какими высокими ни были бы ее нравственные принципы, никогда не оттолкнет любимого мужчину, и если, общаясь со мной, Люда способна играть роль девственницы, значит, она ко мне равнодушна.
Она начала было рассказывать мне об аспиранте, с которым встречалась в Москве, но я, обожженный ревностью, остановил ее словами: “Не надо, я ничего не хочу знать о твоем прошлом”.
Я взял ее под руку (вероятность нарваться в темноте на знакомых была ничтожна мала), и мы по улице Вишневой пошли домой. Разговаривать не хотелось, но и молчать было неловко.
Обида на Люду  настроила меня на ехидно-ироничный тон.
- Что ты испытываешь, когда смотришь эротические фильмы? - спросил.
Она помолчала.
- Ты думаешь, не отвечу? Возбуждение, конечно. А ты?
“Сказать правду или нет?” - подумал я и в пику ей ответил:
- Отвращение.
Я соврал. В действительности же мне, как и всякому нормальному  человеку, нравились эротические фильмы.
Мы дошли до ее дома и остановились. Она долго не уходила. Ее нос побагровел от холода. Я потер его пальцем.
Мы договорились сходить с нею на “Миранду”, эротический фильм.
Поворачивая за угол, она обернулась. Я помахал ей рукой и пошел домой. 
После бурных ласк с Людой у меня сильно покалывало в известном месте. «Общество осуждает секс вне брака. На мой взгляд, это в высшей степени эгоистическая позиция, - думал я. - Конечно, счастливые супруги могут без труда вести праведный образ жизни. Но что делать нам, одиноким людям? Как нам соблюсти требования общественной морали? Воздержание не только лишает нас наслаждения, но и обрекает на нестерпимые муки».

“Миранду” отменили. Я позвонил Люде и сообщил ей эту неприятную новость.
- Куда сходим? - спросила она.
- Не знаю.
Она перебирала фильмы, которые идут в кинотеатрах города. Ни один из них меня не вдохновлял. Я молчал. Моя холодность должна была показать ей, что обида и досада, вызванные ее вчерашним поведением, еще не прошли.
- Может, сегодня посидим дома, - наконец предложила она.
- Я не возражаю, - спокойно ответил я.
Она явно не ждала от меня такого ответа.

  Катя

  Я увидел ее в фойе общежития: вслед за своей приятельницей она направлялась к выходу. Она выглядела очень мило. На ней было темно-красное пальто, на голове - платок. Она приветливо улыбнулась мне. «Возможно, мы еще помиримся», - мелькнуло у меня в голове. 
Я не мог пойти к ней в гости: это была бы позорная капитуляция. Я надеялся на очередную случайную встречу. «Заговорю с нею, и, как знать, может быть, отношения между нами возобновятся, а там и  до очередного “наскока” рукой подать», - мечтал я. 
Я увидел ее через неделю: в  сиреневом пальто, с непокрытой головой, с бледным и помятым лицом  она шла мне навстречу. Я  поздоровался с нею. Она ответила тихим, покорным голосом, скорбно улыбнувшись.
Я не стал останавливаться. Когда она исчезла, меня стали мучить ревнивые подозрения: “Почему она такая бледная, потрепанная? Не спала дома. Наверно, у какой-нибудь подружки участвовала в оргии!”. Но я постарался отогнать от себя мрачные мысли. «Кто я ей? Никто.  Мне не стоит обращать внимания на ее поведение. Она независимая  женщина. Пусть занимается сексом, с кем хочет. Одним больше, одним меньше - это не имеет значения. Если я проявлю выдержку, терпение, она вернется ко мне покорной, податливой. Рано или поздно она станет моей гражданской женой!» - думал я.

Люда

Меня сильно продуло, когда я после душа  сидел у раскрытого окна - у меня  обострился хронический фарингит,  и  упало настроение.
Вечером позвонил Люде. Она пожаловалась, что занятия, посвященные изучению библии, ей не удались. Студенты одной группы вообще отказались обсуждать библейские легенды, заявив, что вера в сверхъестественное - это вопрос совести.
- Трудно сейчас вам, философам, - посочувствовал я.
- Очень трудно, - жалобным голосом проговорила она.
Она сказала, что хочет познакомить меня со своей подругой Оксаной, которая живет недалеко от нее.
- А кто она по профессии? Где работает? - поинтересовался я.
- Она инженер. Работает на витаминном заводе.  Я хочу, чтобы ты познакомился со всеми моими друзьями.
- Конечно, буду рад, - бодро заявил я.
Мы договорились втроем пойти на итальянский эротический фильм.
Я понимал, что Люда неспроста решила ввести меня в свой круг. Она хотела, чтобы ее подруги оценили меня и ответили на вопрос, стоит ли на меня тратить время. Внутреннее чувство мне подсказывало, что я выдержу испытание: печать порока еще не успела проявиться на моем челе, и я производил впечатление нравственного человека. 
- У тебя плохое настроение? - с тревогой спросила Люда.
- Да, немного приболел, - ответил я.
Поразительно: она по голосу определила, что мой жизненный тонус понизился. Ее чуткость - хороший признак. «Смотришь, еще и влюбится в меня! Нет, ей сейчас не до любви. У нее более серьезные намерения и планы: ей замуж надо», - думал я.
Я позвонил ей через несколько дней. 
- Это я, Коля, - сообщил я, услышав ее голос.
- Я узнала.
- Я назвал себя, чтобы ты меня не перепутала с кем-нибудь, - сказал я серьезным тоном, но она уловила замаскированную иронию.
- Как ты начал говорить! - возмутилась она.
Мои неосторожная фраза могла испортить наши отношения - я пошел на попятный:
- Тебе же мог позвонить Птицын. Ты могла принять меня за него. Телефон сильно искажает голос. Я, например, не всегда могу сразу определить, кто мне отвечает - ты или твоя мама.
- Да, телефон искажает, - согласилась она.
- Я был в кинотеатре. “Миранду” еще не привезли. “Греческая смоковница” будет идти с двадцать второго. Пришлось взять билеты на “Брось маму с поезда”, - доложил я.
- Хорошо.
  Перед тем как отправится в кинотеатр, я тщательно выгладил рубашку. “Вдруг меня пригласят в гости, например к Оксане, и мне придется раздеться, - думал я. - Надо выглядеть прилично”.
Я не исключал, что Оксана живет одна и  позже по просьбе Люды будет хотя бы изредка предоставлять свою квартиру в наше распоряжение, чтобы мы с Людой могли заниматься любовью.
Я выпил “коктейль” из молока и чая, облачился в черное пальто, надел черную шляпу и на всех парусах помчался к кинотеатру.
В назначенное время я стоял на ступеньках кинотеатра и зорко смотрел на дорогу, в полумрак, откуда должна была появиться Люда с подругой. Мой интерес к новому знакомству разгорался.“Может, эта женщина понравится мне больше, чем Люда, - думал я. - Всякое бывает. Может, между нами завяжется серьезный роман”.
Ждать мне пришлось недолго. Минут через пять из-за угла кирпичного дома выплыли знакомое красное пальто и черный берет, а рядом - незнакомое короткое черное пальто. Я пошел навстречу женщинам. После некоторого замешательства Люда представила меня своей подруге.
- Оксана, - сказала та приятным голосом, бросив на меня ... нет, не оценивающий, а скорее смущенный и любопытный взгляд.
Она произвела на меня благоприятное впечатление. На вид ей было лет тридцать. Она была  невысокого роста, у нее довольно широкие плечи, круглое симпатичное лицо, ровные зубы. Я сразу отметил, что она из разряда жен, а не любовниц. Она была слишком нравственна, чтобы потрясать воображение мужчин.
До сеанса оставалось двадцать минут, и мы решили прогуляться возле кинотеатра. Разговор зашел о современном кинематографе. Люда сказала, что предпочитает смотреть наши советские фильмы, так как они человечнее «импортных». Недавно она смотрела по телевизору передачу, в которой некто сказал, что современная западная кинопродукция рассчитана на тараканов. Упоминание о тараканах вызвало у меня свежее воспоминание, которым я не преминул поделиться со своими собеседницами.
- Ко мне сегодня зашла женщина белом халате и спросила, есть ли у меня тараканы, - рассказывал я. - А меня, честно говоря, в последнее время тараканы стали донимать (я тонко обратил внимание женщин на то, что я одинокий мужчина).
- Она дала мне пузырек с порошком и сказала: “Сыпь, он не вредный”. Я насыпал его во все углы комнаты и теперь жду результата. Современные фильмы действуют на интеллигентных зрителей так же, как порошок на тараканов, - заключил я свой рассказ.
Мои собеседницы засмеялись, хотя проведенная мною аналогия, безусловно, носила искусственный характер.
Люда - она была душой нашей компании - долго перечисляла понравившиеся ей фильмы. В их число она включила и ленту “Маленькая Вера”, признанную многими критиками шедевром. Меня этот фильм оставил равнодушным, но я не стал оспаривать его художественные достоинства, чтобы не раздражать собеседницу.
- Из элитарных фильмов я люблю Тарковского, Феллини. Очень нравится Михалков Никита, - продолжала она.
- А знаете, чем элитарные фильмы отличаются от кассовых? - спросил я интригующим тоном.
Мои собеседницы задумались.
- Художественными средствами, - предположила Люда.
- Правильно, молодец!  - воскликнул я. - Именно средствами, а не идеями, не глубиной осмысления действительности.   Проанализируйте любой элитарный фильм. В основе его окажется какая-нибудь банальная мысль типа:  “В буржуазном обществе все люди обречены на одиночество”. Те же самые мысли выражают и кассовые фильмы - мелодрамы, боевики, детективы.
- Да, разными средствами они выражают одни и те же идеи, -  поддержала меня Люда. 
-  Да.   А главный элемент, которым они отличаются,  – это течение художественного времени. Художественное время кассового фильма динамично, стремительно. В элитарном фильме время растянуто, действий мало.  Например, полчаса могут показывать, как герой чистит пистолет.
- Нет, не только этим они отличаются, - возразила Люда.
- Не только этим, но это главное отличие. 
Оксана не вмешивалась в разговор, но она была вся внимание. Бисер мыслей, который я метал, завораживал ее.
Она первая спустилась с небес на грешную землю.
- Не пора ли нам? - спросила она, бросив взгляд на дверь кинотеатра.
До сеанса оставалось пять минут, и мы направились в зрительный зал. Люда села между мной и Оксаной.
Комедия рассказывала о писателе, у которого жена украла рукопись романа, ставшего бестселлером, и о графомане, которого терроризировала выжившая из ума мамаша. С первых кадров мне стало скучно. Люда тоже отозвалась о фильме критически.
- Если хотите, давайте уйдем, - шепотом предложил я.
Люда посоветовалась с Оксаной. Той фильм тоже не нравился, но она решила досмотреть его до конца.
Я один вышел из зала и, чтобы скоротать время, ходил по фойе, рассматривая на стенах увеличенные фотографии известных актеров и картинки - кадры из будущих фильмов. 
Когда мы вышли из кинотеатра, холодный воздух сразу проник под мою одежду, и легкая дрожь пробежала по телу.
Я полагал, что мы проводим Оксану и останемся с Людой наедине, но мои спутницы выразили желание втроем погулять по вечерним улицам. Мы долго блуждали по городу. Маршрут нашего движения был хаотичен. 
Мы говорили о трудностях нашей жизни. Женщины не могли взять в толк, почему, несмотря на демократические реформы, жить стало хуже, почему невозможно купить даже элементарных вещей.
Объясняя им, в чем состоят причины экономического кризиса, я произнес целую речь.
На ногах женщин, бодро шагавших по тротуару, темнели теплые кожаные сапоги, я же легкомысленно надел только осенние туфли и тонкие хлопчатобумажные носки. Вскоре пальцы моих ног закоченели, в горле запершило, голос захрипел. “Все, завтра не встану, -  подумал я. - Заболею окончательно”. Прогулка  превратилась в настоящую пытку, мне хотелось ретироваться, но, как настоящий джентльмен, я стоически переносил боль, усиливавшуюся  с каждой минутой.
Мы долго шли куда-то вниз, а дома Оксаны все не было. Когда мы дошли до улицы Чичерина, Люда сказала:
- Ну хватит, пойдемте назад.
“Как назад! - ужаснулся я про себя. - Неужели мы шли не к дому Оксаны?”.
Я был в отчаянии, но ни слова протеста не вылетело из моих уст.  Я вел себя как настоящий джентльмен.
  Люда призналась, что в студенческие годы любила заниматься общественной работой. Мы с Оксаной заявили, что всегда ненавидели общественную работу. Люда  вступила с нами в спор.
- Есть люди, которым нравится влиять на события, которым нравится быть на людях. Это особый тип людей,  - сказала она.
- Комсомольская работа - это имитация деятельности, это мертвечина, - возразил я. - Не понимаю, как можно было влиять на события, занимаясь общественной работой. Что можно было делать?
- Провести собрание? - вторила мне Оксана.
- Не только, - энергично защищалась Люда. - Возьмите, например, стройотряды. Их надо было создать, надо было организовать их работу.
“У нее роскошное тело, - думал я о Люде, - а душа разъедена канцелярщиной”.
- Когда я училась на первом курсе университета, - вспоминала Люда, - мне пришлось уйти из бюро комсомола: был страшный конфликт”.
“Не слишком ли часто вступает она в конфликты с коллективом? - мелькнуло у меня в голове. - Не склочница ли она?”
- Вот и мой дом, - сказала Оксана, замедляя шаг.
Мы подошли к одноэтажному дому, возле которого горел фонарь. Прощаясь, Оксана пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо выражало симпатию.
- Приятно было познакомиться, - сказала она, застенчиво улыбнувшись.
Я тоже не поскупился на доброе  слово:
- Надеюсь, это не последняя наша встреча.
Она скрылась за железными воротами, а мы с Людой пошли дальше. Какое-то время мы шли молча. Я выискивал укромное место, где можно было побыть наедине. Я уже хотел зайти за гараж, в тень, но оттуда вышел мужчина, и нам пришлось уйти не солоно хлебавши.
- Я ищу уединенное место, - признался я. - Где его можно найти?
- Только не возле моего дома, - сказала Люда с иронией.
- Пойдем в парк. Там сейчас никого нет.
Она согласилась.
В парке действительно не было ни души, но он просматривался насквозь.
- Давай отойдем подальше от дороги и от тропинок, - предложил я.
Она покорно последовала за мной. Было темно, под ногами шуршали опавшие листья. Я увидел два больших дерева, растущих рядом.
- Здесь можно, - сказал я.
Она оперлась спиной на дерево, и мы слились в страстном поцелуе.
- Только не надо сильно, - попросила она. - Я не выдерживаю.
- Почему? Тебе больно?
- Нет, но я извиваюсь, как змея.
- Мне это нравится.
- Да? - удивилась она.
- Тебе как приятнее - когда сильнее или когда слабее?
- Когда слабее.
Мои губы прикасались к ее нежной шее, к мочкам ушей, на которых на этот раз не было сережек. Из нее вырывались стоны:
- Коля! Коля!
Моя кровь закипела - мои поцелуи становились грубее, а ее стоны - громче. Моя рука, преодолев препятствия, проникла к ее груди, упругой и очень чувствительной. Мои пальцы теребили ее соски - с каждой секундой все сильнее и сильнее. Действительно, она извивалась, как змея. Во мне проснулся зверь. Я потерял над собой контроль. Пальцы впились в грудь.
- Мне больно, Коля, - прокричала она.
- Извини, пожалуйста, - смутился я. - Я увлекся.
Я расстегнул ширинку, приспустил трусы, и из брюк вырвался пенис, большой и упругий. Ее холодная рука легла на него.
- И тебе не холодно? - удивилась она.
- Нет, - заверил я. - Как хорошо с тобой!
Моя рука поползла вниз и нащупала в колготках - в самом интересном месте - дырку.
- Это случайно не я сделал? - засмеялся я.
- Нет, но будь осторожней. Сейчас и таких колготок не найдешь.
Пальцы уперлись в трусики. “Эх, не было бы трусиков”, - подумал я с тоской. Когда я прижался к ней нижней частью тела, она внезапно резко оттолкнула меня.
- Не хочу, - сказала официальным тоном, - Ты слышишь, я этого не хочу.
Меня поразила метаморфоза, произошедшая с нею: она только что стонала от страсти и вдруг стала такой неприступной, такой холодной.
Мне пришлось отойти на исходный рубеж. Мои губы снова стали нежно прикасаться к ее шее, мочкам ушей. Снова раздались сладострастные стоны и иступленный шепот:
- Коля! Коленька!
Я решил, что, отдав дань этикету, она подчинилась естественному чувству,  но стоило мне пойти на более тесный контакт с нею, как ее тон снова стал официальным, даже угрожающим - наверно, так она говорила с непослушными студентами. У меня было такое впечатление, что в ней сосуществуют личности-антиподы: одна - сладострастница, другая - синий чулок, и вторая держит первую в ежовых рукавицах.
- Не верю я вам, мужчинам, - сказал синий чулок.
- И мне тоже? - Я прикинулся ягненочком.
- А ты разве не мужчина?
- Ты ставишь меня на одну доску с другими мужчинами?!
Она промолчала. Тогда я задал не совсем тактичный вопрос:
- Тебя многие мужчины обманывали?
Разумеется, она не ответила.
- Не знаю, как ведут себя другие мужчины, но я всегда буду говорить тебе правду, - солгал я.
- Это что-то новое, - усмехнулась она.
Я снова обнял ее.
- Я люблю тебя, страстную, нежную, но не будь такой холодной, такой официальной.
Я украдкой посмотрел на часы: они показывали полночь. Общежитие уже было на замке, торопиться  было ни к чему.
На полноценный секс не приходилось рассчитывать. Пришлось кончить ей в дырочку в колготках.
Я еще раз поцеловал ее лицо, погладил волосы, а затем поднял свою шляпу, лежавшую на земле. Меня шатало из стороны в сторону.
- Ты устал? - спросила она.
- Нет, опьянел. От любви.
Меня душил смех облегчения.
- Расскажи подробнее об Оксане, - попросил я, когда шли домой. 
- Она была замужем, но ее муж оказался шизофреником. Это выяснилось, когда она была уже на седьмом месяце беременности. Аборт было поздно делать. Она добилась разрешения на искусственные роды. Но это даже лучше, чем аборт. После аборта может не быть детей. А искусственные роды так не вредят.
- А как отнесся к этому ее муж?
- Она развелась с ним.
Мы быстро дошли до ее дома. Прощаясь, она спросила:
- Тушь не потекла?
- Нет. Подтеков нет, но нет четкости, - я потер пальцем черную полоску под ее глазом. - Теперь годится.
- Может, тебя до подъезда проводить? - спросил я. - Не боишься?
- Нет, - засмеялась она.
Я не стал настаивать: возможно, она не хочет давать соседям пищу для сплетен.
Когда возле поворота за угол дома она остановилась и помахала мне рукой, мне захотелось покуролесить: я снял шляпу и долго-долго махал ею в ответ.
В общежитие я возвращался не спеша: ноги мои так разогрелись, будто на них были надеты валенки.
Подставив деревянный ящик к своему окну (к счастью, оно не было закрыто на шпингалет), я взобрался на подоконник. Со стороны комната показалась мне миниатюрной, игрушечной. “И как я здесь помещаюсь?” -  удивился я. 

                Катя

В  четверг я зашел в институтскую столовую и обнаружил, что по обыкновению забыл дома деньги. В очереди стояло человек семь, не больше, и среди них (о чудо!) была Катя. У меня радостно екнуло сердце: “Вот, наконец, представился случай помириться с нею”.
Я подошел к ней, поздоровался, одолжил  денег на обед.  Мы сели за один стол.   Она выглядела постаревшей и подурневшей. Соломенные волосы падали на плечи, лицо было бледным и болезненным, глаза - уставшими.
- Что ж не заходишь? - спросил я.
- Мы же расстались так драматически. Я не знала, можно ли заходить. И все же я к вам заходила. Правда, один раз. Но вас дома не было. Все гуляете? - произнесла она шутливо-обиженным тоном, печально улыбнувшись.
Я так и не понял, ревновала ли она меня или только имитировала ревность. Ее вопрос смутил меня.
- Я хожу в основном к своему товарищу - к Травкину, - проговорил я, потупив взор.
Мне хотелось сказать ей, что мое поведение во время нашей последней встречи было нелепым, что решение “уйти навсегда” было принято мною в состоянии аффекта, но  мои признания могли свести на нет результаты моего двухнедельного молчания, и я сдержался.
- Приходи ко мне сегодня вечером, - предложил я. 
- Не знаю. Может быть, я буду сегодня занята.
“Опять начинается... Кривляние. Поза”, - мрачно подумал я.
- Неужели ты не знаешь, будешь ли вечером свободна или занята? - спросил я с горьким, правда, в достаточной степени приглушенным сарказмом.
Она резко подняла голову. Ее глаза широко открылись.
- Нет, не знаю! Сейчас не знаю, - проговорила она спокойно, но мой чуткий слух уловил в ее голосе обертоны возмущения.
“Кто его знает, - подумал я, смягчаясь, - может быть, она не кривляется, может, подрабатывает по вечерам, например, печатает по заказу.
  Вечером, читая книгу Бахтина, я ждал Катю, но она не появлялась. Стрелка часов приблизилась  к девяти. Раздевшись, я забрался под одеяло. 
В глубине души я был доволен, что она не пришла. Почему? Она упорно избегала со мной интимной близости, и в ее присутствии я испытывал танталовы муки.
Внезапно раздался стук - довольно отчетливый, громкий, но достаточно деликатный. “Она!” - мое сердце радостно екнуло. Я быстро вскочил, лихорадочно натянул трико и открыл дверь. Катя зашла в комнату и села на Ксюшину кровать. Она выглядела потрясающе: ее кожа имела матовый цвет, щеки розовели, волосы были искусно уложены на голове, отдельные тонкие локоны падали на лоб. Она напомнила мне дикий  полевой цветок -  белую ромашку. По моему телу разлилось тепло. Я предложил ей сесть рядом со мной на мою кровать, но она отказалась и  села на Ксюшину кровать. Рядом с нею не было места: справа от нее стоял проигрыватель, слева лежали пластинки.
Ее красивые длинные пальцы теребили общую тетрадь, лежавшую у нее на коленях.
Я придвинул кипу пластинок к стене и сел рядом с нею. Мои руки обвили ее тело. Я хотел ее поцеловать в губы, но она слегка отстранилась от меня:
- Не надо. Я пришла к тебе поговорить.
- И я хочу поговорить. Одно другому не мешает.
- У меня болит зуб. - Она начала финтить. - Я хочу удалить его под наркозом.
- У платного?
- Да.
- Но ведь наркоз очень вреден, особенно для нервной системы.
- А без наркоза разве не вредно! - озлобилась она.
Ее пальцы нервно вытащили сигарету из пачки, лежавшей на столе. Вспыхнула спичка. Катя жадно затянулась дымом.
Его резкий тон задел мое самолюбие, но я проглотил обиду и попытался ее успокоить:
- Что ж тут страшного. Мне недавно с полчаса удаляли зуб мудрости. И ничего, жив остался. В соседнем кресле женщина сидела и от страха ревела белугой. А врач удалил ей за секунду.
- Да зуб мудрости - это чепуха. Там корней нет. А у меня... Мне в детстве удаляли зуб. Корень врос в щеку. После удаления опухли  губы...
- Представляю, как нелегко тебе было. Красивая девочка. Мальчики от тебя без ума. А тут губы опухли. Вдруг все поклонники разбегутся. Любая бы на твоем месте испугалась. Для девушки нет ничего страшнее потери поклонников, - добродушно иронизировал я.
- Поклонников мне всегда хватало, - самоуверенно заявила она.
Во мне бурлила веселость:
- Не сомневаюсь в этом: ты была первой девушкой на деревне.
Она отвечала мне в таком же юмористическом ключе:
- С пухлыми губами я, может быть, еще больше нравилась.
- Ну конечно. Парубки просто сходили с ума от любви к тебе. Ты и сейчас прелестна. Дай я тебя поцелую... Твои губки...Чудные  губки... 
Я страстно целовал ее губы, но она оставалась холодной, неприступной.
По столу стремительно пробежал таракан.
- Ты почему тараканов развел? - возмутилась она. - Неужели не можешь купить китайский карандаш?
Ее фамильярность, пусть даже наигранная, меня покоробила, но мое настроение не испортилось. Я обратился к тараканам с “гневной” речью:
- Сколько раз я вас просил: «При гостях не выходите наружу, сидите в своих щелях”. Вы не слушаете, позорите меня. 
Мое пародийное негодование позабавило гостью. На ее лице мелькнула удивленно-веселая улыбка.
Она перевела разговор на другую тему.
- Люди ссуду берут, чтобы дом построить. А ты почему не берешь? -  обратилась она ко мне фамильярным тоном.
- Я квартиру  жду.
- Квартиру, квартиру, - брюзжала она. - А когда ее дадут? Да и какая там жизнь!
Я не был расположен к обсуждению квартирного вопроса.
- Мне и здесь нравится. Я монах, и меня устраивает моя келья, - пошутил я.
- Монах! - возмутилась она. - К монахам женщины не ходят.
- Мое монашество не связано с умерщвлением плоти. Я поклоняюсь не богу, а красивым женщинам. Ты моя богиня.
- Да, да, богоматерь... - на лице ее мелькнула усмешка.
Она вспомнила, видимо, что когда-то я сравнил ее с богоматерью, изображенной на православных иконах.
- Ты просто изумительна, - твердил я, осыпая ее поцелуями. - Ты самая красивая женщина в мире... Самая красивая...
- Да, самая красивая, - соглашалась она.
- И к тому же знаешь себе цену. Это большое достоинство. Ведь если даже некрасивая женщина считает себя красивой, и то она вырастает в глазах мужчин, а уж если красивая ...
- То превращается в божество, - закончила она мою фразу и вытащила из пачки очередную сигарету.
- Только меня беспокоит то, что ты много куришь. Это вредно для здоровья.
- Я тебя не узнаю. Комплименты делаешь, о здоровье беспокоишься... Кто это на тебя повлиял? - сказала она, выпуская изо рта дым.
- Просто я не хочу, чтобы ты заболела.
- Какая разница от чего умирать - от рака желудка или от рака легких.
- Разница есть, - строго произнес я. - Одно дело - умереть в семьдесят лет, другое - в сорок.
- До семидесяти все равно не доживешь.
- Пусть не до семидесяти. Но до шестидесяти дожить можно. Нельзя допускать, чтобы красивые женщины умирали до того, как они станут безобразными. Может, тебе пройти курс иглоукалывания или закодироваться?
- Если захочу, сама брошу. Но пока не хочу.
- Почему?
- Это меня успокаивает.
- А ты что, часто переживаешь, нервничаешь?
- А ты разве нет?  Ты доволен своей жизнью?
Она окинула взглядом жалкую обстановку моей комнаты, и по ее лицу проскользнула презрительная усмешка.
Я спросил, где сейчас живет Сережа. Она сказала, что он уже неделю живет у бабушки с дедушкой, что она сильно соскучилась по нему и на следующий день поедет  в деревню.
- Меня вспоминает? - спросил я.
- Не знаю.
- Обо мне ни разу не спрашивал?
- Нет.
Мне стало грустно: я столько времени затратил на то, чтобы его приручить, а он начисто забыл обо мне.
- Его все любят! - похвасталась она. 
У меня возникло подозрение, что она имеет в виду своих любовников, и, чтобы рассеять его, я спросил:
- Кто все?
- Да все, кто его знает! -  воскликнула она.
- Понятно, - с грустью, правда, пародийно преувеличенной, проговорил я. - Я был один из многих.
Моя шутка рассмешила ее. 
- Я страшно люблю анекдоты, - сказала она.
Чтобы не выглядеть рафинированным снобом, я не стал признаваться в том, что не разделяю ее чувств и предпочитаю литературный юмор.
- Расскажи, - попросил я из вежливости.
Мне не пришлось ее долго уговаривать, и анекдоты посыпались из ее уст как из рога изобилия:
- Один сперматозоид сказал с гордостью: “Если бы я слился с яйцеклеткой, я стал бы великим ученым”. Другой сказал: Если бы я оплодотворил яйцеклетку, то стал бы великим художником”. Третий сказал, что при благоприятных условиях стал бы великим писателем. Подлетел четвертый сперматозоид и крикнул: “Спокойно, господа, мы в презервативе!”
Меня покоробила натуралистичность описаний, но во мне бурлила спонтанная веселость, и я громко захохотал. Насладившись триумфом, она продолжала рассказывать:
- Петька подбегает к Чапаю, кричит: “Василий Иванович, белые Анку захватили!”.  “Тихо, Петька, - успокоил его Чапаев, - Это наше бактериологическое оружие”.
- Намек на то, что она заразная, - хохотал я, играя роль простачка.
- Сообразил! - проговорила она с иронией, растягивая слово и слегка покачивая головой.
“Кажется, переиграл”, - мелькнуло у меня в голове.
- Болонка вышла на улицу погулять и увидела дворнягу. “Я болонка, - сказала она. - А ты?” Дворняга помялся и сказал: “А я просто ссу”.
- Почему в последнее время ты такая  бледная? - спросил я, когда она закончила рассказывать анекдоты.
На ее лице появилось недоумение.
- Нет, не сейчас - сейчас ты хорошенькая, а днем, - уточнил я.
- Наверно, переутомляюсь. Работаю на двух работах.
- Бедняжка, - посочувствовал я. - Старайся не перегружаться.
Она посетовала на дороговизну и дефицит и рассказала о своей деловой прогулке по городу. В центральном гастрономе продавали сливочное масло по пятьдесят четыре рубля килограмм, но когда подошла ее очередь, этот очень полезный детскому организму продукт кончился. Зато ей удалось купить большого карпа, а карп, как известно, - хороший гостинец.
Дым в комнате стоял столбом: пока она была у меня в гостях, она выкурила не меньше четырех сигарет.
Она встала, чтобы уйти. Я обнял ее и крепко прижал к своему телу.
- Не надо, не надо, - говорила она торопливо, слегка меня отталкивая. - Видишь, - она показала взглядом на окно, часть которого была не прикрыта шторой.
Общение с нею привело меня в игривое настроение. Я вспомнил, что она занимается карате.
- Представь, что я насильник, - сказал я. - Освободись. Сможешь?
- Я знаю, как освободиться, - она посмотрела вниз, и меня осенила догадка: она собирается ударить меня в пах.
- Нет, только не туда! - взмолился я.
Кольцо моих рук сжималось вокруг ее тела.
- Сигареты можно взять? - спросила она.
- Нет, нельзя. Много курить вредно, - возразил я. - Приходи ко мне, когда захочешь покурить.
Но она не послушала меня, и две сигареты из пачки перелетели в ее сумочку.
- Хоть две возьму. У меня дома ничего нет, - объяснила она свой поступок. -  У меня к тебе  просьба...
- Опять?!
- Но ведь я прошу тебя редко и притом только за одного человека - за Свету.
- Это еще куда ни шло, - примирительным тоном проговорил я. -   Что у нее?
- Контрольная работа по истории литературного языка.
“Вот зачем она пришла ко мне, - усмехнулся я про себя. - Она просто использует меня в своих целях”.
- Это пустяк, - сказал я. - Пусть подойдет ко мне.
Добившись своей цели, Катя  пошла к себе домой. «Рано или поздно она могла бы женить меня на себе, - думал я, - но вряд ли у нее появится такое желание: я для нее не достаточно привлекательный объект».   

                Люда

Когда мы с нею пришли в дворец культуры на  “Греческую смоковницу”, нашумевший эротический фильм, зал уже был заполнен до отказа. С трудом нам удалось найти два свободных места в конце амфитеатра. Только мы опустились на мягкие кресла, как свет погас, и начался сеанс.
Рука Люды легла на мое колено, моя рука - на ее руку, шляпа накрыла их сверху, спрятав от посторонних глаз.
На экране замелькали панорамы современной Греции. Героиня фильма путешествовала по стране. Миловидная, с большой упругой грудью, девушка мне нравилась, но все персонажи, диалоги были так примитивны, что фильм сразу же вызвал у меня приступ невыносимой скуки, усиливавшейся тем, что долго не было эротических сцен, ради которых и пришли многочисленные зрители.
- Мне пока не нравится, - шепнул я Люде.
- Мне тоже, - ответила она. - Не понимаю, что в этом фильме нашли лицеисты? Два года назад в Москве я работала в лицее. Лицеисты - они по возрасту десятиклассники - спрашивали меня, смотрела ли я этот фильм. Тогда я не смотрела. А они с ума сходили. Не понимаю почему. Здесь нет даже того, ради чего пришли люди...
Наконец героиня отдалась владельцу яхты. В зале наступило оживление. Но мне было по-прежнему скучно.
Мы с Людой смотрели на экран, а наши руки жили своей жизнью: мои пальцы теребили ее пальцы, ладонь гладила ее кисть.
Моя правая рука упиралась в бок Люды, и у меня возникло опасение, что моя подруга испытывает неудобства.
- Я тебя не давлю? - спросил я ее шепотом.
- Не размахивай руками, - проговорила она строго.
Я не понял ее. Мои руки были  неподвижны.   
- Разве я размахиваю? - спросил я с недоумением.
- Да, размахиваешь, - повторила она категорическим тоном.
Ее слова произвели на меня неприятное впечатление.  Я не понял, какой  переносный смысл она вкладывала в свою фразу. 
Героиня танцевала сиртаки с владельцем магазина, молодым парнем. Владелец яхты ревновал, пытался увести ее с праздника, но она оттолкнула его. Стало ясно, что скоро ею овладеет второй парень.
С каждой минутой скука усиливалась. “Уж лучше самим заняться любовью, чем смотреть на других”, - решил я.
- Если хочешь, давай уйдем, - предложил я. - Я готов.
- Пойдем, не могу больше смотреть!
Мы вышли из зала. Люда торопливо подошла к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Я из деликатности отвернулся.
Часы показывали семь часов. На улице было уже сумрачно.
- Персонажи похожи на дегенератов, - сказал я, когда мы шли по аллее парка. - Им лет по двадцать-двадцать пять, а их речь примитивнее, чем у пятилетних  детей. В прошлом году по заданию суда я проводил филологическую экспертизу текста  показаний одной умственно отсталой шестнадцатилетней девушки, которую  изнасиловали восемь человек.  До меня эксперты-психологи установили, что уровень ее интеллектуального развития соответствует уровню ребенка одиннадцатилетнего возраста. Но поверь, она намного интеллектуальнее,  чем персонажи фильма.
- У них нет никакой морали! - возмущалась Люда. - Как у них связь возникает? Переглянулись, два три слова...  И все.
Парк был полон людей. Навстречу нам шли молоденькие девушки, школьницы по возрасту, и громко пели пионерскую песню:
Взвейтесь кострами, синие ночи.
Мы пионеры — дети рабочих. 
- Как это убого, - сказала Люда презрительно. - Что они поют!
Я заступился за девушек:
- По-моему, сейчас это не так убого. Теперь, когда коммунистические идеи обанкротились, эта песня звучит в пародийном ключе. Они просто забавляются.
Библиотека еще светилась огнями. Наша сосновая рощица, служившая нам пристанищем накануне, просвечивалась насквозь, и мы пошли дальше.
По парку блуждали группы молодых людей. Чтобы избежать встречи с ними, мы резко поменяли направление. Вдруг все окружающие предметы, погруженные в сумрак, показались мне незнакомыми, необычными. У меня возникло ощущение, будто я нахожусь в совершенно незнакомом месте.
- Я не соображу, где мы, - сказал я.
- Я тоже! - воскликнула Люда.
Иллюзия продолжалась недолго. Увидев в свете фонарей два двухэтажных дома, мы сориентировались и направились в отдаленный район парка, где прошла наша первая встреча.
Люда по пути рассказывала, как женился во второй раз ее овдовевший отец. Сначала он привел домой женщину лет сорока, чтобы познакомить с детьми. Люде она не понравилась - “толстая, как тумба”. “Пап, - сказала дочь, - не надо”. Во вторую женщину отец влюбился и согласия на брак у детей не спрашивал, но та сама ему отказала. “Я не смогу стать матерью вашим детям, - сказала она. - Я всю жизнь прожила одна”. Третья женщина, теперешняя мама, произвела на Люду неплохое впечатление. “Пап, на этой можно”, - сказала она.
- И ты не ревновала к ней отца? Ты   не возражала против его женитьбы? - спросил я.
- В доме нужна была женщина. Честно говоря, я тогда готовить совсем не умела. Как-то одноклассники принесли мне курицу, мне хотелось ее потушить, но я не знала, как это сделать.
- Мама тогда работала в одной организации с отцом, - рассказывала Люда о своей мачехе. - У нее умер муж, было двое детей. Когда отец предложил ей встретиться, она сказала ему: “Владимир Иванович, я не лягу с тобой в постель, пока ты не сделаешь мне официального  предложения”. Вскоре отец на ней женился.
- Наверно, ты с нее берешь пример, - пошутил я.
- Да, она поставила себя правильно, - жестко ответила Люда.
Мы остановились возле дерева. Ее спина прикоснулась к мощному стволу. Я стал целовать ее лицо, шею, но былого экстаза не было: поцелуи были уже пройденным этапом, мне хотелось большего.
Я вытащил пенис, но Люда остановила меня:
- Не надо, не хочу.
Меня захлестнуло чувство досады.
- Не нравится мне твоя позиция. На тебя, видимо, отрицательно влияет мать, - я с трудом сдерживал раздражение.
Неожиданно для меня она стала оправдываться:
- Ты хочешь сразу... Мы же знакомы только два месяца.
В ее голосе слышались нотки испуга, растерянности.
- Я не настаиваю, - смягчился я. - Но пойми: ты ведешь себя не адекватно. Если бы тебе было семнадцать, то тогда твое поведение было бы оправданным. Но мы ведь взрослые люди.
- Мама говорит: “Что ты будешь его сожительницей? Зачем? В одном институте работаете. Тебе ж работать не дадут. Затравят.
Я стушевался. Ее мачеха была по-своему права. Шила в мешке не утаишь: если Люда станет моей любовницей, рано или поздно об этом узнают. Разумеется, травить ее никто ее не будет, но ловить на себе взгляды коллег - любопытные, многозначительные, презрительные, ощущать себя предметом сплетен и пересудов тоже неприятно.
Я снова стал ее целовать. Она застонала. Я на мгновение отстранился от нее: ее глаза были закрыты, лицо сморщилось, как у плачущего младенца. Во мне шевельнулась жалость. Мне не хотелось ее обижать.
Вдруг она стала целовать мои губы, щеки, подбородок, глаза. Меня давно не целовали женщины (Ксюша ни разу), поэтому эти поцелуи растрогали меня до слез. Я нежно обнял ее и прижал к своей груди. “Никогда, никогда я тебя не обману, никогда не причиню тебе зла”, - думал я, распираемый чувством благодарности.
- К тому же я боюсь беременности, - сказала она, отстраняясь.
- Ну это не проблема, - усмехнулся я.
- Не проблема? Почему?
- Можно предохраняться.
- А ты можешь дать гарантию?
- Конечно. Стопроцентную, - заверил я.
В другое время я постарался бы доказать ей, что ее страхи не имеют под собой реальной почвы; она не выдержала бы моего интеллектуального натиска, и, вероятно, наши отношения поднялись бы на более высокую ступень. Но ее поцелуи размягчили меня; нежность, жалость и благодарность, распиравшие мою грудь, подавили во мне донжуанские  желания и волю к победе.
У меня возникло подозрение, что ей доводилось уже делать аборт. Чтобы рассеять его, я спросил:
- Почему ты так боишься беременности?
- А как же не бояться!
- Если ты забеременеешь, я же тебя не брошу.
- Расскажи, как ты женился. То, что ты рассказывал в прошлый раз, по-моему, чепуха. Неправдоподобно.
- Я тебе не врал. Я могу тебе еще раз рассказать, но вряд ли ты узнаешь что-либо новое.
Я довольно правдиво рассказал историю наших отношений с Ксюшей.
- Зачем же ты женился на ней? Зачем? - спросила она.
- Я же тебе объяснил: от одиночества. Я думал, что мы сможем жить вместе, но ошибся.
- Я не хочу тебя обманывать, - сказал я. - Если ты не хочешь этого, я не буду тебя торопить. Только дело не в регистрации. Регистрация ничего не гарантирует... Ты права: мы действительно мало знаем друг друга. Я, например, не знаю, какой у тебя характер. Спокойна ли ты, уравновешенна или эмоциональна?
- Очень эмоциональна, -  она нервно засмеялась.
- Мне кажется, у тебя взрывной характер.
- Да, взрывной, - она продолжала нервно хохотать.
- А ты знаешь, когда я тебя полюбил?
- Когда?
- Когда ты приходила ко мне и я к тебе прижался. У тебя такое теплое, такое красивое тело...
“Богатое тело. Хоть сейчас в анатомический театр”, - всплыла в моей памяти фраза Базарова, героя “Отцов и детей”.
Действительно, такого красивого тела, такой великолепной фигуры, такой царственной осанки, как у Люды, я не видел еще ни одной знакомой женщины.
- Моя портниха говорит, что у меня идеальная фигура, - прихвастнула она. - Говорит, мне можно манекенщицей работать. Только роста не хватает.
- И хорошо, что не хватает, - сказал я. - Иначе в твоем лице мир потерял бы крупного философа, а я - свой идеал.
У нее был такой же рост, как и у меня, но благодаря высоким каблукам она выглядела немного выше.
Мой комплимент подействовал на нее своеобразно: она взвинтилась.
- Взрывной характер, - повторяла  она мою бестактную фразу, нервно смеясь.
Этот громкий смех меня немного коробил и гасил нежность и жалость, теплившиеся в моей душе. “Зачем же так громко? - досадовал я про себя. - Ты же не глупая женщина».
Я стал замерзать. Пришлось покинуть укромное место. Мы медленно пошли по парку.
- Расскажи о своем парне. В прошлый раз я тебе помешал. Или тебе неприятно?
- Нет, я не делаю тайны. Его зовут Миша. Я любила его. Четыре года он был у меня только один. Но кончилась аспирантура, и мы разъехались.
- Почему же он на тебе не женился? - поинтересовался я.
- Он творческая личность. Ему нужна свобода.
- А кто он по специальности?
- Философ, - она грустно засмеялась. - В последний раз пришел ко мне: “Люда, ты найдешь себе мужа, ты не можешь остаться одна”. И вместо того, чтобы плакать, я рассмеялась.
- Когда вы расстались?
- Около года назад.
- Переписываетесь?
- Нет.
У меня появилось подозрение, что недавно она ездила к нему.
- Где он живет, в Москве? - спросил я.
- Нет, не в Москве. Достаточно далеко от Москвы.
Ее слова рассеяли мои подозрения.

Как ни странно, ее признания меня успокоили. Постоянный партнер - это меньшее из зол. Наделенная такой сексуальностью, она вообще могла ходить по рукам.  “Судя по всему, она из породы душечек, - думал я радостно.  - Она привязывается к мужчинам. Кажется, она не блещет умом, но она женственна, сексуальна. На ней можно жениться”.
- А почему бы тебе не развестись с женой и не жениться на мне, - неожиданно проговорила она. - Я бы прописалась в твоем общежитии, и мы бы получили квартиру.
Ее предложение ошарашило меня. Я долго объяснял ей, почему я не могу так поступить. Мой главный довод: если я разведусь сейчас, то Ксения с ребенком никогда не получит квартиру, так как она работает в институте только два года, и ее могут поставить только в хвост очереди, состоящей из семидесяти пяти человек; институту же дают не больше одной квартиры в год. 
- Но ты ведь будешь  платить им алименты, - возразила Люда.
Я ушам своим не верил. У меня возникло такое чувство, будто на меня вылили ушат грязи. Она готова пустить по миру мать с ребенком, готова на чужом несчастье построить свое счастье. “Ну и ну, - думал я. - Вот тебе и библейская мораль. Вот тебе и философия. Такую не остановит слезинка ребенка”.
Благодарность и нежность в моей душе угасли. Мной завладели горечь и разочарование.
- Ты свободна в своих решениях, - проговорил я холодно.
Она меня не поняла. Я расшифровал смысл своей фразы:
- Если тебя не устраивают мои принципы, мое положение, то можешь прекратить отношения со мной.
Мы пошли домой. Расставание  было тягостным.
- Всего тебе хорошего. До свидания. -  Ее вежливый тон и отчужденный вид выражали сожаление и непреклонность. Я понял, что снова остаюсь в гордом одиночестве, и мое сердце сжалось от боли. “Не так я говорил сегодня, - думал я. - Не так”.
В мрачном настроении я поплелся в общежитие. В памяти всплыли строки Пушкина: “Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей”. “Пока ты равнодушен к женщине, она покорно выполняет твои прихоти, - с горечью подумал я. - Но стоит только показать ей, что она тебе небезразлична, как она сразу же начинает выпендриваться, стремится подчинить тебя своей власти”.
Весь следующий день прошел в тревоге. В два часа я позвонил ей и предложил встретиться. Она отказалась.
- Зачем? - сказала она холодно, официально. - Мы встретимся только в том случае, если ты примешь кардинальное решение. Иначе нет смысла встречаться.
- Очень жаль.
- Мне пора. Я убираю. Мне надо сегодня готовиться к лекции.
Трубка запищала.
Она требовала  от меня невозможного. Как бы я ни относился к Ксюше, я никогда не смог бы  поступить так подло по отношению к ней. Дело даже не в моих нравственных принципах - в конце концов, ими можно поступиться. Дело в моем типе личности, в моей психической сущности, которые сильнее рассудка, сильнее любых принципов. Мое поведение определяют присущие мне чувствительность и жалостливость.
Моя пассия явно пела с чужого голоса. Я был уверен, что это мачеха науськала ее надавить на меня. Напрасно Люда ее послушалась. Прояви она немного выдержки, терпения, то рано или поздно она стала бы моей женой, так как мне нравились ее тело, ее сексуальное поведение и женственность. Но ультиматум, предъявленный мне, кардинально изменил мое отношение к ней. Я не мог жениться на женщине, которая толкала меня на совершение аморального поступка.
Впрочем, я не держал на нее зла. Она ведь не отвергла меня. Наоборот, она хотела стать моей женой, хотела спать со мной в одной постели, иметь общих детей.
Правда, в то время она  ничего не знала о моем первом браке. Если бы знала, то, возможно, ее намерения по отношению ко мне изменились бы.
Хотя на душе у меня скреблись кошки, я решил больше не звонить ей. В конце концов, нет худа без добра: я, как и ее бывший друг, тоже творческая личность, и мне тоже нужна свобода.
«Везет же ей, бедняге, на творческих личностей», - думал я.
Я не сомневался,  что если бы я пообещал ей развестись с женой,   то она уступила бы моим притязаниям. Но я не могу обманывать женщин. Честность -  моя ахиллесова пята. 
Я снова остался один. 

Надежда

В начале декабря я поехал к  Макарову в Губин,  где он, корреспондент губинской газеты, год назад получил квартиру.  Когда я   вышел из поезда, была уже ночь.  Дом Макарова находился недалеко от вокзала. Я постучал в дверь. Молчание. Потом раздался голос Сани, довольно высокий и глухой: 
- Кто там?
У меня камень с души упал: «Слава богу, дома».
Дверь открылась, и в ее проеме в одних трусах появился  Макаров. 
- Ты рисковал, Коля, - сказал он своим глухим голосом, когда я зашел в коридор.  - Ты мог меня не застать.
- Кто не рискует, тот не пьет  шампанского, - сказал я.
Я разделся  и достал из сумки бутылку дагестанского коньяка.   
    Сели за журнальный столик. Саня сделал глоток коньяка,  и  его треугольное щетинистое усатое лицо исказила гримаса отвращения: ему показалось, что это подкрашенный самогон. 
Я проголодался в дороге, но закуски не было.    Вместо закуски я выпил чашки четыре чая.
Саня предложил на следующий день съездить в Старый Дол и организовать встречу с женщинами: с Людмилой Калининой  - бывшей женой супермена Сереги,   и ее подругой Натальей.  Людмилу  он брал на себя. Мне  же предстояло заняться  Натальей – «толстухой, матерью четырех детей». Она заочно мне не понравилась. Тогда Саня  предложил второй героиней нашего группового  романа сделать  Надюшку -   свою бывшую сожительницу.  Эта кандидатура меня полностью устроила.  Я  знал ее.   Когда-то  Макаров приезжал с нею ко мне в Москву.  Тогда это  была приятная женщина лет тридцати, невысокого роста, с хорошей фигурой.  Ее восторженные взгляды, которые она бросала на меня,  ее трепетные прикосновения к моей руке при первой возможности говорили о том, что я произвел на нее сильное впечатление. Ночевать я определил ее к  своей знакомой Дануте - аспирантке из Литвы.  В доверительном разговоре с Данутой, настоящим информационным  вампиром,  Надя призналась, что влюбилась в меня с первого взгляда и  хотела бы жить со мной всю жизнь.
Уже после возвращения в Везельск я узнал от Макарова, как развивались его отношения с нею.
С ребенком-дошкольником она прожила  у него в избушке около года.  Один раз он пришел домой: нет ни Надюшки, ни ребенка, ни их вещей. Позже  узнал, что она вернулась в общежитие к мужу-алкоголику, который регулярно ее дубасил.  Она родила от мужа второго  сына.  Они  получили трехкомнатную квартиру. Года через два ее муж умер от рака. Она снова стала свободной. Саня сходился с нею еще раз. Но она не устраивала его, и через месяц он  прогнал ее. 
Он говорил о ней злобно: мягкотела,  дети ее не слушаются,  явно ненормальна в сексуальном отношении – стоит ее поцеловать, она тут же начинает тебя раздевать;  перемочила чем-то все простыни; во время полового акта рукой хватает партнера за пенис и норовит его оторвать.    
Я  поддержал идею Макарова о встрече с Надей.  Но нужно  знать  Макарова - этого Губинского Гамлета. Сразу же после принятия решения он занервничал, заколебался.  Его пчелиные глазки недовольно щурились, злой взгляд жалил.
    На следующее утро он все-таки решился поехать  в Старый Дол. Перед отъездом выпили за успех по  рюмке коньяка и закусили конфетой, случайно оказавшейся в моей сумке.   
Пришли на остановку. Было морозно. Вокруг лежал снег.
      Подъехал автобус. Я рванул к нему.
- Мест нет, - сказал водитель, - но можете ехать стоя.
Я заскочил в салон: чтобы состоялась встреча с женщинами, надо было как можно раньше попасть в Старый Дол.
- Нет, не надо. Так не ездят, - сказал Саня категоричным тоном.
Пришлось выскакивать из автобуса. Это был явный саботаж. Саня ставил под угрозу проведение операции. 
- Уж лучше стоять в автобусе, чем здесь на остановке. Там бы мы, по крайней мере, ехали.
- В твоих словах есть доля истины, - согласился  друг.
  Его стал донимать холод и голод, и он предложил вернуться домой.  Я понимал, что с таким партнером трудно добиться цели. 
Когда мы шли назад, он предложил мне с переговорного пункта позвонить Надюшке и договориться с нею о встрече. Я  набрал номер ее телефона:
- Можно Надю.
- Это я, - сказал приятный высокий женский голос, от которого у меня растеклось тепло в груди.
- Это Коля из Везельска. Звоню из Губина. Хотелось бы встретиться, пообщаться.
- Приезжайте, - сказала она.
    Макаров удивился:
- Так просто. Одного жетона хватило.
  Пришли домой, напились пива, наелись колбасы. После колебаний Саня решил ехать со мной в Старый Дол: он - к Мадлене, бывшей подруге, которая недавно развелась с мужем-уголовником, я - к Надюшке. Однако мы договорились: если у Надюшки окажется Людмила, то я должен буду ему позвонить.
  Он начертил мне на тетрадном листе схему, как мне найти   дом и квартиру его бывшей сожительницы.
  Автобус быстро доставил нас в Старый Дол. Саня вышел из автобуса раньше меня. Я доехал до рынка,  похожего на гигантского черного осьминога, купил колбасы, конфет, вино.      
Дом Нади нашел  без труда.  Нажал на кнопку звонка. Дверь открылась. Показалась Надя - в  красивом платье, с взбитыми волосами -  и тут же исчезла. 
Я не знал, что делать: стоять в дверях и ждать или раздеться и идти в комнату. 
Из спальни донесся  приятный женский голос:
- Вы раздевайтесь.
Я снял пальто, шапку. Она вышла.   
- Извините, я не успела к вашему приходу. А вы один? - в ее голосе слышались нотки удивления и разочарования.
  - Да, Саня наотрез отказался. А я из-за него не хотел лишить себя удовольствия пообщаться с вами.
- Ну и правильно.
Она повела меня на кухню. Стала суетиться у плиты. Я смотрел на нее.  Теперь ей было лет тридцать шесть. У нее были стройная фигура, приятное лицо, серые глаза, ровные синеватые зубы.  Мне хотелось заняться этой женщиной.
Первые минуты пребывания в гостях были омрачены криком ее младшего сына-дошкольника, который носился по квартире. Она попыталась его усмирить, призвать к порядку, но он ее не слушался. 
  - Он чувствует, что я была взволнована. Я вас ждала. Он хочет, чтобы только он был предметом моего внимания, - сказала она.
Ее интерпретация  поведения сына показалась мне убедительной. Я вытащил из сумки бутылку вина, колбасу, конфеты. Колбаса и вино остались на столе, а конфеты я понес сыну в соседнюю комнату. Тот принял подарок без энтузиазма. 
Надя сказала, что из школы скоро должен вернуться старший сын. Это сообщение меня расстроило: тут с младшим не справишься, а придет еще и старший. 
  Она с грустью говорила о Макарове. Чтобы избавить ее от иллюзий, я сказал, что он поехал к Мадлене.
   Я разлил вино. Выпили.  Вино показалось мне противным. После первой же рюмки мне стало подташнивать. 
Она сразу стала рассказывать о детях, жаловаться. Старший не слушался. 
- По-прежнему читаешь книги о  карме? - спросил я.
- Я читаю Лазарева. Мне соседка дала почитать. Я почитала, и стало легче.
- Я не читал, - сказал я. - Какая главная идея его трудов?
- Надо любить всех, любить несмотря ни на что. Как только усомнишься, начнутся проблемы.
- Эта идея  кажется мне  утопической. Невозможно любить всех. Я считаю, нельзя насиловать свой организм, свою душу.  Надо любить тех, кого хочется любить, - возразил я.
- Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном, - предложила она.
  Мы попытались  разработать новую тему, но разговор снова сполз на воспитание.
Она рассказала, что у ее подружки Ирины, которая была сторонницей жесткого воспитания и которая не раз критиковала ее за слабохарактерность, дочь отбилась от рук: живет с негром в гражданском браке (недавно привозила его домой);   за неуспеваемость ее отчислили из Воронежского университета.   
  - Опять мы о детях, - сказала она смущенно.
- Да ничего страшного, - успокоил ее я. - Нужно говорить о том, что интересно.
Я боялся, что если мы откажемся от этой темы, то нам вообще не о чем будет говорить, и мне придется дезертировать с поля боя.
К Максимке пришел его товарищ. Они  носились по квартире как угорелые. Как в этих условиях ее «брать», - думал я. - Это практически невозможно.
У меня мелькнула мысль   присоединиться к Сане или вообще ретироваться в Везельск, но я не знал, как объяснить  свой поступок Наде, и это удержало меня от отступления.
Пришел старший сын Дима. Это был  высокий симпатичный подросток лет пятнадцати.  Он замерз и проголодался.
- Тут дядя Коля колбасы принес, - сказала Надя.
  Дима набросился на еду. Он жадно поглощал все, что было на столе.  Мне он понравился:  приятное симпатичное, улыбчивое,  доброе лицо.
  Насытившись, он принес на кухню гитару и запел. Играл он слабо, но не фальшивил и пел с душой. Я не выдержал, стал ему подпевать, у нас получился замечательный дуэт. Надя смотрела на нас с умилением.  На глазах у нее выступили слезы.
Мы спели песен пять. Пришел товарищ Димы, они вдвоем уединились в комнате. У меня возникло двойственное чувство. С одной стороны, я был рад, что он ушел, а с другой, огорчен: мне хотелось  еще попеть песни.
- Слушай, по-моему, ты зря драматизируешь события. У тебя отличный сын. Добрый, талантливый. Чем он тебя не устраивает? 
- Не убирает в своей комнате.
  - А кто убирает?  Я тоже не убираю.
-  Макаров меня закомплексовал...
- А сам он убирает?  У него всегда бардак в квартире. У твоего сына богатая внутренняя жизнь. Он интересуется музыкой.
  Максимка продолжал носиться по квартире с приятелем. 
- Что мы все за столом сидим, - сказала Надя сокрушенно
Мы перешли в зал, с полчаса посмотрели телевизор.   Она предложила погулять.
  Я сразу оценил ее предложение. «Только на улице, без свидетелей, можно пойти на сближение».
Надя попросила Диму присмотреть за Максимкой.
Мы оделись, вышли.  На улице уже были сумерки.
На ней была коричневая кожаная куртка и черная меховая  шапка. Она хотела повести меня в посадку, но туда невозможно было пройти: тропинку завалил снег. Пришлось идти по дороге. Навстречу шли люди. Нигде не было уединенного места. 
- Куда пойдем? - спросила она.
- Мне бы хотелось в посадку. Там так красиво.
Мороз щипал щеки. Снег под ногами хрустел. Наконец, мы нашли тропинку, которая привела нас в посадку.  Надя шла по тропинке, я рядом по снегу. Она потребовала, чтобы я перешел на тропинку, но я не соглашался: мне хотелось держать ее под руку. Я хотел  поцеловать ее,  но навстречу двигался черный силуэт мужчины. Пришлось на время отказаться от своего намерения. Но когда мужчина прошел мимо нас и оказался далеко позади, я наклонился к Надежде и поцеловал ее в щеку. Затем, отодвинув меховую шапку, поцеловал в  ухо. Ее  дыхание сразу участилось.  Информация Сани оказалась верной:  ее ухо представляло собой сплошную эрогенную зону. Я попытался поцеловать ее в губы, она как-то нерешительно уклонилась, но уже следующая моя попытка была удачна. Мы слились в страстном поцелуе. Мне  приятно было прижимать ее к себе: у нее стройная фигура, тонкая талия, и ее тело прилипало к моему. В мой рот попадал кончик ее язычка. Нежная кожа, теплые губы. Я был без ума от нее. Нацеловавшись, мы двинулись дальше. Вышли на трамвайные линии. Сзади неожиданно загрохотал трамвай. Мы чудом увернулись от него.
В киоске я  купил Максиму шоколадку.
- Зачем? Ты же покупал конфеты, - сказала она.
-  Одно другому не мешает.
Мне хотелось поскорее попасть домой, чтобы заняться более серьезным делом. Я торопил ее, но, в сущности,  минуты на улице были самыми сладкими, самыми приятными.
  Она вспомнила, что дома нет хлеба. Я предложил сходить за ним в магазин.  Мы шли по заснеженной  улице. Ее рука доверчиво лежала на моей руке. У меня было такое чувство, что рядом идет моя женщина, моя жена.
Рынок остался слева. Перешли через переход. Мы чувствовали добрыми, чистыми  людьми. Меня переполняла нежность к моей спутнице.  Ее мучили угрызения совести, что мы так быстро сближаемся, но она сказала с надеждой в голосе: 
- Пусть у нас будет хотя бы один вечер.
Мы купили хлеба. Опередив ее, я расплатился с продавцом. 
Она рассказывала о семье.  Ее мать - учительница географии. Отец тоже был учителем. Недавно умер. Брат долго работал в Японии.  Живет на Урале, в поселке, где и сама Надя выросла.
Прогулка и поход в магазин заняли у нас полтора часа. У Максима по-прежнему был в гостях соседский мальчик. Надя стала его выпроваживать. Максимка сопротивлялся. Наконец мальчик ушел. Приятель Димы тоже покинул квартиру.
Максимка с удовольствием съел мой шоколад и подобрел ко мне.
Надя постлала мне на диване в гостиной («в зале») и ушла укладывать Максимку. Тот долго не засыпал. Она пришла ко мне в майке, похожей на футболку, и штанишках из мягкого материала. Затем снова ушла к сыну.   Пришел Максимка и показал изделия из пластилина: слоники, собачки, лисы, слепленные им самим.  Я похвалил его за талант.
Старший  сын закрылся в своей комнате: ему не было до нас никакого дела.  Главное - лишь бы его не трогали. 
Наконец, часов в девять Максимка улегся в свою кроватку.  Надя пришла ко мне, села на край кровати. Я обнял ее, начал целовать. Выключил свет. Она легла рядом. Она казалась мне необыкновенно красивой. Мы слились в одно целое. Из соседней комнаты донесся  голос Максимки. Она ушла к нему. Ее долго не было. Я уж подумал, что она решила ко мне не приходить. Я вышел якобы в туалет,  помахал ей рукой в приоткрытую дверь. Она пришла. Мы слились в поцелуе.
  - Может, не будем глупостями заниматься, - сказала она. 
Нет, я хотел этих глупостей. Моя рука нырнула к ее влагалищу. Ее трусики были мокрыми. 
- Мне надо подослать, - сказала она.
  Она принесла подстилку. Я уже был полностью обнаженным. Мы сняли с нее одежду.
  Раздался телефонный звонок. Она оторвалась от меня. Взяла трубку.
  - А! Лида! – воскликнула она радостным голосом.
  Их разговор длился минут пятнадцать.
- Приходи, - говорила Надя в трубку. - Сейчас приходи.
Меня томило желание. Покалывало мошонке. А она говорила, говорила, приглашала в гости. Я вспомнил предупреждение Сани о том, что  она ведет  себя непредсказуемо: то внезапно уйдет, а то вдруг среди ночи придет, чтобы заниматься сексом.
Она положила трубку.
       - Это Лида. Когда-то мы с нею работали вместе. Тот садик закрыли. Меня перевели в другой, а ее - в магазин. Она не жалеет.
Наши тела слились. Снова звонок. И снова она говорила по телефону минут пятнадцать – о хозяйстве. Ее абонентом  была все та же Лида. 
Наконец, разговор закончился. Я снял с нее майку, трусики.
- У меня тут есть кое-что, - сказал я и вытащил из-под подушки презерватив.
- Как лучше? Сразу надеть или перед тем, как кончить, - шепотом спросил  я.
- Сразу, - прошептала она.
Я обрадовался. Мне тоже хотелось сразу. Я опасался, что рак передается половым путем (у моей крестной оба мужа умерли от рака). 
Ее рука схватила пенис и мошонку  и со всей силы сдавила  их.  Я чуть было не взвыл от боли.  Мне с трудом удалось оторваться  от нее.  Когда-то я осуждал  Макарова, который в постели, как я полагал,  закрепощал ее.  Теперь я понял, что его пуританское поведение было вполне оправданным. 
Я надел презерватив. Она приняла позу наездницы, вошла в меня.   Из-за смазки, бившей из нее фонтаном, я не ощущал фрикций, трения.  Она с огромной скоростью и энергией стала двигаться  из стороны в сторону.   Я стиснул зубы, чтобы не закричать от нестерпимой боли.  Секс превратился в пытку. Я опасался, что пенис не выдержит, сломается.  Ее визг и импульсивные движения   привели к преждевременному оргазму.   
Мы довольно долго лежали в темноте. Презерватив висел в моих пальцах. Теперь мне хотелось спать, но она долго не уходила. 

  Утром меня разбудил мягкий  голос Нади, будившей Диму.  Тот не хотел вставать. Я боялся, что он останется дома, и тогда второй раз мы не сможем с нею соединиться. Она проявила твердость, он встал и пошел в школу.
Она разбудила Максима, одела его и отвела его детский сад.
Пока ее не было, у меня разыгрался аппетит, так как в прошлый вечер от волнения я практически не прикоснулся к еде. 
  Вернувшись, она пригласила меня к столу. Она стояла у плиты. В майке и  трико она выглядела хуже, чем в платье. 
Угощала какими-то необычными растительными блюдами.  Пили чай. 
  После еды отправились на мою лежанку. Снова слияние. Но свет портил впечатление. Она перестала казаться мне красивой: кожа темноватая, лицо обычное.   
   Она так вдохновенно, громко повизгивала,  что я быстро возбудился и долго не смог сдерживаться.
- Ты действуешь на меня слишком возбуждающе, - объяснил я свою поспешность.
Можно было еще раз попробовать, но у меня кончились презервативы.
Мы разговорились. Я попросил показать фотоальбом.
- Вот я в 86-м году, когда мы встретились впервые, - сказала она.
Ничего особенного. В воспоминаниях она представлялась мне красивой, а  на фото выглядела обычной. Странности восприятия.
Видел фотографии Люды Калининой,  женщины лет тридцати пяти,  и Ирины – Надиной подруги. Они обе мне не понравились. Мне понравилась лишь  дочь подруги, красивая двадцатилетняя девушка, сидевшая на фотографии  рядом с матерью. 
- Это она связалась с негром и бросила университет, - прокомментировала Надя. - Ирина учила меня быть построже с детьми, брать с нее пример. Но ей самой  строгость не помогла.   
-  Калинина  красивая, - сказала Надя.  - С мужем окончательно порвала. Она долго его любила, но его поведение…  У нее умерла мать. Она пришла к нему  позвать на похороны, а он не открыл дверь. Наверно, был с любовницей.
- Конечно, с любовницей, - сказал я.
- О сыне совсем не заботится.
- Постепенное отчуждение - это естественный процесс, - сказал я.- Тем более, у него молодые женщины.
  -  Людмила привыкла к его любовницам, но есть же святое!
          - Он мог не знать о смерти ее матери, - попытался я защитить своего знакомого.
           - Мог бы потом прийти.
Рядом с Людой была сфотографирована Наташа, которую мне прочил Саня. Она вызвала у меня отвращение: толстая, круглолицая, с двойным подбородком. Нет, с такой бы я не смог.  Даже если бы выпил целую бутылку водки.
Я стал расспрашивать Надю про ее мужа.
Ее познакомила с ним сестра, к которой она ездила в гости. Показала фото: высокий красивый мужчина. Жизнь с ним не ладилась. Он не сдерживал слова. Пил. Мог втайне от нее  взять ее деньги. На ее деньги покупал детям конфеты. Но главное: менял одну работу за другой. За два года сменил семь работ. Деньги в семью приносил редко.  В конце концов, она  развелась с ним. В середине восьмидесятых жила с Макаровым, с которым познакомилась в училище. Но его безразличие к ребенку заставило ее от него уйти. Она вернулась к бывшему мужу и решила завести еще одного ребенка. «Неужели одна не смогу воспитать двух детей?” - думала она. Родила Максима -  от бывшего мужа. Максим  внешне  похож на отца. Мужа (теперь гражданского) то выгоняла, то принимала. Так проходила жизнь. Вдруг муж заболел. В больницу идти не хотел. Она думала, что у него простуда. Лечила таблетками. Но он начал харкать кровью. Пригласили врача. Тот отправил больного в поликлинику. У него нашли рак  лимфатических узлов.
Процесс умирания длился четыре месяца.  Умирал достойно. В квартире, на балконе никогда не курил. До конца выходил курить на лестницу. Захотел отметить день рождения (ему исполнилось 39 лет). 
- Это мой последний день рождения, - сказал он.
Его сестра купила ему костюм на похороны. Он упрекнул Надю за то, что она не готовится к его похоронам: «Что ж ты все на сестру переложила», - пожурил он жену.  Надя же планировала  похоронить его в том, что у него уже было. Кроме того, ей не хотелось его волновать. 
  После его смерти жить стало легче. На детей стали платить пенсию. Даже на Максима, хотя он был незаконнорожденный. От мужа осталась комната в семейном общежитии. Она приносила кое-какой доход (там жили квартиранты). Они купили японский телевизор, плеер, мебель. В зале стоял красивый польский диван и  стенка. Интерьер в квартире производил впечатление солидности. 
Просмотр фотографий оставил неприятное впечатление:  некрасивые, простоватые  родственники Нади, изображенные на фотографиях рядом с нею, бросали на нее тень, разоблачали ее, снижали ее образ.
  Время от времени я стал поглядывать на часы.
      - Ты спешишь? – спросила она. 
       - Нет, я боюсь, что ты опоздаешь на работу.
       - Не опоздаю. В садик я   пойду к одиннадцати. Вместе выйдем.
Вдруг она  подошла ко мне, взяла за руку. На глазах у ее блестели слезы. Вчера она грустила о Макарове, теперь я занял его место в ее сердце.
- Давай прощаться, - с болью в голосе проговорила она. 
Я не понял: ведь она собиралась выйти вместе со мной. Но потом до меня дошло: на улице люди. Я поцеловал ее в губы, но  теперь поцелуй не доставил мне наслаждения.  Куда-то  исчезло ее былое очарование. Одни женщины после близости начинают нравиться больше, другие, наоборот,  меньше.  Надя относилась ко второй категории.
Мы снова зашли на кухню, чтобы перекусить. Заговорили о Макарове. Она сказала, что он претендовал на ее квартиру.
- Я убирала в его комнате, когда его не было, - рассказывала она печально. -  На столе попались листки. Там было написано, что я ему не нравлюсь,  что я примитивна,  но зато у меня трехкомнатная квартира и телефон! Я  не ожидала такого от него.
- Это была ирония, - заверил я. - Если бы у него были бы  коварные планы, он не стал бы писать и оставлять записи на видном месте. Ты же сама говорила, что в твоей новой квартире  он был всего лишь раза два. А потом сбегал. Нет, твоя квартира ему не нужна.
Она не возражала мне, но по выражению лица можно было определить, что на этот счет у нее оставались сомнения.
Мне не нравилось, что она слишком много говорила о Макарове.  После сближения с нею я  уже воспринимал ее как свою женщину.
- Он сказал мне, что если у тебя в гостях  есть Люда, то он приедет, а если нет, то звонить ему не надо, - сообщил я.   
- А Люде он не нравится, - сказала она. - Она мне говорила.
  Она продолжала жаловаться на Макарова:
- Он сам не убирал в комнате, и мне не давал. Говорит, ты пришла отдыхать и не хватайся.
Я выразил ей сочувствие.
- Саня водил меня к Эдику, - рассказывала она. -  Эдик пьет и бьет жену. Я отозвалась о нем критично. Саня на меня набросился. Говорит, что Эдик - интеллигентнейший человек.
Я не мог удержать улыбки: косноязычный, сильно пьющий Эдик – и вдруг интеллигентнейший человек? Ха-ха!  По-моему, Саня острил. Надя не поняла его юмор.
Меня уже тянуло на улицу.  Цель уже была достигнута: мой скромный донжуанский список  пополнила довольно милая женщина. 
Мы оделись: пора было уходить.
В ее глазах была печаль. Вчера она с грустью говорила о Макарове, сегодня  я вытеснил его из ее сердца. Было  отчего загордиться.
    - Теперь ты знаешь, как меня найти. Адрес записать?  - спросила она и сразу поправилась:   - Нужен ли он тебе?
  В те минуты я не нуждался в ее адресе.  «Понадобится ли он мне когда-нибудь мне?- подумал я. - Вряд ли». 
Вышли на улицу.  Она ни о чем не просила меня, но ее глаза умоляли не говорить Макарову о нашей близости.
Вначале я хотел сказать, что скоро приеду к ней, но язык не повернулся произнести эту лживую  фразу.  Я сказал просто:
- До встречи.
Мы разошлись в разные стороны. Она пошла в садик, я - на автовокзал.
Автобус в Везельск отправлялся через два часа. Я сел на стул  в зале ожидания. Победа меня радовала, но восторга в душе не было.   


