Покинутый город

Ночь и тишина, данная на век,
Дождь, а может быть падает снег,
Все равно, - бесконечной надеждой согрет,
Я вдали вижу город, которого нет…


Багряная полоса рассекла черное небо на горизонте и с каждой минутой становилась все шире. Мое время пошло. Еще час и солнце встанет. Несмотря на такую рань я не спал, да и вообще, похоже, этой ночью глаз не сомкнул. Вот так всегда перед важным и тяжелым днем ворочаешься всю ночь в постели, проигрываешь мысленно предстоящие события, и никак не можешь избавиться от навязчивых мыслей. Глаза режет, голова тяжелая, тело не слушается, но уснуть все равно не можешь. Так и ждешь мучительно наступление утра. А ведь нужно проснуться бодрым и с ясной головой. Хорошо, если повезет, и сможешь под утро на часок-другой забыться во сне, урвать немного времени пребывания в царстве Морфея. Но треклятый будильник, словно выстрелом заставит подняться и действовать. Ах, если бы не нужно было никуда спешить, можно было бы просто отключить дребезжащего монстра, накинуть одеяло на голову и продолжать спать. Но нельзя, предстоят слишком важные дела, чтобы тратить драгоценное время на дневной сон.

Я долго к этому шел. Если измерять в конкретных временных единицах, то всю свою сознательную жизнь стремился вернуться в родной город, который ни разу не видел. Нет, со зрением у меня все в порядке, просто я был вынужден покинуть его в день своего рождения. Именно в тот день произошла масштабная техногенная катастрофа на градообразующем заводе, последствия которой оказались бы смертельными для всего населения нашего городка и окрестных деревень. Потому МЧС (хотя нет, МЧС тогда еще не существовало) и объявило массовую эвакуацию. Вот на пути следования к месту назначения я и появился на свет, но то отдельная история. И сколько я себя помню, столько я слышал рассказы родителей о том чудном зеленом городке. И хотя я там ни разу не был, но всю жизнь чувствовал какую-то необъяснимую связь с этим местом, что-то меня тянуло сюда. Практически каждый вечер я засыпал с мыслями, что возвращаюсь в родной город, а потом видел сны, где я брожу по городским улочкам, разговариваю с горожанами. Когда я делился впечатлениями от тех сновидений, описывал места, где бывал, то родители удивленно восклицали, что так оно все и было в городке: и гараж с голубыми, цвета летнего неба воротами нашего соседа, и фонтан возле булочной, и дыра в заборе на пришкольный участок, проникнув через которую, можно тут же лакомиться желтобокими яблоками. Нет, об этом мне никто не рассказывал, но я знал. Это было со мной с самого моего рождения, а если точнее, еще задолго до наступления этого замечательного события.

И вот, более чем двадцать лет спустя, я, наконец, попаду в свой город, которой уже не существует ни на одной карте Мира. Спустя столько лет он уже относительно безопасен. Это первые ликвидаторы аварии погибали в течение нескольких часов. Сейчас даже на обычном угольном разрезе фоновое значение гораздо выше, а ведь люди там работают годами и доживают до преклонных лет.

Я встал, все равно заснуть уже не получится, лучше проверю весь инвентарь, чтобы окончательно убедить себя, что все необходимое взял. Счетчик Гейгера, выклянченный по такому случаю в лаборатории шахты, накомарник, вещь очень необходимая в сибирской тайге, но еще неизвестно, пригодится ли он мне в городе, бутылка воды, бинокль, складной ножик, видеокамера с дополнительной батареей и несколько пятисотенных купюр, зачем, и сам не знаю, где мне их там тратить-то. Вот полный перечень необходимых, на мой взгляд, вещей. Почему-то я себя чувствовал неким героем фантастического кино, а не обычным туристом.

Позавтракав, я сел в арендованные Жигули легендарной шестой модели и поехал на встречу со своим городом. Навигаторы еще не добрались до этой глубинки, и потому 80 с небольшим километров предстояло перемещаться, ориентируясь по карте. Да что такое восемьдесят километров, в сравнении с трехсуточной ездой в поезде в областной центр на другой край страны через сибирскую тайгу, уральские горы, приволжские равнины.

