Танки на крышах. Ч. 1, гл. 6

                                Г л а в а    6

        Между тем жизнь у Каюма в доме постепенно превращалась для меня в  бесконечную нервотрепку, всякий раз вызывая желание сбежать. Если бы у меня было какое-то место, чтобы отсидеться, я бы приходил к нему только поздней ночью и тут же шмыгал бы в спальню. Мне осточертели его чванство, поучительный тон и подчеркнутое презрение. Связав это со своим положением нахлебника, я спросил его однажды:
   - Сколько я тебе должен за то, что ты организовал мне приезд в Африку, да еще и содержишь уже две недели?
   - Вы мне пока ничего не должны. Сейчас вам надо пройти все инстанции и закрепиться. Профессор очень недоволен вашим языком.
         Идиотская у меня натура. У меня всегда и везде в поведении только добрые побуждения. Из-за этого если мне говорят, что кто-то из уважаемых  людей мной недоволен, у меня надолго портится настроение, становится неохота что-либо делать, видеть никого не хочу, и вообще – пропади оно все пропадом.
         Через несколько дней я попросил профессора предоставить мне мое собственное жилье, аргументируя это тем, что мне неловко жить в чужой семье. Он сказал, что в моей будущей квартире идет небольшой косметический ремонт, который еще не закончен. Видимо, мой приезд в Замбию оказался для него слишком большой неожиданностью. Тем не менее, сочтя мой довод логичным, он переселил меня в маленький отель, сказав, что мы с Каюмом не друзья. Пускаться в полемику по этому вопросу я счел излишним.
         Жизнь в отеле стала хорошим отдыхом от каюмовского «воспитания». Но в  доме Каюма была «тарелка», и на TV работало два российских канала. Мало того, что теперь словом перекинуться стало не с кем, так я еще и оказался  совсем отрезанным от русской речи. В номере стоял телевизор, но кому нужны в Африке российские каналы? Поэтому мне ничего не оставалось делать, как после двухчасовой английской самоподготовки развлекаться просмотром фильмов и «Дискавери». Но в этом был и свой плюс: я прислушивался к английской речи.
        Между тем, с моими документами что-то застопорилось. С языком все еще были большие трудности, из-за чего в выражении лица профессора появилось отчетливое сомнение в моей «профессиональной» пригодности. Я мог сказать что-то сам, но он не всегда меня понимал, переспрашивая: «Sorry?» или чаще - «Pardon?». Меня этот вопрос выбивал из колеи, я смущался и замолкал совсем, предварительно извинившись и объяснив, что пока не готов. Но это было еще полбеды. Главное, что я сам ни черта не понимал из того, что они говорили мне. На фоне полного одиночества все это вгоняло в депрессию, способа вылезти из которой я не находил. Обычно в таких случаях меня выручало общение с друзьями. А где мне их тут взять? Если верить Каюму, старые друзья хотели бы видеть меня только в белых тапках и в саркофаге для того, чтобы зарыть поглубже, и придавить сверху тяжелой плитой, чтоб, не дай Бог, не выполз.
         Подтверждением этому вскоре послужил эпизод, когда в госпиталь по каким-то своим делам приехал Шухрат. Он проехал на своем авто в двух шагах от меня, бросив короткий взгляд. Никаких эмоций. Как будто мимо рекламы «тампакса» проехал. Я тоже не стал его звать. Каюм оказался прав. К сожалению. Ведь мы с Шухратом когда-то были большими приятелями, семьями дружили, в гости друг к другу ходили. Мы познакомились около 30 лет назад, когда я однажды пришел в клинику детской хирургии, где он работал. Моей целью было встретиться и поговорить о трудоустройстве моей жены с моим давним знакомым – профессором, который и оказался шефом Шухрата. А спустя 3 года после этого уже Шухрат оперировался в той клинике, где работал я. После этого, и на фоне того, что моя жена стала его коллегой, мы с ним и сдружились. В Замбию он уехал еще с первой волной, лет десять назад. Что ж, за всю историю своего существования деньги сделали врагами не только нас. Посмотри в глаза кассиру, когда он выдает тебе зарплату. Он тебя ненавидит. Он готов тебя убить, хотя это не его деньги, и кроме твоего имени и  должности он о тебе не знает ничего.
