Запасной вариант. Глава 9. Человек из личной охран

Глава 9.Человек из личной охраны


Теперь нас трое. Кон, Аятолла и я. Кон — страшно неразговорчивый. Он молчалив, как Будда. Никогда не поймешь, что у него на уме. Лицо его всегда невозмутимо-спокойно. Толик, тот — болтун и бабник. Ему про Афган, про Кандагар, про девочек посудачить — хлебом не корми... С другой стороны, Савченко, наверняка, дал ему задание проверить мою легенду. Мне не нужно сочинять. Уж Афган я знаю. И песок на зубах, и змей в пересохшем колодце, и душманов, стреляющих по тебе из-за каждого камня.
На следующее утро после того, как мы расслабились с выпивкой и бассейном в пристройке, Аятолла съездил со мной на жэ-дэ вокзал и мы вынули из камеры хранения приготовленную для меня комитетчиками сумку с вещичками «томского челнока». Бросив баул на заднее сиденье, Толик жевал резину и гнал, гнал, гнал машину за город сквозь утренний туман.

Вдруг на дороге появился Кон. Словно из молочной дымки материализовался. Воображение нарисовало самурая в кимоно с мечом за поясом-кушаком. Но Толик тормознул — и видение исчезло. Кон сел рядом со мной. Ясно: будет проверочка. Что до оружия и наличия «жучков», то они меня уже всего прошарили-перетрясли заранее. Да и не такой я дурак, чтобы тащить на такую операцию этот металлолом. А тут намечается нечто иное. Машина мчалась в сторону Колывани. Это совсем в другой стороне от особняка Савченко. За кладбищем, за поворотом на очистные, Аятолла сбросил скорость, свернул с шоссе на лесную дорогу. Ну, хорошо, хоть к свежевырытой могиле не доставили, не учинили допроса с пристрастием в непосредственной близости с искусственными озёрами из нечистот. Ехали ещё минут десять. Врывающийся в отворённое окно воздух свежел с каждым километром. Всё: дебри. Тёмный лес — тайга густая. В такой волки водятся. Медведи-шатуны зимними ночами подымаются из берлог.
— Выходи, приехали! — говорит Аятолла, поигрывая «пээмом».


«Уй, как страшно! Прям профессор Мориарти, только что не в кожаных перчатках», — не преминул съёрничать засевший во мне. Выходим. И всё ж где-то недалеко отсюда, за деревьями, очистные сооружения. Если что — есть куда труп пристроить — море говна. Вылавливай потом, милиция, тело контрразведчика Корнеева! Толик многозначительно взвешивает в руке сумку «томского челнока», другой снимает пистолет с предохранителя.
— Давай поиграем в загадки-отгадки, — выёживается бывший сержант погранзаставы, брошенный на борьбу с душманами, а до этого также над салажатами измывавшийся. Ну, куда тебе, черпачок-старичок, до боевого офицера! Однако пусть потешится, подержит на мушке, попроверяет. Кон — тот сидит себе в машине и сидит. Молчит — и всё. Только дверку отворил и тоже в руке «пушка».
— Говори, что у тебя там в сумке. И не дай бог — ошибёшься! — грозно так скалится Аятолла, изображая из себя матёрого волчару.
Скучая, перечисляю барахло «томского челнока». Толик эффектно дёргает молнию, вываливает на поляну джинсики, башмаки, свитерки и начинает сверять с перечисленным. Он топчется по всему этому конфискованному добру, злится. Но все тут, как и сказано...
— Какого же ты хера в «челноках» с такими кулаками?
— Зато охраны не надо...
— Ладно. Говори, кого на Каштаке знаешь. Я, ты понимаешь, пуп ты зелёный, там, на Каштаке вырос... И если ты что соврёшь... Если ты, не дай бог, легаш...
— Ну, за Каштак, так за Каштак, но только уж давай начнём с томских гастрономов, где вся алкашня куролесится вместе со студентами: с Ёлочки, Колокольчика, Хитрого... Хитрый магазин-то хоть знаешь, Толик?
— Да знаю, знаю... Но вот тебя по Томску не помню. Ты сам откуда, где прятался?
— Да я в училище связи, а там, сам понимаешь, порядки. Только в увольнении погуляешь, а так — казарма. Ну а потом — Афган, да что тебе объяснять...
— И после всего этого — в «челноки»?
— А куда деваться, если увольняют в запас без суда и следствия.
— Всё равно. Не нравишься ты мне. Правильный ты какой-то. Пристрелил бы я тебя на месте, если бы не хозяин, не Кон, который все слышит. Теперь хозяин тебя главным назначит, а нам — понижение по службе из-за того, что ты спас его в сквере...
Толик заводился, как мне показалось, вспоминая свой позор. Грознея, он подходил ближе и ближе. «Ствол» был снят с предохранителя. Всё это мне уже не нравилось. Мне вовсе не улыбалось повторить судьбу Ширяева, которого вот так же вот завели в лес, правда, не Кон с Толиком, а Лысый с командой и, уработав его, понянчив на пинках вместо мяча для игры в «жопу», бросили на дороге, чтобы изобразить сбитого машиной грибника с лукошком.

Толик надвигался. Глаза его в свете рассветного неба были красными, как у того авангардного синюшного идола на стене в апартаментах Савченко. Я сгруппировался. Это вообще-то элементарный прием, сержант-погранец Анатолий Крюков, ты должен его знать. Все дело в скорости. Удар ногою, скорости которого не успевает зафиксировать даже мой собственный глаз: просто как бы что-то призрачно-прозрачное внезапно выбрасывается вверх. Рявкнувший выстрелом пистолет описывает в воздухе кривую. Эмоциональный сержант из бывших, конечно же, нырком — за ним, и, весь кипя от злобы, тянется растопыренными пальцами — схватить, схватить и разрядить всю обойму в ненавистного каратиста.
Но на нём уже сидит невозмутимый Кон, крутит ему руки...
— Да легавый он, легавый, не видишь, как колотится! — впадает в истерику Толик.
— Ладно тебе, боец, слышал, что Савченко велел? — успокаивает Кон. — Проверить. А ты уже убить готов…
Я смотрю, как солнышко налившимся от злости кровью глазом поднимается за вершинами сосен, прожигая рассеивающийся туман.