Чем ближе я подъезжал к зоне отчуждения, тем меньше встречных машин было на моем пути, а последние километров тридцать я преодолевал в полном одиночестве. И вот он – мой город! Я остановился и заглушил мотор. Странное ощущение. Как в той военной песне: «Здесь птицы не поют, деревья не растут». Нет, деревья тут росли и даже очень интенсивно, не то от отсутствия антропогенного влияния, не то под воздействием радиации, но птиц действительно не было слышно. В городе вообще не было звуков. Никаких. Меня охватывали двойственные чувства: с одной стороны я попал туда, куда рвался всей душой и испытывал от этого ни с чем не сравнимое удовлетворение, с другой была какая-то внутренняя настороженность: что-то здесь не так. Уж слишком неестественной была тишина. И дело не в том, что в обычном городе постоянно присутствует шумовой фон, нет, даже в чистом поле есть звуки природы. А тут абсолютная тишина, даже листва на деревьях не шевелится. Сразу вспоминается Стивен Кинг с его «Лангольерами» в аэропорту Бангора, где остановилось время, ни звуков, ни света и совершенно пресная еда. Здесь время тоже словно остановилось, словно этот летний день середины восьмидесятых годов прошлого века не заканчивался никогда. Нет, на природу это не распространяется, но вот все то, что создано человеком, осталось в том самом виде, каким и было почти четверть века назад. Все та же величественная сталинка с огромными белыми буквами «ГАСТРОНОМ», все те же автоматы для газированной воды, даже граненые стаканы на месте. Время не тронуло город.

Но чем больше я всматривался в родные места, тем больше убеждался, что природа понемногу захватывает город. На центральной площади через брусчатку уже пробивалась трава, в асфальтовых разломах росли деревца. Каменные джунгли сдавали позиции, зеленая масса вела свое наступление. Человечество как угодно может перекраивать планету, но рано или поздно оно своими же изобретениями само себя и уничтожит. А Земля как вращалась, так и будет вращаться вокруг солнца, и природа вернет утраченные позиции. Нет, двадцать пять лет – это не тот срок, но пройдет еще двести или пятьсот лет и тут будет все так, словно нас здесь и не было. Что такое полтысячи лет в планетарных масштабах? Лишь пара мгновений. А мы гости в этом мире, уйдем, и хозяева после нас уберут свой дом, и не останется следов нашего пребывания. Печально, но мы сами к этому идем, с каждым годом ускоряя темп.

Я достал счетчик. Удивительно, но радиационный фон практически в норме, где-то на верхних границах. Теперь нужно попытаться найти свой дом по улице Гагарина. Я точно знаю, как он выглядит, к тому же у родителей есть фотография, где они сидят на скамейке во дворе. И пускай говорят, что все хрущевки одинаковые. Неправда. У каждой есть свои неповторимые особенности, свой дворовый дух. И даже маленькие дворики на несколько домов совершенно разные, ведь в каждом доме живут такие разные люди. Жили.

Я медленно ехал по тихим узким улочкам, снимая местные пейзажи на камеру. Все же было как-то неуютно в совершенно пустом городе, пусть даже и родном. К моей великой радости таблички на домах были целыми, и я знал по какой улице, мимо каких домов проезжал. На одном из перекрестков я увидал двоих мужичков в грязной потрепанной одежде, бомжеватого вида, самозабвенно срезающих провод, видимо на цветной металл. Сталкеры, блин. Такие, как тараканы, переживут всех и вся. Да и что им для выживаемости нужно, бутылку разве что. Противно. Я даже останавливаться не стал, проехал мимо.

Чем больше я колесил по городу, тем больше убеждался, что я не одинок. То тут, то там натыкался на охотников за цветметом, а возле старого здания администрации вообще увидал первое транспортное средство – «ПАЗик» с московскими номерами, рядом с которым крутилась группа людей с приборами. Любопытство было сильнее меня, поэтому я остановился и вышел поздороваться. Ничего сверхъестественного не было: экологи, приехавшие делать очередные замеры. Из автобуса вышел мужчина в милицейской форме, спросил о цели визита и посоветовал не шастать без надобности по городу, не хватать радиацию. Я уточнил, как проехать к улице Гагарина, сел в свою шестерку и покатил дальше.