         Пару дней я походил как оплеванный, а потом успокоился.
         Но примерно через неделю Шухрат приехал вновь. Я увидел его через открытую дверь моего офиса, но из чистого желания не чесать там, где зудит, выходить не стал. Он проехал мимо, не взглянув в мою сторону, и зашел к профессору. Минут через пятнадцать профессор внезапно возник на пороге моего офиса. За его спиной маячил Шухрат. Как я догадался гораздо позже, шефу было любопытно посмотреть на нашу встречу, потому что ему нужны были отзывы обо мне от моих старых друзей и знакомых.
   - Вы его знаете? - спросил он меня, указав на Шухрата.
   - Знаю, разумеется, - говорю, не отводя взгляда от шухратовских глаз.
         На лице ни тени улыбки, просто пристально на него смотрю, пытаясь по лицу определить его эмоциональное состояние.
         Шухрат вгляделся, а потом удивленно поднял брови и, назвав меня по имени, громко воскликнул:
   - Это ты, что ли!? Твой шеф сказал мне только, что здесь работает один мой земляк.
   - Я, - говорю, глядя на него в упор. Артист нашелся! Смоктуновский. - А что, собственно, тебя удивляет. Можно подумать, это для тебя сюрприз.
         В глазах Шухрата искреннее изумление. Его глаза я знал хорошо. Он не врал.
   - Да я даже предположить такого не мог!
   - Врешь. Вопрос о моем приезде решился больше года назад. Каюм сказал, что вы все об этом прекрасно знаете.
   - Клянусь, никто ни слова не сказал. Ни звука.
   - Ты же видел меня неделю назад и мимо проехал.
   - Я тебя не узнал. Стоит какой-то белый - и все. Здесь таких миллион, каждые два месяца в госпиталь кто-нибудь приезжает. Да и пригляделся бы, тоже не сразу узнал. Ты же старый стал, как черт.
   «Ну да, а ты, хоть и на четыре года старше меня, но по-прежнему молод, красив и строен. Сам-то на кого стал похож. Похлеще черта будешь, тобой упомянутого». 
   - За то ты хорошо сохранился, стручок вяленый, - оттаял я, и мы, наконец, обнялись.
         Профессор был явно доволен нашей встречей. Поскольку рабочий день шел к концу, Шухрат попросил его отпустить меня. Тот возражать не стал. Я скинул халат, запер офис и отдал ключи дежурным.
         Шухрат привез меня в одно из многочисленных кафе, которое было оформлено на манер замбийской деревни. Там находилось штук пять круглых бамбуковых шалашей больших размеров, выстроенных в один ряд. Каждый из них был покрыт конусообразной тростниковой крышей толщиной сантиметров в пятнадцать. Но вместо стен по периметру у них был только метровой высоты барьер. В каждой хижине столик и четыре стула. Вокруг море зелени, ухоженные дорожки, цветы. Красота! И не жарко.
         Шухрат вытащил бутылку водки «Смирнофф» и два стакана, которые привез с собой. Такая подготовленность тут же меня насторожила.
   «Вот мерзавцы. Значит, вот каким способом вы решили меня протестировать. А может быть, это вообще спецзадание от самого профессора - испытать меня на антиалкоголеустойчивость?».
   - Я не пью, - твердо сказал я. - Давно бросил.
   - Мозги не е... – ответил он своей любимой фразой. - Давно – это  когда?
   - Да уже года три, - соврал я, честно глядя ему в глаза.
   - Недели три, - парировал он, разливая водку и добавляя туда «кока-колу». - В крайнем случае – месяца три. В это я еще поверю. Я что, тебя не знаю, что ли?
   - Хорошо, но только чуть-чуть, за встречу, - смирился я, поднимая стакан.
   «Ну что ж, раз вы решили меня прощупать, я тоже слегка пошарю по сусекам ваших мозгов. Если профессору станет известно, что я согрешил, значит Каюм прав и больше я в вашу компанию ни ногой».               
         Он тоже поднял стакан, мы звонко чокнулись и выпили. Я, правда, всего один глоток. Но большой.
   - Ты же за рулем, - напомнил я ему.
