Пощечина. часть 4 из 4

      Переживала, однако, Аня  недолго. Вскоре  снова  все  вошло  в  свою  колею – Аня  трахалась  со  своими  тремя  мужиками  по  расписанию, но  и  это  надоело. Захотелось  выпасть  из  выдуман-ной  структуры. И  Аня  после  лекций  поехала  на  “Кировскую”, теперь  “Чистые  Пруды”. Было  относительно  тепло  для  октября. У  входа  в  кофейню  прямо  на  асфальте  привычно  сидели  хи-ппи, пили  кофе, курили, гнали  “телеги”, скрестив  ноги  по-турецки  или  дзен-будистски… Осторо-жно  переступая  блюдца, чашки  и  фенички, Аня  вошла  вовнутрь  и купила  у  Арсена  двойной. Потом  снова  вышла  на  улицу, закурила, рядом  с  ней  примостился  волосатик. Спросил, который  час.
     –Счастливые  котлов  не  рассекают, – ответила  ему  Аня, но  все  же  посмотрела  на  часы  и  назвала  цифру  “три”.
     Волосатик  пробурчал   что-то  еще, но  Аня  не  вслушивалась. Она  смотрела  на  рассевшуюся  в  кружок  компанию  у  входа. Среди  них  высокий  белокурый  парень, смахивающий  на  летнего  неслучившегося  рижского  викинга, выделялся  особой  отвязанностью.
     –Кто  это? – спросила  Аня  у  своего  соседа.
     –Разве  Вы  не  знаете? – удивился  он. – Это  Эллис  Рижский. Он  пользуется  широкой  популя-рностью  среди  волосатых.
      –Я  о  нем  много  слышала, – улыбнулась  Аня. – Но, знаете, как-то  не  сталкивалась, не  прихо-дилось…
     Эллис  почувствовал  Анин  пристальный  взгляд  и  подошел  к  ее  столику. В  руках  у  него  была  открытая  и  начатая  бутылка  бормотухи.
     –Где  я  тебя  мог  видеть, герла? – спросил  он  Аню.
     –Не  знаю, – смутилась  Свистунова. – А  впрочем, где  угодно: в  харьковском  подвале  на  Гар-шина, одесской  “Зосе”, питерском  “Сайгоне”, рижском  “Пилсе”, здесь, наконец, на  Кировской  или  на  Арбате, может, на  Гауе…
     –Где-то  я  тебя  видел, это  точно, – перебил  Аню  Эллис. – Выпьешь  со  мной?
     –Конечно, – Аня  почувствовала  интуитивное  доверие  к  этому  отмороженному  парню. – То-лько  возьми, пожалуйста, у  Арсена  чистые  стаканы. Я  не  люблю  из  горлышка.
     –За  знакомство! – поднял  Эллис  свой  полный  граненный  стакан  и  опустошил  его  в  мгнове-ние  ока.
      –За  знакомство! – Аня  только  успела  цокнуть  дно  пустого  стакана.
      –Как  тебя  зовут? – спросил  Эллис.
      –Аня.
      –Анка-пулеметчица, понятно. Знаешь, пулеметчица, я  ехал  с  Дюймовочкой  стопом  из  Риги  в  Ялту, но  мне  надоело, и  я   запил, застрял  в  Москве, а  моя  крохотка  быстро  сориентировалась – вчера  с  Буратино  укатила  в  Крым. Так  что  я  уже  двадцать  часов  холостяк.
     Аня  молчала.
     –Ты  хоть  знаешь, о  ком  я  говорю? Ты  Дюймовочку  знаешь?
     –Эллис, – наконец  решилась  Аня. – Я  к  системе  имею  косвенное  отношение. Я  учусь  в  лит-институте. Пишу. Среди  хиппи – много  поэтов, художников. Это  мои  друзья. Ты  Артема     Воло-шина  знаешь?
     –Что-то  слышал, – уклончиво  ответил  Эллис.
     –Мы  с  ним  познакомились  на  литературном  вечере  в  Политехническом  музее. Это  извест-ное  место. Там  еще  Маяковского  освистывали. Точно  так  же  как  теперь  Парщикова, Телегина, Волошина, Декельбаума, Гандлевского, Рубинштейна, Самойленко  и  многих, многих  других.
…Мы  тридцать  два  билета  покупаем,
В  трамвае  этом  ехать  не  желаем,
       Поскольку  нам  пора  ложиться  спать.
         Кондуктор  в  нас  стреляет  пистолетом
    И   предлагает  тридцать  два  билета
              На  двадцать  три  счастливых  поменять…
     Это  Сережка  Самойленко. Скажи, разве  плохо?
     Или:
          …И  пыль  с  черемуховой  ветки
          Трясет  на  ветхие  скамейки
                Под  сенью  крошечного  сквера
                С  остатком  гипсовой  скульптуры
Не  то  героя-пионера,
      Не  то  чумазого  амура…
     Нормальные, на  мой  взгляд,  стихи. А  все  равно  свистят  и  топают. Видимо, по  привычке…
      Аня  на  секунду  замолчала, затянувшись  сигаретой. Их  бутылка  уже  давно  была  пуста.
     –Просто  я  тебе  это  для  того  рассказываю, Эллис, – сказала  Аня, – чтобы  ты  понял, что  ни-каких  Дюймовочек  я  не  знаю  и  знать  не  могу… – Аня  усмехнулась. – Я  знаю  только  Инъек-цию. Это  Юля  Романова, которой  мент  во-он  на  той  песочнице  нос  сломал. Об  этом  в  «Ком-сомолке»  писали. А  Буратин  несколько. Есть  питерский, есть  два  харьковских, так  какого  ты  имеешь  в  виду?
     –Я  имею  в  виду  московского.
     –Ну, тогда  это  четвертый.
     –Их  с  десяток  по  системе  наберется, – рассмеялся  Эллис.
     –Артем  Волошин  предлагал  мне  у  него  «вписываться», когда  я  в  Москве, но  я  пока  в  об-щаге  живу, да  и  у  меня  Боря  Телегин  есть, москвич, мой  друг, однокурсник, – рассказывала Аня  Эллису. – Мы  с  Борей  и  Артемом  классно  этим  летом  по  Прибалтике  стопом   ездили…
      –Я  тоже  в  колледже  учился – Ленинградский  пединститут  иностранных  языков, но  бросил, хотя  спикаю  велл, сама  успела  заметить.
      –Я  о  тебе  от  кого-то  слышала, Эллис, – припоминала  Аня. – Кажется, на  Гауе…
      –Очень  может  быть, – улыбнулся  Эллис. – Неудивительно.
      –А  где  ты  вообще  живешь?
      –Трудно  сказать, – пожал  плечами  Эллис. – Родился  в  Риге, отец – латыш, мать – русская, учился  в  Питере, теперь  тусуюсь, и, честно  говоря, не  помню, когда  жил  в  одном  месте  больше  месяца. Сейчас  еще  пару  дней  побуду  в  Москве  и  укачу  в  Ригу  или  в  Питер, еще  не  знаю,или  еще  куда-нибудь. Слушай, кажется  одной  бутылки  мало, давай  еще  возьмем?!
     –Давай, – быстро  согласилась  Аня.
     Они  поехали  в  «Российские  вина», фирменный  магазин  на  Тверской.
     –Там  рядом, в  соседнем  доме  центровой  чердак  имеется, – пояснил  Ане  Эллис. – Заберемся  туда  и  бахнем  со  всем  комфортом, с  видом  на  Кремль…    
      Аня  кивнула.
     –У  меня  цирроз  печени, – сказал  Эллис.
     Аня  удивленно  вскинула  брови.
     –Пить  не  боишься? – спросила  она.
     –Я  ничего  не  боюсь, – ответил  Эллис. – Я – на  группе, пенсию  мне  государство  платит, мен-ты  не  клеят  тунеядство. Я – инвалид, пенсионер, я – бездельник  в  законе.
      Эллис  помог  Ане  подняться  по  загаженной  чердачной   лестнице. В  темноте  они  шли  мед-ленно, чтобы  не  споткнуться  и  не  порезаться  битым  стеклом. Потом  перелезли  через  перегоро-дку  и  очутились  в  неожиданно  просторном, приятно  пахнущем  деревом,  чердаке. Тут  было  те-пло  и  чисто. Маленькое, как  иллюминатор, окошко  открывало  открыточный  вид  на  Кремль.
     Тут  был  снятый  с  железной  кровати  пружинный  матрас, два  сломанных  стула  и  дырявый  ковер.
     Эллис  открыл  сразу  две  бутылки. Аня  соорудила  бутерброды  с  брынзой.
     Выпили, поели. Эллис  зевнул.
     –Как  насчет  фри  лав? – потянувшись, спросил  он. И  лениво  поцеловал  Аню  в  губы. Аня  но-сом   потерлась  о  широкое  плечо  Эллиса  и  стала  раздеваться. Свои  вещи  она  аккуратно  посте-лила  на  железный  матрас, чтоб  помягче  было, они  же  не  Рахметовы  и  не  два  скелета  на  же-лезной  крыше.
     Эллис  клево  вогнался  своим  каменным. Аня  заерзала  под  ним, заохала.
     «Ну  и  инвалид! – удивленно  думала  она. – Не  жрет  ни  черта, пьет, а  ****, дай  Бог  каждому». Ой! Как  здорово! Ой! Ой!
      Аня  благодарно  целовала  Эллиса  в  плечи, шею…
      –Послушай, бабы, наверное, от  тебя  без  ума?!
      –Есть  немного, – улыбнулся  Эллис.
      –Как  это  у  тебя  получается?
      –Вот, если  б  я  еще  об  этом  думал, то  точно  бы  ничего  не  получилось, – сказал  Эллис. – Я  вообще  не  задумываюсь  о  том, как  я  могу  жить  с  такой  болезнью. Если  б  думал, то  точно  уже  давно  б  коньки  отбросил. Я  живу, как  трава, день  прошел – ладно… Ты  не  представляешь, как  я  люблю  себе  резать  вены, – внезапно  добавил  Эллис.
      Аня  испугалась.
     –Да  нет, ты  не  бойся, не  насмерть, я  люблю  жизнь, я  иногда  просто  чуть-чуть  ножом  поло-сну  и  смотрю, как  густая  кровь  льется – кайф!
     Аня  боялась, чтобы  он  сейчас  не  полоснул  себя  по  руке, он  как  раз  вертел  в  руках  нож, жонглировал  им… Что  она  тогда  с ним  будет  делать  здесь, на  чердаке? И  все  же  Ане  не  хоте-лось  уходить  отсюда… Голая, пьяная, она  растянулась  на  своих  вещах  и  блаженно  курила. Ей  было  смешно  представлять, что  внизу, под  ними  куда-то  торопятся  деловые  люди  в  галстуках, суетятся  чиновники, комерсанты  и  номенклатура – деньги  зарабатывают, а  она  кайфует. Вот  так!
      С  ревом  и  визгливым  воем  вырываются  из  ворот  Кремля  черные  «Чайки», лихо  мчатся  на  красный  свет  министры  и  члены  правительства, и  все  они  под  Аниной  жопой. Кайф!
     –Эллис, кажется  ты  сыт  Дюймовочкой. Зачем  тебе  еще  я  понадобилась? –спросила  Аня.
     –Не  знаю, – неопределенно  пожал  плечами  Эллис.
     –Хорошо, – начала  Аня  с  другого  бока. – Если  бы  мы  просто   выпили, чтобы  изменилось?
     –Ничего  бы  не  изменилось, – хмуро  ответил  Эллис. – Просто  теперь  все  запомнится  в  бо-лее  ярких  красках, а  без  этого – все  равно  что  свеженаписанную  картину   промокнули.
      Стемнело. Эллис  неожиданно  вытащил  плоский  карманный  коньячок.
      –Очень  кстати, – сказала  Аня. – Я  замерзла.
     Аня  медленно  начала  одеваться. Пора  было  возвращаться  в  общагу.
     Выпив  коньяк  и  заев  остатками  брынзы, Аня  с  Эллисом  начали  осторожно  спускаться  вниз  по  загаженной  лестнице  и  минутой  позже  они  шли, обнявшись  и чему-то  смеясь  по  сияющей  неоном  Тверской, тогда  еще  улице  Горького. Прилично  пьяные, они  шли, покачиваясь. Траекто-рия  их   качания  была  довольно  широка, но   менты  не  остановили.
      Так  они  дошли  до  площади  Маяковского, хотя  Ане  лучше  бы  свернуть  на  Пушкинской  мимо  «России»  на  третий  троллейбус.
      Был  час  пик, у  метро  давка, а  они  стали  целоваться  прямо  у  входа. Спешащие  люди, натал-киваясь  на  них, удивленно  отскакивали. Аня  никак  не  решалась  расстаться  с  Эллисом, твердо  зная, что  они  никогда  больше не  увидятся. Они  поели  горячих  пончиков, посмотрели, что  идет  в  театре  сатиры, купили  мороженое, посидели  в  скверике. Снова  вернулись  к  метро, стали  це-ловаться, виртуозно  играя  языками, зная, что  это  действительно  уже  в  последний  раз, но  прохо-жие  уже  не  удивленно, а  озлобленно  на  них  смотрели  и, кто  случайно, кто  специально, толкал, пихал  их  локтями. От  затяжных  засосов  Анины  губы  вспухли  и  немного  болели. Аня  в  после-дний   раз  чмокнула  Эллиса  в  шею.