Катя

    Я написал Ксюше письмо, в котором предложил ей развестись.  Недели через три  от нее пришел ответ. «За это время я тоже приняла окончательное решение: оно совпадает с твоим», - писала она. Ее легкое согласие  развестись со мной потрясло меня. Я  был подавлен,  у меня все валилось из рук. 
 Институтский буфет был закрыт. Я направился в буфет общежития.  Из темноты выплыли женщина и ребенок. Свет из окон общежития осветил их лица, и я узнал Катю и Сережу.
- Снова встретились. Это судьба, - пошутила Катя.
На этот раз встреча с нею не вызвала у меня ни малейшей радости. «Чужой человек», - подумал я о ней.
Сережа был рад видеть меня.
- Мама, а мы пойдем к дяде Коле? – спросил он.
- Не знаю. Мне некогда. Вот если без меня. Можно, дядя Коля? – она лукаво улыбнулась.
- Лучше с мамочкой, - выдавил я из себя.
Она засмеялась.
- Сережа, подойди ко мне, - попросил я. – Я хочу у тебя спросить. Только ты отвечай честно. Хорошо?
Он обещал отвечать честно.
- Скажи, есть ли у тебя знакомый дядя, с которым тебе было бы так же интересно, как со мной, и который бы нравился тебе больше, чем я? – спросил я.
     - Нет, - без колебаний ответил мальчик.
Мое сердце дрогнуло:
- Спасибо тебе.
  - У тебя есть союзник, - сказала  Катя, доброжелательно улыбнувшись.
  Сережа снова стал проситься ко мне в гости, но у меня не было настроения играть с ним. 

Как только развод с Ксюшей стал реальностью, Катя  упала в моих глазах. Я признавал, что у нее  более привлекательная внешность, чем у Ксюши, что она превосходит мою жену в сексуальном отношении.  Но в нравственном отношении она не выдерживала сравнения с моей женой. Ксюшу я считал   глубоко порядочным человеком. Она наотрез отказывалась от моих денег,  хотя  я не ставил под  сомнение отцовства. Характер Кати имел авантюрные черты. Она скрыла от будущего мужа, что беременна от другого мужчины,  а после развода попыталась взыскать с  бедолаги  алименты. «Женись на такой, - думал я мрачно. – Всю жизнь исковеркает.  От одних рогов надорвешься».  К счастью, мне не грозила женитьба на ней: я  был не в ее вкусе и не представлял для нее интереса.
 
Проведя занятия в лицее, я пришел в столовую уже в третьем часу дня и, надо же тому случиться,  в очереди стояла  Катя. На ней был  серый свитер и короткая юбка.
Увы, эта встреча не доставила мне былой радости.
- Что ж не заходишь? -  упрекнул я ее по инерции.
Она начала объяснять с ноткой возмущения:
- Некогда! Я же в школе работаю. Сегодня, например, три пары было, шесть часов отработала. Сто тридцать человек через меня прошло. Вечером хочется отдохнуть от лиц. Никого не охота видеть.
- Очень приятно слышать, -  вяло пошутил я. Ее слова почти не задели меня.  Теперь мне было безразлично, как она ко мне относится.
Можно было  поиронизировать по поводу ее «тактичности», но не было настроения. 
- Я правду говорю. Я очень устаю! -  искренне воскликнула она, широко раскрыв глаза.
Я автоматически  выразил ей сочувствие.
Мы сели за один стол. Я вяло, по привычке окинул ее оценивающим взглядом: распущенные золотистые волосы, миловидное  лицо, матовая кожа, небольшая грудь.
В разговоре возникла пауза. Меня нисколько не смущало молчание, а моя собеседница  занервничала, забеспокоилась. Она стала возмущаться:
- Ну и школы у нас! Страшно представить, как я туда ребенка поведу. Как их там учат! Какие учителя!  В первом же классе детей отправляют в классы выравнивания. Каково ребенку чувствовать себя дебилом! А как определяют, что дебил. Говорят ему: «топор». Он должен ответить «дрова». Если произнесет другое слово, отправляют его в класс выравнивания.  А это навсегда!».
- Это издержки, - буркнул я. – А сама идея неплохая.  У нас любую хорошую идею доводят до абсурда.
- Что же в ней хорошего?  Нужно же учить детей, а не забраковывать сразу.
Мне не хотелось спорить.
 -  Может, ты права, - проговорил я. – Шаталов же всех учит. У него почти все отличники. Но его методику в вузе не изучают…
- А как в институте учат! – негодовала она. – Каких учителей выпускают! Это страшно.
- Да, нужна чистка.
          - Чистить-то нетрудно. Учить надо!
«Чем кумушек считать, трудиться… Возмущается системой, преподавателями,  а сама учится кое-как,  –  мелькнуло у меня в голове. -  Курсовые, контрольные за нее пишут другие. По знакомству экзамены, зачеты  сдает… Вот кому не мешало начать «перестройку» с себя».
- Я имею в виду не только чистку студентов, но и некомпетентных преподавателей, - сказал я. 
 
Люда

Я решил позвонить ей и  предложить встретиться. «Откажется – бог с нею,  на свете есть и другие женщины», - решил я.
Я набрал номер ее телефона в семь вечера. Из трубки вырвался возглас удивления.
Я выпил слишком много чая с молоком, поэтому  во время разговора мне тошнило, а на лбу выступил пот.  Мне хотелось поскорее закончить диалог. Я сразу решил взять быка за рога.
- Что ты делаешь в субботу?
         - Работаю.
         - А в воскресенье.
         - Работаю.
Ее ответы говорили о том, что она не хочет со мной встречаться, и меня захлестнуло раздражение.
- А я работала по твоей методике, - сообщила она. – Мы проводили деловые игры. Получилось отлично. Очень интересно. Студенты с удовольствием разыгрывали сценки.
 Она подробно рассказала, как проходили занятия, на которых она использовала мою методику. Я же в это время думал, как ее уговорить встретиться со мной.
- Слушай, а в субботу ты когда работаешь, днем или вечером? – спросил я.
- Днем.
- Так мы можем встретиться вечером.
- А что мы будем делать?
- Походим, поговорим. Что мы себе занятия не найдем?
Трубка понимающе захихикала.
  - А что ты думаешь о том нашем разговоре? – спросила она напряженным тоном.
 Разумеется, я не мог выполнить ее требования, но, не желая ссориться с нею,  я уклонился от прямого ответа.
- Скажу при встрече, - сказал я. -  Тут очередь у телефона собралась. Встретимся на старом месте в шесть часов.
Я попрощался с нею  и повесил трубку.
Меня коробил цинизм моей подруги. Я понимал, что это  не моя женщина. Но ее роскошное тело так притягивало меня к себе, что я не мог порвать с нею отношения.  У меня даже возникли определенные обязательства перед нею.   

Катя

Удивительно: на следующий день в столовой я снова увидел Катю. 
Мой поднос пристроился сразу за ее подносом и покатился по алюминиевым рельсам.
Матовая кожа, нежная шея,  тонкая талия, упругая попка… Я не удержался и сделал ей шутливый комплимент:
- Ты выглядишь на сто долларов.
     - Это неплохо. Особенно если доллары перевести в рубли, - отшутилась она. – Какой сейчас курс?
  - Неделю назад за доллар давали семьдесят пять рублей.
 Я задал ей традиционный, уже набивший оскомину вопрос:
- Почему не заходите?
     - Некогда! Ты же не хочешь, чтобы Сережа приходил к тебе один. Я была бы рада. Хоть каждый день. Я бы за два часа сделала что-нибудь.
Я промолчал. Визиты одного Сережи  меня не вдохновляли. Повадится ходить – замучит. Ничего не даст делать. А вдруг я  женщину приведу, а он будет биться в дверь? Нет, при всей моей любви к детям я не мог каждый день по два часа тратить на общение с малышом.
Уже когда мы сидели за столом, она пожаловалась, что  ее заставляют танцевать перед участниками конференции. Она пыталась отказаться, но Горенко, молодой председатель студенческого профкома, недавний студент, пригрозил: «Откажешься, скажу проректору».
Она попросила совета у меня, что  делать, как поступить. 
Я не люблю давать советы: любое решение имеет негативную сторону, поэтому что бы ты не посоветовал, будешь виноват. 
- Ты умная женщина. Как бы ты не поступила, это будет правильно, - сказал я.
- Буду танцевать, - решила она. – Но скажу ему: «Это в последний раз. Я не обязана. Это не моя работа!»
   - А в чем состоит твоя работа? Ты кто? Машинистка?
   - Нет, лаборант.
   - И что ты делаешь?
   - Сейчас мебель завозим. Одного просишь, другого… Девочка на побегушках.
- Представляю, как тебе тяжело. Тебе, утонченной натуре… Тебе ведь страшно хочется вырваться из такой жизни, из этой конуры…
- Из-за этой конуры я здесь и работаю. Я бы могла найти работу получше.
- Ты боишься, что тебя выгонят из общежития, если ты бросишь работу в институте?
- До лета не выгонят. А летом попросят. Что я, драться с милиционером буду?
  - С твоими данными тебе бы герцогиней, даже королевой быть, а приходится быть девочкой на побегушках. Вот они, превратности… нет, я бы сказал даже, гримасы судьбы, - сочувствовал я полушутя, полусерьезно.
- Королевой …. не знаю, а помещицей была бы.
 Она закончила трапезу раньше меня и минут пять ждала, пока я доем компот с наном.
- Ты худеешь? – спросила она.
Ее вопрос привел меня  в недоумение. На ее глазах я съел несколько блюд. Разве так худеют?
-  Нет. А почему ты так решила?
- Это соответствовало бы твоему состоянию…
    Я продолжал недоумевать: какое состояние она имеет в виду. Она же не знала о моей семейной драме.  Потом догадался: она думает, что я по-прежнему сохну по ней.   

Лера

После обеда я отправился на кафедру.  В кабинете, за шкафами,  в одиночестве сидела Валя Беляева, преподавательница тридцати пяти лет, экстравагантно одетая, с ярко накрашенными губами.  Она бросила на меня беглый взгляд и спросила: 
- Что ты такой задумчивый?
Я по опыту знал, слово «задумчивый» – это эвфемизм слова «мрачный». Я посмотрел на себя в зеркало, висевшее на стене:  действительно, физиономия печальная, глаза впавшие, под глазами синие круги.  Но я бодрился:
- Да нет, все в порядке.
К нам зашла Лера. Ее брови  были розовыми.
- Я у тебя кое-что спросить хочу… - сказал я ей.
Мы  отошли с нею в глубь конуры.
- Говорят, ты замуж выходишь? – спросил я. – Это так?
 По лицу Леры проскользнула победная улыбка:
- Венчание двадцатого декабря, регистрация – шестого января.
- Кого-нибудь из института приглашаешь?
         - Да. Марина  Лунева будет у меня свидетельницей.
      - А нас с Басаргиным на свадьбу пригласишь? - спросил я. -  Ведь мы твои учителя, мы так много сделали для твоего совершенствования... 
 Она уклонилась от прямого ответа. 

Люда

До встречи с Людой оставалось двадцать минут. Я спешно покинул диетическую столовую и взял курс на остановку троллейбуса, где у нас была назначена встреча.     Я поравнялся с домом, в котором жила Людмила, и в полумраке увидел, как красное пальто и черный берет пересекают дорогу.   
- Куда пойдем? Вверх или вниз? – спросил я Люду, когда она подошла ко мне.
  «Вверх» означало «ко мне в общежитие», в мою комнатку, где мы могли заняться «петингом», а то и сексом. «Вниз» значило невинно проводить время.
  Ее подчеркнуто строгий вид без труда позволял предугадать ее ответ и предвосхитить маршрут нашего движения.
- Пойдем лучше вниз, - сказала она.
- В парк? – уточнил я.
Слово «в парк» тоже имело символический смысл: в парке мы  обнимались и целовались.
- Ну пойдем в парк, - словно нехотя согласилась она и добавила рассудочным тоном: - А лучше в центр.
«В центр» означало  прогулку и пустую болтовню. Центр меня совершенно не устраивал.
Я предложил компромиссное решение:
- Хорошо, сначала в парк, а потом в центр.
Она согласилась, и мы пошли вниз.
Она поинтересовалась, как я живу. Я еще находился под впечатлением письма Ксюши, был подавлен и отвечал скупо, общими словами: работаю, готовлюсь к занятиям, немножко читаю.
- Одним словом, живу скучно, - подытожил я.
Ее жизнь, напротив, была насыщенной. Она с восторгом рассказала о своих занятиях, посвященных этикету.  Деловые игры удались на славу: студенты разыгрывали забавные сценки, было много юмора, смеха. У студентов усилился интерес к ее лекциям. В конце каждой лекции ей задавали вопросы.
- Один студент спросил: «Как быть? В троллейбусе девушка двадцати лет  сидит, а мужчина сорока лет стоит». Я отвечала, - рассказывала она.
Мне понравилось, что она не стала пересказывать мне содержание своего ответа, а ограничилась констатацией  самого факта. 
 Фонари насквозь просвечивали парк. Везде в полумраке мелькали силуэты людей.  Я предложил остановиться на краю парка, недалеко от библиотеки. Она запротестовала:
- Ну что ты! Здесь же людей много!
Я не стал спорить. Мы направились на старое настоянное  место.
- Зарплата триста рублей, цены растут. Как жить дальше! – проговорила она удрученно.
- Даже не знаю, как тебе помочь, - пошутил я.
Она засмеялась.
- Муж моей сестры провел удачную сделку. Он брокер. Получил сорок тысяч. Теперь они покупают однокомнатную квартиру, - рассказывала она.
- А почему только  однокомнатную?
- Двухкомнатная стоит девяносто тысяч.  А такая сделка - редкость.
- А вот  мы с тобой не предприниматели. Нам придется ждать, пока о нас позаботиться министерство.
- Ждать бесполезно. Ты слышал: иняз  решил поддержать  забастовку учителей.
  - Вряд ли забастовки улучшат нашу жизнь, - сказал я рассудительным тоном. -  Они только усиливают хаос в стране. Сейчас у государства нет ресурсов.  Идет перетягивание одеяла. Вряд ли нам, интеллигентишкам, удастся  одолеть сплоченный гегемон. Придется потрястись от холода.

  Мы спустились вниз, но и здесь парк просвечивался насквозь. В свете фонарей сияла  какая-то  бетонная площадка и  маленький  домик.  Негде было приткнуться, негде скрыться от посторонних глаз.
- Мне вообще кажется, что мы не здесь были раньше, - сказала Люда.
- Да нет, здесь, - неуверенно  возразил я. – Только  в прошлый раз не было света. Видимо, фонари установили...
Я остановился недалеко от дерева и вначале довольно вяло начал ее целовать – шею, мочку уха. Но она, как всегда, быстро завелась, застонала, и кровь моя закипела.
  Казалось, страсть полностью завладела моей подругой, но как только к нам приближались люди, стоны мгновенно прекращались, она отстранялась от меня, и мы ждали, пока люди удалятся. 
- Коля, я здесь не могу, - сказала она жалобно. – Мне надо опереться на дерево.
Желание женщины – закон. Мы пошли назад, нашли  крепкое  дерево, росшее недалеко  от белевшей  скульптуры поверженного молотобойца.
Она прислонилась к  дереву.  Я обнял ее.
 У нас с нею одинаковый рост, но из-за склона, который имеет парк, она стала выше меня. Мои губы оказались как раз напротив ее шеи.  Я осыпал ее  поцелуями.
 Ее стоны действовал на меня возбуждающе.   Но не было  нежности, не было страсти. Какая-то пружина внутри меня лопнула.  К тому же, невдалеке мелькали силуэты людей. 
В кармане у меня лежал презерватив, который я прихватил с собой, чтобы заняться петингом (она всегда боялась, что я запачкаю ее пальто), но применять его в этих условиях было невозможно. 
Она предложила просто погулять. Я согласился.
Моя рука нырнула под ее руку. Мы направились в центр города, на площадь.
 Я шел молча.  Она вначале пыталась вести разговор, но, не получив от меня поддержки,  тоже замолчала.  Молчание меня нисколько не тяготило, не смущало, но и затягивать его до бесконечности тоже было нельзя. 
     -Погода сегодня хорошая, - сказал я.
     -Да, тепло, - согласилась она.
     -Не подумаешь, что сегодня последний день осени.
     -Не подумаешь…
     - Такое впечатление, что сейчас середина октября.
              - И небо чистое.
-Правда, звезд нет.
Мы оба рассмеялись. Общий смех сблизил нас.  Я почувствовал в ней близкого человека, почти жену.
 - А что ты думаешь по поводу нашего разговора? – спросила она многозначительно.
Сначала я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, но потом понял, что от серьезного разговора мне не отвертеться.
- Мне кажется, что это были не твои слова, - сказал я. – Мне кажется, тебя научили так сказать.
- Нет, - возразила она. – Это мои слова. Кто меня мог научить?
          -Мать.
- Нет, это мои слова, - повторила она. – А почему я не могла так сказать?
- Это слишком жестоко.
- Жестоко? – удивилась она. – Тем не менее, это мои слова.
Я сделал вид, что поверил ей.
- Что тебе сказать… - проговорил я задумчиво. – Развод – дело долгое. Он займет с полгода, а то и год.
- И ребенку года нет… - вставила она.
- Не в этом дело. Ребенку через полтора месяца исполнится год. Но с разводом суд всегда медлит. Он может растянуться на год. А я первым стою на очереди. Появится квартира, мне скажут: «Какая тебе квартира, если ты разводишься». Так и останусь с носом.
По выражению лица Людмилы я видел, что мои аргументы произвели на нее впечатление. Я решил добить ее: 
- К тому же два дня назад я получил письмо от Ксении письмо. Она пишет, что не претендует на квартиру.  Конечно, я хотел бы отдать ей долю…
Я перевел разговор на другую тему. 
-  Дня два назад я встретил Сережу Митича, - сказал я. -  Как всегда одет модно и как всегда пуст.  Довольно примитивное создание. Ни одной интересной самостоятельной мысли я от него не услышал. Одни штампы. Меняется государственная идеология, меняются и его взгляды. До конца был в партии…
- Я тоже до конца в партии была, - заступилась за него Люда. – Но я боялась выйти. Члены ученого совета были коммунисты. Могли забаллотировать.
- Тебя можно понять. Ты боялась. А он по убеждению. Все свои средства  тратит на одежду, на духи, на лак для волос. Правда, в этом он преуспевает. Вещи на нем всегда модные.
- Где он деньги берет? – удивилась Люда. – Простой советский аспирант.
- Сам не знаю. Родители пенсионеры.
         - А как ты относишься к его жене Тоне?
   Зная,  что всех своих коллег по кафедре, включая Тоню, Люда не любит, я сделал ей небольшой реверанс: 
-  У нее есть житейский ум, но  в интеллектуальном отношении она недалеко ушла от Сергея. До Иммануила Канта ей далеко. Да ты сама знаешь. Вы же на одной кафедре работаете.
- Да, - горячо поддержала меня Люда. - Я была у нее на практическом занятии. Она не учит студентов думать. У нее занятие так проходят: вопрос – ответ. Непонятно, почему Сергей на ней женился. Что он в ней нашел?
Я отметил, что моя критика потенциального  соперника была неэффективна и  на нее не подействовала.
- Официально они не зарегистрированы… - сказал я.
- Как не зарегистрированы?! – изумилась она. – Он же в аспирантуре повесил в комнате ее портрет и всем говорил: «Это моя жена».
В ее тоне отчетливо звучали нотки  радости и надежды. Мое сердце обожгла ревность. Я не мог понять ее логики: стремится выйти за меня замуж, а восхищается другим мужчиной, даже не считает нужным скрыть от меня свои чувства.  Есть ли у нее  ум?  Была бы поумней, помалкивала бы.   «Нет, не женюсь я на ней, - решил я. – Никогда не женюсь».
- Да, верно. Я сам видел этот портрет, - сказал я. -  Они, действительно, муж и жена. Ведь регистрация – это пустая формальность.
Я решил слегка уколоть ее:
- Почему выбрал ее, понятно.  Она его устраивает. Она пластична, уступчива, оптимистична, внешне привлекательна. А интеллект…  Во-первых, он сам им не обладает, а во-вторых,  это серьезный недостаток для женщины.  Мужчина на многие недостатки жены может смотреть сквозь пальцы,  но простить ей интеллектуальное превосходство он не способен. Даже измена – меньший грех, чем мощный интеллект.
- У меня консервативные взгляды, - сказала Людмила. – Я считаю, что жить без регистрации нельзя.
Я продолжал  обливать Митича грязью: позер, актер, маска стала его сущностью.
- Неужели он может быть чьим-то кумиром? – вырвалось из ее уст.
Неужели моя критика достигла цели? У меня отлегло от сердца, я смягчился. «Может, когда-нибудь и женюсь на ней. Тело  у нее роскошное, божественное», - подумал я. 
- Может, конечно. Но чьим? Вот в чем вопрос. Его поклонницы – недалекие женщины. Правда, таких хватает.
Мы вышли на площадь и пошли по улице Ленина, ярко освещенной дневным светом фонарей. Когда проходили мимо парикмахерской, я сказал, что в ней я стригусь последние двенадцать лет.
- А я один раз подстриглась. Мне не понравилось, - сказала она. – А тебя хорошо стригут?
 - Посмотри. – Моя шляпа поднялась над головой. – Можешь оценить сама.
 Моя прическа ей понравилась.
- У меня здесь свой мастер есть, - похвастался я. -  Зовут Тамара. Она десять лет меня стрижет. Правда, первые восемь лет она не знала, что она мой мастер, но два года назад мы познакомились.
- А мне нравится, как подстрижена одна студентка. Я хочу у нее спросить, где она стриглась.
Если вначале встречи  Люда выглядела отчужденной, настороженной, то теперь доверчиво сжимала мою руку. У меня поднялось настроение. Мне хотелось шутить, дурачиться. Я совершенно забыл о своей семейной драме.
- Скажи, кто твой любимый литературный герой? – спросила она.
     - Павка Корчагин, - пошутил я.
Ее рука дернулась.
- Не может быть! – воскликнула она со свойственной ей экзальтацией.
Я искренне рассмеялся.
- Почему ты удивляешься?  Сама же ты его  боготворишь.
- Мне нравятся его слова: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было стыдно…».
- Конечно, он не любимый мой герой, - признался я. – У меня нет какого-то одного любимого героя.
Она была обескуражена.
- Назови несколько.
         - Моими кумирами всегда были писатели, а не литературные герои.
 - Кто они?
 - Больше всего, конечно, мне нравится Чехов.
 -  Почему?
Мне захотелось подурачиться, поэтому я произнес иронический монолог:
- Он никогда не обманывал  женщин. Я не знаю человека, более скромного и порядочного, чем он. Чехов – это наш русский Иисус Христос. Чехов – это наше все. На втором месте стоит Лев Толстой. Правда, в молодости он  грешил и даже загубил жизнь бедной крестьянки Гаши. Он соблазнил ее, а потом бросил с ребенком. Но в пятьдесят три года он глубоко раскаялся в своих  грехах  и в старости уже никогда не обманывал женщин. 
Я понимал, что,  выясняя, кто мои литературные кумиры, Люда пыталась лучше узнать меня.   Ведь известно: скажи, кто твой любимый писатель, кто твой любимый персонаж, и я скажу, кто ты.
Меня распирал смех, но я не давал ему прорваться. Когда мой литературный монолог закончился, я сказал  шутливым тоном:
- Ну теперь ты видишь, что я порядочный человек. Пойдем ко мне в гости. Еще не поздно.
Она засмеялась:
- Нет, не пойду.
- Почему?
- Рано еще.
 Я пожалел, что  финальной шуткой свел на нет эффект от своего блестящего пассажа.
Пройдя метров сто по улице Ленина, мы повернули налево, пошли вверх.
- А как живет Вика? – спросила она. – Одна, наверно?
- Нет, у нее много друзей.  Она редко бывает дома. Особенно по субботам…
- «Поедем ко мне», -  пародийно закончила за меня фразу Люда.
- А почему бы не поехать? Ты говорила: рано. Сейчас уже самый раз.
Она  была непреклонна.  Я понял, что заманить ее в свою конуру мне не удастся - она боится компрометации. «Ее можно  понять, - думал я. - Уж если  от одних поцелуев она вопит, будто ее режут, то  что будет,  если член войдет в ее влагалище. Наверно, от ее душераздирающего  крика  содрогнется  здание общежития.  Это будет пострашнее землетрясения».
Мы шли по улице, застроенной частными одноэтажными домами.  В темноте казалось, что мы попали в какой-то незнакомый мир. Но на одном из домов я прочитал: «Красина…».
- Так это мой район. Мой дом недалеко отсюда, - обрадовалась моя спутница.
Громкие агрессивные голоса, доносившиеся сверху, напомнили мне, что уровень преступности в стране в последнее время резко повысился.
В полумраке прорезались очертания  школы. Когда-то я бывал в ней: здесь проходили педпрактику наши студенты.
 Возле входа в школу стояла целая толпа молодых людей, и Люда предположила, что у них какой-то праздник.
- Проводы осени или встреча зимы, - вяло пошутил я.
Я предложил вернуться в парк. Она ничего не сказала, но последовала за мной. Мы перешли дорогу и оказались среди деревьев. Опавшие листья шуршали под ногами.
Мы остановились возле дерева. Она  прижалась спиной к стволу, и мы слились в страстном поцелуе.
- Скажи, почему тебя жена не любит? – спросила она шепотом.-  Ты такой ласковый, нежный…
- С нею я не был таким, - признался я.
Действительно, с Ксюшей я был страстным и нежным только один раз – в мае, в первую ночь после моего приезда в Банчурск.  Но воспоминание об этом эпизоде, закончившемся ее истерикой, вызывало у меня содрогание.   
- Почему вы не можете жить вместе? – спросила Люда.
- Я уже говорил тебе: у нас с нею сексуальные проблемы.
- Какие проблемы? Я начинаю бояться. Что тебе надо от женщины?
- Ничего особенного. Поверь, у меня нет никаких отклонений. Я уверен, что ты меня устроишь. С моей бывшей женой вы антиподы.

Стоило мне сжать кольцо рук, ее тело начинало трепетать, дрожать.  Она осыпала меня страстными поцелуями. Возбуждение достигло пика. Нестерпимо хотелось кончить.      
- Людочка, знаешь, что у меня после наших встреч бывает боль в известном месте… - начал я осторожно.
Вначале она вроде бы проявила понимание:
- Ты хочешь разрядиться?
Но потом добавила с иронией, пародируя мои просьбы:
- Пойдем к тебе?
- Нет, я понимаю: уже поздно. Может, здесь. Может прибегнуть к  петингу. Или ты боишься, что я тебя запачкаю?
- Да.
- У меня есть презерватив.  Ты не возражаешь?
 Ее молчание я расценил как знак согласия.  Я достал из кармана презерватив, надел его на пенис, увеличившийся в размере раза в три.  Нам мешали головные уборы. Пришлось снять шляпу и положить ее на листья,  чуть позже в нее нырнул ее берет.
Ее правая рука сжала мой член рукой,  я положил свои руки на ее  попку, притянул ее к себе,  и мое тело стало двигаться вперед-назад,  как во время секса. Но она слишком сильно сдавливала пенис, и оргазм долго не наступал.
- Ты еще не разрядился? – спросила она срывающимся голосом.
- Еще нет, - ответил я виновато. – Ты устала?
- Да.
 Я ускорил движение.
- Кажется, порвался… - проговорила она.
- Не может быть!
Я остановился, присмотрелся. Она оказалась права: презерватив  не выдержал  напряжения. Ведь он не предназначен для петинга. 
Мы привели себя в порядок и пошли домой.
- В прошлый раз, когда мы были у тебя дома, ты поцеловал мне грудь, я долго не могла успокоиться. Тогда я поняла, для чего предназначены органы. Никогда мне не было так хорошо, - сказала она. 
- Я тоже никогда еще не испытывал такого наслаждения, как в прошлый раз. От одних поцелуев. Когда я прижимал тебя к себе, я думал: «Это моя женщина. Она создана для меня».
На самом деле я тогда думал: «Это моя   жена». Но я не стал ей об этом говорить. Я не хотел, чтобы у нее раньше времени появились надежды. Я еще не был уверен, что женюсь на ней.    
  Она сказала, что на неделе загружена, а на выходные уезжает  к подруге в Харьков.
- Значит, мы не увидимся две недели! - огорчился я. – Знай, что я обиделся.
- Не обижайся. Пойми, я не могу.
Я сделал вид, что вошел в ее положение. Но мне было ясно, что она ко мне равнодушна: если бы любила, то нашла бы время встретиться.
Тем не менее, я начал привязываться к ней и после этой встречи  я уже не исключал, что когда-нибудь мы с нею поженимся. Когда я шел домой, у меня созрел план, как нам решить  жилищную проблему. Но делиться своими планами с Людой было преждевременно: психологически я еще не созрел для нового брака.   
Я позвонил ей через несколько дней: ее не было дома. Я помнил, что  она  собиралась на выходные  поехать к подруге в Харьков. «Но, возможно, обманула, - думал я. -  Что ей делать два дня у подруги! Скорее всего, поехала в Москву к Мише и сейчас занимается с ним полноценным сексом».
Она вызывала у меня противоречивые чувства. Когда я вспоминал, как во время наших встреч она ломалась, корчила из себя девственницу, мне хотелось  послать ее куда-нибудь подальше. Но когда в памяти всплывал образ ее божественного тела, ее сексуальные стоны, кровь начинала кипеть, у меня появлялось сильнейшее желание обладать ею. 

Катя

В двадцатых числах декабря в столовой я увидел Катю и подошел к ней. Мы сели за один столик.
На безымянном пальце ее правой руки сверкало тонкое золотое колечко.
- Ты замуж вышла, что ли? - спросил я, глазами показывая на колечко.
- Да, вышла, - ответила она пародийно серьезным тоном, опровергавшим положительный смысл ее реплики.  – Пока мы не виделись, я вышла замуж. Вы же не захотели на мне жениться. – В тоне ее появились нотки кокетства. – Скажите, почему вы не захотели на мне жениться?
- Люблю свободу.
Ее лицо на мгновение вспыхнуло от смущения.
- Фу, как банально, - поморщилась она.
- Все вечные истины банальны, - проговорил я, наслаждаясь эффектом, произведенным моими словами.
 Мой удар отправил ее в нокдаун.  Не дожидаясь, пока я доем, она вышла из столовой.
Я рассматривал наш разговор в столовой как последний, завершающий наши отношения, но через две недели вечером она сама пришла ко мне в гости. С нею была ее подружка Света - студентка-заочница. У Светы была красивая осанка, но непропорционально большой нос и крупные зубы портили ее внешность.
 Катя спросила, не занят ли я, и, услышав, что весь вечер я свободен, извлекла из сумки бутылку самогона.
- Закуска есть? – поинтересовалась она.
У меня ничего не было, даже хлеба.  Если бы они пришли пораньше, я бы сходил в магазин или в буфет, но теперь все торговые точки были уже закрыты.
- Ладно, я схожу к себе, принесу что-нибудь. – Она встала, направилась к двери. 
Я понимал, что их угощение небескорыстно.
- Подожди, - остановил я. – Какую услугу я вам должен оказать? Смогу ли? А то зря потратитесь…
- Ну и что. Выпьем просто так, - сказала она, но потом добавила: - Контрольная по истории литературного…  Валентина выписала хвостовку на тот день, когда Преображенской не будет.
- А, контрольная… Это пустяк. Иди за закуской.
Она принесла порезанные куски домашнего сала, копченую колбасу, хлеб, чай, апельсины.
- Воды холодной принеси. Запивать, - попросила она.
Я начал искать чашки.
- Будем из одной запивать: СПИД так не передается,  - пошутила Катя, увидев, что я не могу найти отдельную чашку для каждого.
«Кто его знает, а вдруг когда-нибудь выяснится, что передается», - подумал я и принес из кухни еще две чашки.
 Она  предложила выпить за Старый  год. Я поддержал ее:
- Прошедший год мне очень нравится. Это один из лучших годов в моей жизни.
-  Нет, мне не нравится, - сказала Катя. – Не знаю, чем он тебе нравится?
- Не было скучно. Много событий…
Самогон ожег рот, горло, желудок. Если бы не глоток воды, я бы, наверно, задохнулся.
 Второй тост мы посвятили Новому году.
- Пусть хотя бы не будет хуже прошедшего, - сказала Катя.
Женщины настаивали, чтобы я допивал  рюмки до конца, но я отказывался:
- Не могу. Завтра у меня тяжелый денек. Мне нужна ясная голова.
Катя села на своего любимого конька и стала критиковать порядки в школе.
- Ну как это можно! В первом классе записывать ребенка в идиоты, - возмущалась она. – У ребенка наклон почерка не такой, а его в дураки, в тупицы записывают и отправляют в класс выравнивания. А что  такое класс выравнивания? Все дети знают, что это такое…  Я с ужасом думаю, как поведу в эту школу Сережу.
- У тебя отношение к школе личное, - отметил я. – Вот почему ты так болезненно относишься к тому, что там делается.
- Да! – возмущалась Катя. – Ребенок задумчивый… Не услышит, отстанет, а его в класс выравнивания.
Надвигалась ночь. Свете, жившей в Старом городе,  пора было ехать  домой. Мы   проводили ее до остановки автобуса и, когда она уехала, пошли назад в общежитие.  Было темно. Мне хотелось остановиться и поцеловать   Катю,  но за нами по пятам кто-то шел: слышны были тяжелые шаги, скрип снега.  Я замедлил шаг. Нас обогнал мужчина в черном.  Я сошел с дорожки в сторону и  увлек за собой   спутницу. Она не сопротивлялась. Укрывшись за деревом, мы слились в страстном поцелуе. Я осыпал поцелуями ее лицо, шею, она отвечала. «Неужели она решила стать моей любовницей? – радостно подумал я.
- Ну, хватит, пора идти, - шепнула она, отстраняясь.
Возле общежития она остановилась, ее губы потянулись ко мне. Мы снова страстно поцеловались.
- Я приду к тебе на Рождество, - шепнула она. – Можно?
- Конечно. А это когда?
- Седьмого.
Мы расстались. Каждый из нас отдельно направился в свое жилище. 
Я встретил ее на улице шестого января. Кровь закипела.
- Приходи ко мне сегодня, - предложил я.
- Не знаю, - ответила она   неопределенно. – Смогу ли? Я занята.
Я помрачнел: «Начинается старая песня. Опять морочит голову. Надо завязывать».
Я заказал переговоры с Ксюшей на седьмое января -  у меня из головы выскочило, что в этот день  ко мне обещала прийти Катя. «Ну и пусть, - думал я с досадой. – Ее финты дают мне моральное право не церемониться с нею…»
Я так и не узнал, приходила ли она. 
 На следующий день после обеда, возвращаясь из профкома, в другом конце коридора я увидел девушку – гибкую, пластичную,  с соломенными волосами, падающими ей на плечи. Она стояла в кругу из двух  мужчин и трех женщин.  Ее плечо касалось руки высокого  мужчины в джинсах. Она напомнила мне Катю. Меня обожгла ревность. «Господи, сделай так, чтобы это была не она», - взмолился я. Я приблизился к группе. Девушка повернула лицо в мою сторону: это была Катя. Мы ничего не сказали друг другу.
Вечером раздался стук в дверь. Хотя мой торс  был обнажен, я открыл дверь. Катя тихонько нырнула в комнату. Дверь мягко закрылась.
Она снова была хорошенькой - принарядилась, слегка подкрасилась. Я усадил ее на кровать. 
- Я пить не могу, - сразу предупредила она. – Мне завтра анализы сдавать.
 Я предложил попить индийского чаю. 
Когда на столе появились апельсины, шоколадка, гостья сделала мне комплимент:
- Ты делаешь успехи. Мои советы идут тебе на пользу.
- Согласен. Ты оказываешь на меня благотворное влияние, - подтвердил я.
Я изнывал от желания и нежности.
- Давай полежим с тобой, - предложил я. Она резко отстранилась от меня, неожиданно  разразилась раздраженной тирадой:
- Нет, нет! Ты без этого не можешь. Что ты предлагаешь! Подумай сам. Ройтман, Кожин тоже мне помогают, но они не предлагают мне такого!
Меня захлестнуло ответное раздражение: «Что ты строишь из себя? Что за позерство!»
- Причем тут помощь? – сказал я. – Она здесь не при чем.  Это же пустяк.
- Так что же ты делаешь мне такие предложения? - Она встала в позу оскорбленной добродетели.
Непоследовательность, противоречивость ее поступков, выходивших за рамки  здравого смысла, вызвала у меня вспышку раздражения. Создавалось такое впечатление, что у нее полная афазия, и она начисто забыла,  что еще несколько дней назад мы страстно целовались с нею возле дерева.
- Есть другая причина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Ну ладно, не хочешь, не надо. Это в последний раз. Твои финты мне надоели… - мрачно проговорил я.
- Мне уйти?
- Как хочешь. Можешь остаться. Попьем чаю.
Она осталась. «Интересно, в кого она влюблена, - думал я. – Ясно, что так финтить могут влюбленные люди».
 - Где ты вчера была? – спросил я.
 - Приехали знакомые ребята. Из Азербайджана. В кабинете просидели часов до десяти.
- Что за ребята?
- Знакомые. Еще по музыкальному училищу. Да ты их видел…
- В коридоре? Я увидел тебя издалека, подумал: «Господи, сделай так, чтоб это была не она». Но это была ты.
- Зачем ты об этом Бога просил?
- Из ревности, конечно.
- Это хорошо.
Я спросил, как она относится к Сереже Митичу. (В последнее время он часто захаживал к ним в кабинет, и, зная его привычки, я опасался, что он хочет обольстить Катю).
- Уж не влюблена ли ты в него?
- Нет, нет, я выше этого.
Меня охватило радостное возбуждение:
- Я так и знал. Ты умнее его!  Ты понимаешь, что он  комичен. Благодаря тебе его фраза «Я хочу стать настоящим профессионалом» - стала крылатой.
 - Я сожалею, что подвела его, - сказала она.
Она рассказала, при каких обстоятельствах Сережа произнес свою коронную фразу. В контексте их разговора она не  была столь комичной. Фразу услышал Ройтман, который вырвал ее из контекста и распространил среди преподавателей факультета. 
 - Какая, на твой взгляд, главная черта  Сережи, его доминанта? – поинтересовался я.
- Самоуверенность, самонадеянность, уверенность, что все женщины от него без ума.
- Конечно, все эти черты у него есть, - сказал я, - но, по-моему,  его доминанта – позерство. Он постоянно играет.
- Ну, все играют.
- Да, играют, но роли выбирают поскромнее. Основная масса людей играет себя.  Сережа выбрал роль литературного персонажа. Он играет  Печорина, а получается пародия на него. Ему не хватает ума понять, что образ, который он создает, комичен.
- Мне нравится Ройтман, - сказала она. 
Видимо, она решила меня подразнить. Я обрушился на своего вероятного соперника с резкой критикой (теперь, спустя много лет,  я понимаю, мои выпады были неразумными):
- Он не лишен обаяния, непринужденности. Но у него есть серьезный недостаток – он сплетник. Он и тебя подвел. Ты рассказала ему про фразу Митича, а он разнес ее по всему факультету со ссылкой на тебя.  Теперь наверняка Сережа на тебя зубы точит.
Постепенно лед растаял. Теперь ее милое лицо излучало покорность, податливость. Я подсел к ней на кровать, обнял ее. Она не оттолкнула меня. Я сделал следующий шаг.  Я приподнял ее свитер (под ним не оказалось другой одежды). Мои губы впились в сосок, упругий и сладкий. Ее руки сдавили мою голову. Свитер щекотал нос, мешал наслаждаться ее телом. Я сделал паузу, снял  его и продолжил ласки. Ее красивое полуобнаженное тело  пьянило меня. 
- Женщинам, наверно, нравится, как ты целуешь грудь. Да, в умении тебе не откажешь. Ты мастер, - сказала она,  когда мой язык щекотал ее сосок.
- Целую, как могу, - сказал я скромно.
- А жене ты целуешь так? Ей нравится?
- Не целую…
- Почему?
«Это была моя ошибка», - подумал я, но сказал другое:
  - Она мне не нравилась.
- Грудь у меня маленькая, - сказала она с огорчением.
- Мне нравится.
- А мне нравятся большие груди у женщин.
- Мне тоже. Но и твоя грудь великолепна.
- Чувствительная…
- Да, живая и упругая, как у девушки.
Минут через двадцать мне поднадоело ласкать ее. Эти действия напоминали бег на месте, а мне хотелось двигаться вперед. Я попытался расстегнуть юбку, но она запротестовала:
- Не надо, - и добавила шутливым тоном: - Это сложная конструкция.
- Что за конструкция? – не понял я.
- Булавка.
Я отметил про себя, что у нее сильно развито чувство юмора.
- Ну хватит, не раздражай меня, - сказала она, отстраняясь. – Я устала.
- Разве я тебя раздражаю, - обиделся я.
Я находился под впечатлением ее похвалы своему мастерству, и эта фраза подействовала на меня как ушат холодной воды.
- В другом смысле -  «возбуждаешь», - уточнила она. 
Пришлось отступить.
Она посмотрела на последний апельсин, лежавший на столе.
- Ешь, ешь, - сказал я.
- Нехорошо съедать последний.
- Ешь, я уже ел раньше, - соврал я. – Это все для тебя.
- Ну ладно, съем. Мне нужны витамины.
  Она съела апельсин, закурила – пятую или шестую сигарету за вечер. Пепел падал на апельсиновые корки.   
Разговор зашел об отношениях между мужчинами и женщинами. Во время этого разговора мой член упирался в ее изящную спину, а руки лежали на ее упругих грудях.
- Я отдаюсь только по любви, - исповедовалась она. – Я и тебя люблю…,  - но  после паузы, видимо, не желая кривить душой, добавила: - В какой-то степени…
- Спасибо. Мне очень приятно. Пусть хоть в какой-то степени, но все-таки любишь, - сказал я с мягкой иронией. 
- Я бы вышла замуж при двух условиях, - продолжала она.
«Говоришь об условиях, как будто я сделал тебе предложение», - мрачно подумал я.
- Во-первых, чтобы от меня не ждали какой-то особой любви. Во-вторых, чтобы уехать в другой город.
Я похолодел и почувствовал, как кровь отлила от корней моих волос. 
- Ты влюблена в кого-то? И он живет здесь, в Везельске? И ты хочешь бежать от него?
- Нет, - произнесла она неуверенным тоном.
- Не обманывай. Я тебя насквозь вижу.
- Да, я люблю отца моего ребенка, - призналась  она.
Я отстранился от ее тела. Возбуждение пошло на убыль.
- Но ты же говорила, что вышла за него не по любви…
- Ты видел фотографию моего бывшего мужа… Да, я вышла за него не по любви. Но не он отец ребенка.
- А кто же? – спросил я потрясенно.
- Другой.
- Но ведь твой бывший муж платит тебе алименты!
У меня волосы встали дыбом: «Неужели она берет деньги с человека, который не является отцом ребенка? Какая подлость!»
- Это его инициатива, - сказала она. – Кроме того, сейчас он уже не платит. К сожалению. Он помог мне. Я благодарна ему.
- А он знал, когда женился на тебе, что ты ждешь ребенка от другого?
- Первые шесть месяцев не знал… Потом я сказала…
«Какое коварство! Причинить такую боль человеку, который любил ее», - пронеслось у меня в голове.
- Почему же на тебе не женился   отец ребенка?
- Так получилось.
- Кто он?
- Мой ученик. Я учила его в  школе.
- Наверно, он моложе тебя?
- Да, на семь лет.
Такая разница в возрасте меня потрясла.
- Тебе  было двадцать шесть лет. Значит, он  был совсем мальчик. Ты его, наверно, просто соблазнила.
- Нет.
- Его мать была, наверно, против ваших отношений.
- Да, она такое устроила! Она женила его на везельской проститутке. А он меня любит. По-прежнему. Ему сейчас двадцать четыре, а он спился. От горя спился.  Он говорил мне: «Ты меня никогда не забудешь!» И был прав.
- Мне тебя жаль. Тебе пришлось много страдать.
- Не надо меня жалеть. Не люблю, когда меня жалеют.
На душе было скверно.
- Зачем ты обманула моряка?
- Наоборот, я не стала его обманывать. Если б я хотела его обмануть, то я  не стала бы с ним разводиться. А для Сережи отцом будет он.
- Ты никогда ему не скажешь, кто его настоящий отец?
- Никогда.
Я был подавлен, плохо воспринимал ее  слова. Память сохранила лишь отдельные ее реплики. Она говорила обо мне в третьем лице:
- Я думаю: «Ребенка моего любит. Что мне  еще надо? Ведь ребенок мне дороже всего на свете».
Она не понимала, что ее откровения ранят меня. Мне хотелось осадить ее,  сказать: «Я не только твоего, но и своего ребенка люблю. С помощью твоего ребенка я хотел получить доступ к твоему телу». Но, к счастью,  у меня язык не повернулся произнести эту бестактную фразу.
Я проговорил в отчаянии:
- Мне не нужны остатки… Мне нужна вся душа  женщины.
- А у тебя разве не остатки?
- Нет, моя душа – чистая доска. На ней можно написать что угодно. 
Она встала, собираясь уйти, но что-то ее удерживало. Нервным движением пальцев она отломила от шоколадки кусочек и отправила  его в рот,  видимо, для того, чтобы снять стресс.
Оба мы не сомневались, что это наша последняя встреча, и она, видимо, жалела, что наговорила лишнее.
Когда она ушла, меня охватило мучительное чувство одиночества. Страшно было осознавать, что на свете нет ни одной любящей меня женщины. Душа Кати принадлежит другому мужчине. Ксюша тоже любит другого. Люда стремится выйти за меня замуж, но, в сущности, тоже равнодушна ко мне. 
Я долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Утром встал с тяжелой головой.  Казалось, мучения будут длиться вечно, но через пару дней пришло успокоение.  О Кате я думал с легким презрением: «Возомнила, что я жажду жениться на ней. Максимум, на что я был способен, - это гражданский брак, сиречь сожительство». Чтобы снизить ее образ, я  с улыбкой вспоминал, как  она, «аристократка», после каждой встречи уносила всю пачку сигарет.
Я решил попробовать еще раз начать жизнь с Ксюшей. «Вдруг получится. Попытка не пытка, - думал я. -  Да, она меня не любит. Но как меня было любить. Я мучил, унижал ее. Теперь я стану совсем другим.  Надо постепенно свернуть свои отношения с Людой. Чтобы не причинить ей боль, скажу, что я не достоин ее, что она, красивая, утонченная женщина, заслуживает лучшей партии».

Люда

 Наконец, она  согласилась зайти ко мне в келью. В первый раз я увидел ее полностью обнаженной.  Ее тело потрясло меня своим совершенством: в меру большая упругая грудь, тонкая талия, в меру широкие упругие бедра. Это был настоящий шедевр природы. Сама женственность, сама красота. Ее сексапильное тело, сексуальные стоны  сильно меня возбуждали. Пенис, твердый, как клинок, пытался проникнуть в горячее лоно, но двери в рай были наглухо закрыты.  Пришлось кончать в «губки». По пути домой я подтрунивал  над ее неприступностью.  Она защищалась. Но по всем приметам было заметно, что она близка к полноценному сближению.
Однако на следующий день мои намерения резко изменились. Я передумал  обольщать ее. Я не хотел обманывать ее ожидания. Она мечтала о замужестве, я же не был готов к новому браку. Кроме того, чтобы получить квартиру, я решил принести в жертву донжуанскую  победу. Когда на карту поставлена жизнь, судьба, счастье, все мы, верующие и атеисты, становимся суеверными.   
Я встретил  ее на следующий день в фойе института. Она смущенно улыбалась. Она призналась, что во время прошлой встречи я исколол ее, и теперь у нее болит… Мне почему-то стало страшно неловко, стыдно.  Я не стал назначать ей встречу.

Таня Рощина

В столовую для сотрудников я пришел рано, после второй пары, но зал уже был переполнен студентами. Я сразу направился к витрине, чтобы взять тарелки с едой. На пути стояла Таня Рощина,  хрупкая, с короткой стрижкой, в синих джинсах и сером свитере.  Когда-то она была  свидетельницей на нашей с Ксюшей свадьбе.
  Мы сели за один стол.   
- Как работается? - поинтересовался я.
- Хорошо. Сейчас я в библиографическом отделе. Сидячая работа.  Не надо бегать за книгами. А платят на десять рублей больше.
- Значит, на повышение пошла?
- Получается, что пошла.
- Что же ты ко мне не приходишь? - я резко сменил тему. - Хочется  пообщаться.
- Ты же знаешь: на мне двое детей.  Некогда.
- А Паша помогает?
- Мы с ним с осени в неофициальном разводе.
От Паши я уже знал о перипетиях их семейной жизни.
- Наверно, трудно так жить. В одной квартире...
- Да нет, наоборот, хлопот меньше. Все-таки это лучше, чем менять квартиру и жить с подселением с чужими людьми.  Так все же родной отец с детьми.
- А чувств нет?
- Никаких! - произнесла она с ожесточением.
На лице у нее появилось злобное выражение. Зловеще сверкнули стекла очков.
“Нет,  чувства в твоей душе угасли не совсем, - отметил  я. -Ненависть - оборотная сторона любви”.
- Вы живете как чужие? Но ведь так, наверно, трудно?
- Да ничего. Свет клином на Рощине не сошелся.
“Конечно, не сошелся, - мысленно согласился я. -  На свете есть и я”.
Паша когда-то рассказывал, что Таня неподражаема в постели. Занимаясь любовью, она входит в состояние экстаза. Ее любимая поза - положение сверху.
- А как у тебя с женой?
- Наша жизнь что-то не клеится.
- Она вернется?
- Не знаю.
- Наверно, не вернется, - проговорила Таня убежденно. – Она  получила то, что хотела. Родила и уехала.
Меня удивила ее проницательность. “Может, до нее дошли слухи об увлечении Ксюши Ройтманом, - мелькнуло у меня в голове. - Он всем мог разболтать”. Я почувствовал, как краска стыда заливает мое лицо.
- А ты откуда знаешь? - спросил я.
- Если бы она собиралась жить, то не уехала бы. Жила бы с тобой вместе.
Я успокоился.
- Ты права. Наверно, мы не будем жить вместе, - сказал я. - Только сейчас об этом никто не должен знать. Нам сначала надо квартиру получить.
- Это правильно, - поддержала она. - Сначала получите квартиру. Вам минимум двухкомнатная полагается.
  Когда мы вышли из столовой, я оказался позади. В глаза мне бросилась ее тонкая талия и  широкие бедра. Моя кровь закипела.
- Таня, у тебя чудесная фигура, - сказал я. - Ты создана для любви и поклонения.
         - А Рощин недавно заявил, что я тощая, - проговорила она сардонически.
- Что он понимает. Он еще пожалеет о тебе. Да ни одна женщина с тобой не сравнится.
Я осекся,  почувствовав, что сболтнул лишнее.
Мы поднялись на второй этаж.
- Коля, а ты не знаешь, кто у него сейчас? - ее взгляд выразил муку.
- А ты разве не знаешь? -  удивился я.
- Раньше у него была Березина, но сейчас у него, наверно, появились другие.
Я знал, что он по-прежнему встречается со Светой, но я не мог сказать ей об этом.
- Не знаю, - соврал я.
- Не обманывай.
- Правда, не знаю.
- Ну скажи, я никому ни слова, - упрашивала она.
- Нет, Таня, не знаю. Но даже если бы и знал, то не сказал бы. Не мужское это дело - передавать сплетни.
- Это я одобряю, - сказала она бодрым тоном, но лицо ее выражало огорчение.
Навстречу шли Ройтман и Кожин. Чтобы у них не возникло грязных подозрений относительно наших отношений, я хотел свернуть в сторону, но Таня, которая, видимо, не теряла надежды выудить из меня информацию о любовницах мужа, удержала меня:
- Дойдем до того перехода.
Ройтман прошел мимо молча, а Кожин с ехидной улыбкой спросил:
- Что это вы вместе расхаживаете? О чем договариваетесь?
Я ничего не ответил. Таня же, обуреваемая ревностью, вообще пропустила слова Кожина мимо ушей.   
Я  предложил ей вместе сходить на эротический фильм «Миранда», гремевший в городе. Она согласилась. Я сходил в кассу, купил билеты.  Мы встретились с нею возле кинотеатра. Поговорили в фойе. Она с какой-то злостью говорила, что  к Паше совершенно равнодушна.
Фильм превзошел все ожидания. Это было настоящее порно. Пышногрудая Миранда с грубой  страстью бесстыдно отдавалась  партнерам. Меня особенно впечатлила сцена, когда она лежала на столе, а партнер работал сзади.  Ее тело двигалось по столу взад-вперед. Незабываемое зрелище! Зрители обезумели от желания. Я человек, и все человеческое мне не чуждо.  У меня тоже  закипела кровь.  Я не выдержал. Сначала  потискал  руку Тани. Затем моя рука проникла   под ее пальто, под платье, добралась до самого интимного места. Я боялся, что она оттолкнет меня. Но она  сдавила мою руку, прижала к своей плоти. Мои пальцы  массажировали, гладили ее сокровище, горячее и влажное.
Фильм закончился. Мы вышли из кинотеатра. Холод декабря остудил нас. Мы пошли в сторону ее дома. Она была симпатичной  женщиной, и ее тело влекло меня со страшной силой.
- Зайдем ко мне? – предложил я.
- Нет, мне надо домой. Меня ждут дети. Что скажет Паша, если узнает,  - сказала она рассудочным и вместе с тем смущенным тоном.
  Она  знала, что у Паши есть любовница, поэтому ее боязнь осуждения со стороны мужа сильно задела мое самолюбие. Значит, она по-прежнему любит   его. Конечно, от визита ко мне ее могла отпугнуть  боязнь встретить в общежитии своих знакомых. Но если бы я был в ее вкусе, если бы она хотела меня, она бы пренебрегла общественным мнением.
Я проводил ее до дома и не солоно хлебавши пошел домой.
Недели через две  мы общались с Пашей. Он заверил, что с женой   давно не занимается сексом.
- Был лишь один срыв, - признался он. -  Она с подругой посмотрела «Миранду», страшно возбудилась, пришла домой и сама набросилась на меня. Такой страстной  она никогда еще не была.
«Злая ирония  судьбы, - подумал я. -  Я подготовил ее тело к соитию, но  насладился им другой».   

Как-то  я вышел из деканата и возле расписания увидел Таню. 
Я заметил, что лицо ее обезображено злобой, что от стекол  очков исходит холодный блеск.
- А ты знаешь, почему я здесь стою. Не знаешь, в какой группе Березина учится? – спросила она раздраженно, взвинчено. 
- А зачем она тебе?
- Я хочу сказать ей. Она была в моей квартире, когда я с детьми ездила к родителям. Я вся в бешенстве!
- Не надо, - сказал я. – Зачем? Что даст тебе этот скандал?
- Я скажу ей все, что думаю о ней.
- Ты лучше Паше скажи. Это же он виноват. А ей ничего не говори. А то тебе же самой потом стыдно будет.
Мне с трудом удалось отговорить ее от авантюры.
- Ладно. Пойду на компромисс: специально искать не буду, но если случайно встречу, скажу ей все.
Я одобрил ее соломоново решение.
   

Новая квартира

В начале декабря, выступая на собрании преподавателей института, новый председатель профкома Петин сообщил,  что город выделил нашему институту квартиру.  Сразу же после собрания в институте началась жестокая беспощадная война.   
Война длилась целый месяц и закончилась моей победой – я получил трехкомнатную квартиру.    

Люда

В начале января я  пригласил ее к себе в общежитие  и весело провел с нею время при выключенном свете. Я страстно целовал ее губы, шею, грудь, бедра, «губки», клитор. В тот вечер мы в первый раз занимались с  нею анальным сексом.  Возможно, она не стала бы возражать против полного слияния наших тел, но, помня о принесенной жертве,  я сам не хотел лишать ее «девственности».   
 В следующий раз она пришла ко мне 23 февраля,  в новую квартиру, чтобы поздравить с праздником. Она  принесла домашние блинчики и подарила  дезодорант. Сначала мы зашли на кухню и слегка перекусили. Блинчики, приготовленные ее мачехой, таяли во рту. Затем мы переместились в спальню, сбросили с себя одежду и завалились в постель.
Мой член глубоко  вошел ей в рот, и она стала жадно сосать его, но,  когда я был близок к оргазму, она отдернула голову. «Не могу. Нет!», - проговорила она взвинчено. 
Она  попросила, чтобы я вошел в нее сзади.  Надеясь, что за последние месяцы она опростилась, я попытался  ввести член  во  влагалище, но она резко вскрикнула:
- Нет! Только после свадьбы!
В начале января у меня был шанс овладеть ею полностью, но я упустил его, и все стало на круги своя.  Теперь мне было доступно все ее тело, кроме влагалища. Она вбила себе в голову, что лишить девственности ее может только будущий муж.  Кроме того, она панически боялась забеременеть, а презервативы не внушали ей доверия. 
Я попытался ввести член в анальное отверстие (она обожала анальный секс, который почему-то называла петингом), но на этот раз у меня ничего не получилось. Не было настроения. Анальный секс меня уже не вдохновлял.   
Но нужно было как-то разрядиться. Я лег рядом с нею, поместил член между ее большими упругими грудями, сдавил их ладонями и начал энергично работать. Она застонала. Ее лицо сморщилось, зубы оскалились. Можно было подумать, что она испытывает невыносимую  боль. В действительности ее гримаса была вызвана острым наслаждением. 
Я  разрядился, но не испытал эйфории. Напротив,  по моему телу растеклось раздражение. Ее эгоизм и ханжество вызывали у меня легкое презрение. Она не любила меня, но настаивала, чтобы я женился на ней. Она занималась с мужчинами петингом, а также  анальным и оральным сексом,  но в глазах будущего мужа намеревалась предстать в образе девственницы. Злые упреки лезли мне в голову, но я держал себя в руках.
- Колечка, поцелуй мне ушко, - прошептала она. – Пожалуйста.
Меня захлестнула злоба, но я подавил ее и  выполнил ее просьбу.
- Колечка, поцелуй мне шейку, - прошептала она жалобно.
Если слово «ушко» было мне всего лишь неприятно, то  слово «шейка»  вызвало у меня тошнотворную реакцию. От него веяло мещанством, пошлостью.  Но я подчинился требованию и поцеловал  «шейку».
- Еще, пожалуйста, еще. Ах, ах!
После каждого прикосновения она издавала стон. Все ее тело представляло собой сплошную эрогенную зону.
Я решил позабавиться. Мои губы  внезапно прикасались к ее шее,  в ответ раздавался стон. Стимул – реакция; стимул - реакция. 
Если я целовал ее  в тот момент, когда она что-либо говорила,  она вскрикивала, но потом как ни в чем не бывало продолжала монолог.
Ее фигура поражала своим совершенством. Ее лицо было тривиальным. Ее  душа и характер  были   уродливыми.   
После этой встречи я решил порвать с нею отношения.
Прошла неделя, две, а я все никак не мог собраться с духом и позвонить, чтобы сообщить о своем решении.   
Недели через три  ее красное пальто мелькнуло возле кинотеатра «Победа». Она меня не заметила, а я ее не окликнул.

Маргарита

В конце февраля я возвращался домой. Идя по улице, застроенной  одноэтажными домами,  я увидел впереди себя невысокую женщину в синей куртке, похожей на Маргариту, бывшую соседку по общежитию, с которой когда-то я так и не решился   сблизиться. «Неужели это она», - подумал я и прибавил ходу.
Расстояние между нами сокращалось, но догнать ее мне не удалось, она скрылась за углом моего дома. Я решил, что эта женщина не Маргарита, но когда поднялся на шестой этаж, возле   двери своей квартиры увидел ее.
Когда я получил квартиру, я пригласил ее на новоселье, даже дал адрес, но я  не надеялся, что она придет. Ее визит стал для меня сюрпризом.
- Так это все-таки была ты! – удивленно воскликнул я.
Мы прошли в квартиру.
- У меня к вам просьба, - сказала она своим низким голосом. – Не продадите ли мне счетчик?
Она знала, что у меня в общежитии был собственный счетчик, который я забрал с собой.
- Нет, к сожалению, не могу, - сказал я. - Нам счетчики не поставили. Говорят, у них нет. Придется самим ставить.
Бутылка вина у меня была припасена. Я быстро приготовил закуску. Мы выпили. «Уж теперь-то я тебя не отпущу», - думал я.
Я не знал, как начать приступ.  Я поставил пластинку на проигрыватель.  Зазвучала медленная музыка. Я пригласил ее на танец. Мы танцевали, плотно прижавшись друг к другу.  Сначала мои губы осторожно прикасались к ее щеке, шее. Она не протестовала, не отталкивала, и с каждой минутой мои поцелуи становились все более страстными и жгучими. Наконец, я усадил ее на кровать и начал снимать с нее одежду.
- Мне нельзя, - сказала она. – У меня месячные.
- Хорошо. Не буду. Мы просто полежим.
Сам я разоблачился полностью, а она осталась в трусиках. Впервые я мог видеть ее почти обнаженной. Она была неплохо сложена: тонкая талия, в меру широкий таз, средних размеров грудь. 
Я прижался к ней, поцеловал в губы, в грудь, погладил ее жесткие волосы.
Я не мог соединиться с нею, но, к счастью, на теле женщины много точек, куда можно кончить. Член уткнулся в ее довольно чувствительный сосок,  стал энергично тереться об него, и минут через десять наступил оргазм.
Я проводил ее до остановки. Мы договорились о следующей встрече.
Она пришла ко мне через три дня и сразу предупредила:
- Давай, как в прошлый раз. Я поначалу боюсь.
Я обрадовался. Мне самому спокойнее, когда мне не надо проявлять чудеса сексуальности.
Я снял с нее трусики, и чтобы возбудить, сначала поцеловал ее соски,  а затем  ввел палец во влагалище и начал массажировать клитор.   
- Не так! Не так! – грубо крикнула она.  Ее крик шокировал меня, и я рефлекторно отдернул палец
Она сразу потребовала, чтобы я надел презерватив.  Я безропотно подчинился ей: постель – это королевство женщины, и ее требование – закон. Когда мы соединились, она учащенно задышала. Звуки, которые она издавала во время коитуса, были похожи на  кряхтение. Мне не удалось довести ее до оргазма, но сам я  разрядился.
В этот же день она заявила, что не может долго говорить на одну и ту же тему, и тут же продемонстрировала свою уникальную психологическую черту. Стоило мне начать о чем-либо говорить, она прерывала меня словами: «Давай о чем-нибудь другом». Другую тему она, разумеется, не предлагала. Я сам находил другой предмет для разговора, но она снова прерывала: «Давай о чем-нибудь другом». Мои усилия заинтересовать ее  беседой были бесплодными.
На следующий день возле кровати я обнаружил большие красивые клипсы. Один из них был раздавлен (видимо, я наступил на него). Я догадался, что это украшение Маргариты. 
Она пришла седьмого марта – накануне женского праздника. Увидев свой покалеченный клипс, она закатила настоящую истерику, обвинив меня в неосторожности.
Я был обескуражен ее поведением. Мы легли в постель, но она уже не вдохновляла меня. Она словно поблекла, подурнела. Меня отталкивало ее грубоватое плоское лицо с широкими скулами, конопатые ноги и живот, пустые козьи глаза. С большим трудом выполнив долг любовника, я лежал рядом с нею в мрачном расположении духа.
- Из-за постели я всегда попадаю в такие истории, - рассказывала она. -  Когда-то потеряла золотую сережку. Но он знал меня и принес ее на работу.
«Может, она шлюха, - думал я. - Сколько у нее мужчин? От  нее можно подхватить что угодно. Ради красивой женщины еще стоит рисковать. Но стоит ли рисковать ради этой козы?»
Теперь она вызывала у меня стойкую неприязнь. Я говорил с нею холодным, полуофициальным тоном.  Когда, пробираясь к выходу,  мы шли по темной лестнице нашего дома, я даже руки ей не подал – не смог преодолеть внутреннего психологического барьера.
- Я невыносима? – проговорила она в форме полувопроса, полуутверждения, когда мы вышли на улицу.
Возможно, она надеялась, что я опровергну ее. Но мне не хотелось врать.
- Да, общаться с тобой трудновато, - согласился я. – В чем я виноват? Подумай сама. Я же не знал о существовании твоих клипсов. Правда, я видел их у тебя на  ушах, а потом они исчезли, но куда – мне было неизвестно. Я подумал: в сумочку. Лишь на следующий день я обнаружил их, когда мыл пол. Что я мог поделать?
- Я сама виновата, конечно, - смягчилась она. – Я на себя злюсь. Мне нравились эти клипсы.
Она, конечно, надеялась, что я компенсирую ей убытки, но ее надеждам не суждено было сбыться. Во-первых, у меня не было денег (почти всю зарплату я тратил на благоустройство квартиры). Во-вторых,  она меня не вдохновляла на расходы.
Я решил больше не встречаться с нею и  не пригласил ее, когда она уходила. 
Я был уверен, что никогда не захочу больше ее видеть. Но вскоре у меня начались трудные времена.  Еще до сближения с Маргаритой  я порвал с Людмилой. Катя оставалась за пределами моего мира.   Я оказался в полном одиночестве и пожалел, что так легкомысленно порвал с Маргаритой. Я надеялся на случайную встречу с нею, но она не попадалась мне на глаза. Один раз я даже пошел к ней в общежитие. «Маргариты Сергеевны дома нет», - сказала вахтерша. «Видно, не судьба», - подумал я с сожалением и одновременно с облегчением. Ее можно было без труда найти в институте, но что-то меня останавливало. Во мне еще теплилась надежда сблизиться с женщиной поумнее, поинтеллигентнее, подушевнее, чем Маргарита.  Но такая женщина не попадалась, и желание возобновить отношения с моей бывшей пассией усиливалось.

Катя

В середине  марта я шел  из института домой.  На тротуарах таял снег. Дойдя до перекрестка,  я увидел на противоположной стороне улицы Катю. Она была в сиреневом пальто и платке. К моей радости, ничто в моей душе не дрогнуло, не шевельнулось.  Но от скуки мне захотелось обменяться с нею парой фраз.  Я притормозил. Она перешла дорогу, увидела меня, тоже остановилась.
- А ты опять похорошела, - сказал я.
- А разве я дурнела? – удивилась она.
- Зимой ты выглядела хуже.
- Ничего, вот в апреле я еще лучше стану. Красивой буду! – проговорила она убежденно.
В моей душе затеплилось чувство.
- А где Сережа? – поинтересовался я.
- В санатории.
- Как живешь?  Скучаешь?
- Скучаю.
- По  ком?
- Обо всех понемножку.
- Значит, и обо мне. Это радует. Приходи в гости, - предложил я. – Ты ведь еще не видела мою квартиру.
 - Сейчас ты далеко живешь. Не то, что раньше, по соседству. Мне говорили, в районе цементного завода.
- Нет, в районе  «Родины».
- А мне говорили возле цементного.
- Это я сам слухи распустил, чтобы не завидовали. Ну ладно, раз отказываешься…
Она усмехнулась:
- Я еще ничего не сказала, а ты уже…
- А я  подумал, что ты отказалась…
Она сказала, что очень спешит, что ей надо бежать. 
- Мы еще встретимся, - утешила она меня.
- Наши встречи до обидного случайны, - процитировал я отрывок  из  популярной  когда-то песни.
Моя незатейливая шутка была вознаграждена ее милой улыбкой. Она двинулась в сторону общежития. Ее сиреневое пальто стремительно удалялось от меня.
«Хорошо, что она не согласилась прийти, - подумал я.-  Общение  с нею -  это своего рода онанизм».
Я  решил окончательно порвать с нею  отношения. Но прошло недели две, и мои намерения изменились. Когда я зашел на ФОП,  она сидела за рабочим столом. Кроме нее, в кабинете была девушка-лаборантка.
- Катя, можно тебя на минуту, - сказал я.
Она улыбнулась, подошла ко мне, ее пальцы взяли пуговицу моего плаща, стали ее теребить. Милая улыбка не сходила с ее лица. «Это хороший признак, - подумал я, - признак благосклонности».
- Что же вы ко мне не подходите? – спросил я. – Мы же договаривались встретиться у меня после весенней сессии.
- Я только что приехала. У родителей была.
- Привезла … мальчика?  – В тот момент  имя ее сына выскочило у меня из головы.
- Привезла и отвезла.
- Значит, ты сейчас одна. Когда придете?
Она не успела ответить. Девушка позвала ее к телефону. Катя извинилась – тоном, мимикой - и отошла от меня.
- Когда мы пойдем к Николаю Сергеевичу? – громко проговорила она в трубку. – На кафедру.
Про кафедру она добавила, чтобы ввести в заблуждение лаборантку. 
- Это Света звонит? – поинтересовался я.
- Да. А когда лучше вам?
- Давайте в пятницу. Часа в четыре или в пять.
- Приходи ко мне в четыре, - проговорила Катя в трубку, а затем, повернув голову в мою сторону, сказала: - Света вам привет передает. Целует.
Душа моя оттаяла.
- О! – радостно воскликнул я. – Свете тоже передайте привет. Скажите, что  я тоже  ее целую.
Но о моем виртуальном поцелуе Катя ничего не сказала. «Неужели она сама собирается лечь со мной в постель?», - радостно подумал я.
Она положила трубку, вернулась ко мне.
- А спиртного у нас нет. Сейчас со спиртным трудно, - предупредила  она.
- Знаю. У меня есть.
- Мы еды принесем.
- Не возражаю. Я тоже что-нибудь приготовлю.
Окрыленный, я полетел в свой  кабинет и от лаборантки узнал, что на следующий день назначено заседание кафедры. Ситуация осложнилась. Я понимал, что вряд ли теперь мне удастся попасть домой к пяти часам.
 Вечером у меня разыгралась фантазия:  я занимался  сексом   одновременно и  с  Катей, и Светой.
Мы разместились на полу, на матрасе.  Мое тело припало к телу Кати, а  пенис мощно вошел  в ее  влагалище. Света, лежавшая рядом, схватила мою правую руку, потянула к своему влагалищу.  Средний палец моей  правой руки стал массажировать ее клитор. Обе женщины стонали от наслаждения. «Ты чудо, Коля!» - кричали они. Вдохновленный похвалой, я  очень долго  соединялся то с одной, то с другой. Обе женщины испытали сильнейший оргазм.
  Утром следующего дня я  пополнил запасы продуктов: купил картошки, яиц, фруктов.
Зная, что женщины любят прихорашиваться, я зашел в центральный универмаг города, чтобы купить зеркало. К сожалению, отдел с зеркалами был закрыт, и я покинул магазин  с пустыми руками, отчетливо осознавая,  что теперь мне не избежать критики со стороны Кати.

