Tombe la neige Падает снег

Tombe   la neige…( Падает снег…)

   Тата проснулась, как опрокинулась из крепкого сна в июльское тёплое утро.
 
Голова ещё была затуманена сном, но в душе уже набухало счастьем сердце и пело, и куда-то вырывалось из груди, даже покалывало не ясным обещанием чуда,ощущением  чего-то праздничного и необыкновенного, как в день рождения в далёком детстве.

 И это ожидание счастья не исчезло даже , когда уже умытая и одетая она села за свой столик на кухне, за которым обычно завтракала на скорую руку, прежде чем отправиться на очередную  рабочую смену на подстанцию скорой помощи.

 Рука лениво потянулась  к любимому и заслуженно завоёванному «Айдасу»,он был обещан ей отцом исключительно при условии, что девятый класс Тата закончит без переэкзаменовок.

 В тот год (почти четыре года назад)Тата поразила домашних: не то, что переэкзаменовок, а четвёрок в Татином табеле было целых  три!Включая поведение, которое вызывало сильнейшее беспокойство в учительской среде.

По сему ,и магнитофон достался ей не какой-нибудь случайный и затасканный из комиссионки или от барыги, а новёхонький , никем не тронутый "Айдас".

Тата включила воспроизведение, и  голос Сальваторе Адамо грустно запел о том, что "падает снег, ты не придёшь сегодня вечером, падает снег, мы не увидимся я знаю…» И под печальное «Я чувствую, что я умираю…" Тата выкатилась  из квартиры в полной боевой раскраске, распахнутая на встречу счастью, как окна  в солнечный день .
   
 Вот и знакомый с детства двор с кумушками на скамейке.Тата сплюнула через левое плечо, когда из под её ног вывернулся жирный соседский кот, Борька.

 Она уже стучала весело каблучками по дорожке к  выходу из  двора ,но её настиг таки сварливый голос Татьяны Арсентьевны, негласного лидера дворовых сплетниц:

 -Куда плюёшь, корова? На ангела своего плюёшь? Он тебя, дуру дебелую, защищает. А ты ему в рожу плюёшь!

 "И, действительно,- подумала Тата,- чего это я , а вдруг обидится и не будет больше хранить меня, а как же я без него"? И страх подкатил к горлу, панический липкий страх.

 Нет , Тата не могла лишиться того счастья, которое сейчас жило и трепетало в ней,она ждала его долго-долго и оно пришло к ней заслуженное, не менее заслуженное, чем"Айдас"и «Томбо  ля неже» в исполнении сногсшибательного Адамо.
    
 К счастью путь был длинным и трудным, через рождение никем не планируемых двойняшек(братика и сестрички), через  шоковую бригаду скорой помощи, где потрясённая душа Таты открыла для себя всю жестокость окружающего её мира.   

 По утрам ,не выспавшаяся после ночной смены,она стирала в ванной замоченное с вечера детское и не детское бельё, потом бежала на молочную кухню, потом шла гулять с двумя этими подарками судьбы в одной огромной двухместной коляске, которую предварительно надо было спустить  вниз с четвёртого этажа.   

Потом неслась галопом в вечернюю школу, закончить её  надо было во что бы то ни стало. В дни, когда наступала её рабочая смена, отменялась только школа, но основной график(стирка, кухня, прогулки) не менялся ни под каким видом!

 Да Татке бы и в голову не пришло что-то менять, выкраивать для себя или хуже того- роптать.Она воспринимала , как  данность то, что в семнадцать лет вдруг заимела брата и сестру,навеки тем самым лишившись титула единственной и любимой балованной дочери.

В свои тридцать шесть лет её мать переживала всё произошедшее гораздо трагичнее! Привыкшая всю жизнь думать только о себе и немного о любимом "Ашотике"-Тате,ещё меньше о муже, сейчас по неосторожности родив этих двух детей, Феня приняла сложившуюся ситуацию, как кару Господнюю.

 И всех окружающих родных и близких людей считала просто обязанными помогать ей в трудную эту годину испытаний.Вела себя Феня так, что входящие в её круг,  а вернее в свиту люди по неволе считали себя перед ней виноватыми.

 И если даже Феня понесла и родила не от них лично, то по их вине-точно.
 
 Привыкшая спать до двенадцати часов  дня ,в новом качестве возрастной мамаши она каждое утро тихо недоумевала, разбуженная часов так в шесть-семь утра нестройным дуэтом своих голодных «цветов запоздалых».

 Естественно, что при таком раскладе львиная доля прелестей материнства ложилась на плечи ещё недавно такой любимой и балованной Татуси.      
      
 Поскольку Татуся мелькала на горизонте Чоколовских кумушек с коляской гораздо чаще, чем их биологическая мамаша, то вполне естественно, что со временем  в ход пошли догадки и сомнения, всяческие предположения и инсинуации в конечном итоге обобщающие мысль, что дети  нагуляны Таткой.

 А Феня,  как любая порядочная мать, как может, так и покрывает грех дщери своей неразумной.

 Тате, жизнерадостной и недалёкой  весь этот ажиотаж вокруг её персоны даже нравился. Нравился он и Фене, в какой-то мере он оправдывал её некоторую холодность к детям, но поскольку они(дети) предположительно «байстрюки», то чего же можно ждать от несчастной женщины?

  И несчастная женщина с хихиканьем выдавала на прокат Тате ровно на время дневных прогулок с двойняшками своё обручальное кольцо.

  Таким образом, каждый день в  первой половине дня, Тата, гружёная двумя бутузами и снабжённая обручальным кольцом, шокировала местную публику и задавала корма "раздувалам жарких сплетен".

 В один из таких прогулочных дней на углу Искровской и Мицкевича она повстречала свою предпоследнюю  любовь. Там, как говоритcя:  "была без радости любовь", естественно и разлука была без особой печали.

 Но обида на Пантелея у  Таты всё же была!  Уж больно  сильно он её добивался, много красивых слов говорил, а бросил как-то тихо и подленько. С убеганиями, без объяснений, в общем, роман не закруглил, а оборвал, оборвал унизительно для Таты.

 Столкнувшись с ней нос к носу на улице,спросил   с издёвкой:

 -Твои?, на что Тата ответила:

 -Твои!- и несмотря на то, что с момента их расставания не прошло и пары месяцев.

 Следовательно, за столь ничтожный промежуток времени  Таткин статус девицы, ну никак не мог подвергнуться таким глобальным переменам ,Пантелей  всё же на всякий случай,побледнел,как алебастр,и со сверхзвуковой скоростью исчез.

И опять Тате стало смешно и обидно: «ну, дурачок, как есть дурачок».   
   
 От него всегда были одни неприятности. Однажды в молодёжном танцевальном клубе он так накачал Тату дешёвыми «чернилами»,что домой её принесли на руках верные подруги.

 Феня тут же учинила над бесчувственным телом дочери зверскую расправу :она втащила в ванную комнату полу- труп своей несчастной дочери, зачем-то открыла холодную воду и методично стала колотить Татиной башкой об кран.

 Колотила Феня с такой силой и с таким сатанинским отчаянием, что создавалось впечатление, что Таткина голова вот-вот расколется, как арбуз и всё её не хитрое содержимое рухнет в ванну и смоется тут же бегущей водой.   

 Подбежавшие на крик отец Таты дядя Жора и соседка Анна Львовна,с трудом смогли отцепить Фенечкины руки от Таткиной головы. Тату увели в комнату соседей, где маленькая Зося и её бабушка (Анна Львовна) приводили пострадавшую в чувство и оказывали ей посильную медицинскую помощь.

 Вскоре Тата забылась и уснула. Пробуждение было просто потрясением  не только для неё, но и для окружающих. То, что они увидели утром ни при каких условиях назвать лицом было нельзя.

 С ужасом глядя на себя, Тата понимала, что былая её красота потеряна безвозвратно, не верилось, что  на месте этого разбухшего блина когда –нибудь вновь появится милое женское личико Таты.

 А Феня  на кухне ,нервически ощипывая курицу, шипела, как змея:

 -От пяныця, чертова дивка, уббю, уббю блять такую, не сойти мне с этого места-уббю!

 Тата ходила понурая. Морально пришибленная страхом и обидой, Тата точно знала, что если бы не отец и соседка, Феня не выпустила бы её живой из своих рук,и эта жестокость парализовала всю её волю ,мешая сосредоточиться на главном: как жить дальше?
   
 Прошло  время, постепенно всё устаканилось, но обида на мать осталась сидеть в ней острой занозой надолго, если не сказать-навсегда. А пока Тата кисла в этой обиде и мокла, как бельё , закинутое в ванну с вечера. И некому было вытащить её из этой обиды, отжать, прополоскать и просушить на солнышке. 

 Склонившись изуродованным материнской  безжалостной рукой лицом  над ванной, она остервенело тёрла и мяла  бесконечное, ненавистное бельё, роняя в мыльную пену солёные слёзы.