      –Пока, – сказала  она  и  побрела  по  Садовому  кольцу  мимо  «Юности», не  оборачиваясь.
      Аня  шла  медленно. Ей  почему-то  вспомнился  Колунцев, ведь  он  часто  ездил  здесь  на  пя-том  троллейбусе  со  своего  Савеловского  в  ЦДЛ, а  тройкой  до  Литинститута. Метро  он  не  по-льзовался. Колунцев  смотрел  на  эти  же  самые  здания, на  которые  сейчас  смотрит  Аня, видел  те  же  витрины, ту  же  дебильную  рекламу… А  теперь  его  нет. Где  он? Помнит  ли  в  тех  иных  неизвестных  измерениях  свою  ученицу  Аню  Свистунову?
      В  старом  соннике  написано – покойники  к  дождю. А  ведь  правда  снятся. Души  спускаются  вместе  с  осадками  и  напоминают  о  себе.
     Вспомнились  Ане  почему-то  сейчас  и ее  первые  прогулки  с  Костей  Удовенко. Как  он  ей  неожиданную  розу  сорвал  в  зачуханном  московском  дворике, как  выпили  бутылку  сухого  на  крыше  девятиэтажки  с  гастрономом  «Восход»  внизу. Именно  в  этом  доме  жил  Колунцев, царство  ему  небесное!
      У  них  с  Костей  так  красиво  все  начиналось, а  как  по-дурацки  сейчас! Костя  пьет  по-черному, Аня  ****ся  с  кем  попало. Иногда  к  Косте  гоголевский   черт  наведывается, в  дверь  хвостом  стучит. Костю  бес  рогами  в  живот, а  Аня  ебарей  меняет, и  все  летит  в  тартары. А  ведь  той  осенью  всего  три  года  назад, нет  не  три – триста, Аня  гуляла  с  Колунцевым  в  зоопа-рке, и  все  было  так  радостно  и  феерично, так  опьяняюще  красиво! Только  от  факта  того, что  ты  поступила  в  легендарный  литинститут  дух  захватывало. И в  голове  гуляли  лихие  мечты  и  дерзкие  планы.
      Как-то  Аня  в   своей  библиотеке  просматривала  полный  список  лауреатов  Нобелевской  пре-мии  по  литературе  и  с  заминкой  заметила:
     –После  Бродского  из  России эту  премию  так  никто  и  не  получил!
     –И  не  получит! – ответили  ей.
     –Ну, почему  же?! – усмехнулась Аня. «Солженицын  сочинял  Нобелевскую  речь  на  лесопо-вале, почему  бы  Ане  Свистуновой  не  штудировать  ее  в  библиотеке», – подумала  она. Но  про-молчала.
      Она  перепутала  подножие  с  вершиной.
      На  Новослободской  Аня  купила  мороженое  и  села  в  свою  «тройку». Туман  опустился  ни-же, совсем  стемнело, начал  накрапывать  дождь, топать  пешком  было  лень.
     На  Добролюбова  Аня  зашла  в  гастроном  съесть  пирожное, а, придя  в  общагу, сразу  легла  спать.
     Анина  сессия  подходила  к  концу. Сдавались  последние  экзамены. Свистунова  и  Удовенко  разругались  вконец, так, что  историю  философии  Костя  сдал  досрочно – уговорил  преподава-теля, пропил  все  до  копейки  и  отчалил  на  электричках.
      Анины  однокурсники, у  кого  еще  оставались  деньги, бегали  по  Москве  в  поисках  дефицит-ных  и  дешевых  продуктов. Это  были  последние  дни  Москвы – всесоюзного  гастронома, когда  отсюда  увозили  не  только  мясо, яйца, бананы  и  апельсины, но, порой, молоко  и  хлеб, в  Рязань, например.
      В  последние  дни  Аня  выбралась  на  Ваганьково. Купила  букет  роз  и  поехала. Она  вошла  в  заново  побеленные  ворота  кладбища  и  наткнулась  на  могилу  Высоцкого. Сегодня  она  не  хоте-ла  к  ней  подходить, но  ноги  сами   привели. Могила  была  чисто  убрана, памятник  бронзовел-поблескивал, и  не  единого  цветочка. У  подножия  памятника  горела  свеча. Аня  на  секунду оста-новилась. Опустила  голову. Задумалась. Перекрестилась.
      Вдруг  ее  неожиданно  дернули  сзади  за  рукав. Вокруг  тихо. Аня  испуганно  оглянулась. Перед  ней  стояла  женщина  среднего  роста, средних  лет, в  меру  накрашена, с  гладко  расчесан-ной  стрижкой  «Паж». В  широком  пиджаке  и  узких  темных  брюках.
      –Простите, – обратилась  она  к  Ане. – Вы  Высоцкому  цветы  принесли?
      –Извините, нет, – смутилась  Аня.
      –А  Вы  можете  ему  положить?
     Аня  с  удивлением   посмотрела  на  незнакомку.
     –Понимаете, - торопливо  начала  женщина, – мы  с  телевидения, хотели  заснять  публику  у  могилы, а  сегодня  что-то  нет  никого, – теледама  растерянно  развела  руками, посмотрев  вокруг. – Даже  не  знаю,  чем  это  объяснить… То  ли  дождик  собирается… Вы  цветы  положите – попа-дете  на  экран  крупным  планом…
     Аня  не  двигалась  с  места.
      –Ну, в  крайнем  случае, – помявшись, добавила  телевизионщица, – заберете  потом  их  обрат-но.
     Журналистка  так  просительно  на  нее  смотрела, что  Аня  переполовинила  букет, сощурилась  перед  «юпитером»  и  быстро  ушла.
     Она  хотела  еще  взглянуть  на  могилу  Андрея  Миронова, ей  нравился  памятник – театраль-ные  шторы  из  камня, но  она  опасалась  снова  наткнуться  на  телезасаду. Однако  все  обошлось.
      Аня  стояла  пред  могилой  Андрея  Миронова, никто  ее  не  принуждал  положить  на  нее  ос-таток   букета, каменные  шторы  колыхались, полоскались  на  ветру, надвигались  на  оробевшую  Аню, грозясь  укутать. Она  завороженно  смотрела, как  они  приближаются, и  ей  становилось  не  по  себе…
     –Не  желаете  ли  купить? – кто-то  сзади  тычет  тонюсенькую  самодельную  книжечку  с, навер-ное, своими  стихами.
     –У  меня  нет  денег, –  тихо  ответила  Аня.
     –Тогда  давайте, я  Вам  просто  почитаю  стихи!
     И, не  дожидаясь  согласия, начал:
     –Он  родился  на  сцене,
        И  умер  на  сцене…
     Аня  слушала  невнимательно. Усмехнулась: «Бросишь  в  собаку – попадешь  в  поэта!»
     Наконец, она  добралась  до  могилы  своего  Колунцева. Скромный  памятник, сам  холмик  зарос  травой, рядом  красноречиво  валяются  несколько  пустых  бутылок  из-под  водки.
      «Помянуть, помянули, – подумала  Аня. – А  цветы  принести  не  догадались».
     Аня  нашла  пустую  поллитровую  банку, набрала  воды  и  поставила  половину  своего  букета – темных  осенних  роз – в  изголовье. Присела  покурить. Напряженно  смотрела  на  холмик, пытаясь  общаться. Фотографии  не  было.
      «Если  выйдет  книга, – вздохнула  Аня, – что  ж  мне  ее  тоже  в  изголовье?»
      … Леонидас  Яцинявичюс  в  честь  Аниного  отъезда  устроил  грандиозную  пьянку. Мелькали  лица. Аня  набралась  сразу  и  смутно  помнила  происходящее. Высветились  только  шпроты, по-глощаемые  прямо  из  консервной  банки  и  в  пылу  литературного  спора  нечаянно  плюнутый  в  Анину  щеку  хлесткий  хвостик. Хвостик  отскакивая, застревает  на  левой  сисе, пачкает  кофту. Ане  жаль  кофту. Незаметным  движением  она  пытается  сбросить   гадкий  рыбий  хвостик, но  он, как  живчик, как  верткая  черноморская  креветка, упорно  цепляется  за  шерсть, оставляя  масля-ную   дорожку… Потом  он  все-таки  куда-то  делся, а  Аня  взяла  открытую  бутылку  шампанского  и  медленно   и  методично  стала  поливать  ею  пол. Все  на  это  молча  смотрели. Никто  у  нее  не  отобрал  бутылку, никому  больше  ничего  не  хотелось.
      Аня  не  помнит, как  села  в  поезд, кто-то  ей  постелил  и, наверное, уложил, потому  что  очну-лась  она  в  Харькове.
      Дома  все  было  в  порядке. Мама  вскоре  уехала, и  Аня  осталась  только  с  сыном. Время  тя-нулось  мерзкой  изжеванной  жвачкой – Аня  ходила  на  работу, Руслан  в  школу. Он  стал  совсем  самостоятельным: возвращаясь  из  школы, сам  разогревал  себе  обед, ел, если  ему  суп  или  борщ  не  нравился, и  ничего  другого  больше  не  было, то  чистил  и  жарил  картошку, пек  блины. «Мой  мальчик  не  пропадет, – думала  Аня, глядя  на  него. – Скоро  можно  будет  уезжать  на  сессию  и  оставлять  его  одного. И  бабушка  не  нужна. Скоро  он  нас  всех  сам  накормит».
     Ноябрьские  дни  стремительно  уменьшались, словно  сосательные  конфеты  во  рту. Аня, стис-нув  зубы, терпеливо  скучала: ходила  на  работу, читала, писала, помогала  готовить  уроки  сыну, варила  борщ, стирала, ела, пила, выпивала, курила, трахалась  от  случая  к  случаю. Перед  месяч-ными  ей  умопомрачительно  хотелось  спрыгнуть  с  крыши  или  принять  пару  пачек  снотворно-го. Останавливала  мысль  о  Руслане.
     Когда  особенно  чесалось, Аня  занималась  самобичеванием: «Тварь  я, падло, гнусь! Чего  во  мне  только  нет: суицид, нимфомания, мазохизм… Что  еще?! Да  меня  давно  убить  пора. И  зако-пать. А  я  все  живу  и  живу. Так  долго, так  нудно, так  нелепо  до  невероятности. Может, хватит?! Может, пора  ставить  точку?! Главное, выбрать  время  и  поставить  эту  точку  самой, а  не  ждать, пока  за  тебя  это  сделает  Бог. Какой-то  имбецил  сказал: жизнь – борьба… Получается, моя  жизнь – борьба  с  пожирающим  суицидом. Так  на  хера?…»
      Руслан  был  в  школе. Аня  в  свой  отгульный  день  мешала  домашнюю  лапшу  на  маленьком  огне  и  в  отчаянии  бросила  ложку  на  пол.
     За  окном  сорвался  сильный  ветер, стемнело  в  полдень, хоть  свет  включай. Град  лупил  по  подоконнику, будто  кто-то  в  дверь  стучал. Распахнулась  форточка, и  в  нее  влетел  Анин  умер-ший  Андрей…
     Развалился  на  стуле, нога  за   ногу, отбросил  со  лба  темную  пушистую  прядь  волос.
      Аня  была  в  таком  состоянии, что  этому  ничуть  не  удивилась.
     –Зачем  тебе  эта  жизнь? – спокойно  спросил  Андрей, глубоко  затягиваясь. – Анюта, милая, пойми  эта  дорога  ведет  в  никуда, поверь  мне, теперь  я  это  знаю  точно…
      «Ишь, как  запел, – разозлилась  Аня. – Живой   он  со  мной  таким  ласковым  не  был. Итак, сейчас  настроение – хоть  в  петлю, так  он  еще  и  веревку  намыливает. Явился, понимаешь, с  небес…»
      Своего  раздражения  Аня  не  показала.
     –Опять  ты  за  свое, Андрюша, – тихо  сказала  она. – Успокойся! Давай  я  тебе  лучше  кофе  сварю  по  старой  памяти. Крепкий!
     Андрей  молчал  и  раздваивался  как-то, расслаивался, рассыпался, мельтешил.
     –Ты  прав, Андрей, – сказала  Аня. – Все  бессмысленно: издавать  книги, а  потом  наблюдать, как  их  сдают  в  макулатуру, рожать  детей  и  невольно  обрекать  их  на  прохождение  кругов 
ада – ясли, сад, школа, институт, работа. Это  беспрерывное  рабство, это  жестокое  круговраще- ние – жрать, срать, спать, ****ься – бьет  больнее  плетей, хорошо  тебе  там, но  как, скажи  как, Андрюша, как  я  уйду, как  Руслана  брошу?
     Фигура  Андрея  стала  отчетливей, ярче, совсем, как  живая. Он  медленно  поднялся… Сейчас  он  был  выше, чем  в  жизни, подошел  к  Ане  и  обнял  ее. Сильно  сдавив  плечи, тихо  сказал: «Пойдем!»
     Закружилось  все, поплыло, Аня  мешком  рухнула  на  стул.