Заседание кафедры

Заседание кафедры было назначено на  14.00. Я рассчитывал, что оно закончится часа через два, и к пяти часам я успею попасть домой, чтобы встретить гостей. Но когда я познакомился с  повесткой, меня охватило беспокойство: одним из вопросов  значился отчет Драгунского  о педпрактике. Его нудные выступления всегда затягивались на час, полтора.    Значит, у меня был шанс  опоздать.   
Как всегда, мы разместились в небольшой аудитории № 350. 
Большую грудь Суворовой, сидевшей за «председательским» столом, прикрывала  кофточка из черно-белого материала. Короткая морщинистая шея была дважды обвита  бусами.  На  запястье  блестели большие, похожие на мужские золотые часы. На одном пальце сверкало  обручальное кольцо, на другом тускло светилось кольцо с камнем - длинным, белесым. С ее  лица  не сходила фальшивая, лицемерная улыбка, похожая на маску.  Когда она играла роль интеллигентной милой женщины, она  была похожа на манекена. Это сходство усиливали жесткие, застывшие, похожие на парик волосы и искусственные зубы  - золотые и фарфоровые.
  Сначала обсуждали лекцию Ларисы Беляевой, посвященную  лексике ограниченного употребления.  Выступили официальные рецензенты - Гордышева, Суворова.  Я не удержался и тоже высказал свои соображения. Завязалась дискуссия, пустая, бесплодная. Я мысленно бичевал себя за то, что сам дал ей толчок.   
Время шло неумолимо. Когда очередь дошла до отчета Драгунского, было уже три часа.
Он занял место за трибуной.
- Константин! Просьба. Покороче! Минут десять. Ладно? - шепотом прокричал я оратору.
Драгунский понимающе кивнул головой, но на лице его блуждала ироническая, виноватая  улыбка, означавшая: «Я бы рад, но ты ведь меня знаешь».
- Я не подготовил отчет в письменном виде. Я так расскажу, - начал он.
- Так нельзя, Костя,  -  с напускной строгостью проговорила  Суворова. –  Вы знаете, что необходим письменный отчет.
Драгунский виновато улыбнулся. На него нельзя было  сердиться.
Потекла  вялая монотонная речь. Как всегда, он был недоволен студентами, преподавателями, собой.
Прошло десять, двадцать, тридцать минут, а Драгунский говорил, говорил. Его речь не имела каркаса, скелета, не имела идеи. Бесформенная словесная масса проникала в уши,  парализовала мозг, сознание. Аудитория впала в оцепенение. Мои нервы накалялись с каждой минутой. «Неужели ты не понимаешь, что тебя никто не слушает? – думал я. – Что ж ты людей мучишь? Зануда!»
Меня обуревали противоречивые, амбивалентные чувства:   с одной стороны, - ненависть к Драгунскому, с другой стороны, -  угрызения совести, вызванные тем, что я ненавижу хорошего порядочного человека, который помог мне перевезти вещи из общежития в новую квартиру, который вступился за меня на одной из кафедр, когда Суворова облила меня грязью.
Но когда время выступления превысило сорок минут, угрызения совести прекратились, осталась одна ненависть. Мне хотелось вскочить и ударить Драгунского  по голове, чтобы он замолчал если не навсегда, то надолго.
Я переглядывался с Лерой, с Валей Беляевой, корчил гримасы отвращения, давая понять, что меня замучил оратор.
Наконец, он остановился.
- У вас все, Константин? – спросила Суворова.- Вопросы к Константину есть?
Я прижал указательный палец к губам,  подавая  сигнал, чтобы никто не задавал вопросы. Мои  телодвижения заметила Суворова.
- Ну хватит вам! - взревела она, шокированная моим поведением.
Слащавая маска  соскочила с ее лица. Широкое, квадратное лицо, слегка отвислые щеки,   приплюснутый  нос, широкая выступающая нижняя челюсть придавали ей поразительное, пугающее сходство с бульдогом.  (По характеру она тоже  бульдог. У нее мертвая хватка.   Уж если она в кого вцепится, то не отпустит, пока не загрызет насмерть).
Из моих уст вырвалась гневная, почти злобная фраза:
- У меня дела дома срочные. Нужно же регламент устанавливать!  Даже при защите диссертации выступающему дается только пятнадцать минут.
Это был нервный срыв. Из-за своего взрывного характера мне немало доставалось в жизни. Особенно тяжело было в армии. Порой надо бы промолчать, стерпеть, но мои нервы не выдерживают, и я произношу желчные, злые слова и наживаю себе врагов, которые потом мстят мне, делают  пакости. 
- Вы и на конференции вчера не были! - проговорила Суворова гневно.
- У меня была третья пара. Я предупреждал вышестоящие инстанции.
Не помню, задавал ли кто-нибудь вопросы Драгунскому, но после нашей перепалки с заведующей он еще говорил минут десять. Что за человек!
Часы показывали 16. 20, а повестка была далеко не исчерпана, предстояло обсудить еще несколько вопросов.
- Лера, пожалуйста, покороче, - попросил я Курганскую, которая с кипой книг по специальности вышла к доске, чтобы рассказать о новых поступлениях в институтскую библиотеку.
Без двадцати пять я взял портфель, подошел к Суворовой.
- Отпустите меня, пожалуйста, - сказал я. – Мне срочно нужно.
- Мы уже заканчиваем.
- Можно уйти?
- Идите, - хмуро буркнула заведующая.
- Спасибо.
Я бесшумно  вышел из аудитории.

Подруги

Я  зашел в кабинет, оделся   и направился к выходу. На первом этаже я встретил Катю. У меня камень с души упал: теперь успею.
- Я сбежал с заседания кафедры, - сказал я Кате, чтобы она не подумала, что я забыл о нашей встрече. – Они еще продолжают заседать.
- Вы придете? - Тоном, мимикой я выразил недоумение и возмущение: уже скоро пять часов, а она еще в институте.
- Да, сейчас отправляемся. Ты нигде не задержишься?
- Нет, разве что в магазин зайду.
- Ну, смотри, мы выходим.
По дороге домой я заскочил в «Зарю», но ничего не купил: в кассы тянулись длинные очереди. 
  Придя домой,  я в спешном порядке навел порядок в квартире. Когда я приступил к приготовлению жареной картошки – моего коронного блюда, раздался звонок. Я открыл дверь.
В коридор вошли Катя и Света. Улыбка Кати осветила мое жилище. 
Обе женщины были празднично одеты.  Декольтированное платье Кати позволяло  любоваться ее нежной шеей и упругой девичьей грудью. Сиреневое платье Светы  подчеркивало ее стройность.   К сожалению, ее  выпирающие зубы и ее увесистый нос подействовали на меня отталкивающе. От оргии пришлось отказаться. 
Гости в первую очередь осмотрели квартиру.
- Хорошая квартира, - говорила Катя. – Большая. А мне говорили, что маленькая…
- И кухня большая, - вторила Света.
Мою грудь распирала гордость. Мне захотелось закричать: «Это я! Я! Я!»
- А ты говорила, что мне не дадут. -  Мои были адресованы Кате.
- Тебе за грехи могли не дать, - сказала она.
- За какие грехи? Мои грехи настолько ничтожны, что меня можно считать безгрешным.
Катя выложила из сумки продукты – сало, курятину, сдобные булочки и бутылку вина (тайфи).
Мне стало не по себе:  я почувствовал, что слишком  плохо подготовился к встрече.
- Зачем вино?!  –  произнес я в смущении. -  Мы же договорились, что спиртное мое. Ты же говорила, что у тебя вина нет.
- Я тебя испытывала.
Я попытался убедить их забрать бутылку, предлагал пить мое вино,  но   Катя наотрез отказалась. Я был расстроен. 
  - Ничего,  в другой раз выпьем. У тебя, - утешила меня Катя. 
Я знал, что у Светы есть ребенок. Я боялся, что материнские обязанности заставят ее  слишком рано покинуть нашу компанию.
- У вас много времени?
-  Мало. Часа полтора.
Я огорчился. Мне хотелось повеселиться. Пусть не оргия, но можно было потанцевать, попрыгать под музыку.
- Куда ты спешишь? – спросил я у Кати. – Еще к кому-нибудь в гости?
- Нет, у меня Сережа.
- Так ты ж говорила, что отвезла его.
- Отвезла и привезла.
- А где он сейчас?
- Я отвела его часа на два … - она назвала какое-то женское имя.
- Жаль. 
- Ничего, в другой раз встретимся, - утешила Катя – Я скоро отвезу Сережу.
Ее обещание немного меня утешило.
Я принялся чистить картошку, но Света отобрала у меня нож и начистила полкастрюли. Я взялся жарить картошку, но Катя перехватила инициативу: она усилила пламя, чтобы картошка получилась поджаристей.
- Если хочешь, кури, - предложил я Кате.
- А у тебя есть?
- Нет.
- Я же тебе говорила, что должен иметь настоящий мужчина: сигареты, шоколадку.
- Знаю, знаю, - прервал я женщину. – Но я не претендую на роль настоящего мужчины.
К счастью, сигареты были у Светы.
Гостьи курили,  стряхивая пепел в рюмку, которую я предложил им вместо пепельницы. Кухню заполнил густой синеватый дым, но женщины не пожелали, чтобы я открыл форточку. 
Выкурив по сигаретке, они сервировали стол. Такого обилия блюд у меня не было даже на новоселье. На столе  громоздились и  розовая поджаристая картошка, и колбаса, и курятина, и свиное сало, порезанное мелкими ломтиками, и соленые огурцы, и варенье из смородины, и, наконец, хлеб.
Я откупорил вино, разлил по рюмкам и предоставил себе слово:
- Я знаю, за что вы хотите выпить, - начал я. –  За квартиру я пью уже три месяца. Этот тост мне поднадоел. У меня другой тост. Я предлагаю выпить за вас, мои милые, очаровательные гостьи, мои добрые друзья!
Вино быстро растеклось по всему телу.
- Вкусное вино, - сказал я. – Давно не пил с таким наслаждением.
Мы закусывали. Пища таяла во рту. Меня захлестнула эмоция.
- Вы знаете, почему я никогда не эмигрирую из нашей страны? – спросил я с воодушевлением.
Гостьи не знали. Тогда я продолжил:
- Из-за русских женщин. Ну скажите, какая американка принесла бы и выпить, и закусить? Какая американка? Ей самой подавай. А вы… вы русские женщины – чудо!
- Мы же знали, что идем не к американцу, - пошутила склонная к иронии Катя.
- Не надо. Не надо портить впечатление. Не надо добавлять ложку дегтя в бочку меда, - взмолился я с пародийным отчаянием.
Женщины, особенно Света, были в какой-то степени закрепощены. Чтобы снять напряжение, скованность,  я не стал делать большую паузу между тостами, налил рюмки.  Выпили. Света сделала глоток. Катя выпила чуть больше.
- «Русские женщины», - саркастически проговорила Катя. – Взять наших студенток с иняза. Смотреть на них стыдно. Немцы приехали. Так они просто клянчат у них сувениры. «Дайте, дайте». Им дают. Дают дорогие вещи, бижутерию… Я считаю, что лучше переспать, чем попрошайничать.
- Конечно, - согласился я. –  Достоинство превыше всего. Достоинство выше девичьей чести.
Моя ирония была настолько тонкой, что ее не почувствовали ни Катя, ни Света.
Я побаивался, что рано или поздно возникнет неловкое молчание: все-таки общих тем у нас было немного, и взгляд на мир был разный,  мои  мысли, мои книжные фразы могли ввести моих гостей, особенно Свету, в смущение. Чтобы не дать разговору угаснуть, я решил в юмористическом ключе рассказать, как меня преследует Суворова.
- Не надо об институте, - прервала меня Катя. – Мне противно. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.
- А о чем тогда говорить? –  проговорил  я, задетый за живое (не люблю, когда меня перебивают). – Я думал вам интересно узнать, как живут преподаватели.
- Нет, я ненавижу институт. Это гадюшник! – процедила  она с неожиданной ненавистью. – Гадюшник!
В глубине души я разделял ее мнение о нашем институте, но меня всегда коробили противоречия между взглядами и поступками людей.
- Гадюшник… Ненавидишь… Сказал бы я тебе… - проговорил я сардонически.
- Ну, скажи.
- Если ты ненавидишь институт, факультет, то зачем ты здесь работаешь, учишься? Училась бы там, где интересно.
- Меня заставили учиться. Дворжецкая сказала: «Если хочешь у нас преподавать танцы, то поступай учиться. Нужен диплом о высшем образовании. Я и поступила.
-  Ради диплома можно было поступить в другой вуз. Тогда бы тебе легче было учиться. Не надо было бы унижаться.
- У нас нет культурных преподавателей, - проговорила Катя, оставив без внимания мою последнюю фразу.
- А  Трошина?
- Нет, не люблю. Что-то наигранное, фальшивое.
В глубине души я согласился с нею. В который раз меня поразила ее проницательность, природный ум.
- Я знаю только одну преподавательницу, которая была действительно культурным человеком. Это Франк. Она преподавала  нам хореографию. Всегда была вежлива, корректна.
Катя в очередной раз подвергла резкой критике школьную систему образования. 
- А во всем институт виноват. Брак гонит. Готовит плохих учителей, - говорила она воинственно, возмущенно.
Женщины заговорили о своих детях.  Катя же с восторгом рассказывала о Сереже.
- Когда он приехал из санатория, я ему говорю: «Скажи, какие дурные слова ты там слышал. Я не буду ругать. «Ой, да много: «дурак», «пидарак» - Катя воспроизвела детскую интонацию.
Бутылка опустела. Мы перешли в спальню, поближе к музыке. Дым сигареты стал заполнять и эту комнату.
- Кури, кури, - сказал я Кате. – Ты единственная, кому я разрешаю курить в этой комнате. Это твоя привилегия.
Я поставил пластинку. Комнату заполнил  огрубевший голос Аллы Пугачевой. Было еще слишком светло, и танцевать не хотелось.
Мы посидели еще минут двадцать.
- Пора, уже полвосьмого. Сережу надо забирать, - сказала Катя.
Мы договорились встретиться в следующую субботу.
Я проводил женщин до лифта. Пародируя джентльмена, я взял руку Кати и приблизил ее к своим губам, но не поцеловал, а лишь сымитировал поцелуй,  чмокнув губами в воздухе.
- Что это ты так целуешь плохо? – пожурила меня Катя.
Я снова взял ее руку и нежно поцеловал. Затем мои губы прикоснулись к руке Светы.

Таня

Через два месяца после нашего похода на «Миранду» я встретил  ее в столовой  и пригласил ее в гости посмотреть новую квартиру.
- Нет, - решительно сказала она. – Не хочу быть одной из многих, одной из толпы.
- О чем ты? – удивился я.
- Будто сам не знаешь?
- Не знаю. 
- Хорошо скажу, если хочешь.
В очереди было много знакомых, и я замял разговор. Когда мы  сели за стол и остались одни, я вернулся к затронутой теме:
- Что ты имела в виду?
- Я не хочу об этом…
- Мне даже интересно, почему ты сказала «одной из толпы».
- Неужели непонятно? У тебя есть женщина.
- Откуда ты взяла?
- Мне сказали…
- Кто?
- Неужели ты думаешь, я скажу тебе, от кого услышала?
- Это все неправда. У меня никого нет.
Я хотел добавить: «Сейчас нет», но из осторожности не стал уточнять.
- Это клевета. Ложные слухи, - продолжал я.
- Ладно, не будем об этом… Меня это не интересует.
- Приходи в гости.
- В качестве кого? – спросила она ядовитым тоном.
- Ну хотя бы в качестве друга…
- Не верю я, что между мужчиной и женщиной могут быть дружеские отношения.
- Неужели тебе не бывает скучно? Неужели у тебя нет потребности в общении?
- Бывает.
- И у меня бывает.
- Тебе Ксению надо выписывать. Или она даже в квартиру ехать не хочет?
Я неопределенно пожал плечами.
- Или ты сам не хочешь, чтобы она возвращалась?
- Да и сам, может быть… 
- Я понимаю. Я знаю, как ты женился.
- Не по любви…
- Да, это было ясно. Тебе жена нужна. Или с Ксенией жить, или разводиться… 
- Может, ты права. Нужна определенность. Так, как я живу, жить нельзя. Но давно ли я был холостяком? Женился – и что в результате?  Где гарантия того, что следующая жена будет лучше? А у тебя как?
- Меняем квартиру.
- Развелись? –  спросил я с удивлением.
- Нет еще. Только подали документы. Еще не прошло трех месяцев.
Я еще раз предложил ей прийти ко мне в гости.
- Нет. Я на это не пойду! Сейчас я злая стала, меня очень любить надо, чтобы я стала другой.
Я внимательно посмотрел на нее: действительно, ее лицо было обезображено злобой. Мне стало неловко. Нервная,  взвинченная,  мрачная, она не притягивала к себе, не влекла. Мы, мужчины,  любим веселых жизнерадостных женщин. 
 Трапеза давно завершилась, но  мы продолжали говорить.  Я почувствовал утомление, но встать из-за стола первым мне мешали правила приличия. 
- Может, все-таки придешь?  Пусть не сейчас, а когда настроение другое будет… - предложил я без всякой надежды на положительный ответ.
- Не знаю. Я сейчас непредсказуемая, - сказала она взвинченным тоном.
- Давай я тебе адрес дам. Как настроение изменится, приходи.
- Не нужен мне твой адрес. Неужели ты думаешь, что я приду к тебе одна?
- А почему бы не прийти?
- Хотя бы потому, что у тебя может оказаться женщина! –  проговорила она с раздражением.
- Не окажется. Если я буду знать, что ты придешь, я  буду тебя ждать... Но  тебе, наверно, детей не с кем оставить.
- Он иногда меня отпускает, - сказала она, имея в виду мужа. – Но его надо за неделю предупредить.
- Вот и предупреди сегодня, а придешь через неделю.
- Нет! 
На следующий день я снова увидел ее в столовой.  В красивом красном свитере, с новой прической она сидела за столом вдалеке от меня в компании  неряшливо одетой женщины лет пятидесяти, тоже библиотекарши. Таня увидела меня, и мы поздоровались кивком головы. Мне не хотелось напрягаться, я пообедал в одиночестве. Покончив с едой,  я понес пустую посуду на ленту  и  неожиданно столкнулся с Таней.   
- Сегодня у тебя красивый свитер, - сказал я.
  - Это я сама вязала, - похвасталась она.
- Неужели? – изумился я. – А связан профессионально.
- Я и второй связала. Но он мне не понравился. Я распустила. Не знаю, что теперь делать с шерстью, что связать.
Мы вышли из столовой, поднялись на второй этаж. Навстречу шла Добродомова  с копной каштановых волос на голове.  Когда она увидела нас вдвоем, на лице ее вспыхнуло выражение изумления.  Краска смущения залила лицо моей спутницы. Мне тоже была неприятна эта встреча. «Пойдут слухи по институту, - подумал я. – Подумают, что я изменяю жене с Таней. А это не так».
Я не стал провожать ее до конца коридора, как в прошлый раз. Смущенные, мы поспешили разойтись в разные стороны.
Я увидел ее через месяц.   От общих знакомых  я знал, что  официальный развод ее и Рощина уже состоялся. Я подошел к ней и предложил составить компанию.
  - А ты куда? Вниз? – спросила она. - Пойдем. Мне к четырем в детский сад. За Володей. Надо скоротать время, - сказала Таня.
  В очках, с короткой стрижкой, она напоминала студентку-старшекурсницу.
Мы пошли с  нею в центр через парк. Я сразу взял быка за рога. Чтобы изучить объект исследования,  нам, психологам, нередко приходится нарушать правила приличия, порой приходится задавать собеседникам  неприятные вопросы. 
- Слышал я, что у вас все закончилось, - сказал я.
Она сразу поняла, о чем речь.
- Так ты уже знаешь? Да, все… - проговорила она и тут же перевела разговор на другую тему.
- А у тебя как с женой?
- Все по-прежнему.
- Не наладилось?
  - Нет. Наверно, это невозможно.
- Почему?
- Психологическая несовместимость.
- Ну и что будете делать?
- Мы еще не решали. Мы не говорим о таких вещах. А как у вас с обменом?
- Не получается.
- Конечно, вашу квартиру трудно обменять.
- Пусть бы уж женился поскорее. – Она имела в виду бывшего мужа.
- Тогда б, он, может, оставил тебе квартиру?
- Да нет, не в этом дело. Мне было бы интересно посмотреть, как они будут жить. Он же ничего не делал по дому. Ничего!
Она с возмущением рассказала, как она одна воспитывала одна детей, а Паша ходил по киноклубам, имел любовниц.
- Мне надо было раньше сделать вывод, - говорила она со злостью.
- До рождения Володи? – уточнил я.
- Володя – мой сын. Я не могу без него теперь. Но как мне жить одной с двумя детьми? Мне надо было разводиться еще тогда, когда он с лаборанткой спал – с бывшей женой Карабанова.
«Значит,  знала! - с удивлением подумал я. – Значит,  верны слухи, что она увезла  Пашу на несколько лет в деревню, чтобы спасти брак».
Книжный магазин оказался закрытым, и мы пошли дальше.
- Я психолог, - заговорила она горячо, - я знаю, я могу предвидеть, что будет у него дальше. Не пойдет она за него…
Я знал, что она имела в виду Свету Березину, пассию Паши.
- Что она, дура? – продолжала она. -  Он будет всю жизнь платить алименты - тридцать пять процентов. Ну разница в возрасте – это ладно. Десять лет – это пустяк. Но он же…  Лет через десять его второй удар хватит – и все. Будет тазик подставлять…
Необходимо сделать исторический  комментарий: за два года до нашего разговора с Таней у Паши был инсульт. В его голове лопнул какой-то сосудик, и Паша сутки находился в коме. Потом сознание вернулось к нему, но две недели он не вставал с постели. Татьяна не отходила от него ни на шаг. Когда я зашел к нему в палату, она кормила его блинчиками. 
- Да, ты, действительно, тонкий психолог, - сказал я Тане. – Я и сам об этом думал.  Замуж она, может, и выйдет за него, но будут ли они счастливы в браке, я не уверен. Я знал одну женщину, даже танцевал с нею. Она в девятнадцать лет вышла замуж за офицера в отставке, «афганца». Она отбила его у жены и детей, а он оказался инвалидом, его позвоночник его был поврежден в бою. Она родила сына, а мужа парализовало. Она, бедняга, лет пять-шесть ухаживала за ним как нянька, а он кричал от боли, ревновал. Когда он умер, их сыну было уже одиннадцать лет. После смерти мужа она просветлела, помолодела вся.
- И меня что ждет, я знаю, - продолжала Таня.
- Что же?
Она умолкла, задумалась.
- Трудно сказать.  О себе трудно говорить.
- Ну не надо, - сжалился я.
- Ну ладно, скажу. Мне нелегко устроить свою судьбу. Одиноких женщин много, а у меня двое детей. И все же… Моя жизнь начнется года через два. Когда Володя  подрастет, пойдет в школу, я стану свободнее… Я найду себе спонсора. А потом, может, и любимого человека.
- Он еще пожалеет лет через десять. – В ее голосе послышались злобные нотки. – Лет через десять дети от него отвернутся. Дочь уже сказала, что папу никогда не простит.
  Деликатность требовала сделать вид,  что я соглашаюсь с нею, но любовь к истине оказалась сильнее.
- Ты тонкий психолог, но тут тебе изменило психологическое чутье. Ты выдаешь желаемое за действительное. На самом деле,  вряд ли Паша о чем-либо  пожалеет через десять лет, - возразил я. -   Мы, мужчины, страдаем только по маленьким детям. Когда они подрастают, боль стихает. Я по себе сужу. Например, сейчас моему сыну тринадцать лет. У него свой мир, своя жизнь. Он редко ко мне приходит. Между нами произошло отчуждение. Но я не испытываю нравственных мучений оттого, что  безразличен ему.   
Она снова и снова возвращалась к теме бывшего мужа и его любовницы. Из уст ее вырвалась злая  презрительная фраза:   
- Да она выше его на голову. Это просто смешно!
Затем она со злостью заговорила о Ксюше:  
- Получила то, что хотела. Видно было, что она не собирается с тобой жить. Другие радуются в день свадьбы, а она…
Я вспомнил, что и Ксюша отзывалась о Тане критично. Когда зимой я сообщил  ей, что Паша имеет любовницу, она сказала  убежденно:
- Он прав.
- Почему? – удивился я.
- Она себя запустила. Неинтересна.
Почему она считает Таню неинтересной, она отказалась объяснять. Как будто сама она интересна. 
Мы дошли до парка «Победы», до речки. Тане пора было возвращаться назад, и мы двинулись в обратном направлении.
Когда мы шли по центральной площади, я показал рукой в сторону своего дома:
-  Я живу там. Приходи  в гости.
- Не знаю…
   
Я встретил  ее возле «Луча» через неделю. Она была в кожаном пальто, в меховой шапке.  Ее светло-голубые глаза через очки смотрели на меня с интересом и симпатией. Она мне  нравилась, и я подумал, что с этой женщиной я бы с удовольствием занялся любовью.
- Хорошо выглядишь, - сказал я.
 Она шутливым тоном поблагодарила меня за комплимент.   Она улыбалась, но глаза ее были печальны.
   - Ну как ты? – спросила она.
Я вкратце рассказал о своей жизни.
- Студенты-заочники тобой довольны, - рассказывала она. -  К Кочергину, например,  они относятся иначе. Они ему мед привозят. Он никогда не отказывается от даров, но потом все равно по нескольку раз заставляет их приходить на зачет.
Ее похвала вызвала у меня двойственное чувство.  С одной стороны, было приятно, что заочники оценивают меня положительно, с другой стороны, я был огорчен, что меня считают мягкотелым преподавателем. 
Тяжелая сумка с продуктами оттягивала ее руку, ее корпус слегка сгибался под тяжестью, но на мои вопросы о житье-бытье  она отвечала подробно, обстоятельно. Было заметно, что ей не хочется со мной расставаться.
Она с увлечением рассказывала о своих детях – Володе и Люде, которые  были детьми умными, послушными.
Когда речь зашла о знакомых студентах, которые жили вместе без регистрации брака, она сказала:
- Если бы мы с Рощиным пожили до брака, то может быть, брака бы и не было. Я не допустила бы такой ошибки.
Но она тут же возразила себе:
-  Хотя вряд ли это что-либо изменило. Я  любила его тогда. Да!
- Может, ты слишком категорична по отношению к нему. Он изменял тебе, но скажи, какой мужчина не имеет связей на стороне. – Я готовил ее к предложению встретиться со мной в интимной обстановке.
-  Если бы он изменял  по-умному, я бы простила его, но он это делал открыто, он меня унижал.
Она с наслаждением стала излагать компрометирующую Рощина информацию:
 -  Он платит алименты на детей, но требует 10 рублей сдачи. У меня, говорит, нет лишних денег.   К детям равнодушен! Володя заболел, а ему хоть бы что.
Я сделал широкий жест:
- Не надо сравнивать нас, отцов, с матерями.  Матери бескорыстны. Они живут интересами детей. Мы, отцы,  эгоистичнее.
  Она продолжала  со злобой говорить о бывшем муже. Чтобы окончательно дискредитировать его, я решил поддержать ее: 
- Да, амбиции у него большие, но реальные достижения ничтожные.  Где бы он ни работал, он везде вступает в конфликты. С Трошиным разругался, затем с Добродомовой.  Сначала он соглашается занять маленькую должность, но затем отказывается быть мальчиком на побегушках. 
Это был мой тактический просчет. Она неожиданно стала его защищать:
     - Он способный человек. Он много умеет, много знает.
- Что, например. Компьютер освоил?
     - Не только. Он и в литературе разбирается, на гитаре играет. Я и полюбила его из-за гитары. 
Чтобы не поссориться с нею, я  пошел на попятный:
- Да, он не лишен способностей, но у него нет рефлекса цели. Он не может собраться с силами, чтобы засесть за диссертацию. Правда, я тоже не могу себя заставить писать докторскую…
- Ну тебе уже можно. Ты кандидат. 
Я спросил, как у нее личные дела. Она призналась, что личной жизни у нее нет. Я стал шутливо возмущаться ее поведением:
- Так и жизнь вся пройдет.
- Но где их взять,  мужчин? Я ж не могу с первым встречным. Кроме всего прочего, я не хочу заразиться.
- Кто тебе говорит, с первым встречным. Я, например, разве первый встречный? А ты же знаешь, что я всегда был от тебя без ума.
- Я не так воспитана, чтобы строить свое счастье…
Я не дал ей договорить, перебил:
-  Развод с Ксюшей – вопрос времени.  Мы чужие люди. Поверь. Не надо руководствоваться  какими-то абстрактными принципами. Ты всегда уклонялась от общения со мной. Говорила: «Что подумает Рощин, если узнает?» Он же о тебе никогда не думал, когда заводил интрижки на стороне.
Она стала отрицать влияние Рощина на ее поступки. Я решил взять быка за рога:
- Когда встретимся?
- Пусть потеплеет немного.
Она вспомнила о долге.
- Мне пора. Сегодня я устрою для детей  праздничный ужин, - сказала она.
Я решил закрепить успех.
- Поцелуемся  на прощанье,  – предложил я.
   Она с улыбкой подставила щеку. Я поцеловал. Щека была мягкой, теплой.  Если бы мы были одни,  я бы поцеловал ее в губы, но вокруг сновали десятки людей, среди них могли быть знакомые.
Она назвала мне номер своего домашнего телефона. Я запомнил его, воспользовавшись методом ассоциации. 
 Я решил не ждать, пока потеплеет, а позвонить ей раньше. «Железо надо ковать, пока оно горячо», - рассуждал я.
Я позвонил ей через неделю.  Мой звонок ее обрадовал. Мы обменялись общими фразами. Она ответила на мои малозначительные вопросы, а затем заговорила о своем, наболевшем: 
  - Я думаю, ничего у него с Березиной нет, - сказала она.  - Ходит он с нею… разговаривает о фильмах…
Ее сознание отвергало ужасную правду. Она  не верила в измену бывшего мужа, как больной раком или СПИДОМ долго не верит в то, что обречен.  Я понял, что она по-прежнему любит  Пашу. Мне расхотелось встречаться с нею.
  Она отлучилась от телефона на несколько минут. Затем я снова услышал в трубке ее голос:
 -  Володя играл на лестничной площадке с кошкой. Чудесная кошка. Красивая. Сейчас весна. За нею гоняются десятки котов. Она, бедняга, прячется от них на нашем этаже.
  Я подумал, что говорить о встрече в этом кошачьем контексте не совсем уместно. Но когда тема кошки была исчерпана,  я сказал:
  - Не пора ли нам встретиться.  Попьем кофе, поговорим.
- Можно было бы. – Ее голос выразил оживление, радость. – Но где?
- У меня. Приходи ко мне. Я живу один.
- Нет! Не могу…  -  вскрикнула она. –  Я никогда не приду в дом другой женщины.  Я не способна на такое кощунство!
  Было очевидно, что, если буду настаивать на своем варианте, то потеряю ее навсегда. Я поспешил внести коррективы в свой план.
-  Хорошо. Можно в университете, на восьмом этаже, в кабинете моего товарища. У меня есть ключ. В пять часов все уходят…
  Я долго расписывал достоинства  кабинета химии, которым распоряжался  мой товарищ Паша Травкин. 
Она согласилась.
- Когда? – спросила она.
- В половину шестого.
     - У меня работа заканчивается в пять. Что я буду полчаса делать? – в голосе смешок.
    - Хорошо. В пять.
Мы попрощались и положили трубки. «Лучше б на 5.10 назначил, - думал я. - Вдруг кто-нибудь из сотрудников в пять еще будет на факультете».
Перед встречей я  волновался. Мне казалось, что мне не удастся сблизиться с Таней.  Чтобы потом не разочаровываться, я поставил перед собою скромную  цель – поцеловать ее в губы. 
  До встречи оставалось полтора часа. Я подмел, а затем вымыл  пол в кабинете, проветрил комнату. К сожалению,  я не мог выбросить мусор в мусорное  ведро, находившееся в туалете: это привлекло бы ко мне внимание сотрудников и насторожило их  (с какой стати посторонний человек, преподаватель, убирает аудиторию). Завершив уборку, я сходил в магазин и купил угощение. 
Таня  зашла без стука.
- Проходи, - сказал я и подошел к двери. – На всякий случай закрою.
 Она не возражала. Ключ два раза повернулся в замочной скважине, и мы оказались в замкнутом пространстве - аудитория превратилась в райские кущи.   
  Я усадил ее в жесткое кресло. Светлая кофта навыпуск прикрывала ее небольшую грудь,  черные лосины обтягивали красивые стройные, в меру полные ноги. Правда, очки на носу делали ее лицо каким-то приплюснутым, маленьким, но с самого начала она  мне нравилась, была приятна. 
Я вспомнил, что когда-то в библиотеке устраивались вечеринки.
- Вы уже больше не приглашаете на праздник гостей? – спросил я. -  Я помню ваши вечера. Было весело, интересно.
- Да. Было весело. Особенно запомнился первый вечер. Плотник и слесарь. Один с гармошкой.  Обоим под шестьдесят. Но мы почувствовали себя женщинами. 
- А сейчас?
    - Я не хочу проявлять инициативу. Пусть молодые. Но они не хотят.
  Вода в чайнике вскипела. 
 -  Давай выпьем за нашу встречу. За весну. Кончается март, скоро апрель.
- Давай, - восторженно воскликнула она. – Какое у тебя вино? «Монастырская изба»? Это очень вкусное вино. Я пила когда-то.
Я налил рюмки. Она сделала маленький глоток и едва заметно поморщилась. 
- Ну как?
     - Отличное вино, но вкус другой, - ответила она.
Мы глотками пили вино с шоколадом, затем перешли на кофе с орешками и шоколадом. 
Она рассказывала о работе библиотеки. Бывшая директриса и новая никак не могут поделить между собой власть.  Паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
- Старая директриса говорит нам, что хочет уйти на пенсию, но  ректор не отпускает ее, говорит ей, что только она сможет организовать перевоз библиотеки в новый корпус. 
- А сколько ей лет?
    - Семьдесят один.
    -  Семьдесят один!  - воскликнул я, пораженный. – Не может быть. Я думал, максимум шестьдесят.
Таня засмеялась:
- Никто не верит. Все поражаются.
-Ходили разговоры, что она влюблена в ректора.  Возможно, он из благодарности держит ее на должности, - сказал я. 
-Впервые слышу.
- Я слышал, да и сам видел, с каким восторгом она на него смотрит.
- Она к нему хорошо относится. Благоговеет перед ним.  Но вряд ли это любовь.
- Что удивительно, она не только внешне выглядит хорошо, но и сознание у нее ясное.
- Нет, Татьяна Петровна уже не та, что была десять лет назад. Многое забывает, путает.
- А я думал, у нее светлая голова. Значит, склероз не пощадил и ее. Многие любой ценой стремятся продлить себе жизнь.  Я бы тоже не прочь пожить долго, но при условии, что у меня  будет здоровье и ясный ум. Но как посмотришь на стариков – немощных, склеротичных – и желание жить долго пропадает. У них нет ни здоровья, ни памяти.  Разве это жизнь! Такая жизнь мне не нужна.  Но как вспомнишь иногда, сколько тебе лет, волосы дыбом встают. До старости рукой подать. 
Она соглашалась с моими пессимистическими рассуждениями.
  Я перевел разговор на другую тему.
- В последнее время у меня происходит полная переоценка ценностей. Что ни попадется в поле зрения, в поле сознания, все вызывает несогласие.  Например, сегодня скептическое отношение вызвала пословица «На чужом несчастье свое счастье не построишь». Почему собственно  не построишь?  Все люди только и делают, что строят свое счастье на несчастьях других.
- Отчего ж ты стал таким нигилистом?
- Во всем виновато мое стремление постичь истину.
- Может, ты прав. Люди борются друг с другом.
- Жизнь – это борьба, если не за существование, то за счастье.
Мы пили вино и кофе, а я думал, как к ней подобраться. Она сидела в низком кресле, я - на мягком, обитом дерматином стуле. Между нами было солидное расстояние. Можно было встать, наклониться над нею и начать целовать. Но это  было бы грубое действие с пропущенным звеном, будто иголка перескакивает часть пластинки, и мелодия разрушается. 
- Ты мне больше не наливай, - попросила она. – Я не люблю пить.
- Хотя бы еще одну рюмку.
- Последнюю.
В голову мне пришла хорошая идея.
    - Давай выпьем на брудершафт, - предложил я.
 Она с восторгом приняла мое предложение.
- Сколько раз полагается целоваться? Три раза? – поинтересовалась она.
- Можно и четыре.
Мешали очки. Она сняла их, положила на стол.  Я увидел ее глаза: светло-голубые, умные. Вдруг на пол что-то упало. Мы посмотрели: это была черная сережка в форме Эйфелевой башни.  В памяти на мгновение вспыхнул эпизод, как я раздавил сережку Маргариты, вот так же слетевшую с ее уха.  Я торопливо поднял Эйфелеву башню, положил на стол.   
     После  поцелуев на брудершафт начались настоящие.   
  - Может, ты и грудь поцелуешь? - голос ее звучал глухо, отчужденно, неестественно.
Я обнял ее. Мои пальцы сдавили крючки, но бюстгальтер не расстегивался.
- Что же ты до сих пор не научился? – пошутила она.  Ее голос по-прежнему звучал глухо, неестественно.
Ее слова ничуть меня не смутили. 
- Незнакомая конструкция, - объяснил я свою беспомощность. 
 Ее руки нырнули назад, и бюстгальтер ослаб. Я приподнял его, поцеловал ее небольшую упругую грудь, пососал большие налитые соски. Ее руки обвили меня.
   Я отстранился от нее.
- Извини. Я тут заранее принес одеяло.
Я разостлал одеяло на полу, положил на него свое пальто и лег на него.
- Иди ко мне, - прошептал я.
Ее нога ударилась о стол: слишком узким был  проход.
 Ее голос звучал отстранено, глухо, с какой-то неестественной иронией:
- Может, ты сверху хочешь?
- Нет, мне так нравится.
От Рощина я знал, что положение сверху  - ее любимая поза. Какой полезной может оказаться информация, полученная от мужа!
Я лежал на спине. В двух метрах от меня, за дверью,  слышались шаги. Вдруг швабра стала бить в дверь. Через  щель между дверью и полом в кабинет заскакивала серая тряпка, а затем снова бросалась назад в коридор.
Пенис  был недостаточно упруг,  что причиняло мне некоторое беспокойство. «Неужели не получится? Неужели упущу свой шанс?» Таня опустилась вниз, и пенис вошел в ее рот. Она нежно сосала его. Великолепные ощущения!  Через минуту он  был уже готов к коитусу. Она своей рукой ввела его во влагалище. Отсутствие у нее предрассудков, комплексов, ложной стыдливости  восхитило меня.
Ее тело быстро двигалось вверх, вниз. Я помогал как мог. Сначала склонилась надо мной, а затем с закрытыми глазами встала на колени, приняв позу всадницы.  Ее лицо исказила гримаса наслаждения,  тело двигалось все быстрее и быстрее. На кончике пениса сладко защемило, меня пронзила истома. Я боялся, что я кончу раньше, чем она.  Я мог сдержаться, но для этого надо было приостановить ее. «А вдруг потом ей трудно будет возбудиться». Я пошел на риск, и вскоре у меня наступил глубокий оргазм.   Еще некоторое время она продолжала двигаться, причиняя мне боль. «Наверно, не кончила», - подумал я огорченно.  Я боялся, что она разочаруется во мне, что я не произведу на нее благоприятного сексуального впечатления.
- Если у тебя не получилось, мы чуть позже повторим, - прошептал я виновато.
Она успокоила:
- Нет, все нормально.
«Слава богу», - подумал я с облегчением, так как в ту минуту еще не был готов возобновить занятия сексом.
В памяти всплыл образ Ксюши.  «Как я мог жениться на ней! Мерзкое создание! - с раздражением думал я. - Трудно представить женщину, которая была бы в сексе более неуклюжей, более бездарной, чем она».
Мы встали. Я повесил пальто на вешалку, свернул одеяло и спрятал его в столе. 
Мы сели за стол. Я налил кофе.  Она почти не пила. Я же выпил четыре большие сладчайшего кофе. 
- У тебя дочь красавица! – сказал я искренне. – Когда встречаешь ее на улице, от нее трудно взгляд оторвать.
- Я тоже в молодые годы была красивой.
- Ты и сейчас красива.
- Все лучшее у детей от матери. Так Ницше сказал.
     - Ницше для меня не авторитет. Мне он кажется большим фантазером, немного сумасшедшим.
- Я не читала его труды, я только этот афоризм прочитала, когда писала контрольную по философии. Эта мысль мне понравилась.
- А мне кажется, на генетическом уровне ребенок в одинаковой степени обязан и отцу, и матери. 
- Я имею в виду  личность ребенка. Мать ближе к детям. Она влияет на детей больше, чем отец.
- Это верно. 
Мы снова заговорили о научных проблемах. Она хорошо разбиралась во многих гуманитарных науках. Чтобы прокормить детей, она по заказу  студентов писала контрольные работы. 
- Легче всего писать по праву, - делилась она своим опытом. -  Достаточно взять три-четыре учебника и выбрать нужную информацию.  Самые трудные курсовые по педагогике. Невозможно скомпилировать. Нужно фантазировать.
  - Педагогика - это псевдонаука, - сказал я. -  Ее можно поставить в один ряд с алхимией и астрологией.  Она ничего не дает ни для души, ни для практики.  Тексты по педагогике – это  или пустые фразы, или банальные истины. 
Она полностью  согласилась со мной.
В очках, с короткими светло-русыми волосами, она была похожа на   студентку-старшекурсницу. От нее исходило что-то хорошее, светлое, умное. Она напомнила мне некоторых интеллектуальных героинь хороших американских фильмов. В груди накатила теплая волна. 
Я заговорил о следующей встрече.
- Мне еще надо захотеть, - сказала она. -  Ты меня еще не знаешь. Я женщина капризная. Меня надо или принимать такой, какая я есть, или…
Ее заявление вызвало у меня противоречивые чувства. С одной стороны, я был огорчен: я уже настроился на частые встречи, на роман,  а она еще была не уверена.  «Значит, я не произвел на нее хорошего впечатления, не понравился ей как сексуальный партнер». С другой стороны,  я испытал радость.  «Значит, она не покушается на мою свободу».   
- Для меня главное - дети, - говорила  она рассудочным тоном. – А все остальное потом. Я, прежде всего, мать.
- Это мне нравится. В женщинах меня всегда привлекало материнское начало. Только как наши отношения могут помешать тебе выполнять материнский долг – не знаю. Тут нет конфликта, нет дилеммы.
      Она собралась уходить. Возле двери мы снова поцеловались. У меня снова закипела кровь.  Мои губы затащили ее язык в мой рот.
- Я люблю тебя, - прошептал я.
Мне снова захотелось соединиться с нею, мне захотелось положить ее на пол, на одеяло и  ласкать ее тело,  пить ее. У меня возникло чувство, что Таня  - моя женщина, моя самка.
Она пошла в библиотеку, где осталось ее пальто, я же, одевшись, выждав минуты три, пошел вниз. Чтобы не наткнуться на нее в лифте, я спускался с восьмого этажа пешком. 
Я пришел домой, лег в постель и погрузился в воспоминания о встрече с Таней. Мне снова хотелось ее. Она казалась мне милой, необычайно привлекательной. Я не находил себе покоя. 
 Я позвонил ей на следующий день.   Трубку взяла ее дочь.
- Маму  можно пригласить? – сказал я.
     - Сейчас. Мам, тебя! - услышал я звонкий девичий голос.
- Здравствуй, Коля, - сказала Таня.
- Ты узнала меня? – обрадовался я.
     - Да.
И тут она начала с места в карьер:
-  Знаешь, я тебе говорила, что я, может быть, не смогу. Так и получилось. Извини меня. Я не могу. Мне было хорошо с тобой, но я не могу.  Я не так устроена… Мне совесть не позволяет. Не обижайся.
  Я опешил. Пытался ее убедить, что она не права.
- Чего тебе бояться, - говорил я. -  Учти, ты в любое время можешь порвать отношения со мной. Я не стану тебя преследовать. Ты свободна. Но сейчас мы только в начале.
- Я это все понимаю, но не могу. Я нервничаю, не нахожу себе места. А зачем мне это?  Для меня главное – покой.
- Может, ты не договариваешь. Может, тебе просто не понравилось. Не забывай, это была наша первая встреча, мне трудно было сразу проявить себя.
- Нет, не в этом дело, все было отлично.
- Почему же в самом начале? На самом взлете наших отношений. Мы просто не познали друг друга. С каждой  женщиной проживаешь целую жизнь, но мы с тобой ее не прожили. Слишком мало времени. Мы не познали друг друга.
- Я понимаю, но так я устроена, - твердила она. – Я не могу найти себе мужчину.   Что мне, к психоаналитику идти или к психиатру?
- Да, это невроз. 
- Понимаю, но ничего с собой поделать не могу.
-А я так мечтал о тебе. Ты всегда сводила меня с ума, но после последней встречи я испытываю к тебе чувство… похожее на любовь. Я не решился сказать «любовь». Я не был уверен, что люблю ее.
- Ты мне близка и духовно, и физически, - продолжал я. -  С тобой интересно общаться. Я надеялся, что отношения между нами будут длиться долго, а может, вечно. 
-Спасибо. Мне тоже с тобой интересно. Надеюсь, мы останемся друзьями.
В таком ключе разговор проходил довольно долго, не менее получаса.  Она не шла на компромисс. Пришлось сдаться. 
- Если у меня изменятся взгляды, то первым об этом узнаешь ты, - пообещала она.
   Меня переполняли противоречивые чувства.  Я был огорчен, что наш роман прекратился в самом начале.  Вместе с тем меня радовало, что я обогатился опытом, что мой донжуанский список пополнился на одну единицу,   что я сохранил свободу и  мог заняться другими женщинами.   
  «Почему она  себя повела? – думал я. - Безусловно, главная причина – отсутствие серьезного чувства ко мне. Видимо, она по-прежнему любит Рощина (возможно, в глубине души,  она еще надеется, что он к ней вернется)». В памяти всплыли ее слова о материнском долге. Меня осенило:  «Она боится нанести детям моральную травму. Кроме того, если о внебрачной связи узнает ректор, то ей труднее будет устроить своих детей в институт, когда те подрастут». 
Теперь я понял, что Паша не врал:  у его бывшей жены действительно тяжелый  характер, есть странности в поведении. «Зачем, спрашивается, она пошла на сближение со мной, а затем решительно порвала отношения? – недоумевал я. - Видимо,  для самоутверждения ей тоже нужны победы». 
Я зашел к ней в библиотеку в отдел информации. В ее большом светлом кабинете, кроме нее, был еще мальчик лет девяти. Таня  увидела меня, улыбнулась.
- Проходи, садись, - предложила она.   
- Это Володя? – спросил я.
- Да.
- Очень похож на тебя.
- А я думала, что он похож на другого...
Она имела в виду Пашу. Володя улыбался.  Он был такой же улыбчивый, как его отец.  Наверно, нелегко ему было перенести разрыв матери с отцом. 
Я сел рядом с нею на стул.
- Так вот как выглядит круглый отличник, - проговорил я. – Не понимаю, как можно учиться на одни пятерки. Как можно выдержать такую нагрузку!
- Не знаю. -  В ее тоне появились гордость, восхищение. – И дочь  учится  на одни пятерки.
- Я    просто восхищен.  Такие замечательные  дети могут быть только у замечательной матери. Поделись своими педагогическими секретами.
Она заверила, что никакими секретами не  обладает, что дети у нее такие   от бога.
- А я вот снова пишу курсовую, - проговорила она приглушенно, кивнув на экран компьютера. –  Одна твоя студентка не определилась с темой. То ли Бунин, то ли Шолохов.
-  Мне нужно выполнять учебную нагрузку. Чтобы привлечь студентов, я предложил им самим выбрать автора. Можно Бунина, можно Шолохова.
- Хорошо. Возьмем Бунина.
- С курсовой проблем не будет. Сложнее дело обстоит с дипломной. Дипломную проверяют многие – рецензенты, члены комиссии. С нею много возни. Я стараюсь поменьше брать дипломных, - откровенничал я.
- Я понимаю. Я за дипломные не берусь.
    В присутствии мальчика я не мог обсуждать наши отношения. Поговорив с нею минут десять, я направился к выходу. Таня вдруг встала и последовала вслед за мной. Мы вышли из аудитории, вместе пошли по коридору. Я попрощался с нею и продолжил путь один. Неожиданно для себя остановился и посмотрел назад: она подходила к своему кабинету. «Значит, выходила проводить меня», - обрадовался я. Она тоже  остановилась,  повернулась. Увидев, что я смотрю ей вслед, она с улыбкой помахала мне рукой.
Я решил, что она готова  возобновить со мной отношения. 
Вечером, когда меня донимало одиночество,  я снова позвонил ей. После небольшой прелюдии, во время которой звучал мотив курсовых работ, написанных ею для студентов, я предложил ей встретиться. Она лишь на мгновение  задумалась,  но быстро  поборола искушение.
- Нет, не могу. Я не хочу потом жалеть! – сказал ее хмурый голос.
Я пожалел, что позвонил ей. В груди клокотала злоба.  «Я нарушил золотое правило, - думал я. - Если женщина тебя отвергла, забудь о ней навсегда». 
Я был уверен, что нашим отношениям пришел конец,  но когда через неделю наши пути пересеклись в коридоре института, она приветливо улыбнулась мне и  проводила до грузового лифта. Мы укрылись за выступом в стене. Я обнял ее, поцеловал в губы. Она ответила. Мы слились в страстном поцелуе. Острейшее наслаждение пронзило все мое существо. Я был близок к оргазму. Нас могли увидеть, но, казалось,  разоблачение ее не страшит. Я был уверен, что после этого эпизода мы станем любовниками. Но когда на следующий день я позвонил ей, чтобы назначить встречу, она раздраженно сказала:
- Я же тебе говорила, что не могу!

 
Басаргин и его новая женщина

Полтора месяца я упорно избегал общения с Игорем. Меня раздражали его наивность, бесцеремонность, мелкотравчатый эгоизм. Я не мог простить  ему отказ помочь перевезти мне вещи из общежития в квартиру.  Когда при встрече  он выражал желание прийти ко мне в гости, я торопливо говорил: «В   институте увидимся».
Но  в начале апреля, увидев его в коридоре института, я обрадовался и крепко пожал ему руку. К этому времени эйфория, вызванная получением квартиры,  сошла на нет, и меня стала душить скука. 
- А я только что приехал, - приглушенно, доверительным тоном проговорил он. – Две недели дома был.
- Опять в Уфу ездил?
- Да. И сам Кожин разрешал. Я звонил ему. Говорит: «До первого апреля можешь отдыхать». Непонятно, чего это он…
Наивная улыбка не сходила с его лица.
«Бедняга, он еще не знает…» - мелькнуло у меня в голове.
 Ройтман говорил, что надвигается сокращение штатов. Когда я спросил Кожина, кого он собирается сокращать на своей кафедре, он, не задумываясь, ответил: «Басаргина».
Решение Кожина можно было понять и даже простить.  Басаргин был разгильдяем и лодырем. Он не готовился к занятиям, пропускал темы, которые были ему неинтересны или в которых он не разбирался. Его некомпетентность как преподавателя литературы была вопиющей. Например, он не читал «Бедную Лизу» и даже не знал, кто ее написал (Карамзин). Как-то во время путешествия я продекламировал: «Пой же, пой в роковом размахе этих рук роковая беда...». «А кто это написал?», - спросил он.  Его любимым писателем был Достоевский, но он прочитал у него только два произведения – «Идиот» и «Преступление и наказание».  Кроме того, еще года три назад он якобы по принципиальным соображениям отказался от всех общественных поручений, и другие преподаватели факультета должны были тянуть за него лямку.
-    Ты в Монастырский лес не хочешь сходить? – спросил Игорь.
  Я подумал, что прогулка в лес  внесет  элемент разнообразия в мою жизнь.
 Мы договорились встретиться  после третьей пары.
 В назначенное время я пришел в институт.   Мне пришлось ждать Игоря с полчаса.
- Извини, что задержался, - сказал он, подходя ко мне. – Был у Кожина.
- О чем говорили? – спросил я. 
- Надоел. Болтовня одна. – Он поморщился.  – Хотят меня сократить...
 - Чем мотивируют?
- Часов нет.
- Но ведь на кафедре много пенсионеров.
- Да, много... Довыденко  семьдесят лет… У него склероз.. Сократить… Это даже хорошо. Я сам хотел… 
 - Почему? – удивился я.
- Не могу работать с этими людьми. Ты же знаешь. Казакова меня ненавидит. Кожин втайне тоже. Одна Калашникова… Но и она в последнее время попала под влияние.
- А ты не задумывался почему?
- Ты же знаешь, кто они, - произнес он презрительно и вернулся к основной новости: -  Это хорошо… Я давно хотел уйти.
- А куда пойдешь?
- В школу. Там можно устроиться.
- Смотри, сделай выводы. Надеюсь, твоя работа здесь послужит тебе уроком.
- Никаким уроком. Ты не учи меня! – проговорил он раздраженным тоном.
Вероятно, он чувствовал, что  я невысоко оцениваю его как личность, что, давая ему дружеский совет,  я  демонстрирую  свое интеллектуальное и нравственное превосходство над ним.   
- Я не собираюсь меняться! -  взвинтился   он. -  Я найду коллектив…
- Где? – каркнул ворон судьбы моими устами. – Люди везде одинаковы. Если ты этого еще не понял, то в будущем тебя ждут новые разочарования.
Игорь махнул рукой, давая понять, что тема исчерпана.
Мы вышли из института и двинулись по направлению к лесу. Он рассказал мне о своих последних сексуальных приключениях.
Еще до своей поездки  в Уфу он пригласил в кино Таню - библиотекаршу из читального зала,  замужнюю женщину, мать сына-первоклассника. 
Хотя  она не вдохновляла его,  после просмотра фильма («Слияние двух лун») он  предложил ей зайти к нему в общежитие. «Зачем?» – спросила она. – «Выпьем». – «За кого ты меня принимаешь?» - возмутилась она, но в общежитие зашла.
В комнатке  они выпили бутылку вина, и у  него появилось желание.
Он обнял ее и стал расстегивать пуговки на ее блузке. «За кого ты меня принимаешь!» – снова возмутилась она, но Игорь не обращал внимания на ее слова, продолжал снимать с нее бюстгальтер. Она отталкивала его, но не сильно, скорее из приличия. Ему надоела эта возня. «Ну не хочешь, не надо, - сказал он с досадой. – Пойдем».
Ее настроение  внезапно переменилось. «Ну зачем спешить!» – проговорила она и прекратила сопротивление.
Его рука легла на ее грудь, пальцы теребили ее упругие соски.
Вначале он соединился с ней в традиционной позе – лицом к лицу. Но затем ему захотелось испытать острые ощущения. Он перепробывал все известные ему позы.
- В рот брала? – поинтересовался я.
- Брала! – его глаза засветились восторгом. - Но она не умеет. Не целует, а кусает. Мне неудобно было сказать ей.
После этой встречи она приходила к нему часто – всегда, когда он приглашал.
- Как выглядит? –  спросил я, в глубине души надеясь, что его новая  подруга обладает заурядной внешностью. 
- Так себе. Немного полновата.
 Когда мы дошли до улицы Вишневой, он вспомнил, что он должен был зайти к ней  в библиотеку. 
- Ну ладно, завтра зайду, - сказал он.
- Можно вернуться, - проговорил я. - Куда нам спешить. Я заодно посмотрю, кто же она такая.
Он не возражал.
-  А что скажем? Зачем я пришел? Не на смотрины же, - размышлял я.
- Скажу, привел познакомить.
- Да мы, наверно, знакомы. А главное, с какой стати ей со мной знакомиться. Надо придумать что-нибудь поинтереснее. Скажем, что мне книжка нужна. Я давно Гуковского хотел почитать.   Может ли она мне дать его?
 Мы пришли  в читальный зал. За столом сидела   женщина лет тридцати, миловидная, рослая, с большой грудью, с  крупными чертами лица, прямым  носом, с соломенными волосами, доходящими до плеч.  Визуально я давно ее знал, но мы не были знакомы.
Игорь представил нас друг другу.   Женщину звали Татьяной.
Они скрылись за ширмой, о чем-то долго шептались.  На прощанье она дала мне до понедельника две монографии Гуковского.   
 - Твоя девушка мне понравилась, -  сказал я Игорю, когда мы вышли на улицу. Я давно на нее посматривал. Думал: «С  такой не стыдно роман закрутить». Рад за тебя.
В четверг после третьей пары я зашел к нему  в общежитие. На стук никто не откликнулся. Я постучал сильнее и хотел уйти, но в комнате послышался скрип кровати. 
- Игорь, ты занят? – спросил я через дверь. – Тогда я пойду.
- Сейчас, Коля, - донесся до меня голос Басаргина. 
Дверь открылась. Игорь стоял у двери в одних трусах. Он впустил меня в комнату. Стол был завален хламом, на полу валялась груда вещей, на кровати лежало скомканное одеяло, слой пыли покрывал стол, стулья и пол. 
- А я уж подумал, что у тебя Татьяна, - сказал я.
- Нет, что ей тут  делать. Она вчера была.
-  Ну и как вчера прошло?
- О, Коля! – воскликнул Игорь. – Хо-ро-шо! Я ей говорю: «Я хочу тебя поцеловать там. Она говорит: «Я же в душе не была» - «Так давай сходим». Мы вместе зашли в душ. Что мы только там не делали. А в комнате продолжили. Мне не нравится ее живот и грудь висячая. Чтоб не видеть их, я ей говорю: «Садись сверху». Она села.
- Как? На стуле?
- Нет. На стуле не пробовали.  Я лежу на кровати, а она садится сверху на член, спиной ко мне.
- Ну и как?
- По-нра-ви-лось! - Басаргин растянул последнее слово, чтобы показать, как сильно ему понравилась эта экзотическая поза.
- Она кончает с тобой?
- Говорит, что кончает. Но не верится что-то. Какие признаки, что женщина кончает?
Я назвал несколько признаков.
- Нет, такого не замечал, - признался он.

Вера

Татьяна, подруга Басаргина,  пообещала зайти к своей подруге Вере, чтобы  договориться о нашей совместной встрече у меня в квартире. 
В мае  Игорь сказал мне, что  Вера согласилась присоединиться к нашей компании и что они втроем придут ко мне  часам к семи вечера. 
Опасаясь, что во время общения с женщинами Игорь  по обыкновению начнет вставлять мне палки в колеса, я решил   поговорить с ним начистоту. 
- Давай будем не соперниками, а  партнерами, -  предложил  я. 
-  Давай, - охотно согласился Игорь. -   Мы всегда так поступали с Фаридом.
Он направился в библиотеку к Татьяне, а я в гости к Калашниковой, преподавательницы нашего института, чьи вещи хранились в моей квартире.
Домой я вернулся в начале седьмого в сильном подпитии.   
  Едва я успел принять ванну и  феном высушить волосы, как в дверь позвонили. Сначала в коридор вошла широкая наивно-ироническая  улыбка Игоря, след за ней вошел он сам, за ним последовала Татьяна, последней порог моей квартиры переступила молодая женщина -  Вера. Увидев ее, я испытал сильнейшее потрясение. Татьяна говорила,  что она симпатична, но она оказалась настоящей красавицей.   
Когда мы знакомились, она дружелюбно улыбнулась мне. Я вспомнил, что когда-то, еще до моего поступления в аспирантуру, она работала в  нашей институтской библиотеке на абонементе и уже тогда восхищала меня.   
Придя в себя, я мог внимательно рассмотреть новую знакомую. Она была среднего роста, с тонкой талией, с упругой попкой,  в меру широкими бедрами. Меня восхитили  ее черные, доходящие до плеч волосы, смуглая мягкая кожа, темно-карие глаза. 
Я принялся чистить картошку. Женщины предложили мне помощь, но я решительно отказался.
- Картошка – мое коронное блюдо, - заявил я.
Пока я занимался стряпней, Игорь показывал женщинам мою квартиру. До меня доносились их  восторженные голоса.
- Квартира – класс! – говорила Вера. Ее мягкий женственный голос звучал  как божественная музыка. 
- Хорошая квартира! – вторила ей Татьяна своим более низким голосом.
Меня распирала гордость.
Женщины захотели  принять душ. Я дал каждой по чистому  полотенцу. Они скрылись в ванной. Зажурчала вода.
-  Моются. Это хороший признак, - шепотом сказал я Игорю, который, стоя, чистил картошку. 
Когда гостьи вернулись на кухню, форточка была открыта. Я боялся, что Веру продует. Она уже вызывала у меня желание заботиться о ней, опекать ее.
- Закрыть? – спросил я у нее, показывая глазами на форточку. 
Она заверила меня, что не боится сквозняков.
  Мы разместились на кухне. Я поставил на стол бутылку вина, картошку, яичницу.
Татьяна села возле холодильника, Вера – возле окна, мы же с Игорем разместились между ними.
Выпили. Женщины нашли вином вкусным.
- А ты похожа на Софию Ротару в молодости, - сказал я Вере.
Она улыбнулась:
- С кем меня только не сравнивают!
Когда вино кончилось, я поставил еще бутылку.
В какой-то связи подняли национальный вопрос.
- А я не русская, - сказала Вера, в улыбке обнажая белоснежные ровные зубы.
- Украинка? – предположил я.
- Нет, полька.
- А как твоя фамилия?
- Полянская.
Я всмотрелся в нее: действительно, в ее облике были нерусские черты. Скорее всего, по происхождению она была полька, но ее предки основательно обрусели. 
Игорь пожаловался на судьбу: недавно дал задание студентам прочитать роман Булгакова «Мастер и Маргарита»; надвигалось занятие, посвященное анализу этого произведения, а он не мог себя заставить прочитать роман: невыносимо скучно. Татьяна и Вера тоже критически отозвались о романе Булгакова. Мне понравилось, что они не корчили из себя рафинированных интеллигентов. Намного приятнее общаться с искренними людьми. В Москве мне доводилось общаться с   восторженными почитательницами того или иного культового писателя. Стоило в их присутствии  критично отозваться об их кумире, на тебя выливался ушат презрения. Но начинаешь с ними говорить о писателе, выясняется, что их суждения  поверхностны, некомпетентны и банальны.
Мне нравилась искренность Веры и Тани. Общаясь с ними, я понял, почему Людмила вызывала у меня раздражение и презрение.  Она фальшивый философ, фальшивая девственница, фальшивая невеста. Фальшь стала  основной  чертой  ее характера.
Я признался, что тоже не являюсь поклонником романа Булгакова.
- Его реалистические рассказы мне нравятся, - сказал я. - Но «Мастер и Маргарита» мне неинтересен. Не люблю фантасмагорий. 
От спиртного у меня сильно разболелась голова. Время от времени я заходил в свой кабинет и выпивал таблетку анальгина. Если бы не лекарство, то вечер, пожалуй, был бы испорчен.
Когда и вторая бутылка кончилась, мы перешли в спальню. Я раздал гостям листы с текстами песен и взял в руки  баян. Наш новоиспеченный ансамбль  исполнил несколько народных и эстрадных песни. Меня радовало, что у всех  вокалистов есть музыкальный слух. С особым вдохновением я пел песню из репертуара Софии Ротару:
Я скучаю очень, очень.
Мы не виделись давно.
Грустно смотрят звезды ночью
В мое окно…
Пришло время потанцевать. Я включил проигрыватель. Зазвучала песня  «Ты, ты, ты» в исполнении Филиппа Киркорова. Игорь пригласил Таню, а я Веру. Ее гибкое тело прилипло к моему телу.  Мы слились в единое целое. С каждой минутой кольцо моих рук сжималось все сильнее.  «Боже, какая красивая, - думал я. – Само совершенство».  Мои губы прикасались к ее щеке, к нежной шее. Она не протестовала, и мои поцелуи становились все более страстными.  Правда, когда я хотел поцеловать ее в губы, она ловко уклонилась. Но я не расстроился. Я понимал, что  порядочные женщины не целуются  в губы в первые минуты знакомства. К тому же  я слишком много выпил у Калашниковой,  возможно, от меня сильно несло спиртным.
Рядом танцевали Игорь с Таней.
Мы изредка переглядывались с нею  и понимающе подмигивали друг другу.
Второй танец мы танцевали в таком же составе. Но на третий танец Игорь неожиданно пригласил Веру. На лице Татьяны вспыхнули ревность и смятение. Мне тоже стало не по себе.  Я пригласил Таню.   Стройная, миловидная, с большой грудью, она тоже волновала мою кровь. Я не удержался и поцеловал ее в шею. Она улыбнулась и закрыла глаза. «Нельзя распыляться, - мелькнуло у меня в голове. - Хоть бы Вера не заметила мою вольность». В моей жизни были случаи, когда, увлекшись сразу двумя женщинами, я терял обеих.
Когда песня кончилась, мы с Игорем вышли из кабинета и уединились в кабинете.
- Ты не забыл о нашем уговоре? – спросил я.
- Нет, - его голос выражал недоумение.
- А что же приглашаешь?
- Один раз можно.
Я успокоился. Веселье продолжилось.
Чаще всего мы танцевали под песню «Коралловые бусы»,  которая нравилась Татьяне.
Я спросил Веру, где она сейчас работает.
- В школе для глухих, -  выдавила она.
  Было заметно, что ей неприятно говорить о себе.
Голова стала проясняться. Опасаясь, что, протрезвев,  женщины вспомнят о долге и уйдут домой, я принес бутылку водки.
- Вина больше нет, - сказал я. – Будем пить водку.
Вера поморщилась:
- Не хочется пить.
Меня поддержал Игорь. Мы переместились на кухню. Выпили по рюмке.
- А почему бы тебе не взять к себе жить Игоря? – спросила Татьяна.
- Да ну что ты… - с застенчивой улыбкой промолвил Басаргин.
  Мне, одиночке по природе, тяжело жить в одной квартире даже с  альтруистами,  но делить кров с Игорем, человеком эгоистичным и безалаберным, было бы для меня просто пыткой.
  Я предвидел, что рано или поздно Игорь попросится ко мне на постой, и заранее  приготовил  ответ. 
- В лице Игоря я предпочитаю иметь дорогого гостя, чем ненавистного соседа, - сказал я.
- Хорошо ответил! - сказала Татьяна.
По выражению лица Веры было видно, что и на нее мой мудрый ответ произвел сильное впечатление.
Вера заявила о своем намерении взять в колхозе плантацию свеклы, чтобы заработать денег. Мы с Игорем предложили свою помощь в выращивании этого ценного овоща.
Вчетвером выпили полбутылки. Но водка не помогла. В двенадцать женщины заявили, что им пора идти. У Татьяны дома был сын и муж.  О Вере я знал очень мало. Во время танцев  я не стал расспрашивать ее о семейном положении, чтобы  не смутить и не закрепостить ее.  От Игоря я знал, что она замужем,  что детей у нее нет, а с мужем живет так же, как и Татьяна со своим.   
Синяя птица счастья вырывалась из рук.  Я попытался уговорить женщин остаться.
- Нет! - решительно сказала Татьяна
Ее лицо  стало серьезным, даже суровым. «Не останется, - подумал я. – Бесполезно уговаривать. У нее же дома ребенок». Но я по инерции продолжал убеждать женщин. 
- Нет, не могу,  мне завтра на работу, - проговорила Вера.
- Ну и что. Отсюда пойдешь!
В разговор вмешался Басаргин.
- Не надо уговаривать, - сказал он мне и приказал женщинам твердо, по-мужски:
– Остаетесь - и все!
Женщины были непреклонны.
Я пожалел, что начал уговаривать их.  Надо было вести себя так, будто у нас нет никаких сомнений в том, что они останутся.
Мы уединились с Игорем в кабинете.
- Наверно, не удастся удержать их, - сказал я. – Придется отпустить.
Игорь кивком головы согласился со мной.
Хотя до секса дело не дошло,  я нисколько не жалел ни о потраченных деньгах, ни о потраченном времени. За один вечер я получил наслаждения больше, чем за  много лет жизни с Ксюшей.
Мы вышли из кабинета и присоединились к женщинам.
- Пойдемте ко мне, - неожиданно предложила Вера.
Мое сердце екнуло от радости. «Может, они уже живут с мужем врозь, - подумал я. – Игорь и Таня уйдут, а мы останемся с нею вдвоем. Боже, сделай так, чтобы она стала моею».
Женщины приступили к уборке. Я пытался их остановить, сказал, что уберу сам, но они меня не послушали, и минут через пятнадцать тарелки, вилки, чашки, ложечки засверкали.
Вера предложила взять с собой водку и закуску:
- Выпьем на мосту.
На улице было тепло.
- Погода – класс! – воскликнула Вера.
Мы пешком отправились на  Сумскую гору, где жили Вера и Таня. По дороге хором пели песни, разговаривали.
Проспект Ленина был залит светом фонарей. Мы зашли на  центральную площадь города. Возле драмтеатра были разбиты клумбы с цветами.
- Сорвите для нас цветы, - потребовали наши спутницы.
Сначала я подумал, что они шутят. Мне и в голову не могло прийти, что  зрелые тридцатилетние женщины,  библиотекари, станут  всерьез толкать нас, респектабельных преподавателей, на преступление. Но женщины проявляли настойчивость. Я понял, что нас подвергают испытанию, и чувствовал, что характер моих отношений с Верой будет зависеть от результатов испытания. В тот вечер я был влюблен в нее по уши и ради нее готов был   рискнуть, а может и пожертвовать своей жизнью. Но я не мог выполнить ее просьбу. Сорвать с клумбы цветы было для меня то же самое, что  среди белого дня голым пройти по городу.  Меня начало трясти от нервного смеха.   Игорь  один вернулся  к клумбе, и я услышал, как захрустели стебли цветов. Я пошел к нему навстречу, отобрал один тюльпан.  Игорь отдал оставшийся  цветок Татьяне, я отобранный  – Вере. Женщины были в восторге. Но я не был уверен, что выдержал испытание. 
Мы перешли речку по небольшому мосту с фонарями, выполненному в стиле ретро, поднялись на огромный железнодорожный мост и остановились. Внизу, под нами, постукивая колесами, освещая путь фарами, пронесся пассажирский поезд. 
- Хочу быть на нем, -  помечтала вслух Вера.
- Хочу на юг! - подхватила Татьяна.
- Но этот поехал на север, - сказал я.
- Тогда нам на другой, противоположный, - внесла коррективы Вера.
Мне тоже хотелось куда-нибудь уехать.
- С вами я готов ехать куда угодно! - воскликнул я.
Игорь извлек из сумки бутылку с водкой, батон, халву, большой стакан. Мы пили из одного стакана - по очереди, говорили и смеялись – довольно громко.  Мимо нас прошло несколько молодых людей. Парень провел на поводке огромную черную собаку.  Мне показалось, что прохожие на нас смотрят почтительно, с уважением. Возможно, это была иллюзия. 
Водка иссякла, халва и почти весь батон были доедены. Игорь спрятал пустую бутылку в сумку. 
- Завтра пива на нее куплю, - объяснил  он свой неджентльменский поступок. 
Мы подошли к дому, где жила Вера. Она пошла на разведку в свою квартиру, а мы остались стоять в темноте возле подъезда. Мне стало ясно, что живет она не одна, а  с мужем.  Я был огорчен.
Вера долго не появлялась.  Нам надоело  ждать. Татьяна вызвалась пойти на разведку. Она скрылась в подъезде. Вернулась минут через пять.
- Наверно, муж дома, - прошептала она. – Я слышала за дверью голоса.
Я был расстроен.
- Наколола нас, - проговорил с досадой Игорь.
Мы обошли дом, чтобы посмотреть в   окно квартиры, в которой обитала Вера. Игорь и Татьяна подошли поближе к дому,  а я остался стоять за деревьями, чтобы не давать  мужу Веры повод для ревности и не ставить ее в сложное положение.
На балконе второго этажа показался  силуэт женщины, в темноте засветилась сигарета.  До меня донеслись женские голоса.  Один – низкий - принадлежал Татьяне,  другой – женственный, мягкий  - Вере. Как я ни вслушивался, я не мог разобрать, о чем они говорят. Затем я увидел, как Татьяна наклонилась, что-то взяла с земли. Когда она с Игорем подошла ко мне, я увидел, что в руках у нее сигарета.
Мы отошли от дома. Игорь стал браниться:
- Наколола! Перлись черт знает куда.
- Как она с мужем живет? – спросил я.
- Да нормально, - ответила Татьяна.
- А я думал, что они на грани развода.
- Да нет.
- Что она тебе сказала?
- Что муж дома.
Меня волновала безопасность Веры.  «Ее голос звучал бодро,  без страха, значит,  реальной угрозы со стороны мужа нет», -  успокоил я себя.
Игорь продолжал чертыхаться. Татьяна успокаивала его.
- Не думаю, что это обман, - сказал я. – Зачем ей обманывать нас?
- Чтоб мы проводили.
- Мы бы и так проводили.
- Я б не пошел.
- А я бы  пошел.
Мы направились к дому Татьяны. У нее был расстроенный вид.  Она не могла объяснить поведение подруги.
- Если Сашка  дома, зачем она выходила на балкон, разговаривала с нами? Вместе с тем я слышала голоса… - рассуждала наша спутница.
- Неясности есть, - согласился я, - но не думаю, что она нас обманула.
- Наколола! – твердил Игорь.
- Зачем она тянула нас к себе? -  недоумевала Татьяна. – Давай вернемся. Узнаем. Мне все-таки интересно.
- А что ты можешь узнать? Не пойдешь же ты к ней в дом в два часа ночи. Завтра все прояснится.
Мой довод убедил Татьяну. Мы подошли к ее дому, попрощались.
- А у тебя дома неприятностей не будет? – спросил я, когда она уже отошла от нас на несколько шагов. 
Она пренебрежительно махнула рукой: какие там неприятности. Муж не вызывал у нее ни малейшего страха. Она откровенно игнорировала библейскую заповедь: «Да убоится жена мужа своего».
Когда Татьяна скрылась в подъезде, мы пошли ко мне домой. Игорь всю дорогу бранился, ругал Веру за обман, ругал нас за то, что мы пошли провожать женщин. Он напомнил свое золотое правило:
- Если женщина задержалась у тебя до одиннадцати часов, то пусть остается на ночь. А если не хочет, пусть идет одна.
Я  не соглашался с ним:
- Мне вечер понравился. Не было секса. Ну и что? Секс – это несколько минут удовольствия.  А я наслаждался весь вечер.
Мне претило его золотое правило. Отказаться проводить женщину -  значит потерять ее.  Я же  надеялся продолжить с Верой отношения. Я был от нее без ума.
Пришли домой в три часа. Я уложил товарища на постель Ксюши.   Проснулись часов в девять. Игорь сразу покинул мое жилище. 
Я пришел в библиотеку часам к двенадцати.  Игорь уже был у Татьяны. Как я и предполагал, она еще не видела Веру и ничего нового не могла сказать мне о мотивах поведения своей подруги. Мы стали оживленно обсуждать вчерашние события. Сопоставили факты. Они не укладывались в систему, противоречили друг другу. 
Татьяну пригласили к телефону. У меня учащенно забилось сердце. «Наверно, Вера», - шепнул я Игорю.
Я не ошибся: звонила Вера.
- Что же она говорит? – спросил я у Татьяны, когда она минут через десять вернулась в нашу компанию.
- Дома оказался Саша. Устроил скандал. Выходил на улицу. Видел нас. Я тоже видела его. Помните, мужчина мимо проходил?
Я не помнил.
- Он хотел посмотреть, с кем она пришла, - продолжила Таня. -  Она обещала сегодня прийти ко мне. Узнаем подробности.
Я был подавлен. Татьяна  успокоила меня:
- Это еще не конец.
- Он не выпустит ее, - проговорил я упавшим голосом.
- Выпустит!
- Твоими устами бы да мед пить!
Я ушел из библиотеки, оставив Игоря и Татьяну наедине.
Спустя часа два  я столкнулся с Игорем в столовой. Стоя в очереди, мы продолжили  спор о событиях прошедшей ночи. К нам подошел Паша Рощин, усатый, краснощекий, похожий на вечного студента. В последнее время он заметно похудел, но не от переживаний, не от горя, а от голодания (он говорил мне, что занялся самосовершенствованием).
-  О чем говорите? – спросил он, поздоровавшись. 
-  Стоим обсуждаем. Вчера бабы нас накололи,  - заговорил Басаргин. -  Одна нас пригласила домой. Мы пошли к ней. А у нее муж дома. Так и остались с носом.
Его голос звучал громко и  развязно. Бравируя циничными откровениями, он корчил из себя супермена,  обливал грязью женщин, с которыми я провел волшебную ночь. Я не знал, куда глаза деть от стыда. Зародившаяся накануне симпатия к товарищу мгновенно испарилась.
Чтобы не заострять внимание Рощина на откровениях Басаргина, я не стал с ним спорить.
Рощин рассказал о случае из своей жизни, когда он оказался в похожей ситуации. Правда, его партнерша была уже разведена, но все еще побаивалась бывшего мужа. Паша  уже лег с нею в постель, но тут раздался стук в дверь. «Наверно, муж», - испуганно вскрикнула женщина. Паша пережил несколько неприятных минут.

