Мои первые книжки

 Дорогой мой читатель! Сейчас на (в) Украине творится что-то такое, чего мой разум осознать не в силах, а сердце и душа не принимают.
Рассказ написан давно, только эти слова предисловия к нему написаны сейчас, сегодня.
Давно живу в России, но моя большая родня - на Украине: Киев, Умань, Звенигородка. Почти каждый день общаюсь с братьями, сестрой, племянниками по Skype, знаю, чем они живут, их чаяния и отношение к происходящему. И задаю себе вопрос: как быть нам, миллионам украинцев, по разным причинам, волею судьбы живущих сейчас на пространстве бывшего СССР? Там - вэлыка родына, батькивська хата, могылкы прэдкив, а здесь - дети, внуки, друзья, теперь и родственники появились, в общем, тоже крепкие корни. Разорваться на две части? Уже писала об этом:

Я люблю Сибирь. Но так же верно
То, что не могу я изменять,
Что люблю неистово, безмерно
Землю, где меня взрастила мать!
   *   *   *
Если смерть предстанет у порога,
На костре сожгите плоть мою.
Пепел же развейте понемногу
И в Сибири, и в моём краю... 

Кобзар 

 Девочка подняла голову, оторвав взгляд от толстой, уже изрядно потрёпанной книги, которую она держала на коленях и читала вслух…

     Так уж повелось, как-то само собой, что с поздней осени, рано опускавшимися на землю холодными вечерами, часто промозглыми, дождливыми, в их хате собирались женщины: и древние старухи, и нестарые ещё, и совсем молодки. Приходили с детьми, внуками, приносили с собой какую-нибудь работу. Одна крестиком вышивала красными и чёрными нитками рушник, другая пришивала пуговицы на  детскую рубашонку, третья – заплату на застиранные мужские портки. Баба Христя из пучка кудели, привязанного к строганной доске, скрюченными многолетней тяжкой работой и подагрой пальцами вытягивала тонкую нить и накручивала на веретено. Полусонные дети, разморенные теплом, исходящим от рассыпанного там для просушки зерна, затихали на печи.

    Почему собирались именно у них, девочка не знала. Может, потому, что на всю улицу только у них была 12-линейная керосиновая лампа, которую мама зажигала тогда, когда собирались гости? Это уже потом, много позже, и радио, и электричество появились. А пока растерзанная войной Украина только-только начала подниматься из руин. Ещё не все вдовы и матери отплакали, не все солдаты, вернувшиеся живыми, залечили раны на телах и душах. Ещё расстрелянные и сожжённые вишенники не укрылись в молодой поросли. Ещё… Ещё… Ещё много чего «не»…

     А может, потому собирались соседки у них, что бабуся Таня  встречала каждую из них добрым, приветливым словом, светлой, пусть и печальной улыбкой? Здесь можно было поделиться и горем, болью, и маленькой радостью, которой жизнь не так часто баловала их. Изливали свои чувства, переживания, надежды, хоть на время, в протяжной народной песне, в тихой задушевной беседе.

    А ещё любили женщины слушать стихи, которые девочка читала вслух. Хоть и маленькая она была, всего-то восемь годков, и в школу только одну зиму ходила, но читала легко, не запинаясь, громко и выразительно, как учила Александра Фёдоровна, её учительница. Читать девочка научилась в пять лет, сначала по крупным буквам газетных заголовков, с каждой незнакомой буквой приставая к бабусе. Научилась складывать буквы в слова. А потом из Киева в гости приехал дядя и привёз в подарок племяннице несколько детских книжек. Какое это было счастье! Настоящие книжки! Даже фарфоровому игрушечному чайному сервизику она так не радовалась. Возможно, ТАКУЮ игрушку её детское сознание просто не воспринимало. ТАКИХ игрушек у неё не было, она не знала, как ими играть. Цветные стёклышки – да, глиняные черепочки, особенно которые с рисунком, – да, кукла, сшитая бабусей из пёстрых лоскутков, – да! А крошечные чашечки, блюдечки, чайничек… Да их и в руки страшно брать – вдруг разобьются! Так и стоял чинно сервизик в строгом порядке на старом комоде долгие-долгие годы…

    За подслеповатым оконцем сгущались сумерки, соседки управлялись со скотиной, заканчивали повседневные домашние дела и, одна за другой, подтягивались на огонёк к бабусе Тане. Мужики собирались в другой хате, у дядьки Мирона. Дымили махоркой, рубленым самосадом, спорили о жизни, вспоминали фронтовые истории, играли в карты. А женщины сначала обменивались новостями: кто ещё вернулся с войны, кто к кому посватался, у кого ребёнок родился, у кого наконец-то корова растелилась… Потом Настёна, бойкая звонкоголосая запевала, тихо, почти шёпотом, заводила:

Ой, на горі сухо-сухо,
А в долині во-о-ода…
Не дай ли-и-ичко цілува-а-ати,
Дівчи-, дівчино моло-ода.