     Перед  глазами  мелькала  аппетитная  бордовая  сыроежка. Кувыркалась, скакала, как  в  глупом  мультике: «Пойдем, я  тебя  приведу!»
      А  вот  еще: шумит  горная  река, Аня  на  высоком  качающемся  мосту  готовится  прыгнуть.
      «Значит, закрутит  водоворот  или  отравлюсь  грибом, – подумала  Аня. – Мерзская  зубастая  уродина  с  косой  мне  предлагает  варианты».
     Аня  открыла  глаза: на  плите  бурлит  суп, переливается, капли  шипят, падая  на  раскаленную  поверхность, пачкая  ее…
      Тихо. Ни  звука. Кроме  гудящей  газовой  горелки. «Чего  Андрей  от  меня  хочет  сейчас?! После  всего… Зачем  он  прилетал  ко  мне? Мало  крови  попил  в  жизни?!»
     Никого. Что  же  это  было? Привидение?! Но их  нет. Есть  только  Карлсон…
     Тут  до  Ани  дошло – Андрей  за  ней  приходил. «Значит  я  скоро  умру, – подумала  Аня. – Странное  дело: покончить  с  собой  хочется, и  иногда  очень  сильно, а  просто  умереть, по  неле-пой  случайности – страшно».
     Главное   для  Ани – самой  все  завершить, самой  поставить  последнюю  точку. Самой. Аня  всегда  привыкла  все  решать  сама.
     Даже  на  мужиков  залетных  усаживается  сверху, сама  двигается, прошу  лежать  спокойно. Да, их  было  у  Свистуновой  не  вспомнить  сколько, а  вот  любовь  только  одна… Видно, на  вторую  душевных  сил  не  хватает, и  так… ебешься  по  инерции. И  вот  теперь, «смешно, не  правда  ли  смешно», эта  единственная  любовь  залетает  к  ней  через  форточку.
     …Резкий  дверной  звонок  прервал  мысли. Как  время  летит. Русик  уже  из  школы  вернулся, а  обед  еще  не  готов.
     –Мама, знаешь, мальчик  из  нашего  класса  погиб. Его  в  карьере  на  речке  песком  засыпало. Они  с  пацанами  полезли  в  чью-то  нору, а  тут – обвал. Четверо  в  больнице  с  переломанными  руками-ногами, он  один – мертвый. Классная  просила  собрать  на  похороны, кто  сколько  может.
      Аня  подумала: «Смерть  мелькала  ядовитым  грибом, но  я  его  не  сорвала, манила  въедливым  журчащим  течением  в  середине  реки, но  я  туда  не  прыгнула. Смерть  превратилась  в  единст-венного  возлюбленного, но  я  за  ним  не  пошла. Тогда  разгневанная  седовласая  дама  с  косой, напоминающая  сердитого  школьного  завуча, обрушилась  на  первого  встречного. Им  оказался  Русин  одноклассник – одиннадцатилетний  мальчик, ничего  еще  в  этой  жизни  не  знавший, не  умевший, никогда  ни  о  чем  не  размышлявший, живущий, как  растение, до  поры. Он  не  был  подготовлен  и  ничего  не  понял. Он  не  понял, что  с  ним  произошло, не  заметил, как  умер. Жестокая  тварь  забрала  его  вместо  меня, я  это  знаю  точно. Зачем  меня  опять  оставили  на  этом  свете, в  этом  измерении, в  этом  укладе? Для  чего? Для  какого  дела? Для  какого?!!!»
      Аня  накормила  Руслана  обедом  и  погнала  готовить  уроки, а  сама  задремала. Проснулась  в  сумерках с  головной  болью. Ломило  суставы, сжимало  в  висках, трясло. Аня  с  трудом  заставила               
себя  встать. Ныл  низ  живота  и  поясница. Прям  схватки. Аня, полусогнутая, подошла  к  письмен-ному  столу  Руслана. Нужно  было  проверить  домашнее  задание. Задачу  Русик, конечно, решил  неправильно. Пришлось  вырывать  из  школьной  тетрадки  лист  и  переписывать. Потом  Аня  сва-рила  на  ужин  молочную  овсянку  и, уложив  ребенка  спать, сама  еще  почитала  немного  и  усну-ла  рано, почти  вместе  с  Русланом, примерно  в  половине  десятого.
     Град  за  окном  сменился  проливным  дождем  и  не  прекращался  ни  на  секунду.
     Аня  во  сне  поехала  к  Андрею  на  поселок  Жуковского, на  втором  троллейбусе. И  он  открыл  ей, как  раньше, давным-давно, совсем  живой, обнял, стал  быстро-быстро  целовать… Потом  чуть  приподнял, отнес  в  комнату, на  постель. Андрей  целовал  ее, и  она  горела, елозила  по  кровати, но  осколком  сознания  понимала, что  этого  не  может  быть.
     На  рассвете  погода  наладилась. Как  ни  в  чем  ни  бывало, на  небо  выскочило  солнце  и  разбудило  Аню  несусветной  ранью, неправдоподобной  для  осенних  коротких  дней, но, может  быть  и  не  только  оно – на  выглаженной  хрустящей  простыне  победно  алело  кровавое  пятно.
     Аня  добросовестно  проскучала  эту  зиму, проводя  дни  на  работе, за  контрольными, чтением  и  писанием. Собираясь  в  мае  в  Москву  на  сессию, она  хотела  оставить  Руслана  одного, но  примчалась  бабушка, дотянула  Руслана  до  конца   учебного  года  и  увезла  в  Одессу.
     Аня  уткнулась  в  учебники, на  любовном  фронте  у  нее  было  без  перемен – по-прежнему  трахалась  с  Костей, Леонидасом  и  Алешкой  Риферовым  поочередно, по  расписанию, породнив  собственной  кровью  Украину, Литву  и  Узбекистан. Собственной  кровью  потому, что  не  пропус-кали  и  менструаций.
      Боря   Телегин   говорил  Свистуновой:
      –Наш  курс  спивается  и  катится  к  диплому.
     Что  было  правдой.
    Еще  он  говорил, что  всю  зиму  мечтал  о  стопе  и  уже  выбрал  маршрут.
     –Аня, давай  в  июле – по  святым  местам, туда, где  когда-то  жил  Серафим  Саровский, сейчас  его  канонизировали.
      –Давай, – равнодушно  согласилась  Аня.
     Ей  было  все  равно  куда  ехать, лишь  бы  менялся  пейзаж  за  окном.
      –Я  тебе  расскажу  маршрут  попозже, – сказал  Боря  Телегин  и  побежал  сдавать  зачет. – Встретимся  завтра  в  три  после  лекций  в  «кулинарии».
      В  «кулинарии»  между  «Пушкинской»  и  «Маяковской»  они  пили  кофе. Когда  Ане  надоеда-ли  ее  любовники, она  приезжала  ночевать  на  «Красногвардейскую».
      Иногда  Свистунова  у  Телегиных  проводила  вик-энд, отдыхала  от  общежитских  пьянок  в  семейном  кругу. Воскресным  утром  Свистунова  и  Телегин  ездили  в  церковь  на  Сретенку. Аня  молилась  об  упокоении  Андрюшиной  души, которая  по-прежнему  ее  посещала.
     Несмотря  на  трех  мужиков  в  наличии   и  Телегина-друга, Аня  часто  вспоминала  Андрея, его  кривую  усмешку, характерные  словечки, фразы. Вечерами  ей  высвечивалось  его  бледное  лицо  в  обрамлении  темных  волос, руки, протянутые  к  ней… К  своей  домашней  джазве, в  которой   он  выгнул  ручку, чтобы  удобней  было  варить  кофе, она   боялась  прикоснуться. Поэтому, сомне-ваясь  как  в  существовании, так  и  в  несуществовании   Бога, Аня  старалась  хотя  бы  по  воскре-сеньям   бывать  в  церкви, молиться  за  Андрея, ставить  поминальную  свечку.
     Стоит  ли  говорить  о  том, что  все  экзамены  Аня  сдала  на  «хорошо»  и  «отлично», съездила  в  Одессу  проведать  Руслана, договорилась  на  работе  об  отпуске, и  в  июле  снова  встретилась  с  Борей  в  Москве.
      Начали  Телегин  со  Свистуновой  свой  стоп  с  воспетого  Венедиктом  Ерофеевым  маршрута: «МОСКВА-ПЕТУШКИ». Аня  проверяла  ерофеевскую  повесть, писатель  был  документален, точен, дотошен  до  скрупулезности – не  забыл  ни  единой  станции, даже  тех, на  которых  элект-ричка  не  останавливается. Боря  с  Аней  все  же  решили  осмотреть  эти  ничем  не  примечате-льные, незаслуженно  прославленные, захолустные  Петушки – ничего  интересного  здесь, естестве-нно, не  было. Дикостью  и  бесконечными  алкоголиками  они  Ане  справедливо  напоминали  какой-нибудь  Волоколамск  или  Ржев. Единственной  достопримечательностью  была  красная  кирпичная  церковь, построенная  в  1910  году, чудом  не  взорванная, более  того, отреставрирова-нная, ухоженная. Аня  с  Борей  попали  на  конец  утренней  службы. Прихожан  было  много. Жда-ли   причащения. Аня  поставила  очередную  поминальную  свечку  Андрею. Больше  в  Петушках  смотреть  было  нечего. Аня  и  Боря  поехали  электричкой  во  Владимир, потом  в  Горький, тепе-решний  Нижний  Новгород. От  Горького  до  Арзамаса – стопом. Тут  и  переночевали.
      Арзамас – крошечный  тихий  городок  с  двумя  храмами – на  горе  и  внизу. Разбудило  Аню  и Борю, поставивших  палатку  на  окраине, громкое  пение  птиц. Проснулись  они  рано, быстро  умылись  в  холодном  ручье, собрали  вещи  и  двинулись  в  центр. Булочная  была  уже  открыта. Рынок  верещал  вовсю. Аня  и  Боря  купили  хлеб, несколько  горячих  расстегаев, килограмм  малиновых, крупных, невероятно  дешевых  помидор  и  сели  перекусить  на  сломанной  скамейке  в  центральном  скверике, другой  не  нашли. Консервы  и  пиво, припасенные  из  Москвы, вытащи-ли  из  рюкзака. Они  поели. Боря  распустил  ремень. Аня, откинувшись  на  шатающуюся  спинку  скамейки, закурила. К  ним  подсела  полная  дама  в  претенциозной  соломенной  шляпе. С  ее  бесцветных, в  красноватых  прожилках, щек  катился  пот, как  слезы. Она  его  подбирала  отутю-женным  белоснежным  платком. Несмотря  на  раннее  утро, жара  стояла – почище  Крыма  и  Кав-каза. Градусов  тридцать  пять  в тени. Аня  не  знала, что  такое  бывает  на  Волге. Так  что  широ-кополую  шляпу  необъятная  дама  надела  не  напрасно. Боря  хоть  догадался  захватить  белую  пляжную  кепку  с  широким  козырьком, а  Аня  так  вообще  ничего  не  взяла. Да, ладно, не  сахар-ная, не  растает. Толстая, как  бочка, женщина  обмахивалась  платочком, как  веером, но  это  не  помогало, пот  катился  градом, из  подмышек  неприятно  пахло. Наверное, в  Арзамасе  все  друг  друга  знали, как  в  селе, баба  то  и  дело  кивала  головой  встречным  и  сразу  поняла, что  Теле-гин  со  Свистуновой – приезжие. Впрочем, догадаться  было  нетрудно – рядом  рюкзак.
      –Извините, Вы  нам  не  подскажете, как  добраться  до  Серафимо-Саровского  монастыря? – спросил  ее  Боря.
      –Никогда  не  слыхала  о  таком, – пожала  плечами  подсевшая  баба.
      –Вы  местная? – Боря.
      –Да, – просто  ответила  женщина. – Здесь  родилась  и  прожила  всю  жизнь. Никогда  никуда  не  уезжала.
     Если  бы  сейчас  прилетел  в  тарелке  инопланетянин, Аня  удивилась  бы  меньше. Она  плохо  представляла, как  можно  восемьдесят  лет  подряд  видеть  одну  и  ту  же  церковь, один  и  тот  же  пейзаж. Родиться, влюбиться, нарожать  детей, заболеть  и  умереть  в  радиусе  одного  километра, класс! Впрочем, сейчас  это  можно  сделать,  не  выходя  из  дома.
     –В  «Московском  церковном  вестнике»  написано, – как  ни  в  чем  ни  бывало  сказал  Боря, – что  построенный  в  ваших  краях  в  XIV  веке  монастырь  отреставрировали  и  открыли. Это  предсказывал  Серафим  Саровский: наступят  тяжелые  времена, монастырь  долгое  время  будет  закрыт, но  его  вновь  откроют  перед  концом  света.
      –Мрачное  предсказание, – рассмеялась  толстая  незнакомка. – Стало  быть, если  его  действи-тельно  открыли, скоро  конец  света!
     –Выходит, так! – развел  руками  Боря.
     –Ну, я-то  про  монастырь  и  не  слыхала  никогда, – смеялась  баба. – А  вы  вон  у  того  старика  спросите, может  быть, он  что-то  помнит?
