Запасной вариант. Глава 14. Допрос

Глава 14. Допрос ведет следователь прокуратуры Нагая. Загадки особняка. Коробочка с гримом и семейная фотография

На третьи сутки милицейский подполковник передал меня следователю прокуратуры. Хоть слово «следователь» и «мужское», передо мной была женщина. Как только она вошла в комнату для допросов, в этот самый серый каменный мешок с металлическим столом, вмонтированными в пол табуретками и зарешёченным окошком на уровне ног ходоков в юридическую консультацию, я тут же её и узнал. Она, несомненно, она развлекалась с нами в бассейне особняка, когда перед первой проверочкой, после приседаний со штангами на плечах и ворочания железа до третьего пота в тренажёрном зале, мы пошли туда искупнуться с Аятоллой и Коном. Там их было трое. Горничная Света, Алёна и вот эта пловчиха. Ни подполковник, ни она даже не представились, поэтому мне приходилось давать им  прозвища.

Не уважающего УПК подполковника я назвал Пижоном, потому что он, в самом деле, как-то по-пижонски носил свой китель с поплавком высшего юридического образования, словно приколоченным гвоздём к левой стороне его могучей груди. Подвитую на плойку следовательшу я назвал условно Нагой, потому что в бассейне, где мы резвились, она плавала совершенно, что называется, ню. Они там затеяли с Толиком возню, составившись в вечный сюжет роденовский: Нимфа верхом на Сатире. Теперь на ней был китель с погонами блюстителя юстиции и эсэсовская юбка тёмно-синего цвета. Выражение лица не предвещало ничего хорошего. Как видно, Нагая не намеревалась продолжить наше знакомство в стиле ню, хотя перед встречей со мной, как истинная женщина, не забыла подкрасить ресницы и намалевать на своём манекенном лице алый бутон.
— Скажите, Корнеев, вы случайно не знаете вот этого человека?
Она положила передо мной на столик вырезанную из газеты фотографию Савченко.
— Нет. В первый раз вижу...
— Подумайте, как следует, Корнеев! Вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний...
— Я подумал...

И что она не спросит меня про мою бабахалку? Или никогда не читала справочник по стрелковому оружию? Ведь должна же она знать, что такие эклектические образцы для отстрела биржевиков и банкиров изготавливаются в единственном экземпляре для обеспечения отхода киллера и конспирирования изготовителя. Так что моего невообразимого «булю», скорее всего, изладили не английские производители супермодного карманного оружия, а какой-нибудь местный слесарь-лекальщик с хорошо развитыми фантазией и чувством юмора: ищите, мол, на берегах туманного Альбиона на пару с полудурком Лестрейдом из Скотленд-Ярда...
— Может быть, ещё подумаете? — продолжала она. — Тут одна ваша знакомая собрала вам посылку. Если надумаете, то разрешу вам её передать, там совсем неплохие отбивные из говядины... Ведь неизвестно, сколько вас тут продержат!

Я ничего не надумал. И поэтому отбивных мне не дали. Вертухай-старшина открыл кормушку и брякнул об неё гнутой алюминиевой чашкой, в которой плавало что-то напоминающее мыльную воду после стирки нижнего белья. В кружке я не обнаружил ничего лучшего. Ложка, слава Богу, была без дырки. А то в армии салагам выдают такие, тренировочные. Давясь этой гадостью и закусывая её как будто бы специально засушенным хлебом, я невольно вспомнил про Магду. Это, конечно же, она, мяконькая хлопотунья, передала мне в  узилище отбивные. Хоть она практически и не говорила по-русски, мы обзнакомились с ней довольно быстро. Я как-то заглянул на кухню, привлечённый запахами жаркого, и застал Толика-Аятоллу за разделкой свежей говяжьей туши. Из совсем недавно бегавшего по лужайке быка еще сочилась кровь. Магда тут же ловко отхватывала длинным хорошо отточенным ножом куски мякоти и, нарезая их, приготавливала полуфабрикат. «Отшень хорошо, што ты пришол! — и она, улыбаясь своими ровненькими зубками, изобразила маленьким кулачком молоток и сказала: «Надо тук-тук!» Я понял, что она приглашает меня заняться отбивными.

Но в великолепном кухонном наборе она никак не могла найти молотка. Она уже обшарила всю кухню, обращалась по-литовски к Толику и горничной Свете, хлопотавшей здесь же над приготовлением картофеля фри и бутербродов с красной кетовой икрой, где под слой икры намазывался слой великолепного сливочного масла, а сверху, на икру, клался живописный листик сельдерея. Но молотка нигде не было. И вдруг в дверях появляется Савченко и протягивает Магде этот самый символ маклерского могущества родом из традиций вольных каменщиков. Железненький такой, никелированный, блестящий, как символический Оскар, которым премируют на кинофестивалях людей, умеющих запечатлевать на плёнке леденящие душу истории. «Вот он, Магда», — сказал Савченко и, немного задержавшись в дверях кухни, удалился по коридору. Взяв в руки увесистую штуковину, я увидел на ней бурые следы крови, видимо, ещё не смытые с тех пор, как ею последний раз отбивали мясо. Но удивило меня не столько наличие этих подозрительных пятен, сколько столь неожиданное появление хозяина.

