6. Соседи от Бога

Третий класс, несмотря на чувство третьесортности, а может быть и благодаря ему, я закончила отличницей. Получила очередную грамоту и пошла в четвертый в ту среднюю школу, где учился мой брат и работал отец. Можно было бы, конечно, еще на годик остаться в начальной, но Анна Исаевна собралась куда-то из села уезжать, а без любимой учительницы школа сразу же осиротела. В последний день перед летними каникулами я, по уже многолетней традиции, передала свои учебники соседской девочке Нине. Мы были с ней ровесницы и вместе учились в первом классе. Потом я пошла во второй, она же решила продолжить оттачивать программу первого. Ну, а так как из своих учебников все знания она уже вытрясла, и вид у них был соответствующий, – ей понадобился дополнительный комплект. Я же знания из книжек брала без боя, и они у меня к концу года были почти как новые и вполне могли еще кому-то послужить. И добросовестно служили Нине. Учебники второго, третьего и четвертого класса соседка тоже доизучала до дыр, но в дальнейших моих услугах уже не нуждалась: в пятнадцать лет вышла замуж, стала работать дояркой в колхозе и рожать детей, осуществив нечаянно в полном объеме мечту моего розового детства.
 
Но все это случилось потом, а десятилетками мы дружно играли вместе с ней в куклы. Нина была веселой, доброй и совсем независтливой девочкой. Как и все ее большое семейство.

 Они жили от нас через дорогу, т.е. на противоположной стороне лужи, там, где тротуар. Ее мама, тетя Галя была статной красавицей постарше моих родителей. Женская доля ее была незавидной. Первых двух дочерей Валю и Люду она родила еще до войны, проводила мужа на фронт и получила похоронку. Долго в одиночку мыкала свое горе, в начале пятидесятых снова вышла замуж за израненного фронтовика. Родила еще троих: Валеру, который был одногодком моего брата, Нину и еще через пару лет – Витю. Отец детей, как и очень многие вернувшиеся с войны, пил горькую. Причем, чем больше он прикладывался, тем печальнее это отражалось на умственном развитии его деток. Валере удалось окончить восемь классов, Нине только четыре, а Витенька к шести годам еще и говорить не умел. Но отец всего этого уже не узнал. Напился и умер, когда младшему и двух не исполнилось. С тех пор тетя Галя тянула все на своих плечах одна. Вставала ни свет ни заря, шла на утреннюю дойку, потом переделывала кучу дел по дому и снова бежала на ферму. И так изо дня в день круглый год. Старшие девчонки, окончив техникумы, вышли замуж и жили своими семьями. За младшими в ее отсутствие присматривала согбенная старушка – мать ее умершего мужа.
 
Все они жили в доме, ушедшем по самые окна в землю. Жили просто, но чисто. Некрашеные полы всегда были выдраены голиком (веником без листьев) до желтизны и застелены свежими домоткаными дорожками. Радушные хозяева частенько вечером, когда темнело, зазывали ребятню со всей улицы смотреть диафильмы. Двумя гвоздиками прибивали к стене белую простыню, гасили свет, и таинство начиналось. Валерка крутил пленку в диапроекторе, а мы с братом по очереди читали. Диафильмы были двух жанров: либо народные сказки, либо патриотические про пионеров-героев. Жалостливые тексты мне читать не доверяли, потому что в самом трагическом месте я обычно не выдерживала и начинала всхлипывать, мешая зрителям проникаться сутью драмы. И тогда, испепеляя меня в темноте взглядом, брат брал на себя роль спасителя мероприятия и дочитывал текст до конца. Справедливости ради нужно сказать, что и ему в одном диафильме голос изменял. Когда злодеи-буржуины пытали героического Мальчиша-Кибальчиша. Но благодарная публика прощала чтецу эту слабинку, потому что сама в этот момент хором хлюпала носами.
 