      На  противоположной  скамейке  дремал  столетний  дед. Все  лицо  его  было  изрезано  глубо-кими  морщинами  и  напоминало  грецкий  орех, но  тело  было  еще  крепким: чистая  белая  рубаха  с  короткими  рукавами  открывала  сильно  загорелые  мускулистые  руки, плотную  короткую  шею.
      –Я  знаю, как  добраться  до  монастыря, – твердо  сказал  старик. – Но  вас  туда  не  пустят.
      –Отец, объясните  как, – попросил  его  Боря, – а  там  мы  посмотрим.
      –Садитесь  во-он  на  тот  автобус, – дед  указал  на  красный  микроавтобус, стоящий  на  авто-станции  возле  базарной  площади. – Он  вас  довезет  до  высоких  железных  ворот. Там  закрытая  зона – «Арзамас-25». Дальше  сами  смотрите.
     –Хорошо, – сказал  Боря, поднявшись. – Спасибо.
     Ане  и  Боре  даже  досталось  заднее  сидение  в  переполненном  автобусе. Аня  смотрела  в  окно. Она  снова  удивилась  гладкости  и  укатанности  серой  ленты  широкого  шоссе – такие  чистые  ухоженные  дороги  редки  и  непривычны  в   этих  местах. Автобус  мчал  под  сто. Мель-кали  деревянные  избы  с  раскрашенными  резными  наличниками, маленькие  церкви. Одну, очень  старую, с  покосившимся  крестом  наверху  Аня  выделила: точно  такую, один  к  одному, она  видела  в  фильме  Андрея  Тарковского  «Зеркало». Кажется, в  этих  местах  он  свое  «Зеркало»  и  снимал. Белокаменная, златоглавая  со  сломанным  крестом  на  экране  долгим  крупным  планом  символизировала  триумфальный  поход  воинствующего  атеизма  по  России. Но  сейчас  Аня  увидела  ее  в  другом  ракурсе – церковь  ничего  не  символизировала, а  просто  стояла  одиноко  и  жалко  на  обочине  дороги  и, никем  не  охраняемая, осыпалась  и  разрушалась  который  год. Мес-тное  население  ей  активно  в  этом  помогало – растаскивало  крупные  старинные  кирпичи  на  собственные  новые  дома.
      Аня  заметила, что  публика  в  автобусе  не  вписывается  в  ландшафт, а  выглядит  как  бы  привезенной  из  Москвы  на  экскурсию: женщины  в  дорогих  одеждах, замысловатых  прическах  с  тонким  запахом  французских  духов. От  гладко  выбритых  мужчин  сладко  веяло  апельсино-вым  дезодорантом. Все, по-видимому, друг  друга  знали, друг  другу  кивали, что-то  увлеченно  обсуждали, улыбались.
     Одна  расфуфыренная  дама – высокая  прическа  в  резко  пахнущем  лаке, длинные  серьги  до  плеч, на  руках – золотые  браслеты  и  кольца, а  в  руках, правда, в  толстых  распухших  пальцах, – две   набитые  авоськи  с  пучками  синих  куринных  лап, пачками  сливочного  масла, пакетами   фруктового  кефира, брикетами  сосисок  и  лотком  желтых  домашних  яиц, говорила  кому-то:
     –Устала  я. Сщас  приду: в  ванну, чаю,  и  спа-ать!
     «Где  же, интересно, здесь  ванные?» – подумала  Аня.
     Автобус  на  хорошей  скорости  катился  по  древней  русской  земле  между  густых  лиственных  лесов  и  быстрых  маленьких  речек. Приближалась  неизвестная  для  Ани  и  Бори  конечная. Что  их  ждет? Удастся  ли  взглянуть  на  этот  мифический  монастырь?
     С  обоих  сторон  дороги  еще  тянулся  непроходимый  лес, а  пассажиры  уже  как-то  зашевели-лись, засуетились, стали  рыться  в  карманах  и  сумках – доставать  какие-то  красные  корочки, наверное, пропуска. Только  Аня  с  Борей  сидели  притихшие, растерянные. Наконец, дорога  лихо  закрутилась  конечным  кольцом, вокруг  по-прежнему  был  лес, шофер  резко  затормозил, двери  распахнулись  и  люди, толкаясь, стали  поспешно  выходить.
      Аня  с  Борей  тоже  вышли, огляделись  и  с  трудом  заметили  ловко  прячущийся  за  вековыми  дубами  железный  забор, к  которому, обгоняя  друг  друга, устремились  их  автобусные  попутчи-ки.
     Аня  и  Боря  подождали, пока  все  пройдут  и  подошли  к  дежурному  офицеру.
      –Слушаю  вас, – настороженный  колючий  взгляд.
      –Монастырь  посмотреть  хотим…
      –Только  по  пропускам…
      –Мы  из  Москвы… – начал  Боря.
      –Не  имеет  значения, – обрубил  офицер.
      –А  телефон  у  вас  есть? – оживился  Боря. – Я  сейчас  свяжусь  с  епархией, с  митрополитом  Алексием, он  даст  телефонное  разрешение…
     –У  нас  нет  телефона, –  перебил  офицер, улыбнувшись. – Вход – строго  по  пропускам. Я  вам  ничем  не  могу  помочь, – твердо  сказал  офицер, снова  поджав  губы, потихоньку  провожая  пу-тешественников  к  двери  и  этим  давая  понять, что  разговор  окончен.
      Аня  и   Боря  немного  отошли  в  сторону  и  присели на  обочине  дороги.
     –Н-да, – протянул  Боря. – Несговорчивый  тип. Ну  ничего, скоро  прикроют  эту  лавочку, скоро  их  всех  разгонят. Кончится  их  малина.
     Автобус, на  котором  Телегин  со  Свистуновой  приехали, словно  издеваясь, закрыл  двери  перед  самым  их  носом.
      Ане  и  Боре  так  хотелось  поскорее  уйти  отсюда, что  они  не  стали  ждать  следующего  авто-буса, а  пошли  по  шоссе  пешком.
      Вскоре  их  обогнал  бойкий  вертлявый  грузовичок. Водитель  сам  притормозил, Аня  и  Боря  руку  не  поднимали, открыл  дверь  кабины:
      –Садитесь, подвезу.
      Аня  и  Боря  послушно  полезли  в  грузовик. Тронулись.
      –Чего  приуныли? – спросил  водитель.
      –Нас  в  монастырь  не  пустили, – сказал  Боря.
      –Думаю, огорчаться  из-за  этого  не  стоит, – улыбнулся  приветливый  шофер. – Монастырь  разрушен. Смотреть  там  нечего.
      –Разве  его  не  реставрируют? – спросил  Боря.
      –Нет. Пока  нет. Хотя  слухи  такие  упорно  ходят. А  вы  знаете, что  он  был  действующим  аж  до  1932  или  даже  до  33  года. Да, да, до  тех  пор, пока  здесь  зону  не  построили… Тогда  мона-хов  и  разогнали. На  многих, правда, сразу  дело  и  завели, и  здесь  же  оставили, только  уже  не  послушниками, а  зеками. Сам  я  этого, конечно, не  помню, – повествовал  словоохотливый  водитель, – мне  отец  рассказывал, но  в  детстве, пацанами, мы  любили  по  уже  заброшенному  помещению  монастыря  лазить – собирали  старинные  подсвечники, воск  находили, лампадное  масло, а  иногда  и  кувшин  вина  с  запечатанным  узким  горлышком…
      –Ну, а  что  здесь  сейчас? – перебил  Боря  шофера. – Почему  не  пускают?
      –А  чего  говорить-то, – замялся  водитель. – Сами  знаете…
      –Ядерные  испытания, что  ли? – наобум  брякнул  Боря.
      –Во-во, – рассмеялся  водитель. – Горячо… Сахаров  у  нас  работал. Я  его  помню  на  черном  ЗИЛе… В  начале  50-х  зону  убрали, но  этот  мощный  забор, который  вы  видели, бараки  и  про-волоку  оставили, кажется, еще  и  новую  колючку  протянули, повыше  и  плотнее, ну  и  террито-рии  побольше  тяпнули. Теперь  в  закрытой  зоне – четыре  села. А  за  проволокой – многоэтажки, квартиры  у  всех  там  шикарные, снабжение  кремлевское, роскошная  тюрьма, короче, но, говорят, скоро  прикроют  эту  лавочку… Тогда, наверное, и  монастырь  восстановят  и  отдадут  епархии. Тогда  и  приезжайте… Все  увидите…
      Водитель-экскурсовод  довез  Свистунову  и  Телегина  до  Арзамаса, дальше  они  поехали  сами.
      До  Москвы  добрались  без  приключений, и  остаток  лета  Аня  провела  в  Одессе, с  Русланом  на  даче. Абрикос  и  малины  в  тот  год  было  много. Мама  почти  не  приезжала  из  города. Аня  с  Русланом  были  одни, брали  в  деревне  молоко  и  творог.
      Просыпались, завтракали  обычно  молочной  кашей  и  шли  в  малинник. Сначала  наедались, потом  собирали  на  зиму – Аня  перекручивала  с  сахаром  и  везла  литровые  банки  в  Харьков.
      В  Харьков  ей  не  хотелось. Была  уже  вторая  половина  августа. Аня  читала  книжку  на  скамейке, а  Руслан  катался  на  велосипеде. В  сумерках  приехала  мама.
      –Анюта, у  нас  радость! Анджела  квартиру  получила!
      Мать  Свистуновой, родив  трех  дочерей, ограничилась  буквой  «А»: Анна, Анджела  и  Алина. Алина  уже  давно  жила  в  кооперативе, а  сейчас  муж  Анджелы  пошел  работать  на  стройку, вернее  не  пошел, погнали.
      –Оставляй  Руслана  у  меня, – попросила  мать  Аню. – Что  нам  с  дедом  теперь  вдвоем?! Анджелка  уже  машину  заказала, на  следующей  неделе  переезжают. Пусть  твой  у  нас  в  школу  ходит, а?! Тебе  легче  будет.
       –Я  подумаю, мама, – сказала  Аня  и  поднялась  поставить  чайник.
      Позвонив  на  работу, Аня  осталась  в  Одессе  на  сентябрь, «на  виноград  и  айву». В  конце  сентября  она  вернулась  в  Харьков, чтобы  оформить  вызов  на  сессию.
      В  субботу  утром  после  крепкого  кофе  Аня  не  спеша  заклеивала  конверт  с  последней  ко-нтрольной – собиралась  отправить  в  Москву. В  дверь  позвонили. Пришел  Анин  знакомый  фото-художник, специалист  по  НЮ. Попросил  Аню  попозировать.
       Аня  и  выкладывалась – ноги  чуть  ли  не  шпагатом, как  в  гинекологическом  кресле, мостик, на  четвереньки… Аня  устала, попросила  Аркашу  закурить… Аркадий  предупредительно  открыл  четвертинку  коньяку.
      –Накинь  плед, отдохни, – попросил  он. – Выпьем, согреемся… Тут  еще  чуть-чуть  доснять  осталось… Отдохни, Анюта, отдохни…
      Аня  залпом  выпила  50  грамм, поспешно  потушила  окурок, расстегнула  Аркаше  ширинку, потеребила  яйца  и  уселась  на  него – он  и  опомниться  не  успел… Аня  сухо  целовала  фотогра-фа  и  ерзала: ввинчивалась, вкручивалась, водила  бедрами, пока  у  нее  не  поплыло все  перед  глазами, не  потемнело… Она  обмякла  и  опустилась  на  диван… Замерла…Аркадий  благодарно  целовал  ей  плечи, грудь, живот…
      Аня  еще  немного  попозировала, и  Аркадий  ушел… Коньяк  допивала  она  одна, вечером… Было  противно… «Прямо, как  сосиску  вставила, – брезгливо  вспоминала  Аня  свою  выходку. – Так  мерзко, что  никакая  мочалка  не  ототрет… Зачем  я  это  сделала?» 
      «Опустошенность – от  пустого  траханья, – подумала  Аня. – Без  любви».
      За  окном  шел  сильный  дождь. Было  восемь  часов  вечера. Ане  было  так  хреново, что  она  накинула  плащ, схватила  зонтик  и  выскочила  за  вином. Это  чтоб  не  подниматься  на  крышу  для  последнего  прыжка.
      «Что  ж  это  со  мной  сегодня  такое? – психовала  Аня. – А-а, – вспомнила  она. – Скоро  долж-но  начаться. Скоро  должны  быть  месячные – все  из-за  этого…»
       Аня  согрела  вино  и  сотворила  себе  пунш, как  в  таллинской  «Каролине».
       Она  пила  горячее  вино  с   привезенными  из  Одессы  колотыми  грецкими  орехами, курила  одну  за  одной…
      За  окном  шумел  дождь  все  громче. Барабанил  по  подоконнику, словно  просился  на  ночлег. В  полумраке  возникло  бледное  светящееся  лицо  Андрея…
      –Ради  Бога, Андрюша, уйди, не  пугай  меня, – просила  Аня. – Ты – мертвый, понимаешь, я  боюсь  тебя. Уходи.
       Но  Андрей  медленно, как  занавес, опускался  на  стул.
