Конопляные семечки

Тамара Костомарова
http://www.proza.ru/2010/06/15/1557

(Из воспоминаний о моём детстве)

      
      Аркашку Соловьёва в нашей деревне по имени никто не называл, – для всех он был просто Соловей.
      Высокого роста, худощавый, бойкий на язычок и одетый в куртку и штаны не по размеру, внешне он чем-то походил на Гавроша.
      Водился Соловей чаще всего с мелюзгой и, не замечая разницы между собой и малышнёй, часто втягивал её в непредсказуемые истории, – одна из них запомнилась мне на всю жизнь.

      В нашем доме был синий патефон с двумя коробками пластинок – по тем временам большая редкость. Слушать я любила всё, что было записано на них, но больше всего мне нравилось пение Клавдии Ивановны Шульженко.

      В один из тёплых сентябрьских дней, управившись со своими нехитрыми детскими делами, я как обычно села за стол и придвинула к себе патефон. Порывшись в одной из коробок, отыскала пластинку с синей наклейкой в центре, – на ней было написано: «Голубка», – музыка Ирадье, слова Болотина и Сикорской, – поёт К.И.Шульженко. Я завела рукояткой пружину и, опустив мембрану на диск, закрыла глаза.
      «О, голубка моя, - неслись по комнате волшебные звуки, - как тебя я люблю, как ловлю я за рокотом моря дальнюю песнь твою…»
      В этот момент открылась дверь и на пороге появился Соловей, – за ним топтался его дружок, девятилетний Колька Стенин.
- Чё, опять пластинки крутишь? – послышался голос Соловья.
- Кручу, а тебе-то что, - ответила я.
- И поёшь?
- И пою.
- Давай, закрывай свой патефон и одевайся, – да побыстрее.

      «Опять что-то надумал, - пронеслось в голове. - Наверно будет интересно».
И я спросила:
-  А куда пойдём, а как же школа?
Соловей досадливо поморщился.
-  Куда-куда… заладила. На кудыкину гору.
- Не скажешь – не пойду, - обиженно засопела я.
- За коноплёй, вот куда. А в школу рано, – не знаешь, когда учимся?
-  За чем пойдём? - не поняла я.
-  За коноплёй. Ты чё, – не любишь конопляные семечки?
-  Люблю, очень люблю, – они сла-аденькие такие.
- То-то и оно, – намолотим, да наедимся вволю. Так что поторапливайся, пока твоя Анна Ивановна на обед не пришла.

      Долго ждать я не заставила, – тут же закрыла патефон, повязала на голову платочек и, накинув пальтишко, сказала:
- Идёмте.
Когда мы вышли во двор, Соловей спросил:
- Ты как, Томка, – не боишься?
- А чего мне бояться, - храбро ответила я и шмыгнула носом. - Калитку только закройте.

      На участок мы забрались с противоположной от кузницы стороны и, пройдя немного по меже, быстренько нырнули в густые заросли, выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине.
-  Расстилай своё пальто, - кивком головы приказал мне Соловей.
Я недоумённо посмотрела на него.
-  Не соображаешь? Молотить будем!

      Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь, чтобы с дороги  никто не заметил, наломали горку метёлок, и мы без промедления приступили к молотьбе, а чтобы пустые метёлки не мешали, мне было поручено складывать их в отдельную кучку.
      Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что не заметили, как на участок пожаловал  наш колхозный бригадир, дядя Вася.
-  Ах, поганцы вы этакие, вы что тут делаете? - закричал он ещё издали.
Не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру. Сообразив, что к чему, я помчалась за ними. Бежала так, что сердце, казалось, вот-вот разорвётся, и я упаду здесь, на меже, замертво.

      Очнулись мы в нашем курятнике. Едва переведя дух, не сговариваясь, тут же прильнули к проёму в стене и стали наблюдать за дядей Васей. А он на своей лошадке спокойно выехал из переулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.
-  Ура-а! - закричал Колька, - мы спасены: он в контору поехал.
- Да не ори ты так! - мрачно глянув на меня,  оборвал его Соловей, – его небольшие глаза при этом сузились.
-  Томка, а где твоё пальто? - спросил он подозрительно тихими голосом. - Ты чё, там его оставила?
Меня обдало жаром, – только сейчас я почувствовала, что пальто на мне нет, вместе с конопляными семечками оно осталось лежать на колхозном поле.
Я ткнула Аркашку кулаком в бок и завопила:
-  Вы же бросили меня, бросили! А я забыла про него...  Трусы вы, трусы – вот вы кто!
 -  Но, но, потише, - заерепенился Колька. - А ты, Томка, дура. Какая же ты дура!
-  Сам дурак, - размазывая слёзы по щекам, заревела я. - Что мне теперь от мамы будет?

      От мамы я получила по число по первое. Оказывается дядя Вася, свернув пальтецо вместе с его содержимым, отправился не в контору, а прямиком в школу, вызвал её с урока и, предъявив доказательство моего преступления, спросил:
- Видишь?
- Вижу. Откуда это у тебя?
- С поля! Вон они, орлы, – в твоём курятнике сидят.
- Какие орлы?
- Соловей, Колька и Тамарка. За коноплёй лазили, сами удрали, а пальто Тамаркино оставили. Ишь, удумали чего! Ты гляди за девкой-то, Ивановна, Соловей хоть и безобидный малый, но с заскоками, всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли? Не разрешай ей водиться-то с ним.
- Да гляжу я, Григорич, гляжу, только ведь целый день в школе.

      Я тем временем, предчувствуя неладное, принялась за уборку в доме:  подмела полы, заправила кровать, потом и кур накормила.
Но не тут-то было, когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать: её нахмуренное лицо ничего хорошего не предвещало. Она как-то особенно строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:
-  А скажи мне, пожалуйста, что находится в этом пальто?
-  С-семечки, - шмыгнула я.
-  Какие? - ещё строже спросила она.
-  Конопляные, - голос мой перешёл на испуганный шёпот.
-  Как они там оказались?
-  Н-не знаю… Нет, знаю. Соловей и Колька…
-  Опять Соловей! В общем, так, – вот пальто... - она подала мне свёрнутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, закончила:
-  и семечки в нём. И давай-ка, топай к дяде Васе, верни ему всё и попроси прощения.
-  Но, мама, я боюсь, - заплакала я. - Пойдём вместе. Пожалуйста.
-  Я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с Соловьём, говорила?
-  Говории-ила...
-  Лучше бы книжки читала.
-  Но, мама, я боюсь…
-  А воровать не боялась? Иди!

      С перевязанным узлом в руках, опустив голову, я шла по улице, и в моей голове сновали мысли, одна страшнее другой. Мне думалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня. От этого было так плохо, так больно, что казалось, я упаду замертво уже посреди улицы, и на этом моя шестилетняя жизнь и закончится.
Когда я пришла к дяде Васе, день был уже на исходе. Переступив порог и, не приближаясь к столу, за которым он сидел, робко проговорила:
-  Дядя Вася, возьмите семечки и простите меня, я больше не буду.
- Проходи, не бойся, - он посмотрел на меня и улыбнулся.
Я подошла, протянула пальто и чуть слышно повторила:
-  Не буду больше.
      Дядя Вася высыпал семечки в какую-то посудину, затем погладил меня по голове и добавил:
- Бери своё пальто и иди домой, да больше не делай так. И скажи маме, что я простил тебя.