На следующий день я встретил Игоря в магазине «Центральный» и пригласил его к себе.
Когда мы пили чай, я сказал:
- Игорь, не обижайся. Ты можешь не считаться с моим мнением, но я его выскажу. Мне не понравилось, как ты вчера рассказывал Рощину о наших женщинах. Хвастовство какое-то…
Игорь не согласился:
- Какое ж хвастовство, если я сказал, что нас накололи.
- Все равно чувствуется бравада. «Вот, мол, какие мы супермены, ходим к замужним женщинам». Да и женщин ты компрометируешь…
- Почему? Ведь я же не называл их имена.
-  Да, но их не трудно вычислить. Ведь все знают, к кому ты ходишь.
Игорь смутился.
- Ладно, ладно, - проговорил он виновато.
Я довел мысль до логического конца:
- Зачем делать зло людям, которые сделали нам добро. Ведь нам же хорошо было.
- Да. Мне понравилось. И Татьяне тоже. Но мне кажется, что хорошо было потому, что было много спиртного.
-  Спиртное – лишь катализатор. Главный же компонент – наши женщины -  красивые, естественные, дружелюбные.
Я снова заговорил о Вере.
- Интересно, кто ее муж? – спросил я. – Неужели ты не спрашивал у Татьяны?
- Спрашивал, но из нее ничего не вытянешь. Сказала, работает в  тюрьме.
- Кем?
- Не знаю. Наверно, прапорщик.
- Почему у них нет детей? Кто из них виноват? Если он, то мои шансы повышаются.
Игорь  не знал этих тонкостей.
- Десятого мая можно будет съездить вчетвером в лес, на озеро. Таня сходит к Вере... - проговорил он.
Я считал, что это утопическая идея: вряд ли Вере удастся вырваться из дома на целый день. Я не ошибся: поездка в лес сорвалась.
Я  неотступно думал о Вере. В голову мне лезли бредовые мысли: «Почему она так неохотно призналась, что работает в школе для глухих? Может, у нее есть  глухой ребенок, который  живет в интернате,  а она работает там   из-за него». 
Она влекла меня с огромной силой. Моя душа трепетала. У меня возникло желание совершенствоваться. 
Я пришел в читальный зал к Татьяне. 
Отдав необходимую дань этикету, я перешел к вопросу, который волновал меня более всего на свете.
- Ну и как там Вера? – спросил я, потупив взор.
- Вчера ходила к ней. Ничего. Все нормально. Посидели, поговорили.
- А как с мужем?
- Ничего. Был маленький конфликт. Но потом, слава богу, все уладилось.
«Жаль, что маленький, - подумал я со свойственным влюбленным людям эгоизмом. – Хотелось бы, чтобы  это был мощный  цунами, который бы  до основания разрушил  их  неполноценную бездетную семью.  Хотелось бы, что Вера стала свободной, одинокой, и тогда… тогда она наверняка попала бы в мои объятия! О, как жадно я ласкал бы ее тело!»
Впрочем, в глубине души я понимал, что мои надежды несбыточны: таким красивым женщинам, как Вера, мужья прощают все, даже измены. Этим презренным рогоносцам, этим слюнтяям неведома мужская гордость и мужская честь.
  - Приходили бы ко мне, - сказал я.
-  Я говорила ей: «Пойдем к Николаю Сергеевичу». А она: «Так там же пить надо».
Меня обожгла  обида: я так старался, когда готовился к вечеринке, деньги на спиртное не жалел,  а мне этим глаза колют. Нет на свете справедливости.
- Так пить необязательно! – буркнул я. -  Мой принцип: хочешь пить – пей, не хочешь –  отдай товарищу.
Печальные мысли лезли мне в голову весь остаток дня. «Наверное, никогда Вера не станет моей любовницей. Видимо,  никогда у меня не будет женщины, которую бы моя душа приняла всю». 
Я обратился с речью к самому Всевышнему:
- Все мы смертны. Я тоже когда-нибудь умру. Это страшно, это несправедливо. Но разве я ропщу, разве жалуюсь на несовершенное устройство мира, разве бросаю тебе вызов, Господи.  Я покорен, я смирен. Но, пока я жив, неужели Ты не можешь послать мне  хоть одну красивую женщину?  Мне не нужны голливудские красавицы. Подари мне Веру, и я буду тебе благодарен по гроб жизни».
Я постоянно думал о ней, но не мог вспомнить, как она выглядит. Я отчетливо помнил детали ее внешности: легкое тело, темно-карие глаза,  смуглую нежную кожу,  правильные черты лица, великолепные зубы. Но ее цельный образ стерся в моей памяти.   
Через несколько дней мне удалось увидеть Игоря.  Мы вместе с ним пошли к Татьяне.   Мне не терпелось узнать, есть ли новости о Вере.
- Она приходила ко мне  накануне, но ненадолго –  мы  с нею ничего не обсуждали, - сказала  Таня.
- Надо ее менять на другую! С нею каши не сваришь! – сказал, как отрезал, Игорь.
- Это можно. Это нетрудно! -  поддержала его Татьяна с пугающей  готовностью.
Такой поворот событий меня не устраивал. Ведь я продолжал бредить Верой.
- Давайте еще подождем, - попросил я. – Может, еще не все потеряно.
- Ну, пожалуйста! – лицо Игоря выражало удивление и досаду.
«Почему они решили поменять Веру? - думал я. –  Видимо, у каждого своя причина.    Игорь завидует мне: ведь сам он не может приударить за нею в присутствии Татьяны. А Татьяна подозревает, что Игорь положил на Веру глаз, и ревнует его».
- Передай Вере, что я приглашаю ее в гости, -  обратился я Тане. - Скажи, что по ней скучают. Так и скажи.
 - Сегодня к ней схожу, - пообещала Таня.
Ее  раздражало неопределенное, уклончивое поведение подруги. Я тоже считал, что ей пора прояснить свою позицию. «Никто тебе не навязывает своего общества, - думал я. - Если  не можешь или не хочешь быть членом нашей компании, то так прямо об этом и скажи».   
  Я решил получить хоть какие-нибудь  новые сведения о Вере.
-  У них детей нет? – спросил я.
-  Нет. Говорит: «Живем плохо». Я ей: «Что тебя с ним связывает? Детей нет. Квартира твоя».
- Квартира ее? – удивился я.
- Да, ее отец юрист. Он ей квартиру выбил.  Двухкомнатную.
  - А ты не знаешь, почему у них нет детей? - спросил я.
- Не знаю. Не спрашивала. 
- Понимаю. Это было бы бестактно. Я спрашиваю не из любопытства. Мне это важно знать. От этого зависят наши отношения.
- Схожу к ней, хотя это неприятно, - пообещала Таня. -  Ее муж смотрит на меня враждебно. Он же видел нас. Она рассказала ему всю правду.
- Зачем?  Это плохой признак. 
- Но ведь ничего не было.
- То-то и оно, что не было. А раз  рассказала, значит, ничего и не будет.
«Может, она  просто поддразнивает мужа,  чтобы он ревновал и сильнее любил ее. А  я лишь пешка в ее игре», - подумал я.
   Через несколько дней  я пришел к Татьяне.  Сразу заговорили о Вере.
- Она какая-то… - начала Таня, но не закончила фразу.
- Какая? -  заинтересовался я.
Таня неопределенно пожала плечами. 
-   Заторможенная  какая-то. Она всегда такая. Я ее не до конца понимаю, - взволнованно  проговорила она.
- А она давно замужем? – спросил я.
- Лет пять.
- А сколько ей сейчас лет?
- Тридцать один. То ли исполнилось, то ли скоро исполнится.
- Я же говорил Олегу! – радостно воскликнул я. -  А он дает ей не меньше тридцати пяти. Ничего не понимает в возрасте женщин. 
-  Она хочет  летом подработать у нас, в библиотеке,  - продолжала Татьяна рассказывать о своей подруге, - а я говорю ей: «Зачем?»
- Зря ты так ей говоришь. Пусть устраивается. Свободнее будет. Сможем встречаться. Наоборот говори: «Что тебе без дела все лето сидеть. Приходи. Подработаешь. А то ведь скучно будет, - поучал я.
- Верно. Так и скажу в следующий раз!
Я зашел к Тане  через неделю. 
- Была у Веры, - доложила она. -  Поговорили.
- Ну и как она?
- Ничего. Завтра должна прийти в библиотеку. Попросится на работу — в отдел комплектования.  Удивительно: муж ее хорошо меня принял. Приглашал фильм смотреть. Просто удивительно.
  В тот же день вечером после экзамена мы шли с Игорем пешком через весь город.
- Надо с Верой завязывать, - сказал он. – Ничего у тебя с ней не получится.
- Почему? – огорчился я.
- Таня сказала, что у нее есть любовник. Я ей говорю: «А чего ж ты Коле раньше не сказала. А она говорит: «Не хотела расстраивать».
Новость меня мало расстроила: я уже не тешил себя иллюзиями относительно романа с Верой. Кроме того, ее образ полностью стерся в памяти.
- Это хорошо, что есть любовник, -  сказал я. –  Если есть один любовник, значит, будет и другой.   Мы продолжим общаться с нею. Только она не должна знать, что мы знаем  о ее любовнике.  А то мои шансы уменьшатся. Она решит, что мы принимаем ее за шлюху.
- Это точно, - согласился Игорь. - Будем молчать.
Я понимал, что моя Вера скорее плод моего воображения, чем женщина из плоти и крови. Кто она в действительности, я представлял смутно. Когда мы общались с нею, я был в сильном опьянении. Да и общение длилось всего лишь несколько часов. 



Лера и ее муж

Мы с Игорем  вышли из института, повернули налево. На троллейбусной остановке стояла Лера. Недавно  она пригласила меня к себе на именины, и теперь мне нужно было уточнить, когда  состоится вечеринка – в пятницу или в субботу. Я не мог подойти к ней вместе с Игорем, так как  он не был в числе приглашенных. «Он не впишется в нашу компанию. Ты же сам говорил, что он инфантилен», - объяснила она  свое решение. На вечеринке ей хотелось пофлиртовать с Ройтманом.
- Извини, мне надо с Лерой переговорить, - сказал я Игорю.
Мы торопливо пожали друг другу руки.   
- Хорошо, что мы с тобой встретились, - сказала Лера со свойственной ей восторженностью. – Ты куда?
Оказалось, что нам обоим нужно было попасть в центр города. Мы решили пойти пешком.
Она сказала, что на вечеринке будет присутствовать ее муж. Как она ни старалась, ей не удалось удалить его.
- Он, конечно, человек строгих правил, - предупредила она. – Он внесет элемент официальности. Ну ничего. Зато он взялся сам все приготовить. Я у него спросила: «Разрешишь хотя бы подавать…» - «Нет, говорит, это мое дело».
Многие женщины гордятся своим кулинарным искусством. Лера, напротив, гордилась  тем, что совершенно не умеет готовить.
- Он многие блюда готовит для меня одной, - хвасталась она. – Например, курицу тушит. Иногда в постель кофе приносит,  конфеты.
Она  была очень довольна своей жизнью, своим мужем. 
Я признался, что наш брак с Ксюшей обречен, но с разводом нужно подождать.
Лера провела интересную  аналогию:
- Гнойник должен сначала созреть. Потом не так больно будет, когда лопнет.
- Я ничего плохого не могу сказать о Ксюше плохого. Она трудолюбива, порядочна, но психологически мы несовместимы. Вот в чем наша драма, - сказал я.
- Я тоже не смогла общаться с Ксюшей. Это невозможно, - сказала она и неожиданно перескочила на другую тему: -  Я не представляю себе другого мужа. Иногда бывает настроение: «Совершенно чужой человек». Зло разбирает. Но потом понимаю: «Не могу жить без него». И он без меня не может.
В субботу я  вместе с Кожиным и Ройтманом пришли к Лере.
Дом у Леры своими масштабами напоминал дворянский особняк.  Было заметно, что  хозяева  безумно любят его, гордятся им, живут для него. Комнаты были заполнены мебелью (креслами, шкафами, стенкой, столами, кроватями), на потолках висели массивные люстры, на дверях – занавески из тонкой дорогой материи. Правда, планировка дома оставляла желать лучшего: из восьми комнат только две были изолированные, остальные – проходными.  Другой недостаток – в стенах были проемы, но не было дверей, которые можно было бы закрыть, чтобы уединиться в той или иной комнате.
Лера привела нас  в гостиную. В ней царил полумрак. Занавески на дверях слегка покачивались из стороны в сторону.
- Я не умею развлекать, - сказала она, -  развлекайтесь сами.
Она выглядела не хуже, чем обычно, но  черное полупрозрачное платье, подчеркивающее мощь  ее крупного упругого тела,  и длинный нос с горбинкой придавали ей сходство с вороном. У меня в памяти даже всплыли стихи Блока: «Черный ворон в сумраке снежном, черный бархат на смуглых плечах…» Впрочем, платье Леры было не из бархата, а из какого-то другого материала.   
Мы провели в гостях уже около часа, а мужа Леры так и не увидели. По ее словам, он готовил салат-оливье.   
Наконец, хозяйка пригласила нас к столу.  Истерзанный голодом, измученный сальными фразами Ройтмана, я первым зашел в комнату, где должно было состояться чествование именинницы.
На столе стояли две бутылки водки, жаркое, копченая колбаса, картофельное пюре и салат-оливье в большой глубокой тарелке.  (Я не ожидал такой  расточительности от Леры. У нее каждая копейка на счету, и вдруг такое изобилие!) На стуле, возле дивана, стоял магнитофон. Звучала композиция группы «Пинк-Флойд» - «Стена».
Она представила нам своего мужа Олега - высокого блондина.  По ее рассказам я представлял его другим. Она постоянно повторяла: «Я люблю мужа и ребенка рожу только от него». Но он не выглядел мужчиной, от которого женщинам хочется рожать детей. У него было провинциальное, без изюминки, без интеллекта  лицо,  узкая грудь; когда он говорил, показывались длинные, как у грызуна, желтые зубы.   
Во время представления краска смущения залила его лицо. Когда видишь человека, который так смущается, невольно проникаешь к нему сочувствием.
Мы сели за стол.
- Это все приготовил Олег, - похвасталась Лера.
Я выразил восхищение кулинарным талантом ее мужа. Возможно, поэтому меня назначили тамадой. Я не стал отказываться: мне хотелось лишний раз попрактиковаться в красноречии.
Я сразу предоставил слово самому себе. Мой тост был проникнут  восхищением именинницей. Говорил я недолго, минуты три.
- Ну, хватит, хватит, - прервал меня обрюзгший Кожин, который был не в духе и которому, видимо, не терпелось самому произнести речь.
Второй тост произнес Ройтман. Он нес чушь минут десять, не меньше.
Третий тост произносил Кожин,
Он говорил минут двадцать – двадцать пять.
Тост Олега был самый короткий.
- Мне крупно повезло, - сказал он. – Лера – самая лучшая в мире женщина.
- Вы встретились случайно? – спросил Ройтман.
- Да, случайно, - ответила  Лера несколько загадочно, с намеком.  -  В троллейбусе. Мы ехали с Игорем.
Ройтман с гордостью стал хвастаться:
- Сережа Митич как узнал, что мы идем к тебе на день рождения, так чуть было от зависти не лопнул.
- Это ты ему сказал? – в отчаянии проговорила Лера,  побагровев (ей стало мучительно стыдно, что она не пригласила Митича).
Ройтман и бровью не повел.
- Нет, не говорил, - сказал Ройтман, - он сам догадался.
-  Ройтман сказал Митичу: «А мы к Лере на именины идем», и тот догадался, что мы идем к тебе на именины, - пошутил я.
Хозяева засмеялись.
Когда очередь произносить тост снова дошла до меня, я уже основательно захмелел и  погрустнел.
- Выпьем за то, чтобы между людьми рухнула стена, чтобы люди понимали и любили друг друга! – сказал я.
- Ну ладно, хватит, - прервал меня Ройтман. – Дай сказать. Я продолжу!
Почему-то мой незаконченный тост сильно не понравился Олегу.
- Между нами нет стены, - воинственно, с элементами угрозы в мой адрес  произнес  он и посмотрел на Леру. 
Я принял вызов.
- Стена есть между всеми людьми, - сказал я, повышая тон. – Если человек считает, что между ним и его близкими нет и никогда не будет стены, значит, он тешит себя иллюзиями.
- Скажите, - обратился я к Кожину, - У вас есть проблемы в отношениях с женой?
-  Есть, - глухо ответил тот.
- А у тебя? – обратился я к Ройтману.
Ройтман тоже был вынужден признать, что у него тоже есть проблемы. 
- Есть они и у меня, -  сказал я, имея в виду свои отношения с Ксюшей.
Лера села на диван напротив и раскинула руки вдоль его спинки: ворон распростер свои крыла.
- Садись ко мне, - обратилась она к Ройтману, а затем, переведя взгляд на меня, повторила ту же самую фразу. Лишь  ее супруг не получил приглашения.
Каждый, кто сел бы рядом с нею, оказался бы под ее крылом.  Ройтман  не проявил интереса к предложению  Леры. Я тоже остался сидеть на месте: не в моих правилах флиртовать с женщиной на глазах у ее любящего мужа.   
Олег  помрачнел. «Вот тебе и нет стены», - подумал я.
Разговор возобновился. Олег стал декламировать стихи. Он старался произвести на нас впечатление: вот, мол, я тоже парень не дурак, я знаток поэзии. Мне было неловко за него, и вместе с тем он вызывал у меня сострадание.
- Стихи знаешь, - проговорил Ройтман. – Вот почему Лера вышла за тебя замуж. Свой человек.
Олег просиял: комплимент Ройтмана пришелся ему по душе. Он смотрел на Ройтмана с симпатией, граничащей с любовью.  Вскоре у них завязался  отдельный разговор. Я слышал, как Олег обещает оказать Ройтману какую-то услугу (кажется,  достать какое-то дефицитное лекарство).
Со мной же  Олег говорил   раздраженно, резко. Я не мог понять, в чем причины его антипатии. «Мог хотя бы из приличия  вести себя  повежливей», - думал я. Если бы алкоголь не размягчил мою душу и не снизил порог чувствительности, то  я бы, наверно, по-английски покинул дом Леры. 
- Олег, сходи, приготовь кофе, - распорядилась Лера.
- Лера! – не выдержал Ройтман. – Нам хочется, чтобы ты сама нам приготовила.
- Нет, - возразила Лера. – Олежек приготовит.
Она демонстрировала  свою власть над мужем, показывала, что он у нее под каблуком. «Теперь вы понимаете, почему я вышла за него замуж, - говорила она мимикой, тоном. - Что захочу, то он и сделает».
Олег, поколебавшись секунду-две, встал и покорно пошел на кухню. Вскоре за ним последовала Лера.
- Я б такую жену дня не стал держать. Выгнал бы, - сказал Ройтман беззлобно.   
Перед уходом Олег повел Кожина и Ройтмана в туалет. Мы с Лерой остались в комнате одни. Она спросила:
- Ну и как тебе Олег?
- Хороший парень, - ответил я. – Но, по-моему, я ему не понравился. Ему понравился Ройтман.
- Да, он мне признался.
Я не мог понять, почему  я вызвал у него стойкую антипатию.    «Видимо,  он принял на свой счет мой тост о стене между людьми», - думал я.   
Олег зашел в комнату. Его лицо было злым.
- Ну что, идем? – спросил я его.
- Да, если вы идете вместе с ними, - резко ответил он.
Такая откровенная злость, бесцеремонность едва не переполнила чашу моего терпения.
Мы пошли на остановку. Олег  с Ройтманом шли впереди,  я с Кожиным и Лерой – позади. Когда Кожин  оторвался от нас, и мы остались с Лерой наедине, она призналась:
- Я рассказала Олегу  обо всем. Что была влюблена в Ройтмана. Об  Игоре. О том, что у нас с тобой чуть было не произошло..
- Зачем? – ужаснулся я. – Зачем?
- Мы рассказали друг другу о своем прошлом. Он мне, а я – ему.
Теперь поведение Олега  стало мне понятным. В его представлении Ройтман –   предмет платонической,  почти детской любви Леры,  я же  коварный соблазнитель, который чуть было не лишил его будущую жену девственности. 
Не трудно было догадаться,  что побудило  Леру быть предельно откровенной с мужем.  Если бы она скрыла от мужа свое прошлое, то у него создалось бы впечатление, что она неинтересна мужчинам, что она не вызывает у них желания. Рассказав же ему о наших посягательствах на свою невинность, она заставила  мужа  ревновать  и выросла в его глазах. 
Я подумал, что общение со мной и с Игорем пошло Лере на пользу: благодаря приключениям с нами, у нее появилось интригующее прошлое. 
   
Выбранные места из переписки с Саней Макаровым

«На мой взгляд, твое утверждение, что скука и тоска - естественное состояние  и что женщины  не спасают  от депрессии,  является лишь относительной истиной.
Да, тебя не спасали.  Это верно.  Но какие женщины тебе попадались?  Чем примечательны Мадлена и Калерия?
Ты сам не раз говорил, что Мадлена не блещет умом, что ей не хватает чуткости, чтобы понять тебя, твой мятущийся дух. Увы, преданность тоже не была ее добродетелью. Ты сам жаловался, что она у тебя на глазах флиртовала с Эдиком.
Другая твоя женщина – Калерия –  была  алкоголичка. Вы с нею были чужие люди. Вы спали на одной постели, но жили в разных мирах. Вы занимали одно и то же  пространство, но находились  в разных измерениях. Она напивалась чуть ли не каждый день, уходила из дома, оставляя на тебя своего ребенка, рожденного вне брака. Дружище, она изменяла тебе. Да, такая женщина  не спасет от тоски. Наоборот, доведет до самоубийства или до рака.  Ее с полным основанием можно назвать не только роковой, но и раковой женщиной.
Должен признаться, что и на мою психику далеко не все женщины  действовали благотворно.  Например, Ксюша своей угрюмостью, замкнутостью доводит меня до отчаяния.   
Но это не означает, что нет женщин, которые бы повышали наш жизненный тонус. Например, когда я жил с Тоней, я никогда не испытывал  гнетущей тоски, жизнь никогда не казалась мне мрачной и скучной. Я не идеализирую ее. Ее лицо было обычным, интеллект средний, но она была женственна, сексуальна, по-житейски умна, обладала хорошим стилем и тонким чувством юмора.  С нею мне  было интересно общаться, интересно жить. После ее измены и последующего за нею развода депрессия, действительно, стала моим естественным состоянием.
Твоя теоретическая ошибка состоит в том, что свой негативный опыт общения с женщинами ты экстраполировал на все человечество, частным случаям ты придал абсолютный характер. 
Рискну выдвинуть свой тезис: одни женщины спасают от депрессии, другие, наоборот, доводят до безумия, третьи оставляют нас равнодушными.  Нам надо искать женщину, которая бы помогала нам жить, и решительно рвать отношения с вампирами, угнетающими нашу психику.
…Ты повторяешь свою давнюю мысль: «В жизни не надо делать ставку на женщин». В порядке творческого развития твоего тезиса скажу следующее.  На мой взгляд, человеку вообще не следует делать ставку на что-то одно – на женщину, на друга, на работу, на творчество и т.п. Любая монополия вредна. В любой сфере нас  подстерегают неудачи. Женщина может изменить, друг отвернуться, работа разочаровать, творчество иссякнуть. Если у человека нет отдушины, компенсатора, то неизбежна фрустрация. В идеале у каждого мужчины  должен быть широкий спектр ценностей: и любимая жена, и эффектная  любовница (а еще лучше: две), и интересная работа, и творчество и т.п. Наличие многих ценностей поможет человеку перенести удары судьбы. Если тебе изменила жена, тебя утешит любовница, если тебе изменила любовница, то успокоение ты найдешь в объятиях жены (или другой любовницы), если же тебя одновременно бросили и жена и любовница, то от депрессии тебя спасет интересная работа. Но если ты зациклился на чем-то одном,  то   неудача в этой сфере обречет тебя  на невыносимые страдания».

Люда

В конце мая  встретил Люду – в первый раз за последние три месяца. Увидев меня, она изменилась в лице, побагровела, даже отшатнулась в сторону от потрясения. Она заметно похудела, и ее фигура стала еще совершеннее. «А она не дурна!» -  отметил  я.
- Здравствуй, Люда! - бодро сказал я, когда мы поравнялись.
Я хотел обменяться с нею  парой фраз, но,  поздоровавшись, она  прошла мимо. Я мог бы ее остановить, но мне не хотелось возобновлять с нею отношения. Я считал, что она полностью себя исчерпала.
Дней через пять возле магазина «Луч» я снова встретил ее. Увидев меня, она вскрикнула, отшатнулась в сторону. Она была настолько эмоциональна, что не могла скрыть своего потрясения. Я еще раз отметил, что тело у нее великолепное, совершенное, формы  безупречные.
Приближаясь к ней, я замедлил шаг, давая понять, что хочу поговорить с нею.
- Как поживаешь? – спросил я, останавливаясь.
- Первого июня еду в Питер на конференцию, - сообщила она, просияв.
Я понимал, почему ее так радует эта поездка: на конференции она надеялась встретить главного мужчину своей жизни.
-  Это замечательно. Там ты пообщаешься с людьми, у которых есть настоящая культура философского мышления, -  сказал я.
Мой подчеркнуто серьезный вид  надежно маскировал иронию, которой была пронизана эта фраза. 
Я намекал на ее давнее заявление, что, кроме нее, получившей базовое философское образование в Ленинградском университете, у нас в Везельске, в частности  на кафедре философии,  нет людей с настоящей философской культурой мышления. Конечно, ее утверждение содержало зерно истины: настоящих мыслителей у нас не было.  Но трудно было согласиться с тем, что сама она  является приятным  исключением.
- Да. Может встречу!  – сказала она.
Из уст ее стали вырываться прерывистые дробные  звуки, которые с каждой секундой становились все выше и выше, - так она смеялась.
Она приложила ладонь ко лбу, словно защищая глаза от солнца,  поглядела по сторонам и сказала скептически:
-  Здесь никого не увидишь. А если увидишь, то  потом оказывается, что и они … - она оборвала фразу, но по интонации, мимике можно было догадаться,  что  редкие философы, встречающиеся в нашем городе,  на поверку оказываются существами примитивными и неполноценными.
«Может, она и не глупа, - подумал я, - может, она чувствует иронию. Возможно, уловила мой намек. Но она слишком эмоциональна, слишком экзальтированна. Поэтому и производит впечатление глупышки».
- Старшим не сделали? – поинтересовался я.
- Нет, все по-старому.
- Бедствуешь? Денег мало. Сколько сейчас получаешь?
- Тысячу сто.
- Тяжко приходится.
- Тяжко, - в ее голосе появились жалобные нотки.
- А кого-нибудь в старшие у вас провели?
- Нет, никого. Так вот и живу.
- Представляю, как тебе тяжело.
- Да, плачу по ночам. Прямо реву. – Она снова захихикала.
Во мне шевельнулась жалость. «Плачет по ночам, но не из-за денег, а от одиночества», - мелькнуло у меня в голове. Жалость усиливалась, разгоралась. Захотелось прижать ее к себе, погладить по голове, утешить. Но ее манерный смех гасил благородное чувство. Я смотрел на нее и мучительно думал: пригласить или нет. «Нет, не приглашу, с ней покончено», - решил я.
- Извини, Коля, я спешу, - сказала она. – Мне на кафедру.
Мы разошлись в разные стороны.
«Несомненно, меня она считает подлецом, - думал я. – Она потратила на меня несколько месяцев, а я так и не женился на ней, хотя и подавал надежды, играя роль мужчины с серьезными намерениями. А потом взял и без всяких объяснений исчез. Но как на ней жениться? Она даже не пытается скрыть, что не любит меня. Смех фальшивый. Экзальтированна. Разве я смогу жить с такой!»

Вступительный экзамен

  Когда я проходил мимо  кабинета ФОПа, внезапно в голову мне пришла мысль: «Зайду к Кате!»   
Она сидела за машинкой, что-то печатала. Кроме нее в аудитории находились еще три женщины и ее сын.  Я не знал, чем мотивировать свой визит. Что мне, женатому мужчине, надо на ФОПе? Меня охватило смущение.
- Проходите, проходите, Николай Сергеевич, – мягким голосом проговорила Катя.
Я подошел к ее столу. Листы белой бумаги были вложены в каретку пишущей машинки.
- Что печатаете? – спросил я, чтобы начать разговор.
- Разное.
- Как поживаете?
- Да ничего. Хорошо. – Печальная улыбка осветила ее милое лицо.
- Поздоровайся с дядей, - сказала она Сереже, сидевшему рядом с нею на стуле.
За зиму он значительно подрос, изменился.
- Здравствуй, - звонким голосом, бодро сказал мальчик.
- Ты помнишь меня? – спросил я. – Помнишь, как меня зовут?
- Не помню, - растерянно проговорил Сережа.
Я расстроился.
- Полетим еще? – неожиданно спросил малыш.
- Куда?
- В космос.
- Так ты помнишь меня, - обрадовался я, - ты забыл лишь, как меня зовут.
- Конечно, - подтвердила Катя.
- Пойдем покатаемся на карусели, - предложил Сережа, демонстрируя прекрасную память.
Я не возражал.
- Нет, дядя Коля занят, - строго сказала сыну Катя.
Меня осенило:
- Слушай, а у тебя листка  бумаги не найдется?
- Найдется. А зачем тебе? – В ее глазах появилась хитринка.
- Заявление надо написать в профком. Путевка в дом отдыха нужна.
Минут через пять заявление было написано. Катя предложила отредактировать его. «С какой стати? Что она, стилист, что ли? Да если даже  и есть недочет, то не переписывать же все заявление». Я сообразил, что она хочет познакомиться с содержанием заявления. Давало о себе знать женское любопытство. Чтобы она убедилась, что в дом отдыха я собираюсь ехать один, без семьи, я дал ей листок.
«Здорово получилось, - подумал я. - Теперь мой визит мотивирован: зашел, чтобы взять лист для заявления».
Я направился к выходу. Катя встала из-за стола, чтобы меня проводить. В коридоре мы остановились.
- Когда придешь? - спросил я тихо.
- Скоро отвезу Сережу, и мы придем.
- Приходи одна, - попросил я.
Она загадочно улыбнулась. Мы стояли вплотную. Серый пиджак вносил в ее облик элемент официальности, но огромное декольте придавало ей пикантность.   
- А ты опять хорошеешь, - сказал я. –  У тебя поразительно нежная кожа.
- Да, некоторые знают, какая у меня кожа, - улыбнувшись, сказала она.
Намек на событие,  участником которого я был год назад, доставил мне удовольствие, но слово «некоторые», допускавшее, что оценить   красоту ее тела могли и другие мужчины, вызвало у меня легкую вспышку ревности, которую я тут же погасил усилием воли.
- Надеюсь, немногие, - пошутил я.
- Конечно! – сказала она. - Вы случайно вступительные экзамены у заочников не принимаете? – спросила она.
- Кажется, принимаю. А что?
- У меня родственница поступает на литфак.
- Постараюсь помочь.
Из маленькой аудитории к нам вышла женщина лет пятидесяти,  невысокого роста, стройная, смуглая, с большой коричневой родинкой на щеке – начальница Кати. На ее носу  сверкали очки, на лице играла улыбка.
- Николай Сергеевич не член комиссии? – спросила она приглушенным голосом. – Может, сможет помочь?
- Мы уже об этом говорим, - сказала Катя.
- Постараюсь, - сказал я.
Начальница ушла.
- Ты знаешь, какие у меня твердые принципы, - сказал я. – Но чего не сделаешь ради красивой женщины! 
  - Да, - улыбнулась Катя.
- А как ее фамилия?
- Перед экзаменом я тебя найду.
У меня возникло подозрение, что она не помнит фамилию своей «родственницы».
Я попрощался.
- До встречи, - ответила она. Ее рука прикоснулась к моей руке, в глазах засветилась нежность.
Я вышел из аудитории. В голове зазвучал злобный голос Макарова: «Она тебя использует. Ты поможешь ее родственнице  поступить, а она тебя кинет, не допустит до своего тела». «Ну и что, - мысленно ответил я другу. – Обойдусь и без вознаграждения. Да и что изменит еще одно сближение с нею? Все равно мой донжуанский список она пополнила уже год назад. Зато если я начну помогать ей, жизнь станет интересней – появится драма, развитие сюжета».
Приближался экзамен, а Катя не подходила. Правда, я не был уверен, что я вхожу в состав экзаменационной комиссии. Надо было уточнить у заведующей, но разговор с Суворовой был мне неприятен, и я откладывал его со дня на день.  Пока я собирался с духом, чтобы обратиться к заведующей с вопросом, ко мне подошла  Марина, наша лаборантка, маленькая, стройная женщина лет тридцати с красными щеками и неровной кожей, назначенная секретарем приемной комиссии,  и спросила, член ли я экзаменационной комиссии.
- Кажется, да. А что?
- Сегодня первый экзамен. А никто не знает, кто будет принимать.  Никогда такого не было, - проговорила она с отчаянием.
Я запаниковал: если не помогу Кате, то на ее благосклонность трудно будет рассчитывать. Мне же не хотелось упускать великолепный шанс еще раз сблизиться с женщиной, от которой я был без ума.
Я бросился на поиски Суворовой.
Посмотрев мою нагрузку, она сообщила, что на вступительный экзамен мне запланировано тридцать часов.
Я побежал на ФОП к Кате. Увидев меня, она вышла из маленького кабинета в проходную аудиторию.
- Что же ты не подходишь? – спросил я. – Сегодня же первый экзамен.
- Марина сказала, что ты не член комиссии. Она не нашла тебя в списках.
- Не знаю… Я член. Ты с кем-нибудь, кроме меня договаривалась?
- Я просила Марину. Может, она кого-нибудь сможет попросить.
- Это ненадежно. Кто принимает экзамен в группе твоей родственницы?
- Не знаю. Никто не знает. Даже Марина не в курсе дела.
- Хорошо. В какой она группе?
Она зашла в кабинет, а через несколько минут вернулась с листком, на котором были записаны данные о ее протеже.
«Родственница»  (ее фамилия была Есина)  была включена во вторую группу.
- Да вот она, - Катя повернула голову  в сторону девушки, сидевшей за столом и погрузившейся в чтение каких-то записей. У девушки были длинные пышные волосы, ее миловидное лицо походило на лик Кати.
  Начало экзамена приближалось, а я не знал, включен ли я   в «бригаду» экзаменаторов и могу ли я сегодня приступить к работе.
В кабинете литературы я нашел Полякову, председателя экзаменационной комиссии.
- Экзамен сегодня, - сказала она. 
- А когда мне можно приступить?
- Хоть сегодня.
- Я хотел бы сегодня. Мне надо выполнить нагрузку пораньше. В июне у меня большая нагрузка на заочном отделении, - говорил я, с трудом скрывая волнение.
- Хорошо. Во вторую группу пойдете. С Любовью Ивановной.
«Здорово, - подумал я. – Мне как раз и надо во вторую группу. Это судьба».
Я прибежал в деканат.
- А вас в приказе нет, - сказала Добродомова. – Суворова вас не включила.
- Этого не может быть. Я сегодня был у нее. У меня в нагрузке есть тридцать часов.
Она потребовала у секретарши все приказы. Действительно, моей фамилии в приказе ректора  не было.
- Я не возражаю против вашей кандидатуры, - сказала Добродомова. –  Люда Полякова говорила, что не хватает одного человека.
Она сама от руки написала текст приказа.
- Валя, отпечатайте сейчас же, - сказала она секретарше.
Когда документ был готов, она сказала мне властным голосом:
- Вы должны попасть на прием к ректору немедленно. Сами отнесите приказ, чтобы он был подписан быстрее.
Приемная ректора до отказа была заполнена посетителями, но секретарша отсутствовала. Я оставил заявление на столе, написав записку: «Декан Добродомова просит как можно быстрее подписать заявление, так как не хватает экзаменатора, а сегодня экзамен».
Я зашел на кафедру. Навстречу шел Драгунский.
- Нас отставили! – сказал он. На его лице застыла недоуменная, растерянная улыбка.
Я его не понял и попросил уточнить, откуда нас отставили. 
- Из комиссии, - сказал он.
- Почему? – удивился я.
- Зайди к заведующей. Узнай. Она там. – Он показал глазами на «закуток»  за шкафами. Я поспешил за разъяснениями.
- Да, - подтвердила Суворова, -  Драгунского и вас ректор вычеркнул из списка.
- Почему? – встревожился я.
Я опасался, что поступок ректора   -  проявление недоверия и неприязни ко мне со стороны администрации (ведь я боролся с нею за квартиру).
- Не знаю, - сказала Суворова. – Он ответил невразумительно.
Чтобы Суворова не подумала, что у меня есть какой-то личный интерес попасть в комиссию, я сказал:
- У меня большое недовыполнение. Я же в апреле, в мае мало работал. В первом семестре недовыполнил.
Я снова бросился в деканат.
- Ректор вычеркнул Драгунского, - сказала деканша.-  В прошлом году он из двадцати пяти человек завалил восемнадцать. Поставил восемнадцать двоек. Ректор сказал: «Не надо. Из-за него мы набор не сделаем. Он еще и Довыденко исключил. Тот тянет в институт кого попало. Вы должны попасть на прием к ректору немедленно.
Я побежал к ректору. Секретарши в приемной  по-прежнему не было, но и мое заявление, оставленное час назад на ее столе, тоже отсутствовало. Значит, оно попало к ректору.
Я решительно открыл дверь ректорского кабинета. На приеме у него уже было три человека.
- Извините, - сказал я. – Я отниму у вас полминуты. Через десять минут начинается экзамен. Не хватает экзаменатора. Подпишите ли вы заявление декана о зачислении меня в экзаменационную комиссию?
Ректор снисходительно отнесся к моему дерзкому вторжению на его территорию.
- Идите принимайте, - сказал он. - Подпишу. 
Его рука подняла кипу заявлений, лежавшую перед ним. Не дожидаясь, пока он найдет мое заявление и подпишет его, я вышел из кабинета.
Я прибежал к Поляковой в начале третьего.
- Вы во второй группе. Любовь Ивановна уже пошла.
Когда я зашел в аудиторию, Топорова, моя партнерша, уже разложила билеты на столе. Я стал рассыпаться перед нею в извинениях: мне хотелось установить с нею хорошие отношения.
- Ну что вы. Пустяк, - сказала она. – Вы меня тоже минут на десять отпустите, когда билеты возьмут. Мне надо…
- Да хоть на час! – воскликнул я.
Любовь Ивановну считали занудой. К ней никто никогда не обращался за помощью, даже ее начальник.
Дверь скрипнула. В проеме двери я увидел Ройтмана. Жестом он подозвал меня к себе и передал список абитуриентов, которых надо было «поддержать».
- За Есину Кожин просит, - шепнул он.
Я переписал фамилии студентов на листок, положил его перед собой.
В аудиторию зашла Добродомова, села за стол, стала слушать ответы. Затем дала установку:
- Двойки ставьте только в том случае, если человек вообще молчит.
- Понятно, - сказал я солидно. – А то набор сорвем. Ведь впереди сочинение. На сочинении многие завалятся.
- Правильно понимаете, - похвалила меня деканша.
  Она увидела листок, лежавший передо мной, обо всем догадалась и бросила на меня суровый взгляд, говоривший: «Вот почему вы так рвались в комиссию». Мне стало стыдно. Я пожалел, что не сообразил перевернуть листок. У начальников странная позиция: они  без всякого зазрения совести просят за своих протеже, но начинают благородно негодовать, если,   не дай бог,  узнают, что ты выполняешь просьбу других людей –  в частности начальников меньшего ранга.   Эта странная игра меня утомляла.
Как только Добродомова ушла, мы разделились на два потока: за одним столом я выслушивал ответы по русскому языку, за другим Любовь Ивановна -  по литературе. Итоговую оценку мы ставили согласованно.
Пришла Полякова, села за стол рядом с нами, экзаменаторами.  Подходила очередь Есиной. Нельзя было допустить, чтобы она отвечала в присутствии Поляковой. Пришлось лавировать.
Растерянный вид Есиной говорил о том, что она нуждается в консультации. Чтобы замаскировать свой интерес к ней, я подходил по очереди ко всем абитуриентам, давал им советы. Есиной попался вопрос, от которого веяло нафталином: «Осуждение несправедливости самодержавия в произведениях Державина, Фонвизина и Радищева». Попробуй вспомни. Да и когда это Державин,  воспевавший монархов, осуждал самодержавие? 
Когда Полякова ушла, я дал Есиной сигнал: «Отвечайте». Она быстро ответила на вопросы по русскому языку. Я исправил ошибки на ее листке. Поставил «5». Когда она отвечала на вопросы по литературе, я подсел к Топоровой, чтобы оказать на нее давление. Есина, естественно, отвечала слабо. Я сидел напротив ее и говорил:
- Ну что это за вопрос? Кто на него может ответить?
Топорова, безусловно, догадалась о моей заинтересованности и поставила Есиной  четыре балла.
Впереди был еще экзамен. «Если она поступит, интересно, ждет ли меня вознаграждение или Катя увильнет от сближения?» – думал я. Я вспомнил, что за  Есину просил Кожин, и меня обожгло чувство ревности: «Может, Катя и с Кожиным переспала?»  Затем я  поспешил себя успокоить:  «Какое мне дело до ее частной жизни? Она свободный человек. Глупо было бы думать, что у нее нет любовника. Надо приучать себя делить женщин с другими мужчинами».

Катя

Чтобы успеть на фильм «Богатые тоже плачут», студенты-заочники, у которых я читал спецкурс «Стилистика художественной речи», еще в начале лекции попросили меня  отпустить их пораньше. Мне не хватило твердости им отказать, хотя я понимал, что, если занятия проверят представители администрации, меня ждут серьезные неприятности.   
Я был в ударе. В аудитории находилась Катя. Я понимал: от того, какое впечатление произведет на нее моя лекция, зависят наши отношения; если ей будет скучно, то вряд ли можно рассчитывать  на интимную близость.    Шутки, интересные примеры из классиков сыпались из меня как из рога изобилия.
- Антонимы используются при создании парадоксов, - говорил я. – Много таких парадоксов у Оскара Уайльда. Один из них: «Естественность – это поза». Слова «естественность» и «поза» являются антонимами. Другой парадокс я предлагаю вам закончить самим: «Лучший способ избавиться от искушения… Продолжите.
-  Нужно искуситься, - сказала   студентка.
- Правильное направление мысли. У Оскара Уайльда этот парадокс звучит так: «Лучший способ избавиться от искушения – поддаться ему». «Избавиться», «поддаться» также являются антонимами.
Я даже привел в качестве примера собственный парадокс, тоже построенный на открытом употреблении антонимов: «Альтруизм – это утонченная форма эгоизма». (Правда, спустя много лет я нашел похожее высказывание в «Энциклопедии афоризмов».)
Читая лекцию, я не выпускал из вида Катю. Было заметно, что она потрясена моим лекторским мастерством. Видимо, она не ожидала от меня  такой ораторской прыти. 
Часы показывали 18.30.
- Мое время истекло, - сказал я. – Можете идти смотреть свой фильм.
Я посмотрел в сторону Кати и Светы, сидевших рядом, и подумал: «Подождать или уйти? Надо бы пригласить их в гости». Но, поразмыслив, я решил, что время для такого приглашения неподходящее.  Не стоило портить впечатление от лекции банальным приглашением. Я попрощался и вышел из аудитории. Настроение у меня было приподнятое. По пути я зашел в 214-ю аудиторию, где коллеги по экзаменационной комиссии проверяли вступительные сочинения.
- Моя помощь нужна? – спросил я Полякову.
- Возьмите у кого много.
Проверяющие уткнулись в листы: никто не хотел делиться со мной сочинениями, всем хотелось поскорее выполнить нагрузку, запланированную на работу в приемной комиссии.
- Если помощь не нужна, я уйду. Я зашел к вам на всякий случай: вдруг у вас запарка.
Я продолжил свой путь. Возле аудитории меня поджидали Катя и Света.
- Нам надо поговорить, - сказала Катя. – Зайдем к нам на ФОП.
Я последовал за подругами. Когда мы укрылись в аудитории, Катя извлекла из сумочки сверток и протянула его мне:
- Это вам передала Лидия Петровна.
Из-под газеты торчала металлическая пробка.
- Нет, не надо, не возьму! – вскричал я. – Зачем? Я же из дружеских побуждений помог…
Я был разочарован: в глубине души я надеялся, что мои старания будут вознаграждены  бурной ночью с Катей, мне же предлагали жалкий суррогат секса  - бутылку водки.
- Все это понимают. Возьми, - настаивала Катя.
- Не могу. Ты знаешь мои принципы.
- Ну что за принципы? Причем здесь принципы? Что тут такого? – на ее лице отразилась досада.
- Выпейте сами. Я же водку не люблю. У меня есть вино. Спрячьте.
Катя положила сверток в сумочку.
- А мне это даже нравится, - сказала Света.
Мне стало неловко оттого, что меня считают более благородным и бескорыстным человеком, чем я есть на самом деле. Я решил снизить свой образ.
-  Конечно,  дело не только в принципах. Здесь есть и расчет, - признался я.
- Вот именно! –  проговорила Катя с досадой.
Мне не понравилось легкое согласие Кати, поэтому я добавил:
- Но и в принципах тоже. Это как раз тот редкий случай, когда принципы и расчет не противоречат друг другу.
- А почему ты меня обманула?  - обратился я к Кате. – Ты говорила, что поступает твоя родственница, а оказалось, что это племянница Лидии Петровны.
Лицо Кати изобразило смущение:
- Выдали меня…
- Для нее я не стал бы стараться. Когда вы ко мне придете? Может, завтра?
Света замялась. На лице ее появилась растерянность. Видно было, что следующий день  у нее был занят.
- Скажешь, что у тебя четвертая пара, - посоветовала ей подруга.
Договорились встретиться в семь вечера.
Вечером я думал о предстоящей встрече. Что я хочу? Какая моя цель? Переспать с Катей. Покорить ее. Насладиться ее великолепным телом. Закрепить прошлогодний успех. Но захочет ли она остаться у меня на ночь? Вдруг скажет: «За кого ты меня принимаешь? Ты что, считаешь, что я должна тебя таким образом отблагодарить за племянницу Лидии Петровны?  Ты поэтому от водки отказался? Хочешь натурой взять? Как это низко! Это даже хуже, чем брать взятки».  Необходимо что-то предпринять, чтобы она отдалась мне.  Прежде всего, надо напоить подруг. В пьяном виде женщины теряют над собой контроль, кроме того,  опьянение позволяет им в какой-то степени сохранить лицо.   
Я определил такую последовательность действий: сначала пьем алкоголь, танцуем, провожаем Свету, затем я предлагаю Кате вернуться ко мне. «За кого ты меня принимаешь! – возмутится она. «Если не хочешь со мной спать, то и не надо. Мы будем спать на разных кроватях. Но возвращаться в общежитие, будить вахтера неразумно». Мы придем ко мне и вначале ляжем на разные постели, но затем я перейду к ней.

Утром я купил в магазине колбасы, яиц, хлеб (картошка у меня еще была) и занялся уборкой. «Хорошо, что меня хоть изредка навещают женщины, - думал я. – Если бы не их визиты, у меня в квартире был бы бедлам».
Весь день прошел в мучительном ожидании. В шесть часов я занялся приготовлением ужина. В начале восьмого я посмотрел в окно и увидел Катю и Свету, приближавшихся к нашему дому. Походка у Кати была легкая, летящая.  Женщины скрылись из вида и почему-то  долго не появлялись в моей квартире. Наконец, раздался звонок.
- Я бы ни за что не нашла квартиру, если бы не Света, - сказала Катя, зайдя в коридор. – Я плохо запоминаю.
- А у меня хорошая память, - похвасталась Света.
Я вернулся к плите. Женщины  предложили мне помощь. Но я  отказался, так как  почти все блюда: жареная картошка, яичница, порезанная колбаса – были готовы. Чтобы гости не скучали, я предложил им порезать хлеб, что они с удовольствием сделали.
Мы  переместились из кухни в спальню: там обстановка была праздничней.
Сели за стол. Я наполнил рюмки вином («хунчанд»). Из Катиной сумочки вынырнула бутылка водки. По всем приметам, эта была та же самая бутылка, от которой я отказался накануне. На этот раз я не стал спорить, бутылку взял.
- Зря принесли. Я водку не люблю. К тому же у меня вина много. Будем пить вино.
- Хорошо, - согласилась Катя. – Будем пить вино, а водку спрячь в холодильник.
Мы вспомнили девочку, которую я протаскивал на экзаменах. 
- Они-то понимают, что я не для них старался? – спросил я Катю.
- Понимают, конечно. Лидия Петровна говорит: «Смотри, Катя. Кажется, он на тебя глаз положил». А я ей: «Нельзя построить собственное счастье на чужом несчастье».
- Вот даже куда зашло, - рассмеялся я.
- Это ж женщины!
Я был немного обескуражен, что коллеги Кати так быстро меня раскрыли, но успокоил себя тем, что веду себя как обычный мужчина. «Это наше мужское дело – положить  на кого-нибудь глаз».
Пили за женщин, за квартиру, за родителей, за детей.
- За своих родителей я выпить не могу, - сказал я.
- Почему?
- Они умерли: отец – когда мне было двенадцать лет, а мать –  когда мне было двадцать шесть.
- Трудно было без  отца? – спросила Катя. -  Ты, кажется, говорил, что было неплохо.
- Честно говоря, не жалею, что рос без отца. Было больше свободы и меньше диктата.
- Конечно, это смотря какой отец. Если отец плохой, то лучше без отца.
- Верно, - согласился я. -  А хороший отец – редкость. У  меня с отцом, сколько помню, контакта не было.
Когда речь зашла о детях, Света сказала:
- А у меня оболтус растет. Неугомонный. Юла. Четыре с половиной года, а как скажет что-нибудь, хоть стой, хоть падай. Вылитый отец.
Вино ударило мне в голову, и мой мозг  начал генерировать мысли и остроты, которые трудно было назвать высшими проявлениями человеческого духа.
- С мужем ты развелась, а он на прощанье оставил тебе свой дубликат, - сострил я.
- Да не наговаривай ты на мальчика, - пожурила Катя подругу. – Он же у тебя чудесный мальчик.
- Твой Сережа тоже чудесный мальчик, - сказал я.
- Когда-то сказали, что Николай Сергеевич – отец Сережи, - проговорила с лукавой улыбкой Катя.
- Да, - вспомнил я с оживлением. – Мы стояли с Сережей рядом. Одна женщина говорит мне о Сереже: «Ну, это вылитый ты. Не перепутаешь!»
- А не было ли тебя тогда? – пошутила Катя.
- К сожалению, мое тело тогда было далеко от места зачатия, но мой дух, несомненно, присутствовал при этом акте. Иисус Христос был зачат от святого духа, а Сережа – от моего.
Катя улыбалась, слушая мою пьяную  болтовню. Ей было приятно, что я признал свое «отцовство», пусть даже виртуальное.
- А ты хорошо лекции читаешь. Интересно, - сказала Катя.
- Спасибо, - ее комплимент пришелся мне по душе.
- Недавно Кочергина слушала. Он страшный зануда, - сказала она. – Концерт был. Он был один из организаторов. Начал делать вступительное слово. Бред один. Замучил всех. Жена его только головой покачала. Она мне ровесница.
Едкая филиппика Кати бальзамом пролилась  на мою душу, разъеденную завистью к суперменам. Вместе с тем сообщение о том, что жене Кочергина всего лишь тридцать один год, было мне неприятно.
- Ровесница? – удивился я. – Неужели такая молодая? А ведь ему года сорок три, не меньше.
- И сатану полюбишь.
- Вообще-то Кочергин имеет успех у женщин, - сказал я, с одной стороны, стремясь к объективности, а с другой - надеясь на опровержение.
Света в какой-то степени оправдала мои надежды.
- Да какой там успех, - сказала она, скептически поморщившись.
Но Катя поддержала мое стремление к истине.
- Да, имеет, - согласилась она со мной. – Он строен. У него офицерская выправка. Но он невыносимый зануда.
  - Какая у тебя квартира! – проговорила она. – Даже если бы ты ничего больше не имел, все равно ты мог бы считать себя счастливым.
Упоминание о квартире вызвало в моей душе вспышку бурной радости. «Да, - подумал я, - теперь я полноценный член общества».
Я переключил свою мысль  на гостей.
«Бедняжка, - подумал я о Кате, - живет в общежитии с ребенком, и нет никакого шанса получить квартиру». Мне стало ее жалко.  Я принес вторую бутылку.
- Давайте, прежде чем пить, попоем, - предложил я. – А то если я сильно опьянею, то не смогу играть. Пальцы не будут слушаться. Попоем, а потом еще выпьем.
Я раздал листы с текстами песен, взял в руки баян, заиграл. Наше трио запело. Баян заливался соловьем. Я поймал на себе потрясенный взгляд Светы. В голову мне пришла самонадеянная мысль, что она в меня влюбилась.
- Наши голоса хорошо сливаются, отметила Катя. – Хорошо получается.
- Неплохо, - согласился я.
- Ты бы к нам на ФОП приходил. Мы бы попели, - продолжала она. – К нам многие приходят. Кожин, например.
- У Кожина сильный голос, но петь с ним я не люблю, - признался я. -  У него оперный голос, а значит, несколько вычурный. А у нас с вами хорошо получается. Гармонично.
Раздался звонок. «Кто же это может быть, - пронеслось у меня в голове. – Вдруг Игорь с Татьяной и Верой… или Наташей.  Что делать?» Меня охватила паника.
Катя взволнованно и с некоторым подозрением смотрела на меня.
- Это, наверно, Игорь. Больше некому прийти, - сказал я. – Давайте не будем открывать. Зачем тратить спиртное на этого ленивца…
- Да у нас же есть еще… - проговорила Света, которой, видимо, хотелось, чтобы в нашей компании появился еще один мужчина.
- Но он не впишется в нашу компанию, - возразил я.
Мой довод подействовал на женщин.
- Не будем открывать, - сказали они твердо.
- Правда, может, это сосед позвонил. Ну да ладно. Поговорим с ним в другой раз.
Мы выпили еще по рюмке. Катя курила сигарету за сигаретой. Я предложил потанцевать. Я хотел поставить пластинку Аллы Пугачевой, но Катя воспротивилась.  В груде пластинок она нашла пластинку с песней группы «На-На». Танцевали мы долго. Одна пластинка сменяла другую. Мы были в экстазе. Наши разгоряченные тела носились по комнате. Я решил, что пора еще выпить,  наполнил рюмки и поднес их женщинам.
- Давай на брудершафт, - предложил я Кате.
Мы выпили и поцеловались. Катя указала взглядом на Свету. Я понял намек, подошел к Свете.
- Светочка, давай на брудершафт.
Она кивнула головой в знак согласия.
Ее губы дрогнули, когда к ним прикоснулись мои губы.
Мы еще долго танцевали, а потом сели за стол, пили и закусывали.
В голову мне пришла мысль, что моя личность, мой талант  максимально проявляется в маленьких компаниях, когда я  сам пишу пьесу, режиссирую действие «спектакля», когда я задаю тон общению.
Когда вторая бутылка иссякла, Катя решительно заявила, что им пора идти. У меня возникло подозрение, что она хочет улизнуть.
- Почему? – спросил я огорченно.
- Дети дома.
- Так ты ж сказала, что отправила Сережу.
- Да, но у Светы…
Пришлось подчиниться.
- Какая я пьяная! – сказала Катя, когда мы вышли на улицу.
Мы направились к рынку, где находилась автобусная остановка, с которой можно было уехать в Старый город. Я шел посередине, а женщины, держась за меня, по бокам.
Когда мы дошли до улицы Коммунистической, Катю осенило:
- Свету надо на такси отправить. У меня есть пятьдесят рублей.
«Это она хорошо придумала, - подумал я. –  А то пока Свету на автобус посадишь, часа два пройдет. А сейчас уже около одиннадцати».
- У меня тоже есть деньги, - сказал я.
- Сколько?
- Рублей пятьдесят.
- Давай по двадцать пять сложимся.
Я отсчитал тридцать рублей, протянул их Кате.
- Достаточно двадцати пяти, - сказала она.
  В голову мне пришла мысль, что мне следовало сразу выложить всю сумму - пятьдесят рублей.  Но дело было сделано.
Мы поднимали руку, чтобы остановить машину. Две легковушки пронеслись мимо. Но как только я отошел в сторону, чтобы не мешать женщинам, их  чары сразу подействовали, и рядом с ними остановился «Бобик». 
- Сколько заплатите? – поинтересовался водитель. Чары чарами, а денежки счет любят.
Света назвала сумму. Водитель одобрительно кивнул головой. Света села в кабину. Бобик развернулся и помчался в Старый город.
Не сговариваясь, мы с Катей пошли ко мне домой.
- Какая я пьяная! – повторила она сокрушенно.
Я подумал, что она не так пьяна, как хотела казаться. «Ну и пусть считает, что пошла ко мне по пьянке», - решил я. Я взял ее под руку, чтобы она, не дай бог, не споткнулась.
Как только мы пришли домой, она пошла в душ.
- Тебе помочь? – спросил я.
- Да.
Ее обнаженное тело меня потрясло: нежная кожа, тонкая талия, упругая грудь (оказывается,  не такая уж и маленькая), длинные ноги,  совершенные пропорции. Есть женщины, которые эффектно выглядят в одежде, но стоит им сбросить с себя  «перышки», как чары рассеиваются: одних портят слишком жирные ляжки, других - дряблая грудь, третьих – еще какой-нибудь недостаток. Катя относилась к другой категории женщин. В одежде она выглядела обычной, симпатичной женщиной. Но стоило ей обнажиться, она превращалась в само совершенство.
Я не удержался, стал ее целовать. Мои губы прикасались к ее упругим соскам, бедрам.
Я взял правой рукой «лейку» и направил на нее струю. Вода падала на шею, грудь, спину, бедра, на маленький холмик. Левая рука потирала те места, куда попадала вода.
- Нет, лучше холодной водой, - сказала она. – Чтоб немножко протрезветь.
Я сначала сделал воду чуть теплой, а затем открыл кран с холодной водой.
- А теперь я сама, - сказала она, и я послушно вышел из ванной.
Я подумал, что скоро понадобятся презервативы. Но я был так пьян, что не мог вспомнить, где они находятся. Помнил, что они  в сумочке Ксюши, что сумочка в гостиной. Но как найти эту сумочку в груде вещей?
Я порылся в вещах, сумочка не нашлась.
- Ты мне дашь свою рубашку? – услышал я голос Кати из ванной.
Я поспешил выполнить ее просьбу.
В моей розовой рубашке она выглядела милой и возбуждающей. Она легла в постель, а я отправился в гостиную и продолжил поиски презервативов.  На этот раз мне повезло: сумочка нашлась быстро. Я взял три презерватива, положил их в карман и вернулся в спальню. Катя лежала под одеялом.
- У меня голова кружится, - сказала она и поморщилась.
Я не знал, чем ей помочь. «Лишь бы рвота не началась, - подумал я. – Тогда ей будет не до секса».
Я осыпал ее тело поцелуями, ласкал грудь, бедра.
Она гладила меня, отвечала на поцелуи.
- У меня только сегодня кончилось, прошептала Катя. – Еще может быть…
- Это пустяк!
Я, действительно, не испытывал ни малейшей брезгливости. Мне нравилось в ней все: и лицо, и рот, и грудь, и ноги, и манера вести себя на сексуальном одре. На этот раз, чтобы возбудиться, мне не надо было закрывать глаза и представлять на месте  партнерши другую женщину, красивую, сексапильную. Достаточно было открыть глаза и посмотреть на обнаженное великолепное женское тело.   
Презервативы  лежали на стуле рядом, но теперь, после ее сообщения, я не мог ими воспользоваться.  После месячных ей не угрожала беременность. Значит, если бы я надел презерватив, она бы подумала, что я считаю ее заразной. Я не мог оскорбить ее подозрением. «А будь что будет», - подумал я и вошел в нее без презерватива. Я рисковал. Она была одинокая, свободная женщина, лишенная предрассудков. Безусловно, у нее были связи. Но у меня не было выхода.  Я был похож на ныряльщика, который прыгает в воду с высокого берега в незнакомом месте. Ему может повезти, и он может сухим выйти из воды,  но у него всегда есть шанс удариться головой о какой-нибудь пень или камень, скрытый водой.
Лицо Кати, сморщенное от наслаждения, показалось мне каким-то маленьким и даже некрасивым. Но оно было мне бесконечно дорого. Меня захлестнули нежность и жалость. 
Она встала на колени. Я вошел в нее сзади. Ее поза была мне не совсем удобна. Я слегка надавил на ее спину. Ее тело сразу изменило позу. Но и эта поза меня не устроила полностью: член не доходил до конца. Легкий нажим рукой, и тело моей возлюбленной приняло идеальное положение.  Своей податливостью, пластичностью Катя напомнила мне Тоню. «Десять лет я не знал настоящего секса, - думал я. – Наконец, бог послал мне настоящую женщину». Приятно было смотреть, как член то входит в нее, то снова выходит. Никогда еще он не был таким большим. Мои руки обхватили ее груди, пальцы сдавили соски, теребили их. 
Затем мы снова заняли традиционную «миссионерскую» позу  (признаться, мою любимую). Приятно было видеть ее прекрасное лицо, приятно было посасывать ее язык, губы и при этом входить в нее.  Она тяжело и учащенно задышала. Я решил, что она кончает,   перестал сдерживаться и испытал сильнейший оргазм, впившись губами в ее губы. Оказалось, я ошибся.
- Я должна тебе сказать, - прошептала она, - что я кончаю очень редко. Я так устроена.
Я почувствовал себя виноватым. Я хотел поскорее возбудиться, чтобы снова соединиться с нею.
- Ты не суетись, - успокоила меня она. – Все будет хорошо.
Мы продолжали ласкать друг друга.
Я считал своим долгом довести ее до оргазма. Но как? Я вспомнил слова Валеры-марийца, с которым жил в аспирантском общежитии. Он прочитал книгу одной англичанки-сексопатолога, которая советовала мужчинам языком лизать клитор. По уверению этого крупного  специалиста, мужчина, который последует этому совету, станет первым среди любовников женщины. «Мне как раз и нужно стать первым среди равных, - подумал я. – Стать единственным у меня все равно нет шансов.  Но  вдруг у нее гонорея? А черт с ней. Все равно пропал!»
Я спустился вниз, раздвинул пальцами губки и прижался языком к клитору.
- Как хорошо! Как хорошо, - вскрикнула Катя. - Милый! Дай я буду смотреть. Повернись так, чтобы я видела.
Я выполнил ее просьбу. Она приподняла голову и смотрела на меня.
- Тебе приятно или ты для меня делаешь? – спросила она.
- Приятно, - сказал я. – У тебя сладкое влагалище. Ты редкая женщина. 
Она опустила руки и пальцами сама стала придерживать губки в раскрытом виде. Мой язык касался и ее пальцев, и губок, и клитора.  Затем она взяла мой палец и потянула вглубь влагалища. Палец уперся во что-то упругое.
- Чувствуешь? – спросила она.
- Чувствую. Что это?
- Матка.
Как сильно мне хотелось зачать ребенка!
Когда мы снова соединились, пенис мой вдруг стал уменьшаться. «Что такое, - нервничал я. – Не удастся удовлетворить». Я лег рядом. Она успокоила меня, встала на колени. Ее губы, язык коснулись головки члена. Она нежно пососала его. Он встал. Катя села на меня сверху. Мы соединились. «Господи, хоть бы снова не упал, - думал я. – Хоть бы не оконфузиться». Не успел я додумать эту мысль, как член стал падать. Она легла рядом.
- Ты не переживай, - успокоила меня она. – Мне с тобой хорошо. Я не знала, что ты можешь быть таким.
Комплимент подействовал на меня возбуждающе. Мы снова соединились. Но она скоро устала.
- Кончай, - сказала она. – Я, наверно, не смогу.
Я кончил. Мы сходили в душ. Она засыпала. Я лежал рядом.
- Можно я буду тебя ласкать, - попросил я. – Не помешаю?
- Нет, разбуди меня, если…
- У тебя грудь упругая, как у девушки, - шептал я, целуя соски.
- Знаю. Боюсь, вдруг рак будет. Надо в консультацию сходить.
- Почему? Ты шутишь?
- Нет.
Вскоре я снова возбудился и вошел в нее. Она издала громкий крик, тело ее затряслось в конвульсиях, глаза закрылись, как от сильной боли. «Неужели кончила?» - я не мог поверить своему счастью. Я заработал быстрее и энергичнее и вскоре кончил в третий раз.
- Наконец, я кончила, - сказала она. – Вот видишь, как долго…
- Кончила? – радостно прошептал я.
Я целовал ее рот, язык, глаза. «Какое милое существо, - думал я. – Как я тебя люблю. Как мудро поступил бог, когда создал не только мужчину, но и женщину. Какое это наслаждение – обладать любимой женщиной. Кажется, что сливаются в единое целое не только тела, но и души. Вот кого хотел бы видеть своей половинкой. Вот с кем я хотел бы соединяться каждый день».
Когда мы сильно устали,  я сказал:
- Может, мне перебраться на другую кровать, чтобы ты могла немного поспать?
- Можно, - сразу согласилась она.
Я лег на соседнюю кровать.
- А ты, наверно, привык спать один?
- Да.
- Я тоже. Мне кажется, что и надо спать по одному.
Я не согласился.
- А ведь дворяне спали в разных спальнях. Поэтому они долго оставались любовниками, - сказала она.
- Но одна постель сближает, - настаивал я.
- Но ведь это надоедает.
- Не надоедает, если люди любят друг друга. Мне бы с тобой никогда не надоело спать в одной постели. Только кровать должна быть широкой.
Часы показывали три часа.
Я проснулся рано, в шесть часов. Катя спала. Мне хотелось лечь рядом с нею, но не хотелось будить ее. Я отправился на кухню и приготовил завтрак. Когда вернулся в спальню, она  уже проснулась. Спросила, который час, и когда я сказал, проговорила:
- Удивительно. Так мало спали, а я совершенно выспалась.
Я лег рядом с нею. Мы соединились, и тело ее снова содрогнулось в судорогах. «Неужели она снова испытала оргазм? - подумал я, но я не решился спросить ее об этом, опасаясь услышать отрицательный ответ.
Она выпила чай, а от яичницы отказалась. «Теперь у меня есть любимая женщина, - ликовал я. – Теперь, после этой ночи, она будет приходить ко мне».
- Сегодня вечером придешь? – спросил я.
- Нет, не могу. У меня же  Гордышева. Завтра зачет сдавать.
- Приходи завтра. Часам к семи. Хорошо?
Она согласилась. Прощаясь с нею, я обнял ее и поцеловал в губы
- Ты любишь меня? – тихо спросила она.
- Очень люблю, - прошептал я ей в ухо.
Я отметил, что у нее необыкновенно милое лицо.
По коридору она шла буквально на цыпочках, поглядывая на дверь соседа. Она боялась не за себя (ведь ее здесь никто не знал). Она боялась скомпрометировать меня. Меня умилила ее  деликатность.
- Да не бойся ты, - сказал я. –  Чувствуй себя как дома.
Я проводил ее до лифта.
Целый день меня не покидало ощущение счастья. Я чувствовал, как сияет мое лицо.   Две встречные женщины в разное время посмотрели на меня с нескрываемым сексуальным любопытством. Женщинам нравятся успешные мужчины и, наоборот, неудачники вызывают у них антипатию. Если ты имеешь много, то тебе еще дадут, если ты имеешь мало, то и это отберут. Эта химическая формула действует и в сфере любви.