      –Не  прогоняй  меня, – сказал  Андрей. – Я – ненадолго. Только  кофе  с  тобой  попью. И  все. Свари  мне, пожалуйста,  крепкий-прекрепкий. Помнишь, как  Клава  нам  когда-то  варила  на  Гар-шина? Помнишь?!
      Аня  послушно, будто  заводная, варила  крепкий  кофе  с  желтыми  пузырьками  густой  пены, разливала  его  в  две  чашки  и  одну  протягивала  Андрею…
      –Что  ты  читаешь? – спросил  Андрей.
      –Перечитываю  «Петербург»  Белого, – ответила  Аня.
      –Закрой  книгу – ведьма  прилетит…
      –Не  прилетит, – рассмеялась  Аня. – Она  тебя  испугается…
      Тут  Андрей  стал  расплываться, мельтешить, качаться, постепенно  превращаясь  в  неясное  пятно. Вскоре  он  исчез.
      Аню  долго  трясло. «Так  больше  продолжаться  не  может, – подумала  она. – Мне  в  Москву  ехать, а  я, как  незагустевший  кисель»…
      Ранним  утром  Аня  купила  букет  красных  гвоздик  и  поехала  на  кладбище. Могила  еще  не  совсем  осела  и  была  аккуратно  посыпана  густым  желтым  песком.
      «Неужели  это  все, что  от  него  осталось? – подумала  Аня. – Но  ведь  не  может  быть, чтобы  он  исчез  совсем! Он  где-то  есть, только  я  об  этом  ничего  не  знаю. Лет  через  пятьдесят  я  с  ним, наверное, встречусь, ну  и  чем, интересно, мы  будем  заниматься? Понятно, не  сексом  и  не  разборками, кто  кого  умнее, хитрее, сильнее, богаче… Война  полов  на  небесах – это  вообще! – вздохнула  Аня. –Что  гадать, что  там  будет… Там  посмотрим… Эту  жизнь  надо  прожить, протерпеть, промучиться, а  не  строить  планы  добровольного  ухода, рисовать  сцены  отравления, утопления, прыганья… Нет, нет, – мотнула  головой  Аня. – Нельзя  уходить  до  срока – капитули-ровать…
      –Андрюша, я  к  тебе  хочу, – шептала  Аня  и  плакала.
      …Домой  возвращалась  Аня, опустив  голову.
       –Анюта, – окликнула  ее  писательница  Ира  Левандовская. Она  ждала  Свистунову  во  дворе  на  скамейке  вместе  со  своей  десятилетней  темноволосой  дочерью  Эвелиной, гибкой, как  стату-этка. Эвелина  занималась  балетом. – Анюта, – сказала  Ирина, подбежав  вместе  с  дочерью  к  понурой  Свистуновой. – Мы  в  твое  «Детское  питание»  за  колбасой  приехали. Тут – самая  луч-шая, во  всем  Харькове  не  сыщешь. Решили  к  тебе  заглянуть, вот  соломка – Руслану  твоему. Любит?!
       Аня  молча  кивнула.
      –Мы  ненадолго, – сказала  Ира. – Погреться… На  улице – такая  мразь… такая  гадость… моросит  что-то  непонятное… А  в  Москве, говорят, уже  снег… Одевайся  потеплее… Надеюсь, не  задержим?!
      –Что  вы?! Наоборот… Мне  так  хреново… Руслану  соломку  вы  зря. Он  в  Одессе, я  разве  тебе  не  говорила?!
      –Забыла, Аня, забыла, – спохватилась  Ирина.
     –Ничего, – улыбнулась  Аня. – Сами  чай  попьем. Я  тоже  замерзла… Только  с  кладбища.
     –Анюта, прекрати  эти  походы, – скривилась  Ира. – Лучше  б  Лескова  лишний  раз  просмот-рела. В  литинституте  любят  Лескова. Всегда  дополнительные  вопросы – по  нему. Еще  Боборы-кина  спрашивают. Петра  Дмитриевича. Самый  плодовитый  писатель  XIX  века. Представляешь, в  течение  пятидесяти  лет  «Отечественные  записки»  открывали   журнальный  год  новым  романом  Петра  Дмитриевича  Боборыкина  или,  на  худой  конец, обширной  повестью  «нашего  маститого  беллетриста»… Нам  бы  такую  работоспособность!
      –Читала  я  его  «Китай-город», – отмахнулась  Аня. – Вязко… вязко! –Аня  поставила  полный  чайник  на  плиту. – Да, вы  раздевайтесь!
     –Мы  ненадолго, – еще  раз  предупредила  Ира.
     –Чаю  горячего  выпить  и  покурить  все  равно  надо… – сказала  Аня. Вскоре  Свистунова  со  своими  гостями  согрелась  в  кухне, прихлебывая  крепкий  чай  с  добавлением  мяты, хрустя  Рус-лановой  соломкой.
      –Причем  здесь  Бог, – расфилософствовалась  разморенная  Левандовская, размахивая  руками. –Быдлу  веру  в  Иисуса  заменили  верой  в  коммунизм. Так, скажи  на  милость, какая  им  разница,   
кому  кланяться: Богу, царю, Сталину… или  куче  дерьма, как  это  делают  постмодернисты…
      –Бердяевщина  чистой  воды, – перебила  Ирину  Аня. – А  про  фекалии  не  будем. Ими  итак  переполнена  современная  литература. Их  даже  больше  чем  эротики… Слушай, может  по  стака-нчику… У  меня  со  вчерашнего  вино  осталось…
      –Не  откажусь, – сказала  Ира.
     Аня  вытащила  из  холодильника  недопитую  бутылку  и  разлила.
     Выпили  молча, закусив  чаем  и  соломкой.
      –Народ  несамостоятелен, – продолжала  Ирина. – Ему  нужна  идея… Без  хлеба  он  прожить  может, без  идеи – нет… У  него  отняли  Бога, он  придумал  инопланетян… Еще  какое-нибудь  те-плое  крылышко  нафантазирует, лишь  бы  не  нести  ответственность, лишь  бы  кто-то  был  выше, не  он  первый… Не  он  у  бездны… Люди  скорее  бы  согласились стать  подопытными  кролика-ми,  нежели  полновластными  хозяевами  вселенной… – Левандовская  в  волнении  чиркнула  за-жигалкой.
      Аня  тоже  закурила, наверное, пятую  или  шестую  сигарету  подряд.
     –Жаль, Анюта, что  ты  на  сессию  уезжаешь, – сказала  Левандовская  после  некоторого  пере-рыва. – Ведь  мое  «Отторжение», наконец, взяли  на  радио. Уже  все  утвердили. В  субботу  в  две-надцать  дня  будут  читать…
      –Поздравляю! – слабо  улыбнулась  Аня. Казалось, ей  не  до  того. Не  до  чьих-то  мелких  успе-хов.
      Но  Левандовская  не  заметила  этого. Она  вытащила  из  сумки  плотный  конверт.
      –Собираюсь  отослать  в  Киев… В  «Радугу»…
      –Хорошо, – безучастно  сказала  Аня.
      –Это  моя  новая  повесть, – продолжала  Левандовская  на  подъеме, словно  бы  не  замечая  Аниного  настроения. – Послушай, а  второй  экземпляр  ты  не  передашь  в  «Октябрь»  Кононо-ву… Так  вернее.
     –Хорошо, – снова  согласилась  Аня, разлив  остатки  вина.
     –Хорошо, но  мало, – сказала  Левандовская, опустошив  свой  бокал.
     –Может, еще  сходить, – предложила  Аня.
     –Зачем? Не  надо, – сказала  Ирина, доставая  из  сумки  бутылку  крепленного, «бормотухи»  в  простонародье. – Вообще-то  я  папе  взяла. Он  простужен, ему  это – как  лекарство… Но  выпьем, ладно, ничего  страшного. Я  на  обратном  пути  другую  куплю…
     –Ладно, давай  выпьем! – чуть  улыбнулась  Аня. – С  удовольствием, – тихо  прибавила  она. – Не  знаю, как  «Октябрь», Ира, и  кто  у  тебя  в  «Октябре», но  меня  вот  в  «Сельской  молодежи»  напечатали. Гонорар  прислали – 46  рэ. Может, твою  вещь  в  «Ровесник»  или  «Крестьянку»  отдать?
      –Отнеси  в  «Октябрь», – сказала  Ира.
      –Как  прикажешь…
      –А  вообще  я, Анюта, не  представляю, – сказала  Левандовская, – как  вы  с  Русланом  тянете?
      –Чего? Библиотека, алименты, гонорары, нормально, – ответила  Аня. – На  еду  хватает… А  машину  я  покупать  не  собираюсь. И  на  ставку  выходить – тоже. Время  дороже, – сухо  сказала  Аня. – Денег  ведь, Ирка, никогда  не  хватает, правда?! Чем  больше  их  есть, тем  больше  разного  хочется… Я  заметила  странную  закономерность: возьмешь  с  утра  десятку, потратишь  и  непре-менно  чего-нибудь  не  купишь, упустишь, не  хватит, возьмешь  рубль – то  же  самое… Не  в  деньгах  счастье, Ирка! Тошно  мне  в  этом  Харькове! Ой, как  муторно! Ну, вот  ты  скажи, как  мы  живем?! Да  вот  хоть  глянь  дневник  Ходасевича:
     «2-е  ноября – Встреча  с  Белым.
       4-е – Цветаева.
       7-е – Слоним, цыганское  кафе.
       9-е – Добужинский, Монмартр.
     10-е – у  Мережковских. Г. Иванов  читал  стихи.Бунин  говорил  пошлости…» И  так  далее.
     А  тут: «Доброе  утро! На  Руднева – обезжиренная  колбаса…
     –Спасибо. А  масла  «крестьянского»  нет? У  меня  от  бутербродного  живот  болит…
     –Поздно  проснулась, милая! Его  еще  в  девять  утра  расхватали. Надо  раньше  вставать. Тало-ны   получила?
     –Нет. Не  ходила  еще. Некогда.
     –А  ты  знаешь, что  теперь  всего  два  раза  в  неделю  будут  давать: по  вторникам  и  пятни-цам…»
     Ирка, сдохнуть  можно   от  всего  этого. Один  акцент  чего  стоит: туточки, тамочки, стулка, литра, и  конфет  с  пивкила. Анекдот… В  поезде:
     –Та  вы  шо!
     –Вы, наверное, из  Харькова?!
     –Тю! Та  еще  и  с  Салтовки…
     –Ну, прямо  уж! – рассмеялась  Левандовская. – Не  скажи! Мимо  тебя  каждый  день  Чичиба-бин  проходит, когда  спешит  в  трамвайное  депо, где  он  бухгалтером. До  сих  пор, представь  себе. Большой  поэт. А  работу  не  бросает. Бежишь  за  молоком, перекинься  с  ним  парой  фраз, вот  и  история!
     Аня  громко  расхохоталась. В  стенку  постучала  соседка.
     –Смейся  тише, – сказала  Левандовская.
     Аня  взвилась.
     –Не  нервничай, – успокаивала  ее   подруга. – Ты  не  одинока. К  нам  тоже  всегда  снизу  при-бегают, когда  Веля  прыгает. Говорят, люстра  падает  и  потолок  валится. Не  переживай. Самое  виртуозное  изобретение  коммуняк – коммуналки. Они  неистребимы. Вот  уже  восемьдесят  лет  не  может  каждая  семья  получить  отдельную  квартиру. Слово  «сосед»  стало  синонимом  слова  «враг». А  выдумки  пакостей  достойны  пера  Зощенко  или  Бабеля. Если  в  глазок  увидишь  сосе-да, то  конечно  же  не  решишь, что  он  пришел  поздравить  тебя  с  Днем  рождения, с  Новым  Годом, Пасхой  или  опубликованием  статьи, нет! Он  пришел  устроить  очередной  скандал  из-за  громко  включенной  музыки, мяча  ребенка, стука  пишущей  машинки, перебежавшей   ванной…
      –Послушай, Ирка, – развеселилась  Аня. – Ко  мне  однажды  Новицкий  приехал. Есть  у  нас  такой  литинститутский  шут… Но  он  не  виноват, что  его  поезд  в  два  ночи  прибыл, а  мои  со-седи-старперы  спать  легли. Он  победно  звякнул  об  этот  стол  бутылкой  «бормотухи»  и, как  только  выпили, начал  читать  стихи:
–В  силу  разномастных  обстоятельств
(в  общем-то, понятных  и  простых)
в  ряд  «превосходительств»,
в  ранг  «сиятельств»
вряд  ли  попадет  мой  грешный  стих.

Впрочем, я  не  жалуюсь  на  это.
Счастлив  зачисленью  в  «простаки».
Главное – не  звание  поэта.
Главное – наполненность  строки…
      Звонок  в   дверь. Громкий, требовательный. И  через  секунду  нетерпеливый  хамский  стук. Звонок, стук, звонок, стук… Честно, я  испугалась. Было  такое  впечатление, что  стучат  шваброй. Я  боялась  открыть.
