Задумчивость Марка

Несгибаемая осанка и легкая сутулость, холодный взгляд (кстати – очень часто не прямо в глаза собеседнику), несмелые жесты, бесшумная поступь (чаще всего – еще и твердокаменная), кулаки, привыкшие жить непроизвольно сжимаясь (правда, чаще всего тут же разжимаясь в ладони, обратно), руки, никогда не разбивавшие посуду о стены – руки, привыкшие, как всегда, останавливаться в последний момент: таким король Марк представал перед теми, перед кем ему суждено было представать более или менее вблизи. ...И правда, если задаться целью и вспомнить – сколько людей бьет посуду время от времени! и среди подвластных Марку наверняка были такие люди, хотя бы из тех, кто готовит еду, а если за порчу своего же имущества будут приниматься и короли – от есть люди, заметные особенно издалека, то последствия таких примеров тем более непредсказуемы... возможно, такая мысль останавливала руки Марка, уже ведомые яростью, возможно, что какие-то такие мысли провоцировали его на легкую (еле заметную, но всё ж таки ощутимую) сутулость, сообщали его жестам кажущуюся несмелость – потому что сложно назвать истинно несмелым изначально яростный жест, вовремя перехваченный сознанием и – как следствие – сдержанный.
Видимая несмелость! Какими превратными могут быть представления о человеческой сдержанности и ее (возможно, вполне оспоримых) причинах. Тут можно было бы привести в пример недалеких придворных, понимающих всё в соответствии со своими корыстными целями, измеряя людей по себе – якобы сдержанный человек обязан блистать непременным и тайным хитроумием, якобы такой человек обязан что-то там постоянно себе замышлять. Но чего уж! даже рыцари, блистающие латами молодцы (то есть в известной мере скрытные люди, люди, скрытые за блеском металла), даже рыцари слишком часто судят о королях по себе – то есть полагая их такими же незамысловатыми молодцами в железе. Якобы сдержанность доказывает всего лишь глухоту, бесчувственность, скудость фантазии – почему, зачем людям всё кажется таким простым, таким незамысловатым? Наверняка из-за удобства, или комфорта (ведь принято думать иногда и об удобстве, или думать удобно, комфортно, приятно). И кем же, в таком случае, короля Марка полагали женщины (к примеру, те же придворные дамы) - трудно представить с ходу. Хотя... впрочем, почему бы не представить и этого? Ох уж эти женщины! Скорее всего, им приходилось любоваться Марком издалека, так сказать, со внушительной дистанции, ибо величие предводителя предполагает внушительную дистанцию (и прочие незамысловатые объяснения, доверительно нарисованные на дворцовых биллбордах и транспарантах).
Любоваться издалека – да, им именно любовались, ибо женщинам (кто их поймёт?) свойственно находить особое очарование в чрезмерной задумчивости, или в том, кто не похож на всех остальных и (к тому же) готов за себя постоять (за свою непохожесть в том же самом числе). Но главным образом, но в основном очарования прибавляло ему именно это – знаменитая ситуация с Изольдой, Тристаном и неугомонным смерчем страстей. Женщины (кто их поймёт??), опасавшиеся приближаться к ледяному, сдержанному королю, проклинающие Изольду (совершенно, кстати, незаслуженно отхватившую такого красавца, да еще и... ну как можно было ценить его настолько мало?!!), завидовали ей же (однако же... это ведь смелость – делить ложе с глыбой почти что льда, интересно, бывает ли он горяч?.. а с кем-нибудь, кроме нее?.. Изольда, какая из нее королева, она почти не замечает даже - даже! - его, что говорить обо всех остальных, и вам не кажется ли, что ей как-то уж чересчур везет?)... Ох уж эти придворные дамы, ох уж их вечные пустопорожние разговоры, «ох уж все эти женщины» - король Марк ставил стакан обратно на стол, в очередной раз не разбив посуду о стены и пол, король Марк несмело потирал пальцами висок, прежде, чем скрыться в одной из дальних, особенных комнат, вполне подходящих... Вполне подходящих для планомерной, непреходящей задумчивости: женщины – да кто же они такие? какие они? из чего они сделаны? чем одна отличается от другой? и можно ли надеяться на планомерное расчленение их сущности, их природы, на понимание их через посредство разума – на то, что поиск ясности когда-нибудь где-нибудь увенчается успехом? Что значат все эти пробирки с образцами ее настроений, или мыслей, или волос – всего ее, собранного за годы исследований? Что это значит – только череду пробирок, только череду дней, череду наблюдений (за нею, ее словами и жестами, вот на прошлой неделе, во вторник, черный рукав так неожиданно откинулся, так негаданно приоткрыл ее левое запястье – да, это был отличный, запоминающийся жест) – или это значит что-то еще? Чем это всё было для нее? Как это всё происходило в ее мире, в ее нервной, хрупкой вселенной? было ли это простой, незначительной чередою мгновений или чем-то... чем-то еще, но чем же?! Король Марк, прячущий от чересчур пытливых придворных свои препараты, скальпели, лакмусовые полоски, зажимы, и прочие инструменты – прячущий всё это за стенами дальних, особенных комнат, за вечно запертыми железными дверьми, за обжигающим холодом своего молчания – король Марк, тем не менее, терпеливо надеялся на содействие Тристана.
В нелегком деле исследования женской сущности, ускользающей и неясной, в этом исследовании один мужчина может полагаться только на другого мужчину – пусть и возможного соперника, но ведь есть же вещи более важные, чем какое-то там соперничество из-за женщины, что за вещи – ну, к примеру, истина, которую каждый уважающий себя рыцарь желает знать во что бы то ни стало (по крайней мере, так полагал король Марк). Был ли Тристан уважающим себя рыцарем? Был ли он каждым? По крайней мере, свою непохожесть на прочих Тристан утверждал не менее последовательно и не менее постоянно, чем достославный Марк; может, именно поэтому Марк  все-таки находил... Марк, достославный король, иногда все-таки находил Тристана, безудержного поэта – то спящим под деревом, где-то в саду, то в дальних, особенных комнатах, закрытых со всех сторон, а то и попросту в зеркале. Но чаще всего – в своих размышлениях или в своих мечтах – бодро, неустрашимо несущимся через леса, поля и другие препятствия, так уверенно, будто с самого начала зная куда и зачем, Тристан (по мнению Марка, знавший женщин досконально, почти как себя), по сути, знал о женщинах еще меньше, чем король (лишь по видимости хладнокровный): ибо всё, что влюбленный знает о том, что сводит его с ума – только то, что с ума его все-таки что-то там сводит, но вот «что именно?» или «зачем?», или «зачем это всё?», или «почему это всё происходит со мной, а не с кем-то другим?» - такие вопросы приходили в голову королю, правителю, предводителю; король и занимался тем, что искал на эти вопросы ответы. Ну а Тристан – что может понимать в женщинах поэт, не понимающий себя, поэт, охваченный огнем страсти, горящий на этом огне и днем и ночью, и никогда не сгорающий дотла – что может вообще понимать такой человек? человек, только с огнем говорящий на понятном ему языке, человек, все остальные действия совершающий как будто бы между прочим, спешащий во что бы то ни стало вернуться к любимому делу – к своему горению – как можно скорее? о, возможно, непробиваемая задумчивость Марка касалась в том числе именно этого феномена, и притом далеко не в последнюю очередь.