День, когда она  должна была прийти, я провел в мучительном ожидании. Она не пришла к семи, как договаривались. Я пытался себя успокоить: «Не придет и не надо. Это к лучшему. Я же не собираюсь на ней жениться. Мне совершенно не нужны новые рога». Но я продолжал надеяться. В восемь на нервной почве я съел весь ужин, приготовленный на двоих. Съел,  но продолжал ждать. Сначала я  смотрел в окно, но так как  проход со стороны улицы Разина снизу не просматривался,  я  встал на подоконник, стал смотреть в форточку.   
«Не придет. Это в ее стиле», - думал я печально. Я ждал ее часов до одиннадцати. Успокоился лишь тогда, когда на улице совсем стемнело.
Утром следующего дня проснулся, вспомнил о вчерашнем поражении, настроение упало, руки опустились. «Не пойду я к ней, - решил я. – Вообще никогда не пойду».
Было скучно и тоскливо. Я вдруг почувствовал легкое жжение на  головке пениса. Меня охватил страх: «Уж не подхватил ли я гонорею? Она как раз проявляется на третий день». Теперь я переживал не только потому, что Катя не пришла, но еще и потому, что, возможно, я серьезно болен. «Впрочем, даже если б я знал, что заражусь, то все равно пошел бы на это, - думал я. -  Слишком сладким было ее тело. Слишком острым - наслаждение». Как это ни абсурдно, но возможное заражение, дававшее мне  повод встретиться с Катей и  проявить благородство, даже вызывало у меня какое-то удовлетворение.  Воображение нарисовало такую картину. Я прихожу к Кате. Мы уединяемся.  «Катя, я, кажется, заразился от тебя, - говорю я. – Нет, я не осуждаю тебя. Мы люди одинокие. Случайные связи неизбежны. У каждого из нас есть шанс заразиться». – «Я не знала, что я больна. Если бы знала, то никогда не легла бы с тобою в постель. Мне хотелось доставить тебе удовольствие. Ты же сам хотел», - отвечает она. «Да, хотел, - соглашаюсь я. – И если сказать честно, не жалею, что у нас была эта ночь. Триппер – невысокая цена за то наслаждение, которое я получил. Мы вылечимся. Гонорея не СПИД. Четыре укола, и мы здоровы. Но давай договоримся: когда вылечимся, то будем верны друг другу. Чтоб никаких связей, никаких других партнеров». «Можно попробовать, - улыбается она.  «Пойми, это в наших интересах -  быть верными друг другу. Сейчас – это гонорея. А ведь потом  может быть что-нибудь пострашнее». «Ты прав», - соглашается она. Мы вылечиваемся и храним друг другу  верность.
Когда я ходил в туалет, я прислушивался, не появляется ли боль. Боль, правда, несильная, ощущалась. Но этого симптома было недостаточно, чтобы сделать вывод о заболевании. Мой бывший сосед супермен Федя говорил, что при гонорее из пениса должно что-то капать. У меня ничего не капало. Это меня и успокаивало, и одновременно разочаровывало (ведь я настроился на драматический диалог с Катей). 

Я решил проявить твердость, выдержку и к Кате не заходить. «Во вторник лекция на пятом курсе, вот тогда и увижу ее» - думал я. Но стоило мне зайти в фойе института, как меня с невероятной силой потянуло на ФОП. Мне ничего не оставалось, как поддаться искушению.  Я решительно  зашел в кабинет.
  За столами сидели Лидия Петровна– старший методист,   Марина – крупная  лаборантка с большим круглым лицом, Катя и Света.  Я быстро придумал, чем мотивировать свое появление.
- Ну и как у вас? Все в порядке? – спросил я, намекая на вступительные экзамены племянницы Лидии Петровны. - Какой-нибудь путаницы не произошло?
Лидия Петровна заверила меня, что у них все в порядке, но в глазах ее было написано: «Знаю, зачем ты пришел. Но не буду тебя выдавать».
Катя меня потрясла. В легком полупрозрачном голубом платье, которое подчеркивало стройность и гибкость ее фигуры, она выглядела просто красавицей. Мне не верилось, что еще совсем недавно я обладал ею. По всей вероятности, в моей душе уже произошла кристаллизация, о которой писал мой собрат по духу и по перу Стендаль.
Я подсел к Кате и Свете и спросил, как они поживают. Оказалось, что Преображенская  выгнала Катю с экзамена из-за того, что она пыталась воспользоваться учебником при подготовке к ответу. Света же сдала экзамен на тройку. Лицо у нее было почему-то очень суровым. Она не смотрела в мою сторону. Мне показалось, что она за что-то на меня сердится. Вскоре она вышла из кабинета. Вслед за нею вышли  Лидия Петровна и Марина.  «Как нарочно, оставили нас наедине», - мелькнуло у меня в голове.
- Хорошо выглядишь, - сказал я Кате.
- Любишь, небось.
- Люблю, - честно сказал я.
- А что это такое, расскажи. Я никогда не любила.
- Не любила? – переспросил я с мягкой иронией, недоверчиво.
- Не любила! – решительно повторила она.
- Я тебе в другой раз расскажу. Здесь обстановка не располагает. В любую минуту могут прервать.
У меня появилось сильное желание добиться ее любви. Мне казалось, что, если я буду вести себя творчески,  нестандартно, то смогу достичь этой цели. Стандартное поведение, по моим тогдашним представлениям,  проявляется следующим образом: ты любишь женщину, но изображаешь равнодушие. Нестандартный вариант поведения предполагает искренность. Ты любишь женщину и честно говоришь ей: «Я люблю тебя всю: и душу, и тело». Но в то же самое время встречаешься с другими женщинами, при случае занимаешься с ними сексом. Зачем это делать? Во-первых, для того, чтобы вызвать ревность у любимой женщины. Во-вторых,  чтобы  избежать ее полной власти над тобой. 
- Почему не пришла? – спросил я дружеским тоном, так как устраивать сцены ревности было не в моих правилах.
- Я же страшно заболела. Наверно, алкогольное отравление. Все болит. Тошнота. Слабость. И у Светы тоже самое.
- Чем вы могли у меня отравиться?
- Мы думали… Только вином.
- Но я же тоже пил.
Я вдруг осознал, что все гости напиваются у меня в стельку.  «Я стал  настоящим мастером по пьянкам», - подумал я. Внезапно меня стал душить дурацкий  смех.
- Тебе смешно, - укоризненно проговорила она.
- Да нет. Это нервный смех.
Меня охватило чувство вины: «Неужели я напоил их некачественным вином?»  Я попытался оправдаться перед собой: «Но ведь я   не заставлял их пить. Они пили добровольно. Мне не уступали. Что мне, запрещать надо было, что ли?»
- И с каждым днем мне все хуже, - жаловалась Катя.
- А утром тогда ты сказала, что чувствуешь себя хорошо.
- Я выспалась. А потом пришла домой. Меня закружило. В воскресенье проспала весь день. Завтра надо сходить в поликлинику. Раньше не могла. Начали бы делать анализы, а у меня алкоголь в крови.
Нервный смех снова вырвался из моей груди.
- Ты не знаешь, почему Света так свирепо на меня посмотрела? Она на меня обижается?
- Да нет. Она изображает безразличие. – Тон Кати был насмешливым.
- Надо отдать ей должное. У нее хорошо получается, - сказал я. – Даже перестаралась, по-моему.
Мне хотелось обнять Катю, поцеловать, но в кабинет в любую минуту могли зайти люди и увидеть мои телячьи нежности.
- Когда ты ко мне придешь? – спросил я.
  - Сегодня ко мне приезжает подруга.
На «сегодняшний день» я не претендовал: Татьяна могла договориться с Верой, и они могли прийти ко мне в гости.
- Мы можем прийти вместе с подругой.
- Сегодня у меня проверка сочинений, - сказал я.
- До которого часа?
- Часов до девяти.
- Мы можем прийти в десятом часу.
- А что мы будем делать? Посидим часок – и все?
- А что тебе надо? – из нее прорвалось раздражение. – Ты можешь сразу с двоими? Да?
Я не ожидал такой реакции на мои слова.
- Не об этом речь. Мне хотелось бы побыть с тобой наедине.
- Но я же не могу сейчас.
- Ну не обязательно заниматься этим. Я бы просто кормил тебя диетической пищей. Ты бы лежала, а я за тобой ухаживал. Я бы за день поднял тебя на ноги.
- Тебе хочется за мной ухаживать? – ее голос потеплел.
- Очень.
Я вспомнил ее стоны, судороги, пробегавшие по ее телу и подумал, что больной человек такую бурную ночь не вынесет.
Мне хотелось ласкать ее тело, прикасаться губами к губам, соскам, бедрам.
- А завтра не можешь? – спросил я.
- Завтра нет.
«Наверно, завтра у нее уже запланирована встреча с другим мужчиной, - подумал я. – Сегодня я не могу я, а завтра – она».
Я мысленно рассмеялся, но этот смех был горьким, мучительным. Нерв души подергивало,  как подергивает нерв начинающего  болеть зуба. 
Я просидел у нее минут сорок. Пора было уходить. Я подошел к ней. Ее рука оказалась в моей руке. Я наклонился, и мои губы прикоснулись к тыльной стороне ладони, а затем я осторожно перевернул кисть и поцеловал саму ладонь. Мои нежности она восприняла как должное.
Я вышел из кабинета.
«Кто красивее, Катя или Вера? В одежде – Вера, а без одежды – не знаю. Веру я еще не видел в обнаженном виде, - размышлял я. – А кто умнее? Бесспорно, Катя». Меня поражал парадокс ее личности: она почти не читала  книг, но производила впечатление  интеллектуального человека.   
На следующий день я встретил ее  недалеко от здания института. Она поклонилась мне, я в ответ тоже сделал ей поклон.
- Можно приветствовать друг друга поклонами, - сказала она. - Только, по-моему, женщины не кланяются.
- Да, - согласился я. – Женщины отпускают книксен.
Я показал, как должна приседать женщина при виде поклонившегося ей знакомого мужчины. Мы оба засмеялись.
- Заходи, - предложила она.
- Куда?
Я надеялся, что она пригласит меня к себе в общежитие, но она сказала:
- На ФОП.
Я был разочарован:
- Как-нибудь зайду.
Я знал, что слово «как-нибудь» сильно уязвляет женщин, и сознательно употребил его.

Через несколько дней я сидел в кабинете русского языка и проверял курсовые. Зашли Катя и Света. Им нужна была лаборантка, но она куда-то ушла.
- А мы скучаем по вас, Николай Сергеевич, - сказала Катя. 
Ее глаза были печальными, и я подумал, что, может, и в правду скучает: она чувствует, что я к ней неравнодушен, ведь мои ласки были искренними.
- Если бы скучали, то пришли бы ко мне в гости, - сказал я тихо и печально.
- Мы обязательно придем. Правда, Света? Завтра.
В кабинет зашла Гордышева –  грозный инквизитор.  Она слышала последнюю фразу.
- Принесем вам курсовые, - добавила Катя, чтобы ввести Гордышеву в заблуждение.
В действительности, курсовые они сдали еще в прошлом году (я сам поставил Кате тройку). Лицо Гордышевой окаменело. Она, конечно, догадалась, о каком визите идет речь. Ей, женщине умной и проницательной,  очки не вотрешь.  Видимо, ей, как и другим членам кафедры, было известно о моих похождениях. Сочувствуя бедной Ксюше, она давно  смотрела на меня мрачно, в разговоры со мной не вступала. Но меня не пугал бойкот коллег. Я давно перешел нравственный Рубикон.   
Сама Гордышева не вызывала у меня неприязни, раздражения, злобы, и я не сомневался, что рано или поздно она простит меня, так как недобрые чувства обычно угасают, если человек, ставший их объектом,  не отвечает взаимностью. 
 
Люда
В четверг, когда я вышел из-за стола столовой, я увидел силуэт женщины, похожей на Люду Павлову. Она что-то взяла в буфете и направилась к выходу. «Пора заговорить, - решил я. – Думаю, она меня простит».
Я настиг женщину в коридоре. Это, действительно,  была Люда. Меня несколько покоробило, что она  ела  на ходу. Я поздоровался. Из нее по обыкновению вырвался вопль изумления, при этом сочник чуть было не вылетел у нее из руки. «По-прежнему экспансивна, - подумал я с неприятным чувством. – Если человек экспансивен, то это надолго».
Нам было по пути, и мы вместе пошли по коридору.
- А меня профоргом выбрали, - похвасталась она. – Я развернула кипучую деятельность.  У Птицына мать умерла. Мы собрали деньги. Я купила букет цветов. Цветы очень красивые. Их положили в гроб. Очень хорошо смотрелись.
Ее распирала гордость.
- Да, у тебя тонкий вкус, - сказал я серьезным тоном, маскируя иронию. – Ты всегда делаешь удачные подарки.
Я вспомнил, что она подарила мне на день рождения флакон одеколона за 200 рублей. После свертывания с нею отношений я  хотел вернуть его ей, но так и не вернул.
- Только ты на своем посту поменьше трать энергии. Не забывай совет Талейрана: «Поменьше рвения, господа». А то ведь замучишь людей. Ведь не всегда нужно лезть в чужие дела. Поборы надоедают.
- Я знаю, - засмеялась она.
- Ну и как съездила в Ленинград? - поинтересовался я.
- Хорошо.
- Встретила интеллектуалов? – в моем тоне уже отражалась ярко выраженная ирония.
Она почувствовала себя задетой.
- За кого ты меня принимаешь! Что ты со своими интеллектуалами! - раздраженно проговорила она и, смягчившись, добавила: - Конечно, в Питере хватает интеллектуалов.
Она перечислила достопримечательности, где ей довелось побывать.
Мы дошли до аудитории, где она должна была читать лекцию. До звонка оставалось минут десять, и я предложил погулять. Она согласилась.
- Где нам найти место, где бы мы остались одни? – размышлял я вслух.
- Зачем? – ее тон был резким.
- Мне хочется поцеловать тебя в ушко и шейку.
- Какой ты циник! -  раздраженно сказала она.
Ее раздражение было оправданно: я «бросил» ее более трех месяцев назад, теперь случайно встретил и собираюсь сразу целовать ее.
- И это говорит педагог! – возмущалась она. – Человек, воспитанный на русской  классической литературе!
Ее обвинение  в цинизме не вызвало у меня возражений, но упоминание о классической литературе возмутило меня до глубины души. Я бросился на защиту истины.   
- Причем здесь русская классическая литература, - возмутился я. – Да, я воспитан на русской классической литературе и потому  циник. Скажи, кто из героев русских романов не был циником? Онегин? Печорин? Базаров? А из писателей кто? Пушкин, который называл  Анну Керн вавилонской блудницей? Лермонтов, который издевался над бедным Мартыновым? Или Тургенев - завсегдатай  парижских публичных домов?  Может, Толстой, соблазнивший и бросивший с ребенком на руках крестьянку Гашу?  Нет, все они были циники.  А писатели – мои кумиры.
Моя гневная тирада произвела на Люду впечатление.
- Гедонист ты, - проговорила она. – А я в последнее время придерживаюсь аскетических взглядов.
Мы вышли на улицу. Было жарко.
- Приходи ко мне завтра. Пообщаемся, - предложил я.
- Нет, какой циник! – возмутилась она.
- Да причем здесь цинизм? Нельзя же стремление к роскоши человеческого общения называть цинизмом. Ты о Питере расскажешь поподробнее.
Она заколебалась.
- Не знаю. У нас гости. Братья приехали.
Братья  у нее были не родные. Это были сыновья ее мачехи.
- Ну и что же? Пусть отдыхают.
- Но ведь о них надо заботиться.
Я на мгновение представил, какой «заботой» она окружила их, и посочувствовал им.
- А мать дома?
- Дома.
- Так пусть она и заботится о них. Поменьше рвения. Всем будет лучше.
- Я знаю, как себя вести! - ее тон снова повысился.
Она возмущалась, отвергала мое предложение, но я чувствовал, что если проявлю настойчивость,  она сдастся и  придет. Правда, вечером ко мне должны были прийти Катя и Света, и  я не знал, на какое время назначить  встречу Люде.
- Ну ладно. Ухаживай за братьями, - поторопился сказать я. – Встретимся, как освободишься.
Она поспешила на лекцию, а я отправился на ФОП. Выяснилось, что в этот вечер  Катя и Света не могут ко мне прийти. 
В этот же день я снова увидел Люду. Она стояла в коридоре института – был перерыв. Я подошел к ней.
- Люда, а может, все-таки сможешь прийти сегодня, - сказал я. – Просто пообщаемся.
- Хорошо, приду, - сказала она. - Братьям скажу, что пошла в кино. Но только поговорим. Ничего больше.
- Конечно, - сказал я с подчеркнутой искренностью. – Простое дружеское общение. Мне хочется поговорить с тобой. Узнать, что нового у тебя произошло.
Мой адрес она забыла, и мы условились встретиться с нею у кинотеатра «Родина» в половине девятого (раньше я не мог: у меня были занятия у заочников).
Она пришла вовремя. Чем ни ближе мы подходили к моему жилищу, тем сильнее кипела кровь. Как только дверь моей квартиры закрылась (мы даже не успели разуться), Люда затряслась, как  в лихорадке. Я бросился к ней, и мы слились в страстном поцелуе.
- Нет, - говорила она. – Мы же договорились.
Но она не отталкивала меня. Она сунула свой язык в мой рот, прижалась ко мне всем телом и громко стонала. Через минуту-две в одних трусиках она лежала в моей постели. Я осыпал ее поцелуями. Она отвечала на них.
- Подожди, - сказал я.
Я побежал в ванну, помылся, вернулся в спальню.
- Не хочу, - сказала Люда, когда я попытался ввести ей член в рот. – Мы же договаривались.
Но было заметно, что она лукавит, поэтому я проявил настойчивость. Я взял  ее голову в свои руки, притянул ее к пенису. Ее глаза закрылись. Пенис уперся в ее влажные губы, раздвинул их и вошел в  рот.  Она стала  жадно сосать его. При каждом втягивании ее щеки глубоко впадали во внутрь.  Из ее гортани вырывались сладострастные стоны. Я  любовался ее искаженным сладострастием лицом, но затем захотелось двигаться дальше.
Под ее трусиками мои пальцы ощутили панцирь – верный признак менструации.
- Нельзя. У меня же месячные, - жалобно сказала она.
- А не обманываешь? – Моя рука приподняла нижнюю часть трусиков: действительно, под ними белел тампон с красными пятнами.
- Ну что это значит! – возмутилась она. – Не веришь.
Чтобы загладить вину, я осыпал поцелуями ее упругую грудь, ее напряженные соски. Я невольно любовался ею: ее тело, ее фигура была совершенными. Вряд ли на Земле была женщина с более красивым телом.
- Давай в попку, - предложил я.
Она молча перевернулась на живот и приспустила трусики.
Я прижался к ней всем телом, попытался войти в нее.   
- Не туда, не туда, выше, Коля, выше, - шептала она.
Наконец, с помощью ее наводки член нашел анальное отверстие и вошел в него.
В начале  сильное трение мешало наслаждаться,  но, когда смазка покрыла отверстие, я испытал наслаждение, не меньшее, чем при традиционном сексе. Я вошел в раж. Я мял, нежил ее груди, соски, бедра. Она вскрикивала, целовала мои пальцы.
Я решил  предложить ей энергичный, грубый  стиль секса, до которого падки многие женщины: руки упирались  в ее спину, тело взлетало высоко вверх, а затем с огромной силой опускалось на нее. На каждый удар Люда откликалась сладострастным тоном.
- Хорошо! Хорошо! – шептала она.
У меня сложилось впечатление, что все ее тело – сплошная эрогенная зона, а центр наслаждения – анальное отверстие. 
Наконец, я разрядился. Оргазм был глубоким.
Минут десять мы оба лежали на постели изможденные. Я обнял ее, нежно гладил грудь. Во мне теплилось чувство благодарности к ней.  Это была самая сексуальная женщина, которая попадалась мне в жизни. У меня с нею никогда не было и не могло быть проблем с эрекцией. Ее стоны, дрожь тела не могли возбудить  разве что мертвого.
- Выпить хочешь? – спросил я.
Я надеялся, что она откажется: вино мне нужно для вылазки на природу. Но она кивнула головой в знак согласия.
«Ничего, - подумал я. – Она заработала».
Обнаженные, мы сидели на постели рядом, пили вино. Она показывала мне картинки – виды Петербурга, фотографии экспонатов музеев, которые  принесла с собой в сумочке. Она делилась со мной своими впечатлениями о поездке.  Ее рассказ быстро мне наскучил. Я опьянел, и мне хотелось петь песни. Я предложил ей попеть. Она согласилась.
- Только я не знаю слов, - сказала она.
- Не знаешь, а петь будешь. Спорим на бутылку коньяка.
Заключили пари. Я принес из кабинета  папку с текстами песен и романсов, положил  листы перед нею.
- Это нечестно, - сказала она обиженно, по-детски наивно.
Я взял в руки баян. Мы пели довольно долго. Голос Люды был слишком высокий, тембр неприятный, но у нее был безупречный музыкальный слух, и петь с нею было скорее приятно, чем противно.
- Как ты думаешь? У соседей нас слышно? – поинтересовался я.
- Конечно, слышно.
«Что подумают обо мне добрый Иван Михайлович и милая Лидия  Федоровна, - думал я стыдливо. – Чуть ли не каждый день в моей квартире звучат новые женские голоса.
После пения мы снова очутились в постели. Но у меня угас интерес к  оральному и анальному сексу, а обычный вагинальный секс  она  по-прежнему упрямо отвергала, сохраняя «девственность».   
Часы показывали  двенадцать ночи.  Из окон веял мрак. «А ведь надо еще проводить ее до дома, а завтра надо будет встать в половине седьмого», - думал я.
- Мне пора, - сказала она.
- Оставайся у меня, - попросил я.
- Не могу. Меня же дома ждут.
- Ну и пусть ждут. Ты взрослая девушка.
- Я пойду одна.
Ничего не оставалось, как встать, одеться и идти вместе с нею.
Денег на такси у меня не было. Минут тридцать мы ждали троллейбус. Не выдержали, пошли пешком.  Только отошли от остановки, нас обогнал троллейбус. Прошли еще минуты три – обогнал второй троллейбус.  «Завтра не встану», - мрачно подумал я. Меня немного раздражала ее медленная походка. Я предлагал ей идти побыстрее, но она упрямо говорила:
- Не могу.
Ее каблучки четко, ритмично стучали по асфальту.
Когда мы подходили к ее дому, я спросил, как ей живется с гостями – «братьями», их  женами и детьми.
- Содом и Гоморра! – вскрикнула она в отчаянии.
Домой я вернулся в третьем часу ночи, поставил будильник.
Зачем я одновременно крутил романы с  несколькими женщинами? Во-первых, ни перед одной из них у меня не было моральных обязательств (все они пытались меня использовать). Во-вторых, я стремился избежать губительной монополии одной женщины. 
 
Подруги

Я вышел из читального зала и пошел  на свой факультет. Недалеко от родного кабинета увидел Катю и Свету. Они куда-то спешили. Я махнул им рукой. Они остановились.
- Придете сегодня? – спросил я.
- Нет, - ответила Катя, - я плохо себя чувствую.
Ее лицо было бледным, глаза похожи на стеклянные пуговицы. Меня охватила тревога за здоровье любимой женщины.
- Как ты лечишься? – спросил я.
- Таблетки пью. Много таблеток. Гастрофарм, альмагель.
- Ты лучше ешь диетическую пищу.
- Ела сегодня молочный суп.
- Одного супа мало. Надо есть паровые котлетки или отварное мясо, перекрученное через мясорубку, - советовал я. 
Появилась Гордышева.  Ее  походка - плавная и легкая и вместе с тем с тем твердая и жесткая – отражала  ее сложный характер.  При виде Гордышевой мои собеседницы стушевались.
- Мы на лекцию, - шепнула Катя. – На следующей неделе придем.
Они умчались. Меня постигло легкое разочарование. Я пожалел, что не назначил встречу Люде.
Через несколько дней я  пошел на ФОП.   В кабинете я застал Катю, Свету и Лидию Петровну в сверкающих очках. Катя чувствовала себя лучше,  у нее был здоровый цвет лица, веселые глаза. На ней была светлая кофточка без бюстгальтера. Через прозрачную материю просматривались  великолепные соски.
Мы заговорили о старении и бессмертии.  Катя спросила у меня:
- А сколько бы ты хотел прожить?
- Если не дряхлым немощным стариком, а таким, какой я сейчас, то вечно.
- Надоест.
-  Почему надоест? Не понимаю.
В разгар нашего философского разговора в кабинет зашел мужчина. Он был моложе меня года на три. У него было грубоватое, неинтеллигентное лицо. Я где-то его видел, но где именно не помнил. Он остановился в дверях. На лице его застыла напряженная улыбка. Он спросил, как мы поживаем. Ему ответили.
- Мне надо выйти, - сказала Катя.
Она и гость вышли из кабинета.
«Наверно, любовник», - подумал я. Душу обожгла ревность,  потемнело в глазах, но я крепился, продолжал светскую беседу. 
- Когда придете? – спросил я Свету. - Сегодня сможете?
- Нет, сегодня не можем. Лекции.
  - Давайте в пятницу, - предложил я.
- Я поговорю с Катей.
Минут через пятнадцать я вышел из кабинета и встретил в проходной комнате Катю. Я остановился, хотел передать ей содержание нашего разговора со Светой, но она остановила меня:
- Извини, у меня сейчас настроение… Тяжело.
На нее страшно было смотреть. Столько муки было на ее лице. А ведь еще несколько минут назад она выглядела веселой и жизнерадостной.
- Тебе Света обо всем расскажет, - сказал я.
Она молча  кивнула головой и скрылась в кабинете.
В коридоре, у окна, я увидел мужчину, с которым только что разговаривала Катя. У него было такое выражение лица, будто у него сильно болел зуб. Наши взгляды встретились, но мы ничего не сказали друг другу. 
Я вышел на улицу. Сердце кровоточило.  Я был подавлен. «Почему Катя так помрачнела? – размышлял я. – Ну, хорошо, предположим, он любовник.  Почему у нее  должно испортиться настроение после разговора с ним?  Видимо, он сообщил ей какую-то неприятную новость. Но какую? А вдруг он сказал ей, что они больны, например, СПИДОМ? Значит, и я заражен!» Я похолодел. Ревность сразу отошла на задний план. Меня охватил панический ужас: «Неужели это конец? За что, Господи? За что ты меня наказываешь? Я ведь неплохой человек. Я никому не делаю зла. По крайней мере, сознательно».
Весь день я не находил себе места, но я старался держать себя в руках. Студенты, слушая мой бодрый голос, вряд ли догадывались, какой камень висит у меня на душе.
Курс закончился, и студенты-пятикурсники сказали мне, что я интересно читаю лекции. В другое время, услышав такую похвалу, я бы был на  седьмом небе от счастья,  но на этот раз мысль о том, что я обречен, отравляла мне радость.
Мне страшно хотелось выяснить у Кати, почему она так расстроилась после разговора с гостем, но я не смог преодолеть психологический и нравственный барьер и к ней не пошел.
Через три дня, в пятницу, я отправился на поиски подруг. Только подошел к аудитории, где в соответствии с расписанием они должны были находиться, как увидел сразу их обеих. Мы поздоровались и прошли в рекреацию.
- Отловил вас! – воскликнул я бодро. – Повезло.
- Это нам повезло. Это мы вас отловили, - сказала Катя с улыбкой.
- Ну, сегодня я вас жду!
- Сегодня не можем, - сказала Света серьезным тоном. - Все изменилось. Гордышева!
В груди у меня заклокотал гнев, которому, впрочем, я не дал прорваться. Уже несколько раз наша встреча срывалась.  Я решил, что Катя водит меня за нос.
- Знаете, я люблю честную игру, - сказал я  резко. – Не можете или не хотите прийти, так прямо и скажите.
Катя смутилась, пошла на попятный.
- Давай сегодня сходим, - предложила она Свете. Уйдем с Кочергина. Он невыносим. Мы его не вынесем. Часам к четырем можно? – обратилась она ко мне.
- Можно! – ответил я, просветлев.
Подруги принесли бутылку водки, зелень, майонез.
- Зачем водка? – сокрушался я. – Вы же знаете, что у меня уже есть бутылка. Я же приглашал вас в гости.
Мне действительно было неприятно, что бедные женщины, матери-одиночки, тратились на угощение.
- Заберите бутылку назад, - настаивал я. – Отдадите кому-нибудь другому. Когда я вас приглашаю, значит,  угощение беру на себя.
Но они, русские женщины, наотрез отказались выполнить мое требование. 
Мы вместе приготовили закуску, «сервировали» стол. Затем пили, ели, разговаривали.
Меня томило предвкушение сексуальной близости с Катей, поэтому я сильно  огорчился, когда они сказали,  что обе  поедут ночевать к Свете, так как на следующий день им предстоит прополоть картошку на огороде ее матери.
Я поинтересовался, как у Кати обстоят дела с экзаменом по русскому литературному языку.
- В деканате  посоветовали подождать: когда  уйдет в отпуск Преображенская, тогда вместо нее экзамен можешь принять ты, - сказала она.
Я взял в руки баян.
- Катя, я тебе песню посвятил, - сказал я. – Это первая в моей жизни песня, посвященная женщине.
Они попросили меня спеть ее. Я не заставил себя долго уговаривать. Мой голос звучал проникновенно. Когда я влюблен, я пою хорошо, эмоционально.
Моя песня была примитивна. Текст не содержал  ни одного свежего образа, ни свежей мысли, да и слащавая мелодия была банальна. Но она  вырывалась из моей души как экспромт и подкупала своей искренностью.   Я пел:

Катенька моя милая!
Милая моя Катенька!
Чистая моя, нежная,
Как я тебя люблю!
Звездочка моя ясная,
Солнышко мое яркое,
Катенька моя милая,
Как я тебя люблю.
В комнате моей сумрачно,
Только  на душе моей солнечно.
Милая моя Катенька,
Как я тебя люблю.
Вот и вся песня. Когда я закончил ее петь, Света выглядела мрачной, а на лице Кати блуждала улыбка.
- Даже если б ты пел только: «Я тебя люблю» - и то было бы  приятно, - сказала она.
Я не постеснялся признаться Кате в любви при Свете. Это был продуманный шаг. По моим расчетам, чтобы не упасть в глазах подруги, Катя  вынуждена будет подогревать мою любовь, будет ко мне приходить, я посажу ее сексуальную иглу, и она уже не сможет жить без меня. 
- Расскажи о своей самой сильной любви, - попросила Катя.
Я рассказал историю отношений я с Таней-удмурткой, в которую я влюбился, когда лежал с дизентерией  в инфекционном отделении губинской больницы. Рассказывая, я старался быть искренним, не  рисоваться, не приукрашивать себя. 
- Она стала твоей первой женщиной? – спросила Катя, выслушав рассказ.
- Нет, не сподобился. Не хватило  опыта, - признался я.
- А когда у тебя появилась первая женщина?
- Довольно поздно. Мне был двадцать один год.
- А ты у нее был первым?
- Нет, скорее десятым.
- Она тебе понравилась в постели?
- Да.
- А что было дальше?
- Я женился на ней.
Женщины засмеялись.
- А почему ты развелся с нею?
- Я не мог перенести, что я был не первым, - сказал я.
Конечно, более точным был бы такой ответ:  «Я не мог перенести, что я не стал  ее последним мужчиной».  Но мне было стыдно признаться, что Тоня изменила мне. 
- А сейчас ты тоже обращаешь на это внимание. Для тебя это важно? – продолжала меня допрашивать Катя.
- Сейчас нет. Да и смешно было бы претендовать на право первой ночи в моем возрасте.
Катя заговорила о моей первой жене.
- Ты жалеешь о ней? – спросила она.
- Когда как. Это зависит от внешних обстоятельств и от внутреннего состояния. 
Когда Катя сказала, что Лидия Петровна считает меня застенчивым человеком, меня обдало жаром. До ее слов я был уверен, что уже избавился от застенчивости, а теперь мне стало ясно, что клеймо застенчивости будет стоять на мне до конца моих дней. 
Я включил проигрыватель. Зазвучала медленная музыка. Я пригласил Катю. Света осталась сидеть за столом в одиночестве. Я целовал Катю в шею, в ухо, в губы.
- Когда же ты ко мне придешь? – прошептал я в ухо. – Приходи завтра.
- Нет, не могу.
- После завтра.
- Ты же знаешь: сессия, мне некогда.
- А когда ты сможешь прийти?
-  Когда можно будет поставить зачет по истории литературного языка.
Она упорно стремилась поставить наши интимные отношения на коммерческую основу. Она отдавалась мне только в том случае, если я оказывал ей какую-нибудь услугу (пусть даже мелкую).  Мне же  хотелось, чтобы она ложилась со мной в постель  бескорыстно. 
Страшно было осознавать, что любимая женщина равнодушна к тебе. Обида и ревность меня не терзали только потому, что водка подавила все отрицательные эмоции.
Я проводил подруг до кинотеатра. Когда вернулся домой, на меня нахлынули воспоминания о первой семье. Я вспомнил Сашу, вспомнил Тоню, которая по максимуму удовлетворяла  мои и сексуальные, и эмоциональные потребности. Глаза затуманились, дыхание перехватило. «Не надо, Господи, не надо», - прошептал я.


Люда

Она пришла ко мне в воскресенье. Я скрыл от нее, что у меня есть бутылка вина, и предложил ей со мной выпить водки (в бутылке оставалось граммов 200).
- Нет, водку я не могу пить, - сказала она.
Я пожалел, что соврал ей. Не мог же теперь я сказать ей: «Ах, да, забыл, у меня есть вино».
- Ладно, выпью один, - сказал я.
Она все-таки присоединилась ко мне. Я налил ей рюмку и дал совет, как пить водку:
-  Наполни  легкие воздухом, не дыши и выпей одним залпом.
Но она проигнорировала мою рекомендацию. Она пила маленькими глотками, как пьют вино.
В то время я находился под впечатлением грозного заявления Руцкого и захотел поделиться с нею своими переживаниями.
- Слышала, - сказал я, когда моя голова затуманилась, - нас в войну втягивают.
Она проявила полную аполитичность.
- Это то, о чем ты хочешь поговорить со мной? – спросила она возмущенно.
- Да, это важно. На карту поставлена судьба страны. А ты о чем хочешь говорить?
- Какие у тебя отношения с женой? Когда она приезжает?
Разговор о жене был мне неприятен: не хотелось изворачиваться, врать, еще менее хотелось говорить правду. Но проигнорировать ее назойливые вопросы я не смог. 
-  В августе, - сказал я.
- Она будет здесь жить?
- Да.
- Вы будете вместе? – ее голос и лицо напряглись до предела. 
- Скорее всего, мы разведемся, - ответил я. – Но это мало что меняет. Я не хочу жениться в очередной раз.
- Ты будешь жить один?
- Да. Конечно, я могу вступить  в гражданский брак, но «законный» брак не для меня. Ты согласишься жить со мной без регистрации?
- Нет! - резко ответила она.
Я знал, что она не согласится, поэтому смело задал ей этот вопрос. В действительности, я не стал бы с нею жить даже без регистрации: у нее был   невыносимый характер. Экзальтированная, раздражительная, бесцеремонная, она за один месяц довела бы меня до нервного срыва, а может, и до безумия. 
- Никогда я не стану попадать в полную зависимость от тебя,  - заявила  она. – Я хочу иметь нормальную семью. Я хочу иметь ребенка.
Я молчал. Я не мог помочь ей осуществить  мечту.
После трапезы мы перешли из кухни в спальню. Мне хотелось посадить ее на сексуальную иглу. Мы легли на постель валетом: я снизу, она сверху. Она взяла в рот мой член. Я же прикоснулся губами к ее влагалищу. Она вскрикнула и подскочила вверх, как ошпаренная. Когда она успокоилась, я повторил свое действие. Ее тело снова взлетело вверх.
- Не могу, - сказала она жалобным тоном.
«Какая чувствительность, - подумал я. –  Она хочет иметь ребенка. Но как же в браке она будет заниматься «вагинальным» сексом? Может, вообще не сможет?»
Пришлось вернуться к апробированным  формам секса.
В семь часов вечера она ушла: у нее была назначена встреча с приятельницей Наташей, завучем школы.


Расплата за грехи

Во вторник я обнаружил, что мои руки покрылись волдырями, как от ожога. «Что это такое? - думал я, холодея от ужаса – От чего эти волдыри? Где я мог обжечься?» Вспомнил, что накануне жарил картошку. Кажется, брызги кипящего масла вылетали из сковороды. Они могли попасть на руки. Ведь я был в майке с короткими рукавами. Но почему я не почувствовал боли? Почему я не заметил ожога сразу же? Когда же я обнаружил волдыри и на другой руке, и на ноге, то эта версия была отброшена. Я снова напряг память. В понедельник пришел контейнер из Киева от сестры Ксюши, и я перетаскивал вещи – диван, столик, прихожую – с улицы в квартиру. Я мог натереть руки, могли появиться ранки. Но не волдыри же! Значит, перетаскивание вещей тоже не причем.  «Это сифилис! – решил я. – Боже мой! Это катастрофа!» Я пришел к мысли, что меня заразила Катя. «Кто она? Что я знаю о ней?  Зарплата у нее смехотворно маленькая, но имеет много дорогой одежды, собирается приобрести кооперативную квартиру. Где берет деньги? Не занимается ли она тайно древним ремеслом? Уж не проститутка ли она?» Я стал сопоставлять факты. Сомнений не оставалось: она проститутка. Я понял, что я погиб. Я сифилитик!  «И бедняжку Люду, наверно, заразил», - думал я печально.
Волдыри полопались. Руки страшно чесались. Меня мучила неопределенность. Я решил посетить кожно-венерический диспансер.
Врач, молодой человек лет двадцати семи, осмотрел руки.
- На солнце был? – спросил он. 
- Нет.
- Значит, аллергического происхождения. Выпишите ему…- обратился он к медсестре, сидевшей за столом напротив и назвал какое-то лекарство.
- Так, значит, ничего другого нет? - спросил я робко.
- Чего? Сифилиса?
- Ну да.
- Нет. А вы что, не уверены?
- Уверен. Но тут волдыри…  Всякое в голову лезет.
- Если не уверены, мы дадим вам направление на анализы.
- Нет, нет, уверен.
- Если б у вас что-нибудь было, разве б мы вас выпустили, - успокоил меня  врач.
После визита к дерматологу я воспрянул духом. «Напрасно я подозревал бедную Катю, - думал я. – Она чистая, порядочная женщина».
Я чувствовал себя виноватым перед нею, но после этого происшествия, к которому она, казалось,  не имела никакого отношения,  в моей душе что-то надломилось. Это не было полное разочарование, но  она  перестала вызывать у меня нежное, трепетное чувство. 
Я уже не искал ее. Она сама нашла меня. На лице такая же милая улыбка, но на этот раз во мне ничего не дрогнуло.
- Почему не приходишь? – спросил я, скрывая равнодушие.
- Да когда? Времени нет. – Она протянула мне зачетку.
Я поставил ей зачет.
- Теперь пойду к Драгунскому, - сказала она.
- Помощь нужна?
- Нет, сначала сама попробую. Пойду покручусь, пококетничаю.
-  Ты смотри у меня! – проговорил я с напускной ревностью.
Она кокетливо улыбнулась. Моя ладонь фамильярно прикоснулась к ее спине.  Она исчезла, и я забыл о ее существовании.

Люда

Я позвонил ей по телефону, назначил  встречу у себя в квартире. 
Когда в пятницу я подходил к магазину, находившемуся невдалеке от полуразрушенной церкви, я увидел впереди себя девушку в короткой джинсовой юбочке. Она была похожа на мою Люду: стройные ножки, безупречная фигура, волосы, падающие на плечи. «Неужели это она?» - удивился я.  С одной стороны, не верилось, что тридцатилетняя женщина, преподаватель вуза, кандидат философских наук,  рискнула бы купить и носить такую экстравагантную юбку. Но с другой стороны,  вряд ли в нашем городе могла быть еще одна женщина с такой великолепной фигурой. Я не стал заходить в магазин, как планировал, а  последовал за стройной девушкой. Расстояние между мною и девушкой сократилось, и я убедился, что это была Люда. Увидев меня, она издала громкий вопль – то ли радости, то ли испуга.
Я сделал ей комплимент.
- Тебе нравится юбка? – сказала она. – Я рада.
- Я просто в восторге от нее, - воскликнул я.
Она не уловила моей иронии, впрочем, глубоко запрятанной.
- С такой девчонкой приятно пройтись по улице, - искренне сказал я.
Дома мы вместе  занимались стряпней: нажарили яичницу, порезали сыр «к чаю», приготовили  салат из лука, петрушки и укропа. Я поставил на стол бутылку худжента (красного вина).
Люда пила много – почти не отставала от меня. Ее успехи в опрощении были впечатляющими: если раньше за вечер она и рюмки не выпивала, то теперь выпила рюмки три-четыре – причем с явным  удовольствием.
По обыкновению в мой адрес летели критические стрелы. Прежде всего, ее гнев вызывал беспорядок в моей квартире. Ей не нравилась немытая посуда, скопившаяся в раковине, грязный пол. Я отвечал ей, что я поглощен духовной жизнью, и мне не хочется тратить время на рутину.
- Самосовершенствование, познание истины, познание души человеческой и, прежде всего, женской – вот моя стихия, - говорил я, напустив на себя серьезный вид.
- Не занимайся демагогией, - отвечала она.
После трапезы мы занялись любовью. В пьяном виде секс идет лучше: партнерша не раздражает. Мы жадно ласкали друг друга. Наши тела слились. Но Люда по-прежнему не впускала мой член в вагину.
- Почему? Не понимаю тебя, - говорил я с нотками отчаяния.
- Ты же знаешь мои правила, - резко отвечала она. – И не надо больше об этом…
- Но ведь то, чем мы занимаемся сейчас тоже секс -  оральный и анальный. Причем это более продвинутый вариант. Обычно девушки разрешают мужчине заниматься с ними этими видами, когда освоена традиционная форма. Тебе уже нечего терять.
Она иронически улыбнулась:
- Не занимайся демагогией. Моя сестра говорила, что до брака позволяла будущему мужу в попку. Это петинг.
- Да нет, это не петинг. Это  секс.  Петинг – другое. При петинге кончают между грудями,  в сосок,  в шею или в руку.
Но она была неумолима. Мои доводы рассыпались при столкновении с ее железобетонными принципами, или, лучше сказать, предрассудками. Пришлось подчиниться ее воле и  разрядиться привычным способом.
Мы отдыхали. Мое лицо прикасалось к груди Люды, красивой, горячей, и в памяти всплыла другая грудь – большая, тоже горячая, сначала упругая, потом после родов мягкая, но все равно великолепная – грудь Тони. Я вспомнил, как  Тоня, прижимая мою голову к своей  обнаженной груди,  говорила: «Ну кто тебя еще пожалеет так, как я?» «Пожалеют, - думал я тогда самодовольно». Но я ошибался. После развода прошло девять лет, но никто меня так и не пожалел, не приласкал, как она, и, наверно, теперь уже никогда не пожалеет. «Никогда, никогда не повторится того, никогда.  Я не знал тогда… не знал… не ценил…», - думал я.  Ностальгические слезы застлали мне глаза. Я вспомнил сына, но не теперешнего юношу, который был на голову выше меня, а маленького общительного малыша, которого я любил больше жизни. Если бы я был один, я бы, наверно, разрыдался, но рядом лежала Люда.
- Что с тобой? – спросила она. – У тебя слезы на глазах.
- Это алкоголь на меня так действует. Я растроган. Мне было хорошо с тобой.
Ей захотелось еще в попку.
- Второй раз в попку трудно, - сказал я. – Вот если б туда. – Мой палец прикоснулся к влагалищу. – Но в попку сейчас  не пройдет. Слишком туго. Но попробовать можно. Давай сделаем так. Ты возьми в рот, поцелуй как следует, а когда он станет упругим, быстро переворачивайся на живот.
Она последовала моему совету, и скоро мой член без труда вошел в анальное отверстие. Сентиментальность, навеянная воспоминаниями, улетучилась. Мое тело снова напоминало молот, бьющий по наковальне. Люда громко стонала от наслаждения. «Подумать только, как ей нравится анальный секс, - думал я. – Видимо, именно в попке у нее основная эрогенная зона».
- Какой ты хороший, - сказала она, когда я лег рядом с нею. – Ты даже не знаешь, какой ты замечательный.
Мою грудь расперла гордость. Я почувствовал себя суперменом. Но я не мог долго почивать на эротических лаврах. Пора было приниматься за старинное дело свое  – изучение человеческой природы.
- А у тебя такого с Мишей не было? – спросил я.
- Нет, у нас с ним вообще такого не было.
- Но ведь ты любила его?
- Да.
- Но почему же он на тебе не женился?
- Я не хочу об этом говорить, - в голосе послышались раздраженные нотки.
- Но почему? Если ты хочешь узнать что-либо обо мне, спрашивай. Я обо всем готов рассказать.
- Не хочу. Есть такие вещи, которые я ни с кем не хочу обсуждать.  Там были замешаны родственники.
- Ты ездила к нему домой?
- Нет, но мы виделись. В Москве.
- Ты им не понравилась?
Конечно, ее экспансивность, педантичность, бестактность  не могла не оттолкнуть родственников ее жениха, а ее  великолепную фигуру (настоящий шедевр природы) они вряд ли могли оценить.
Я продолжал задавать ей вопросы, но она наотрез отказалась вести разговор о своих отношениях с Мишей.
- И зачем тебе это надо? – проговорила она раздраженно. – Психологию изучаешь?
«Ей нельзя отказать в проницательности», - отметил я.
Она предложила  познакомить меня со своей подругой. Я понимал, что она хотела показать меня Наташе, чтобы та могла меня оценить, но все равно принял ее предложение. 
В воскресенье утром мы встретились с Людой возле рынка, долго ходили между торговых рядов, подыскивая мне одежду, а вечером пришли на центральную площадь к вечному огню, где была назначена встреча с Наташей.
Она оказалась рослой девицей тридцати двух лет, работавшей завучем в школе. Мы  втроем отправились на пляж.  Целый час мы катались на лодке, что обошлось мне в двадцать пять рублей, а затем пили вино, кофе с бутербродами, что обошлось мне в сто одиннадцать рублей. Мои спутницы, увидев, что я заплатил солидную сумму за угощение, смутились, стали суетливо копаться в своих сумочках, ища кошельки.
- Мы подумали… Дорого…- бормотали они.
- Я же сказал, что угощаю вас, - проговорил я твердо. – Не забывайте: если вы находитесь в обществе мужчины, забудьте о деньгах.
Женщины окончательно смутились. Им было стыдно оттого,  что они не привыкли  бывать в обществе настоящих мужчин, готовых оплачивать их развлечения.
Пришли ко мне домой. За бутылкой вина мы говорили о надвигающейся контрактной системе.   
- Контрактная система – это настоящее рабство, - говорил я. – Это ничем не ограниченная власть чиновников. Она лишит нас всяких прав. Если административную систему  можно назвать авторитарной, то контрактная система –  тоталитарная. Такой подлости я не ожидал от демократов.
Когда Люда узнала, что контракт ей придется заключать с Птицыным, на лице у нее появилась растерянность. Ее отношения с заведующим были по-прежнему напряженными. Не помогло даже то, что она купила  красивые цветы на похороны его матери и участвовала в похоронной процессии.
Как завуч Наташа  должна  сама заключать контракты с рядовыми учителями, но и ее пугала новая система: ведь с нею контракт будет заключать директор школы, с которым у нее были плохие отношения. 
Люда в очередной раз разнесла меня в пух и прах за беспорядок в квартире. Она говорила таким тоном,  будто вопрос о нашей женитьбе уже решен, и осталось лишь одно препятствие – моя леность.

Катя и компания

Я зашел на ФОП в надежде встретить Катю. Мне повезло: с новым, более светлым оттенком волос она сидела на стуле. Но поговорить с нею по душам было невозможно: в кабинете, кроме нее находились Лидия Петровна и Марина – суровая крупная краснощекая девушка лет двадцати пяти. Я сел на свободный стул, стоявший рядом с Катей.
Женщины перемывали косточки знакомым мужчинам. Первую критическую скрипку играла острая на язык Лидия Петровна. Я уже знал от Кати, что меня она считала человеком застенчивым. Я представил, что они говорят обо мне в мое отсутствие, и мне стало не по себе.
- У каждого есть свои недостатки, - сказал я, вступаясь за критикуемых мужчин, а в сущности, за себя. – Каждого можно разнести в пух и прах.
- Почему всех? – возразила Лидия Петровна. – О вас же мы не говорим.
- При мне. А кто знает, что вы говорите, когда меня нет.
- Ничего плохого мы не говорим. Правда, девочки? – обратилась она к своим коллегам.
«Девочки»  поспешили подтвердить, что Лидия Петровна говорит правду, только правду и ничего, кроме правды.
Катя хитро посмотрела на меня:
-  А какие недостатки есть у вас? – В присутствии начальства  в общении со мной она переходила на «Вы».
- Безусловно, есть и у меня… -  я замялся (мне трудно было сказать о своей застенчивости). – Вам со стороны видней.
Лидия Петровна, видимо, догадалась, что я знаю от Кати, какое представление сложилось у нее обо мне,  и пошла ва-банк:
- Вы застенчивы, Николай Сергеевич.
Она смотрела на меня в упор.
- Может, вы правы. Но застенчивость моя проявляется только в некоторых ситуациях.
Мне хотелось сказать собеседницам, что если бы я был  тотально застенчив, то вряд ли бы смог читать лекции или в жестокой борьбе вырвать квартиру из цепких когтей ректората. Но мне хватило ума и такта  воздержаться от  хвастливого монолога.
- Я должен признать, что когда захожу к вам, то, действительно, испытываю некоторое смущение.
- Малознакомые люди, - поддержала меня Лидия Петровна.
- А почему? – продолжил я, решив говорить искренно (на мой взгляд, искренность нередко бывает выигрышна). – Потому и только потому, что я хочу произвести на вас хорошее впечатление. Я хочу нравиться вам.
В глазах Марины появилось удивление. Она, конечно, знала, что я добиваюсь благосклонности Кати, но никак не ожидала услышать от меня такого признания.
- А когда хочешь нравиться, - продолжал я свою «исповедь», - то, естественно,  волнуешься. В результате у людей возникает впечатление, что ты застенчив.
Разговор перешел на другую тему. Говорили в основном Лидия Петровна  и Марина.
В руках Кати появилась коробка спичек.
- Давайте я вам погадаю, - предложила мне Катя.
Я не люблю, когда мне «предсказывают» судьбу, я и сам первоклассный «гадальщик», и могу вешать лапшу на уши, но Кате я не мог отказать. Нужно же было поддерживать общение.
Она воткнула две спички – с двух сторон коробки. Одна спичка символизировала меня, другая ее. Она почти одновременно подожгла обе спички. Когда они сгорели, Катя сказала убежденно:
- Никак не получается.
Я не знал, почему не получается.
- А что должно произойти со спичками, чтобы «получилось»? – поинтересовался я.
- Они должны наклониться друг к другу.
Я предложил еще раз попробовать.   
Спички загорелись. Та спичка, которую выбрал я, вся задрожала, затряслась, а Катина спичка осталась неподвижной.
- Ну никак не получается, - повторила Катя с фатальной обреченностью. -  Ну никак. Твоя хоть заколебалась, а моя даже не дрогнула.
Я понял смысл ее слов: «Я не могу тебя полюбить, хотела бы, да ничего не получается».
- Да, над нами тяготеет рок, судьба, карма, - пошутил я.
Результаты «гадания» меня вполне устроили. В глубине души я был доволен, что она не может меня полюбить. Если бы она меня полюбила, то я бы женился на ней. Но вряд ли наш брак был бы счастливым.  Я не сомневался, что рано или поздно она начала бы мне изменять. 
  Я попрощался и направился к выходу. Катя немного проводила меня. Когда мы вышли в коридор и остались наедине, я спросил:
- Когда ты собираешься сдавать историю литературного языка?
- Пока нельзя. Преображенская еще появляется. Попозже. Когда она в отпуск уйдет.
- Ко мне придешь?
- Приду, когда буду сдавать.
- А сейчас?
- Не могу. Очень много дел.
«Вроде бы произвел на нее впечатление в постели. Но, видимо, не достаточно довести женщину до оргазма, чтобы она хотела с тобой встречаться. Она для меня потеряна навсегда,  - думал я печально. - Остается выбросить ее из головы».
Недели через две после этой встречи я снова пришел в институт по делам.
- Тебя Екатерина Ивановна искала, - сказала Марина, наша лаборантка, подружка Кати. – Ей что-то сдать нужно. Когда вы будете в институте?
Я числился в диалектологической экспедиции, дел в институте у меня не было, поэтому я затруднился ответить на вопрос Марины.
- Она может сама к вам прийти. Она ведь была уже у вас и знает, где вы живете?
- Нет, не знает, - соврал я.
Я не исключал, что Катя рассказала подруге о визите ко мне, но Марина могла  просто взять меня на пушку. Я открыто врал, но это была ложь во спасение, вполне простительная ложь благородного человека, который оберегает честь женщины.
- Нет, встретимся в институте, - сказал я. – Когда она появится?
-  Сейчас она уехала в деревню. Появится в следующий четверг или пятницу.
Неделя проскочила быстро. Жизнь мне скрашивали встречи с Людой и с Маргаритой. В пятницу я пришел в институт. На дверях нашего кабинета висел замок. Я уже хотел пойти на ФОП, но появились студентки,  которым я назначил встречу.  Пришлось консультировать их. 
Я увидел, как по коридору ко мне приближается Катя, и  поторопился отпустить девушек.
- На ловца и зверь бежит, - пошутила она. – Я вас ищу.
-  А я вас. Придешь ко мне сегодня? – шепотом спросил я.
- Приду. Только на минуточку.
Ее слова означали, что сексом со мной она не собирается заниматься.
Я разозлился:
- Опять на минуточку! Такое общение меня не устраивает. Давай лучше здесь поставлю. Хвостовку взяла?
- Нет. Сейчас схожу в деканат. Если Валентина Викторовна пришла...
По коридору широкой походкой шел Ройтман. Он пригласил нас в кабинет Кожина пить кофе. 
  Мы с Катей обещали прийти чуть-чуть попозже. 
Катя пошла в деканат, а я остался  возле кабинета. Студенты не появлялись, и минут через пять я пошел к Кожину.
Его кабинет напоминал картинную галерею, а точнее выставочный зал. На стенах были развешаны репродукции картин великих мастеров.
На этот раз я увидел новую работу - лик Христа в золотых лучах.
Андрей Валерьевич сидел за массивным столом. Семейные передряги не мешали ему полнеть. Рубашка, надетая на его тучное тело, была ему маловата: она была до предела натянута на пуговках. 
Его глаза лучились весельем. «Видимо, помирился с женой, - подумал я, - смирился с ее неверностью. А что ему оставалось делать!»
Я пожал его мягкую, пухлую, похожую на подушечку руку. Его слабое  рукопожатие стало притчей во языцех.  Как-то Гордышева учила меня: «Рукопожатие должно быть достаточно крепким, энергичным – не такое, как у Кожина». Но  Андрей Валерьевич был  верен своей привычке. Одно из двух: либо он  играл роль аристократа, либо подражал какому-нибудь кумиру, например профессору Пуришеву, своему научному руководителю. 
На столе стояли две банки: одна со сгущенным молоком, другая – с растворимым кофе. Ройтман поставил чайник с кипятком.
Катя пришла без хвостовки.
- Валентина Николаевна на экзамене. Придет только в два, - проговорила она.
Она села за стол рядом со мной, смущенно улыбнулась. Я искоса посмотрел на нее: она была так прелестна, что мое сердце сжалось. «Черт возьми, - подумал я с досадой. – Я все-таки в нее влюблен».
Кожин забавлял нас чтением фривольных частушек, опубликованных в сборнике.   
- Налейте Екатерине Ивановне кофе. Поухаживайте, - обратился он ко мне фамильярным тоном.
Я приготовил кофе Кате, а затем и себе налил вторую чашку, хотя знал, что Кожин и особенно Ройтман - порядочные скряги. 
- Екатерина Ивановна вас ищет целый день, - сказал Кожин строго. – Примите у нее экзамен.
- Приму. Но хорошо ли к нему подготовилась Екатерина Ивановна? – проговорил я  с напускной серьезностью и вместе с тем  с искренним раздражением. – Вы же знаете славные традиции нашей кафедры - требовательность превыше всего. У нас просто так оценки не ставят. Оценку нужно заработать потом.
- Вы хорошо подготовились? – обратился я к Кате.
- Хорошо, - ответила она.
- Проверим. Вам предстоит серьезное испытание.
Во мне проснулся зверь. Мне хотелось помучить, смутить ее,  задав ей несколько вопросов по предмету.
Не зная, что мы с Катей общаемся в неофициальной обстановке, Кожин не уловил моей иронии, и на его лице появилось выражение свирепости.
- Традиции, - сказал он презрительно. – Традиции! Ваша Суворова проявляет принципиальность, когда ей ничего не нужно, а когда ей что-то нужно, она забывает о ней.
Я вошел в роль правдолюбца:
- Чтобы делать такое обвинение, нужны факты. Есть ли они у вас?
Я надеялся, что Кожин прольет свет на негативные стороны личности моей начальницы, сообщив компрометирующие  ее факты, но он молчал. 
- Таким образом,  фактами вы не располагаете. Вам не удалось запятнать репутацию моего любимого руководителя, - заключил я. – Ирина Моисеевна, как и  жена Цезаря, выше подозрений.
Я сделал вид, что отказываюсь принять экзамены вместо Преображенской.
- В зимнюю сессию я вместо Друбича принял экзамен у Мишиной, а мне объявили  выговор, - напомнил я.   
- А признайся, что ты ее трахнул! – грубо сказал Ройтман.
От смущения  у меня пропало чувство юмора. Я всерьез начал  оправдываться:
- Нет, я из милосердия поставил. У нее же мать умирала.
- Четверку из милосердия? Ты что, в своем уме? – напирал Ройтман.
- Не мог я поставить тройку студентке, у которой мать умирает.
- Не ври! Милосердие тут не причем, - твердил Ройтман. – Ты просто трахнул ее.
Кожин поддакивал Ройтману, сочувственно хихикал, Катя же, напротив вступилась за меня:
- Это личное дело Николая Сергеевича.
Ройтман вроде бы обвинял меня  в шутку, но я почувствовал себя облитым грязью.
Кожин рассказал историю, как мне показалось, явно сочиненную.
У него в гостях, в кабинете,  была Лидия Петровна. Когда все напились в стельку, она, якобы, встала к окну, наклонилась, уперлась руками в подоконник, сказала:
-  Давайте сзади. Быстрее, ребята, быстрее.
Ройтман включился в творческий процесс:
- Мы, конечно, подошли…
- Но были не настолько пьяные, - продолжил Кожин.
Меня фантазии  приятелей коробили, а Катя покатывалась со смеху.
- Они, конечно, преувеличивают, - сказала она сквозь смех. – Не верьте им.
«Что, значит, преувеличивают? -  удивился я. – Вся история – явная фальсификация. О каком преувеличении может идти речь?»
- Вы подрываете авторитет уважаемой женщины, рассказывая подобные небылицы! - сказал я с напускным возмущением.
- Ничего с ее авторитетом не случится, - проговорил  Кожин, поморщившись.
Я пришел к выводу, что раз Катю забавляют такие грубые истории, то тип культуры у нее довольно низкий, но разочарования не приходило. Напротив,  хотелось обнять ее,  прикоснуться губами к ее милому лицу.  В голову мне пришла ужаснувшая меня мысль, что Кожин  печется о ней небескорыстно. 
- Ну у вас и компания, - сказал я шутливым тоном. – Вы попираете нормы морали. С одной стороны, вы утверждаете, что я не мог бескорыстно принять экзамен у Мишиной, с другой стороны, сами за  Катю просите.  Значит, у вас с нею близкие отношения?
Пальцы Кожина нервно задергались. Он схватил ручку и стал что-то лихорадочно писать, уткнувшись глазами в лист.
Ройтман произнес какую-то фразу.
- И ты в этой компании? – бросил я ему.
Тот тоже смутился.
«Неужели они оба ее любовники? -  похолодел я. – Неужели я попал в точку?»
Душу разъедала ревность, но я продолжал говорить шутливым тоном, делая вид, что фантазирую:
- Я настоящий детектив. За три минуты я раскрыл вашу связь.
  Катя не выдержала, стала отрицать:
- Мы целуемся с Андреем Валерьевичем в открытую. В щечку.
- Эти поцелуи – лишь видимая часть айсберга. А все остальное скрыто, - упорствовал я.
Я отомстил Ройтману и Кожину за их грубое подтрунивание надо мной, заплатив им тою же монетой, но не испытывал удовлетворения;  напротив, на  душе было  гадко, и я жалел, что высказал вслух бестактные предположения.
В кабинет зашел мужчина лет тридцати трех, среднего роста, приятной наружности. 
- Что же не приходите подстригаться? – спросила у гостя Катя.
- Да уж пора, - сказал он.
«Наверно, тоже любовник» - решил я, и на душе у меня заскреблись кошки.
- Недавно сына в парикмахерскую водил. А она обкорнала его – не узнать, - рассказывал мужчина.
«Нет,  не любовник, – подумал я с облегчением. – Любовник не стал бы упоминать о сыне».
- Вам салон надо открывать, Екатерина Ивановна, - сказал Кожин.
- Ты хоть за деньги стрижешь? - поинтересовался я.
- Да ну что вы! – ответила она. – Я ж добрая душа. Приходят – стригу. Я люблю.
Я отметил, что она практик: она прекрасно шьет, стрижет. Вот почему она всегда одета по моде и со вкусом.
- Скажи как специалист. Я хорошо подстрижен? – спросил я.
У меня был свой мастер – Тамара Александровна, сына которой я готовил в институт. Я был уверен, что Катя скажет «отлично». Но она сказала:
- Плохо. Разве это прическа!
В два часа я вышел из кабинета. Катя последовала за мной:
- А как же экзамен? – спросила она.
- Давай спустимся вниз, - предложил я. – Если методист пришла, поставлю сейчас. Если нет, то  придешь ко мне.
Деканат был закрыт.
- Когда прийти? – спросила Катя.
- Можешь в пять. Можешь в шесть.
- Мне в детский сад идти…
- Так когда?
- В пять.
«Наверно, у нее встреча с любовником… часов в семь. Вот она и решила пораньше провернуть дельце, - подумал я, терзаемый ревностью.
В пять часов она не пришла. В шесть часов я перестал ждать, решив, что она предпочла пойти к любовнику. Я облачился в ветхое черное кимоно и начал разминку. Я выполнял одно упражнение за другим, но моя голова то и дело поворачивалось в сторону окна. Минут через двадцать я увидел, как по дороге в сторону моего дома идет женщина. Своей  легкой походкой она напомнила мне Катю. Женщина приближалась. Да, это была Катя. Я вспомнил, как накануне Люда устроила мне разнос за мое кимоно и, чтобы не подвергнуться осуждению и со стороны Кати, я мгновенно сбросил его и надел черную майку и джинсы. 
Катя отказалась надеть тапочки.
- Пусть ноги отдохнут, - сказала она.
Мы прошли на кухню.
- А я уже перестал ждать, - признался я.
- Извини. Раньше не могла. Замоталась.
- А я съел все мучное. Не дождался тебя.
Я объяснил ей, почему я покупаю мало мучного: сколько бы я не взял, я не удерживаюсь, все съедаю, а мне не хочется набирать лишний вес. 
- У тебя есть что-нибудь с собой? - спросил я.
- Нет.
- Я могу попросить у соседа. Хлеб-то у меня есть. И колбаса.
- Отлично. Больше нам ничего не надо.
Я достал из холодильника бутылку водки и поставил на стол.
  Пока жарилась картошка, я любовался Катей. Ее глаза, излучающий свет, высокие дуги бровей делали ее похожей на богородицу. Когда-то она хвасталась, что какой-то местный художник писал с нее мадонну.
- Останешься на ночь? – спросил я.
- Нет, не могу. У меня нет времени. Сколько сейчас? Восемь? Я побуду у тебя часов до десяти. Мне надо к Лене, - проговорила она безапелляционным тоном, и было ясно, что уговоры не помогут.
Я сохранил полное спокойствие, так как еще до ее прихода внутреннее чутье подсказывало мне, что в этот вечер она не ляжет со мной в постель.
- К какой Лене?
- Ты ее знаешь. Моя подруга. Ты говорил: красивая.
Я понял, о какой подруге Кати идет речь. Называя симпатичную Лену красивой, я надеялся, что та проникнется ко мне  симпатией и будет благотворно влиять на Катю, отзываясь обо мне как о хорошем человеке.
«Почему она не хочет заняться со мной любовью?» – с горечью думал я о Кате. Я нашел три возможные причины: я не в ее вкусе; у нее менструация; у нее опасный период, когда можно легко забеременеть. Я не сомневался, что основная причина – первая.
Уж если в этот вечер мне не светила интимная близость с Катей, я решил хотя бы  «раскрутить» ее, выудить из нее информацию о мужчинах, с которыми она имела дело, и, прежде всего, об отце Сережи.
Я выложил на стол  овощи. Она порезала капусту и петрушку. Когда очередь дошла до морковки, я затаил дыхание: «Как себя поведет? Потребует ли терку? Устроит ли скандал, как Люда?»
- Терка есть? – спросила Катя.
- Где-то есть. В куче. Трудно откопать. Уйдет много времени.
Она понимающе кивнула головой: действительно, не стоит тратить драгоценное время.
Приятно было иметь дело с умным человеком.
Салат, заправленный подсолнечным маслом (майонеза у меня не оказалось), получился вкусным.
- Я так тебя люблю, что перестал или почти перестал обращать внимание на то, есть ли у тебя другие мужчины. Я заранее прощаю тебя.
На ее лице мелькнула лукавая улыбка.
- Почему ты решил, что у меня есть мужчины?
- За год ты провела со мной только две ночи.  Не могу же я поверить, что мужчина нужен тебе только два раза в год.
Лукавая улыбка, не сходившая с ее лица, служила верным подтверждением моих слов.
- У тебя с Кожиным и Ройтманом было что-нибудь? – спросил я.
- Нет, никогда!
- Не может быть. Я их знаю. Они не могут бескорыстно оказывать тебе услуги.
- Они никогда даже попытки не делали.  Они слишком много обо мне знают. Они знают обо мне все. В каком положении я оказалась... Они не могут…
- Что же они такого о тебе знают, чего не знаю я.
- Все.
- Я тебя люблю. При желании ты могла бы стать моей женой. Но ты не хочешь…- сказал я с сожалением.
- Но ведь ты женат.
- Наш брак непрочен. Осенью мы чуть было не развелись. Но тут встал вопрос о квартире. Отложили.
- Решили жить вместе?
- Да. Но рано или поздно мы   расстанемся. Я хотел бы жить с тобой. Но мне нужна любовь.
- А что, если я тебя обману?
- Зачем? Какой смысл обманывать? Ты не способна на большую ложь, на зло. Один раз ты обманула бывшего мужа, но ты не смогла обманывать его всю жизнь. Ты же  призналась ему, что ребенок не его.
- Призналась, - задумчиво произнесла она. 
- А ведь могла бы обманывать до конца дней. Он был бы сам обманываться рад.
Я наполнил рюмки водкой. Мы выпили.
- Смотри, - предупредила меня Катя. – Я буду неверной женой.
Во мне шевельнулось неприятное чувство: «У меня уже была неверная жена, с меня хватит!»
- Ты говорила, что отец Сережи на семь лет моложе тебя. Следовательно, ему было девятнадцать лет, когда вы сблизились. Меня удивляет, как он решился. Или ты сама проявила инициативу? – размышлял я вслух.
- Нет, - возразила Катя. – Инициативу проявил он…
- Просто не верится. И как ты могла? Влюбилась, что ли?
Не знаю почему: то ли я располагал к откровенности, то ли ей самой захотелось исповедоваться, но душа ее открылась, и она поведала мне историю своей жизни.  Я не мешал ей. Лишь изредка, когда она отклонялась от главной линии повествования, я осторожными вопросами возвращал ее к основной теме рассказа.
Она с красным дипломом закончила культпросвет училище,  и ее направили работать в село Алексанровского  района. Работа в селе забрала у нее шесть лет ее жизни. Но она  ничуть не жалела о потраченном времени. Более того, она считала, что это было лучшее время в ее жизни. Ее увлекла работа в школе. Она преподавала не только народные, но и балетные танцы. Один раз она  поставила с учениками настоящий балет. Несмотря на то, что  танцоры не вставали на пуанты, а танцевали на носках, балет имел громадный успех. С этим балетом Катя побеждала на всех конкурсах, проводившихся в районе. Селяне  любили и уважали ее. Они страшно обрадовались, когда она провалилась на экзаменах при поступлении в институт культуры в Орле, так как им хотелось, чтобы она продолжала работать с их детьми. Но сама она жалела, что не смогла поступить. Ей не повезло на вступительных экзаменах. Чтобы поступить, ей было достаточно сдать первый экзамен на «5». Но перед поступлением она растянула связки и не смогла танцевать на экзамене.
В этом селе у нее появился первый мужчина. Ей тогда было уже двадцать три года. О романе с этим мужчиной  она вспоминала с благоговением: «Все было так  хорошо!» В селе он был в командировке. Он был честен с нею, не скрывал, что женат, что у него есть двое детей. Все село переживало за нее. Селяне боялись, что он обманет ее, бросит с ребенком. К счастью, от него она не забеременела.
В этом же селе она сблизилась с одной с женщиной. Эта женщина была намного старше Кати, но они нашли общий язык. У женщины был сын Максим. Катя начала учить его, когда тот был еще в седьмом классе. Она сразу выделила его среди других мальчиков.  Максим и еще один мальчик влюбились в нее. Чем старше они становились, тем более отчетливые формы приобретало их чувство.  Ночью они приносили ей на крыльцо букеты цветов. Они сопровождали ее, когда она куда-нибудь шла.
Но после девятого класса Максим уехал в Везельск. Дело в том, что у ее старшей подруги в городе была квартира. В селе они жили временно, работали. Кто-то донес, что квартира пустует, и, чтобы квартиру не конфисковали, кому-то из членов семьи надо было в ней поселиться. Целый год Максим жил в городе один. Когда он приезжал в село, он сразу же бежал к Кате. Он рассказывал ей обо всем. От него она узнала, что его квартира превратилась в притон, что у него появились женщины. «Будь моей сестрой», - предложил  он. Она согласилась и с тех пор ощущала себя его старшей сестрой. Она опекала его, учила уму разуму. «Сестринский» период длился довольно долго. Мать Максима пыталась выудить из Кати сведения о жизни и поведении сына в городе, но Катя говорила: «У вас хороший сын».
Ей неприятно было, что Максим участвует в пьянках, которые довольно часто устраивались в его семье. Они вдвоем уходили из дома и гуляли. Она  поучала, воспитывала его. Он слушал ее внимательно. Но ее уроки не мешали ему продолжать кутить.
Одна знакомая  пригласила Катю работать в город. «Что ты будешь гнить в селе», - сказала она. Катя приняла приглашение: она и сама мечтала о городской жизни.
К этому времени ее сельские друзья – мать и отчим Максима – тоже уехали в Везельск. Других знакомых с жильем у Кати не было, и она поселилась у них. Мать Максима отговорила Катю работать у знакомой, так как та пользовалась репутацией деспота. Она посоветовала ей устроиться  работать в институт, на ФОП, а затем поступить в институт на заочное отделение. Катя устроилась на работу, а затем с помощью Кожина поступила на литфак.
Она жила в одной квартире с Максимом. Его мать знала об увлечении своего сына. Она нашла телеграммы Кати,  адресованные ему (это были поздравления с днем рождения, с праздниками). Катя подписывалась «Екатерина Ивановна». Максим отрывал слово «Ивановна» и хранил телеграммы. Но увлечение сына не вызывало ее беспокойства. Она понимала, что это дань молодости.
Катя и Максим порой оставались одни в квартире.
- И один раз мы согрешили, - просто сказала Катя.
- И тогда ты забеременела?
- Да.
- С первого раза?
- Да.
- И как отреагировал Максим?
- Мне советовали вообще не говорить ему. Но я сказала. Нет, я ничего от него не ждала.
- Знаешь, что меня удивляет больше всего, - сказал я. – Почему ты не сделала аборт.
- Я боялась, что у меня не будет потом детей. Мне было тогда двадцать семь лет.
Беременность привела ее в полное отчаяние. Она не знала, что делать. И тут  она вспомнила о своем поклоннике  Коле, бывшем однокласснике, который был влюблен в нее еще в школьные годы.
- А у тебя была близость с ним? – спросил я.
- Да. Он иногда приезжал.
Она решила пойти на обман.
- Это меня тоже удивляет. Как ты могла, как ты решилась?
- У меня не было другого выхода, - сказала она. – Я не могла… Я ради ребенка... Теперь у ребенка есть отчество.
«Да, - подумал я, - ей пришлось решать жестокую дилемму: либо стать матерью-одиночкой и опозорить себя, родителей, ребенка, либо обмануть мужчину».
Я не осудил ее за то, что она использовала любящего  мужчину: ради своего ребенка любая женщина готова пойти на любое преступление, на любой подлог.
Тяжелая тоска охватила Катю, когда она стояла в свадебном платье в ЗАГСе. Свадьба была на Севере, где жил ее будущий муж.
- Я была одна… Все вокруг были чужие, - проговорила  она.
После свадьбы она вернулась в Везельск. Ее поселили в общежитие, в комнате, где уже жила одна  лаборантка.  От мужа десять месяцев не было ни слуху ни духу. 
- Может, он подозревал, что ты беременна не от него? – предположил я.
- Может быть.
Беременность проходила тяжело, тяжелыми были роды. Катя чувствовала себя одинокой, заброшенной. Муж приехал через десять месяцев после свадьбы. Она ненавидела его за то, что он оставил ее без поддержки. Она сказала ему: «Ребенок не твой!»
Правда, от кого-то я слышал, что муж первым обвинил ее в том, что ребенок не его. Но Катя предложила мне другую версию событий. Когда она сказала мужу, что ребенок не его, он закричал: «Скажи, что ты обманула! Скажи, что это неправда!» Но Катя повторила, что ребенок не его.
Думаю, обе версии не исключают друг друга.  Видимо, в самом начале муж усомнился в том, что он отец ребенка (да и трудно было не усомниться, если ему была известна дата рождения Сережи), а  Катя не стала отрицать, а сразу  призналась в обмане.
Мать Кати сразу догадалась, что дочь родила ребенка не от мужа.
- А ведь ребенка ты украла, - сказала она дочери скорбным голосом.
- Как украла? – растерялась Катя.
- Украла, дочка, украла, - повторила мать.
Она даже назвала имя  истинного отца Сережи.
- А отец твой знает? – спросил я.
- Нет.
- Неужели она ему не сказала?
- Нет.
- Как же она догадалась? – спросил я.
- Она очень умная женщина.
- Наверно, материнское чутье ей подсказало…
- Может быть.
- Ты как-то говорила, что у тебя с отцом нет близости. Может, он тебя за развод осуждает?
- Да нет. Муж им не нравился. Они его хорошо знали. Он пил, опускался… Работа у него… Он же по полгода в море.
- А как Максим отнесся к рождению ребенка?
Улыбка осветила ее лицо:
- Он же забирал Сережу из роддома. Но никто, кроме нас, не знал, что он его отец.
Когда Катя развелась, Максим  сказал ей: «Давай поженимся, раз у тебя не получилось с мужем». – «Что ты!», - ужаснулась она, представив, какой будет реакция его матери.
Любопытно, что,  выйдя из роддома, Катя снова поселилась у матери Максима, так как ей некуда было больше податься. Она ни словом не обмолвилась о том, что ребенок – внук этой женщины. Не считая привезенных фруктов, овощей, мяса, сала – всего, чем богато село, за проживание она заплатила шестьдесят рублей.
- Так что последний месяц был прибыльным для них, - заключила Катя.
Максим заявил матери о своем намерении жениться на Кате. Испуганная Катя прибежала к ней домой, чтобы сказать, что Сережа пошутил, что не он отец ребенка. Но мать ее не приняла.  Катя пришла к ней на работу.
- И тут надо сказать,  кто эта женщина, - сказала Катя.
- Кто? Неужели я ее знаю? – проговорил я, сгорая от любопытства.
- Да. Это Лидия Петровна.
- Лидия Петровна? – изумился я.  -  С которой ты и сейчас работаешь?
- Да. Когда она увидела меня, она устроила настоящую истерику. Кем она только меня не назвала. А я сказала ей: «Не беспокойтесь. Максим пошутил. Не он отец Сережи».
- А со стороны посмотришь: живете душа в душу, - сказал я, потрясенный.
- Мы играем. Мы обе артистки.
Максим приходил к Кате, просил у нее прощения. Говорил ей: «Ты меня не забудешь».
- И он прав! – сказала она с надрывом. – Никогда не забуду.
- Ты его до сих пор любишь? – спросил я, похолодев.
- А как ты думаешь? Могу ли я не любить отца своего ребенка?
Я вспомнил, что Ксюша равнодушна ко мне, и сказал:
- Всякое бывает.
Катя сказала, что Максим поступил на спортфак нашего института.
Одно время я работал на спортфаке, знал многих студентов. Я попросил описать его внешность.
- Невысокого роста, черненький, с карими глазами.
Я попросил ее показать мне его фотографию.
- У меня ее нет, - сказала она.
Он лазил к ней в окно в общежитие, спал с нею, но серьезных намерений у него уже  не было. На втором курсе он женился на секретарше деканата спортфака.  Высокая (на голову выше Максима), красивая девушка,  по словам Кати, она  была настоящей сявкой.
Я напряг память, но секретаршу спортфака вспомнить не мог. Катя сказала, что она уже не работает в институте больше года.
Позапрошлой весной, в марте, разыгралась настоящая драма.
Катя с Сережей поехала в деревню к родителям. Максим увязался за ними. Она просила, умоляла его вернуться, но он был глух к ее просьбам. Своей матери и жене он сказал, что едет в Александровку, где у них был частный дом. Сам же сел в тот же автобус, в котором ехала Катя, и приехал с нею в деревню. Визит Максима мог шокировать односельчан и родственников Кати. Положение спасла мать. Она представила Максима как бывшего ученика дочери.  Катя видела, как тяжело матери: у нее выступали слезы на глаза, она часто выходила из дома. Она приветила, угостила Максима, а потом сказала: «Поезжай, сынок!»
Поведение Максима возмутило меня. Он совершенно не думал о Кате, ее положении, о репутации. Он вел себя как эгоист, как безответственный человек. Он явно злоупотреблял тем, что был отцом ее ребенка.
Когда Катя вернулась в Везельск, вышла на работу, на нее с площадной бранью набросилась Лидия Петровна. Она называла  ее потаскухой, которая не знает, от кого родила ребенка и которая хочет увести мужа из законной семьи. Скандал происходил в аудитории ФОПа на глазах преподавателей, студентов. Терпение у Кати лопнуло. У нее началась настоящая истерика. Она тоже закричала: «Вам известно, кто отец ребенка. Но это вас не касается. Вы сами увели мужа из семьи» (первый муж ушел от Лидии Петровны к другой женщине, а второй ее муж, с которым она жила в деревне, сам оставил свою семью ради нее).
Лидия Петровна почувствовала себя оскорбленной. Она позвонила невестке и сказала, что ее оскорбляют.  Когда невестка прибежала, Катя сидела за пишущей машинкой. Невестка подскочила к Кате, схватила ее за волосы, наклонила ее голову и коленом ударила в нос. Из носа хлынула кровь. Кровь залила стол, стены, пол. Вызвали скорую помощь.
- Перелом был?
- Был. Открытый.
- Значит, есть шрам.
- Да.
Я внимательно посмотрел на ее нос, приблизившись к ней, и увидел тонкую полоску.
- Почти незаметно, - сказал я.
- Надо отдать должное врачам, - сказала она. – Операцию сделали хорошо.
Теперь я заметил, что нос у Кати слегка искривлен. 
Я спросил, как  Лидия Петровна узнала, что Максим ездил с нею в деревню.
- Она позвонила в Александровку,  выяснила, что там его нет.  Когда он вернулся домой, она вместе с невесткой  прижала его, и тот  во всем признался. 
- После этого случая он приходил к тебе? – спросил я.
- Приходил. Ползал у ног, просил прощения.
- Какой позер! – возмутился я. - А тебе он помогает материально?
- Нет. Один раз подарил Сереже велосипед.
Мое сердце разрывалось от боли и жалости. Я находился в угнетенном состоянии духа.
- Я советую тебе порвать с ним, - сказал я. – Это безответственный человек. Непутевый. Пойми, он никогда на тебе не женится. У вас и сейчас большая разница в возрасте, но с каждым годом возрастная дистанция между вами будет увеличиваться. Он будет приносить тебе одни страдания.
Пока она рассказывала, мы выпили по две рюмки водки.  Я съел несколько бутербродов, яичницу: когда я волнуюсь, у меня разыгрывается аппетит. Катя, напротив, ела мало: съела лишь полбутерброда, а к яичнице даже не притронулась. Она попросила разрешения закурить.
- А я опять не приготовил сигарет, - сказал я удрученно.
Я думал, что она снова  начнет  распекать меня, но на этот раз она проявила снисходительность.
- У меня есть, - сказала она.
Когда сигарета сгорела, Катя закурила другую, затем третью.  К концу ее рассказа большой стеклянный стакан  наполовину наполнился окурками и пеплом.
- А есть у Максима дети в браке? - поинтересовался я.
- Нет. Она почему-то делает аборты. Я им говорю: «Вы следите за ним. У меня он бывает раз в год». Они начинают понимать. Мне передали, что его жена хочет попросить у меня прощения. Она начинает понимать…
- А ей ничего не было за тебя?
- Мне советовали подать в суд. Но я не стала. После того, как после больницы я вышла на работу, Ковалева дала мне ключ от танцевального зала и сказала: «Работай здесь».
- Но сейчас ты снова работаешь в одной аудитории с Лидией Петровной.
- Да. После того случая она испугалась. Извинялась.
- И ты не ушла с работы?
- Нет. И, наверно, правильно поступила. Теперь она меня уважает.
Я чувствовал, что, пока она рассказывала, а я слушал, мы стали ближе, роднее. 
Мне хотелось дослушать ее рассказ до конца, чтобы составить  о ней полное представление, «познать» все ее  ипостаси,  но я опасался, что, если не прерву ее, то  упущу время и потеряю последний шанс сблизиться с нею.
- Все, что я тебе рассказала, знают и Кожин, и Ройтман. Разве они могли мне предложить? Надо отдать должное Кожину. Он поддержал меня в трудные минуты. Он меня успокаивал: «Не обращай внимание на дураков».
- Но ведь теперь я тоже знаю о тебе все, но это не мешает мне предложить тебе перейти в спальню, - сказал я без всякой надежды на ее согласие (я скорее шутил, чем говорил всерьез).
- Нет, мне некогда, - сказала она. – Сколько уже времени?
Часы показывали 22. 10.
- Неужели у тебя нет двадцати минут, - сказал я.
Мне всегда казалось странным, что, уклоняясь от интимной близости, она обычно ссылалась на недостаток времени. 
- Надо идти, - повторила она.
- Третьего раза не будет? – обреченно спросил я, уверенный, что она решила окончательно порвать со мной. – Прошлая ночь была последней?
Горько было осознавать, что как мужчина я не произвел на нее впечатления, хотя старался и вроде бы дважды довел ее до оргазма.
- Нет, не последняя, - убежденно проговорила она. – Но сейчас нельзя. У меня сейчас самый опасный период.
- Так я же надену презерватив.
- Наденешь? – она пристально посмотрела на меня, и на ее лице отразились колебания.
Я решил закрепить успех и провел мощную психологическую атаку:
- Конечно! Всякий риск исключается.
И тут меня понесло (видимо, дал о себе знать выпитый алкоголь):
- Я в прошлый раз даже удивился, что ты сама не потребовала, чтобы я надел. Признаюсь честно: я даже побаивался.
- Чего? Заражения? – у нее широко открылись глаза.
- Да. Я же знаю.
- Что ты знаешь обо мне? – в голосе зазвучала нотка возмущения. 
- Раз ты меня не заставила надеть, то не заставляешь и других.
- Почему ты думаешь, что у меня были другие мужчины?
Я повторил аргумент, который я приводил еще в начале встречи, и она, слава богу, успокоилась.
- Ну тогда я пойду в душ, - сказала она.
Она сама полностью сняла с себя одежду. Я полюбовался ее прекрасным обнаженным  телом: длинными стройными ногами, тонкой талией, упругой грудью, а потом  начал целовать ее. Я хотел впиться губами в ее рот, но она отвела его сторону. Не знаю, почему: то ли  брезгала мною, то ли боялась, что из ее рта в нос мне ударит перегаром (ведь она накурилась). Как ни хотелось мне пососать ее язык, я не настаивал. Я опустился вниз. Сначала мои губы впивались в  ее бедра, затем поднялись выше, стали касаться губок влагалища, затем дошли до клитора, подключился язык.  Раздались стоны.
- Должна сделать тебе комплимент, - сказала она. – Ты редкий мужчина, который делает это.
- Я делаю это только тебе. Потому что очень тебя люблю. Другим делать противно.
- А мне непротивно?
- Нет. Мне это доставляет наслаждение.
В ответ раздался сладострастный стон.
Я предложил ей лечь на меня сверху, влагалищем к моему лицу.
- Но тогда я не могу тебя видеть, - сказала она. – У тебя нет светильника?
Я принес из соседней комнаты настольную лампу, но она оказалась неисправной.
- Пусть дверь будет открытой, - попросила она. 
Я открыл дверь. Из коридора в спальню проникал свет. Теперь мы могли видеть друг друга. Появился зрительный ряд.
Ласки продолжались уже минут двадцать, но я с тревогой чувствовал, что еще не готов к соединению.  Большая ответственность, волнение, которые вызывала близость с любимой женщиной,  мешала появлению эрекции.
Я успокаивал себя: «Если не удастся возбудиться, до оргазма доведу ее губами. Пусть я никогда не буду первым ее мужчиной, но у меня есть шанс стать первым среди любовников».
Я ввел палец во внутрь ее влагалища и массировал им клитор, сферу вблизи матки.
Внезапно мой член встал, я прижался им  к холмику, даже не надеясь, что  произойдет соединение.  Но он неожиданно вошел во влагалище. Я воспользовался ситуацией, стал энергично работать. Я взлетал вверх и с большой силой опускался вниз. Только бы не упал, только бы моей любимой женщине было хорошо. И трех минут не прошло, как тело Кати стало сотрясаться, и из ее гортани вырвался великолепный душераздирающий крик. Ни одна из женщин, с которыми я имел дело, не кричала так громко. Ксюша тоже кричала, но ее крик был не столько громким, сколько грубым. Он скорее пугал, чем вдохновлял. Крик Кати был сладострастным, вдохновляющим.  «Кажется, оргазм», - подумал я восторженно. Нестерпимо хотелось кончить самому.  Я вытащил член из влагалища, вместо него погрузил в него палец. Ее тело постепенно успокоилось.
- Ты кончила? – спросил я.
- Да.
- Еще хочешь?
- Некогда.
- Ну тогда я буду кончать.
Я надел презерватив и вошел в нее. Мои движения были энергичны, мощны. Руки сжимали тело Кати.
- Хорошо», - шептала она.
Расслабленные, мы лежали рядом. Чиркнула и загорелась спичка, осветив наши обнаженные тела. Комната постепенно наполнилась дымом сигареты.
- Я редко кончаю, - призналась Катя.
- А сегодня кончила?
- Да.
- А в прошлый раз?
- Да.
- Ты всегда будешь со мной кончать, потому что я тебя люблю. А с женой у меня не получается. Я ни разу не довел ее до оргазма.  Она слишком закомплексована. Но есть и доля моей вины. Она меня не вдохновляет.  Нет внутренней страсти, когда я занимаюсь с нею любовью. 
Окурок упал в стакан.
- Не знаю, буду ли я твоей  женой, - сказала Катя,  –  но твоей любовницей я точно буду. Ты согласен?
Кто же откажется быть любовником такой женщины! Но я боялся, что если я скажу: «Согласен», то она обидится, подумает, что я держу ее за шлюху.  Мое промедление насторожило Катю.
- Конечно, согласен. О чем   спрашиваешь? –  произнес я с нежностью в голосе, боюсь, несколько утрированной.
- А у тебя за последний год были женщины? – спросила она.
Я ответил не сразу.
- Не знаю, что ответить, - признался я. -  Скажу, что были, подумаешь, что я легкомысленный человек, скажу, что не было, решишь, что я никому не нужен.
- Говори правду, не бойся. У меня были мужчины.
«Сколько же их у тебя было? – подумал я с горечью. – Смогу ли я стать первым среди них или же мне уготованы вторые и третьи роли?»
Ей пора было идти к подруге. Мы встали, оделись. Еще несколько минут – и она уйдет, уйдет, может, быть навсегда. Но осталось еще несколько белых пятен на карте ее биографии. Чтобы устранить их, я  сознательно пошел на провокацию. С одной стороны, мной двигало стремление к познанию, с другой – примитивная ревность.
- Вот ты все хвалишь Кожина и Ройтмана, - сказал я, - но ведь они распускают о тебе сплетни.
- Какие сплетни? - насторожилась она.
- Как ты ведешь себя в постели. Причем сведения они могли получить от человека, который с тобой спал.
- Не знаю, кто им мог сказать. Наверно, Лидия Петровна рассказала. Она знает, что я люблю при свете…
- Откуда она знает?
- Я ей говорила. Еще в селе. Да и Максим подсматривал в окно. Лидия Петровна говорила мне: «Туши свет. Они подсматривают».
- Так Максим видел, как ты занималась любовью со своим  первым мужчиной?
- Видел. Он раньше обо всем рассказывал матери.
После этого жестокость Лидии Петровны и Максима по отношению к Кате становилась  понятной, она была в какой-то степени мотивированна.  Я сомневался, что мог бы сам жениться на женщине, если бы на моих глазах она занималась сексом с другим мужчиной.
- А что они говорили? – спросила она.
- Говорили, что ты член вводишь рукой.
- Как видишь, это не подтвердилось. Его вводят тогда, когда он сам не входит. А со мной  этого не бывает.
- Да, это явный поклеп. А помнишь, ты сама говорила, что ты выгнала какого-то мужчину за то, что тот плохо относился к Сереже.
- Помню.
- Может, это он им рассказал?
- Нет, он не из института. У меня никого не было из института. Ты первый. - Она улыбнулась, намекнув на наш разговор о приоритете мужчины. – Тот был юрист.  Он не мог рассказать.
Когда она говорила о юристе, голос ее зазвучал презрительно.
Ее доводы меня убедили.
- Во всяком случае, оба они – и Ройтман, и Кожин – даже не сплетники, а клеветники.  Они распространяют о тебе заведомо ложную информацию,  - заключил я.
Но она как-то снисходительно, с пониманием  отнеслась к  серьезному недостатку наших знакомых. У меня создалось такое впечатление, что у нее нет к ним никаких претензий. Видимо, после того, как Лидия Петровна с ног до головы облила ее грязью,  прегрешения других людей  казались ей пустяковыми, мелкими.
Я завел речь о Ройтмане, которому я не мог простить успеха у женщин (в частности у Ксюши). 
- Мне кажется, что у него есть гомосексуальные наклонности, - сказал я.- Он все время хватает мужчин за колени. К сожалению, я тоже не избежал этой участи.
Она не согласилась со мной:
- Нет. Просто у него мало мужских сил. Он танцевал с Мариной. Когда она приблизилась к нему, он закричал: «Дистанцию! Дистанцию!»
Конечно, лучше было бы, если бы Ройтман был гомосексуалистом, но версия, что он импотент, тоже пришлась мне по душе. «Он неопасен, как кобра, лишенная яда», - подумал я злорадно.
Катя решила сначала заехать в общежитие, чтобы предупредить вахтершу о своей задержке, а потом уже ехать к Лене.
Я проводил ее до общежития, предлагал проводить до дома Лены, но она решительно отказалась. На следующий день она собиралась поехать в деревню к матери. Вернуться в Везельск она планировала шестнадцатого августа.  О встрече мы с нею не договорились.
Возвращаясь домой, я думал о ней. 
Я не знал, будет ли она  моей любовницей, женой или же мы вообще прекратим с нею отношения, но  в тот вечер меня переполняло счастье и чувство удовлетворенности собой:  я в третий раз овладел любимой женщиной, кроме того, я завершил изучение ее как личности (полностью познал ее!).