     –Вы  сейчас  окажетесь  в  милиции, – из-за  двери…
     И  такая  буча  поднялась. Проснулся  весь  подъезд. Старухи  в  мятых  ночнушках  на  балкон  повыскакивали… А  что, собственно, произошло? Поэт  читал  стихи… Не  в  микрофон… И  не  голосом  Маяковского… Слушай, Ирка, – переключилась  Аня. – Тут  у  нас  в  28-й  квартире  па-рень  живет, только  из  Афганистана  вернулся, склад  с  боеприпасами  охранял – стопроцентная  выживаемость. Но  брат  его  там  погиб, мать-прораба  на  стройке  плитой  придавило, сестра  в  19  от  передозировки  «кинулась», отец  женился – бросил  их, одна  бабка  у  него  и  осталась, старая  и  больная. Слепая, глухая, хромая, но  продать  свою  квартиру  и  переехать  к  Юре  не  хочет. Один  Юрка  в  трехкомнатной, сорокаметровой, курит  целыми  днями, почти  не  ест. Один, как  неприметный  дубок  среди  чисто  вырубленной  поляны. А  за  стенкой  Наташка  успешно  размно-жается, ходит  опять  беременной, третьего  ждет. А  бабка  ее  маразматическая  пишет  на  меня  кляузы  в  милицию, ей  Джо  Дассен  спать  мешает  вместе  с  Полем  Мория, ей  стихи  мешают, ей  мешает  все, сучка  старая!
     –Муравьиная  возня, Аня, – скривилась  Ира, взяв  новую  сигарету. – Не  обращай  внимания. А  жизнь – интересная  штука, – глубоко  затягиваясь, философски  протянула  она. – То, что  на  пер-вый  взгляд  кажется  случайностью, в  самом  деле – предопределено. Только  мы  очень  мало  о  себе  знаем. И  об  окружающем. Как, например, материалисты  объясняют  ночные  страхи? А  ведь  темноты  боятся  и  верующие  и  неверующие. Но   если  признать, что  реально  существует  только  то, что  мы  видим, а  что  не  видим – того  нет, то  почему  же  ночью  в  лесу    никто  не  гуляет  в  одиночку? В   лесу  то  никого  и  ничего  нет, все  бандиты – в  центре  города… Много, Аня, много  в  нашей  жизни  неясного… У  одной  супружеской  пары  долго  не  было  детей. Она – к  гинекологу, врач  ей:
     –И  не  мечтайте. Бесплодна  от  рождения. Бывает  такое. Редко, но  бывает…
     Ну, они  усыновили, вернее  удочерили  кроху  из  интерната  Ниночку. Месяца  два  или  три  ей  было, когда  взяли. Пошла  Ниночка  в  школу, все  нормально, отличница, бесплатную  путевку  на  Азовское  море  ей  школа  выделила. Приезжает  она  в  августе, мать  соскучилась, Барби  ей, шо-коладки, мороженое, ну  и  на  речку  решили  под  вечер  съездить, в  Гидропарк. Только  с  моста  спустились, смотрят – утопленницу  вытаскивают, уже  раздутую, фиолетовую, такую  кошмарную, что  и  сколько  лет  не  поймешь. Им  бы  отвернуться  и  быстро  пройти  мимо, а  баба, словно  ги-пнотизирует: смотри  на  меня, смотри… Лицо  распухшее, жуткое, а  улыбка  на  синих  губах  дово-льная – ах, если  б  я  могла  рассказать  вам, какой  это  кайф – вне  тела… После  утопленница  долго  снилась  и  Ниночке, и  ее  приемной  маме… И  что  ты, Анюта, думаешь? Эта  женщина  забеременела, напрасно  ей  эскулапы  приговор  подписали, родила  девочку, тоже  Эвелиной  наз-вала, как  и  я, имя, согласись, нечастое…
     В  мире  много, Анюта, странного, – подытожила  Левандовская. – А  мы  от  непонятного  отво-рачиваемся, и, вместо  того, чтобы  докапываться  до  сути, предпочитаем  ругаться  с  соседями. Ла-дно, Анюта, с  тобой  хорошо, но  надо  идти, – сказала  Ира  и  засобиралась. Сначала  одела  Эве-лину, потом – сама.
     Аня  проводила  гостей.
     –Ирка, пока, – попрощалась  она.
     –Счастливо  тебе, Анюта, съездить. Все  сдать  на  пятерки. Погулять  хорошо… И  не  забудь  же  Кононову  передать  в  «Октябрь», ладно?!
     –Не  забуду, – улыбнулась  Аня  и  захлопнула  дверь.
     После  ухода  гостей  Аня  снова  закурила  и  стала  подумывать  о  том, что  ей  необходимо  в  Москве, но  раздался  звонок  в  дверь…
     «Не  слишком  ли  перед  отъездом? – вздохнула  Аня. – Аркашка, как  снег  на  голову, и  блиц-секс. Потом  мертвый  Андрей, Левандовская  с  Эвелиной, а  это  кто?»
       Аня  обреченно  пошла  открывать.
       На  пороге  пьяный  поэт  Вадик  Колчаков.
     –Привет! У  меня  сегодня  день  рождения! Я  водки  принес. Выпьешь  со  мной?!
     –Очень  приятно, Влад, – хмуро  сказала  Аня. – Поздравляю  тебя! Но  мне  через  два  часа  в  Москву  ехать. Собраться  надо. Мне  некогда.
      –Ну  посиди  со  мной  хотя  бы   полчасика! Ну, пожалуйста!
      –Ладно, – согласилась  Аня, взяла  у  Вадика  бутылку  и  привычно  разлила.
     Колчаков  вообще-то  был  Вадимом, но  Свистуновой  нравилось  называть  его  Влад, и  ее  при-ятель  с  этим  согласился.
     Едва  пригубив, Вадик  принялся  читать:
…Я  голову  снимал  не  раз,
Чего  о  ней  жалеть.
А  вот  о  каждом  волоске  мне  хочется  рыдать
И  умирать  не  налегке,
И  смертью  измерять
Безжизненную  пустоту,
В  которой  я  мечусь.
Которую  давно  не  чту
И  даже  не  боюсь.
     Еще  один  нежданный  звонок  прервал  его  декламацию.
      –Аня, – вкрадчиво  начала  соседка  Полина, та  самая, которую  Аня, по  Полининым   корявым  заявам  в  ЖЭК  и  милицию, «регулярно   заливала». – Я  вот  пирог  испекла, а  есть  некому…
     «Что  ей  от  меня  нужно?» – подумала  Аня, но  пирог  взяла. Надо  же  закусывать. Полина  же, увидев  водку, еще  и  соленных  огурцов  принесла, яблок  и  печенья.
      «Берите, берите, не  стесняйтесь!»
     Но  и  это  еще  было  не  все. Новицкий  проездом  из  Ростова  в  Москву. С  бутылкой.
     –Анюта, послушай, что  я  тебе  написал:
Возле  дома  Пастернака,
Там, где  елочки  растут.
Там, где  грустная  собака.
Там, где  гнусный  институт,
Там, где  грязная  нелепость –
то  вода,
то – невода,
посади  меня  в  троллейбус  и
простимся
навсегда.
      –Ну, навсегда  мы  с  тобой  никогда  не  простимся, – рассмеялась  Аня. – Где-нибудь  обязате-льно  встретимся. В  Вятке  или  Харькове, да  хоть  в  твоем  Ростове  или  Москве. А  может  быть, когда-нибудь  и  в  Нью-Йорке, все  может  быть…
     Новицкий  вытащил  из-за  пазухи  самодельную  ротопринтную  книжонку  своих  стихов.
      –Знаешь, где  я  ее  отпечатал?
      –Нет! – сказала  Аня.
      –Только  ты  не  падай… В  американском  посольстве…
     “Ни  хрена  себе. Ни  больше, ни  меньше”, – подумала  Аня.
      Новицкий  рассказывал:
     –Там  толпа  всегда  такая… Толпа  желающих  эмигрировать… Я – в  рваных  кедах, джинсы – в  заплатках, обхожу  всех  и  прямиком  в  посольство. Никто  меня  не  остановил. Наверное, охранни-ки  подумали: какой  русский  в  таком  виде  будет  по  американским  посольствам  разгуливать? Это  иностранец  к  кому-то  в  гости. Пропустили. Я – прямиком  в  типографию. Прикинулся  эта-ким  незадачливым  славистом. Попросил  отпечатать…
      –Ты  и  в  Америку  уйдешь  в  рваных  кедах, – сказала  Аня.
      –А  ты  не  философствуй  много, коза, – сказал  Новицкий, обняв  Аню. – Лучше  еще  стихи  послушай. Опять  тебе:
…Эту  злую  полукровку  не  забуду,
а  забуду –
пусть  меня  распнет  молчанье,
словно  божию  коровку…
…Эту  мразь  и  эту  мымру,
эту  сказку, эту  тему
прогоню  неоспоримо,
как  золовку  в  мышеловку,
как  создателя  в  пустыню,
как  издателя  в  богему…
…А  потом  святым  по  свету,
побреду, врагов  балуя,
распевая  Аллилуя
и  играя  на  свирели,
От  Италий  и  до  Турций,
От  ромашек  до  настурций,
От  России  до  Китая,
От  нарциссов  до  сирени…
     –Класс! Стихи  класс! – перебила  Аня  Новицкого. – Ребята, с  вами  хорошо, но  мне  в  Москву  надо!
     Аня  была  совсем  пьяной.
     –Так  за  чем  остановка? – спросил  Новицкий. – Поехали!
      Колчаков  проводил  их  до  Южного  вокзала. Там  он  сел  на  ночную  электричку  и  уехал  к  бабушке  в  Изюм.
      Новицкий  взял  у  Ани  студенческий  и  подошел  к  кассе  с  заднего  входа. Через  минуту  у  него  в  руках  было  два  билета. Остальное  Аня  плохо  помнила.
      Проснувшись  в  Москве, Аня  не  сразу  сообразила, где  находится  и  кто  с  ней  рядом. Она  открыла  глаза  и  увидела  тусклую  лампу  вверху.
     –Доброе  утро! – Новицкий  протянул  ей  развернутую  шоколадку  “Аленка”.
     –Ох, это  ты, – улыбнулась  Аня, пытаясь  вспомнить  вчерашний  день.
     Ну, конечно, она  поехала  на  кладбище, был  туман, а  у  двери  ждала  Левандовская. Попросила  передать  в  “Октябрь”  Кононову. “Повесть  я  ее  не  забыла? Надо  проверить. Слава  Богу, взяла, вон  торчит  в  сумке. Абсолютно  не  помню, как  я  ее  туда  впихнула. Ну  да, потом  Вадик – день  рождения, соседка  еще  сварливая  пирог  принесла, с  чего  бы  это? А  Новицкий  меня  забрал  в  Москву, когда  была  совсем  пьяной. Легок  на  помине. Дураки  всегда  легки  на  помине – я  же  еще  Левандовской  о  нем  рассказывала, как  стихи  читал, а  соседи  в  стену  стучали – и  вот он – тут, как  тут. Явился, не  запылился.
     –Анюта, собирайся! – ласково  сказал  Новицкий. – Подольск  проехали. Ешь  шоколадку  и  одевайся. Сщас  я  тебе  кофе  еще  принесу, чтоб  ты  окончательно  проснулась.
      На  Курском  Новицкий  спросил  Аню:
      –Ты  сейчас  куда?
      –В  общагу. А  куда  же  еще?
      –Я  с  тобой…
      –Мимо  вахтера  проведу, – сухо  сказала  Аня. – Дальше  теряйся. Удовенко  прибьет.
      –Я-ясненько, – протянул  Новицкий. – Ладно, я  только  до  лифта, там – растворюсь… Ой, чуть  не  забыл… На  вот… держи, чтоб  не  померла  с  голоду, – Новицкий  сунул  Ане  пачку  газет  на  продажу  и  с  десяток-другой  своих  ротопринтных  сборников  стихов.
      –Спасибо, – сказала  Аня. – Бери  мою  сумку, и  идем  быстрее.
     Получив  в  общаге  комнату  и  постель, Аня  сразу  же  поехала  в  институт.
     Москва  встретила  Свистунову  высоким  лазурным  небом, совсем  непохожим  на  северное. Октябрьский  день  был  солнечно-ветрен: набегали  тучи – становилось  холодно  и  промозгло, му-рашки  по  телу, выходило  солнце – щедрое  бабье  лето.
       Аня  у  Ленкома  вышла  из  третьего  троллейбуса  и  медленно  пошла  к  Пушкинской  площа-ди. Она  соскучилась  за  этим  пейзажем. Вот  позеленевший  памятник  “солнцу  русской  поэзии”  с  неизменным  голубем  на  голове.
      На  первую  пару  Аня  не  опоздала  и  дисциплинировано  отсидела  все  три. Потом  она  зашла  в  “Лиру”  на  грани  переделывания  в  Мак-Дональд  пообедать. Аня  допивала  компот   из  сухо-фруктов, сзади  ее  кто-то  обнял   и  несколько  раз  эмоционально  поцеловал  в  шею, ухо  и  правую  щеку.
      –Ой, Анюта, соскучился! – Алешка  Риферов. – Выпьем  за  встречу!
      –Давай!
     Они  поднялись  на  второй  этаж.
     Риферов  заказал  бутылку  коньяку  и  кофе.
     Выпили  раз, другой, третий…
     –А  что  у  тебя  в  сумке? – спросил  Алеша.
     –Новицкий  дал  на  распространение.