 А через пол года громко женился её дядя, старше Таты он был года на два-три. Их связывала, кроме крепких родственных уз(мамин родной младшенький брат) ещё и искренняя дружба.

 Свадьбу основательно гуляли в Ленинграде, откуда была невеста, а в Киеве было шикарное продолжения для родных и близких ,по каким-либо причинам не смогших посетить свадьбу ленинградскую .

 Приводились в порядок головы, руки, шились немыслимые туалеты по каким-то фантастическим картинкам из зарубежных журналов, благо Феня была портнихой от Бога.

 Костюм Фени был просто произведением искусства: нежно-салатовый с пуговицами-брошками.Пуговицы эти стоили целое состояние, а через какие муки прошла Феня, чтобы достать  и  пришлёпнуть их на свой костюм-разговор отдельный.

 Справляли Киевскую свадьбу в ресторане «Интуриста».Поскольку киевляне тоже были с немалыми амбициями и на «слабо» их взять было трудно.

 Ровно в  шесть  из квартиры на Искровской выпорхнула элегантная  Татина семья: представительный дядя Жора, цветущая златоглавая Феня и прекрасная в своей молодости, статная Тата.

 А часам к одиннадцати представительный дядя Жора на вытянутых руках внёс в коридор златоглавую Фенечку в облёванном нежно-салатовом костюме, бухнул её на мешок с картошкой. 

 Поскольку с мешка Фенечка сползала на пол, а с пола её поднять уже не смог бы даже дядя Жора, Тата бедром фиксировала устойчивое положение Фенечки на этом мешке.
 
 Картина была безрадостной. На пиджачке в прошлом элегантного костюма не хватало нескольких бесценных пуговок, они навсегда сгинули  в лабиринтах Киевского кабака.

 Златокудрая головка болталась на беспомощной шее Фени,периодически извергая из её владелицы остатки интуристских угощений. Тата с презрением и злорадством наблюдала происходящее.

 Жаль было безнадёжно испорченный наряд, бездарно потерянные пуговицы разрывали сердце, но всё это было ерундой по сравнению с чувством пусть, запоздалого, но реванша.

 А наутро Фенечка в платочке повязанном на её наглой головке на манер пиратского ,долго и обстоятельно хулила на общей кухне стряпню «Интуриста», который умудрился отравить её, Феню, какой-то не свежей продукцией.

 - Ну вы же сами видели, Анна Львовна, что со мной было! Я ведь чуть не умерла вчера! Их под суд отдать мало, воры и аферисты поганые!

 Анна Львовна дипломатично кивала головой в знак согласия, а Тата просто холодела от возмущения и одновременно удивления: реванш выскользал из рук с каждой Фениной фразой.

 Одно Тата поняла точно:  бытовое пьянство вполне может сойти и за пищевое отравление. Всё зависит в огромной степени от того, кто напился. Если Тата, то это , безусловно, пьянство и б***ство, а если Феня, то это пищевое отравление.
    
 Обо всём этом  вспоминала Тата, трясясь в душном троллейбусе на работу. Она ехала на подстанцию скорой помощи, где трудилась сменной санитаркой уже полгода, сбежав сюда из ненавистной шоковой бригады с её ужасами.

 После каждой ночной смены положенный утренний оздоровительный сон превращался в продолжение кошмаров, свидетелем которых Тата была ночью.

 В этих кошмарах была женщина, угодившая под трамвай на Соломенке. Когда половинку её молодого тела погрузили на носилки, кто-то заботливо положил туда же две отделённые от туловища самостоятельные ноги.

  Женщина находящаяся, по-видимому ,в болевом шоке, спокойно спросила:

 - А зачем мне они теперь?

 Была в этих виденьях девушка небесной красоты. её вынесли уже мёртвую, захлебнувшуюся мужским семенем ,из всё той же печально известной гостиницы "Интурист".

 Прекрасные, широко раскрытые синие глаза смотрели в бездонное небо, а рядом трясся молодой югослав, не понимая ещё толком, что вся его жизнь перевёрнута с ног на голову, и буквально отныне жизнь его уже пойдёт по другому сценарию.

 И вместо университета им Патриса Лумумбы, его ждёт вонючая камера, где его будут закармливать этой  пресловутой французской любовью каждую ночь и дай Бог, ему  не захлебнуться!

 Вспомнился и  и муж-рогоносец, неудачно зарезавший любовника своей жены.
Задуманное злодейство он осуществил небрежно, и сластолюбец-любовник отделался незначительным ранением не опасным для жизни, а он же поспешил ступить с балкона восьмого этажа в никуда, освободив место в квартире и в жизни для вероломной жены и её избранника.
   
 Все эти ужасы в утреннем сне буквально выматывали Тату и, как о несбыточном счастье, она мечтала о работе на простой линии по вызову к чистеньким пенсионерам, простудившимся деткам и истеричным жёнам.

 И вот уже полгода Тата работала в нормальном режиме с почти нормальным контингентом. И хоть и была ещё просто санитаркой, но за аккуратность и собранность, за незлобливый характер снискала уважение и хорошее расположение к себе коллег.

 Случился даже не особо яркий, но роман с одним из сменных фельдшеров. Но отношения были не продуктивными. Мужик оказался со странными сексуальными предпочтениями и не здоровыми амбициями.

 Чтобы позволять себе такие амбиции и такие странные сексуальные предпочтения надо иметь внешность Алена Делона и кошелёк Аристотеля Онассиса. Ни  того, ни другого  у фельдшера не было, а предпочтения и амбиции были.

Здоровый дух в здоровом и щедром теле Таты не стал мириться с тем, что ему не понятно и не симпатично, и роман скомкался и забылся.

 А через месяц, появился Стах, кардиолог от Бога и мужчина от него же. Тата
носила за ним чемоданчик и глупая счастливая до идиотизма полуулыбка не сходила с её круглого миловидного лица. Не заметить Татину влюблённость было невозможно, и Стах, конечно заметил её. Заметил, принял и обратил себе во благо по всем статьям.
   
 Стах, Александр Стах, был перспективным кардиологом, блестящим мужчиной, душой общества и, конечно, любимцем дам.Но на беду свою, прописан он был в Боярке, а не в Киеве, а это, как говорят в Одессе: две большие разницы.

То- Киев, а то – предместье Киева! Толкаться в электричке каждое утро было муторно и неудобно. Можно было бы жениться на киевлянке, за него с радостью пошла бы любая, но об «жениться» не могло быть и речи.

 Впереди манила жизнь радужными перспективами, карьера требовала незамутнённой серьёзными отношениями свободы и продать эту свободу Стах, конечно , мог но за очень высокую цену.

 Но женщина с жилплощадью в Киеве, безусловно ,была нужна, чтобы было где преклонить свою красивую умную голову.Этой женщиной и стала для Стаха Тата.

 В семью он вошёл, как нож в масло: легко и органично. В свои тридцать лет он  стал гуру для Таты, зеркалом  для тридцатисемилетней Фени,  которая смотрела в это зеркало с бьющимся сердцем и понимала, что она всё ещё хороша собой.

 Что касается дяди Жоры, то ревность съедала его , но он готов был наступить на горло самому себе ради счастья доци. Очаровал Стах и всех обитателей дома на Искровской. Лёгкий, несмотря на крупное телосложение, мобильный и весёлый благополучный человек.

 В те дни, когда предстояло принимать Стаха(разумеется с ночёвкой) семью просто колотило. Лепились пельмени, которые любит Саша, нарезалась домашняя лапша, в духовке томилось мясо, а в холодильнике морозилось любимое "Жигулёвское" для Саши , к обеду.

 К обеду являлся лёгкий Саша с пустыми руками, плотно обедал, ещё плотнее ужинал, балагурил и ближе к ночи, благо июль был в разгаре, уходил спать на балкон.

 Ночью лёгкой тенью к нему выскальзывала Тата, а наутро все просыпались на своих мессах: двойняшки в кроватках, Феня и Жора в супружеской кровати с сосновыми шишечками по бокам никелированных спинок, и,наконец ,Тата на сиротском кресле-раскладушке.

 Приличия были соблюдены, на кухне жарилась громадная глазунья со шкварками для Саши, и все были счастливы.

 Тата тем, что обрела любимого, потенциального жениха, Феня тем, что скоро сбудет с рук Тату, Стах тем, что сам того не чая ,напал на золотую жилу.
   
 Семья на Чоколовке была для него Клондайком. Всё заработанное на скорой, а это-полторы ставки, копилось и оставалось ждать своего звёздного часа.

 Кормили на   Чоколовке на убой и , естественно на дежурства без тормозка внушительных размеров не отпускали. Счастливая Тата после страстных свиданий на балконе благодарно стирала в ванне его исподнее, а за надобностью к утру Стаха ждала и  свежая рубашка.