Маргарита

Проходя мимо общежития, я увидел    Маргариту.
  - Что же ты не заходишь? – спросил я, прикинувшись простачком.
- Мы же с тобой так расстались… Я подумала, ты не хочешь больше встречаться…
- Да нет, ты неправильно истолковала…
- Я была резкой…
- Ерунда. Я сам был виноват. Приходи ко мне.
- Завтра я уезжаю. Смогу только  в понедельник.
Я вспомнил, что в понедельник  ко мне должна была прийти Люда.
- Может, сегодня? – спросил я.
Она согласилась.
Я приготовил закуску (яичницу, сыр к чаю), извлек из шкафа припасенную бутылку портвейна. От еды Маргарита отказалась (она пообедала поздно, в четыре часа), пила мало. Мне нравилось вино, и бутылка быстро опустошалась.
- Ты бы меньше пил, - сказала Маргарита, - а то сопьешься.
Она понимала, что  не является единственной женщиной, с которой я делю трапезу и постель. 
- Ты права, - согласился я. – Надо пить меньше. 
Вначале в глаза мне бросались  морщинки под ее глазами, грубоватая кожа.  Но чем ни больше я пил, тем меньше замечал ее недостатки. Наконец, я опьянел до такой степени, что мог уже целовать и ласкать гостью. Мы перешли из кухни в спальню.
- Давай сразу договоримся, - строго сказала Маргарита. – Давай со средством.
- Да, конечно. Я принесу презерватив.
Мы разделись и слились в поцелуе. Ее язычок оказался в моем рту. Я уже знал ее «секрет»: эрогенная зона у нее находится у самого входа во влагалище, и во время коитуса  член не может ее касаться. Я сначала  помассажировал пальцем, а потом по ее просьбе поцеловал секретное место.  Ее тело слегка дернулось и успокоилось. «Неужели кончила? – подумал я. – Так быстро». Я вошел в нее и начал энергично работать.
- Ты не старайся, - прошептала она. – Я свое получила. Второй раз не могу.
Разрядившись, я осторожно вытащил член из влагалища. Чтобы презерватив не соскочил, я придержал его пальцами. Маргарита молча одобрила мои действия.
Мы оделись и пошли на кухню допивать вино. 
Алкоголь и секс вызвали у меня  эйфорию.
- Выпьем за Родину! – предложил я с искренним пафосом.
Мой тост покоробил Маргариту – она поморщилась.
- Не хочу, - сказала она. – Это мне неинтересно.
- Жаль. Когда я получил квартиру,  я стал патриотом. Бездомный человек не может быть патриотом. Помню, когда я жил в общежитии, всякие рассуждения о любви к Родине меня раздражали. Теперь же всякое упоминание о Родине трогает меня до слез.
Маргарита жила в общежитии, и за родину мне пришлось пить одному.
  - Выпьем за дружбу народов, - предложил я.
- Ты предложил  хороший тост, - воодушевилась моя гостья. – Давай выпьем.
Она выпила рюмку до дна.
«Ну и времена!- подумал я. -  Разве б кому-нибудь пришло в голову пить за дружбу народов еще лет пять назад – в тесном дружеском кругу, конечно».
  Я захотел еще разок соединиться с нею, но она спешила к подруге, у которой временно жила. Она наотрез отказалась от того, чтобы я провожал ее до остановки. Она боялась «засветиться». Я проводил ее до двери.
- Когда придешь? – спросил я.
- В понедельник.
- Жду.  - В моем голосе отражалась страсть.

В понедельник дождь лил как из ведра, но я все равно надеялся, что она придет. Ведь любовь выше преград. Я ждал ее, но она не появилась, и вечер мне пришлось провести в одиночестве. «Вот и снова цепочка наших отношений порвалась, - грустно думал я. – Когда теперь она попадется мне на глаза? Сколько времени пройдет – неделя, месяц, полгода?»
Однако мне не пришлось ждать так долго. Я встретил ее в пятницу.
- Почему не пришла? – спросил я.
- Так дождь же лил.
- Из-за дождя, - сказал я разочарованно. – Могла бы под зонтиком.
Она ничего не сказала.
«Может, она не столько дождя боялась, сколько произвести впечатление назойливой  женщины. Ведь в обществе не принято, чтобы  женщины ходили на свидание в сильный дождь».
- Когда придешь? – спросил я.
- Завтра я уезжаю – на выходные. Могу сегодня.
Я заколебался. Дело в том, что накануне через Татьяну я передал Вере записку, в которой приглашал ее прийти ко мне в пятницу.  Правда, было маловероятно, что Вера откликнется на мое приглашение. 
- Приходи, - сказал я Маргарите. – Когда придешь?
- Как обычно – к семи часам.
«Если придет Вера, то придет раньше. Тогда на звонок Маргариты я не отзовусь. А потом что-нибудь совру», - решил я. 
В пять часов Вера не пришла. Не пришла она и в шесть. Без двадцати семь раздался звонок. «Наверно, Маргарита», - подумал я. Открыл входную дверь. В темный коридор зашли Татьяна и Вера.
- Проходите, - сказал я, заикаясь.
Когда я очень волнуюсь, я начинаю заикаться.  К счастью, такое бывает крайне редко, лишь тогда, когда я попадаю в экстремальную ситуацию. За всю жизнь помню только три таких случая.  Это было в четвертый  раз. «Маргарита должна подойти минут через двадцать, - соображал я. – Что делать?»
- Что ты так волнуешься? –  говорила Татьяна осуждающе. -  Я же тебя знаю. Ты не такой.
Она боялась, что я упаду в глазах Веры.  Она переживала за меня. Я решил отшутиться:
- Ты же сама знаешь, что значит для меня визит Веры. Я же ждал его полгода.
- Да где уж там полгода, - улыбнулась Вера.
- Да, полгода не прошло, но эти месяцы тянулись, как вечность, - гнул я свою линию. – Вы надолго?
- Нет, минут на пять.
«Нет, через пять минут не уйдут. Это нереально, - думал я лихорадочно. – Да и опасно. Могут столкнуться в дверях с Маргаритой. Надо их задержать. А когда позвонит Маргарита, выйду, скажу, что пришли родственники».
- Садитесь, выпьем. У меня есть вино.  Правда, ко мне сосед должен прийти. Мы с ним балкон делаем, рамы ставим. Но это не срочно. Он может подождать.
Раздался звонок. Я выскочил в коридор. В дверях стояла Маргарита.
- Маргариточка, извини, ко мне пришли родственники, - сказал я.
Она шарахнулась к лифту.
- Да не спеши ты. Когда придешь? – приглушенно крикнул я ей вдогонку.
- В понедельник. Раньше не могу, - сказала она шепотом.
Дверь лифта закрылась.  Я вернулся к гостям. От моей скованности не осталось и следа. Только теперь я заметил, как ослепительно красива Вера.
Прошло три дня. Приближалось время визита Маргариты. «Не придет, - думал я, - сердце вещует -  не придет. Скажет: «Что я шлюха какая-нибудь. Родственники… Знаю я, какие родственники…»
Но минут десять восьмого раздался звонок. «Вдруг опять кто-нибудь другой, - волновался я. – А Маргарита позже подойдет».
- Опять гости? – спросила она, когда я открыл дверь.
- Нет, заходи. Никого нет.  Хорошо, что пришла. Я боялся, что ты обиделась.
- За что?
- За гостей.
- Всякое бывает.
Гуманная позиция Маргариты растрогала меня до слез.
От еды она по обыкновению отказалась. Я предложил выпить. Я надеялся, что она откажется. У меня была бутылка превосходного портвейна, и мне было не жалко его, но ведь Маргарита выпьет рюмочку, а остальное достанется мне.  В последние месяцы я  постепенно спивался. Я пил почти каждый день. Я пил со всеми -  с Людой, Катей, Игорем и Татьяной, с Травкиными и другими. А ведь каждый из них пил только в моей компании.
- Пока не хочу, - сказала Маргарита.
«Пока… Значит, потом захочет. Значит. Снова пьянка. А я после вчерашнего еще не отошел». (Накануне мы как раз веселились с Людой и Таней).
Маргарита пришла в восторг, когда узнала, что дали горячую воду. Она скрылась в ванной, а я ушел в свою комнату помузицировать на баяне.
Когда она вышла из ванны, я понял, что мне нужен допинг:  ее плоское лицо с грубоватой кожей меня не вдохновляло,  а ей, как я понимал,  нужны были страстные ласки.   Я еще раз предложил ей выпить.
- У меня завтра день рождения. Можно выпить, - согласилась она.
- Что же ты раньше не сказала!
- Зачем?
Я вспомнил, как обиделась она, когда не получила от меня подарка на 8-е Марта.
- Я бы приготовил тебе подарок. 
  Зашипело масло на сковороде. Вскоре яичница  была готова.
- У тебя конфеты есть? – спросила Маргарита. – Я сахар не употребляю.
- К сожалению,  нет.
Мы медленно пили вино. Она отказалась от яичницы  и  закусывала лишь пошехонским сыром.
- Ты сказал: родственники. У тебя же нет родственников, - сказала она.
- Как нет! – удивился я. – У меня десятки родственников. Отца и матери нет. Но есть родной брат, множество теток и дядей, двоюродных братьев и сестер.
Я не знал, кого принести в жертву, если она попросит уточнить, кто из них приезжал ко мне в прошлую пятницу.  «Родного брата нельзя. Может вывести на чистую воду». Решил  сказать, что это был двоюродный брат. 
Но врать не пришлось. Она задала другой вопрос:
- А что было бы, если бы я пришла раньше? Куда бы я пряталась? В шкаф?
- Прятаться бы не пришлось. Я бы просто не открыл дверь. Ведь меня могло не быть дома. Тем более у нас такой огромный   коридор. Ничего не слышно, что в квартире делается. Он напоминает мне… ну что вокруг замков делали…
- Ров, - подсказала она.
- Да, ров. Мы в полной безопасности.
Она успокоилось. Лицо расслабилось.
Она  стала расспрашивать о жене.
- Жизнь у нас не складывается, - рассказывал я. – Кто виноват? Виноватых нет. Толстой говорил, что когда двое ссорятся, оба виноваты. Но можно сказать и по-другому. Когда двое ссорятся, оба правы. Она порядочный человек. Но мы не можем жить вместе. Уже полгода прошло с тех пор, как мы получили квартиру, а она не возвращается. Скажи, какая жена стала бы жить с мужем врозь так долго?
- Да, это меня удивляет, - сказала она.
- А теперь я уже не верю, что мы можем жить вместе, - продолжил я.
В ответ на мои откровения Маргарита тоже открылась мне.
Со своим бывшим мужем (его имени она не назвала) она  познакомилась в молодежном лагере отдыха, где они отдыхали по путевкам. Долго переписывались, потом поженились, и она переехала в Везельск.  Годы замужества - самые тяжелые в ее жизни. Ее бывшая свекровь – настоящее чудовище. Она постоянно вмешивалась в ее жизнь, из-за пустяка могла устроить скандал.
- Сколько же ты прожила с ними? Год? – спросил я.
- Нет, четыре года.
- О, это большой стаж!
Я  был крайне удивлен тем, как это Маргарите с ее колкостью, ядовитостью удалось так долго продержаться в браке.
- Да, четыре года, - повторила она.
- Извини за нескромный вопрос. Ты все время остерегаешься. Ты прожила с мужем четыре года, а детей нет…
- Это не по моей вине. Это он виноват. О разводе я не жалею. После развода я воспрянула. Мне стало лучше. Жалею я об одном. У меня была связь. Я сделала аборт. Зря. Надо было родить ребенка. Через какие унижения пришлось пройти. Все унижают. Пишут в карточке: кровь не сдана. А какие муки…
- А твой друг отказался сдать кровь?
- Он даже не знает. Я ему не сказала. Он до сих пор не знает.
- Ты с ним встречаешься сейчас?
- Нет, я таких не люблю. Думает только о себе.
«Если ты жалеешь, что сделала аборт, то что мешает тебе сейчас забеременеть и родить?»  - Этот  вопрос я не решился задать ей. 
- Сегодня мы не будем. У меня месячные. Пятый день.
- Может, уже можно?
- Нет, нет. Я себя знаю! – заволновалась она. – У меня была задержка. Я уж думала: забеременела.
- А разве у тебя сейчас есть мужчина, кроме меня? – спросил я, охваченный страхом.
- Нет. Я думала: может, презерватив порвался.
- Чего он порвется?  Продукция надежная.
- Я страшно боюсь беременности. Я знаю, что такое аборт.
- Пойдем.  Я поласкаю твою грудь, тело.
Мы перешли в спальню. Она долго не соглашалась снять юбку.
- Мы же ее помнем, - убеждал я. - Останешься в трусиках. Я не буду их снимать.
Юбка повисла на спинке стула. Я снял с нее очки и отнес их на стол, подальше от постели.
- Что, боишься теперь? - засмеялась она.
- Подальше от греха, -  скаламбурил я.
Я осыпал ее тельце поцелуями. Кожа у нее нежная, грубовата она лишь на лице.
- Я не чувствую.  Сильнее! – приказала  она командирским голосом.
- А я читал, что сильно целовать надо только полных женщин.
Она засмеялась.
Я невольно вспомнил реакцию Люды, которая не выносит сильных ласк. Легкое прикосновение – и она уже  визжит от возбуждения.
Маргарита закряхтела.
  - Можно попробовать… - сказала она. – Я слабая женщина.
Ее трусики повисли на стуле рядом с юбочкой.
- Ничего, - успокоил я. – Сила женщины в ее слабости.
- Я боюсь запачкать, - сказала она, показав жестом на простыню.
Я принес старую (но чистую) простыню. Мы слились в единое целое. Мой член в кольчуге презерватива проник  в глубины ее влагалища.
- Не получается сегодня, - сказала она. – Хочу, а не получается.
- Не надо об этом думать. Не будем делать из оргазма культ. Главное – это близость, слияние.
Мое тело прилипло к тельцу Маргариты. Губы впились в ее маленький ротик.
- Мне хорошо с тобой, - прошептала она. – Правда.
«Слышала б Ксюша, какие комплименты мне делают женщины, - подумал я. – А от нее только и слышишь: «Ты не способен. Ты не такой».
- Я люблю тебя, - прошептал я.
И в этот кульминационный момент, когда я был близок к оргазму, она громко рассмеялась мне прямо в ухо. Этот холодный, натянутый, механический смех, говоривший о том, что она не верит моим словам, покоробил меня и погасил нежность, которая во мне теплилась.  Но я постарался выдержать стиль до конца.
- Не смейся, - сказал я. – Я говорю правду.
  Допивая вино, мы говорили о карьере. Я признался, что мне не хочется писать докторскую диссертацию – она меня не вдохновляет.
- Сколько унижений надо пройти, пока не защитишься, - говорил  я. –  Например, аспирантки спят со своими руководителями.
Я рассказал несколько эпизодов.
  - А если бы ты был руководителем, спал бы с аспирантками? – спросила она.
- Я не святой. Люблю красивых женщин. Не отказался бы, если бы мне предложили. Но я никогда не стал бы шантажировать женщину, чтобы она отдалась мне. Любое насилие, в том числе моральное и психологическое,  я исключаю.
- Если ты разведешься еще раз, то больше не женись, - убежденно проговорила она. – Это тебе мой совет.
- Я не собираюсь. Но ведь и на  Ксюше я не собирался жениться. А потом сам не заметил, как оказался в капкане брака.
Я знал, как щепетильна Маргарита в вопросах внимания. Ее нужно было поздравить с днем рождения, что-то подарить. Но что?
Я откопал в груде книг труд Дейла Карнеги, протянул ей. Взгляд, брошенный ею на книгу, был равнодушным.
- Тебе же она самому нужна, - сказала она.
- А тебе она неинтересна?
- Нет.
Я достал из шкафа большую пачку чая «Бодрость», купленную мною за девяносто рублей.
- А что ты сам пить будешь?
Я решил, что и чай ее не устраивает.
- Что же тебе тогда подарить? - размышлял я.
- Подари мне либо чай, либо шампунь.
Шампуня у меня не было, я отдал ей чай.
Уже стемнело, когда мы вышли на улицу. Из соображений конспирации она не хотела, чтобы я провожал ее до остановки, и, когда мы дошли до магазина, заставила меня вернуться домой.
Дома я обнаружил, что постель, на которой мы с Маргаритой занимались любовью, перепачкана. Это было сильное потрясение. Теперь все мои простыни были в пятнах. Одну подпортила сама Ксюша, когда приезжала ко мне весной, еще одну - Катя,  две простыни были на совести Люды, но рекорд  установила Маргарита:  она привела в негодность три простыни и вдобавок матрас (!). Даже если бы у нас с Ксюшей была идеальная семья,  то теперь все равно она подала бы на развод: мне бы не удалось скрыть от нее измены (даже если бы я уничтожил все постельные принадлежности, то меня разоблачил бы сам факт их уничтожения).  Так что развод был неизбежен.
Я долго не мог заснуть. Мрачные мысли лезли мне в голову: «Убытки, одни убытки. Мой бюджет не выдержит нескольких женщин. Скоро день рождения у Люды. Ей тоже нужно купить солидный подарок. Ведь она подарила мне дорогой одеколон. Мои доходы позволяют мне иметь только одну женщину, да и то скромную. Я бы рад.  Но каждая из моих пассий приходит ко мне раз в месяц. А мне нужна женщина каждый день.  Как заработать деньги? Вот в чем вопрос».

К приходу Маргариты я купил две плитки ириса. В полседьмого решил принять ванну. Только мое тело погрузилось в воду, как раздался звонок. «Кто же это может быть? – подумал я. – Маргарита должна прийти только к семи». Оставляя за собой мокрый след, я подскочил к двери и крикнул в темный коридор:
- Кто там? Я сейчас! - Голос мой звучал недовольно.
Никто не откликнулся. Майка и джинсы с трудом налезли на мокрое тело. Я открыл входную дверь в большой, общий с соседями  коридор. Никого не было. Кто это мог звонить? Возможно,  дети (соседи жаловались на них). Но  могла и Маргарита. Я выскочил на балкон, чтобы рассеять свои сомнения на этот счет. Из нашего подъезда никто не выходил. Вдруг в стороне, слева, я увидел невысокую стройную женщину с волосами, доходящими до плеч. Несомненно, это была Маргарита. Поравнявшись с мужчиной, она остановилась. Мужчина тоже остановился и посмотрел на часы. Первым моим побуждением было догнать ее. Но с меня капала вода, и я отказался от своего намерения. Я решил, что она вернется в семь, и снова отправился в ванну.
В семь часов я стоял на балконе и смотрел, не идет ли Маргарита. Ее не было.
Она так и не пришла. «Видимо, подумала, что у меня гости, возможно, женщина, - решил я. -  Скорее всего, мой голос она не услышала и решила, что я затаился».
У меня было двойственное чувство. С одной стороны, я был расстроен (ведь я уже настроился на выпивку,  общение, секс). С другой стороны, я испытал чувство облегчения.  Язвительная, грубоватая, эгоистичная, немолодая, она не вдохновляла меня, даже отталкивала. Заниматься сексом я мог с нею лишь в пьяном виде. (Правда, Люда тоже была эгоистична, но молодость, сексапильность, чувствительность и нежная кожа в значительной степени компенсировали этот недостаток). 
На следующий день, когда  я шел по коридору института, до меня донесся громкий возглас:
- Николай Сергеевич!
Я обернулся и увидел Маргариту. Меня бросило в жар при мысли, что она захочет встретиться в этот же день: вечером ко мне должна была прийти Люда. Но я овладел своими чувствами и сделал решительный шаг навстречу судьбе.
Маргарита направлялась в буфет.
- Почему не пришла вчера? – строго спросил я.
- Я приходила полседьмого, но ты не открыл. Я думала, у тебя кто-то есть.
- Я же в душе был. Пока оделся, ты исчезла. Я видел тебя на улице. Ты спросила у мужчины, сколько времени. Он ответил: «Полседьмого».
- Да, - засмеялась она.
- Я хотел крикнуть, но потом подумал: придешь к семи. Ты же всегда приходишь к семи.
- Мы же договаривались на шесть. В среду, в шесть часов. Я опоздала на полчаса. Думаю, ничего, дома можно подождать.
- Ах, вот оно что. А я ждал тебя к семи. В душ пошел.
- А что ты здесь делаешь? – спросила она.
- Оформляю командировочное удостоверение.
- Едешь в командировку? Когда? Сегодня?
- Да, - соврал я (в действительности, я никуда не уезжал).
- Когда вернешься?
- В воскресенье.  Приходи в воскресенье.
Сзади послышался учащенный стук каблучков. Нас догоняла преподавательница, которая работала с Маргаритой на одном факультете. Маргарита замолчала, присоединилась к коллеге, и они вместе вырвались вперед.  Оставшись один, я почувствовал облегчение.  Но когда до буфета было уже совсем близко, Маргарита пропустила преподавательницу вперед, подождала меня.
- Приду в понедельник, в семь, - шепнула она мне.
- Правильно. Как всегда, в семь, - скромно пошутил я.

Как и договаривались, она пришла ко мне в понедельник, в семь вечера. Мы прошли на кухню. Я достал из холодильника бутылку портвейна, поставил на стол.
- Тебя не удивили стены на лестнице? – спросил я, чтобы не молчать.
- Да, удивили, - сказала она. – Закопченные.  Что это у вас было? Пожар?
- Пожара не было, - ответил я. – Кто-то в подъезде ночью поджег резиновую шину. Уже второй раз. Она сгорела полностью. Ночью просыпаюсь. Смотрю, дым в комнате пеленой стоит. «Все, пожар!» У меня коленки затряслись…
Маргарита поморщилась, стекла ее очков холодно блеснули. Ей было уже неинтересно слушать, надо было менять тему. Но  ничего подходящего в голову не приходило, кроме того, мне хотелось закончить рассказ.
- Я решил: горят вещи Калашниковых. Открываю зал. Слава богу, огня нет. Я бросился из квартиры. Все жильцы подъезда вывалили среди ночи на улицу.  Говорят, кому-то мстят, кого-то выживают.  А страдают все.
Она давно не слушала меня.  Ее  выпученные козьи глаза были пусты.
- Расскажи о чем-нибудь другом. Это мне неинтересно, - проговорила она.
Меня захлестнуло раздражение: «Что ты корчишь из себя светскую красавицу, которую надо развлекать». Я почти с нескрываемой ненавистью посмотрел  на нее: ее  плоское, скуластое лицо напомнило мне лицо монголо-татарского каменного идола, который когда-то стоял возле городского музея. Боже, как с ней общаться! Как продержаться с нею несколько часов. Я начал задыхаться от отчаяния.
Рюмка портвейна сняла раздражение и легкое отвращение, которое вызывала у меня гостья.
- Какие темы тебя интересуют? – спросил я.
- Не знаю. Политика, экономика мне неинтересны. Любовь, секс тоже.
- А что же остается?
- Ничего.
- А мне интересно все: и политика, и экономика, и любовь, и секс, и искусство.
Широта моих интересов вызвала у нее удивление.
- Что же есть у нас общего? – недоумевала она. – Почему мы ложимся в одну постель?
- Инстинкт, - убежденно проговорил я.
Она согласилась.
Понимая, что наш «роман» приближается к концу, я решил напоследок проникнуть тайны ее души.
- Сейчас ты жалеешь, что сделала аборт, - сказал я. – Но, предположим, ты бы родила. Как бы ты одна воспитывала ребенка? Где бы взяла средства?
Я зондировал почву. Вдруг она еще не отказалась от идеи родить ребенка. Ведь ей всего лишь тридцать пять лет. Не согласится ли она родить от меня? Мне хотелось иметь хотя бы одного внебрачного ребенка. Для чего? Во-первых, для самоутверждения. Сережа  Митич похвалялся, что у него много внебрачных детей (не сомневаюсь, он, супермен, не врал). Неужели у меня не может быть хотя бы одного. Неужели за каждого ребенка я должен расплачиваться свободой и алиментами? Во-вторых, для бессмертия. У меня была вера, конечно, наивная, что дети делают нас бессмертными. Чем ни больше детей, тем больше шансов стать бессмертным. В-третьих,  если судить по старшему сыну, у меня получались хорошие дети. Почему бы не пополнить наше общество хорошим членом? «Разумеется, я не смогу помочь ей материально, - думал я, - но может, у нее родители состоятельные?»
- Пособие ж платят, - сказала Маргарита.
- Ты думаешь, пособия бы хватило?
- В те годы могло б хватить.
- Да и родители б помогли? Да? – спросил я с внутренним волнением.
Она  как-то уклонилась от ответа на последний вопрос. Видимо,  на родителей ей рассчитывать не приходилось.
- Это я раньше хотела, - призналась она, словно поняв тайный смысл моих вопросов. – Сейчас уже не хочу. Даже рада, что нет. Трудно было бы. У женщин так бывает. Если до определенного возраста ребенок не появится, то потом ее не заставишь.
«То говорит, что жалеет, что сделала аборт, то рада, что нет детей, - думал я с досадой. – Сплошные противоречия».
Я понял, что она не поможет мне осуществить мечту, и потерял к ней интерес.
Вторая рюмка портвейна превратила меня в общительного, остроумного человека. Я смотрел на плоское лицо Маргариты: нет, в постель пока рано ложиться, двух рюмок мало.
Чтобы оттянуть секс, я рассказал ей историю, которая казалась мне интересной.
- Ты, я вижу, долго собираешься, - пробурчала она недовольно. – А у нас нет времени.
Я спешно налил себе рюмку, выпил залпом, потом без перерыва опрокинул в горло еще одну рюмку. Когда вино разошлось по телу, я почувствовал, что вполне готов к серьезным сексуальным испытаниям.
Мы разделись и завалились в постель. Моя рука скользнула по соску Маргариты.
- Больно, - сказала она педантичным тоном. – Надо осторожнее. Здесь же чувствительное место.
Я, как полагается,  целовал, гладил  ее, но мои ласки были лишены страсти, внутреннего огня. Я с нетерпением ждал, когда же закончится эта процедура.  Она вдруг закряхтела, я решил, что она близка к оргазму, и разрядился.
- Не получилось? – спросил я.
- Ты не расстраивайся, - ответила она. – Сегодня хорошо тебе, завтра – мне.
Злые мысли полезли мне в голову: «О каком «завтра» ты говоришь! Ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Это была наша сексуальная лебединая песня».
Пока я был в душе и на кухне, Маргарита обнаружила дезодорант, стоявший на подоконнике, и даже испытала его.
- Хороший дезодорант, - крикнула она мне. – Ты им пользуешься?
- Нет, это Калашниковы принесли, чтобы я забил дурной запах от их вещей.   
- Не пользуешься – отдай мне.
Ее просьба поставила меня в неловкое положение: я собирался вернуть дезодорант Калашниковым. 
- Хорошо, возьми, - сказал я.
Пока я заваривал чай, она находилась у меня в кабинете. «Как бы она не выкопала еще что-нибудь ценное, - подумал я. –  Попросит - придется отдать». 
Она пришла на кухню.
- Может, тебе самому нужен дезодорант? - спросила она с некоторым смущением.
Я обрадовался, что речь до сих пор идет только о дезодоранте, с которым я уже распрощался.
- Нет, нет, бери! – воскликнул я.
Мы напились кофе и вышли на улицу. В четверг она уезжала на родину.
- Ты можешь меня проводить? – спросила она.
- Конечно! – радостно проговорил я, полагая, что раз она в понедельник договаривается о проводах, то до четверга уже не собирается со мной встречаться.
Она попросила меня прийти к  вокзалу,  чтобы перетащить вещи от остановки автобуса до вагона.
- А до четверга мы разве не будем встречаться? – спросила она строго.
- Завтра я еду в деревню. Экспедиция. Материал… - мой голос дрогнул.
- А после завтра? -  Мне показалось, что в ее тоне выразилась подозрительность.
«Надо было сразу сказать: и завтра, и послезавтра... Если скажу сейчас, то догадается, что вру».
Моя мысль  работала лихорадочно:   «Что же сказать?»
Пауза длилась довольно долго. Если после такой паузы я бы сказал, что в среду  тоже занят, то она бы догадалась, что я уклоняюсь от встречи. Мне же не хотелось устраивать сцену разрыва, не хотелось обижать женщину, которая делила со мной постель и доставляла мне удовольствие (пусть даже скромное).  Меня больше устраивало  безболезненное прекращение отношений.   
- А в среду свободен! – решительно сказал я.
Интересно, уловила ли она, что я полностью утратил к ней влечение.
В среду с самого утра меня  стал точить червь сомнения. «Стоит ли встречаться с нею, - думал я. – Она же меня не вдохновляет. Только испорчу впечатление о себе как половом партнере».
Может, уйти из дома или затаиться, сделать вид, что дома никого нет.  Приду в четверг на вокзал. Что-нибудь совру. Пусть даже не поверит. Какая разница?»
Но я не мог  так поступить. Я не мог нарушить фундаментальные нормы этики.  Меня утешила мысль: «Как верблюд наедается впрок, так и одинокий мужчина должен прок насытиться женщиной, даже если она не в его вкусе».
В семь часов раздался звонок. Я покорно открыл  дверь. Маргарита, хрупкая, легкая, в цветастом платьице, бесшумно, как мышка, юркнула в коридор моей квартиры. (В отличие от других моих посетительниц она панически боялась встретиться в коридоре с моими соседями). Я отметил про себя, что внешность у нее вполне приемлемая, что отталкивает меня в ней характер и поведение.
- Ты фильм смотришь? – спросила она.
- Нет. Но сейчас я включу.
Вспыхнул экран телевизора. Показывали очередную серию «Богатые тоже плачут».
Она уселась на кровать и стала с  интересом наблюдать за перипетиями  отношений героя и героини, имена которых вылетели у меня из головы. «Какой у нее примитивный вкус», - подумал я. 
Надвигающаяся сексуальная катастрофа вызывала у меня  ужас.  Я жалел, что не купил вина. Это отличный допинг.  «Конечно, если бы я потратил на него деньги,  то  в августе  я  положил бы зубы на полку, - думал я. - Зато сегодня  я был бы на высоте». 
Пока Маргарита в спальне наслаждалась шедевром мексиканского кинематографа, я на кухне наслаждался бразильским кофе.
Серия закончилась, и Маргарита выпила чашечку кофе. Мне было неловко оттого, что у меня нет вина: возможно, она надеялась, что я устрою прощальный вечер.
Она первой вызвалась сходить в душ. Она помылась довольно быстро. Я залез в горячую воду и долго лежал в ванне. Я тянул время. Как мне не хотелось идти в спальню, где меня ждала Маргарита.   
- Что это ты так долго мылся? – спросила она подозрительно, когда я зашел в спальню.
Ее вопрос вызвал у меня легкое раздражение.
Раздевшись, мы легли в постель. Мои губы прикасались к шее, к груди. На ее лицо я боялся взглянуть: оно вызывало у меня брезгливость. Вместе с тем, мне было мучительно  стыдно, что она вызывает у меня такие чувства. Ведь еще недавно  я страстно целовал ее губы, рот, сосал язык.  Теперь даже  воспоминания об этих эпизодах вызывали у меня содрогание.
Раздались звонки в дверь – один, потом другой, более продолжительный, нахальный: «открывай, скорее открывай». «Кто же это может быть? – думал я. – Неужели Игорь?
- Не назначил ли ты кому-нибудь свидания? – назидательным, отчасти ироничным тоном спросила Маргарита.
- Нет, что ты. Я не делаю таких ляпсусов.
- Не делаешь? – усмехнулась она. – А в прошлый раз. То к тебе родственники пришли, то ты в душ пошел…
- Про душ я не врал.
Незваный гость не уходил. На нас обрушился целый шквал звонков.
- Может, это жена приехала? – с тревогой в голосе предположила Маргарита.
- Не может быть, - ответил я, холодея. – Весной приезжала. Так она предупредила телеграммой. А сейчас ей зачем приезжать?
Но в мою голову вкралось сомнение: «А вдруг это она? В прошлый раз телеграмма пришла утром, а сама она приехала вечером. А сегодня почтальон мог меня не застать».
Я оцепенел от страха, но продолжал хорохориться:
- Я не боюсь разоблачения: жена прекрасно знает, что у меня есть женщины. Но неприятна ситуация…
Я представил, как я открываю дверь, как заходит Ксюша, видит Маргариту. Впрочем, я предупреждал ее, что не могу без секса. И все же неприятно…
Звонки стихли.
- Ушел, - проговорила Маргарита с облегчением. – А может, возле двери сидит, ждет.
Я подскочил к окну на кухне и, спрятавшись за стену, посмотрел вниз. Из подъезда никто не выходил. «Неужели ждет?» - думал я.
Я вернулся в постель, и мы продолжили наши занятия. Попка Маргариты заходила вверх-вниз.  Вдруг она затихла. Я уж с надеждой подумал, что она кончила.
- Ты какой-то вялый, - сказала она недовольно. – Приходится самой.
Я чуть было не взорвался. Но сдержался и довольно спокойно сказал:
- У тебя странные представления о сексе. Ты считаешь, что мужчина должен работать, а женщина ждать. 
Ее руки толкают меня вниз, к влагалищу:
- Поцелуй пока там…
- Я не могу там, - взрываюсь я. – Там я могу только в пьяном виде.
Мое тело бессильно падает на постель, подушка прячет мое злое лицо.
«Зачем я себя мучу, - думаю я мрачно. – Если бы не инстинкт, то никогда не лег бы с нею в постель».
- Может, я в чем виновата? – тихо спрашивает она.
Я энергично отрицаю:
- В чем  ты можешь быть виновата!
- Может, что-нибудь не так делаю.  Я тебе нравлюсь?
Мне хочется закричать: «Нет, не нравишься! Ты мне противна!», но говорю я совсем другое:
- Конечно. Очень нравишься.
Правда, голос мой звучит отрешенно, фальшиво. Мне стыдно.
- Может, мне одеться?
- Да, одевайся! - почти кричу я.
Раздражение  полностью овладело мною. 
Она встала с постели. В ней проснулась стыдливость: она схватила юбку и прикрылась ею.
- Что с тобой?
- Я стесняться начала, -  смущенно ответила она.
Прикрывшись  юбкой, она пошла в ванную.
- Можно я побуду у тебя часов до десяти? – спросила она.
Я надеялся, что она уйдет сразу. Но не выгонять же ее.
- Конечно. Оставайся.
- Вдруг там кто-то сидит, -   объяснила она причину своей задержки.
У меня возникло подозрение, что она страдает фобией. Возможно, когда-то ей, бедняжке, досталось от жены какого-либо любовника.
Я, голый, лежал на кровати, а она, одетая, сидела на стуле рядом. Я успокоился, и вскоре она, обнажившись, легла рядом со мною. Ее рука стала поглаживать член. Когда он принял хорошую форму, я надел презерватив. Но как только я стал входить в нее, эрекция исчезла.
- Ненавижу презервативы! – закричал я в отчаянии.
Я сорвал презерватив. Описав дугу, он с силой упал на стул.
- Хорошо, если бы сначала без него, - попросил я. – А потом можно было бы надеть.
Она оставалась непреклонна: горький опыт заставлял ее быть жесткой.
Второй презерватив постигла участь первого.  Два сморщенных презерватива, лежавшие на стуле, представляли собой жалкое зрелище. Третий презерватив раскрутился на моем члене. Член, наконец, проник во влагалище. «Это победа!» - мысленно кричу я.   Нельзя расслабляться. Остановка смерти подобна. Я уже не стремлюсь довести Маргариту до оргазма. Это бесполезно. Наконец,  кончаю. Использованный презерватив падает возле пустых.
- Тебе было хорошо? – спросила она.
- Хорошо. Очень хорошо.  У тебя я не спрашиваю. Сегодня я был не в форме.
- У тебя женщина была сегодня? – спросила она.
- Нет.
Я не врал. Люда была у меня накануне, и я кончил с нею два раза.
- А у тебя с мужем в сексуальном плане все в порядке было? – поинтересовался я.
- Да.
- А психологические проблемы были?
- Да.
«Бедняга, - подумал я о нем. – Как ему удалось прожить с нею четыре года. Я бы не выдержал и четырех дней».
Я проводил ее до остановки. Она напомнила мне, что на следующий день я должен проводить ее – у нее много вещей.
На вокзал я пришел полдесятого вечера, на двадцать минут раньше, чем договаривались. Маргариты не было. Я не знал, где остановка ее автобуса. «Как подъедет какой-либо автобус, я к нему подойду». Но автобусы не появлялись. Чтобы скоротать время, я ходил по освещенному фонарями тротуару и посматривал на встречных женщин. Глаз положить было не на кого: женщины попадались толстые и некрасивые. 
«Нельзя спать с женщиной, которая тебе противна, - размышлял  я. – Лучше мастурбация, чем секс с неприятной женщиной. Мастурбация не мешает  воображению создать образ прелестнейшей партнерши, а  неприятная женщина мешает».
Первый автобус подъехал в начале одиннадцатого, когда уже совсем стемнело. Я подскочил к остановке. Маргариты не было.
Я прошелся вдоль поезда: она не попалась на глаза. Почему мы не встретились с нею, осталось для меня загадкой. Так или иначе, ей, бедняжке, самой пришлось тащить в вагон вещи. Мне было неловко перед нею, но я сделал все, что мог.
Поздно вечером, когда я уже лежал в постели,  снова заработала моя мысль, и я продолжил развивать теорию, созданную на привокзальной площади:  «В трезвом виде с неприятной женщиной спать нельзя, а в пьяном – можно. Чем больше тебе не нравится женщина, тем больше надо выпить. Женщин можно разделить на несколько разрядов. Женщины первого разряда – это те, с которыми можно заниматься сексом даже в трезвом виде. За этой группой следуют женщины, с которыми можно лечь в постель, выпив одну рюмку водки. И так далее.  В сущности, Маргарита недурна собой.   Чтобы  последний вечер прошел успешно,  достаточно  было выпить всего лишь три рюмки водки».

Люда

Я позвонил ей и предложил ей прийти ко мне.
- Зачем? – спросила она строго.
- Пообщаемся.
- Сценарий уже известен.
Ее тон был отчужденным, непреклонным, но я знал, что в ней происходит внутренняя борьба, и, если проявить настойчивость и при этом дать ей возможность сохранить свое лицо, она пойдет на компромисс.
- Нет, сегодня я внесу в него новый элемент, - сказал я, придавая голосу загадочную интригующую окраску.
- Какой элемент? – заинтересовалась она.
- Не буду говорить. Я хочу сделать тебе сюрприз.
В действительности, я еще и сам не знал, как обострить  сюжет нашего романа.  Но я не сомневался, что за оставшееся до вечера время что-нибудь придумаю.
Я понимал, что Люду раздражает не столько однообразие  времяпрепровождения,  сколько неопределенность наших отношений.  Ей пора  замуж, а я не спешу делать ей предложение. Она приходила в отчаяние и время от времени (вероятно, под влиянием мачехи) устраивала бунт, отказываясь со мной встречаться. 
Договорились встретиться в семь.
Она принесла пачку вафлей. Я поставил на стол тарелку с черной смородиной, купленной на рынке.
После чаепития мы пришли в спальню. Она наотрез отказалась взять  член в рот.
- Мне всегда это не нравилось, - заявила она.
Вспомнив, с какой жадностью и энергией она сосала пенис, я  усомнился в ее искренности. Но она стояла на своем, и мне пришлось пойти на компромисс:
- Хорошо, давай в попку.
- В шейку, в ушко, в попку, - произнесла она с иронией. – Нет, хватит.
Я бы мог кончить в сосок или в шею,    зажав член между двумя восхитительными грудями. Но возвращаться после орального и анального секса к петингу было ниже моего мужского достоинства. Мне стало досадно. Я намекнул ей, что ее поведение толкает меня на решительные действия. Она осталась спокойна. Мне показалось, что внутренне она уже готова к разрыву. Проводив ее до дома, я сказал ей голосом, полным драматизма:
- Будь счастлива. Я желаю тебе всяческого добра.
В свою очередь она тоже пожелала мне счастья и добра.  Хотя мы ни слова не сказали о разрыве отношений,  мы  понимали, что расстаемся навсегда.
Мне казалось, что я перешел свой Рубикон, но на следующий день мне стало так одиноко, что я решил перенести окончательный разрыв с Людой на более позднее время.
Я набрал номер ее телефона.
- Нет, не могу, - строго сказала она. – Мы с Таней идем в кино.
Я спросил, какой фильм они собираются смотреть. Она назвала. Это был примитивный фильм (я знал о нем от Игоря).
- Хотел вам компанию составить, - произнес я. – Но не могу. Не вынесу скуки. Приходите лучше с Татьяной ко мне.
- А что ты можешь нам предложить? - заинтересовалась она.
- Бутылку хорошего портвейна.
- А что еще?
- Попоем песни, потанцуем.
Колебания Люды были непродолжительными.
- Хорошо. Я сейчас позвоню Тане. Позвони мне минут через двадцать. Я тебе скажу окончательное решение.
Через двадцать минут Люда сказала:
- Придем. К семи часам, - и добавила приглушенным голосом, будто сообщала какую-то важную тайну: - Ты не встречай нас в домашней одежде. Надень серые брюки. Волосы вымой.
- Не беспокойся, - сказал я с достоинством. – У меня есть новые джинсы и майка. Таня будет потрясена моей внешностью.
Горох высокого смеха посыпался на мою барабанную перепонку. Мы простились. Трубка повисла на крючке. «Когда это у меня волосы были грязными? – подумал я недовольно. – Я же через день их с шампунем мою». Правда, надо признать, что одежонка моя порядком износилась. Люда не раз (вполне справедливо) говорила мне, что мои черные брюки пришли в негодность, что рубашки мои истерлись.
Люда и Таня проявили пунктуальность: они появились ровно в семь. В новых польских джинсах, в черной венгерской футболке я был похож на лондонского денди. Когда Люда меня увидела, на лице у нее появилось радостное удивление. Женщины  тоже произвели на меня  хорошее впечатление. Люда в новой синей блузке выглядела женственной и изящной. Таня тоже показалась мне привлекательной женщиной (правда, разница в росте  - она была на две головы выше меня - погасила у нас всякий сексуальный интерес друг к другу).
Люду изумила чистота в квартире.
- Ведь может, когда захочет, - сказала она обо мне Татьяне, будто меня не было в комнате.
- Люда, твой комплимент  меня компрометирует. Если эту обстановку можно назвать порядком, то как у меня бывает в квартире во время беспорядка. Что подумает Таня! -  проговорил я, потупив взгляд.
Закуска у меня не была приготовлена, так как мытье полов отняло у меня уйму времени и энергии. Я нашел выход из положения.
- У меня правило есть. Я сам угощение не готовлю, - заявил я женщинам. – Я поручаю это гостям. Это позволяет мне одним выстрелом убить  двух зайцев. Сам я освобождаюсь от рутины, а гости получают возможность проявить свои кулинарные таланты.   
  Женщины разволновались.
- Ну давай, что там у тебя есть? - буркнула Люда.
- Вообще-то продуктов у меня немного, - признался я. – Надеюсь, вы поели, когда собирались ко мне в гости?
Люда смутилась, хихикнула:
- А пригласил нас в гости, - проговорила она укоризненно.
Я достал из холодильника кусок останкинской колбасы, яйца, капусту, морковку.
- Яиц много, - успокоил  я женщин. – Яичницу я беру на себя.
Люда взялась за приготовление салата.
- Доска есть, - сказал я, положив на стол разделочную доску.
- Когда-то из-за доски была такая история, - обратился я к Татьяне, ища в ней сочувствия. – Нужно было отрезать лишь два кусочка хлеба. Люда потребовала доску. Без доски она не соглашалась резать хлеб. Мне пришлось перерыть полдома, чтобы найти доску. Как вспомню, так до сих пор волосы дыбом встают.
Люда хихикнула, но Татьяна не проявила мне сочувствия.
Нож оказался тупой. Женщины потребовали, чтобы я его наточил. Точило как в воду кануло. Я предложил порезать сам. Хлеб был мягкий, поэтому куски получались неровными.
- Ну и порезал, - презрительно произнесла Татьяна. - Кто ж так режет. Нож наточи!
Ее лицо побагровело от возмущения и гнева.
- Вы аристократки до мозга костей, - сказал я,  –  а я люблю простых девчонок.
Я говорил правду, надеясь, что женщины воспримут мои слова как шутку.
Мои надежды не оправдались. Моя фраза до глубины души оскорбила женщин. 
Суета, крик женщин, граничащий с истерикой, нарушили мое психическое равновесие. Я был близок к тому, чтобы закричать: «Уходите отсюда! Мне такие женщины не нужны». Но я взял себя в руки. Я понимал, что отчасти и сам виноват: я сам предложил им проявить кулинарный талант, вот они и старались,  чтобы в грязь лицом не ударить.
  Разместились за столом на кухне. Мы с Людой пили портвейн, Таня предпочла водку. Она выпила рюмку до дна и больше пить не стала. Портвейн был вкусный, и я пил рюмку за рюмкой.  Люда пила вино маленькими глоточками.  Хмель снял раздражение.
- Когда я общаюсь с Людой за столом, я стараюсь поскорее выпить. Алкоголь делает меня добрее. Пьяный я всегда добрый, - бахвалился я.
- Ты хорошо нас встретил, - сказала Люда. – Это ты на баяне играл, когда мы к дому подходили?
- А что слышно было?  Да, я. Это я репетировал.
Люда захихикала, и я догадался, что  предстоящий концерт не вдохновляет ее.
Щеки Татьяны раскраснелись от водки. Алкоголь развязал ей язык. Она камня на камне не оставила от нашего института. Ее слова содержали долю истины: квалификация большинства преподавателей невысока, Казакова примитивна, Давыденко читает лекции с пожелтевших от времени листов. Но она говорила не только о конкретных личностях, но и обо всех сразу. Я почувствовал себя задетым и решил дать ей отпор. Лучший способ защиты – нападение.
- А школа намного лучше института? – спросил я. – Квалификация учителей намного выше? Совершенна ли программа?  Изучение русского языка – и в школе, и в вузе - оторвано от речевой практики.
Глаза  Татьяны выразили согласие.
Она предалась воспоминаниям об альма-матер. В студенческие годы ей больше всего досталось от Корнеевой, которая сразу невзлюбила ее.  Историческую грамматику, диалектологию, которые та вела, Тане пришлось сдавать комиссии. 
- Теперь часто встречаю ее на улице, - сказала Таня. – Занимается коммерцией. Торгует. Одета довольно прилично.
- Так у нее вроде бы крыша поехала, - вспомнил я.
- Наверно, поправилась.
- Ваши студенты ничего не знают, - заявила Татьяна. – К нам приходили узбеки. Ничего не знают.
  - Слава богу, я работаю только на русском отделении, - сказал я миролюбиво, - и за узбеков ответственности не несу.
Алкоголь сделал нас покладистыми и добрыми. Раздражение улетучилось после первой рюмки.
  Вилка Татьяны  впилась в кусок яичницы, от нее отлетели капли масла и попали ей на платье. Начался настоящий переполох.
- Масло попало! – взволнованно проговорила Таня, бросая вилку.
- Солью скорее посыпь! – закричала Люда в исступлении.
У меня возникло ощущение, будто начался пожар.
Когда соль покрыла масляные пятна, разговор возобновился.
Люда пожаловалась на жизнь: уже полтора месяца оба сына ее мачехи вместе с женами и детьми  живут у них в гостях, и хотя она отстояла свою комнату и продолжала жить в ней одна, но все равно ей приходится нелегко. Мы посочувствовали ей.
Закончив трапезу, мы перешли в другую комнату, чтобы потанцевать.
Медленной музыки у меня было много, но ритмичных песен – раз два и обчелся.
Татьяна предложила поставить песню «Билет на Копенгаген». Буйнов пел невыносимо нудно. Танцевать было невозможно. Люда заявила, что эта песня ей не нравится. На лице Тани отразилось сильное смущение. Я снял пластинку. Песня «Эскимос и папуас» в исполнении «На-На» пришлась нам по душе: мы носились по комнате с бешеной скоростью и энергией. Мы не пропускали и медленных танцев: я по очереди танцевал то с одной, то с другой женщиной.
Пришла усталость. Я раздал женщинам листы с текстами песен, взял баян. Спели «Зорьку ясную», «То не ветер ветку клонит» и другие. Я предложил спеть «Огней так много золотых».
- Давай споем, - согласилась Люда, и на ее лице мелькнула смущенная улыбка.
- Парней так много холостых, а я люблю женатого», - выразительно выводила  она своим высоким голосом.
В половине двенадцатого наша встреча закончилась. Проводив Таню до дома, мы с Людой, не сговариваясь, пошли в парк. Густые кусты надежно укрыли нас от посторонних глаз. Мы слились в страстном поцелуе. Она по обыкновению стонала. Поцелуи и стоны сильно меня возбудили, но взять пенис в рот она наотрез отказалась.
- Нет, мне не нравится.
- А как же раньше? – удивился я.
- Мне никогда не нравилось, - твердила она. 
По опыту я знал, что переубедить ее невозможно. Она часто о себе говорила: «Я упрямый человек» - и слова ее соответствовали истине.
- Ну давай в попку, - предложил я. Моя рука нырнула под коротенькую джинсовую юбку, прикоснулась к влагалищу. 
- Прямо здесь? – спросила  Люда.
- Давай попробуем. 
Она наклонилась, обхватив  руками за дерево. Я приподнял юбочку, положил ее Люде на спину,  приспустил ее трусики и прижался телом к ее попке. Пенис не входил в анальное отверстие, как я ни старался.
- Давай в рот, - еще раз попросил я. – А то я сейчас заплачу.
Я был похож на ребенка, которому не дают любимую игрушку.
Но она была непреклонна. 
Мы сели на скамейку отдохнуть: после танцев и упражнений в парке пришла усталость.
- Я хоть и чувствительная, но для меня секс не главное,  - сказала моя подруга. – Для меня главное – дружба. Ты читал книги Рюрикова о любви? Он пишет, что для мужчин любовь – это страсть, а для женщин – нежность. И он прав. Хотя он пишет, что бывает и наоборот. Один мужчина проявлял к своей женщине нежность – потому что отношения у них начинались как дружба. А женщина испытывала страсть.

