Диагноз

          Я циник до мозга костей. Бесчувственный сухарь. Человек, душа и сердце которого отрофируются в прогрессии. Всё больше и больше мне необходимо событий, чтобы чувствовать. А чувства - и есть сама жизнь. Это понимаешь, когда становишься калекой. Не секрет, всё понимается, осознается, когда теряешь это. Только горькая боль утраты позволяет оценить роль, важность, необходимость и увидеть суть, почувствовать смысл. А у меня парализованная душа. Паралич души.
          "Раз они несчастны, наверное, им нужен кто-то, кто еще несчастнее, чем они…". Никаких оправданий. Мне нисколько не стыдно делиться, казалось бы, компрометирующей информацией о себе с кем бы то ни было. Кого, собственно, мне стыдиться? Отсутствие у меня совести подтверждено и заверено моим психиатром. Мой внутренний критик спит (варианты: парализован, убит, пьян – считайте, как хотите).
          Под натиском времени и временных обстоятельств мой смысл трансформировался в поиск ощущений. Всё новых и новых. Круг впечатляющего меня неумолимо сужается, ограничивая меня в возможностях. Единственный, последний и неоценимый шанс для меня - нарушать. Нарушать границы, рамки, запреты,  обеты, обещания, законы, нравственные нормы, условные и формальные. Нарушать, чтобы жить.
Непрекращающийся поиск ощущений для того, чтобы чувствовать себя живым. Не зря же в богатейшем языке мира слово «эмоционально» в определенном контексте синонимично словам «бурно» и «живо».
          Мне кажется, я скуп даже в словах. Родная злится, что я не уделяю ей должного внимания и не оказываю знаков любви – и это после всех моих актов самонасилия, когда я, превозмогая себя (не без использования своего актерского таланта и харизматического обаяния), выдавливал из себя потоки нежности, как гной из прорвавшегося фурункула.
Еще ни один человек из числа тех, кого я знаю достаточно хорошо, не вызвал у меня уважения своей безвинностью и чистотой.
          Интимность традиционно считается самой чувственной сферой жизни. Не удивляйтесь, что для своих экспериментов с чувствами я выбрал именно ее. Мое безумство. Моя страсть. Я изменил моей Беатриче, я предал свою маленькую Долорес. Не ради другой женщины, не ради удовлетворения своих похотливых плотских желаний, а ради боли. Ее боли.
Как рыдала моя нежная Джульетта, моя бесценная Лиличка, моя милая!.. Внутри меня всё вскипело от ее слез. Каждая слеза – пузырек воздуха в бурлящем кипятке моей циркулирующей крови. Моя головная боль. Дрожь в моих пальцах. – я чувствую! Чувствую соматические проявления моих молчаливых канатиков, которые все же не ампутированы – я это чувствую! Вот они, долгожданные отголоски тленных чувств! С организацией физических ощущений всё обстоит значительно проще. Но об этом позднее. Как-нибудь в другой раз (мы же с Вами еще увидимся?).
          Поэты часто избирали музами женщин недоступных. А я, безусловно, считаю себя человеком творческим и пусть даже не нахожу в себе искрящегося таланта, сублимирую регулярно и качественно. Как же мне было обойтись без музы на стороне? Есенин избрал для себя женщину пожилую, Гумберт, напротив, чересчур юную; Маяковский  и Петрарка – замужних, Пушкин так и вовсе менял своих муз с частотой, которой мог похвастаться разве что Казанова; Андерсен выдумывал для себя любовь к женщинам, заранее недосягаемым. А я, мужчина, которого вряд ли запомнит время, ориентировался в своем выборе на свои предпочтения, прежде всего, относительно характера и внешнего облика женщины, а не социального положения, возраста и прочих критериев, обозначающих женщину как социальный элемент, а не индивидуальность или личность. И причиной моего выбора была не пленительная красота, не страсть, а потребность в чувствах. Я причинил боль моей милой Герде… Этим – ее чувствами – я реанимировал, заставил биться свое сердце, утратившее признаки жизни.
          Что заставляет нас ценить самое дорогое? Благодаря чему мы узнаем цену счастью? – Ошибки. Об их совершении нельзя жалеть. Опыт – и жизнь приобретает осмысленность, наполненность. Но каждый день я вижу мою увядающую, теряющую былую прелесть и свежесть Долорес, и понимаю, что цена, которой я откупился за биение своего сердца, непростительно высока, а я не имел права жертвовать ее благополучной жизнью ради своей, никчемной.
          Она не прощает, а я все реже могу обходиться без сарказма и цинизма.