Я только что отвёз его в город, в офис, и вернулся назад, оставив его там проводить совещание. Он обещал появиться к обеду, чтобы отведать любимое блюдо. И я недоумевал, каким образом он мог вернуться так быстро. Вообще, странности за хозяином в смысле его скачкообразных перемещений в пространстве я замечал уже не раз. Как-то поздно вечером, распрощавшись с Савченко перед входом в его спальную комнату, я поднялся на мансарду и... увидел его сидящим в плетёном кресле с горничной Светой на коленях. На столе стояла початая бутылка «Хереса». «Входите, входите, вы нам не помешаете!» — сказала Света, этакой шаловливой девчушкой спрыгивая с насиженного места. «Какой мужчина, а?» — обратилась она к Савченко, подходя ко мне: «Атлант!» Ее руки обвились вокруг моей шеи. (Потом она повторяла эти обвивания не раз.) Хозяину, как видно, на всё было наплевать. И у меня тут же выскочило из головы то, что он несколько секунд назад вошел в свою комнату, заперся там на ключ и никак не должен был сидеть здесь, на мансарде, филисофически развалясь в плетёном кресле у открытого окна-фонаря, куда заглядывали звёзды. Не должен был, даже если его сюда заманила ведьмочка Света. Теперь, в камере ИВС, на железных скрипучих «шконках», всё это вспомнилось особенно ярко. ИВС был под стать «тельмановке». Так солдатики-гэсэвэгэшники прозвали «губу», куда свирепые, мающиеся похмельем после гаштетов и гонореей после фройляйн офицеры посылали неслухов на перевоспитание. В этом ИВС только строевым шагом не передвигались. А тошнотворное хлебало — ничем не лучше, поэтому удивительно ли, что я стал вспоминать о загадках, творящихся на кухне особняка и в его окрестностях? Помогая на кухне Магде и Светлане, я часто открывал и закрывал холодильник, доставая оттуда колбасу, сосиски, фарш. Магда, правда, просила меня не лезть в морозильник, небольшую отдельную камеру.

Жестикулируя и лопоча по-литовски, эта жертва саюдистов, вынужденная смотаться в Сибирь из-за их бесчинств, объяснила мне, что там сильно-сильно всё переморозилось, и трудно будет отковырять. Но я всё-таки взял, да и заглянул в эту мини-Арктгею. Там лежали какие-то хорошо смерзшиеся полные мяса большие целлофановые пакеты. С хрустом я потянул один на себя, но тут же услышал за спиной литовскую брань Магды. Она ругала меня, размахивая перед моим носом острющим ножом, и из доброй хлебосольной толстушки обратилась в этот момент в свирепую фурию. И чего бы так гневаться! Но стоило мне захлопнуть дверку холодильника, как она тут же сменила гнев на милость и, по-свойски боднув меня в бок локтем, кокетливо засмеялась. Вот женщины: не поймёшь их! То готовы зарезать, то шлют в ИВС отбивные. Эти расплющенные никелированным молотком, живописно обжаренные шматки мяса уже мерещились мне, как там, в кувшине под Кандагаром, — пресные лепёшки и тёплая вода из арыка. То, чем кормили в ИВС, невозможно было брать в рот: выворачивало... Что же до мешков с замороженным фаршем, то на следующий же день они исчезли из холодильника. А особняк подбросил мне ещё одну загадку. Напрасно, трудясь с пылесосом, заглядывал я за картинки авангардистов в поисках сейфа. Зато за гобеленом с изображением двора средневекового замка, по которому разгуливали рыцари, дамы и единороги, я нашел ту самую, хорошо запертую бронированную дверь, поразмышляв над предназначением которой решил, что это склад оружия и боеприпасов...
Я лежал на «шконках» и размышлял о странностях жизни в особняке.

Ну ладно — томик Конфуция с китайскими иероглифами, в которых я ни бум-бум, темной бронзы миниатюрный Будда в комнате Кона. Ну, понятно, гора «Плейбоев», картинок с голыми тётками и кассет с боевиками-колотушками в комнате Толика... Одним из любимых занятий Аятоллы было, в частности, разглядывание фотографий своих бывших подружек. Их у него была целая пачка. Завалится на койку в своей комнате на втором этаже и тусует их, как колоду карт. Когда я впервые увидел у него в руках эту коллекцию, мне невольно пришла на память газетная статья об экзотическом маньяке. Он вот так же коллекционировал фотки жертв. Маньяк был фотографом. Вначале он своих жертв фотографировал, завлекая их в мрачную фотолабораторию с красным фонарем под благовидным предлогом — попозировать для «Ели», затем он их насиловал, а затем уж и убивал. Маньяк был человеком интеллигентным, имел «Полароид», фэтовскую оптику в кофре и знакомился с женщинами в картинной галерее. Вот и составил себе частную коллекцию.

Довольно странной мне показалась одна вещь, которую я увидел в комнате у Савченко, когда помогал Магде и Светлане произвести генеральную уборку. Эта вещь — коробочка с гримом. Она лежала на столе рядом с электронным калькулятором (хозяин постоянно производил какие-то подсчёты) и была раскрыта. Гримёрная кисточка была окрашена только одним цветом — телесным. Я хорошо разбирался в этих коробочках, потому что Алёна пользовалась гримом, как заправская актриса. Да и что такое профессия манекенщицы, фотомодели, как не вечный спектакль с переодеваниями и сменами масок?

Еще больше удивился я, обнаружив, что у Савченко две спальных комнаты. И если одна (где я увидел коробочку с гримом) сияла восточной роскошью, то вторая была обставлена достаточно просто, если не сказать — скромно.
На правах салаги в составе личной охраны хозяина я поорудовал пылесосом под присмотром Магды и в этой комнате. Единственное, что бросилось мне в этой келье аскета в глаза — большая, оправленная в раму фотография на стене. На ней были запечатлены Савченко с женой Ниной и дочерью Галиной. Лица счастливых, улыбающихся людей. Фотограф остановил мгновение в тот самый момент, когда жена и дочь прижались с двух сторон щеками к своему родненькому. Две очень красивые, американизированного типа женщины. Между ними не ощущалось особенной разницы в возрасте, хотя дочери было всего двадцать.