   - А кого это здесь е...т? Мы однажды с Файзуллой ехали «на ушах» с одного банкета. Здесь-то движение левостороннее, а не как у нас. А я по привычке повернул направо и поехал навстречу потоку. Еще и возмущаться стал, чего эти суки* мне фарами в глаза тычут. Когда понял, что сам не по той стороне еду, было уже поздно. Улица-то разделена бордюром с зеленью, а до разворота километр, если не больше. Попытался развернуться на месте, но въехал в кусты. Тут же откуда-то полиция появилась. Они сразу разглядели, в чем дело. Отобрали ключи, один из них сел за руль и привез нас в полицейский участок. Вопросов не задавали, только попросили присесть на скамейку. Когда захотелось покурить, мы вышли на улицу. Дежурный не возражал, но посоветовал или уехать домой на такси, или не отходить далеко, поскольку время позднее, а для белых такие прогулки опасны. Мы здесь за белых канаем. Так мы в участке до утра и просидели, выходя иногда за порог на перекур. Жалели только о том, что выпить нечего. Утром дежурный спросил о моем самочувствии. «Нормально», - отвечаю. Он отдал мне ключи и посоветовал в следующий раз быть повнимательней, а еще лучше – оставлять машину дома и ездить на такси. Никто у меня никаких документов не требовал и никуда не записывал. Вот так у них здесь. Из-за этого и пьяных, и обкуренных за рулем по вечерам навалом.
--------------------------------------------------
         * - Я до сих пор не помню ни одного случая, чтобы Шухрат назвал африканцев как-то по-другому. А дурные примеры, как известно, заразительны.

         Мы еще долго сидели в этом чудесном месте. Уходить не хотелось. Шухрат рассказывал мне о Замбии, о своей семье, расспрашивал о моей жене и детях, о наших общих старых друзьях, о работе.
   - Одно плохо здесь для тебя: ты единственный из всех наших, кто работает в частном госпитале, – сказал мне Шухрат.
   - А какая разница? Чем это плохо? - искренне удивился я.
   - Во-первых, ты вынужден подчиняться режиму работы и принятым методам лечения. Творчество там не хиляет, а за непослушание или самодеятельность твой шеф может серьезно наказать. А во-вторых, ты лишен возможности дополнительного заработка. Наши все ездят по вызовам в другие точки и суммарно получают по две, а то и по три зарплаты. У тебя так не получится. Кроме того, о тебе в городе никто не знает и не узнает. Так и будешь сидеть взаперти.
   - Ну уж, что есть - то есть. Мне и этого пока достаточно. Деньгами я не избалован. 
   - Со временем это пройдет, и ты поймешь все сам.

         В этом кафе я впервые увидел пьяных замбийцев. Их было трое. Вначале я ненароком отметил момент их появления. Они были еще трезвыми. В руках у них было по бутылке пива. Они сели в соседней «хижине». Минут через десять – пятнадцать уже на все кафе были слышны их громкие голоса, заглушавшие все остальные звуки и мешавшие спокойной беседе.
   - Вот суки, - сказал Шухрат. - Насосались, теперь спокойно поговорить не дадут.
         Я  присмотрелся  и  понял, что  они  все  трое  уже  бухие  вдребадан. Они
смеялись, орали что-то друг другу на своем языке, размахивали руками с  зажатыми в них бутылками, в каждой из которых была еще добрая половина содержимого. А бутылки-то по 375 грамм. Как же можно было так нажраться с одного стакана обыкновенного пива?! Я волей-неволей стал смеяться вместе с ними.
         Когда солнце стало садиться, Шухрат отвез меня до отеля.
         Шеф хранил полное молчание, и по его лицу определить что-то было невозможно. Через два дня мое терпение кончилось, и я сам рассказал ему о нашем «культмероприятии» и о том, что я выпил немного из желания проверить истинное отношение Шухрата ко мне, поскольку, мол, у меня появились кое-какие сомнения. Профессор на мое «выпил» не отреагировал никак, что меня поразило. Потом я спросил, не рассказывал ли ему об этом сам Шухрат. Если шеф не наврал, то все было по-старому: Шухрат был искренним, и посвящать кого-либо в нашу личную жизнь не собирался. Но тогда выходило, что врал Каюм. Зачем?Только после этого я начал размышлять.