 Жизнь принимала для Стаха всё более приятные формы. Перерывов  в посещениях почти не стало, разбавлялось пребывание Стаха на Чоколовке только его дежурствами.

 А Татины обязанности перед семьёй никто не отменял. Она приходила со смены и, откусив час-полтора от своего отдыха ,становилась к стиральной доске, от стиральной к гладильной, от гладильной на молочную кухню, с кухни на прогулку.

 С прогулки за продуктами, потом волчком крутилась ,ублажая Стаха, потом обязательное ночное свидание с ним на балконе, а на утро всё сначала.

 С ужасом думала Тата о сентябре. Надо будет найти время для посещения школы, да и любимого Сашу в сентябре на балконе уже не пригреешь.
   
 Всё решилось неожиданно легко и келейно. В школе , учитывая сложные семейные обстоятельства , для Таты сочли считать допустимым систему зачётов,то есть отпала необходимость посещать школу три раза в неделю.

 Кроватки с двойняшками плавно перекочевали на зиму в комнату  соседки Анны Львовны и её внучки Зоси.  Феня все манипуляции произвела под знаменем борьбы за здоровье детей.

 Комната их была угловая, холодная(плюс двадцать четыре в любую стужу), а у Анны Львоны в комнате дети будут в безопасности. Впрочем, так оно и было.

 Саша плавно переместился с балконной раскладушки в комнату, но прежней свободы в любви, конечно, уже не было. Приходилось, что называется, ловить момент, и эта задача тоже легла на Таткины плечи.   

 Стах же на досуге захаживал в соседнюю комнату. Она ведь уже была почти общей, там спали Фенины дети, а это был веский повод считать комнату общей.

 В комнате Зося со своей задушевной подружкой Ганусей с трепетом ждали прихода такого взрослого и красивого Стаха. Он отпускал в их адрес всякие сальные шуточки, ну это при условии, что в комнате не было
бдительной Зосиной бабушки.

 Стах красивым замысловатым почерком подписывал школьные тетрадки Зоси, хватал девчонок за голые коленки, щипал за бока, девчонки пищали, уворачивались, делали возмущённые круглые глаза и млели,млели, млели…

 В общем, Стаха хватало на всех. Феня вспыхивала ярким румянцем, сталкиваясь с ним в узком коридоре, изящно выгибала девяностокилограмовый стан, накрывая ему на стол. Тата боготворила, пожилая соседка уважала и прислушивалась, а девчонки млели.

Тата со дня на день ждала предложения руки и сердца.
   

 Октябрь уже раскрасил цыганскими яркими красками Подол, когда Стаха повезли в святая святых всей семьи, в шикарную квартиру на этом ярком Подоле, принадлежащую матери Жоры- бабе Зине.

 Баба Зина была совестью и мозговым центром семьи, мнением её дорожили , и слово её было, что называется «на вес золота». В прошлом  довольно известная оперная певица, прошедшая в этой жизни сквозь огонь,воду и медные трубы,она всему знала чёткое определение и настоящую цену.

 Никакие внешние атрибуты благопристойности и порядочности человека не могли сбить её с толку, она чётко  определяла номинальную стоимость человека, как такового, и стоимость его слов и поступков. Ошибалась редко, а вернее: никогда.
    

 Ещё в бытность свою примой при Киевском оперном театре, судьба довольно тесно сплела её с другой примадонной,исполнительницей украинских народных песен и романсов-Галей Милютенко.

 Они дружили-соперничали много лет, хотя были совершенно разными женщинами. Несколько тяжеловесная и некрасивая баба Зина только ещё больше подчёркивала миниатюрность и нежнейшую слащавость Гали.

 Но это не мешало им, пусть и своеобразно, дружить.Галя пользовалась колоссальным успехом, её романс(вернее, романс в её исполнении) «Спать мэни нэ хочэться, сон мэнэ нэ бэрэ» вызывал бурю восторга у слушателей.

 Её постоянно требовали на бис, пока Галя уже обессиленная не валилась на стул в гримёрке, умоляя Зину выйти и угомонить публику какой-нибудь классической арией.

 Но эта унизительная замена случалась, правда,только на сборных концертах, в повседневной же своей жизни каждая занимала в вокальном мире свою нишу, так что Галя со своим "спать мэни нэ хочеться" никак не мешала Зининым оперным успехам.

 Завидовала Зина разве, что сумасшедшему успеху Галины у мужчин. Мужчины мягким ковром стелились той под ноги, осыпая её обожанием, упакованным в прелестные коробочки с колечками, кулончиками, браслетиками,и даже диадемами.

  Всё это, не обременённая изящным вкусом, Галина, умудрялась носить почти одновременно.Зину от таких выходок подруги колотило и в молодости, а уж когда от былой красоты Галочки мало чего осталось, всё это великолепие выглядело опереточно - жалко.

Но та как будто,не замечая произошедших с ней печальных перемен, продолжала бряцать браслетами и бесконечными кольцами на дряблых руках. А в двойной подбородок впивались, ставшие коротковатыми, мощные цепи.

Зина пыхтела и бесилась, выговаривая подруге каждый раз одно и то же:

 - Ты бы лучше в квартире ремонт сделала, у тебя же скоро потолок обвалится, в коридор не войти, всё хернёй никому не нужной завалено. Ведь ремонт же не делали со времён, когда твоя мамашка в ней Петлюру принимала!

 При упоминании о Петлюре Галка багровела лицом. Там,действительно, была какая-то тёмная история с налётом романтики,но вспоминать об этом в их семье не было принято,а невозмутимая Зина продолжала:

- Продала бы все  эти цацки, да сделала бы нормальный человеческий ремонт ведь туда...- и Зина многозначительно показывала глазами в пол тем самым подчёркивая, что в рай Галя однозначно не попадёт.(Для тех, кто мог попасть в рай , Зина заводила глаза в потолок.

-Туда ничего с собой не возьмёшь!

 Но легкомысленная Галя ничего не слушала, весело бряцала своими боевыми наградами и, как настоящий воин ,забрала их с собой туда(то ли в рай, то ли в ад).

После непродолжительной , но серьёзной болезни Галю похоронили на Байковом кладбище в бархатном красном платье,к которому были приколоты все её брошечки. На мёртвых руках переливались бесценные камни, так что Галочка забрала таки с собой, всё, что принадлежало ей по праву.

 А через день кладбищенский сторож обнаружил Галочкино тело прислонённое к берёзе, на нём( на теле) было одно исподнее. Ни тебе колец редкой красоты, ни браслетов-ничего! Даже красного бархатного платья не было. Была только табличка на груди со словами из знаменитого Галочкиного романса: «Спать мэни  нэ хочеться, сон мэнэ нэ бэрэ.»

   
 Так что и тут Зина оказалась права:с собой «туда» ничего невозьмёшь», а пока Зина угощала Стаха своими знаменитыми котлетами, была в прекрасном расположении духа, весь вечер держала компанию в тонусе.

А когда провожала их по длинному коридору домой, шепнула Тате в жаркое ушко: 
 
 -Не мылься , девка, бриться не будешь. Такой поматросит и бросит. Давай - ка лучше учись и в  люди выходи, на этого надежды не имей!

 Тата замерла: «Завидует, старая, свою то чучундру  никак не пристроит». Тата имела в виду младшую сестру своего отца, некрасивую Зойку. Похожа она была на брата очень, но всё, что так гармонично сложилось   в  интересного мужчину в           Жорином лице, для девушки было погибелью.

 Получалась какая-то неваляшка с носом-картошкой, да ещё ходила, переваливаясь, как уточка. Во всяком случае, со статной Татой ей , конечно, тягаться было не под силу.
      
 Этими доводами Тата, как могла утешала себя, но сердечко ныло, и ныло оно уже не первый день.За всё время знакомства и жениховства Стах  ни разу не пригласил её в кино. Они вообще никуда не ходили, всё время крутились в квартире, да и конкретных разговоров об  их будущем не было.

 Учиться Тата, конечно, будет, не может же она остаться простой санитаркой при таком муже! Для начала Тата поступит в медучилище, там, конечно, химия из которой она знает только одну формулу: н2о, и то потому, что есть такая песня: "Мы берём с собой в дорогу лишь одно: на день хлеба и немного н2о."

 С русским языком и грамматикой вообще был швах!
   
 Тата была безграмотна до изумления. Писала она ещё хуже, чем говорила. При этом у неё был прекрасный почерк, аккуратный, круглый и разборчивый. Черчение всегда выполнено безупречно.

 Тонким карандашиком она выводила чёткие прекрасные линии, инстинктивно вела их в нужном направлении и всегда попадала в точку.

 Для неё мучением было смотреть, как умная и грамотная соседская  Зоська часами разводила немыслимую грязь в тетради. На чеку стояла Анна Львовна с приготовленной жертвенной тетрадкой, из которой, отогнув скрепки, она брала  чистые листки и заменяла  ими  испорченные.