Со второго куплета подхватывали песню уже все. И протяжная песня лилась-журчала двухголосьем до последних строчек:

Віддав ба-а-атько за нелю-у-уба,
З ким я, з ким я жити бу-у -уду?

Песня заканчивалась, женщины какое-то время молчали, думая каждая о чём-то своём. Потом бабуся поднималась с табурета, доставала из комода завёрнутую в белую тряпицу толстую книжку, бережно разворачивала её и, раскрыв на нужной странице, передавала девочке, сидящей на лежанке. Книга называлась «Кобзар». Откуда у них эта книга, девочка не знала. Видела, что бабуся берегла её, никому не давала, после читки заворачивала в чистенькую тряпочку и прятала в ящик комода, где у неё хранилось самое дорогое: письма с фронта от сыновей и, где-то под неизвестным ей Курском пропавшего без вести, мужа. Там же лежали и две небольшие иконки, которые она на Рождество, на Пасху и ещё в какие-то праздники, а то и просто в любой вечер, доставала и до утра молилась перед ними, прося что-то у Бога, Матери Божьей. Потом снова прятала.

     Так вот, доставала бабуся «Кобзар», разворачивала и передавала девочке. Переставляла лампу на припечек, ближе к внучке, и по углам комнаты сгущалась темнота, копошились какие-то неясные тени.
– Почитай, нам, доню! «Катерину» або «Наймичку», чи «Причинну».
И в тишине, которую не нарушал даже шорох соломы, настеленной на глиняный пол, девочка начинала громко читать:

Кохайтеся, чорнобриві,
Та не з москалями,
Бо москалі – чужi люде,
Роблять лихо з вами.
Москаль любить жартуючи,
Жартуючи кине;
Піде в свою Московщину,
А дівчина гине…
Якби сама, ще б нічого,
А то й стара мати,
Що привела на світ божий,
Мусить погибати.

Когда девочка доходила до слов:

Біга Катря боса лісом,
Біга та голосить;
То проклина свого Йвана,
То плаче, то просить.
Вибігає на возлісся:
Кругом подивилась,
Та в яр… біжить… серед ставу
Мовчки опинилась.
«Прийми, боже, мою душу,
А ти – моє тіло!»
Шубовсть в воду!.. Попід льодом
Геть загуркотіло,

 – женщины начинали всхлипывать, подолами вытирая слёзы. У девочки тоже ком в горле застревал, читать становилось труднее, хоть она и не понимала – отчего. Только гораздо позже, став взрослой и читая «Катерину», уже наизусть, она тоже не могла удержать слёз, сопереживая героине, как бы проживая  с ней несчастную судьбу.

      Прошли годы, девочка выросла, повзрослела. Помудрела, постарела… Живёт  сейчас в другой стране. Но тот бабусин «Кобзар» сопровождает её всю жизнь. Она так же тщательно заворачивает его, пусть не тряпицу, а в плотную бумагу, не пылится он на полках рядом с другими книгами, которых накопилось уже великое множество. Нет, его постоянное место – в прикроватной тумбочке, в ящике, где хранятся дорогие её сердцу вещи: бабусин медный крестик на толстой суровой нитке, те самые бабусины иконки, старинные фотографии, «похоронка» на отца, который, после двух лет, проведённых в госпиталях, вернулся всё-таки домой, израненный, искалеченный, но ЖИВОЙ! Лежало там и мамино тоненькое золотое колечко, подаренное ею дочери на совершеннолетие…

     В «Кобзаре» много закладок, женщина часто достаёт книгу, перечитывает то, что до сих пор помнит наизусть. Иногда плачет тихонько… О чём? О Детстве?.. О Родине?..

 *Кобзар – на украинском языке звучит твёрдо и пишется именно так: Кобзар. Это – не ошибка и не опечатка.