         Через неделю, или около того, произошла еще одна встреча. В отеле не была предусмотрена прачечная, как во всех наших гостиницах. Приобрести утюг им тоже в голову не пришло. В ближайшую субботу я подготовил все, что постирал в своем душе и высушил, развесив на дверях, а после работы поехал к Каюму, чтобы все это перегладить. О том, что я собираюсь нанести ему визит, мы не договаривались. Приехал и… «поцеловал замок». Ни его, ни его жены дома не оказалось.
         Я стоял на открытой лестничной площадке между вторым и третьим этажами*, как на балконе, облокотившись руками о перила, и размышлял, ждать еще или возвращаться не солоно хлебавши.
------------------------------------------------------
         * - Счет этажей в Африке ведется на западный манер. Тот этаж, который мы называем первым, почти во всем мире именуется «ground flor» - земельный этаж. Жилым он не является. Обычно он используется для размещения магазинов, кафе, ресторанов, офисов и прочего, и в счет этажей не входит. Первым у них считается тот, который мы называем вторым. Но для удобства восприятия читателями я в дальнейшем буду упоминать об этажах на привычный для нас манер, называя земельный этаж первым, их первый – вторым и т. д.

         В это время во двор въехала какая-то легковушка, которую я от нечего делать стал разглядывать. Она остановилась у входа. Открылась дверь, и вышел... Файзулла. Он пошел к подъезду, скользнув по мне взглядом, но не утруждая себя присмотреться. Внизу он к кому-то постучал, но ему не открыли. Видимо, как и в моем случае, никого не оказалось дома. Постояв немного, он вышел и направился к машине.
         По  короткому  опыту  с  Шухратом  я  понял,  что  Файзулла  тоже меня не
узнал. Я  позвал  его сам. Он остановился и, задрав голову, уставился на меня. А
потом   сцена  встречи   повторилась  один  к  одному,  за  исключением  оттенка
недоверия, который был у меня вначале к Шухрату. С Файзуллой дома мы тоже частенько встречались за одним столом.
   - А что, Шухрат тебе ничего обо мне не сказал или вы с ним не общаетесь? - спрашиваю.
   - Мы с ним почти каждый день в операционной. Но здесь никто и ни с кем новостями не делится. Так здесь повелось, мы уже привыкли. Все молчат. Но все равно местным все становится известно. Кто-то да нашепчет. Одного шептуна мы уже вычислили. В лицо всем улыбается, а за спиной вместе с черными капканы для своих расставляет.   

         Да, вот так было и в Узбекистане. Исключений, конечно, много, но для большинства это типично. На лице искренняя и добрая улыбка, но ты никогда не знаешь, что за ней спрятано. Зачастую в твоей жизни происходят события, которые даже отдаленно не подскажут, откуда «дует ветер». У тебя какие-то  неприятности, осложнения. Ты в поисках совета обращаешься к тому, кто к тебе столь приветлив. Тебе сочувствуют, на словах поддерживают, а потом ты замечаешь, что ситуация с твоей проблемой становится еще напряженнее. Все, чем ты делишься в надежде на добрый совет, используется потом против тебя же самого. И так будет до тех пор, пока ты не будешь раздавлен окончательно.
         Бескорыстие на Востоке не в почете. Если это не деньги, то выгода, которая все равно влечет за собой какой-то материальный профит. Два извечных интереса на Востоке – деньги и ковыряние в чужой... душе. Ну интерес к деньгам-то понятен. Семьи, как правило, многодетные. Всех надо одеть, обуть, накормить, чему-то выучить, женить или выдать замуж, снабдив всем, что необходимо для жизни. И при этом не забывать себя и своих родителей. А вот повышенный интерес к делам и мыслям других - это странный  феномен. Странный тем, что это не желание помочь или хотя бы просто молчаливое наблюдение, а активные действия за спиной, направленные всегда против. Любым путем, но помешать. Широко улыбаясь или сочувствуя при встречах. Типичная восточная искренность – камень за пазухой. Национальность при этом никакого значения не имеет. Это могут быть даже два добрых соседа в одном кишлаке.