Чем ближе я подъезжал к родному дому, тем сильнее сжималось мое сердце. Сам себе не веря, я начал узнавать родные места. Именно они мне и снились. Сначала я заметил фонтан, за которым располагалось одноэтажное здание булочной. Странное такое ощущение. Я здесь впервые, но все так знакомо.

Оставив машину у когда-то нашего подъезда, я поднялся на пятый этаж. Дверь в квартиру была заперта, а ведь там оставались все наши вещи, все то, что не смогли унести с собой во время эвакуации. Родители после аварии переехали в сибирский шахтерский городок, где им сразу же дали двушку в панельном доме. И уже там, на новом месте, они начали обустраиваться с нуля. Не совсем, конечно, ведь у них уже был я, а через пару лет родился брат. Кстати, в этом доме мы до сих пор живем, и всей семьей работаем на шахте.

Я толкнул дверь, но она не поддавалась. Ломать не стал, жаль, но в нашу квартиру мне попасть не суждено. Не теряя надежды, я решил попробовать проникнуть в соседние квартиры, хотя бы увидеть, как располагались комнаты. Мне знакома планировка таких домов, но все же. На третьем этаже мне улыбнулась удача, дверь была не заперта. Я вошел в квартиру. В прихожей стояли детские тапочки на ребенка лет пяти, от времени покрывшиеся огромным слоем пыли. На кухне, придавленная чайной чашкой с коричневым налетом недопитого чая, лежала записка: «Вера, срочно вызвали на работу, буду поздно. Забери мои туфли у сапожника». Обычные люди, обычная жизнь, как и у всех. Видимо, хозяина квартиры вызвали среди ночи, когда случилась авария на заводе. И подробностей той катастрофы мы до сих пор не знаем, что же там случилось. Известно лишь то, что пошла неконтролируемая цепная реакция распада урана с мощным выбросом радиации. И после этого ни в городе, ни в близлежащих деревнях жить стало невозможно. Людей отселили, а этот район стал «мертвой» зоной. Хозяин так торопился, что даже чай не допил, а та Вера, видимо, не успела прочесть записку и туфли не забрала.

Я осторожно взял пожелтевший тетрадный листик, аккуратно свернул и положил его в нагрудный карман. Родители должны знать, кто жил в этой квартире. Хозяина, вероятнее всего уже нет в живых, если он одним из первых попал на завод после аварии, а Вера с ребенком куда-то уехали. Сейчас ей или ему около тридцати лет, возможно даже зарегистрирован в социальных сетях на просторах Интернета. Я обязательно разыщу их и передам эту записку.

Из кухни я перешел в единственную комнату: постель так и осталась несобранной – и диван, и детская кроватка. А у кроватки на полу за кукольным чайным наборчиком сидели два пупса. На спинку кроватки было наброшено детское платьице. Ясно, ребенок был девочкой. Я прошелся по комнате, осматривая вещи из прошлого, немного поностальгировал. Брать с собой, конечно, ничего не стал. Во-первых, это не мое, во-вторых, я без счетчика, оставил в машине, и сколько радиации впитали в себя эти вещи – неизвестно. К горлу подступил комок, и предательская слеза медленно самопроизвольно покатилась. Я поспешил выйти из квартиры.

Я еще немного посидел на качелях во дворе, слегка отталкиваясь ногами от земли, побродил по детскому саду, что недалеко от дома. Сюда я должен был бы пойти, если все было бы хорошо. Но что рассуждать о том, что было бы, если… Было так, как и должно было быть, и в садик я в другой ходил, и в школу.

И снова я колесил по городу, проезжал парк, поликлинику, почту, останавливался, снимал, фотографировал. Вроде бы весь городок объехал, осталось навестить еще один объект – то самый завод. По картам Google Map с подсказкой родителей я знал примерное местонахождение. Ошибиться было невозможно: через лес к заводу вела единственная дорога.

На въезде в лес путь мне преградил КПП, оставшийся еще с советских времен. Из будки вышел человек с автоматом и заявил, что дальнейший проезд запрещен. Пришлось соврать, что заблудился, не туда свернул. Охранник очень даже вежливо объяснил, как отсюда выехать к ближайшему указателю, по которому я должен был сориентироваться.

Вечерело. Пора возвращаться в гостиницу. Наконец-то я побывал там, куда так стремился всю свою жизнь. И, похоже, начинаю ощущать, что мой город отпускает меня насовсем.