Она пришла ко мне через два дня. У нее было подавленное настроение
- Выпить хочешь? – спросил я.
- А у тебя есть? – встрепенулась она.
В холодильнике стояло полбутылки водки, но водку она не пила. Портвейна у меня осталось мало, так как накануне мы выпили с Маргаритой почти всю бутылку.
Я наполнил ей рюмку. В бутылке еще немного осталось.
- А тебе? – спросила она.
- Я не хочу.  Пока пить не буду. А то сопьюсь.
- С месяц?
- Да нет. Хотя бы неделю продержаться.
Она по обыкновению пила вино маленькими глотками.
Я спросил, хочет ли она есть, и предложил нажарить яичницы, но она решительно отказалась от еды.
Я поставил на стол большую тарелку с черной смородиной, и  мы стали насыщаться витаминами. Она сказала, что ее сводные братья, наконец, уехали; правда, один из братьев оставил двух детей – девочку-четвероклассницу и четырехлетнего малыша.
- Тебе легче стало?
- Конечно легче.
- А дети не мешают?
- Нет. С ними даже интересно. Правда, мальчика заласкали. Он садится ко мне на колени и говорит: «Люда, давай ты будешь моей мамой, поцелуй меня, погладь. – На ее лице появилась смущенная улыбка.
Из меня полезла педагогическая эрудиция:
- Ничего страшного. Это естественное поведение ребенка. Маленькие дети нуждаются в прикосновениях. Физический контакт – необходимое условие нормального развития.
- Да, но он целует в шею. – Краска стыда покрыла лицо моей гостьи.
- На тебя это действует возбуждающе?
- Да.
- Не смущайся. Это естественная реакция. Я читал такое: у некоторых женщин  такой чувствительный сосок, что когда младенец сосет молоко, она может даже испытать оргазм.
В глазах Люды застыло изумление. Как у всех чрезмерно эмоциональных людей, внутреннее состояние отчетливо отражалось у нее на лице.
Ее рюмка опустела.
- Еще хочешь? – спросил я.
- А есть?
- Есть водка.
- Нет, ты же знаешь…
Я выплеснул  в ее рюмку остатки вина, жалея, что накануне выпил почти всю бутылку. «Надо выпивать не всю бутылку сразу, а рюмку – две, - думал я,  -  а затем  закупоривать бутылку до следующего раза». 
Раздался звонок в дверь. Я открыл дверь и увидел  Ивана Михайловича, своего добрейшего соседа.
- Деньги собирают, - сказал он. – На втором этаже мужчину зарезали.
- По сколько?
- Кто сколько может.
Я закрыл дверь, вернулся к Люде, рассказал ей о происшествии и попросил совета:
- Как ты думаешь, сколько дать? Рублей десять хватит?
Она ничего не могла мне посоветовать.
- Дам пятнадцать, - решил я. – Что такое десять рублей по нашим временам!
Иван Михайлович тоже вынес пятнадцать рублей.
- Как он погиб? – спросил я у женщин, собиравших пожертвования. – Прямо у нас в подъезде?
- Нет. Он в командировку поехал. Он шофер. Там его и зарезали.
Это сообщение меня немного успокоило. 
- Сколько лет ему было? – поинтересовался я.
- Тридцать три.
  Я вернулся к Люде и, сообщив ей новости,  предался воспоминаниям о  потрясшей меня когда-то смерти Сереги Усманова, моего бывшего однокурсника.   
Мы перешли в спальню. Зная, как она дорожит своими вещами, я аккуратно повесил ее юбку и блузку на спинку стула, но трусики, увлекшись ласками, небрежно бросил на соседнюю кровать. Наказание последовало незамедлительно. 
- Ну как ты бросаешь! – пробрюзжала она.
Оправдываться, спорить было опасно. Я быстро встал и повесил трусики рядом с блузкой.
Я вернулся к ней. Ее язычок мгновенно проник в мой рот, и из ее груди исторглись громкие стоны. Я знал, что мне не удастся овладеть ею. Она упряма. Кроме того, она находилась под влиянием своих родителей (особенно прагматичной мачехи), которых она посвящала в перипетии наших отношений.  Более того, я, как человек порядочный, и сам не хотел сближения, которое бы наложило на меня определенные обязательства. Но любовная игра полностью захватила меня.
- Я люблю тебя, - прошептал я (кажется, в первый раз я признавался ей в любви).
  Я не лгал. В те минуты она вызывала у меня одновременно нежность и страсть. В последнее время наметились некоторые изменения моего отношения к ней. Я начал привыкать к ней, она вызывала у меня жалость и сострадание.
- А ты меня любишь? – спросил я.
- Ты мне нравишься.
- Нет, ты скажи, что любишь, - сказал я, наслаждаясь игрой. – Ты можешь меня обмануть.  Я не возражаю. Скажи: «Люблю!»
- Ты мне нравишься! – упрямо повторила она.
- Хорошо, - прошептал я. – Скажи просто: «люблю». Не адресуй слово мне, просто произнеси.
Как ребенка учат ходить, так и я учил свою подругу  выражать свои чувства. Пусть сначала научится произносить слово, а потом оно приобретет над ней магическую силу. Может, и вправду полюбит.
- Люблю, - повторила Люда.
- Очень хорошо. Ты делаешь успехи. А теперь скажи: «тебя люблю».
Она молчала.
- Ты не в мой адрес  говоришь, ты просто произносишь, - подбадривал я ее.
- Хватит! - взвинтилась она. – Не знаю, что ты сегодня задумал.
«На сегодня хватит, - решил я. – В следующий раз  продолжим занятия аутотренингом».
И все же мне было досадно. Я не мог понять логику ее поведения: с одной стороны, она хотела выйти за меня замуж, но, с другой стороны, честно говорила, что меня не любит. Какой же уважающий себя мужчина женится на женщине, которая к нему равнодушна!
- Меня недавно один мужчина приглашал на свидание. Чистый. Разведен. А я отказалась, - сказала она. – Думаю: у меня же есть Коля.
Мне стало неловко. Я не хотел, чтобы из-за меня женщина потеряла шанс выйти замуж и обрести счастье.
- А кто он такой? – спросил я. – Где ты с ним познакомилась?
- В институте. Меня познакомили.
Мы легли на кровать. Ее ноги были плотно прижаты друг к другу. Но мой пенис  проник в ее влагалище. Я не пытался  пробить девственную плеву, но на этот раз она впустила меня достаточно глубоко, и пенис скользил вдоль влагалища в мягкой и горячей плоти. Я старался попадать в клитор. Тело моей партнерши извивалось подо мной, руки впивались в мой зад. У меня возникло ощущение, что это настоящий секс.
- Еще! Еще! – шепотом кричала она. Ее лицо было искажено гримасой наслаждения.
У меня произошел довольно глубокий оргазм.  Она побежала в ванную подмываться, а я поменял простыню, включил телевизор и лег на постель, чтобы послушать новости.
Вернувшись из ванной, она легла рядом со мной.
- Выключи телевизор! –  потребовала она категоричным тоном.
Меня покоробила ее безапелляционность, но я не стал с нею спорить, нажал на кнопку, и экран погас.
Я привстал на локоть,  посмотрел на нее. Ее фигура, ее тело привели меня в восхищение.
- Ты похожа на Венеру Милосскую. Вот отсюда и до сюда… - Я показал сначала на шею, а затем на конец ног. – Твое тело – шедевр природы.
- А выше? – спросила она, и в голосе у нее соединились и радость, и обида.
- Лицо симпатичное, милое. Но  не шедевр.  Не обижайся. Я не могу врать. 
- А у тебя красивый ребенок? – спросила она.
- Трудно сказать. Почему это тебя интересует? Красивые ли у меня получаются дети?
- Да.
- Думаю, симпатичный.
Я вспомнил своих сыновей, и гордость за них и за себя переполнила мою грудь. Мне захотелось показать ей фотографии своих детей, но я сдержался. О существовании Саши, о моем первом браке вообще она ничего не знала. Она считала, что Ксюша – моя первая жена. «Интересно, какой будет ее реакция, когда она узнает, что я уже женат второй раз? – думал я. – А ведь рано или поздно свет на мое прошлое прольется. Шила в мешке не утаишь».
Правду обо мне могла знать ее подруга Таня, с которой мы в течение двух лет одновременно учились на одном и том же факультете, но меня спасло то, что, будучи человеком скромным и неброским, в студенческие годы я не попал в поле ее зрения.   
Попытка заняться анальным сексом оказалась неудачной. Люда помогала мне как могла. Когда она брала пенис в рот, он твердел, но стоило попытаться его в анальное отверстие, он мгновенно падал. Девушка томилась в ожидании. Наконец, я нашел выход. В анальное отверстие я ввел средний палец, а большим пальцем придавил попку сверху. При каждом нажатии руки попка сотрясалась. Люда визжала,  стонала, но опыту я знал, что причина визга не боль, а эротическое наслаждение.
- Какой ты замечательный! – сказала она.
Ее коронная похвала наполнила мою грудь гордостью. «Да, я умею, - самонадеянно подумал я. – Ты еще будешь гоняться за мною».
- Я не буду твоей любовницей, - упрямо проговорила она, когда мое тело прижалось к ее телу.
- Нет, будешь! – сказал я, дразня ее.
- Не буду, не буду, - повторяла она, как ребенок.
- Почему? Чем плохо быть любовницей?  Любовница котируется выше, чем жена.
- Не заговаривай мне зубы.
- А ведь когда-то  ты готова была стать моею. Помнишь?
- Не помню.
- Это была наша последняя зимняя встреча.
- В последнюю встречу  я приносила тебе блинчики. На 23-е  февраля.  Я потом думала: «Хоть бы ты подавился этими блинчиками».
- Вот она женская логика, - сказал я. – «Подавился блинчиками». Как же я мог ими подавиться, если я благополучно съел их у тебя на глазах?
- Ты меня даже с восьмым мартом не поздравил, - упрекнула она.
«Да, от подарка я уклонился ловко», - подумал я.
Меня стали мучить угрызения совести: «Она подарила мне «Консул», дорогой одеколон,  рублей двести стоит, а я в ответ ничего не подарил, хотя  я ведь никакой-нибудь Жигало». Первым моим желанием было поскорее компенсировать ее расходы.
- А когда у тебя день рождения? – спросил я.
- В августе.
«Слава богу, что не в июле, - возликовало мое эго. – Может, в августе кого-нибудь из нас не будет в городе. Денег на подарок у меня все равно нет. Мне бы до октября дотянуть, до зарплаты. Да разве на вас, женщин, напасешься?»
Я вспомнил, что отдаться мне Люда хотела не в последнюю встречу, а чуть раньше, в январе, когда борьба за квартиру шла к победному концу.  В феврале же она заявила, что мы сблизимся с нею только после свадьбы.
- Ты обо всем рассказываешь своему отцу? – спросил я.
- Да.
- Что ты ему сказала сегодня, когда уходила? 
- Я сказала, что пошла к Коле. Папа мой - добрый, удивительно добрый.
- Ты, наверно, в маму пошла, - не удержался я от злой шутки.
- Я злая, - согласилась она.
«Злая, упрямая, деспотичная, - добавил я мысленно.  – И это хорошо. Будь ты доброй и податливой,  я бы уже давно женился на тебе.  Но, слава богу,  твои крики типа «Выключи телевизор!» отбивают у меня всякую охоту жить с тобой под одной крышей».
Мы шли пешком  по ночному городу в сторону ее дома. Она рассказала, как она поссорилась со своей подругой Оксаной (с нею мы осенью ходили в кино). Люда собиралась в Петербург. К ней прибежала Оксана с большим списком заказов. «Ну почему я должна покупать твоему брату куртку, - возразила Люда. – Кто он мне такой?» «А ты купи мне», - настаивала Оксана.
Люда заказ не выполнила. Кое-чего в Петербурге не было, кое-что надо было долго искать, а у нее было мало времени. Конфеты же, привезенные для Оксаны, пришлось отдать «братьям». Разгневанная Оксана прибежала к Люде утром, часов в восемь, разбудила ее и забрала у нее деньги. Больше они не встречались. Люда была страшно разочарована в своей подруге.
- Тебе еще ждет много разочарований, - сказал я. – Люди несовершенны. Рано или поздно ты и в Татьяне разочаруешься.
- Нет! – вскрикнула она.
Несмотря на разочарование в одной подруге, она наивно продолжала верить в людей.
На следующий день я позвонил ей часов в пять.  Трубку взяла девочка, затем я услышал голос Люды.
- Хорошо, приду. Только, пожалуйста, без концертов, - сказала она громко и резко.
«Зачем она посвящает родственников в перипетии наших отношений? – думал я. – Очевидно, дает  понять родителям, что мои поползновения на ее честь и невинность она пресекает».
Часа через два в дверь раздался резкий звонок.  Я открыл входную  дверь в общий с соседями коридор и увидел Люду в цветастом,  подчеркивающем ее безупречную фигуру платье.
- О, ты в новом платье! – сказал я, пропуская ее в дверь.
- Какое там новое. Я его еще в позапрошлом году сшила, - ответила она.
Стремительно открылась соседская дверь, и в коридор выскочила Лидия Федоровна, приятная женщина лет сорока пяти, как выскакивает из засады паук, чтобы задушить муху, попавшуюся в его сети. Оказавшись в коридоре, соседка вперила свой  любопытный взгляд в Люду. 
- Николай Сергеевич! Вы не закрывайте дверь, - попросила соседка. -  Юля на улице. 
Я понимал, что просьбу соседка высказала для отвода глаз. Основная цель ее вылазки - посмотреть на мою гостью.
- Хорошо, - сказал я.
  - Замок испортился, - сообщила Лидия Федоровна. – Иногда приходится с ним возиться.
- Да, а раньше так хорошо открывался, - проговорил я сокрушенно.
Вслед за женой  из квартиры вышел Иван Михайлович, пятидесятипятилетний мужчина с добрыми голубыми глазами,  и тоже бросил на Люду оценивающий взгляд.
- Попробую сделать. Там надо подкрутить, - сказал он.
Лидия Федоровна и Иван Михайлович были  милейшими деликатными  людьми, они не вмешивались в чужую жизнь, но женские голоса, не раз доносившиеся из моей квартиры, разожгли у них вполне естественное любопытство. (Да и кому неинтересно знать, какие женщины ходят в гости  к женатому соседу, когда его жена живет далеко от него?). 
Мы с Людой прошли на кухню. Из дамской сумочки выпорхнули пачка печенья и коричневая баночка с кофе.
- Зачем? – воскликнул я. –  Спрячь. У меня есть кофе. Будем мой пить.
Дверца навесного шкафа открылась, и взору Люды предстала пачка натурального кофе,  который я купил для Ксюши (она дня не может прожить без кофе). 
- Нет, у тебя не такой! - сказала Люда, которая по моей интонации, несомненно, уловила мои колебания.
- У тебя растворимый? – спросил я радостно.
- Конечно.
Кофе настаивался в фарфоровом чайнике, когда раздался новый звонок. «Кого там принесло?» - подумал я с досадой.
Можно было затаиться, но это могли быть соседи, которые знали, что я дома. Чтобы убедится, что звонят не соседи (они звонят непосредственно в квартиру), я потихоньку открыл входную дверь и ахнул от неожиданности: прямо передо мной стояли два человека – Сашка - бывший завхоз нашего института, а теперь студент-заочник литфака, и Женя Романов - журналист, высокий широкоплечий красавец, выпускник нашего факультета, с которым мы не были знакомы. «Как они попали сюда? – думал я в изумлении. - Ах, да… Дверь в общий коридор не захлопнули из-за Юли».
- К тебе можно? – спросил Сашка, в улыбке обнажая мелкие, острые, черные зубки. - Решили зайти. Шли мимо...
В облике Сашки было что-то крысиное, отталкивающее, но в последнее время он вызывал у меня интерес: с год назад у него появилась красивая любовница, которая хоть и не хотела разводиться с мужем и выходить за него замуж, но  иногда приходила к нему домой и занималась с ним сексом.
Время от времени мы случайно сталкивались с Сашкой на улицах города и обменивались жизненными впечатлениями. Как-то после бурной ночи, проведенной с Катей, я встретил его недалеко от своего дома и на радостях затащил к себе в гости,  угощал  водкой и моими коронными блюдами -  колбасой, жареной картошкой. Но я не ожидал, что он сам придет ко мне без приглашения и без предупреждения, к тому же не один.
- Извините, ребята, - сказал я. – Сейчас я не могу вас принять. Так сложились обстоятельства.
Я хотел признаться, что я не один, что у меня женщина, но я не был уверен, что мне стоило раскрываться. Я всегда тщательно конспирировал своих женщин.
- Заходите в другой раз, - предложил я. – Когда сможете?
- Не знаем, - сказал Сашка. – Мы случайно. По вдохновению. Ты угощал. Я считал своим долгом…
Ребята ушли, а я вернулся к Люде. Мы приступили к трапезе. Кофе, сладкий, черный, как смола, доставлял мне истинное наслаждение. Печенье одно за другим летело мне в рот. 
- Как к тебе относятся дети? – спросил я. 
- С девочкой мы находим общий язык, - ответила она. – А мальчик, по-моему, меня любит.
- Ты общаешься с ним?
- Да, недавно хотела взять его с собой на пляж. Но не получилось…
- Почему?
- Уписался. Ему четыре года, а он писается.
- И ты в наказание не взяла его на пляж? – огорчился я.
- Мама сказала: «Раз уписался, на пляж не пойдешь».
- И ты не пыталась убедить ее в том, что она не права?
- А как по-другому отучишь?
- Есть способы. Но наказывать нельзя. Он же не нарочно писает. Ему и так тяжело. А вы его еще наказываете, унижаете. У него может сформироваться комплекс неполноценности, от которого он будет страдать всю жизнь.
- Если бы ты сам попробовал воспитывать, я бы посмотрела.
Я мог бы  сказать ей, что у меня есть богатый опыт воспитания, но саморазоблачение не входило в мои планы.
В постели я использовал домашнюю заготовку, хотя и не верил, что моя хитрость приведет меня к успеху.
- Ты говорила, что твоя мать умерла от рака, - сказал я. – А рак чего у нее был?
- Рак кишечника.
- Ты знаешь, что у женщин часто бывает рак груди и рак матки. А знаешь отчего? От воздержания.
- Опять ты за свое, - проговорила она с досадой. – Мы же договорились!
- Если мне не веришь, проконсультируйся у гинеколога. Он тебе скажет.
- В прошлом году проверялась: все было нормально.
- Было. Но трагедия может случиться в любой момент.
- Хватит! - На ее лице появилось выражение испуга и смущения. - Ты лучше скажи, когда ты разведешься со своею женой? Ты говоришь с нею о разводе?
-  Безусловно. Это лейтмотив нашей переписки, - соврал я.
Наши тела слились в единое целое.
- Давай, как вчера, - попросила Люда.
- Это как? – Я не сразу не вспомнил, чем была примечательна вчерашняя близость.
- Мои ноги соединены, а твои шире.
Ее желание было для меня законом.
После разрядки она побежала в ванну, а я поменял простыню.
Она вернулась, легла на кровать. Мой член не мог войти в ее анальное отверстие.
- Сегодня не получится, - сказала она.
- Почему?
- Я давно не ходила в туалет, - хихикнула она.
Второй раз пришлось кончать в сосок. Левая моя рука держала ее  грудь, а правая придерживала член. Ее большая упругая грудь сотрясалась при каждом движении члена. Стоны, исходившие из ее груди, действовали возбуждающе, и оргазм был глубоким.
Мы пошли к ней домой раньше обычного – в половине двенадцатого. Она настояла, чтобы мы пошли через парк. Парк был наводнен пьяными, агрессивными людьми. Чтобы не стать  жертвой хулиганского нападения,  я свернул с тротуара. Кусты и мрак ночи укрыли нас от посторонних глаз, но ее громкий голос обнаруживал наше присутствие.  Опасаясь, что она заподозрит меня в трусости, я постеснялся попросить ее говорить потише.   
Мы начали договариваться о встрече.
- В понедельник я не могу, - сказал я.
- Почему?
Кажется, она подозревала, что у меня есть другая женщина.
- Я еду в экспедицию, в село, - соврал я. – Встретимся во вторник.
Мы стояли возле ее дома. Она ждала, когда я поцелую ее: голова ее тихо раскачивалась из стороны в сторону, глаза были прикрыты, рот приоткрыт.  Но я был сыт ею, к тому же мне хотелось ее подразнить, и я не стал целовать ее.
- Подождать, пока ты зайдешь в подъезд? – спросил я.
Она молча кивнула головой.
Возле входа в подъезд она повернулась и на прощанье помахала мне рукой. Мой ответный жест был снисходительно небрежен.
На следующий день у меня была в гостях Маргарита. Люде я  позвонил через день и предложил встретиться.
- Не хочется, - сказала она. – Вчера у меня была Татьяна. Я устала.
- Ну как хочешь! – сказал я пренебрежительно. – Я и без тебя весело проведу время.
- Как? С кем? – разволновалась она.
- С друзьями.
- Коля, давай в кино сходим, - попросила она.
- На какой фильм?
- На любой. Можно даже на боевик.
- Нет, это неинтересно. Приходи ко мне.
- Каждый раз одно и то же. Чаепитие… Провожаешь меня в час ночи. На следующий день разбитая...
- Как хочешь.
«Хорошо, что с Маргаритой  я не завязал окончательно, - подумал я. – Нельзя допускать монополии одной женщины».
Она стала упрашивать меня сходить с нею в кино.
- Да ты, я смотрю, хочешь меня видеть? – проговорил я надменным, самоуверенным тоном.
В трубке раздался грустный смех.
- Ну на любой. На какой захочешь, - уговаривала она.
         - Ладно, давай сходим, - сдался   я. – Тем более я не ходил в кино почти два месяца.

Нежданные гости

  Возле «Детского мира»  я случайно встретил с Таню и ее подружку  Наташу, которую Таня  давно хотела ввести  в нашу компанию – специально для меня. Наташе  было тридцать лет, хотя выглядела она на двадцать пять. Среднего роста, хрупкая, стройная, с симпатичным лицом и с соломенными  волосами,  вначале она произвела на меня хорошее впечатление.  Но когда я внимательно присмотрелся к ней, я сделал неприятное открытие: продолговатое лицо, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть, схваченные в пучок волосы делали ее похожей на молодую лошадку.
Внезапно пошел сильный дождь, превратившийся в настоящий ливень. Мы укрылись под  навесом, потеснив женщину, торговавшую бижутерией. Разговор между нами, прижатыми друг к другу, продолжался минут двадцать. Впрочем, говорили в основном только мы с Татьяной. Наташа молчала - видимо, от смущения. Она стеснялась меня, хотя Игорь говорил, что она довольно цинична (например, в разговоре с коллегами она сказала: «Гашкин вые -ет Веру. Вот смеху будет»).
По словам Игоря, она была женщиной легкого поведения. У нее всегда была куча любовников. Только на квартиру к Татьяне (в разное время, конечно) она приводила трех мужчин, чтобы заняться с ними любовью.  Сколько же всего их у нее было – одному богу известно. Недавно с очередным любовником она ездила в Польшу (за его счет, конечно).
Я пригласил подруг в гости, хотя конкретного времени не назначил.
Дня через три после нашей  встречи, когда ко мне с минуты на минуту должна была прийти Люда,  раздался звонок. Я открыл дверь и оцепенел от ужаса:  в коридоре стояли Игорь, Таня и Наташа. Их появление  было как гром среди ясного неба. 
Гости зашли в коридор.  Я растерялся, не зная, что предпринять. Ясно было одно: они не должны были встретиться с Людой.   
- Мы без предупреждения, - сказал Игорь. С его лица не сходила наивная виноватая улыбка.
Я мучительно искал выход из создавшегося положения.
- Что с тобой? – спросила Татьяна взволнованно. – Ты кого-нибудь ждешь?
- Нет, - соврал я.
- Говорила тебе Игорь: нельзя без предупреждения, - пожурила она своего любовника.
Пока женщины снимали босоножки, я отозвал Игоря на кухню и сказал:
- Ко мне сейчас должна прийти женщина. Ты должен увести их.  Только не говори им о женщине. Татьяне тоже. Это моя просьба.
- Хорошо. Сейчас, - проговорил  он.
Мы вернулись в коридор.
- Я сейчас не могу вас принять, - сказал я. – Мне на переговоры. Срочно. Извините. Давайте встретимся в другой раз.
Ничего умнее переговоров я не мог придумать. В экстремальных ситуациях мой мыслительный аппарат работает крайне неэффективно.
- Пойдемте. Сами виноваты. Не предупредили, - говорил Игорь.
Женщины  стали лихорадочно натягивать на ноги босоножки. Краска смущения покрыла их лица. Татьяна усомнилась в том, что я иду на переговоры. Игорь встал на мою защиту.
- Что человеку с женой нельзя переговорить? - сказал он солидно.
Я всегда тщательно конспирировал женщин (Люду, Катю, Маргариту) от Игоря и был огорчен, что на этот раз произошел прокол.
«Да, Наташу я потерял навсегда, - подумал я. – А ведь она явно шла на контакт».
Незваные гости покинули квартиру, но через несколько минут  Игорь вернулся  один.
- Я побуду с тобой, - сказал он, наивно улыбаясь. – Она же скоро придет?
- С минуты на минуту.
- Посмотрю на нее.
- Что ты! Нельзя! Извини, конечно.
Ему ничего не оставалось, как покинуть мое жилище.

Люда

До прихода Люды оставалось еще минут двадцать. Я решил заняться физкультурой, чтобы сжечь хоть немного жира, который появился у меня в результате частых и неумеренных трапез  с женщинами.
Я облачился в ветхое черное кимоно, сшитое мне бывшей тещей лет тринадцать назад, и стал выполнять комплекс упражнений.  Хлопанье рукавов и штанин кимоно при имитации ударов действовало вдохновляюще.
Пришла Люда. Увидев  кимоно, она помрачнела. Из уст ее стали вырываться ругательства:
- Ну что это за хламида! Толстой на пашне. Сними немедленно! Противно смотреть!
Если бы она произнесла эту тираду шутливым тоном, с мягкой иронией, то я бы не только не обиделся, наоборот, подыграл бы ей, посмеялся.  Но она говорила злобно, будто, надев кимоно, я совершил аморальный поступок. Меня пугала  неадекватность ее поведения.
- И слушать не хочу! – кричала она, когда я пытался объяснить ей, почему я надел кимоно.
Она напомнила мне злую собаку, которая, оскалив зубы, захлебывается лаем при виде человека, посягнувшего на ее территорию. Свинцовая злоба постепенно наполняла мою душу. «С этой дурой надо кончать! - подумал я. – Я ждал ее, гостей выпроводил, а она хамит». В мгновение ока она растоптала жалость и нежность, которые появились у меня  к ней во время прошлой встречи.
- Это хорошо, что ты грубишь, - сказал я раздраженно, когда мы зашли в кабинет с книгами.
- Почему? – удивилась она.
- В душу не залезешь. Бывают женщины хитрые. И глазом не успеешь моргнуть, как она уже влезла в твою душу. Как червяк в яблоко. Но ты не сможешь. Твоя грубость убивает нежность и любовь в самом зародыше.
- А зачем же ты ко мне пристаешь? Людочка…  Людочка… Я тебе говорю: «Нет, нет! А ты опять за свое».
- Ты заблуждаешься, если думаешь, что я хочу лишить тебя невинности. Она мне не нужна. Если ты так дорожишь ею, ради бога, оставайся с  нею. 
- Зачем же ты пытаешься?
- Это игра.
- Зачем же ты вообще встречаешься со мною?
- Для общения.
Она резко вскочила со стула:
- Ну тогда я пойду!
- Меня поражает полное отсутствие логики в твоем поведении. С одной стороны, ты возмущаешься тем, что я пытаюсь лишить тебя невинности. С другой стороны, когда я говорю тебе, что у меня таких намерений, что я просто хочу  с тобой общаться, ты оскорбляешься и хочешь уйти. Ты же кандидат философских наук. Неужели ты не замечаешь противоречия?
На ее лице мелькнула улыбка. Ее красивое тело опустилось на стул.
- Я высоко ценю твои нравственные принципы, - проговорил я, тщательно замаскировав иронию.
Услышав близкие ее душе этические термины, Люда бросилась в атаку.
- Нравственные принципы зависят от нравственных ценностей, - изрекла она.
- Твои нравственные ценности также достойны восхищения, - проговорил я серьезным тоном.
У меня снова поднялось настроение: ирония полностью вытеснила злобу.
В уши  мне полетели ее слова-камни:
- Ты употребляешь слова, а не знаешь их значений!
- Почему не знаю. Нравственная ценность – это то, что важно для человека в духовном смысле, например, добро, семья, девственность…
- Гордись: благодаря мне, ты пополнил свой словарь новым словом.
- Не обольщайся. Это слово я впитал вместе с молоком матери. Повторяю: у меня никогда не было желания лишить тебя главной ценности.
- Ну хватит! - проговорила она с досадой. – За что я не люблю филологов, так это за демагогию.
Я рассказал ей о недавнем визите своих знакомых.
- Я сказал, что ко мне придет женщина. – Я продолжал немножко дразнить Люду.
- Надеюсь, ты меня не назвал?
- Конечно, нет. Запомни: о наших отношениях знают только два человека: ты и я.
- Хоть ты и хитрый, но порядочный.
Я поинтересовался, почему она считает меня хитрым человеком.
- Не только я, но и Татьяна считает, - сказала она. 
- Ты считаешь Татьяну знатоком людей?
- Татьяна слишком категорична. Она делит людей на две категории – белых и черных.
- К какой же категории она меня причислила?
- Пока не определила. Говорит, ты хитрый. Я ей говорю: «Он же нас на лодке катал, в кафе угощал, в гости приглашал». Да ведь и, правда, ты хитрый.
- В чем же состоит моя хитрость?
- А как же… Ты меня пытаешься обхитрить, мозги запудрить.
- Я же сказал: это игра.  Я не хочу лишать тебя твоей нравственной ценности, несмотря на то, что сам считаю ее рудиментом морали. Даже если ты скажешь: «Коля, хочу», я все равно десять раз подумаю, прежде чем сделать это.
Мы вернулись к теме ценностей.
- Я люблю красивое, доброе, умное, - рассуждала она. – Я люблю достаток.
Я не удержался от искушения еще раз уколоть ее:
-   Ты любишь умное, так будь сама умна. К сожалению, не  все твои поступки можно считать умными. Например, сегодня ты набросилась на меня ни за что ни про что. Разве это умно? Ты же в гости ко мне пришла.
Мои слова ее смутили. Ее лицо покраснело, а рот закрылся.
Сначала мы отправились на кухню пить вино, а затем в спальню заниматься сексом.

Я позвонил  ей 26-го июля после обеда. После  встречи с Катей, произошедшей накануне, мою душу наполняла бурная радость.
- Нам надо отдохнуть друг от друга, - сказала трубка высоким Людиным голосом. -  Нам надо разнообразить нашу программу.
Во мне шевельнулось легкое презрение и раздражение.
- Я не возражаю, - сказал я холодно. – Сколько будем отдыхать? Месяц?
- Не месяц, Коля.
- А сколько же?
Я подумал, что она решила отдыхать от меня всю оставшуюся жизнь, но трубка внесла коррективы:
- Меньше.
Я продолжил говорить так, будто не услышал ее последнего слова:
- Пройдет месяц, ты вспомнишь обо мне и пожалеешь.
Однако из разговора выяснилось, что она хочет повременить с нашей  встречей до понедельника, то есть два дня. А я уже был готов расстаться с нею навсегда.
- Люда, я не хочу, чтобы ты считала меня подлецом, - сказал я. – Я не хочу морочить тебе голову.
- Что ты имеешь в виду? Спросила трубка тревожным голосом.
- У меня нет намерения жениться. Брак между нами невозможен.
- Ты вообще не хочешь иметь семью? - спросила трубка подавленным голосом.
Конечно, я, как  любой нормальный мужчина, хотел бы иметь жену – красивую, умную, любящую и понимающую. Но импульсивная, экзальтированная, бестактная Люда, увы, не могла претендовать на ее роль.   
- Да, совсем. -  В моем голосе зазвучал металл. Мой лживый ответ не мог причинить ей такой боли, какой причинила бы правда. 
- Ну знаешь, если отношения не ведут к желаемому результату, нам лучше расстаться совсем.
В ее голосе слышались обида и отчаяние.
- Хорошо, больше не будем встречаться, - легко согласился я.
После «разрыва» я испытывал двойственные чувства. С одной стороны, мне было жаль Люду. У меня было такое чувство, будто я раздавил какое-то живое существо, пусть не очень полезное народному хозяйству, но вместе с тем и невредное.  С другой стороны, меня переполняло злорадство. Мне удалось ей отомстить за ее бестактное поведение, брань, грубость. ««Желаемый результат». Какой неуклюжий оборот! Полное  отсутствие чувства стиля», - думал я.
Воскресенье я провел вместе с Пашей Травкиным, а в понедельник меня стала донимать скука. Я пожалел, что поспешил расстаться  с Людой. Можно было подождать с разрывом  до 16 августа, когда вернется Катя. Я набрал номер ее телефона.
- Это ты? – в голосе Люды радостное удивление.
- Давай в кино сходим, - предложил я.
- Давай, - она сразу согласилась. – А какой фильм и когда? Мне лучше на три-четыре часа.
- Фильм называется «Город». Это о женщине, которая еще не стала проституткой, но за все ей приходится расплачиваться телом.
- Интересно.
Телефон находился рядом с кинотеатром.
- Подожди. Я сейчас.
Я опустил трубку, подбежал к афише, прочитал ее, вернулся к телефону, который еще никто не успел занять.
- Есть сеанс на 16. 10, - сказал я.
- Хорошо. Меня устраивает.
«Как быстро она согласилась помириться, - думал я, когда возвращался домой. – Она все-таки привязалась ко мне, и разрыв заставил ее страдать. Меня она, конечно, не любит. Я не соответствую ее идеалу. Слишком много во мне черт, которые ее отталкивают. Например, безразличие к порядку в квартире, отсутствие карьеристских устремлений. Но мои ласки, моя страсть сделали свое дело».
Я пришел в кинотеатр за пять минут до сеанса, чтобы купить билеты. Оказалось, что все сеансы смещены на час вперед.
Подошла Люда. Красивое платье подчеркивало стройность ее фигуры. Ядовито-красный цвет губной помады  делал ее рот самой заметной частью лица. Она спокойно отнеслась к сообщению о смещении сеансов. В запасе у нас был целый час. Я предложил скоротать его у меня – дом был в пяти минутах ходьбы от кинотеатра. Она сразу согласилась и первой устремилась в сторону моего дома. «Хороший признак, - подумал я. – Видимо, за время разрыва ее воображение активизировалось».
Я поставил чайник и вернулся к Люде, которая в коридоре  снимала туфли. Мои губы нежно коснулись ее шеи. Ее тело затрепетало, задрожало, как листок осины при легком дуновении ветерка.  Она ответила на мой поцелуй продолжительным поцелуем.  Ее язык проник в мой ром. Из груди ее исторгся стон.
- Пойдем в спальню, - шепнул я.
Я взял ее за руку, как маленькую девочку, и мы, чистые, любящие, осторожно ступая, чтобы нас не услышали соседи, пошли в мою келью.
Она сама сняла с себя одежду. Я подумал, что наши отношения вступили в новую фазу. Теперь она знала, что я не женюсь на ней. Я и раньше не давал ей обещаний, теперь же у нее не осталось никаких иллюзий на этот счет.
- Выключить чайник? – спросил я.
- Да.
С первой встречи меня восхищали ее  совершенная фигура, упругие бедра и грудь,  теперь же  и ее лицо, которое раньше казалось мне обычным,  тривиальным, бесконечно нравилось мне. Никогда раньше мне так сильно не хотелось слиться с нею в одно целое, как в тот день. Никогда мы не ласкали друг друга с такой страстью. Ее язык проникал в мой рот до самого основания. Я жадно сосал его. Страсть и нежность были в каждом моем движении. Я хорошо изучил ее как женщину. Я знал, что она обладает гиперчувствительностью, и когда целуешь ее с большой силой, то вместо наслаждения она испытывает боль. Поэтому мои губы лишь слегка прикасались ее наиболее чувствительных частей тела – мочки уха, шеи, сосков.
Мы соединились. У меня возникло ощущение, что член попал во влагалище. Но полной уверенности не было.
- Куда я попал? В попку? – спросил я тихо.
- Нет, в клитор, - ответила, сдавливая мое тело руками.
Я работал с огромной энергией. Пот катился с меня градом. Пот залил все тело моей любимой женщины – грудь, живот, холмик, покрытый черной растительностью, бедра.
На мой взгляд, пот – признак настоящего секса. С Ксюшей я никогда не потел. С Тоней, напротив, всегда обливался потом.
Никогда мне не было с Людой так хорошо, как в тот день. Я кончил три раза.
В шесть часов она должна была быть у соседки, чтобы поздравить ее с днем рождения, но поднялись с постели только в половине седьмого.
На улице было светло, но она  не хотела уходить одна. Я пошел ее провожать. Среди встречных попадались знакомые, но я не испытывал смущения. Меня уже не пугало, что люди узнают о моей супружеской неверности. Развод с Ксюшей был делом решенным.
Мы договорились на следующий день вместе пойти на пляж.
Ей не понравилось место, где я обычно располагался, и мы долго искали удобное место на берегу. Наконец, ее устроила полянка рядом с разлапистой ивой. Она разостлала широкое полотенце, извлеченное из сумки, и легла на него. Мое шерстяное одеяло шокировало ее, и она  шумно выразила свое возмущение.
- Давай возьмем лодку, - попросила она.
Я предвидел такой ход событий и, чтобы избежать полного финансового краха, принял некоторые меры.
  - У меня нет паспорта, - сказал я. – Забыл.
Она стала канючить:
- Возьми лодку! Возьми! Возьми!
Она вела себя, как капризная девочка лет пяти-шести. Я пожалел, что не взял с собой документ.
- Хорошо. Пойдем на станцию, попробуем…
- Нет, нужен паспорт, - сказал лодочник, когда мы предложили ему оставить что-нибудь в залог. – У вас же нет тысячи рублей.
Люда отвела меня в сторону.
- У меня есть пятьсот рублей, - тихо сказала она. – Может, согласится?
- Разве можно брать с собой на пляж такую сумму,  - проговорил я укоризненно.
Сумма устроила лодочника. 
Лодка заплыла в тихую заводь, заросшую маленькими желтыми лилиями. Люда захотела нарвать букет. Мне было жаль цветов, и я попытался отговорить ее от этой затеи.
- Это водяные растения, - сказал я. – Без воды они сразу завянут. Кроме того, они занесены в красную книгу, и нас могут привлечь к ответственности.
Я представил, как Люда будет идти по городу с цветами, как на нас с осуждением будут смотреть люди, и мне стало не по себе. Но моя подруга умела добиваться своего. Она била  в одну точку до тех пор, пока ее желание не выполняли.
- Ну, подплыви, подплыви, подплыви, - канючила она.
Я сдался.
Ее гибкое тело наклонилось над водой, и тусклый желтый, шарообразный цветок лег на сиденье лодки. Мое сердце болезненно сжалось.
- Хватит одного! – решительно сказал я. – Ты же видишь, он некрасивый. Его в вазу не поставишь.
Она попросила меня подплыть к камышам.  Лодка сманеврировала среди зарослей и врезалась носом в высокие стебли.  Мы наломали камышей – и стеблей, и бурых мягких «початок».
Мы катались на лодке два часа, что обошлось мне в сорок рублей.  Люда предлагала мне заплатить половину суммы, но я решительно отказался. Мужчина, дорожащий честью, с голоду умрет, но не позволит своей женщине платить.
Когда мы возвращались домой, головы встречных поворачивались в нашу сторону: их привлекал большой «букет» камышей в руках Люды. Она шла чинно, с высоко поднятой головой. Внимание людей явно льстило ей. Вдруг она засмеялась.
- Ты чего? – спросил я.
- Женщина посмотрела на меня, и ее перекосило.
- Почему?
- Наверно, ей стало плохо оттого, что мне хорошо.
Я искоса посмотрел на Люду, и мне стало ясно, почему встречная женщина возненавидела ее с первого взгляда.  По лицу Люды было видно, что ей не меньше тридцати лет, но она корчила из себя юную девочку:  она напялила коротенькую юбочку, оголив бедра, держала камыши в руках. Женщину покоробило несоответствие между реальным возрастом Люды и ее притязаниями.
Мне стало неловко за свою подругу, но, чтобы не превращаться в зануду,  я ничего ей не сказал. В конце концов, каждый человек имеет право выглядеть так, как ему хочется.
Она согласилась на следующий день поехать на озеро Угрим, которое находится недалеко от города.
Я пришел на вокзал пораньше, чтобы купить билеты. Люда в спортивной майке и джинсовой юбочке пришла вовремя. На электричке  до Головина мы ехали минут двадцать, а затем вышли из вагона и, как пилигримы, не спеша пошли по проселочной дороге к озеру. На небе не было ни облачка. Солнце висело над головами. Отойдя на приличное расстояние от станции, мы сняли майки. Люда осталась в юбочке и цветастом бюстгальтере. Ее левую грудь прикрывал оранжевый купол, правую – синий. Время от времени я останавливался и целовал спутницу в шею. «Где же можно соединиться с нею? – размышлял я. – В лесу трудно.  Насекомых много. Заедят. От нас останутся только  два обнимающихся скелета».
Дорога к озеру была запутана. Она петляла по полям, по лесу. Я был на озере раза два, и у меня не было полной ясности, как туда пройти.
- Учти, мы можем заблудиться, - предупредил я.
- Нет! – вскрикнула она гневно и свирепо. – Я к этому не готова.
  Сначала вокруг нас  плескалось море колосящейся ржи. Затем вдоль дороги справа стала виться лента лесонасаждения. Когда же посадка кончилась, справа от нас таинственно зашептала высокая зеленая кукуруза.
- Давай зайдем в кукурузу, - предложил я. – Я тебя поцелую.
Она вздрогнула, но молча продолжала идти по дороге. Я прибег к весомому аргументу, почерпнутому из мира искусства.
- Смотрела фильм «Подсолнухи»? – спросил я. – Там герои занимались любовью в подсолнухах. Думаю, кукуруза не хуже.
Я был уверен, что она не согласится зайти в кукурузные джунгли, но, к моему удивлению, она сказала:
- Ну ладно.
Я первым свернул направо и зашел на плантацию. Я решил отойти подальше от дороги.
- Куда ты так далеко? – крикнула она мне вслед, продолжая стоять на дороге. Видимо, в голову ей пришло подозрение, что я маньяк.
Когда она подошла ко мне, я объяснил ей, почему нам надо отойти подальше от дороги:
- Сейчас там ни души. Но в любой момент могут появиться люди. Услышат твой крик…
Мой аргумент ее убедил. Мы углубились в заросли.
Широкое белое полотенце раскинулось на рыхлой земле. Ее майка, юбочка, бюстгальтер, трусики стопкой легли на ее сумочку. Мои джинсы и черная майка расположились рядом с ними.  Мы были совсем голые.
Она легла на полотенце вверх лицом, я лег на нее. Мы слились в поцелуе. Член сам нашел влагалище, вошел в него и уперся в клитор.  Она громко стонала. Шептались листья кукурузы. Иногда мне казалось, что кто-то приближается к нам. Я останавливался. Но кроме жалобно пищавших трясогузок, вокруг никого не было. Оргазм был глубоким.  Я хотел встать, но   она меня не отпускала: ее руки крепко держали меня за спину. Я лежал на ней еще минут пятнадцать-двадцать, целуя ее в губы, щеки, шею.
Когда мы встали и пошли в сторону дороги, трясогузки отчаянно застенали.
- Да не бойтесь вы нас. Мы добрые. Не тронем мы вас и ваши гнезда, - сказал я. 
Мы шли по дороге, проходившей вдоль опушки леса. Я помнил, что где-то надо свернуть налево. Но где? Слева обозначилась заросшая травой дорога. Кажется, в прошлый раз мы поворачивали сюда. Но полной уверенности не было. Внутреннее напряжение нарастало. Моя истеричная спутница не давала мне права на ошибку.
Сзади послышался рев двигателя. По дороге мчался трехколесный мотоцикл. Чтобы не задерживать мотоциклиста, я крикнул издалека:
- На озеро здесь поворачивать?
Мотоциклист пронесся мимо нас, но остановился в метрах десяти. Я повторил вопрос.
- Можно сюда. А можно свернуть подальше, - ответил парень.
- А где лучше?
- Здесь, - после небольшой паузы ответил он.
Мы поблагодарили его за ценные сведения, и он помчался дальше по дороге. Мы свернули в лес, который метров через сорок перешел в большой  заброшенный сад.
Она захотела яблок. Я вооружился палкой. Бросок, и палка, как бумеранг, летела в яблоню. Яблоко падало на землю. Я находил его в траве и бросал подруге.
- Ты вкусила яблоко с древа познания. Теперь Господь изгонит нас из рая, - шутил я, чтобы развлечь себя и свою спутницу.
Насытившись яблоками, мы продолжили путь. Дорога снова завела нас в лес. Спускаясь с горы, мы увидели, как внизу среди леса блестит озеро. «Слава богу, не заблудились», - облегченно вздохнул я. Люда издала восторженный крик.
Небольшое озеро  было очень живописно: в нем, как в зеркале, отражались голубое небо, и деревья, свисающие над водой. Мы разместились на дальнем берегу и первым делом  заморили червячка.
Мой аппетит шокировал мою подругу.
- Если ты будешь так много есть, то скоро превратишься в толстяка, - сказала менторским тоном.
Сама она ела и пила очень умеренно. Например, она наотрез отказалась от кофе со сгущенным  молоком.
Я купался три раза, она – лишь один раз.
- Почему ты не хочешь купаться? - спросил я. – Очень чистая, приятная вода.
- Не хочу. Холодно.
- Ты что, мерзлячка?
- Да. Сестра показывает, как я вхожу в воду. «Не брызгай, девочка!» «Не брызгай, мальчик!». - Она сморщила лицо и  воспроизвела  нервные, испуганные интонации сестры, которая, в свою очередь, пародировала  ее самую. Получился сложный жанр: пародия на пародию.
- Я знаю, почему ты так сильно боишься холодной воды, - сказал я. – У тебя очень высокая чувствительность. Рецепторы расположены близко к поверхности кожи. Эта чувствительность и в сексе проявляется.  Ты остро реагируешь на каждое прикосновение.
Мои слова были для нее как откровение.
Каждый из нас погрузился в свои мысли.
- О чем ты думаешь сейчас? – спросил я.
- Надоело мне жить в этой стране, - сказала она. – Хочу уехать.
- Почему?
Она не ответила.
Пришлось самому строить версии.
- Здесь ты не получаешь признания? - предположил я. «К тому же ты не можешь найти себе подходящего мужа и родить ребенка», - мысленно добавил я.
- Я не могу здесь себя реализовать, - сказала она. – Я бы могла заниматься наукой.
- Но кто тебе мешает? Пиши монографию.
- Кому это нужно! Я недавно на конференцию ездила. Все записывала, чтобы рассказать. Но мне даже не предложили выступить.
- Но ведь ты и  так наукой занимаешься. Ты же диссертацию написала.
- Да. У меня очень хороший автореферат.
- Ты давно обещала мне подарить экземпляр, но его до сих пор нет в моей домашней библиотеке, - посетовал я.
- Хорошо, подарю.
Она долго критиковала нашу систему образования, своих бездарных и тусклых коллег. Больше всех досталось Птицыну, который был совершенно некомпетентен в философии, не имел базового философского образования (закончил пединститут, литфак) и  вдобавок третировал ее.
Лягушата рядком сидели на берегу. Камешки, запущенные мною, падали рядом с ними, но они не шевелились. В голове мелькнула мысль, что мы в стране непуганых лягушек.
- Твоя жена скоро приезжает? – спросила она.
- К сентябрю. Она выйдет на работу. Придется квартиру делить.
- А она прописалась?
- Прописалась. Почему бы ей не прописаться. Ведь квартиру дали на троих.
- Бывает и не прописываются.
- Нет, квартиру мы поделим. По-другому я не могу. А вот от алиментов она откажется. Она сказала: «Сын будет мой. Ты за него можешь не беспокоиться».
- А она умная женщина, - сказала Люда. – Чем больше я узнаю ее, тем больше ценю.
- В чем же ты видишь ее ум?
- Квартиру получила. От алиментов отказалась. Ты лишаешься всяких прав на сына.
- А я и не претендовал на него.
- А в старости? Дети заботятся...
- Какая там забота. Я бы никогда не стал требовать что-либо от своих детей. Зачем отравлять им жизнь.
- Нет, заботятся, - повторила она.
Время летело быстро. Мы решили ехать четырехчасовым поездом.
На обратном пути мы поссорились. Она критически отозвалась о моей методике  анализа текста.
- Меня это не вдохновляет, - сказала она. – Ты видел по телевизору, как Ильин анализирует? Это интересно. Он спрашивает: «Почему Пушкин назвал Пущина другом бесценным?» И сам отвечает. Эти уроки можно назвать уроками этики.
- Да, можно, - взорвался я. – Но мой предмет называется лингвистический анализ текста! Студенты поумнее с интересом работают…
- Я  б, наверно,  не была среди них, - сказала она.
Я не сдержался и скептически отозвался о ее способности к аналитическому мышлению.   
Я ушел вперед. После размолвки мне хотелось отдохнуть от спутницы. Она стала отставать.
- Куда это ты так спешишь? – спросила она подозрительным тоном.
- Поезд подойдет через пятнадцать минут.
- Поедем на следующем.
- Так ждать надо будет целый час.
На станции, когда поезд приближался, она еще раз спросила:
- Куда же  ты так спешишь?
Взгляд выражал  тревогу и подозрение.
- Ты что, ревнуешь, что ли? – удивился я.
- Да.
- Никуда. Поедем ко мне. Убедишься, что я ни с кем не встречаюсь.
- Нет, мне некогда сегодня.

  В последний день июля мы встретились под часами вокзала, чтобы вместе продолжить путь на пляж.   
Когда мы шли по железнодорожному мосту,  я осторожно сказал, что жизнь становится все тяжелее – деньги кончаются. Она тяжело вздохнула:
- А мне надо сапоги купить.
Однако материальная сторона жизни угнетала ее меньше, чем быт. Только уехали братья с женами, как на нее свалилось новое несчастье: приехала ее неродная тетя - сестра мачехи.
Тетя ночевала у бабки, но все дни проводила у мачехи.
Впрочем, о самой тете Люда отзывалась сочувственно. Она была инвалидом. В возрасте тридцати одного года во время беременности ее парализовало. Роды были трудными: врачи буквально выдавили ребенка. К счастью, сын родился нормальным, он вырос и даже отслужил в армии. Но самой тете повезло меньше. Года три после родов она была прикована к постели. Муж ей попался «вертлявый» - ушел от тети.
Когда Люда гневно осудила его, я не выдержал и вступился за незнакомого мне человека:
- Ты же сама говоришь, что тетя три года была прикована к постели. Как ему было с нею жить? Ведь он же был молодым мужчиной. Ему нужна была забота, секс. Вряд ли какого-нибудь мужчину может устроить роль сиделки. Любому мужчине в его ситуации пришла бы мысль о разводе.
- Мой папа не бросил маму, - сказала она.
- Я не сомневаюсь: твой папа – благородный человек. Но не будешь же ты отрицать, что он  и муж тети оказались в разных ситуациях: люди, больные раком, живут недолго, а парализованные могут жить десятилетиями. Твой папа ухаживал за мамой год-два, не больше, а муж тети должен был нести крест всю жизнь. Я считаю, что никто не должен приносить свою жизнь в жертву другим людям. Каждый имеет право на счастье. Впрочем, если у человека есть  желание пострадать за других, то ему нельзя мешать. Ведь у каждого свои представления о счастье.
Люда продолжила рассказ о тете.
Ей повезло: она встала на ноги. И хотя одна рука у нее не действовала, в целом она чувствовала себя хорошо.  К ней вернулся муж. У них родился еще один сын. 
Подошли к реке. Я предложил взять лодку, но она отказалась.
- Пойдем на тот. – Она показала на дальний, более живописный берег, засыпанный золотым песком и засаженный изумрудными ивами. 
Было еще рано, и берег был пустынным.   Мы дошли до середины пляжа, разостлали подстилки, легли на них.
В разговорах она часто упоминала своего отца. Для нее он был эталоном порядочности, эталоном настоящего семьянина. 
- Твой отец любил маму? – спросил я.
- Думаю, любил.
- Ты говорила, что он ухаживал за нею несколько лет. Свои отношения с нею он ставил тебе в пример. Ты говорила, что мама была очень красивой.
- Да.
- А папа?
- Нет. Он некрасивый.
- Возможно, мама не любила его. Поэтому долго не шла на сближение с ним. Она ждала другого. Но другой не появлялся. Так что затянувшиеся платонические отношения между ними объясняются не высокими моральными качествами твоих родителей, а недостатком чувства со стороны матери.
Моя догадка произвела на Люду сильнейшее впечатление: ее голова поднялась, глаза  широко открылись и вспыхнули.
- За что вы с сестрой так любите отца? – спросил я.
- За то, что он нас любит. Сейчас у него жена. Но это ему не мешает…
Солнце пригревало наши тела. Мои губы коснулись ее живота.
- Что ты делаешь? Увидят, - вскрикнула она.
- Здесь почти никого нет.
- Есть!
- Пусть видят.
- Нет!
Пришлось отстраниться.
- Вчера Кожин рассказывал о твоем шефе, - сказал я.
Она поморщилась: ей неприятно любое упоминание о Птицыне.
Я пересказал ей историю о нем, услышанную от Кожина.
Птицын пришел в гости к женщине. Цель визита была определенной – секс. Он принес с собой маленький кулек конфет и выразил сожаление, что не купил вина. «Да вы не волнуйтесь, Борис Константинович,  - сказала ему женщина, - хватит и конфет».
Лицо Люды налилось злостью:
- Говорите черт знает о чем!
- А о чем же говорить? Все люди говорят о других людях и о человеческих отношениях.
Мне захотелось ее позлить.
- Когда я учился в аспирантуре, одна аспирантка - литовка Данута - рассказывала мне о своих сексуальных похождениях. Один из ее любовников был мазохистом. Он заставлял ее унижать себя. Она играла роль арийки, а его называла русской свиньей.
- Фу, о чем вы говорите! – возмутилась Люда. – И ты слушал эти гадости!
- А разве ты не слушала. Помнишь, ты рассказывала мне про проститутку.
- Мы об этих вещах с ней не говорили… Сплетни, гадость всякую собираешь.
- А о чем же говорить?
- Надо хорошее в людях видеть.
Раздражение разлилось по всему моему телу: «С нею невозможно разговаривать».
- Да разве я не вижу в людях хорошее? О ком я плохо отозвался? А ты… Кто, на твой взгляд, хороший? Птицын плохой. Вика плохая. Братья плохие. Есть только одно исключение – твой отец.
- Я не лезу в интимные отношения.
- Но разве ты не сказала, что муж тети «вертлявый»?
Крыть ей было нечем. Ее лицо уткнулось в подстилку. Молчание длилось довольно долго.
«Возможно, ее болезненная реакция на рассказы о сексуальных отношениях вызвана опасением, что  она сама может стать героиней подобных историй», - предположил я.
- Птицын и меня приглашал к себе в гости, - призналась она.
- Когда?
- Еще до аспирантуры. Я вернулась из Польши. Он говорит: «Приходите. Расскажете о поездке». Я пришла… Жены, конечно, не было.
- Угостил?
- Немного печенья и  чай.
- Пытался соблазнить?
- Пытался обнять. Но я его сразу поставила на место.
- Видишь, он и тебя хотел покорить малыми средствами. Это его донжуанский стиль.
Упоминание о донжуанах ее страшно рассердило.
Я заговорил о Вике.  Люда помрачнела.
- Она бестактна! –  сказала она злобно.
Любое упоминание о Вике  приводило ее в бешенство.
Утром я не успел позавтракать, и теперь острый голод сверлил мой желудок.  Я предлагал уйти, но она предпочитала загорать. С пляжа ушли в час дня.
На центральной площади мы нарвались на  Дубову,  преподавательницу немецкого языка, взбалмошную, истеричную женщину  с грубым лицом и бесформенной фигурой. 
Дубова пронзила нас подозрительным  взглядом.
- Что это наши преподаватели и летом вместе? – проговорила она холодно, надменно. В ее голосе слышалась угроза.
Мы с Людой что-то пробормотали  в ответ. Вроде: «Встретились случайно!».
- Жена приехала? – допрашивала она.
- Пока нет. Но скоро приедет, - ответил я.
Дубова начала рассказывать об усадьбе, которую она купила за бесценок года два назад.
  Я умирал с голоду, а приходилось слушать бредовую речь  знакомой. Наконец, мы отделались от нее и добрались до столовой. 
Отобедав, мы пришли ко мне домой.
- Кто первый пойдет в душ? – спросил я.
- Я.
- Хорошо. Я пока помузицирую.
- Не надо! – поморщилась она.
- Я потихоньку. Ты не услышишь.
- Нет, не надо! – она повысила тон. – У меня болит голова.
Ее всю затрясло от злобы.
«И это специалист по этике! – подумал я мрачно. – Обвиняет Вику в бестактности. А сама!»
- Успокойся, не буду, - сказал я миролюбиво.
Ее настойчивость, въедливость  не знала границ. «Если бы она захотела, она бы мертвого заставила встать из гроба» - подумал я.
Часа два мы  занимались сексом и слушали музыку.
Часов в пять стало невыносимо скучно. Язык   не ворочался, рот не открывался. Такое же состояние было и у моей партнерши.
- Чем ты вообще занимаешься? – спросила она раздраженно. – Что ты делаешь сегодня?
- Сегодня мы были на пляже, - напомнил я, -  а потом у меня...
- А что ты после будешь делать? По-моему, лень – это что-то органическое для тебя.
- А что делаешь ты? – вспылил я.
- Вяжу, плету, читаю, убираю в комнате…
- Я же провожу время в  размышлениях о смысле жизни, - пошутил я. – Я  философ. Мои кумиры Диоген и Сократ. В Диогене мне нравится то, что он жил в бочке, а в Сократе –  способность мыслить диалектически.
Несомненно, она  пыталась убедить себя в том, что я как потенциальный муж я не представляю большой ценности, и если мы расстанемся, то потеря будет небольшая. Наверняка она заготовила уже слова, которые скажет отцу: «Он лентяй».
За день мы осточертели друг другу. Чутье подсказывало мне, что вряд ли она захочет встретиться со мной на следующий день. У меня тоже не было желания видеть ее в ближайшее время.
- Завтра отдыхаем день? Не встречаемся? – спросил я.
- Думаю, одного дня мало, - ответила она.
Я согласился с нею. «Пожалуй,  для реабилитации психики понадобится дня три, не меньше», - подумал я.
Мы вышли на улицу.
- Какой ты занудливый! – сказала она сварливо.
Это уж слишком!  Назови меня хвастуном, назови лодырем - я стерплю. Но зануда!  Нет, такого оскорбления я никому не смогу простить. 
- И в чем это выражается? – спросил я.
- Говоришь ему: «Нет, Коля, нет». А он: «Раком заболеешь! – сетовала она.
Слава богу! Она не считала меня скучным человеком. Слово «занудливый» она употребила в значении «настырный». Ее возмущала настойчивость, с которой я пытался проникнуть в ее святая святых –  глубины ее влагалища. 
- Я забочусь не только о себе, но и о тебе – о твоем здоровье, да и о наслаждении, наконец! – оправдывался я.
Она предложила вместе с нею уехать за границу.
- Кому мы там нужны? – сказал я скептически. – Там нас даже дворниками не возьмут. Нет вакансий. Впрочем,  сейчас мне вообще не хочется уезжать за границу. После того как я получил квартиру, я полюбил Отечество.

Любовники

Еще в конце мая Игорь предложил мне заняться своей Татьяной.
- Она мне противна, - признался он. – Я ее не люблю. Если хочешь, попробуй.
  Я  был не прочь закрутить с нею роман.   
Вероятность того, что Татьяна пойдет на контакт со мной, казалась мне довольно высокой.  Ведь Игорь  мучил ее, прямо говорил   ей,  что она  ему безразлична. Она нуждалась в участии, в поддержке, в помощи верных друзей.
В начале июня  Игорь  признался  мне, что они с Татьяной занялись «бизнесом»: они покупали в магазине бутылки пива и с наценкой продавали их на вокзале проезжающим пассажирам. Эта деятельность приносила им солидный доход – 100 рублей в день.   
В конце июня  он поведал, что отношения с Татьяной у него осложнились. В Харькове, куда они вместе ездили продавать Игоревы  вещи (в частности, спортивный костюм),  они поссорились. Татьяна закатила истерику. Когда  он предложил ей пойти к нему в общежитие, она обиженно крикнула:
- Не хочу! Я к мужу пойду!
Но через день они снова занимались любовью.
- Так хорошо еще никогда не было, - рассказывал Игорь,  улыбаясь. – Как странно устроены люди. Давно еб - ся, а все равно испытывают стыдливость.
Мы пошли вместе с ним к Татьяне в библиотеку. Я надеялся, что-нибудь узнать о Вере.
Татьяна одна сидела за столом. Она изменилась за последние дни.
- Ты похудела? – предположил  я.
- А разве это плохо?
- Нет, хорошо. Ты стала еще лучше.
- Плохо только, что лицо… - каркнул Игорь.
- Да, красное, - согласилась Таня, - но это естественный цвет. Я бегала…
- Румянец украшает женщину, - изрек я глубокомысленно.
  Недели через две я зашел к Игорю в общежитие и застал у него Татьяну.  Она была не в себе. На глазах ее сверкали слезы.  Еще до моего прихода они начали выяснять отношения.
- Все,  расстаемся. Больше не приду. Я замужняя женщина, -  с надрывом говорила она. – Я к Николаю Сергеевичу пойду.
Когда Игорь вышел из комнаты, она сказала мне:
-  Хочешь, приду? 
Я помнил, что Игорь предлагал мне заняться ею.
  - Хорошо, приходи, - сказал я. -  Только Игорю скажи: «Поехала домой!»
Когда в комнату  вернулся Игорь, она выдала меня с потрохами:
- Поеду к Николаю Сергеевичу,  а тебе скажу: «Поехала домой!» 
- Это несерьезно. Сейчас ты и меня обманула, и Колю! - возмутился  Игорь.
Он снисходительно отнесся к нашей возможной интимной близости, но ее отказ пойти вместе с ним на вокзал продавать пиво возмутил его до глубины души.
- Ты же знаешь, что деньги у меня на исходе! – говорил он взволнованно.
  - Не уезжай! – убеждала она его. – Останься здесь, найдешь другую работу. 
После этой фразы мне стали понятна причина их размолвки: Игоря сократили, и он решил в конце августа вернуться в Уфу, Таня же  не хотела расставаться с ним и  удерживала его в нашем  городе.
«Чудны дела твои, господи, - думал я. – Красивая  женщина влюбилась  в бездельника, страдает из-за него, а он, внешне ничем не примечательный мужчина, совершенно к ней равнодушен, мучит ее».   
В конце июля я зашел к Игорю в общежитие.
Он устраивался на работу в школу и собирался идти на прием к директору. 
-  В чем пойти? Джинсы грязные. Шорты...  Нет, в шортах нельзя… - говорил он, шаря глазами по вещам, разбросанным по комнате.
- Удивляюсь, что ты так долго с Татьяной встречаешься, - сказал я. – Это на тебя не похоже.
- Самому противно, - признался он. – Но она меня подкармливает. Денег дает…
- И ты не возвращаешь?!
Я был потрясен: Игорь превратился в настоящего альфонса.
Он смутился.
- Возвращаю, но мы их тут же тратим. На пиво, вино, фрукты. Я понимаю: это подло, но… - исповедовался он. - А я уже с нею стараюсь меньше.
- Надоело? Не хочется?
- Да хоть и хочется. Все равно…

Вера

Я спускался по лестнице   и увидел впереди женщину в красном платье, похожую на Веру. Я догнал ее и к вящей радости убедился, что это действительно  была она. Карие глаза, черные блестящие волосы, чистая смуглая кожа, необыкновенно красивое лицо, тонкая талия и в меру широкие бедра в который раз потрясли меня. У меня защемило в груди. Мы поздоровались, заговорили и медленно продолжили спуск. Наверх, навстречу нам, поднималась Лидия Петровна. Когда она увидела меня рядом с красивой женщиной, на лице ее вспыхнули удивление, напряжение и осуждение.  Я давно заметил, что она  старается соединить меня с Катей. Видимо, ей хотелось, чтобы у ее внука появился хороший отчим. 
Мы с Верой  вышли на улицу и вместе  пошли в  центр города.
Она сказала, что рассчиталась в нашей библиотеке.
- Заработала на сапоги, но на юг денег нет, - сказала она с улыбкой. – А для отдыха денег не надо жалеть.
Мы перешли перекресток, заговорили о наших знакомых. Когда она сказала, что помогла Игорю найти работу в школе, я отозвался о нем скептически:
- С его принципами он и на новом месте долго не продержится.
- Надо его предупредить, - сказала она озабоченно.
- Это бесполезно. Он отвергает любые компромиссы.
Она рассказала о своих злоключениях. В школе у нее нет подруг. Завуч ее преследует. Правда, один раз она проштрафилась,  не пришла в школу на важное мероприятие. Но после того случая прошло три года.  Можно было бы и забыть о ее прегрешении. Но завуч кусает ее исподтишка. Не дает премий. Отравляет жизнь. Она обращалась к директору. Но у того другие обязанности.
- Придется уйти, - сказала она с грустной улыбкой.
- А премии большие? – спросил я.
- Нет. Но обидно. Ведь несправедливо. 
- Не обращай внимания.
- Трудно не обращать.
Она заговорила о  другой проблеме. Уже год она занималась большим теннисом.   Руководитель – Вадим Коршунов - установил непомерно высокую цену за корт – пятьдесят рублей за игру.  Она не может заниматься часто. Ей не по карману такая плата.
- Коршунов? Я хорошо его знаю.  Двенадцать лет назад у меня возникли с ним точно такие же проблемы. Мы занимались карате в спортзале силикатного завода. Вадим и там подвизался брать плату за зал. Якобы на боксерские груши.  Я просил снизить плату. Он стал меня третировать. Я вызвал его на спаринг с контактом.
- Кто ж победил?
- Я достал его раза два. Он отказался продолжать бой. Деньги, как я и предвидел, он присвоил себе.
Я спросил ее о муже:
- Денег не дает?
- После одного случая у нас все раздельно. Да я и не хочу от него зависеть. Эх, найти бы мужчину, который бы обеспечивал, - проговорила она серьезно.
«Да зачем же искать. Вот же я, - пронеслось у меня в голове. - Правда,  пока денег у меня маловато. С трудом свожу концы с концами.  Но если бы меня вдохновляла любимая женщина, то наверняка научился бы зарабатывать».
Мы зашли на рынок и сделали неприятное открытие: фрукты дорогие.
Я купил два килограмма груш.
- Угостить тебя? – спросил я.
- Угости, - без смущения ответила она.
Я оставил себе три груши, остальные высыпал ей в сумку. Меня  удивило, что она восприняла  мой поступок как должное, даже не попыталась вернуть мне хотя бы несколько груш.
- Когда встретимся? – спросил я.
- Не знаю. Если не уеду в деревню, то пятого августа.
- Зачем тебе уезжать? Мужу скажи, что уезжаешь, а сама ко мне. Хорошо отдохнем, - полушутя, полусерьезно предложил я.
Она отклонила мою идею.
- А когда будет ясно? – спросил я.
- Четвертого или пятого августа.
  Она направлялась к родителям, которые жили в пятиэтажном доме недалеко от кафе «Белая лошадь». Возле перекрестка мы расстались.
Я позвонил ей из автомата  четвертого августа. Она сказала, что придет ко мне на следующий день к шести.
Она пришла  на час раньше назначенного времени. Я только что вышел из душа.
- Сейчас! – крикнул я, приоткрыв дверь.
Я натянул на себя штаны и футболку и открыл дверь.
В новом светло-зеленом платье, ослепительно красивая, она зашла в коридор. Прошли на кухню. Сразу закурила. Сладковатый дым стал заполнять комнату.
- Хочу куртку купить. Пять тысяч надо!  Надо позвонить знакомой. Сходить к родителям…- сказала она взволнованно и после паузы добавила шутливым тоном: - Ты не займешь?
Она застала меня врасплох. У меня было тысячи четыре, но до зарплаты оставалось еще почти два месяца. Если отдам, у кого сам займу?  Инфляция. Никто не хочет давать. А как буду жить без денег?  Но если не дам, то она никогда не ляжет ко мне в постель.
-  У меня есть только три тысячи, - сказал я смущенно. – Купил недавно брюки. Обновляю гардероб.
- Хорошо. Давай три.
Спрятав деньги в сумочку, она  заговорила о Татьяне:
- Она говорила, что ты приглашал ее с Игорем. 
- Приглашал, но  неконкретно.   Может, завтра куртку купишь? Оставайся,  – уговаривал я.
- Ну нет. Завтра у меня другие дела. Я такой человек: не могу откладывать.
И тут в дверь раздался звонок.
- Наверно, Игорь, - сказала Вера.
- Вы сговорились? - спросил я взволнованно. – Они должны подойти?
Она виновато улыбнулась. Меня захлестнуло раздражение. «Это в стиле Игоря.  Выпить и поесть на халяву и испортить мне игру. Что я им дойная корова? За лоха меня держат, – думал я о своих «друзьях». - В приличном обществе за такое по морде бьют».
Я открыл дверь. Слава богу, Игоря не было. В коридоре стояли  старушки, которые собирали пожертвования на Брянский храм. Я дал им  десять рублей (приличную по тому времени сумму) и мысленно обратился к богу: «Пусть свершится чудо, и Вера сегодня станет моею».
  - Мне пора идти добывать деньги. Еще две тысячи надо,  - сказала она.
- Иди, но возвращайся, - сказал я.
Она пообещала вернуться через час.
Мы подошли к двери. В коридоре слышались голоса.
- Подожди немного. Там соседи дают деньги на храм. Я не боюсь, но…
- Конечно, зачем зря мозолить глаза, - согласилась она.
Когда голоса стихли, она вышла из квартиры.
На всякий случай я поменял простыню  и пододеяльник на своей постели, а затем тщательно побрился. 
Прошел час – она не возвращалась. Меня осенило: «В подъезде кромешная тьма, она же не сможет по нему пройти».
Я вышел на улицу, чтобы ее встретить. Пахнуло жаром.  От центра города доносились хлопки от выстрелов из пушек: на площади производили праздничный салют. Небо расцвечивали букеты  фейерверков.  Мужчина, проходивший мимо меня,  недовольно буркнул:
- Постреляли – и хватит. Денег нет.
Я стоял вблизи своего дома. Канонада стихла. Вскоре мимо меня повалил народ. Я всматривался в лица проходящих женщин, но Веры не было. У меня возникло подозрение, что она вообще не собиралась ко мне возвращаться. 
- Вы не нас ждете? – пошутила Лидия Федоровна, соседка, проходившая мимо вместе с восьмилетней дочкой.
- Вас, - сказал я и пошел вместе с ними домой.
Только я зашел в квартиру, как раздался звонок. «Неужели Вера?» - Сердце радостно екнуло. Бросился открывать дверь. Да, это была она. «Слава богу, - подумал я с облегчением. – А я о человеке плохо подумал».
Вера порошком вымыла клеенку, приготовила салат.
На столе одно за другим появились блюда:  колбаса, салат, абрикосы, портвейн.
Я посматривал на гостью, и по телу разливалось тепло: она мне очень нравилась.
Я заговорил об Игоре:
- Он никому не говорит, в какую школу устроился работать. Боится, что бывшие коллеги обольют его грязью.
Она пила мало.
- Не могу быстро пить вино, - призналась она.
- А я могу.
  Я спросил о муже.
- Он сделал мне подлость, - сказала она.
- Какую?
Она не ответила.
- Может еще сделать? - сказал я.
Она утвердительно кивнула головой.
Я задал ей неделикатный вопрос:
- Вы лет пять-шесть живете вместе, а детей нет.
Я рассказал ей о Синицыне, нашем преподавателе, у которого не может быть детей.
- Может, твой муж такой же?
- Нет. Не такой. Я сама детей не хочу.
- А у вас квартира общая?
- Нет, моя.
- А он у тебя прописан?
- Нет, он у своей матери прописан.
- Ты не думала о разводе?
Она оставила без ответа мой вопрос.
- Ты веришь в судьбу? – спросила она.
- В последнее время – да.
- Я тоже.
Потом тема судьбы еще несколько раз всплывала в нашем разговоре.   
Она спросила меня об отношениях с женами, о разводе с Тоней.
- Я переживал. Страдал по ребенку семь лет, - признался я.
- Да, ты мрачный тогда ходил…
- Ты помнишь? – удивился я.
Вино кончилось. Надо было произвести разведку боем. Я положил ей голову на колени, обнял  ее за попку. Ее нежные руки легли мне на голову, стали теребить волосы.  Я через платье стал целовать ее бедра. Затем встал, взял ее за руку и повел в спальню. Она со смущенной  улыбкой пошла вслед за мною.
Она помогла мне снять платье, легла на чистую простыню. Мои брюки, рубашка приземлились на сиденье стула.  Я не стал снимать лишь трусы, так как от волнения у меня не было эрекции. Я боялся, что ее разочарует мой пенис.
Дверь в коридор осталась  слегка приоткрытой. В полумраке  белело великолепное  женское тело.  Ее глаза были закрыты. На лице блуждала улыбка. Я лег рядом с нею и обнял ее. Когда ее небольшая, но очень красивая, изящная грудь прижалась к моей груди, я мгновенно возбудился. Но я не спешил соединяться. Мне хотелось медленно пить ее. Мои губы прикасались к ее глазам, к губам, посасывали мочки ушей, а затем впились в твердые соски. Я опустился ниже, к ее коленям, а затем, осыпая поцелуями ее упругие бедра, стал медленно подниматься к ее влагалищу. Язык, губы скользили по ее губкам, клитору.   Я не испытывал ни малейшей брезгливости. Она издавала легкие стоны, которые с каждой минутой усиливались. Затем я почувствовал, как ее руки потянули меня вверх. Я  впился губами в ее губы, достал ее язычок и стал его посасывать. Она положила руки на мою спину.  Без всяких усилий с моей стороны пенис, который увеличился в размерах раза с три (теперь мне за него не было стыдно),  сам вошел в ее влагалище. Она вскрикнула. Ее руки сдавили мою спину. Я не спешил форсировать события. Сначала я работал медленно, но с каждой минутой увеличивал темп.
- Как хорошо! Как хорошо! - шептала она. – Еще! Еще!
Мое тело взмывало вверх и с силой опускалось вниз. Член входил в нее до упора.
Из ее груди вырвался громкий, полный поэзии  крик. Я перестал сдерживаться. Мы слились в одно целое.
- Мне никогда еще не было так хорошо, - прошептала она, когда я лег рядом с нею. 
- Мне тоже, - искренне сказал я. – Я люблю тебя.
Я гладил ее роскошные волосы, целовал губы. Она отвечала на мои поцелуи.
Минут через двадцать пенис снова  был в форме. Я снова вошел в нее…
Прошло еще минут двадцать. Нас снова потряс оргазм. Я готов был всю ночь заниматься с нею любовью, но она сказала, что ей пора домой.
Я предложил ей остаться у меня на ночь.
- Не могу. Принципы не позволяют, - ответила она с улыбкой. 
  Она приняла  душ.  Вышли на улицу. На остановке стояли минут двадцать. Троллейбусов не было. Она завела разговор о такси.
- Почему не возьмешь? – спросила она.
- Деньги забыл, - солгал я и добавил: - Я люблю ходить пешком по ночному городу.
Ночь была душная. Нас стала мучить жажда. Возле центрального магазина хотели попить газированной воды. Я бросил монетку – автомат плеснул на самое донышко стакана. Вера унесла стакан с собой, мы нашли колонку, напились.
Ей захотелось пописать. Она отошла метра на три в кусты, в темноту, и до меня донеслось милое журчание. Когда ты без ума от женщины, то любое ее действие кажется тебе поэтичным. 
Когда она вернулась на тротуар, я захотел с нею поцеловаться. Она уклонилась. Я выразил разочарование.
- Ладно, - согласилась она. – На мосту…
Но когда мы  оказались на железнодорожном мосту, она передумала. Но я обнял ее и поцеловал в губы. 
До ее дома мы шли часа полтора.
- А мне еще назад, - сказал я.
- Возьмешь такси.
- Ты считаешь, что за время, пока мы идем,  у меня появились деньги?
(Возможно, она полагала, что я мог бы зайти домой, взять деньги и расплатиться с таксистом, но тогда мне эта мысль не пришла в голову.)
Стали прощаться.
- А как же поцелуй? - спросил я. 
Она открыла дверь подъезда, посмотрела вовнутрь.  Там никого не было.
Она  вернулась ко мне. Я стоял на тротуаре, а она на ступеньках крыльца. Она с заговорщическим выражением лица наклонилась ко мне, и ее губы прильнули к моим губам. 
- Я люблю тебя, - прошептал я. – Когда придешь снова?
- Не знаю.
Она улыбнулась, развернулась, сделала несколько быстрых шагов и скрылась в подъезде.   
Я  пошел домой. Свет отключили, фонари погасли, и город погрузился в кромешную тьму. Я шел почти на ощупь. Из темноты время от времени выплывали силуэты мужчин. Домой я добрался в начале четвертого. Голова кружилась.
 