 И так продолжалось пока неряшливая и торопливая Зоська ,наконец ,не доводила своего домашнего задания хоть до сколько-нибудь приличного вида. Иногда бабушка отлучалась на кухню помешать что-нибудь в кастрюльке,   и тогда Тата прибегала на помощь несчастной.

 Она быстро протягивала к себе тетрадку, смотрела задание и писала изумительно красивыми буквами: Игарь бросил мячь. Возвращалась из кухни Анна Львовна и её ждал очередной сюрприз.

 Она не сильно, но больно тыкала в темечко Зоське согнутым пальцем и возмущённо вопрошала:

 -Ну почему, почему Игаааарь? Почему  мячь с мякгим знаком на конце? Чтобы ему  не так больно было падать? Ты что, Зося, действительно идиётка?

  И безжалостная рука выдирала очередной лист из тощей ученической тетради. В очередной раз  Татке не удавалось добиться содружества красоты с грамотностью и она тихо покидала соседскую комнату .
    

 А сейчас расстроенная предсказаниями бабы Зины, она тащилась домой  из гостей, вцепившись в руку Стаха мёртвой хваткой.Вчера по спекулятивной, просто по безбожной цене ей удалось выцарапать у приятельницы два билета на концерт Эмиля Димитрова.

 Выступление Димитрова с его великолепным ансамблем "Сине-чёрные" будет в концертном зале «Украина», который сам по себе уже был произведением искусства.

 О предстоящем концерте Стах ещё не знал. Этот сюрприз она решила ему преподнести после смотрин,а после концерта, но об этом она Стаху не скажет, Тата собиралась серьёзно обсудить их дальнейшую совместную жизнь.

 Ночью Тата, стоя на коленях перед раскладушкой Стаха нежно шептала ему о своей любви, о том, что будет учиться. Станет самой лучшей в мире женой.

 А когда его карьера пойдёт вверх и он уже будет не просто врачом-кардиологом, а хирургом –к ардиологом(заветная мечта Стаха), она станет его незаменимым ассистентом, они за пояс заткнут вздорного и старого Амосова! Стаху изредка удавалась присутствовать на операциях мастера.

 Всё это нежнейшей музыкой ложилось на сытую  и тщеславную душу Стаха. Он блаженно улыбался под тёплыми ласкающими его руками до слов Таты о том, что завтра вечером они вдвоём отправятся на концерт Эмиля Димитрова.

При  упоминании о концерте и о спекулятивной цене на билеты, Стах выгнулся тугой струной , раздражённо сбросил с себя ставшие назойливыми Татины руки, и злобно зашептал:
 
- Ты что совсем дура? У меня сменных брюк нету , а ты у спекулянтов покупаешь билеты на всякую муру! Ну, добро бы ещё на Оперу Верди, или на худой конец на  симфонию Шостаковича, а то на этого клоуна болгарского, да я бы на него не пошёл даже если бы мне заплатили! 
 
 Татка онемела от злобного шёпота, от незнакомых имён, оробела, сникла:

 - Ну, как же, Сашенька, ведь мы никуда вместе не ходим, у меня юбка новая,я в ней, как куколка. Вот увидишь!

 -Да и не могу я завтра!-продолжал шипеть Стах - я завтра вечером  Амосову на операции ассистирую, это то ты понимаешь? Да и , вообще- сорвался с шопота на фальцет Стах- как можно отдать такие деньжища на этот дешёвый балаган? Я, практически без брюк, а ты соришь деньгами направо и налево!

 Татке и в голову не пришло, что сорит она своими деньгами, а не Стаховыми, не пришло в голову и то, что никогда не станет на ночь глядя к операционному столу светило мировой хирургии и приверженец правильного образа жизни- Николай Амосов.

 Она чувствовала только свою неизмеримую вину перед Стахом и жуткий, животный страх перед его гневом. Она зашептала ему прямо в любимое лицо часто-часто, как могла:

- Ну, Сашенька, ну, миленький! Ну дура я, ну дура непроходимая, скажи мне чего ты хочешь, я всё сделаю, что ты скажешь.

 Оскорблённый Стах не хотел ни-че-го, но всё же было решено: на бездарного Димитрова не ходить, билеты продать, а  Стаху купить брюки. Тата только взволнованно спросила:

 - А как же я их продам, Саша, по пять рублей билет? Там же цена стоит: два пятьдесят? Стыдно же, да и какой же дурак их купит у меня за такую цену?

-Какой, какой? -взвился Стах- ты же купила! 

По крайней мере, всё было логично, конфликт был улажен и Таткина шаловливая ручка вернулась на исходную позицию.
    
 Утром сытый и холёный Стах укатил на дежурство, снабжённый двойным провиантом. Впереди у него был трудный рабочий день, потом ответственная операция при Амосове и после-ночное дежурство.

 Тата с утра переделала все домашние дела, погуляла с малышней, а к вечеру поехала к концертному залу «Украина» загонять по спекулятивной цене дефицитные билеты на бездарного Димитрова.

 Билеты выхватили бы сразу, что называется оторвали бы с руками, если бы Тата встала, как положено у центрального входа. Но Тате было стыдно, и она мялась где-то сбоку-припёку, теребя в кармане трижды перелицованной Феней шубки, злосчастные билеты.

 От внезапно возникшего над самым ухом знакомого голоса, Тата вздрогнула, как человек застигнутый  врасплох за каким-нибудь мерзким занятием.

 Перед ней стоял Славик, её уже совсем давнишняя любовь и элегантно покачиваясь ,улыбался:

 -Ты что тоже лишний билетик пасёшь?- спросил Славик.

- Не- а, наоборот» -ответила Тата.

- Ты что, серьёзно? Я куплю, надо же какая удача!- обрадовался Славик.

- Только у меня два ,и по пять рублей каждый!- обнаглела Тата.

 Впрочем, со Славиком можно было не церемониться. Славик был калачом тёртым и объяснять ему законы спроса и предложения было излишне. Вообще,Славик принадлежал к категории великодушных мерзавцев.

 Он мог явиться на свидание к даме с охапкой отборных роз, которые по цене тянули на зарплату среднего служащего, а к концу романтического вечера закатить этой же даме в "бубен".

 Короче ,был скор на расправу, потому и не сложился их роман с Татой.

 Влюблённый по уши Славик пытался владеть Татой полностью, делить её ни с кем не хотел и мучил постоянным контролем. В смысле верности, Тата оказалась не на высоте, и Славик попытался сделать ей физическое замечание.

 Воспитательная работа закончилась не начавшись. Посрамлённый и слегка покалеченный Татой , Славик убрался восвояси, долго зализывал раны, пытался вымолить прощение, но тут Тата проявила стойкость.

 В своей жизни акт над собой насилия она претерпела только однажды от своей непутёвой матери, а так по жизни презирала людей,решающих свои проблемы с помощью кулаков.

 Ну а мужчина, поднимающий руку на женщину ,переставал для неё существовать по определению.Со Славиком они при встрече раскланивались, болтали, но не больше, хотя последний был готов на всё, чтобы вернуть их отношения.

 -А давай я куплю оба билета, и мы сходим с тобой на концерт вместе!-предложил великодушный мерзавец. - Так я же продаю по пять рублей-задохнулась Тата.

 - Держи чирик, и пошли! .

 "Вот удача, так удача!"-думала Тата: она на концерте,чирик в кармане, вечер  обещавший стать унылым, превращался в волшебное приключение. С сожалением
вспоминая,что она не в новой сногсшибательной юбке.

 Тата беспечно  сбросила с плеч свою шитую-перешитую шубку и осталась в симпатичном скромном платьице цвета жжёного сахара.

 Опрятная от природы, да ещё ,благодаря Фениному мастерству портнихи, Тата умудрялась всегда выглядеть достойно и привлекательно.

 Они немного прошлись по фойе. Славик куда-то быстренько исчез, вернулся, шелестя конфетными бумажками и орехами. Они прошли на свои места, готовые наслаждаться музыкой, общением,и жизнью вокруг.

 Первое отделение, стремительное и яркое , пролетело , как одно прекрасное мгновение, начался антракт, Славик пригласил Тату пройти в буфет-пополнить запасы вкусностей.

 Тата встала со своего места, повела глазами по окружающей её красоте, опустила очи долу… и там в партере ухватила взглядом Стаха, своего Стаха!

  Он склонял голову к невзрачной девице и что-то шептал ей, шептал темпераментно и интимно. Девица с кислой миной слушала Стаха, а может быть даже и не слушала.

 Но Стах просто лез из кожи, весь извивался  спиной и говорил с ней, с этой страшненькой молоденькой старушкой, всё извиваясь и извиваясь спиной.