Во дворе у тети Гали был колодец, и пол улицы ходила к ним по воду. Калитка на радость курам и уткам то и дело стояла нараспашку. Бедная старушка-свекровь замучилась возвращать беглецов в родные пенаты и пожаловалась на это моему отцу. Тот приделал к калитке пружину и стихийное бедствие закончилось. У моих родителей были проверенные годами четкие правила жизни с соседями: они никогда с ними не пили, не сплетничали и не ругались, но помогали, чем могли. То отец колодец почистит, то дрова бензопилой распилит, то мама ведро огурцов для засолки кому отнесет. У нас под навесом отец отгородил закуток в пару квадратных метров, «клетку» для наших игр в куклы. Там мы с Ниной часами упражнялись в воспитании наших «детей». Теперь-то мне ясно, почему она всегда хотела быть понарошку папой. Ей так не хватало отца, что она хотя бы в играх пыталась представить себе, как бы это было, если бы он был жив.
 
Полная семья, в которой бы все дети росли при своем родном отце, после войны встречалась не так уж и часто. И дело не только в том, что отцов поубивало, но и просто в элементарном дефиците мужчин. Мужик ведь создание слабое: какая его поманила, к той он и забежал. А манили многие. Одной надоело вековухой сидеть, и решила хоть так скрасить свое одиночество. Другая и впрямь надеялась перетащить мужика к себе, и иногда ей это удавалось. В результате жил-то он как бы с одной, ну, или то с одной, то с другой, а детки его еще у двух-трех без отца росли. Вот как у Анны, чей дом стоял слева от нашего. Старшая девочка Галя была у нее от забегавшего к ней когда-то плотника. Девочка была почти моего возраста, но с нами вместе никогда не играла. Не до того ей было. Анне так понравилось рожать детей, что она практически постоянно была беременной. Она не любила однообразия и потому отцы у ее отпрысков не повторялись. Чтобы исключить путаницу, она всех мужиков величала гнидами. Постоянно при ней была только старшенькая и самые младшие дети. Галка ей нужна была для того, чтобы дорастить младших до того момента, когда их можно было отдать в детдом. В краткие промежутки между родами, Анна работала кладовщицей в откормсовхозе. Хозяйство только что построило в двух минутах ходьбы от нас свою контору, и мама перешла туда работать бухгалтером по материальной части. Я изредка забегала к маме на работу, чтобы решить с ней свои неотложные детские проблемы. Однажды она попросила меня по дороге домой зайти к кладовщице Анне, бывшей в очередной раз на сносях, и попросить ее заглянуть в контору, чтобы подписать какие-то бумаги.
 
Пробравшись через загаженный утками двор, я постучала в дверь и, получив из глубины дома приглашение, преступила через порог. В нос тут же шибануло резким запахом нечистот, аж глаза заслезились. Немного проморгавшись, я увидела мрачную комнату, окна которой были занавешены какими-то тряпками, болтавшимися на скрюченных ржавых гвоздях. Прямо посреди комнаты стоял таз с застоявшейся мочой. В углу копошились две маленькие девочки. Анна восседала за заскорузлым, залепленным едой столом и что-то черпала ложкой из погнутой алюминиевой миски. Вдруг, Галя, возившаяся на кухне, закричала:
-- Мамка, Танька в квас наср…а!
-- Сейчас же процеди! Не люблю нечистое! – наставительно рявкнула в ответ Анна.
Я передала просьбу и выскочила на свежий воздух.
 
Огороды наши разделял легонький забор, собранный отцом из гладкоструганного штакетника. Как-то летним вечером поливали мы с мамой грядки. Анна с младшими тоже вышла в свой огород. Пихнув в отчаянно заросшую сорняками борозду трехлетнюю девчушку, гаркнула на нее:
--А ну, мокрощелка, пошла морковку искать.
Малышка безропотно скрылась в высокой траве. Мама тут же надергала охапку сочных морковок из нашей гряды и протянула Анне через забор. Соседка взяла.
-- А у меня вот ничего не растет. Смотрю я на твой огород: ты, Ира (так мою маму зовут), видно, какой приговор (заговор) знаешь.
Но мама не стала распространяться о колдовской силе усердного труда. Взрослого человека уму-разуму учить – только врага себе наживать, -- было ее кредо. Нарвала еще всякой всячины и подала вышедшей в этот момент Галке:
-- На, детка, приготовь чего-нибудь. Ты же все умеешь.