         Файзулла сказал, что они с женой едут на юбилей какого-то клуба, созданного университетской верхушкой, и все наши приглашены. Они, по-видимому, уже уехали, а он немного задержался.
   - Каюм наверняка уже там, как самый близкий им человек, - сказал Файзулла, как-то  странно  ухмыльнувшись.  -  Они   все   называют   его   братом. Умеет  в
жопу без мыла залезать. Поехали, сам на все посмотришь. И со всеми нашими встретишься, и с местными профессорами познакомишься, пригодится.
         Мы поехали. Я не пожалел. Во-первых, увидел еще много наших, бывших моих друзей и знакомых. А зарисовавшись, избавил и их от необходимости молчать обо мне. Во-вторых, познакомился с медицинской элитой Замбии, что мне потом никак, нигде и ни в чем не пригодилось. Но самое главное, в-третьих: я увидел выступление их певцов и танцоров, исполнявших хоровые  фольклорные песни и танцы. Они специально пригласили их с расчетом на иностранцев. Это меня потрясло. Настоящие, а не в кино. Полуголые, раскрашенные, в соломенных юбках и таких же манжетах чуть выше локтей и чуть ниже колен, и увешанные какими-то диковинными бусами кустарной работы. Они танцевали под настоящие там-тамы и пели свои песни. Такое мне запомнилось из детства в нашем очень старом фильме по Жюль Верну «Пятнадцатилетний капитан». Там, правда, голых женщин не показывали.
         Танцы у африканцев очень своеобразные. Мужчины топают и выламывают суставы, отчаянно размахивая руками и ногами, или держатся за... - как бы это поприличней выразиться – ...за причинное место, совершая при этом откровенно сексуальные движения. С непривычки, да еще в присутствии женщин, испытываешь чувство неловкости. Хотя сами женщины реагируют на это восторженным визгом.
         Зато женские танцы – о-о-о! Для самих африканцев женская грудь сексуальным символом не является, они к ней равнодушны. Она интересует разве что грудных младенцев. Иногда прямо на улице женщины вываливают для сосунков сразу обе, на выбор. Это никого не шевелит. Но для нас-то!.. И еще у них фантастические попки. Они слегка оттопырены кзади, что довольно красиво. Полное впечатление, что они делают это специально, чтобы было посексуальней. Но на самом деле такова их анатомия: поясничный изгиб их позвоночника выражен в большей степени, чем у представителей других рас, поэтому их крестец, а значит и весь таз в целом, отодвинут кзади под большим углом. Вот этим они ненароком и пользуются, чтобы приковывать взгляды. У некоторых мужчин это тоже так. На мой взгляд, это выглядит отвратительно. А вот у женщин... не хватит эпитетов! Вот этими попками они и танцуют. И такое вытворяют, что никакой арабский танец живота там рядом не валялся. Мертвого разбудят. Увидеть это в жизни во много крат интересней, чем в любом фильме. Я был настолько заворожен, что перестал смотреть на все остальное, и медицинская верхушка Замбии меня более не занимала.
         Только в коротких паузах я оглядывал всех, кто сидел или степенно разгуливал по двору. Африканцы почти поголовно пили пиво или вино. Наши держались хорошо и пили принесенную с собой водку. Один из профессоров, с которым меня познакомили, был очень удивлен, что я не пью, и пару раз не очень настойчиво попытался меня чем-нибудь угостить. Внешне я был подчеркнуто непреклонен, поэтому настаивать он, к моему сожалению, не стал. «Не долго б мучилась старушка в высоковольтных проводах». Я бы сломался с третьей попытки. Но он сделал только две…
         В общем было весело и непринужденно. Один только Каюм сидел с легкой блуждающей улыбкой, вальяжно развалившись в своем кресле-стуле. Он ни с кем не разговаривал, но как я заметил, никто и не стремился к беседе с ним. Все наши как-то сторонились его. Он, видимо, к этому уже привык и со своим мерзким одноглазым прищуром поглядывал на них свысока. Но как только в поле его зрения попадал кто-то из местных профессоров, он мгновенно менялся. Вальяжность как ветром сдувало. Глаза  симметрично открывались, на лице тут же появлялось оживление, а само оно округлялось  подобострастной улыбкой. А уж если кто-то из них обращался к нему, тут он кардинально преображался и вступал в разговор, широко и заискивающе улыбаясь. Таким он был и раньше, но в гораздо меньшей степени. Мне это всегда было противно, и не только в нем. Но сейчас это уже выглядело омерзительным.