 Глаза съехали куда-то к самой переносице, рот складывался в немыслимо сладкие гримасы. Таким Стаха Тата не видела никогда! Она даже не могла себе представить, что он может быть таким сладким и таким жалким.

 Сердце бухнулось куда-то в желудок, дышать стало трудно, а Славик стоял над ней и в который раз уже спрашивал:

 - Да что с тобой, Тата,слышишь ты меня или нет?

 - Ты иди , Славик, что-то мне не хорошо, я здесь посижу.
   
 Стах свою даму никуда не повёл,видимо ,режим экономии сработал и здесь, и все пятнадцать минут антракта окаменевшая Тата наблюдала за тем, каким мог быть Стах, когда сам этого хотел, и каким он не был в её присутствии никогда, и понимала, что уже , наверное, не будет.

 Вернулся Славик, принёс для Таты бутылку «Боржоми»,а Тата просидела всё второе отделение молча, вперив безумный взгляд в темноту партера, мечтая только об одном: чтобы Стах её не увидел, чтобы добраться до дома и уйти с головой под одеяло, в свою нескончаемую  обиду.

 Великодушный мерзавец-Славик нутром  почувствовал беду: статная Тата на его глазах сгорбилась, скукожилась вся, и глаза стали какие-то незрячие, она молчала и смотрела куда-то вбок: мимо Славика, мимо людей, мимо жизни.
   

 - А не трахнуть ли нам по бутылочке "Алиготе"?- вкрадчиво предположил Славик.

 Тата посмотрела на него в упор и тихо сказала: 

 -Сначала «Алиготе», а потом начнёшь в морду лезть, ты же у нас придурок по жизни!

 Неопределённость Татиного ответа Славик воспринял, как сигнал к действию. Они прорулили площадь, зашли в магазин, взяли три бутылки «Алиготэ» и направились в знакомый детский садик с удобными не продуваемыми беседками.
 
 Вроде бы в центре и одновременно далеко от всего мира. Вино приятно разлилось по телу, Славик был в ударе, смешил Тату, подбрасывал её на детских качелях прямо в небеса. Тата хохотала, как ненормальная,отчаянная попытка убежать от действительности на какое-то время удалась.
 
После двенадцати часов ночи Славик прощался у подъезда с хмельной и угрюмой Татой. Феня открыла дверь, увидела пьяную, несчастную Тату и каким-то не то материнским,  не  то женским чутьём поняла, что произошло что-то очень плохое, кто-то здорово дал по башке и по душе её «Ашотику!»-  Татке.

 Шуба сползла с Таты, как змеиная кожа, на сапоги сил не хватило, и так, прямо в сапогах Тата прошла в ванную. И склонившись над вечным бельём, рыдала, мяла  выжимала это бельё, вбивая в этот процесс всю свою обиду, всю боль  разочарования.

 Из ванной комнаты Тата выполза уже далеко за полночь. Зашла на кухню, включила магнитофон с  неизменной кассетой  Адамо, закурила сигарету и слушала, как с музыкой уходит боль.

 Слёзы тихо катились по лицу:

 «Падает снег, ты не придёшь сегодня вечером, падает снег, мы не увидимся, я знаю. И сейчас я слышу-у-у-у твой любимый голос и чувствую, что я умираю, тебя нет здесь, нет».

  Она не знала, что готовит ей завтрашний день, не обдумывала ни планов, мести, ни схем разоблачения. Единственное, чего бы она хотела сейчас,это вообще «не быть!».

 Но тем ни менее утро пришло,и принесло на своих крылышках благополучного, усталого и благородного Стаха.

 Он вошёл радостный и светлый, но сразу же учуял своим классическим носом  какую-то не ясную угрозу. Она витала в воздухе, в потухшем взгляде хмурой Таты, даже в притихших двойняшках чувствовалась какая- то неестественность.

 Нутром Стах понял, что где-то прокололся ,и затянувшимся каникулам «на шару» пришёл конец. Справедливости ради надо отметить, что на такую долгую халяву даже самоуверенный Стах не рассчитывал.

 Во-первых, ему уже порядком поднадоела неразвитая и простая, как трёшка, Тата, а во вторых, на личном фронте у Стаха всё складывалось настолько отлично, что сворачивать ненужные и компрометирующие его связи предстояло незамедлительно, в кратчайшие строки.

 Но, всё равно, столь холодный приём для Стаха стал,как удар дверью по лицу. Было не приятно, тем более, что конкретно, в чём  его вина -он не знал.

 Измятая бессонной ночью Тата спросила его хриплым голосом:

 - Ну как Димитров? Понравился?

И всё стало на свои места. Стах подумал, что ещё не всё потеряно и, пожалуй, ещё пару месяцев можно потянуть волынку, пока окончательно установится его статус счастливого официального жениха одной из самых завидных невест Киева.

 Дочь академика, автора многих научных трудов по медицине и вообще: дочь ,ну просто очень обеспеченного человека, обладающего такими обширными связями, что сердце замирало.
Не говоря уже о стометровой квартире в самом сердце Киева, на Прорезной, которая хвостиком прикреплена к Крещатику,но удалена от его  суетливого шума. 

 Он рванулся к Тате с нежной улыбкой и проворковал:

 -И из-за этого весь сыр бор, дурёха ты моя, ненаглядная! Ты ведь прекрасно знаешь, как много у меня постылых обязательств, разве можно всё это воспринимать серьёзно?

 И Тата, всю ночь обдумывавшая свой разговор со Стахом вдруг поняла, что этот Стах , стоящий перед ней ненастоящий, настоящий с извивающейся спиной был там, в концертном зале "Украина".

 И таким он и будет по жизни: с извивающейся спиной и подобострастно бегающими глазками. Такой Стах ей был не нужен, а того, другого больше нет, во всяком случае, для Таты.

 Можно было бы ещё приостановить разрыв, дав  возможность провинившемуся любимому оправдаться,но вспоминалась та, для которой извивался Стах, страшненькая и бесцветная, Татке даже в подмётки не годившаяся. Что-что, а цену своему женскому обаянию Тата знала.
 
 Мужчины ценили в ней стать и какой-то особый мягкий вызов в миловидном лице. Был у неё один друг из бывших пациентов. Всю свою молодость он протанцевал в ансамбле Вирского.

Мужик он был красивый и талантливый и прошёл, танцуя, вдоль и поперёк все заграницы, обвешанный жаждущими дамами, как дуб желудями.
 
 Дотанцевался он , таким образом до того, что к сорока пяти годам ничего этим дамам, кроме танца предложить уже не мог. Попав в кардиологическое отделение,   где тогда трудилась  Тата, он с ней подружился и,оценив по достоинству её внешние данные, предложил ей своего рода  сделку.

 Она сопровождает его на все театральные фуршеты и тусовки в качестве единственной и любимой женщины,а он берётся её хорошо кормить на этих самых тусовках и развлекать, как королеву.

 Нужна эта  видимость единственной  на все времена привязанности, стареющему танцору нужна была для того, чтобы печальный факт его полового бессилия не стал притчей во языцех в театральном таком тесном и жестоком мирке.

 И надо сказать, что затея удалась. Никто не поставил под сомнение соответствие статной молодой женщины такому статусу.

 А тут какая-то пришмандовка, на которую нормальный мужчина и взгляда бы не бросил так скрутила её, нет, уже не её Стаха!И обида вновь выталкивала из Таты  грубые слова, упрёки и открытые оскорбления.

 Стах что-то говорил, хватал её за руки,но Тата уже «закусила удила»,чётко и звонко она сказала ему на местном фольклёре, кто он и что, и даже посоветовала ему, куда идти, очень грамотно и конкретно посоветовала.

И Стах в последний раз с сожалением оглядев  статную Тату, ушёл из её квартиры и жизни раз и навсегда, как будто не было его в этом чоколовском доме никогда.
   
 На одном выдохе всё высказав вероломному любовнику, Тата груз со своей души не сняла,просто вогнала обиду куда-то вглубь себя и обида там бултыхалась и плавала, при каждом неудачном слове или воспоминании, вгрызаясь в Таткину плоть острыми краями.

 И долго ещё мучила и ранила, пока не обтесалась, превратившись из острого булыжника в маленький круглый камешек, утяжеляющий её душу на ещё одну  боль. 
 
Но надо было жить, готовиться к поступлению в медучилище, и Тата продолжала жить, работать,  выгуливать детей, понемногу успокаиваясь и приходя в себя, пока в одно прекрасное утро не проснулась с металлическим привкусом во рту, как будто всю ночь железо жевала.

 Тата хорошо знала эту невесёлую аистову примету и сердце сдавила отчётливая паника. Что же теперь будет? Куда она с дитём денется, как воспримет всё это Феня? Как соседи, как на работе, что с учёбой, с деньгами на жизнь ,наконец!

 О том, что от ребёнка можно легко и просто избавиться она даже и не думала.