     –И  где  ты  это  все  будешь  распространять?
     –На  Твербеле  у  пампуша, – улыбнулась  Аня.
     –А  мне  еще  в  “Литучебу”  заскочить  надо, – сказал  Алексей. – Но  вечером  встретимся? Зайдешь? Ты  в  какой  комнате?
     –Я  сама  зайду, – уклонилась  Аня  от  ответа, но  поцеловала  Риферова  в  уголок  губ.
     Аня  разложилась  на  спуске  в  метро. Никто  у  нее  ничего  не  покупал. Голова  кружилась  от  перепоя  последних  дней  и недосыпания. Аня  прикурила  четвертую  сигарету  подряд. “Постою  еще  минут  пятнадцать  и  пойду”, – решила  она. Вдруг! – Аня  не  совсем  поняла, что  произошло–
легкий  приятный  толчок, как  в  детстве, когда  сильно  раскатаешься  на  разноцветных  лодочках, и  она  увидела  задумчивую  зеленую  фигуру  Пушкина  сверху… Метушащиеся  люди  на  тротуаре  напоминали  ей   оловянных  солдатиков  и  гномов  из  “киндер  сюрприза”.
      А  вот  и  она  сама – совсем  крохотуля. Как  рьяно  рекламирует  свой  товар – денег  хочет. Су-ет   газеты  прохожим  прямо  под  нос: “Покупайте, чего  же  Вы  не  берете?”. Ой, вон  кто-то  уже  вытаскивает  деньги – первый  покупатель. Уговорила. Вон  кто-то  еще  подходит… Дело, слава  Богу, пошло… Но  что  со  мной?
      Аня  читала  оккультные  брошюры: раз  ей  удалось  выйти  из  тела, надо  это  использовать. Аня  с  радостью  полетела  по  Тверской, невольно  обгоняя  самых  быстрых  прохожих. Ей  интересно  было  наблюдать  за  суетящимися  крошечными  фигурками: кто-то  что-то  жевал, кто-то  что-то  покупал, кто-то  кому-то  рассказывал  что-то  смешное, кто-то  кого-то  обнимал  и  цело-вал  в  губы. А  ведь  через  пятьдесят  лет  всех  этих  людей   не  будет  на   Земле, все  они  умрут, а  останутся  только  те, кто  сейчас  играет  в  песочнице  или  катается  на  карусели. “И  какой  во  всем  этом  смысл? – думала  Аня. – Моей  двоюродной  бабушке  в  одной  из  деревень  Черкасской  области – 96  лет. При  царе  родилась. Крестьянка. В  шесть  лет  начала  сажать  картошку, сажает  и  в  96. Что  для  нее  за  век  изменилось? Ничего… Тот  же  огород, та  же  куча  навоза, те  же  вишни  и  яблоки, тот  же  тяжелый  труд. Девяносто  лет  подряд. От  рождения  и  до  смерти. Да  разве  она  одна? В  двадцати  километрах  от  Москвы – точно  также…
      Аня  стремительно  летела  вниз  по  Тверской  к  Кремлю – мимо  Елисеевского, мимо  памятни-ка  Юрию   Долгорукому, мимо  недавно  восстановленной  церкви, главпочтамта, театра  Ермоло-вой, магазина  “Российские  вина”… Она  заглянула  на  чердак, где  когда-то  спала  с  Эллисом… На  их  месте  лежала  хипповая  парочка. Ее  смолянисто-черные  волосы  спутались  с  его – соло-менно-желтыми. Девочка  подняла  ноги  кверху – Аня  только  могла  разглядеть  розовые, на  удив-ление  чистые, маленькие  ступни,  да  энергично  движущуюся  белую   попу  парня… “Трахайтесь, на  здоровье, милые, – мысленно  пожелала  им  Аня. – Лишь  бы  не  во  вред  пошло”…
      Аня  долетела  до  Красной  площади  и  повернула  обратно. В  Кремль  залетать  она  боялась. Казалось, хлопнет  за  ней  решетчатая  дверца, как  за  канарейкой…
      Парочка  на  их  с  Эллисом  чердаке  пилилась  по-прежнему, а  может  по-новой  начали. Теперь  девчонка  лежала  на  животе, парень  на  ней, но  куда  тыкал – взад  или  вперед – сказать  сложно.
      А  вот  окно  последнего  этажа  раскрыто  настежь. Слышны  громкие  голоса. Окно  большое, старинное, на  полкомнаты. Рамы  давно  не  струганы, не  чищены, не  крашены, чего  оно  открыто, непонятно, не  лето  уже – октябрь…
      В  подчердачной  комнатушке  полутемно, хмуро, паутина  по  углам. Посередине  накрыто  два  стола. На  одном – полусладкое  шампанское, большая  коробка  конфет  “Ассорти”, несколько  плиток  шоколада, “сникерсы”, “баунти”, “чупа-чупсы”, карамельки  разбросаны. На  другом – буты-лка  водки, блюдо  с  разными  бутербродами: с  черной  и  красной  икрой, с  голландским  сыром, с  сухой  колбасой, с  брынзой, со  шпротами. На  другой  тарелке  отдельно   почищена  и  порезана  крупная  жирная  селедка, пересыпанная  зеленым  луком, петрушкой  и  сельдереем. Рядом – тертый  топинамбур  с  зеленью  и  майонезом, открытые   банки  с  мариноваными  грибами, лечо, и  пр., и  пр…
      Наверное, у  Свистуновой  где-то  у  Пампуша  слюнки  потекли.
      За  столом  две  пьяные  растрепанные  бабы  лет  тридцати  и  три  мужика  с  масляно  бегаю-щими  глазками. Впереди  у  всех  лысина, сзади – черные  кучери. Все  они  непонятной  националь-ности, с  востока  или  с  юга, но  не  с севера  точно. По  виду – мелкие  дельцы, не  совсем  честные, а  может  и  всегда  нечестные. Жулики, ресторанные  завсегдатаи  без  адреса  и  без  улицы, напо-минающие  героев  Натальи  Медведевой. Скользские, противные  люди, шатающиеся  по  всему  миру. Их  можно  встретить  в  Нью-Йорке  и  Москве, в  Лос-Анджелесе  и  Питере, в  Вене, в  Риме, в  Париже, в  Рио-де-Жанейро, в  Лиме  и  Мадриде, и  всегда  хочется  смачно  плюнуть  им  в  рожу  и  отвернуться. В  дипломатах  они  носят  только  вырезку.
      –Выпьем, тетки, для  начала! – поднялся  один  из  них. –Посмотрите, мускат  с  острова  Кипр, – он  потряс  импортной  бутылкой  и  ткнул  пальцем  в  этикетку. – Так  выпьем  же  за  то, чтоб  наши  красавицы  показали  нам  любовь  с  острова  Лесбос.
      “Скорее  бы  все  это  кончилось, – уныло  думала  Лиза. – Если  б  не  деньги… Но  мне  деньги  нужны… Значит, надо  терпеть… А  эти  трое – не  старики  еще, от  них  так  просто  не  отделае-шься. Им  эмоции  подавай. А  где  их  взять  эти  эмоции, если  противно…Господи, как  же  проти-вно  и  мерзко  все… Устала  я”…
      Перед  Лизой  лежала  пачка  мальборро, и  она  только  курила, не  притрагиваясь  ни  к  еде, ни  к  питью. Молчала, нетерпеливо  ожидая  быстрого  завершения  этой  неприятной  для  нее  акции.
      –Ну  так   все-таки, сколько, девчонки, вы  уже  между  собой  договорились? – спросил  один  из  мужиков, но  не  тот, который  поднимал  бутылку. Наблюдающей  за  всем  этим  Ане  они  были  на  одно  лицо. – Сколько?
      –Двадцать  пять, – отчеканила  Рая.
      –Что  вы, девочки! Ваша  подруга  Соснова  десять  берет.
      –То  Соснова. Ее  проблемы. А  у  нас  квалификация  выше, – заносчиво  сказала  Рая, а  Лиза  молча  чуть  спустила  на  нос  темные  очки…
     –Девчоночки, милые, четвертак – это  слишком, пятерку  скиньте?!
     –Ладно, двадцать, договорились, – сухо  бросила  Рая.
      Аня  Свистунова  увидела  две  новенькие  двадцатидолларовые  бумажки  рядом  с  шампанским  и  подумала, что  спьяну, разливая, их  могут  замочить. Ане  стало  жаль  денег.
      –Покажите  нам  нежную  лесбийскую  любовь – полтинник  заработаете, – вмешался  в  базар-ную  торговлю  гнилозубый  с  толстой  шеей  и  длинным, как  огурец, впалым  лицом.
      –За  гляделки  денег  не  берем, – рассмеялась  Рая.
      –Размечтались, – буркнула  Лиза. – Лень  самим  работать?! Устали  или  выпили  много?
      Райка  уже  пьяна  и  хохочет. Бутерброды  нетронуты. Трое  уволакивают  ее  в  другую  комна-ту, по  дороге  стягивая джинсы.
     Лиза  курит  одна. “Райкин  лифчик  на  полу, – пьяно  фиксирует  она. – Потом  будет  искать, кулема. Всегда  все  разбрасывает. Такая  неряшливая, а  я  ее  люблю. Надо  поднять  ее  лифчик. Поднять  и  спрятать, чтобы  не  задерживаться  после. Скорей  бы  все  это    кончилось? Ой, зеваю. Слипаются  глаза. Надо  идти  выручать  Райку, а  то  она  с  тремя  совсем  там  зашьется… День-ги…” Лиза  с  трудом   поднялась…
      Высокий  чернобородый  мужчина  резко  распахнул  дверь, подошел  к  столу, сунул  в  рот  сразу  три  бутерброда, запил  шампанским  прямо  из  бутылки  и  наклонился  к  Лизе:
      –Что  ты  здесь  делаешь?
      –Раздеваюсь.
      –Они  там? – он  кивнул  на  закрытую  дверь.
      –Да. А  ты  с  ними?
      –Пошли  в  другую  комнату.
      “Стеснительный”, – решила  Лиза.
      –Ну,  пошли, – вздохнула  она.
       Лиза  разделась. Чернобородый  не  двигался. Он  пристально  смотрел  на  нее, словно  она  была  инопланетянкой. Молчали.
      –Я  не  понимаю, как  ты  хочешь? – спросила  Лиза. – Но  учти,  за  это  дополнительная  плата.
      –Сколько  тебе  дать  за  то, чтобы  ты  поскорее  оделась  и  ушла  отсюда. – Незнакомец  немно-го  помолчал. – Бери  бумажник, – чернобородый  швырнул  кошелек  в  ноги  Лизе. Из  него  сыпа-лись  деньги – разные: русские, американские, немецкие… Даже  несколько  тертых  украинских  гривен  завалялось…
      –Сколько  тебе  нужно? Бери  поскорее  и  одевайся.
     “Он  сумасшедший”, – решила  Лиза.
     –Слушай, я  не  знаю, как  тебя  зовут, – начала  она, – но  успокойся! Мы  с  нашим  сутенером  Борей  уже  обо  всем  договорились. Ты  его, уверена, знаешь. Нам  с  Райкой  по  четвертаку, при-чем  ребята  выпросили  пятерку  скинуть, так  что  всего  за  двадцать  долларов. За  20  долларов – все  удовольствия. Понятно  тебе  или  нет? Или  я  плохо  объясняю?!
      –Но  тебе  же  противно.
      –Приятного  мало, – согласилась  Лиза.
      –Тогда  зачем  ты  сюда  ходишь?
      –Мне  деньги  нужны.
      Лиза  сидела  голой  на  кривой  трехногой  табуретке.
      –Смотри, наши  опять  в  космос  полетели! – кивнул  чернобородый  на  мятую  подстеленную  газету.
      –Знаю, – сухо  ответила  Лиза. – По  радио  слышала.
      –И  станцию  новую  запустили, – проводил  ликбез  чернобородый. – Понимаешь, со  временем  создадут  целый  стыковочный  комплекс  по  типу  пересылочного  пункта. Со  станции, находяще-  йся    в  невесомости, легче  стартовать  на  Марс – меньше  горючего  потребуется. Не  нужно  тратить  энергию  на  атмосферную  оболочку.
      Голая  растрепанная, перемазанная  типографской  краской  Лиза  молча  курила  и  слушала.
      –Это  что  еще  за  фокусы? – выскочил  из  соседней  комнаты  гнилозубый. – За  нос  нас  водить  вздумала? Иди, работай, красавица! Деньги  заплачены!
      –Никуда  она  не  пойдет, – спокойно  сказал  чернобородый  Николай. – Мне, может, с  ней  по****еть  приятно. Не  хочу  я  ее  ****ь. Я  плачу  за  ****еж.
      “Провокатор  противный, – думала  тем  временем  Лиза. – Райка, бедная, устала, а  я  здесь  сижу, выясняю  отношения, слушаю  о  высоких  материях, о  каких-то  космических  станциях… Тоже  мне, благодетель  выискался, ангел  во  плоти, можно  подумать, может, он – гомосексуалист, импотент  или  вообще  девственник! Педераст  вонючий! Перевоспитывать  он  меня  вздумал! Хватит, уже  навоспитали. Сама  грамотная, сама  в  этой  жизни  разберусь! Лекции  он  мне  здесь  будет  читать, дегенерат! А  может, он  это  специально, чтоб  Райку  совсем  заездили?
