Летописец. Перуновы узлы

1. Вещее слово

Как мне, рабу божиему, вечному иноку  всё это в ум взять? Беру перо в руку, а мыслями совсем не там, где надобно бы.  Далече блукает разум мой, разбредаясь смиренными поломниками на четыре стороны света. И  блазница мне - поломники те и у стен Иерусалима, и в далекой Индии, а то возмечтаю себя древним греком или славным римлянином.То возомню себя в граде, уставленном соборами с крышами как шила, коих не утаишь в голубом мешке неба, или  у ступеней китайского храма с драконами вместо охлупней. Как в волшебном сне пребываю. 

 Струится песок в стеклянных колбах часов, перебирая песчинки, аки монах чётки. Бесовские мысли лезут в голову. Оплывает, слезясь, свеча. Время то ползет черепахой, то мчится оперённой стрелой, не ведая пределов. Собственную тень на стене принимаю за  царя Ирода. Прикорну на топчанчик – и переношусь в страны невиданные,  времена стародавние. Сны с явью путаются. А намедни у знахарки Меланьи  зелья принял, так  и вовсе отлетел  в пределы неведомые. Глянул на неё, а то не она, а   - царица   Савская. Недаром,знать, баяла: примешь отвару, побывашь  и во временах давно минувших, о коих знаем токмо по преданиям старины, и в странах нехоженых. И как в воду глядела, ведьма. Не даром  бесноватый, как застоялый жеребец, канонник  к ней присматривается, докладывает епископу,   глаголя про её проделки. Но не католик я-православный. А ведьма эта мне про своих недругов литовских поведала. Объявили они охоту на болезную, слухи распускают, что она по деревням коров портила, посевы ржи изводила приговорами да бесплодила тамошних баб. Ну а уж бредни про полёты на метле при помощи обмазывания телес жиром младенцев-обычное дело. Начитались иезуиты Шпрингера с Интситорисом...

Да и я -грешен, не скрою. Даже стеклянные колбы, пережатые в осерёдыше осиной талией и те кажутся не подобающим немалым годам моим  образом призрачной девы. Танцует дева, кружа  юбками, похохатывает, звеня монистами.   

Шибко много начитался я манускриптов да кож исписанных  уставным письмом. 
Сбивают с толку все эти «аше» «оше», юсы с ерами глаза застят, голос архиерейя ерихонской трубой возглашает «Отче наш!» - и рушатся стены Илионские моих грез, а  хотелось бы мне писать обычливым языком, каким изъясняется люд на ярмарках.

Рука ведет «глаголоаше же», а в ушах  звучит  «бають», «гуторят», «балабонять». Мамин  разливистый  голос зовет, напевая о подвигах богатырей, красной деве в когтях  огнедышащего змея,  набаюкивает о говорящих зверях и исполняющих желания рыбах. Татарин, не спеша выпустить из  толстых пальцев серебряную монету, торгуется за отрез льняного полотна, перемежая исковерканные русские слова с неведомыми. Чухонец, оглаживая  бобровый мех,  напевно толдычит по- своему.  Каркают промеж собой вороньим граем, два надутых купца из Гамбурга. Как выразить все это? Как сыскать то вещее слово, ежели уносит меня по бурному морю языцев , што тот утлый коч помора с надутым ураганом дыроватым парусом к неведомым берегам, где обитают остяки-самоеды.

2.Жертвоприношение

И вышел я с ярмарки, перекрестясь на купола. И пошёл по дороге мимо кладбища, где вчера ещё отпевали подавившуюся рыбьей костью тётку . И пришёл я к Меланье на край болота в её избушку , где , входя, головой об косяк так стукнулся,што звёзды из глаз- и свет померк. Очнулся- лежу на лавке да не под образами, а под калядочными рожами-Козлом , Медведем да Бараном.
-А ты испей, милок, взвару трав! - подносит мне знахарка к губам глиняну кружку.
Глотнул я разок -другой -и все поплыло перед очами, завертелось, как ворот колодезя. И стал я падать в бездонну ямину- на самоё её дно.

 Но не упал, а плавно встал на ноги. Смотрю- поляна. Посередь поляны истуканы -Перун,Велес да Макош-матерь..
 
Неуж, думаю, ведьма перенесла меня в заповедные дебри, куда не ступала ещё нога проповедника слова Христова и где попрятавшиеся по лесам волхвы всё ещё творят свои непотребства? А сам осеняю себя крестным знамением да в кармане рясы Псалтирь шарю.
- А меланья -то берёт меня за руку и говорит:
- Погляди -ка на меня, инок - што видишь!
Глянул я -и вижу не ведьма-знахарка передо мной, а красна девица-власы по плечам -и в Евином обличии.
 Понимаю-грех! Всё снадобие ейное, с ничо поделать собой не могу. Нет моих силов! Выпустила рука моя Псалтирь - он и провалился на дно кармана.
- Сними крестик -то! - поёт болотная дева, мы с тобой как Адам и Ева -в раю будем...
 И цап-царап крест мой нательный. Но не тут -то было. Ожглась! Отдёрнула руку , но виду не подаёт.
- Пойдём,-говорит , поклонимся нашим древним богам.
 Глядь - а в руце у неё курица трепыхается.
-Прежде -то мы кровию младенцев богов ублажали, а теперь попы не дают. Хотя чо они понимают в чревоугодии духов потусторонних.

И подходит она к истукану Перуна , рунами испещрённому, и осекает петуху красночубу голову вострым тесаком. Кровь струёй. Мажет она истукану губы , усы и бороду, текет алая влага по деревяшке. Хлопает птица крылами, голова на чаше алтарной клюв разинула, выпучила глаз, а кукарекнуть не может.
 Только филин ухнул на сосне, как во сне. Сорвался с ветки и сияя очами в свете Луны метнулся в черен бор, што сомкнул ряды дерев-витязей. И наступает дремучая ель на прогонистую сосну.И жмется в испуге березка к осинке. Травы заслонясь щитами зонтиков и бронею листьев, ощетинясь пиками колосьев идут в сражение. Жуки , закованными в латы рыцарями наступают грозно. Но попади такой рогач в муравейник, облепят его несметным числом своим, вонзятся в панцирь острыми жвалами, ослепят брызгами муравьиного яда - и останутся от жука одни скорлупы.
 Светало уже.В прогал  меж ветвей выглядывала, кровенясь, утренняя звезда. Шел я лесом от Мелании, обсасывал травинку кисленьку. Заедал из пригоршни горстью малины с преграждающего путь колючего куста, а мыслями уж далече был. Вот по этой тропе ли мне вернуться во псков -град или к жмудину Мешке свернуть?