 Это уже в её жизни было , и она помнит, как почти пол года после случившегося избавления воспринимала свои руки постоянно липкими, как-будто она  с них никак не могла смыть кровь.

 Тогда многие подруги обратили внимание на её маниакальную чистоплотность, в основном выражавшуюся в постоянном мытье рук.

 А сейчас надо было сохранить эту жизнь в себе, но как открыться и кому открыть эту тайну первому, Тата не знала, она терялась, строила планы, тут же их отвергала, строила другие и опять отвергала.
    

 Все эти метания в один из трудных дней привели её именно на Подол,  к резковатой и вроде бы не очень любимой бабе Зине.В этот ненастный день Зина принимала ножные горчичные ванны, она где-то подхватила простуду, а простуда тянула за собой временную потерю голоса.

Такого Зина допустить не могла даже временно, хотя зачем ей, старой перечнице, голос на пенсии, Тата пронять не могла.

 Была в этот вечер Зина сильно не в духе, но Тату приняла, часа полтора они шушукались за плотно закрытыми дверями спальни примадонны, и ушла Татка от бабки успокоенная и обнадёженная.
 
 На утро Феня сетовала на то, что взбалмошная старуха зачем-то приглашает её к себе. Ленивой Фене тащиться , да ещё с утра, на Подол не хотелось. Но ослушаться было немыслимо,и,проклиная всё на свете, Феня отправилась к  свекрови.
   
 Пока матери не было Тата занималась обычными делами: стиркой, уборкой, детьми, но чем ближе стрелка часов подходила к предполагаемому сроку возвращения Фени, тем больнее и трусливее сжималось настрадавшееся её сердечко.

 И всё же, услышав звон ключей и суету раздевающейся в коридоре матери, Тата  вздрогнула и с замиранием вышла матери  навстречу. Феня сидела на вечном мешке с картошкой и устало стягивала с ног сапоги.

 -Ну что стоишь столбом, помоги! Совсем ноги к вечеру колодами становятся.
 Феня прошла на кухню, приласкала озябшими руками остывающий чайник и сказала

 - Хорошо, что кроватки не выбросили. А разобрали и в подвал снесли. А тряпок детских у нас на всех хватит: хоть на мальчиков, хоть на девочек. Жалко только, что медсестры у нас так в семье и не будет. Какая уж теперь учёба?

 Вот тут-то в первый раз с момента расставания со Стахом и настигла Тату классическая истерика. Рыдала она отчаянно и долго,до икоты, говорили обе наперебой.

 Тата клялась учиться и всё наверстать и исправить в своей искалеченной жизни, а  Феня тихо плакала, гладя по голове своего непутёвого  "Ашотика".  В консультацию решено было пойти в следующую среду, пока никому ничего не говорить, а там: что будет,то и будет.
    
  В понедельник Тата вышла на работу в свою смену. Весёлая и бодрая, такой её давненько не видели сотрудники. Про роман со Стахом знали, но Стах как-то быстро уволился или перевёлся с их подстанции. Так что никто не знал продолжается ли у Таты с ним роман, или всё закончилось с переходом Стаха на другую работу.

 Или же переход Стаха на другую работу был следствием завершения романа, короче: каждый делал свои выводы, в зависимости от предпочтений и степени развития личной фантазии. В душу же никто не лез, а Тата порхала по станции скорой помощи, как мотылёк.

 Пока после обеда её не увезла   их же карета  в ближайший роддом, где спасая затухающую в Тате жизнь, провели операцию по поводу внематочной беременности. Перевязали трубу, и макет бледной женщины- Таты валялся в реанимационном отделении роддома долгие трое суток.

 Только на четвёртые сутки можно было утверждать, что жить Тата будет, но жизнь эта не предполагает рождения  детей.
 
 Вышла из   больницы Тата другим человеком. Как будто кто-то разливной ложкой поорудовал не только в её чреве, но и в голове, и в душе её. Чоколовка гудела сплетнями, никого не затронуло то, что Тата чудом выжила, что в душе её мрак обречённой волею судьбы на бездетность женщины .

 Окружающих волновал только факт её " внематочной, да ещё и "внепапочной" беременности. Волна слухов захлестнула с головой Тату, и по двору она пробегала , как по минному полю.

 В один из таких дней захотелось съездить к бабе Зине,омыть в сочувствии душу. Тата поехала, но ожидаемого  облегчения визит к бабушке не принёс.

 Вышла она от бабки в ещё большем смятении, чем до разговора с ней. Она стояла на Владимирской горке, смотрела сверху на свой город и волна обиды на жизнь поднималась в ней.

 Жизнь обманула её, сейчас эта жизнь казалась ей искусственно созданной подделкой под конфетку. Когда берётся за основу пустой фантик, аккуратно свёртывается в красивую конфетку, смотрится эта конфетка маняще-соблазнительно.

 Ты тянешь к ней руку, захватываешь в ладонь и тут же обнаруживаешь, что фантик пустой, внутри ничего нет.  Горечь разочарования может понять только тот, кто в детстве натыкался на такие жестокие шутки.

Тата стояла и уже грустно-философски рассуждала:

 Но где же обещанная конфета? Ведь изначально она там была? Значит кому-то она досталась, какой-то Любке или Вальке досталось то, что по праву должно было принадлежать ей.

 Жизнь больше ничего ей не обещала, кроме обступивших её со всех сторон обязанностей. Ни мужа, ни ребёнка, ни задушевных подруг- только быт и кромешная скука.
    
 В медицинское училище она поступила уже летом, окончила его достойно, ни грамотности, ни особых знаний в области химии училище ей не дало, но несмотря на такой парадокс, медсестрой она стала просто отличной.

 Её с руками и ногами отрывали и больницы, и поликлиники, она виртуозно делала уколы, была ненавязчиво доброжелательна к людям, помнила всё, что было важно в её деле и была опрятна просто по-немецки.

 Время шло, Феня начинала уже болеть, да и отец уже пару раз обнимался с инфарктом. Отца Тата с грузовика пересадила  в комфортабельную карету скорой. подросших двойняшек взяла почти полностью на себя.

 Везла этот воз, разбавляя тоску незатейливыми романами. Были в них и женатые мужчины ,и собратья по труду, слава о легкодоступности Таты бежала далеко впереди неё.Но это не мешало Тате мечтать о замужестве, о подвенечном платье. Побыть невестой и законной женой хотелось до сумасшествия.
   

 Какой бы ты ни была золотой женщиной, настоящую пробу на тебе ставит только ЗАГС, поэтому женщина ни разу не побывавшая замужем, как золото без пробы.

 Поглядишь-вроде бы золото, но пробы нет! Многие, конечно, не откажутся и на зубок попробовать. Попробовал-точно, наверняка золото, но , опять же: пробы то нет!

 И так испробуют тебя,истончат всю. Но безоговорочно золотом не признает никто. Пробу  может поставить только законный  брак. Счастье, если он окажется удачным, но и в противном случае-выгода налицо.

Брак расторгнут ,а проба осталась навсегда. Ты уже ни какая-то гулящая девка, а разведённая женщина. И какую ты легенду пропоёшь своему очередному избраннику,та и сойдёт за точку отсчёта.
   
 Мечта эта стала для Таты прямо «идеей фикс». На большое Тата не замахивалась, трезво оценивала свои возможности и подмоченную репутацию. Дело стало за немногим: найти претендента на Таткину руку.

 Претендент тоже неожиданно легко нашёлся._Не Бог весть какой красавец, но за неимением гербовой пишем на простой. Женихаться долго ему не дали, провернули с Феней всё быстро, и после трёх месяцев знакомства Тата стала счастливой обладательницей свидетельства о браке.
 
 Поскольку на этот раз Тата умело держала дистанционные отношения до свадьбы, брачная ночь обещала сказочные услады. Разошлись шумные гости, молодых оставили одних в отдельной(татиной) комнате сравнительно недавно полученной трёхкомнатной квартиры на Сталинке.

 Тата взволновано дышала в шикарном пеньюаре, возлежа на девственно чистой постели, жених прислонил главу к таткиной спелой груди, она целовала его каштановые кудри с придыханием спрашивая:

-Ты счастлив, милый?

 Но_увы! Милый уже спал здоровым детским сном, оставив разочарованную , огорошенную Тату наедине с её семейным счастьем.

 Наутро хмурая Тата ни с кем не поделилась ночным происшествием, вернее-не происшествием, сильно надеясь на следующую ночь. Но вторая ночь была повторением первой.

 Вздохи, поцелуи и здоровый непорочный сон на Таткиной спелой груди.После недели такой пытки плоти стало очевидно, что у молодого супруга ниже талии не всё в порядке. А точнее: ниже талии не в порядке всё!

 На семейном совете, где присутствовали исключительно Тата с Феней и бутылка креплёного вина , было решено нажать на витамины,  овсянку и грецкие орехи.