Она пришла ко мне через три дня. На ней было то же самое зеленое платье, в котором она была у меня в прошлый раз. У нее был озабоченный вид.
- Коля, я принесла тебе деньги, - сказала она.
- Так скоро?! - проговорил я разочарованно.
- Да, у меня появились.
- Ты меня огорчаешь. – Я неохотно взял деньги, бросил их на стол.
- Мне надо с тобой поговорить, - сказала она.
Было заметно, что на душе у нее неспокойно. Я почувствовал недоброе, и у меня оборвалось что-то внутри.
-  Коля, поверь, ты мне небезразличен, но я больше не могу с тобой встречаться, - сказала она.
- Почему? – спросил я, похолодев.
- Я помирилась со своим мужчиной. Мы давно с ним встречались. Потом расстались. Но позавчера он  сделал мне  предложение.
- Так ты же замужем.
- Я подаю на развод.
- Я тоже могу сделать  тебе предложение.
- Я тебе говорила, что мечтаю о муже, который бы меня обеспечивал. Не обижайся, но ведь ты женат.
- Я разведусь. Это вопрос времени.
- У тебя двое детей. Их нужно растить.
- А у твоего мужчины нет детей?
- Есть. Но он очень обеспеченный человек. 
-  Ну давай хотя бы проведем последний вечер. Никто не узнает.
- Не могу. Прости. Я не такая. В глубине души я очень верный человек.
Я взял со стола ассигнации.
- Ну возьми хотя бы тысячу рублей. Это мой подарок. Вклад в покупку куртки. Спасибо тебе на прошлую ночь. За мгновения счастья.
- Спасибо. -  Улыбнувшись, она взяла деньги.
Я проводил ее до автобусной остановки, а потом, печальный и одновременно радостный,  долго бродил по городу.

Люда

Я позвонил ей девятого августа.
- Почему ты не позвонил мне пятого августа, как договаривались? – строго спросила она.
Пятого августа был день города, я встречался с Верой и позвонить не мог. 
- Разве мы договаривались? -  воскликнул я удивленным тоном. – Не помню.
- Ты все перезабыл! –  упрекнула она, но тон ее был доброжелательным. Она прощала меня.
- Когда встретимся? – спросил я.
- Сегодня я иду в парикмахерскую. Давай завтра.
Волна раздражения прокатилась по моей груди, но я сдержался.
- Хорошо, - сказал я спокойно.
«Отомстила мне, - подумал я. – Ведь ясно: на парикмахерскую уйдет не более двух часов». У меня в голове созрел план жестокой и вместе с тем не лишенной остроумия мести: «Завтра позвоню ей и скажу: «Извини, сегодня встретиться не могу: иду в парикмахерскую»». (Мне действительно пора было подстричься).
Но скука и пятидневное воздержание от секса заставили меня отказаться от реализации коварного плана. На следующий день я позвонил ей в одиннадцать часов.
- Люды нет дома. Наверно, ушла в магазин, - услышал я мужской голос. 
Я позвонил через три часа. На этот раз трубку взяла Люда.
- Как живешь? – спросил я.
- Ничего, хорошо.
- Что делаешь? – Мой голос, насыщенный интеллигентскими обертонами,  звучал приглушенно и таинственно. Я надеялся, что она клюнет на мой голос, как рыба на наживку.
- Ты слышишь меня? – закричала трубка. – Что-то я тебя не слышу.
Я понял, что переборщил с  приглушенностью.
- Наверно, телефон плохо работает! - пронзительно крикнул  я в трубку. – Ты слышишь меня?
Теперь она хорошо слышала меня.
- Давай сразу о встрече договоримся, - закончил я монолог.
- Лучше вечером.
- Отлично! В семь. Я буду ждать дома.
Она  пришла в платье из тонкой материи.
- Тебе нравится моя прическа? – спросила она, вытащив язычок из моего рта.
Я посмотрел на ее голову: ее новая прическа мало чем отличалась от старой.
- Нравится, - сказал я. – Хорошо выглядишь.
- А мне нет. Переделаю.
- Выпить хочешь? – спросил я.
- Если только немного…
Когда я поставил на стол бутылку портвейна, она засмеялась и достала из сумочки пачку печенья.
- Ты посмотрел «Дневную красавицу»? – спросила она.
- Да. Правда, очень давно. Еще в Москве.
- Понравился?
- Неплохой фильм. Но я не считаю его шедевром.
Она была от фильма в восторге. Ей не терпелось поскорее обсудить его. Но яичница еще не была готова, и я предложил повременить с дискуссией.
Когда мы выпили по рюмке – я залпом, а она по обыкновению маленькими глотками – я предложил обсудить фильм.
Ее глаза засияли. 
- Отличный фильм! Замечательный! – говорила она восторженным тоном. - Я теперь иначе стала смотреть на публичные дома. Теперь я допускаю существование публичных домов. Да!
Я поморщился:
- Я и до фильма допускал... 
Она потребовала, чтобы я рассказал ей, как я понимаю фильм.
Я изложил ей свою интерпретацию французского шедевра
- Героиня – женщина с мазохистскими наклонностями. Сексуальное влечение вызывают у нее только  жестокие партнеры. Не случайно она видит во сне, как ее насилуют два грубых мужлана. Она  любит своего интеллигентного, утонченного мужа, но тот  не вызывает у нее чувственного желания.   Она вынуждена вести двойную жизнь. Чтобы удовлетворить сексуальные потребности,  женщина тайно посещает публичный дом,  обманывает мужа. Это приводит к трагедии.  Видимо, главная идея фильма: высокая любовь и чувственное наслаждение могут исключать друг друга. Одни партнеры могут вызывать высокую платоническую любовь, другие -  сексуальное желание. 
Люда отвергла мою интерпретацию.
- Нет, - закричала она со свойственной ей эмоциональностью. – Ты плохо слушал вступительное слово к фильму. Женщине нужно разнообразие. Всем женщинам нужно разнообразие. А где она может его найти? В публичном доме!
- По-моему Катрин Денев нужно было не разнообразие, а грубость, насилие. Если бы она хотела разнообразия, то она бы и с мужем занималась сексом.  Но она избегает сближения с ним. Они прожили год, а она к началу фильма оставалась девственницей…
- Нет, не девственницей… Разнообразия! – исступленно повторяла Люда, и глаза ее светились восторгом.
- Не стану скрывать… Я тоже хочу разнообразия… - призналась она.
- Слава богу, - подумал я. – Может, сегодня она, наконец, по-настоящему отдастся мне. Да здравствует кинематограф! Прав был классик, когда сказал, что кино – важнейшее из искусств.
- Социальные условия подавляют инстинкты, - развивала мысль Люда, - но они проявляются в сновидениях… Мы не можем   определенно сказать, что в конце  фильма -  правда или фантазия. Пятьдесят на пятьдесят! Пятьдесят на пятьдесят!» - повторяла она с такой силой, словно заколачивала гвоздь в доску.
Если бы я был влюблен в нее и собирался на ней жениться, то ее признание в том, что она жаждет разнообразия в сексе, заставили бы меня страдать от ревности, но ее эскапада  не вызвала у меня ничего, кроме иронии.
Вторая рюмка опустела, затем третья. Больше двух рюмок она никогда раньше не пила. По всем приметам, она собиралась в этот вечер стать настоящей женщиной. «Что ж, я не дрогну, я выполню миссию, возложенную на меня судьбой», - спокойно подумал я.
Я тоже выпил три рюмки, и любовь к людям, особенно к детям и женщинам, растеклась по всему моему телу.
- Что ты делаешь эту неделю? – спросила она.
Я не знал определенно. Я сказал, что квартиру приватизировать не удалось: нужна вторая подпись – подпись жены.
- Когда она приедет? – спросила она строгим тоном.
- Тридцать первого августа.
- Ты с нею разговаривал?
- Нет. Она прислала письмо.
- Когда собираешься разводиться?
- Осенью, видимо.
Когда бутылка опустела, мы перешли в спальню, легли на постель.  Никогда еще ее ласки не были такими страстными. Ее язык до самого основания входил в рот. Из груди ее вырывались сладострастные крики. Но когда я хотел ввести  рукой член во влагалище, она оттолкнула руку.
- Я хоть и говорю о разнообразии, но я раб общественной морали, - сказала она.
- А я думал, после просмотра фильма в тебе произошел нравственный переворот.
- Нет!
Я был страшно разочарован.
Пришлось заняться привычными формами секса. Когда я осыпал ее тело поцелуями, из груди ее исторгался непрерывный громкий сладострастный стон. Я ввел член в рот. Он вошел глубоко, до самого основания. Она сосала его с жадностью, с наслаждением. При каждом всасывании на щеках ее появлялись глубокие впадины. Я мог бы кончить ей в рот, но мне не хотелось ставить ее в неловкое положение. Кроме того,  вряд ли зрелище  давящейся женщины доставило бы мне удовольствие. Как только член вышел изо рта, мои губы впились в ее губы.
У нее были месячные, но она согласилась снять трусики. Я подложил  целлофановый пакет под простыню: теперь матрас был в безопасности. Член уперся в клитор.  Я соединил ладонями ее груди  в одно целое, придавил их своей грудью. Она стонала от наслаждения. Когда одна грудь выпадала, она сама подсовывала ее под мою грудь. Когда я кончил ей в клитор, ощущения были не хуже, чем при полном соединении.
Я не удержался от комплимента.
- Ты была великолепна, - сказал я. – У тебя великолепная фигура.  Ты само совершенство.
- Люба тоже так считает, - сказала она, польщенная, - Поэтому она и шьет для меня. Ее обычные заказчики – бесформенные женщины. Она говорит, что ей нравится шить для меня.
- Да, у тебя отличная фигура, - повторил я.
- Сейчас у меня два килограмма лишние, - скромничала она.
«Если бы с Ксюшей было бы так же хорошо, как с Людой, то я никогда не стал бы с нею разводиться, - думал я. – Но секс с  нею – настоящая пытка».
- Неужели у тебя до меня не было ни одного мужчины, с которым у тебя были такие отношения, как со мной? Это даже как-то  противоестественно. Ведь тебе уже тридцать один,  - сказал я, чтобы вызвать ее на откровенность.
- Был. Один. В Москве. Когда я училась в аспирантуре.
- Кто он?
- Мужчина.
- Где вы с ним познакомились? 
- На улице. Он сам подошел. Потом оказалось, что он отсидел в тюрьме несколько лет.
- Неужели он ограничился попочкой? Это на бывшего зека не похоже. Неужели не попытался овладеть тобой?
- Попытался. Но я ему сказала, что, если он не прекратит, он сядет в тюрьму на изнасилование.  После этого он не переходил границы.
- И долго длилась ваша связь?
- Год.
- А потом?
- Я порвала с ним. Я встретила Мишу.
- А с ним хоть раз было?
- Ни разу.
- Он не пытался даже?
- Нет.
- А ты сама не попыталась как-то его заинтересовать, приласкать, что ли?
- Один раз попыталась. Его всего затрясло.
- Может, у него другая женщина была?
- Нет. Я бы заметила.  Когда мы расставались, он сказал: «Люда, ты хорошая женщина. У тебя все будет хорошо».
- Сколько ты на него потеряла времени?
- Полтора года.
- По всем признакам, он гомосексуалист.
- Да? –  она пристально посмотрела на меня, словно я подтвердил ее давнюю догадку.
Мы встали. Я спросил, не знает ли она, как избавиться от кровавых пятен на простынях.
- Постирай их в чуть теплой воде. 
Когда мы оделись и допили вино, ей захотелось погулять. Мы направились в парк, к речке.
- Не хочу я здесь жить, - сказала она. – Давай уедем в Америку.
Тема эмиграции лейтмотивом проходила через все ее речевые партии. Я скептически относился к ее фантазиям.
- Кому мы там нужны? Кому нужна твоя философия? Там своих философов пруд пруди.
- Люба и то собирается уехать.
- Работать в публичном доме?
- Люба – порядочная женщина, - возмутилась Люда. – Она мастерица. Шьет отлично.
- Таких мастериц у них самих хватает. Есть только вакансии проституток. 
Ночь была теплая. Свет фонарей отражался в воде. Мы стояли на мосту и смотрели вниз. Проплыла водяная крыса. От нее в обе стороны отходили длинные водяные нити.
- Давай съездим в Старый Дол, к моему товарищу. У него изба на берегу речки. Развеемся, отдохнем. Расходы я беру на себя.
  Она посмотрела на меня, как мне показалось, с благодарностью.
- Не знаю. Может, папа путевку достанет. Сестра собирается приехать. Пока не знаю.
- А когда ты можешь сказать определенно?
- В понедельник.
Мы шли через парк. 
- Ты говоришь, что Оксана – эгоистка. Но ведь ты тоже эгоистична. Большей эгоистки, чем ты, я не встречал. Если у тебя появится какое-то желание, то ты будешь бить в одну точку до тех пор, пока твое желание не выполнят.  Ты повторяешь, как автомат: «Выключи телевизор! Выключи телевизор!».
Она расхохоталась:
-  Это правда. Но это целеустремленность.
- Какая там целеустремленность. Это чистой воды эгоизм.   
Я сам не люблю слушать нравоучения, но теперь под влиянием Люды сам превратился в педанта.
- Я тебя не утомил? – спросил я.
- Утомил немного, честно говоря.
- А каково мне? Каждый день слушать твои нотации. Все тебе не нравится.
Когда мы шли по переулку, она сказала:
- Очень хочу купить сережки. Завтра с Таней в «Топаз» поедем, посмотрим.
Затем начала мечтать:
- Сначала  куплю сережки, затем сапоги. 
Она сама понимала, что вещи занимают в ее жизни слишком большое место,  слишком много значат для нее,  и часто говорила о себе: «Я мещанка».   
Я спросил, когда мы  встретимся. Она предложила в воскресенье на пляже.
- Давай лучше вечером, - сказал я. -  А то за день надоедим друг другу. Сегодня было хорошо, потому что давно не виделись.
Она согласилась.  Ее силуэт скрылся в подъезде. Я пошел домой.
«Каждый день она вносит в свою одежду новый элемент. Как американка. Не то, что я. Ношу одну и ту же вещь до тех пор, пока она износится, - думал я, шагая по ночному городу. – Надо брать с нее пример».

Во время следующей встречи она приготовила салат-оливье, из продуктов, которые я по ее просьбе купил заранее. Мы выпили вина, закусили салатом, приступили к чаепитию.
- Чай вкусный,  индийский, - сказала она.
- А вы разве не индийский пьете?
- Индийский, но мать … Не хочу рассказывать.
- К чему такая скрытность?
- Должно же что-то у меня остаться для себя.
- Зачем? Чем откровеннее человек, тем он интереснее.
Моя мысль поразила ее, но она так и не выдала тайну употребления чая в их семье.
Я принял душ, вернулся в комнату. Она лежала в постели в джинсовой юбочке.
- Ты почему не раздеваешься? – удивился я.
- Не хочу, - сказала она упрямо. 
Я  снял с себя одежду, лег рядом с нею. Она отодвинулась от меня.
- А кто мы такие? – спросила она. –  Кто мы друг другу?
- Друзья! – сказал я.
Она горько засмеялась.
Я попытался раздеть ее.
- Ты моя женщина, -  сказал я и, встретив ее сопротивление, добавил: - А я твой мужчина.  Вот мы кто. Все это… – Я показал на пенис – твое.
Я взял ее руку и положил на  пенис. Сначала она сдавила его, но потом  пошла на попятный:
- Нет, не хочу. – И отдернула руку.
Это был бунт.
Мои поцелуи вызвали у нее протест. 
Но когда я предложил войти в попку,  воля покинула ее. Она сняла юбку, трусики и легла на живот, уткнув голову в подушку.
После разрядки мы долго лежали на постели в обнимку. «Уж не влюбилась ли она в меня?» - самолюбиво думал я.

12-го  августа утром в качестве крестного отца я участвовал в церковной церемонии крестин Семы, сына Травкиных. Они пригласили меня отметить это событие.  Я позвонил  с пляжа Люде, чтобы предупредить ее, что вечером  не смогу с нею встретиться.
- Люда ушла в магазин, - сказала мачеха. – Будет попозже.
Я пошел прогуляться по берегу, надеясь увидеть свою бывшую жену Тоню и сына Сашу. Вдруг слева меня окликнули:
- Коля!
На белом полотенце лежала Люда. Я обрадовался встрече, подсел к ней.
- А я только что звонил тебе, - сказал я. – По сведениям матери, ты пошла в магазин.
Мне захотелось ее подразнить.
- Вчера вечером ко мне Драгунский приходил, - сказал я. – Пришел часов в десять, а ушел в полвторого.
- Говорили гадости, наверно, - поморщилась она от отвращения.
- Нет, о работе, о  лингвистике. Он не любит говорить о частной жизни.
- Молодец!
- Зануда!
Она обрушилась на меня гневно:
- Чем занимаешься! Черте что. Сплетничаете, пьянствуете!
Я продолжил дразнить ее.
- Я сегодня стал крестным отцом. Моей кумой стала Жанна. Сегодня с ночевкой едем на дачу отмечать!
Она нервно засмеялась.   
- Откуда она?
- Преподает историю на истфаке. Интересная женщина.

Я позвонил ей на следующий день, вернувшись с дачи, где мы пили вино, ели шашлык, разговаривали с Жанной под звездным небом.
- Приходи ко мне, Людочка.
- Не хочу!
Во мне произошла мгновенная вспышка гнева.
- Не хочу я к тебе, - жалобно сказала она. – Надоело.
Я подавил раздражение: если бы я порвал отношения с нею, то остался бы совсем один. Я же в  последнее время решил следовать правилу: не рвать отношения с женщиной до тех пор, пока ей не появится равноценная замена.
Договорились встретиться на площади.  Когда я подходил к вечному огню,  она уже поджидала меня. Я изобразил пантомиму: показал на часы, мимикой выразил недоумение: мои часы отставали на пять минут. Мы пришли в парк, на берег речки. Я начал уговаривать:
- Пойдем ко мне. Я так люблю тебя целовать твое тело – ушко, шейку, грудь.
Я умышленно использовал слова из ее лексикона. Обычно эти слова действовали на нее магически,   но на этот раз она выдержала, не поддалась искушению.
- Не хочу, - сказала  она, поморщившись.
Она находилась в состоянии тревоги. Ей позвонила  сестра (по словам Люды,  красавица) и  рассказала о конфликте с мужем, двадцатилетним бизнесменом, который обругал ее матом. Сестра собиралась приехать в Везельск на одну- две недели. Люда соскучилась по ней и ждала ее с нетерпением.
- А почему у них нет детей? - поинтересовался я.
- Не знаю. Говорит, не получается.
Мы сидели на скамейке, плотно прижавшись друг к другу. Я прикоснулся губами к шее и к ушку Люды. Ее тело затрепетало. Мы встали и пошли ко мне.
- Выпьем вина. Правда, закуски нет. Я думал, ты не согласишься прийти. - Я тонко подразнил ее.
Она рассвирепела.
- Какой ты занудный! «Пойдем! Пойдем!»  - передразнивала она меня. - Ты взял меня силой!
- Силой своего обаяния, - уточнил я.
Она достала из сумочки инструкцию, как уехать в США. Я не проявил к инструкции интереса, и она обиделась на меня. 
- Какой ты ленивый, пассивный, - досадовала она.
- Нет, я просто патриот.
Пили за то,  чтобы сбылась мечта Люды об Америке, за всеобщее счастье, за русских женщин.
Около часа занимались любовью. Я по привычке пытался лишить ее девственности. Она оберегала  ее.
- Что скажет папочка! – съязвил я.
- Ты моего папу не трогай, - угрожающе проговорила она. – Если ты хоть раз скажешь еще что-нибудь о папе…
Ее лицо исказила ненависть. Еще мгновение, и я получил бы оплеуху.
- Успокойся. Вроде бы ничего плохого о твоем папе я не сказал…
Чуть позже она уже спокойно сказала:
- Он всегда заботился обо мне больше, чем мать.
Я слегка поддразнивал ее.
- Общался вчера с Жанной. Очень умна.
- «В отличие от тебя, Люда», - закончила она за меня фразу ядовитым тоном, пародируя меня. 
- И очень деликатна. В отличие от тебя, Люда.
Она собралась идти домой. Мне захотелось подурачиться.
- Я опьянел, не могу встать. Оставайся у меня на ночь.
Она отказалась. Я продолжал лежать на постели.
- Одна пойду, - пригрозила она.
Пришлось встать, одеться.
Улицы были пустынны. Дорогой я пел песни. Когда дошел до песни «Звездочка моя ясная», она бесцеремонно остановила  меня:
- Давай другую. Это старая.
- Ну и что? Мне нравится. Это классика.
Она запела что-то из репертуара Софии Ратару.
Ее стройная, изящная фигура,  подчеркнутая джинсовой юбкой и  элегантной  блузкой,  создавала иллюзию, что ей  восемнадцать - двадцать лет (детали ее лица  были неразличимы в темноте).
Через три дня в город приехала ее сестра. Люда  познакомила нас на пляже.  Вике было всего лишь двадцать три года. 
Люда не обманывала. Вика, действительно, была редкой красавицей. Правда, у нее были полноватые бедра,  поэтому   фигура у нее не была столь совершенна, как у Люды. Зато у нее было красивое лицо, передние зубы ослепительно белые, кожа нежная, матового цвета. Я подумал, что такой, видимо, была покойная мать сестер.
Думаю, я не понравился Вике.  Она говорила со мной сухо,  не смотрела мне в глаза и не улыбалась. Пляж не то место, где я могу проявить себя с лучшей стороны.  Кроме того, я был на четырнадцать лет старше ее, и наверняка она считала меня глубоким стариком.  Я не сомневался, что в разговоре с сестрой она даст мне отрицательную характеристику как потенциальному мужу, но это было мне на руку: ведь  я и сам не собирался жениться на  Люде.
  Вика оказалась такой же эмоциональной и упрямой, как и Люда (видимо, эту черту они унаследовали от покойной матери). Забавно было наблюдать за психологической борьбой, происходившей между сестрами. Люда, диктатор по натуре, пыталась командовать сестрой. Но Вика игнорировала приказы. Это был как раз тот случай, о котором говорят: нашла коса на камень. Например, когда Вика заходила в еще холодную воду, Люда исступленно кричала: 
- Не лезь в воду! Не лезь в воду! Не лезь в воду!
Но Вика, хорошо знавшая старшую сестру и научившаяся противостоять ее натиску,  пропускала эти заклинания мимо ушей и   поступала так, как  считала нужным.
Люда молча проглатывала горькую пилюлю непослушания.

Через неделю ко мне приехал Макаров. Я пригласил в гости Люду. Она пришла в легком полупрозрачном платье. Ее фигура была, как всегда, изумительна. Посидели за столом, выпили вина, поговорили.  Затем вместе проводили Люду до дома. Я был уверен, что она  не понравилась моему другу. Почти всех людей он считал придурками.  Я думал, что он назовет мою подругу глупой. Каким же было мое удивление, когда он сказал, что Люда –  мое высшее достижение.
Его потрясла ее фигура. (Макаров относился к разряду «фигуристов» - на первое место в женщине он ставил красоту ее фигуры).
- Разве ты не нашел ее глупой? – спросил я.
- Да нет, она не  глупая, - убежденно возразил он. 
Мне было лестно. Правда, я не разделял полностью его мнение. Сам я своими высшими достижениями считал Катю и Веру.   К сожалению, с ними я не мог его познакомить.   
 
Я пригласил Люду к себе, чтобы отметить день ее рождения.
Надвигался сентябрь, скоро должна была приехать Ксюша – я приготовил Люде серьезное испытание.
Она пришла в четыре часа дня. Мы пили портвейн, ели жареного минтая, картофельное пюре. Ей понравились приготовленные мною блюда. За столом она жаловалась на родственников по линии мачехи, которые докучали ей своим присутствием. Она рассказала о драме своей сестры. Муж сестры – Пан, кореец по национальности,  гражданин России, был связан с криминальным миром. Вика сама видела, как в ресторане он вместе с другом жестоко избил своего конкурента. С Викой он обращался грубо, даже иногда бил. Дорогие вещи, которые он покупал, в частности иномарку, он записывал на фирму, чтобы в случае развода Вике ничего не досталось.
Мы перешли в спальню. Было еще светло, и мне  неловко было обнажаться. Когда она ушла в ванную, я, воспользовавшись ее отсутствием,  разделся и залег под простыню.  Она вернулась, рассмеялась:
- Грех. Ну да ладно…
Она стала раздеваться. Я имитировал помощь.
Занялись любовью. Я думал о предстоящем испытании, волновался. Видимо, поэтому  был не в форме.
- Ты уже все? – спросила она с удивлением и с ноткой возмущения.
- Да.
- Я не почувствовала.
Она надела мою рубашку. Я приступил к испытанию.
- Я много тебе о себе рассказал. Но осталась одна тайна, - сказал я.
Моя преамбула заинтриговала ее.
- Рассказывай! – потребовала она.
- Нет, не могу! Духу не хватает. В следующий раз.
- Наверно, есть внебрачный ребенок! – ужаснулась она.
- Ты близка к истине.
Я начал  рассказывал ей о первом браке, принес фотографии. Показал свадебные фотографии, фотографии своих сыновей. Мой рассказ, фотографии ее потрясли.
- Красивые у меня дети? -  спросил я.
- Первый красивый, - выдавила она из себя.
- Сейчас он вырос и немного подурнел, но все равно симпатичный, - сказал я восторженно.
Продолжая испытание, я рассказал ей о Люсе Митич.
- С нею я мог быть счастливым, но я потерял ее навсегда.  Сам оттолкнул ее. Это моя боль. Ты знаешь, что такое зубная боль? А у меня такая боль в сердце.
Рассказывая, я ласкал ее, целовал грудь, сосок.
Постепенно настроение у нее  изменилось. В ней заклокотала ярость. 
- Отойди, хватит! – выкрикнула она резко, раздраженно  и  оттолкнула меня от соска.  Ее лицо приобрело отдаленное сходство мордочкой летучей мыши.   
Нервно сорвав с себя мою рубашку,  она стала торопливо надевать свою одежду. Пришлось последовать ее примеру.
Когда мы вышли на улицу, она набросилась на меня:
- Непорядочный! Лгал! Как ты смел! Ты же знал, кто я. А у тебя… Тебе надо найти женщину лет сорока с двумя детьми и жить с нею.
Я недоумевал. Что я такого смел? Я же не водил ее за нос, не обещал жениться. Напротив, всякий раз подчеркивал, что у меня нет серьезных намерений, что я вообще не собираюсь жениться.
Она кипела от негодования, ее голос был злобным,  истеричным. Свинец злобы наполнил и мою душу.
- Это мое дело, с кем мне жить.   Не понимаю, что плохого я тебе сделал? Я же не отобрал у тебя твои ценности.
- А как  ухитрялся! Заболеешь раком…
- Но ведь это правда. Застойные процессы опасны.
- Посмотри на свой живот, на свои морщины!  Как ты смел подходить ко мне!
Ее выпады возмутили меня до глубины души. Живот у меня был как живот.  Я регулярно поднимал гирю. Морщины на лбу были. Это правда. Но  это не возрастные, а наследственные. Они были у меня с раннего детства.  Но нелепость ее обвинений состояла в другом.  Разве я мог скрыть от нее недостатки своей внешности? Разве она не видела  их раньше? 
- А ты считаешь себя юной девушкой? – возмутился я. - Посмотри и ты на себя в зеркало.  Ты одеваешься, как девочка. Но лицо тебя выдает. Тебе не восемнадцать, а тридцать один год. Ты всего лишь на пять лет моложе меня.
  - Почему ты сразу не сказал? – негодовала она. – Почему?
- А почему я тебе должен был сразу рассказывать тебе обо всем? Ты же сама говорила, что у человека должна быть какая-то тайна. У меня  был свой скелет в шкафу. Теперь пришло время  открыть шкаф.
Постепенно я успокоился. Ирония вытеснила гнев. 
- Давай  спокойно  обсудим ситуацию, - сказал я.
- Хватит, хватит доводов! – взмолилась  она.
- Что, больше не будем встречаться?
- Нет! –  крикнула она яростно.
Я проводил ее до дома. Она долго стояла рядом со мной. Мне  хотелось поскорее пойти домой, а она все стояла и стояла.
- Ну что, не будем больше встречаться? – повторил я вопрос.
- По крайней мере у тебя… У тебя уже есть двое детей.  Ты ведь  не хочешь иметь семью?
- Нет, хочу. У меня еще есть потенциал. Я всегда мечтал о хорошей семье.
Я бежал домой с легким сердцем. 
- Дело сделано, - думал я радостно, - и его не исправить.   

Через неделю мы еще раз встретились с нею. Она даже согласилась зайти ко мне домой. Стоило к ней прикоснуться, по ее телу, как и раньше,  проскальзывала дрожь. Но она резко отталкивала меня:
- Не надо. Все! Хватит! – Голос был твердый, непреклонный, угрожающий.
У меня сложилось впечатление, что она пришла ко мне для того, чтобы убедиться в том, что она полностью контролирует свои чувства, что она не в моей власти.
Она рассказала мне об Александре, с которым у нее сложились серьезные отношения. Я не  возмутился, когда узнал, что с ним она встречается уже месяца полтора. Во-первых, я  давно догадывался, что она встречается с мужчиной, с которым ее познакомили.  Во-вторых, у меня у самого было рыльце в пушку.
- Ему такое пришлось пережить! – сказала она, и на глазах ее блеснули слезы.
Александр приехал из Фрунзе после развода с женой. Жена его была настоящим чудовищем. Она открыто изменяла ему, ничего не делала по хозяйству, оскорбляла его.  Он терпел несколько лет. Потом жена сама его бросила. Их общий сын остался с  нею. Александр уже несколько лет жил один. Его специальность – инженер по электронике. Он  влюбился в Люду с первого взгляда. Во время второй встречи он сделал ей предложение. Недавно она согласилась стать его женой, и  они отнесли заявление в ЗАГС.
- Я люблю его.  - Она дразнила меня. – Мне жалко его.
- Любишь или жалко? – уточнил я.
- Это одно и то же, - сказала она. – Любовь разная бывает. У меня любовь-жалость.
- Я все же склонен различать любовь и жалость, - сказал я. – Но как бы там ни было, я рад за тебя. Наконец, ты нашла свою вторую половинку.
Я встретил их вместе через несколько дней и смог рассмотреть ее будущего мужа.  Он  был высокого роста, широкоплеч. Мне он показался некрасивым: фарфоровые синеватые зубы, зеленовато-бледный цвет угловатого лица, гигантский лоб действовали отталкивающе. «Как можно целоваться с ним, обнимать его», - подумал я с содроганием.
  Впрочем, несмотря на внешнюю непривлекательность, он обладал несомненным достоинством: на его челе стояла печать  подкаблучника. Я подумал, что как раз такой мужчина и нужен Люде. Никто другой не смог бы вынести ее  деспотического характера.
Я искренне пожелал счастья ей и ее будущему супругу и мысленно простился с нею  навсегда.


Влюбленные

В начале июня я зашел в студенческую столовую. Последними в очереди стояли Паша Рощин и Света Березина. Нежные щеки Паши по-прежнему рдели, а волосы вихрились. Белокурые волосы Светы были аккуратно уложены на голове, в ее голубых глазах светился ум.  Она была очень мила.
Мы поздоровались. Я незаметно оценивающе посмотрел на них. По-моему, они были одинакового роста. Более того, казалось даже, что Света немного ниже Паши. Впрочем, возможно это была  иллюзия, которая  возникала из-за того, что Света стояла на полусогнутой ноге, а Паша, наоборот, всем своим телом инстинктивно тянулся вверх. В любом случае утверждение Тани,  что Света на голову выше ее бывшего мужа, содержало в себе значительное преувеличение. Но стоит ли упрекать в необъективности брошенную женщину, у которой на руках двое малолетних детей? Такой она видела реальность.
  Когда мы подошли к кассе, я шепнул Паше:
- Я сяду отдельно. Не буду вам мешать.
Если бы он сказал, что я не помешаю им, я бы, конечно, не стал спорить, сел бы с ними, мне хотелось потрепаться. 
- Как хочешь! –  сказал Паша.
Его лицо осветила понимающе-смущенная улыбка. Заметно было, что он по уши влюблен в Свету и предпочитает быть с нею наедине.
Когда я сел за отдельный стол, до меня донесся голос Рощина:
- Иди к нам. 
Я догадался, что Света потребовала, чтобы он пригласил меня. Я не заставил себя  долго уговаривать. Мой тяжелый поднос перелетел с одного стола на другой, уже занятый двумя подносами, и приземлился  на свободное место,  на самый край стола.
- Подвинь, - попросила Света Пашу, показав глазами на его поднос.
Мне стало ясно, что, несмотря на юный возраст, в их любовном дуэте лидером является она.
Света смущалась. Паша смущался. Я чувствовал себя не в своей тарелке. 
Мои соседи медленно пережевывали пищу. Было заметно, что они находятся во власти чувств, и у них плохой аппетит.  Мои же  челюсти работали довольно энергично. 
- Смотрели фильм вчера? – спросил Паша.
- Нет,  – сказал я. - Как называется?
- «И вся любовь», кажется.
- А! Я начал было смотреть, но потом выключил телевизор. Не понравился.
- А ты смотрела? – обратился Паша к Свете.
- Смотрела. Понравился,  - просто ответила она.
- Я сначала не хотел смотреть: колхозная тематика. Но потом он меня  захватил, - сказал Паша.
Они начали горячо обсуждать фильм. Из их  монологов  я составил представление о сюжете фильма.
Председатель колхоза (его жена находилась в роддоме) сошелся с молодой девушкой. Его мучили угрызения  совести. Он сказал девушке: «Выдам тебя замуж». Она вышла из себя, рассвирепела (этот фрагмент я сам видел, когда включал, чтобы узнать, не кончилась ли эта муть) и побежала к парню, который был у нее первым, но которого она не любила.  «Пойдем в ЗАГС!» - крикнула она ему.  Влюбленный парень только этого и ждал. Они поженились. Председателя посадили в тюрьму.  Отсидев срок, председатель вернулся в родную деревню. Жена, как водится, его не дождалась. Девушка же бросила мужа и прибежала к нему.
- Мне кажется, что он любил ее сильнее, чем она его, - тихо сказал Паша.
- Нет, она тоже любила, - потупив взгляд, произнесла Света.
- Любила, но не так сильно, как он! - настаивал Паша.
Мне казалось, что  я присутствую при интимном разговоре влюбленных, каждый из которых доказывал, что он любит сильнее, чем его партнер.  Я счел необходимым поддержать позицию Светы:
- Если бы не любила, то вряд бы  оставила мужа и прибежала к нему.
- Вот именно! – воскликнула Света.
- Может и любила, но не так сильно, как он, - упорствовал Паша.
Кого-то могло удивить, что  Паше и Свете, киноманам, ценителям мировых шедевров (например, они были поклонниками фильмов  Сакурова), понравилась  жалкая мелодрама. Кто-то мог подумать, что у них плохой эстетический вкус, что раньше они лишь пускали пыль в глаза.  Но я понимал, что  дело не во вкусе, а в субъективном элементе. Они сами находились в такой же драматической ситуации, решали те же проблемы, что и герои фильма. Они отождествили себя с ними.
Сильные эмоции деформируют вкус. Когда я расстался с Тоней, меня тоже долгое время волновала всякая  сентиментальная чепуха.
- Вы «Екатерину» смотрели, Николай Сергеевич? – спросила меня Света.
- Нет.
- Пойдемте сходим. Мы сейчас идем.
Я слышал, что это порнографический фильм. Видимо, на моем лице мелькнула улыбка.
- А почему вы улыбаетесь? – спросила Света с ноткой осуждения.
- Улыбаюсь? – удивился я. – Говорят, билет стоит пятнадцать рублей. А у меня финансовые затруднения.
- Когда у меня финансовые затруднения, то мне не до смеха, - сообщил Паша.
- Я  отношусь к ним с разумной долей иронии. 
- А я не могу, - признался Паша. – А зря. Надо поделить: есть пустяки, а есть серьезные вещи. Из-за пустяков не стоит расстраиваться. 
- Расскажи Николаю Сергеевичу анекдот, обратилась Света к Паше, когда, отобедав, мы шли по коридору института в свой корпус. Паша оживился. Он обожал рассказывать анекдоты.  Я подозревал, что именно благодаря своему таланту рассказчика он пользовался успехом у студенток и покорил сердце  Светы.
- Один мужик приехал в незнакомый город, - начал он. – В гостинице мест нет. Есть одно, но в номере женщина. «Ну и что ж, что женщина. Мне на одну ночь. Я договорюсь», - сказал мужчина администратору. «Ну если договоритесь, то пожалуйста», - ответил тот ему. Мужчина побежал в номер. Женщина не возражала.
Мужчина выключил свет, лег спать. «Мужчина! – донеслось до него. – Откройте форточку, а то душно». Он встал, открыл форточку. Только лег – снова женский голос: «Закройте форточку, а то дует». Мужчина закрыл. Лег. Снова голос женщины: «Откройте, а то душно». Так продолжалось еще несколько раз. Наконец, мужчина не выдержал. «Давайте с вами жить как муж и жена, - предложил он. «Давайте!» - с радостью согласилась женщина. «Так вот сами и закрывайте!»
Анекдот мне не понравился, но нужно было как-то поощрить рассказчика за труд. Моя гортань издала гомерический хохот. Смех  получился холодным, механическим.

Я повстречал Пашу недели через две.  Он рассказал мне о существовании квартиры,  где собираются молодые люди, в основном студенты нашего института,  и занимаются групповым сексом. Это был своего рода секс-клуб. Хозяином квартиры был некий молодой человек, родители которого временно работали за границей. Я спросил у Паши,  разрешает ли он Свете заниматься сексом с другими партнерами. Он не запрещал, но, участвуя в  оргиях,  они предпочитали заниматься сексом только друг с другом.
Я позавидовал товарищу. Он такой же  преподаватель, как и я,  но студенты приняли  его в свою компанию, в свое общество. Конечно, у Паши был своего рода пропуск –  юная подруга.  Но я знал, что бывший однокурсник  Рощина Романов, у которого не было  девушки, тоже является частым гостем этого клуба. Мне же туда путь был закрыт. Для студентов, для молодых людей я был чужаком. И причина  не  в возрасте (я был всего лишь на пять лет старше Рощина) и даже не в моей внешности (я достаточно симпатичен), а в моем психологическом складе – у меня слишком серьезное выражение лица, я слишком скован.   
Я встретил его в середине августа возле института. Я давно хотел с ним поговорить, узнать  подробности о его жизни. Мы пошли по улице Тургенева в сторону центрального парка.
- Ну как функционирует клуб?  - поинтересовался я.
- Все, как и раньше, - ответил он и рассказал  забавную историю.
У некой Лены, девушки лет двадцати двух, родом из Прохановки, произошла задержка месячных. Она решила, что забеременела. Ей не хотелось  делать аборт. Она решила сорвать беременность. Ей  был известен хороший способ – активный секс. Света  попросила Пашу заняться с Леной любовью. Паша не мог отказать в просьбе любимой девушке. Они занимались сексом втроем. Правда,  на следующий день он пришел к Лене еще раз - уже  втайне от Светы, и они уже вдвоем занимались активным сексом.
- Ну как? Сорвали беременность? - поинтересовался я.
- Нет. Оказалось, она и беременной не была. Задержка произошла по какой-то другой причине.
Его мучили угрызения совести. Он нарушил   неписанный закон, существовавший в их круге:  влюбленные могут иметь других партнеров только  с согласия друг друга; любая тайная связь расценивается как измена.  Признаться Свете в измене, чтобы  облегчить свою душу, ему не хватало решимости. Он боялся, что она не простит ему.
Он признался, что Свете недавно пришлось сделать аборт.
- Аборт? – ужаснулся я. – Но ведь это опасно. Вдруг у нее больше не будет детей?
- Она сама решила. Ведь ей же учится еще целый год. Сейчас ей не до ребенка.
- А ее родители знают о ваших отношениях? – спросил я.
- Знают. 
- И как они относятся к тебе?
- Отрицательно. Заставляют ее порвать со мной, - ответил он.
- Они знают, что  ты был женат, что у тебя двое детей?
- Знают.
- Тогда по-человечески их можно понять.

Недели через две после этого разговора часов в шесть вечера я шел по улице Чернышевского. Солнце уже спряталось за крыши домой, и наступила приятная прохлада.  На противоположной стороне улицы я увидел Свету Березину в коротком платьице.  Она тоже увидела меня, перешла дорогу и подошла ко мне. Она была сама не своя. Мы пошли вниз, к центральной улице.
- Мы расстались с Пашей, - сказала она дрогнувшим голосом.
- Почему? – удивился я.
-  Я сделала аборт. Из-за него я совершила страшный грех. - Слезы брызнули   из ее голубых глаз, покатились по ее нежным матовым щечкам. Она была в отчаянии.
- Неужели он заставил тебя сделать? – ужаснулся я.
- Нет. Но он промолчал, когда я сказала ему, что жду ребенка.
- Он не предложил тебе выйти замуж и родить?
- Нет! – ее тело стало сотрясаться от рыданий.
- Да, он поступил нехорошо, - сказал я.
Я успокаивал ее, говорил, что в жизни каждого человека бывают черные полосы, нужно проявить твердость,  терпение, и  рано или поздно наступит белая полоса. 
Почему она выбрала меня в качестве духовника, в качестве исповедника?  Думаю,  причина состоит в том, что я был свидетелем их счастья. С полгода назад, в феврале, когда их любовь была в самом зените, с букетом разноцветных шаров они приходили ко мне на новоселье.
Неделю спустя я встретил Рощина. 
- Все! Со Светой мы больше не встречаемся! Она порвала отношения… - выдавил он.
- Почему?
- Виноват я. Я не работал над собой. Не совершенствовался. Она разочаровалась во мне.
-  В разговоре со мной она назвала другую причину.
- Какую?
- Она же сделала аборт из-за тебя. Ты не поддержал ее в трудную минуту. 
-  Так вот она как представила дело! Она же сама решила.
- Но ведь ты не попытался удержать ее, не предложил другой вариант.
-  Если бы она захотела, я бы женился на ней. 
-  Но ты не переживаний по этому поводу, -  сказал я, - Думаю,  причина разрыва другая.  На нее надавили родители.  У тебя же есть минусы. Ты был женат. У тебя двое детей, которым нужно алименты платить. Зарплата у тебя кот наплакал. 
- Так ты думаешь, меркантильные причины...  как всегда…- Он выглядел подавленным.
- Думаю, да. Но есть  еще причина.  На ее глазах ты занимался сексом с другой женщиной. 
- Так она же сама захотела…
- Да, сама. Но потом эта  картинка стояла у нее перед глазами. Она  ревновала. Боялась, что ты будешь изменять ей. Ты не вел себя с нею как с будущей женой.
Он рассказал, что произошло после разрыва со Светой. Он пришел домой. Его всего трясло. Он упал на кровать и разрыдался.
Татьяна, его бывшая жена, все сразу поняла, села к нему на кровать, стала утешать его,  гладить по голове. Кончилась сцена бурным сексом и примирением.
- Так ты сейчас снова живешь с нею?
- Да. 
- Ну и как?
- В сексуальном отношении она всегда меня удовлетворяла. 
«Меня тоже. К сожалению, только один раз», - подумал я печально.

Неоправданные расходы

По пути домой я зашел в Центральный гастроном, чтобы купить продуктов, и  в длинной очереди за сахаром  увидел Сашку Валуева,  бывшего однокурсника.  Я обрадовался и подошел к нему.
Он был среднего роста, широкоплечий, дородный,  с черными усами, с  едва заметным пробором, проходившим по центру головы, и с лукавой улыбкой, мерцавшей на его широком лице. Он напомнил мне  шерханского кота. За последние два года, пока мы с ним не встречались, он заметно пополнел.  Но в целом он не изменился. Он по-прежнему любил голубой цвет: на нем были голубые джинсы и голубая рубашка.
- А я только Сережу Митича видел. Он водку взял. Говорит, идет в интеллектуальное общество, - сказал он  насмешливо.
По его обиженному лицу было заметно, что он сильно уязвлен равнодушием Митича, который не нашел времени для общения с ним.
Я решил его утешить
-  Где он нашел в Везельске интеллектуальное общество? – сказал я  с оттенком презрения.
Я считал, что в нашем городе был только один интеллектуал. Из скромности я не стал называть его имени.
- Он давно защитился? – спросил  Валуев мрачно.
- Не помню точно. Кажется, год назад.
- Купил два галстука, - обиженно проговорил мой собеседник о Митиче. – Один на шею повесил, другой в карман засунул…
Он замолчал.
-  Я слышал, ты получил квартиру, - сказал он после небольшой паузы.
- Да. Пойдем ко мне. Посмотришь. Тут недалеко. У тебя как со временем?
- Сахар надо купить, отнести на работу. А потом можно.
- Ты по-прежнему в издательстве работаешь? – спросил я.
- Да, директором. – Он скромно потупил взор, маскируя гордость, которая распирала его грудь. – Меня то в рядовые разжалуют, то снова директором делают. Мы издали много хороших книг. Наши демократы замахали нас. Хотят отнять у нас помещение. Там Бабкин верховодит. Он помощник Селиванова. Селиванов у него под каблуком.
Когда Валуев отоварился, мы пошли в издательство. 
- А у тебя, говорят, второй ребенок родился? – спросил я.
- Да,  –  проговорил он с гордостью. – Жена сейчас у родителей. 
Он увлеченно стал рассказывать о своей семье. 
Когда его жена ждала ребенка, у нее был очень большой живот. Все опасались, что роды будут трудными. Марину обследовали специалисты с помощью японской аппаратуры. Сашке удалось увидеть своего ребенка еще до его рождения. Вообще-то посторонним лицам смотреть запрещено, но он дал медсестре-аппаратчице коробку конфет, и та в порядке исключения пустила его к экрану. Марине намазали живот какой-то мазью, включили аппарат, и на экране появилось изображение ребенка. Правда, ребенок лежал в такой позе, что  определить пол было невозможно. Зато Сашка видел, как бьется его сердце.
Сашка поднял на ноги всех своих знакомых, например педиатра, который живет в его доме на первом этаже. Может, поэтому роды прошли благополучно. Родился, к счастью, мальчик. Девочку жена  не хотела.
При рождении сын  весил 6 кг. 132 гр. Это был рекорд по Везельской области.  Друзья-журналисты хотели этот случай раздуть,  но Валуев остудил их пыл: «Не надо, ребята. Зачем?» – сказал он скромно.
Мы дошли до двухэтажного здания, которое находится возле рынка. Я хотел подождать товарища внизу, пока он отнесет сахар, но он настаивал на том, чтобы я поднялся наверх. Я догадался, что он хочет продемонстрировать мне свой директорский кабинет, и не стал с ним спорить.
Мы поднялись на второй этаж, зашли в кабинет Валуева. Он поставил сумку с сахаром под стол и стал демонстрировать мне работу издательства.
Мне нравилось внешнее оформление книг. 
Насладившись впечатлением, которое произвели на меня изданные книги, Валуев поставил их назад в шкаф, и мы пошли ко мне.
- А сам пишешь? – поинтересовался я.
- Я опубликовал стихи в сборнике. Потом тебе покажу. Но я не автор. Я не претендую. Я издатель. Профессионал.
Он имел право так говорить: за год до нашей встречи он заочно окончил полиграфический институт в Москве.
- Интеллектуальное общество, галстук в кармане…- Он никак не мог забыть оскорбления, нанесенного ему Митичем. -  У нас какие преподаватели работали! Розенталь! Голуб!  Голуб привезла Розенталя… Я думал, он покойник давно. Мы ж фотографировались с ним вместе… Я стою третий от него… Жалко, что денег на фотку не было.
Пришли ко мне. Разместились на кухне.
- Что будем пить? – спросил я.
- А что у тебя есть?
- Водка и вино. Выбирай.
Он выбрал водку. 
Сначала выпили за квартиру. Затем я предложил выпить за его сына.
- За сына мне надо ставить, - возразил он. - Ну ладно.
После того, как мы выпили за его сына, он сказал:
- Выпьем за Россию! 
Выпили. 
Он подошел к окну. На улице было темно. Лишь из окон дома напротив, который находился за школьным стадионом, вырывались снопы яркого света.
- Горит, - сказал он. – Там у меня знакомая есть. На девятом этаже.
- Что за знакомая? – заинтересовался я.
- Она звонит мне… Муж ее  - я его знал - с нею развелся, нашел помоложе.  Сходить к ней, что ли? – размышлял он вслух.
Он вернулся за стол. Выпили еще по рюмке. Мысль о визите к знакомой не давала ему покоя. Он снова подошел к окну.
- Света уже нет. Наверно, хахаль пришел.
Когда бутылка опустела, он сказал решительно:
- Пойду.
Я проводил его до двери.
- Может, я еще приду, - пообещал он.
«А вот это лишнее, - подумал я. – Обо всем уже поговорили».
Честно говоря, его болтовня мне поднадоела. Обсуждать с ним серьезные вопросы было невозможно, он безбожно врал, уходил в сторону от темы.
Он исчез в темноте. Я лег на кровать и открыл книгу. Чтение шло плохо: водка задурманила голову.  Но спать не хотелось. По телевизору показывали скучный фильм о мэре новой перестроечной формации, который наносил визиты к своим старым боссам. 
Раздался звонок в дверь. «Кого там несет? – подумал я. – Неужели снова  Валуев?»
В одних трусах я подошел к двери, открыл ее и увидел Валуева.
- Это ты, Саша?  – вежливо проговорил я.
- Да. Я же говорил. Я не один.
За спиной ночного гостя кто-то был. Я побежал одеваться.
Вместе с Валуевым в коридор зашла женщина.
- Познакомьтесь, - сказал Валуев баском. – Коля. Тамара.
Я предложил тапки, Тамара предпочла остаться босиком.
«Что им от меня надо? – думал я со злостью. – Какого черта они ко мне пришли. У нее же есть отдельная квартира».
- У тебя там есть… - сказал Валуев с юморком.
Я, конечно, сразу понял, что он имеет в виду бутылку вина.  Теперь мне стало ясно, почему они пришли ко мне, а не остались в квартире Тамары. «И зачем я сказал ему про вино? - мрачно подумал я. – Да кто же его знал. Какая неделикатность! Разве б я мог так поступить? Ведь я угостил его как человека. Бутылки водки не пожалел. А он бабу привел среди ночи…».
- Да, сейчас, - сказал я.
Я поставил на стол бутылку портвейна, закуску.  Налил рюмки. Но сам  пить не стал:  боль в желудке усиливалась.
Я рассмотрел ночную гостью: средний рост, тонкая талия, взбитые черные волосы. Она вела себя так, как и подобает вести себя непрошеной гостье: изображала смущение, извинялась.
- Помешали Коле отдыхать, - говорила  она виновато. 
Мой желудок уже был наполнен, но от скуки я ел колбасу, вареные яйца. 
- Жалко только, что вы подружку не привели, - сказал я.
- Саша опоздал, - сказала Тамара. –  От меня только что Валя ушла. Весь вечер у меня просидела. Она в Майском живет.
Тамара внимательно всмотрелась в меня и сказала:
- Она б тебе подошла.  Хорошая девушка. У меня глаз – алмаз.
Я выразил сожаление, что Вали нет среди нас.
- Саня слишком долго колебался. Слишком долго смотрел в окно, - сказал я удрученно.   
- А вдруг там был хахаль, - сказал Валуев.
На его лице вспыхнула хитроватая улыбка.
- Ты же знаешь, что хахаля нет, -  сказала Тамара, скромно потупив взор.
Я был пьян, может быть, поэтому Тамара казалась мне вполне привлекательной женщиной. Отталкивающее впечатление на меня производили  лишь ее вставные фарфоровые зубы и выпирающие вперед губы.
Когда вино кончилось, мы перешли в спальню. Я поставил пластинку и еще раз выразил сожаление, что с нами нет Вали из Майского.
Валуев пригласил Тамару потанцевать, но танцевал плохо: между ним и Тамарой было большое расстояние, и он не пытался его сократить.
- Разве так танцуют, - сказал я. - Следующий танец я ангажирую. Я покажу, как надо танцевать.
Когда пришла моя очередь танцевать, я прижал Тамару к своему телу и шепнул ей на ушко:
- У тебя отличная фигура.
Тамара радостно засмеялась, но проявила сдержанность. 
- Вот так танцевать надо, - сказал я Валуеву, когда танец закончился.
Валуев усвоил мой урок,  и вовремя следующего танца его тело слилось с телом Тамары.
Часы показывали час.  Мне хотелось спать. «Когда же он будет заниматься с нею сексом? – подумал я. -  Он же не выдержит, заснет». 
- Двадцать восьмого приезжает заведующая. Встретимся, - сказала Тамара. 
- Это ж не скоро, - сказал я огорченно.
Меня уже захватила мечта о Вале из Майского.
- Правильно, - согласилась Тамара. – Мы и раньше встретимся – с Валей. А потом и с заведующей.
Масштабность ее планов захватывала дух,  и я  уже не жалел ни о потраченном времени, ни о бутылке портвейна.
Тамара стала побуждать Валуева оставить мой гостеприимный дом.
- В следующий раз мы встретимся вместе с Валей, - сказал Валуев. – Когда можно?
- Можно и завтра, - сказала Тамара.
Гости ушли, а я лег на постель. Всю ночь болел желудок. Я почти не спал.
Утром, часов в девять, раздался звонок. «Наверно,  Валуев», - подумал я.
Я не ошибся.
- Привет, Саша, - сказал я. – Как прошла ночь?
- Хорошо. 
- Так ты переспал с нею?
- Переспал.
- Когда это произошло? Ночью или утром?
- И ночью, и утром. Я чуть было не заснул. Тамара тормошит... Она ни на что не претендует…
- Когда решили встретиться?
- Я зайду к тебе часов в шесть. У меня запарка. Беготни много. Денег надо у бухгалтера выпросить.   
Я понял, что Валуев не намерен тратиться,  и бремя расходов на организацию вечеринки снова ляжет на меня. Меня это немного расстроило, но мысль о Вале успокаивала.
- Что будем пить? – спросил я.
- Водку. Я знаю, Тамара пьет водку.
Валуев ушел на службу.  «Ни за что ни про что выдули у меня вино. Теперь я должен поить их водкой. Совести у людей  нет», - думал я мрачно.  Водка у меня была припасена. Я  направился в магазин за продуктами.
В пути я думал о встрече с Валей. Она представлялась мне привлекательной  женщиной. Когда я возвращался из магазина, меня обогнала симпатичная девушка с большой грудью, тонкой талией и красивой попкой.  «Может, это Валя, - мечтательно подумал я. – Может, она спешит к Тамаре, чтобы не опоздать на нашу встречу». Я представил, как мы будем с нею  танцевать, обниматься, целоваться, и сладкая истома  пронзила мое тело. 
Валуев пришел ко мне в седьмом часу. Он настоял на том, чтобы мы   пошли к Тамаре и вместе с нею решили, где нам кутить. Я взял с собой бутылку водки, колбасу.
- Проходите, - сказала Тамара, когда мы позвонили в ее дверь.
Валуев пошел на кухню. Я последовал за ним. На кухне за столом сидела женщина лет сорока (может и больше), среднего роста, одетая в простоватую кофточку и черную  юбку. Она не была толстой, но у нее выпирал бабий живот. Ее нельзя была назвать некрасивой. Но это был человек не моего круга, возраста, культуры. На ней стояла печать провинциализма. Макаров говорил о таких женщинах: «колхоз». Оставалось надеяться, что это не Валя.
- Знакомьтесь: Валя, - сказала Тамара.
Я испытал сильный шок и утратил дар речи.
От внимания Вали не ускользнуло мое смятение. Она сказала, что посидит с нами немного, а потом уйдет, так как она на службе.
- А кем ты работаешь? – спросил я.
- Сторожем в детском саду. 
Я был шокирован второй раз и  совсем помрачнел.
- Что с тобой? – спросила Тамара.
- У меня желудок болит, - сказал я. – Я всю ночь не спал.
- Да, он еще утром жаловался, - подтвердил Валуев, спасая положение. 
Валя посмотрела на часы, делая вид, что очень торопится.
- Куда ты спешишь, - сказала Тамара. – Ничего не случится.
- Нет, нет. Надо… - повторяла Валя.
«Слава богу, что уходит, - думал я. – Они, наверно, надеются, что я пойду с нею на службу, но нет…
- Сегодня познакомимся, а там видно будет, - сказала Валя.
Она громко засмеялась, обнажая мелкие выщербленные зубы.
Я более внимательно, на трезвую голову присмотрелся к Тамаре. Ее лицо было некрасивым,  кожа лица увядшая, под глазами и на щеках морщины. Ей явно было за сорок. Конечно, она не шла ни в какое сравнение с Мариной, женой Валуева - стройной,  высокой женщиной, обладавшей большой скульптурной грудью. Я подумал, что связь  с Тамарой  заставит Валуева еще больше ценить свою жену.  Видимо, о таких  изменах  говорят: «Хороший левак укрепляет брак».
«Разве  она  могла пригласить симпатичную  женщину? Тогда бы она   выглядела хуже ее,  проиграла ей внешне, -  думал я о Тамаре, - Нельзя доверяться женщинам в выборе  партнерш».
Решили идти ко мне.
- У тебя картошка, хлеб есть? – спросила Тамара.
Я ответил утвердительно.
Мы  с Валуевым вышли  на площадку к лифту, а женщины задержались у Тамары, видимо, для того, чтобы привести себя в порядок.   
Во мне кипела злоба. «Надо быть мужчиной, - думал я. – Надо быть сдержанней».
- Да, это не тот вариант, - сказал Валуев, когда мы остались одни.
Если бы не эти его слова, я бы промолчал. Но его слова спровоцировали меня на бурное выражение чувств:
- Неужели Тамара не понимает, что мы совершенно не подходим друг к другу! А еще говорит, что у нее  глаз – алмаз.
- Это другая Валя, - сказал Валуев. – Не знаем почему, Валя из Майского не пришла.
По всей вероятности, он лгал. Скорее всего, это была та Валя.
Я был страшно зол.  Жаль было денег.  За два дня – на водку, на вино, на закуску -  я потратил 500 рублей. И все кобелю под хвост!
«Возьми себя в руки, - приказал я себе. – Будь мужчиной».
Но злые слова вырывались из моих уст.
- Тихо, а то услышат, - приглушенно проговорил Валуев. –  Что-то их долго нет.
Женщины вышли из квартиры, и мы отправились ко мне. Больше всего я боялся, что нас увидят мои соседи, проявлявшие ко мне симпатию и уважение.  Они сквозь пальцы смотрели на визиты Кати, Люды, Веры, Маргариты, женщин интеллигентных и привлекательных.  Но если бы они решили,  что у меня связь с вульгарной Валей, то я  упал бы  в их глазах. Я представлял,  как Лидия Федоровна говорит Ивану Михайловичу: «Николай Сергеевич совсем опустился».
Когда мы проходили  общий коридор,  мои нервы были напряжены до предела. Я боялся, что из квартиры выскочит Лидия Федоровна. Пронесло!  Зашли в квартиру, прошли на кухню. Закуска у меня еще не была готова. У меня ныл желудок, было подавленное настроение. Тамара сама взялась за приготовление еды. Она сварила яйца, картошки, порезала колбасу. Сели за стол, налили рюмки. Я отказался от водки из-за боли в желудке. Тогда Валуев смешал водку с лимонадом, и коктейль небольшими порциями стал проникать в мой желудок. Валя почти не пила. Я надеялся, что Валуев с Тамарой выпьют одну бутылку, а другая останется мне. Но мои надежды не оправдались. Как только первая бутылка кончилась, Валуев открыл другую.
Он  нес чепуху. Для него не существовало логического закона тождества.  Каждое его предложение не было связано с другими предложениями и жило своей жизнью. Ни одна мысль, ни одна фраза не была завершена.  Воспроизвести его монологи точно невозможно. Он говорил приблизительно так:
- Коля меня встретил, пригласил, бутылку водки поставил. А Митич… Один галстук на шее, а другой в карман запихнул. У Рубцова жена была дрянь. Задушила его подушкой. А ты знаешь, кто такой Рубцов, - обратился он к Тамаре.
Она не знала.
- А жаль, - продолжил он. – Хочется, чтобы нас понимали наши русские женщины. С детсадом «Витаминка» надо дружить, - обратился  он ко мне. – Они нам еще понадобятся…
Женщины захохотали. Этот визгливый, вульгарный покоробил меня, но пришлось терпеть.
Тамара и Валя начали обсуждать свою жизнь. Я узнал, что Тамара работает в детсаду воспитательницей.
- Что это ты сегодня плохой? - спросила она у меня. – Вчера был хороший, а сегодня плохой.
«Вы же подсунули мне вульгарную бабешку, едите и пьете за мой счет. Еще спрашиваете, почему у меня плохое настроение», - зло думал я, но ответил вполне корректно:
- Желудок болит.
- Если человек болеет, какое уж тут веселье, - вступилась за меня Валя (но по тону заметно, что она зло иронизирует). – Мне пора идти.
- Подожди, - попросила ее Тамара.
- Ну ладно, еще полчасика, - уступила Валя.
«О боже! – исступленно закричало мое внутреннее Я. – Говорила, что уйдет через полчаса, а уже два часа сидит». Я понимал: она дразнит меня, издевается надо мной, мстит мне за то, что я не проявил к ней интереса.
Чтобы не слышать вульгарного смеха женщин и не слышать пустой болтовни Валуева, я принес баян. Оказалось, женщины любили народные песни. Правда, они  не знали слов, но  листы с текстами песен спасли положение.  Громкое пение огласило не только мою квартиру, но и весь дом. Женщины похвалили мою игру, но я проявил скромность и объективность.
- Я играю хорошо, но  на  любительском уроне, - сказал я.
Наконец, Валя ушла на службу. Но Валуев и Тамара не собирались уходить.  Тамара с моего разрешения закурила. Спасаясь от нестерпимой болтовни Валуева, я ушел в спальню, включил телевизор. Из кухни  доносился басок Валуева.  «И долго они еще будут у меня торчать? - мрачно думал я. – Ведь у Тамары есть своя  квартира».  У меня слипались глаза, но я не мог лечь спать.  Я переживал за свою квартиру, которую они, пьяные,  могли ненароком сжечь.   
Через час  мое терпение кончилось. Я пошел на кухню, чтобы выпроводить гостей. Валуев разливал остатки водки. Он нес какую-то чушь, но глаза у него были трезвые. Возникло впечатление, что он играет роль пьяного, а сам трезв как стеклышко.
Я не решался сразу сказать им, что им пора уходить. Сел за стол.
- Скоро заведующую на пенсию отправляем, - сказала Тамара. – Она приедет двадцать восьмого.
«Так вот с кем она хотела меня познакомить, - зло думаю я. – С новоиспеченной пенсионеркой. Какая трогательная забота и обо мне, и о начальнице. Любовница… связь…» - Мысли путались у меня в голове. «Спать! Спать!»
- Почему ты тогда сбежал? – спросила Тамара у Валуева. – Ты что подумал?
Я попросил уточнить, откуда сбежал Валуев. Тамара рассказала историю:
- Мы втроем отмечали праздник – я, Саша и заведующая. Она интересная девушка…
«Шестидесяти лет», - мысленно добавил я.
- Смотрим: его нет, - продолжала повествовать Тамара. – Я волновалась. Изобьют где-нибудь. Ночь. Два часа.
Валуев понес какую-то чушь:
- Она на кухне… говорит зачем?
- Что ты подумал тогда? – строго спросила Тамара. – Что мы вдвоем к тебе приставать начнем? Изнасилуем?
- Да, - признался Валуев.
- Ты не был уверен, что справишься сразу с двумя, и потому покинул поле боя? -  спросил я с иронией.
Валуев опять понес какую-то чепуху, не воспроизводимую в письменном виде. 
Когда стрелка часов приблизилась к 12 часам, я решился, наконец, поторопить гостей.
- Я нахожусь в затруднительном положении, - сказал я. – С одной стороны, мне приятно с вами общаться, с другой – мой мозг отключается. Я ночь не спал.
Тамара поняла мой тонкий намек.
- Пора нам идти, - сказала она. - В следующий раз выстрою наших девушек: выбирайте, кого хотите.
«Девушек от шестидесяти до семидесяти лет, - мысленно добавил я.  – Давно бы уже ушли и занимались любовью. Это намного лучше, чем у меня лясы точить».
Когда мы вышли на площадку,  физиономия Валуева приблизилась ко мне. Я не сразу понял, что он хочет. Его губы прикоснулись к моей щеке. Раздался оглушительный поцелуй. Гости зашли в лифт. Я вернулся в комнату. «Убытки! Какие убытки! – думал я, испытывая нестерпимые муки совести. – Старшему сыну я дал всего лишь пятьсот рублей за два месяца. Ксюше ни копейки не выслал. Крестнику подарок не купил. А тут за два вечера  пятьсот рублей на ветер выбросил».
Я постарался себя успокоить: «Ничего страшного, не стоит переживать из-за пустяков. Произошел маленький несчастный случай. Я еще легко отделался. Другие теряют жизнь».
Однако это соображение слабо меня утешило, и весь следующий день я находился в мрачном состоянии духа. 

Любовники

В середине августа я встретил Игоря на улице. Он по секрету сказал мне, что работает в седьмой школе. Пока что он помогал плотнику стеклить окна,  таскал тяжести, но не падал духом.
- Ничего, месяц потерплю, потом легче будет, - сказал он.
За три дня до нашей встречи Татьяна  задала ему вопрос в лоб:
- Будешь со мной жить?
Он ответил честно:
- Нет. Разве что с неделю поживу, а потом уйду.
Она по-прежнему кормила его. Например,  купила ему крупу, бутылку подсолнечного масла.
Он продолжал путешествовать по окрестностям города. Только на природе он чувствовал себя хорошо. Только природа помогала ему забыть об ударах судьбы.
В конце августа он  рассчитался с новой работы и навсегда уехал в Уфу. Татьяна была безутешна.   

Прощай, свобода!

Возвращение Ксюши поставило крест на моей свободной жизни: в  присутствии  жены я не мог приглашать женщин к себе домой, кроме того,  бракоразводный процесс и  последующий  размен квартиры  поглощали все мое время, мысли и энергию.

Конец