         Гладить свои рубашки в тот день я поехал к Шухрату.
         Через неделю, после полутора месяцев моральных и телесных испытаний, шеф дал мне, наконец, жилье. Хорошая, свежевыкрашенная квартира на втором этаже с отдельным входом. От него в квартиру вела лестница. На входе, кроме двери, была толстая и прочная металлическая решетка. Внутри была гостиная, две спальни, кухня и совмещенный туалет с ванной. Мне уже завезли необходимую для одного жильца мебель и посуду. Не обошлось и без абсурдов. На кухне и в ванной  вместо разумных антресолей к стене были прибиты прочные полки из толстых досок с острыми углами, но почему-то на уровне головы. Я в последующем дважды разбивал себе лоб об эти углы. Одну из полок я даже со злости потом сорвал со стены и выкинул. На балконной двери была еще одна металлическая решетка*.
 
         * - Как я потом узнал, такие решетки устанавливаются практически во всех домах в тех местах, которые могли бы использоваться, как точка проникновения. Они есть даже на дверях и окнах учреждений, круглосуточно охраняемых вооруженными секьюрити. Их нет только на дверях в пределах одной квартиры. Их нет и в домах бедноты, потому что там нечего украсть.

         Кровати в Замбии тоже делаются из толстых досок и выглядят вечными. Высотой они сантиметров сорок. Но в госпитале использовались кровати почти в метр высотой. Так удобней перекладывать больных с каталки на кровать или обратно. Чтобы на нее взобраться без чьей-либо помощи, нужно было подпрыгивать с поворотом. А если сон беспокойный и с нее упадешь, то можно уже и не проснуться. Одну из таких кроватей установили у меня. После вечерней «физкультуры» с прыжками я провел на ней одну ночь, а утром попросил выдать мне стремянку. Они поначалу никак не могли понять, что я имею в виду, но после моих разъяснений в тот же день заменили мне эту кровать на раскладушку, сделанную, кстати, гораздо более добротно, чем те, к которым мы привыкли  у  нас  дома.  Замечательная  вещь. Широкая,  мягкая  и  без скрипа. Через пару дней мне привезли холодильник. Я, наконец, расслабился.         
         Но  вскоре  опять  стал  напрягаться.  По  вечерам  на меня стало наползать
полное  одиночество.  Ни  радио, ни  телевизора  в доме не было. Единственным
моим электронным приобретением к тому времени был утюг, да и тот без антенны. До друзей слишком далеко. Они побывали у меня по одному разу, чтобы взглянуть на мой быт и знать, где это находится, но частить с визитами не обещали. Я мог бы ездить к ним после работы, но не будут же они катать меня по вечернему или ночному городу. Да и сам я не очень люблю мельтешить перед глазами. Машину шеф мне не дал, несмотря на то, что она полагалась мне по закону. А ходить белому по Африке пешком в темное время суток лучше – «не». Если топтать в сумерках землю не родной отчизны, это может закончиться уплатой непосильного налога. Поэтому после работы я шел домой. Заходишь и полная, глухая тишина. Не слышно даже комаров. Они в Африке беззвучные, подползают тихо, как «красные дьяволята», хотя на самом деле такие же черные. Может быть, тоже меланин сосут? Из-за беззвучия их обнаруживаешь только тогда, когда тебя уже цапнули.
         Снаружи по вечерам еще доносились какие-то житейские шумы, а по ночам только ревущие звуки изредка пролетавших по улице машин и мотоциклов. И еще где-то невдалеке частенько стреляли. В Замбии полно воров, и временами охране приходится их отпугивать. А тех, кто не отпугиваются,  разрешено и отстреливать.
          Для того, чтобы не слышать этой звенящей тишины, я стал читать английские книги вслух, но вскоре мой голос показался мне гнусавым и порядком надоел. И тогда я снова замолчал.