 Овсянки было сожрано за последующий месяц молодым столько, что впору было бы ему уже носиться со ржаньем по квартире за Татой. Но наступала ночь, и ничего не происходило.  В одну из таких мучительных ночей, разгорячённая Тата выпихнула крепкой ногой мужа с супружеского ложа, а вскоре  выпихнула и  из своей жизн.
    
 Потянулась старая тягомотная безрадостная жизнь. Молодость уходила бездарно растраченная, заботы висели на Татиной шее тяжёлым грузом ,и связи её с мужским населением становились всё короче и бесперспективнее.

 Была хорошо оплачиваемая не очень опасная работа в дурке им. Павлова, взрослые брат и сестра. Стареющие родители  и ничего для себя.

 Да! Была ещё прекрасная квартира на Сталинке с отдельной Татиной комнатой, где в шведской ультра-современной секции-стенкие стояла новенькая магнитола"шарп"  с обязательной кассетой любимого Адамо, но Тата часто вспоминала коммуналку и скучала по ней.
   

 Вспоминала соседских девчонок Зоську и Ганусю. Вечера, когда Зоська пела ей на кухне по заказу. В том числе и Адамо, это благодаря ей Тата знала русский перевод  «Томбо ля неже».

 Зоська пела всё на свете, начиная с песен революционных и пионерских, оперных  арий,опереток , романсов и эстрадных новинок, и заканчивая таким блатным дворовым репертуарам, что уши сворачивались в трубочку.

 Зоська давно уже уехала в непонятный и почти заграничный Таллинн,
Гануся поступила в Киевский государственный университет им. Тараса Шевченко, и каждое утро будоражила двор своими ногами.

 Таких ног даже в ведении всемогущей судьбы могло быть пары две-три, не больше, и  вот одна из этих пар досталась симпатичной Ганусе. Когда она шла по двору, голову сворачивало всем, даже старухам на скамейке, такой завораживающей красоты были эти ноги.

 Эти две закадычные подружки уже успели побывать замужем, родить сыновей,развестись и опять с полным правом ждать от жизни новых встреч и любовей.

 Каждое лето яркая , весёлая и вызывающе красивая Зоська приезжала погостить в Киев на две-три недели со своим бутусом и бабушкой. Оставляла последних на попечение куренёвских родственников,и они с Ганусей переворачивали с ног на голову пол Киева.

 Рестораны, пляжи и танцплощадки. Такими яркими и праздничными были две эти женщины, что Татка считала счастливыми те немногие эскапады, в которых в роли статистки посчастливилось участвовать вместе с ними и ей.

 Зоська каждый приезд умудрялась влюбляться,как в последний раз, а по истечении положенных двух - трёх недель отдыха улетала невинной голубицей обратно в свой загадочный,почти заграничный Таллинн.
   
 Татка смотрела на этих соседских девчонок, как из окна медленно идущего поезда смотрит человек на совершающийся на его глазах чужой праздник. Она бы хотела ещё немного подсмотреть за чужим счастьем, но поезд набирал скорость и увозил её от них и от этого счастья, увозил в старость, где на перегоне её не ждали ни дети, ни возможные внуки от этих детей.
   
 Зима шла сразу же за осенью, потом весна отзывалась тоской в сердце. За ними лето,и так из года в год. Уже похоронила Тата  отца, последнюю схватку с инфарктом он проиграл.

 Феня старилась и злобилась, взрослые двойняшки жили своей жизнью, а Тата по вечерам  тщательно прокрашивала корни волос своей седеющей головы,закуривала вечернюю сигаретку в своей комнате-государстве и слушала  Адамо.

 Жизнь обманула её, но ведь где-то жила эта самая необыкновенная любовь? "Падает снег, ты не прийдёшь сегодня вечером"…   
      

 Наступало утро ,и  новый рабочий день уносил её на Куренёвку возиться с шизофрениками, но Тата привыкла к своим специфическим пациентам. Со всеми находила общий язык ,и придурки её даже по-своему любили.

 Во сяком случае ,её появление на работе радостно приветствовали.  В один из таких погожих весенних дней зашла в её кабинет( у  Таты уже к тому времени был свой кабинет, так как   дослужилась она до должности старшей медсестры).

 Молоденькая сестричка Ирочка, была такой хорошенькой, что даже буйные попадали под её очарование. Работала  Ирочка легко и весело- таких людей Тата всегда уважала, а Ирочкина лукавая мордашка в ямочках у Татки вызывала в душе грустные и добрые воспоминания о себе.

 О молодости так быстро убежавшей от неё и о сорока  с гаком своих годах с сединой и расширением вен. Ирочка стояла перед Татой и смущённо мяла в руках нарядный конвертик.
 -Ну что у тебя, Ирок? Давай побыстрее, мне ещё за лекарствами в главный блок надо успеть.
 
 - А я замуж выхожу, Наталья Георгиевна, вот приглашение Вам на свадьбу принесла. На двоих, но если даже не с  кем, всё равно приходите, у нас весело будет!

 - Да ты, что?- обомлела Тата.

 - Ну поздравляю, поздравляю!

-  Так придёте?

 - Ну не знаю- замялась Тата – как со сменами и, вообще, что я там буду делать с молодняком?  -

 -Да там и старых полно будет!-успокоила Иринка.

 -Ну, спасибо, подумаю, спасибо, Ириша -ответила Тата, твёрдо убеждённая, что ни на какие свадьбы не пойдёт. А проведёт свои выходные у телевизора, наслаждаясь бездельем и почти одиночеством.

 Феня стала жить как-то обособленно, большая часть её жизни теперь проходила во дворе, на лавочке, вечером она приходила домой с новостями, за чаем пересказывала всю дворовую жизнь Тате и рано уходила к себе в комнату-
уставала.

 В долгожданные выходные Тата вставала рано, убирала квартиру основательно и генерально. Не генеральных уборок Тата просто не умела делать.
    

  Пока стряпала не хитрый обед им с Феней на двоих, решила всё-таки к Загсу подъехать, вручить молодым цветы и скромный конвертик в обмен на тот,который Ирочка вручила ей.

 Марш Мендельсона неожиданно растрогал Тату, вспомнился свой непутёвый брак, поставивший на ней заветную пробу. Ничего,кроме головной боли ,эта проба ей не дала.

 Ещё долго они  с Феней  выкуривали из своей новенькой квартирки не состоятельного мужа и зятя. Если бы такая же мёртвая схватка у него была в постели,  как при разделе свадебных подарков и при выписке из квартиры жены, то и разводиться , может быть и не пришлось.

 Хотелось бы, чтобы красивой Ирочке повезло больше. Красивая Ирочка стояла рядом с бокалом шампанского и канючила: - Ну поехали, Наталья Георгиевна, ну, пожалуйста!

 И ни в какой ресторан на свадебный ужин не собиравшаяся Тата ,оказалась как-то в свадебном автобусе в числе тех, кто ехал на продолжение свадебной церемонии в один из столичных ресторанов. По дороге заехали к памятнику неизвестному  солдату, возложили цветы, соблюли традиции и покатились в бесшабашное веселье.
   
 По левую руку от Таты  посадили Ирочкиного дядю, смешного, за то,неженатого Алексея, которого Тата с третьей рюмки стала называть Лёликом.

 Лёлик после каждого тоста подскакивал на коротеньких ножках и  с неожиданной лёгкостью выхватывал из-за стола Тату ,и кружил в очередном быстром танце. Тата надеялась на передышку на время медленных танцев, но не тут-то было!

 Лёлик выхватывал её при первых же аккордах любой мелодии и в зависимости от последней, то кружил Тату в неистовстве, то бережно баюкал в объятьях. Давно Тата не чувствовала себя такой желанной и такой победительно красивой.

 Было много сказано, много выпито и как естественное ( для Таты) заключение вечера была поездка после свадебного бала к Лёлику на Артёма.  На Артёма всё так же пошло по заведённому Таткиным  образом жизни сценарию.

 Жаркие объятия, танцы и затяжной прыжок в постель. В постели Лёлик оказался чутким и умным партнёром, без всяческих новомодных изысков, которые Тата всегда недолюбливала.

 Проснулась Тата рано, Лёлика рядом не было, Тата восприняла это, как призыв от отсутствующего Лёлика- уйти по-английски. Горестно вздохнув,Тата спокойно собрала свои одёжки, прошла в ванную комнату, там привела себя в порядок(ехать предстояло чуть ли не через весь город), а выйдя из ванной наткнулась на весёлого  и бодрого Лёлика.

 Завтрак шкворчал и манил, сытный, отнюдь не холостяцкий ,завтрак вылился в полноценный обед. Всё утро они провели вместе, беззаботно болтая ни о чём и обо всём.  Только к вечеру усталая и почти счастливая Тата попала домой, где уже поджав бледные губки, сидела голодная Феня.