Однако принцип «добрососедства и взаимопонимания» всеобщим на нашей улице не был. И если уж соседи ругались, то дым стоял коромыслом. Уж не знаю, кто кому перешел дорогу, но однажды сцепилась Анна с живущей напротив нее Дунькой Винниковой. Первый акт проходил у открытых окон. Каждая из участниц представила вольным и невольным слушателям биографию своей визави, подробно освещавшую вопросы: кто, с кем, где, когда, как долго и почему. Затем, когда одна из них продемонстрировала другой в оконном проеме свою голую задницу и услышала малоцензурный ответный комментарий по этому поводу, обе выскочили на середину улицы и вцепились друг другу в волосы. На шум вышла с ведром воды тетя Галя. Она вылила его на головы дерущихся баб и сказала не терпящим возражения тоном:
-- А ну, дуры, по домам. Дети смотрят…
И ушла к себе во двор.
 
Бабы ошалело отпрянули друг от друга, обложили тетю Галю семиэтажным матом, что "в переводе" значило: «Такое удовольствие испортила!» -- и, стряхивая с себя выдранные лохмы, разошлись.
 
На улице воцарился мир, покой и теплый вечер. На лавочке, что стояла перед домом другой нашей соседки тети Маши, уже пристроились две-три бабульки. Возможно, они для начала слегка и перемыли чьи-нибудь косточки, но, по большому счету, собирались не ради этого. Они ждали, когда вернувшаяся уже с фермы тетя Маша расскажет им продолжение романа. Нет, тетя Маша книг не писала. Она вообще не умела писать, потому что была неграмотной. Зато обладала удивительной способностью пересказывать услышанное. Телевизоров с круглосуточными сериалами тогда еще не было, зато на ферму после дойки приходил так называемый просветитель и читал колхозницам книжки. Уж не знаю, как другие слушательницы, а тетя Маша умудрялась запомнить самые мельчайшие подробности перипетий героев и чрезвычайно артистично передавала их благодарным бабушкам с нашей улицы. Старушки то ахали, то охали, то смеялись, то сморкались. Думаю, что родись тетя Маша не в глухой Сибири и не в бедной крестьянской семье, быть бы ей второй Фаиной Раневской. Колоритность фигуры, выразительность движения, мимики и речи явно ей это позволяли. Остроумия и доброты тоже было не занимать. Когда, глядя на наши с Муркой заборные трюки, ее цепной Полкан исходил лаем и мешал ей соснуть часок между дойками, она выходила на крыльцо и беззлобно выговаривала своему псу (не мне):
-- Уймись, дурень! Да неуж ты этих двух кошек никогда не видел?!
После чего я тут же слезала с забора и шла к своим куклам. Мурке становилось тоскливо одной сидеть на столбике, и она тоже уходила по своим важным кошачьим делам. Полкан тут же затихал, а тетя Маша могла спокойно отдыхать, никого при этом не обидев.
 
Вот такие замечательные соседки были у нас в Тасееве. И каждая из них преподала мне определенный урок: тетя Галя – жизненной стойкости и лаконизма мышления, тетя Маша – доброты и дипломатии, а глядя на Анну, я уже тогда поняла, что детей нужно родить столько, сколько ты сам способен вырастить достойными людьми. И что нет ни малейшего смысла устраивать с соседями разборки. Мудрый Честертон не зря же сказал, что «мы сами заводим себе друзей, сами создаем врагов, и лишь соседи – от Бога».