 Достать обед из холодильника и разогреть его для себя самой в те дни, когда Тата была выходная, не входило в Фенины обязанности. Тата должна была прочувствовать всю степень своей вины перед голодной матерью. Но ничего не могло испортить в тот день хорошего настроения Таты.
    
 Отношения развивались быстро и просто. Лёлик звёзд с неба не хватал, но имел хорошо оплачиваемую работу и желание в свои пятьдесят с хвостиком прислониться к женскому тёплому плечу.

 Лучше Таткиного плеча найти невозможно. Это Лёлик смекнул, как дважды два. Да и нравилась Тата  Лёлику с каждым свиданием всё больше и больше. Ему нравилось в ней всё: и непринуждённость в поведении, и покладистый характер без вывертов и опрятность её, какая-то ненавязчивая здоровая опрятность.

 От Таты всегда хорошо пахло, но сказать, что это был дорогой парфюм, Лёлик бы не рискнул. Скорее всего это был классический запах аккуратной женщины,
когда минимум парфюмерии смешан с запахом здорового женского тела.

 Сильно надушенных женщин Лёлик никогда не любил, и даже где-то опасался. Это как же надо не доверять свежести собственного тела,чтобы выливать на себя литры парфюмерии не как средство, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность, а использовать парфюмерию,как средство почти профилактическое?
   
 Квартиру Лёлика сдали студентам, а Лёлик поселился у Таты, учитывая, что десять- пятнадцать дней в месяц он трясся по дорогам дальнобойной линии, большой обузой для своей новой семьи он не стал.

 А вот добытчиком стал отменным. Для неизбалованной Таты его авансы и получки стали  откровением и залогом стабильности их отношений. В доме Лёлик постоянно что-то ремонтировал, приколачивал, умудряясь при этом не путаться ни у кого под ногами.

 Вскоре даже капризная Феня смирилась с предательством( так  она формулировала для себя желание Таты устроить свою личную жизнь)дочери.  В люди   выходили редко.

 Лёлик уставал и вечерами любил поваляться на диване с книгой. Тата , в сознании которой книги всегда ассоциировались с ненавистными до изжоги учебниками, этого увлечения мужа не понимала, но и не перечила.

 Она бралась в такие вечера за какую-нибудь ручную работу по дому: подштопать,пришить, садилась в кресло напротив дивана и тихо мурлыча, занималась своим делом, изредка вскидывая глаза на своего Лёлика.

 Была она в такие вечера почти счастлива, отступал страх одиночества и старости, рядом читал, улыбаясь и хмурясь её Лёлик, а сколько таких вечеров у них впереди? Не счесть!
    

 Семейная жизнь Тату красила, она хорошела, появилась, казалось бы навсегда утерянная лёгкость в походке,стать возвращалась к ней прямо на глазах. Как говорится: "счастье не грех,  его не скроешь".

 Расписывались они без всякой помпы,Тата и не рассчитывала вступать в законный брак , настоял Лёлик, видимо поняв, какую замечательную женщину послала ему судьба в образе случайной собутыльницы в ресторане.

 После свадьбы Тата, как чеховская душечка,полностью растворилась в своём муже и в тесный счастливый свой мирок мало кого пускала. Да и не скучно было им вдвоём. Они могли молчать практически целый вечер , изредка обмениваясь ничего не значащими фразами.

 Но это не было тягостным молчанием двух надоевших до оскомины друг другу людей. Это было молчание-содружество, молчание-нежность, когда всё ясно и хорошо в душе ,и ты кожей чувствуешь присутствие любимого человека.

 А ещё были жаркие полные неизъяснимой нежности ночи, уставшая и счастливая Тата засыпала на плече любимого мужа ,обретённого нежданно-негаданно при  размене пятого десятка , практически, на излёте  своей женской судьбы. 

 Заполненные работой и хлопотами дни сменялись нежными ночами, похорошевшая Тата , впервые начинала жить для себя, наряжаться для себя, толкаться в выходные по базарам для себя и , конечно, для своего мужа.
      

 Летом решено было ехать в Гагры. После училища Тата проходила там практику, впечатление после себя оставила отвратительное: многочисленные романы, неразборчивость в знакомствах сделали надолго этот город  для неё практически закрытым.

 И вот теперь она собиралась туда замужней уважаемой матроной, совершенно выпадая из реальности ,и мечтая отомстить тамошним сплетникам. Как-то забывалось , что со времени её печальных «гастролей» прошло уже двадцать лет. И доказывать уже никому  и ничего не надо. Да и узнают ли  её в той Гагре?
   
 Но собиралась туда Тата основательно, покупала какие-то легкомысленные кофточки, шила смелые юбки, носилась по комиссионкам. А в начале лета вдруг стала безумно уставать, к концу дня просто обмякала от работы и беготни. 

 И обязательные женские неприятности перестали её посещать раз в месяц. Раннему своему климаксу Тата не удивилась, он был обусловлен  татиной
генетикой. Феню климакс настиг в тридцать восемь лет. Через два года после рождения двойни,  так что всё шло нормально.

 Настораживала только эта липкая каждодневная слабость и перепады настроения по двадцать раз на дню. А в июле Тата проснулась утром с чувством, как-будто всю ночь жевала железо.

 Это давно забытое ощущение её так поразило, что она решила посоветоваться со  своей подружкой и бывшей сотрудницей  Валюхой-горюхой, как Тата её в молодости  называла.

 В отличии  от Таты,  Валюха   на среднем медицинском образовании не успокоилась, а закончила Киевский медицинский, и уже много лет работала гинекологом в районной консультации.

 Созвонились. Договорились ,и в один из выходных Тата отправилась на консультацию к бывшей подружке и сотруднице с трепетом.

 -Только бы не рак,-молилась Тата-ведь только начали жить по-человечески. -   

 -Осмотр занял минуты три-не больше, Тата сползла с кресла откровенно недовольная таким не внимательным к себе отношением.

 -Ну. Что? –выдавила она из себя- давай выкладывай, только не ври, я сама медик и чувствую, что что-то неладное со мной происходит.

 - Да то и происходит, что залетела ты, голуба !

 -Ты что, дура?»-тихо спросила Тата.

 - Дура не я , а ты, если на пятом десятке не умеешь предохраняться.- резонно ответила Валюха. 

 Диагнозу Валюхи Тата,конечно же, не поверила ни на минуту. Но что-то останавливало её проверить этот диагноз в любом другом месте.
      
 Страх услышать что-то ужасное, что случается часто у женщин её возраста  сковал её. И она предпочитала жить дальше, как Бог на душу положит, не о чём не зная, авось пронесёт!

 Ну а когда её стало жестоко полоскать почти каждое утро, пришлось предположить невозможное и пойти в консультацию по месту жительства.


 В консультации Тату сурово отчитали за то, что так поздно пришла, обозвали  "старородящей" , поставили на учёт и отпустили с Богом.   И поставленная на учёт,занесённая в графу "старородящих" Тата ещё долго не могла поверить в случившееся с ней счастье,.

 Практически до тех пор пока кто-то нахальный и озорной не стал в ней стучаться и ворочаться, мешая спать по ночам.
      
 Лёлик дрожал над обременённой бесценным грузом Татой, как  Кощей над златом.Феня  каждое утро входила в ступор, сталкиваясь на кухне с пузатой Татой.

  И больше всего на свете боялась зимней гололедицы, в которую вступала каждый день Тата, отрабатывая последние до декретные деньки.

 Но беременность Таты( исключая первые месяцы жесточайшего токсикоза) прошла прикрытая надёжным крылом ангела  Божьего, и в трескучий январский вечер Тата родила толстого крепкого мальчика.

 Началась  обычная семейная суматоха: молока у Таты почти не было и теперь уже Лёлик, которому с дальнобойки пришлось пересесть на рейсовый автобус, мотался между работой,домом и молочной кухней.

 Вечером купали малыша, кормили плотненько на ночь и укладывали в чистую, пахнущую свежестью и любовью, кроватку.

 Лёлик, уставший за день, спал свернувшись калачиком на диване,сынок крепко спал, причмокивая беззубым ротиком в кроватке, а Тата тихонько , на минимальную громкость включала Адамо.

 И он опять ей пел, как двадцать пять лет назад о том, что «Падает снег, ты не придёшь  сегодня вечером. Падает снег, мы не увидимся, я знаю. И сейчас я слышу твой любимый голос и чувствую, что я умираю, тебя нет здесь, нет».

 Тата стояла у окна, за её спиной спали двое её любимых мужчин. И умирать ей не хотелось. Хотелось жить вечно, стоять тихим зимним вечером у окна и провожать ,обцеловывая взглядом, каждую снежинку.               

Таллинн. Декабрь.2009 год . Софья Привис.               


Рецензии
Просто прелестный рассказ!Восхищен!

Максим Сакович   22.04.2012 13:49     Заявить о нарушении
На это произведение написано 8 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.