      Гнилозубый  тянул  Лизу  за  руку.
      –Отпусти  ее, – вступился  чернобородый.
      –Колян  жениться  собрался! – грохотали  в  соседней  комнате.
      Тут  вышла  Рая, уже  одетая.
      –Ты  не  знаешь, где  мой  лифчик, – спросила  она  Лизу.
      –Там, на  стуле  висит, – улыбнулась  Лиза  подруге. – Он  на  полу  валялся. Я  подняла.
      –Спасибо, Лиза, – сказала  Рая.
      –Ну, как, не  очень  они  тебя, – вздохнув, тихо  спросила  Лиза.
      –Нет, что  ты! Все  трехминутные  оказались, – со  смешком  отмахнулась  Рая. – И  потом, ты  же  знаешь, я  умею  сжимать  мускулы, эти  долбоебы  и  не  заметят, как  кончат!–Рая  усмехнулась. – Ну, а  ты  почему  не  пришла?
      –Сейчас, выйдем  на  улицу – расскажу, – ответила  Лиза. – Анекдот  со  мной  приключился. Самый  настоящий. Коля  этот  дефективный  душу  мне  скальпелем  чистил, как  рыбную  чешую. Как  тебе  не  противно! Как  тебе  не  против-но! А  мне  деньги  нужны.
     –Ну, немножко  противно, подумаешь! – рассмеялась  Рая. Она  разошлась  после  шампанского  и  получения  денег. – А  восемь  часов  без  толку  в  какой-нибудь  конторе  сидеть  приятно, да?! За, в  принципе, те  же  гроши, только  не  в  день, а  в  месяц! Каждому, как  говорится, свое: кто  продает  свои  мозги, кто – руки, спортсмены – ноги, ну, а  мы – свою  дырку – подумаешь! Кстати, Лиза, ты  проходила  сегодня  мимо  комиссионки – кожаный  плащ  висит  еще, не  продали?
      –Висит  пока, – ответила  Лиза. – Успокойся. Тебе  с  сегодняшней  двадцаткой  хватит…
      Аня  Свистунова  не  стала  дальше  слушать  пустую  болтовню  потаскушек, а  полетела  обрат-но  к  памятнику  Пушкина – туда, где  оставила  свое  бренное  тело.
     Торговля  у  ощутимой  Ани  шла  бойко. Она  уже  успела  продать  половину  газет, оставленных  Новицким  и  три  его  книги.
     Анина  “субстанция”  убедилась, что  с  торговлей  все  в  порядке  и  полетела  на  второй  этаж  “Лиры”. Интересно, кто-нибудь  из  знакомых  есть? Новицкий, скотина, коньяк  хлещет, а  мне – его  книги  продавать! Ловко  устроился. Вечно  жалуется  на  безденежье, бутылки  собирает, а  на  ко-ньяк – пожалуйста?! Раскрутил  кого-нибудь  или  гонорар  неожиданный  получил! Закусывает  куринной  ножкой, запивает  красным  коктейлем  с  квадратным  ломтиком  льда  и  сливой. А  что  за  мужики  рядом  с  ним? Аня  узнала  Константина  Кедрова,своего  преподавателя  по  фольклору.    
Раскрасневшийся  Кедров  витийствовал, широко  размахивая  руками. Сколько  он  принял? Хотя  вообще-то  он  всегда  такой.
      –Поэты  метафоры, – разглагольствовал  Кедров, – с  легкостью  владеют  четырехмерной  перспективой, видят  мир  не  в  трех, а  в  четырех  измерениях. Реальность  четырехмерного  мира, открывшаяся  Эйнштейну, одновременно  независимо  от  физики  стала  новым  поэтическим  зрением. Я  ощутил  момент  такого  прорыва, и  это  запечатлелось  в  строках:
Человек  оглянулся
и  увидел  себя  в  себе,
это  было  давно
в  очень  прошлом  было  давно
человек  был  другой
и  другой  был  тоже  другой
так  они  оглянулись,
допрашивая  друг  друга
и  никто  не  мог  понять,
кто  прошлый, кто  настоящий…
И  так  далее, и  так  далее, и  так  далее… Метаметафоричность – это  вживленность  поэта  в  кос-мос. Это  сродни  ощущению, которое  американский  астронавт  ощутил  на  луне, взглянув  на  землю  со  стороны: “я  был  частью  космоса, а  космос  был  частью  меня”…
     “Жаль, он  меня  не  замечает, – подумала  Аня. – Вот, если  б  я   ему  высветилась, как  бы  он  отреагировал?”
      Кедров  же  продолжал:
     –Вселенная  суть  вещей  открывается  в  метаметафорической  перспективе. Это  приводит  к  деформации  предмета  и  к  изменению  привычного  смысла  слова, к  совмещению  разнопространственных  перспектив…
      –По-вашему, это  картина  мира?
      –По-моему, история  болезни… – неожиданно  вмешался  Лев  Рубинштейн. – Извините, Костя, – смягчил  Лев. – Я  ни  на  что  не  намекаю. Наоборот, мне  нравится  Ваша  философия, только  я  вижу, ребята  заскучали… Я  решил  развеселить  их  шуточными  стихами:
             –Кто  он  такой? Кто  ищет  днем  с  огнем
Значение  единственного  слова?
            Здесь  нет  его? Но  он  вернется  снова.
              Здесь  ждут  его. Здесь  думают  о  нем…
      –Лева, кого  это  ты  имеешь  в  виду? – спросил  Сергей  Гандлевский. – Уж  не  меня  ли?
      Гандлевский  отхлебнул  большой  глоток  коньяку  и  стал  читать  нараспев:
–Устроиться  на  автобазу
И  петь  про  черный  пистолет.
К  старухе  матери  ни  разу
Не  заглянуть  за  десять  лет.
Проездом  из  Газлей  на  Юге
С  канистры  кислого  вина
Одной  подруге  из  Калуги
Заделать  сдуру  пацана…
      Гандлевский  прервался. К  столику  подошел  высокий  белокурый  юноша  с  грязной  кожаной  тесемкой  вокруг  лба.
     –Андрюха, – обратился  волосатик  к  смущенному  тихоне  в  квадратных  роговых  очках. – Ты  сегодня  на  первой  лекции  был?
     –Был, – серьезно  ответил  явный  провинциал  первокурсник  л/и.  в  тщательно  отутюженном  костюме  и  искусно  вывязанном  широком  бордовом  галстуке.
     –Ну  и  чем  вас  сегодня  Джимбинов  потчевал? – скептически  спросил  столичный  хиппи.
     –Ой, – восторженно  отозвался  Андрей. – Зря  ты  не  пошел, Лешка. Джимбинов  нам  сегодня  так  классно  о  трех  великих  греках  рассказывал – ты  уж  и  сам  догадался  о  ком: об  Эсхилле, Софокле  и  Эврипиде. Эсхилл – социальная  трагедия, Софокл – трагедия  личности, Эврипид – тра-гедия  ситуаций. Вообще-то, они  уже  все  сказали. Нам  к  ним  добавить  нечего. Мы  занимаемся  пошлыми  перепевками.   
      –Ну, Андрей, это  ты  слишком, – перебил  его  Алексей  Долматкин, – каждый  имеет  право  голоса. И  нет  никакой  беды  в  том, что  я  сегодня  пропустил  Джимбинова. Кстати, когда  у  нас  экзамен? Джимбинов  же  эти  лекции  отчитывает  за  май. В  мае  он  будет  в  Америке  рассказы-вать  это  же  самое  американским  славистам. Фигара  тут, фигара  там…
      –Экзамен  через  три  дня, Лешка! – ответил  Андрей.
      –Ну, а  я  вот  сегодня  утром, наконец, свою  первую  книгу  стихов  забрал  из  типографии. Посмотрите, – Алексей  протянул  тоненькую  книжонку: “Рекламная  библиотечка  поэзии”. Книгой  это  назвать  трудно, но  все-таки, все-таки…
      Все  поэты  разом  загалдели, строя  планы  издания  собственных  стихов.
      Долматкину, как  именнинику, налили  граненный  стакан  коньяку.
      Серые  глаза  блондинистого  мальчика  сразу  заблестели, речь  стала  резче, оживленней. Он  беспорядочно  размахивал  своей  тонюсенькой  светло-фиолетовой  книжонкой. Она  называлась  “Табачные  розы”  и  составляла  десяток  урбанистических  стихов: “Бензиновые  павлины”, “Шоколадные  заборы” и  так  далее.
     –Сейчас  я  буду  дарить  свое  творчество! Всем! Всем!
     Долматкин  прочно  уселся  на  стул  и  принялся  подписывать  стопку  буклетов. Он  подарил  книжку  Новицкому, Кедрову, Рубинштейну, Гандлевскому, своему  провинциальному  однокурс-нику  Андрею  Баранову.
      Кончив  подписывать, опьяневший  Долматкин  встал  и  заявил:
     –А  теперь  послушайте, как  я  сам  свои  стихи  читаю! Внимание! Все  молчат! Тихо!
Я  вижу  почерневшую  золу
И  снегом  запорошенные  угли.
Я  вновь  бегу  в  мерцающую  мглу,
Я – Маугли  во  тьме  бетонных  джунглей…
      К  поэтическому  столику  подошел  официант. Вытряхнул  из  переполненной  пепельницы  оку-рки, убрал  пустые  бутылки, сгреб  огрызки  бутербродов  в  одну  тарелку, вытер  стол.
     –Что-нибудь  еще? – чуть  склонившись, спросил  он.
     –Да! – заикаясь, рыгнул  Гандлевский. – Водки!
     –Хотите, я  Вам  свою  книгу  подпишу! – вмешался  Долматкин. – Только  вышла, смотрите! Ге-ниальные  стихи! Скоро  она  станет  библиографической  редкостью.
      –Ну, подпишите! – снисходительно  улыбнулся  официант.
      –Кому  еще  книгу  подарить! – заорал  Долматкин  на  все кафе.
     Вскоре  четыре  соседних  столика  листали  долматкинскую  книгу. Листали  небрежно, высоко-мерно …
     –Погоди, погоди, не  суетись! – остановил  его  Новицкий. – Лучше,  дай  я  возьму  у  тебя  на  реализацию. У  меня  сейчас  только  десятка. – Новицкий  доказательно  вывернул  пустые  карма-ны. – Это  тебе  аванс. Остальное  получишь  по  распродаже. Годиться?
      –По  рукам! – закричал  пьяный  Долматкин.
      Новицкий  сложил  стопку  книг  в  бездонный  нагрудный  карман  потертого  пиджака.
      –Ну, а  ты  что  молчишь, Андрюшка? – спросил  Иван  гладко  зачесанного, галстучного  маль-чика  из  глубинки. – Почитай  нам  что-нибудь  свое. А  вдруг  я  у  тебя  рукопись  куплю  и  отпеча-таю  на  ротопринте  американского  посольства. У  меня  там  кореша. Правда, сейчас все  до  копе-йки  я  отдал  Долматкину. Но  ничего, Андрюха, сговоримся, читай, не  стесняйся…
      –Да  брось  ты, Иван, – отмахнулся  Андрей. – Со  свинным  рылом, да  в  калашный  ряд…
      –Не  комплексуй, Андрей! – не  унимался  Новицкий. – Читай! Мы  все  из  деревни. Только  один  раньше, другой – позже. Нынешний  секретарь  Союза  писателей  семь  лет  в  Москве  живет. Столица  провинциалов  любит, так  что  не  дрейфь, Андрей, читай!
       Высокомерно-презрительный  взгляд  бомжа  Новицкого  на  столичных  умствующих  снобов  поразил  Анину  бестелесную  душу  и, если  б  она  была  в  теле, то  расхохоталась.
      Между  тем, Андрей  Баранов  начал:
–Мы – слепые. Мы  смотрим  часами
Прямо  в  солнечный  окоем,
Мы  подруг  узнаем  не  глазами–
Мы  руками  их  узнаем!

Наш  вожак, наш  бессменный  Вергилий,
Если  верить  молве – одноглаз.
Он  единственный  знает  и  видит
Путь, начертанный  свыше  для  нас…
     Константин  Кедров  скептически  улыбался. Темнота, но  что-то  есть. Этот, кажется  обтесается, если  не  сопьется  раньше.
      –У  тебя  есть  с  собой  что-нибудь  отпечатанное? – спросил  Новицкий. – Дай  мне. Попробуем  сделать  книжку. 50  экземпляров  для  начала.
     –Нет, у  меня  с  собой  ничего  нет.
     –Значит, так. Завтра  к  двенадцати  к  Пампушу  ты  мне  приносишь  подборку. Выбери  двад-цать  лучших  стихотворений. По  рукам?!
     –Хорошо, – ответил  Андрей.
     –Договорились. Побежал  я. Тут  одна  чувиха  торгует  моей  книгой. Посмотрю, как  у  нее  дела. Бутерброд  ей  принесу.
     Новицкий  направился  к  выходу. Аня  решила  обогнать  его, чтобы, наконец, попасть в  свое    тело. Но  как  ей  не  хотелось  влетать  в  него! Хотелось  взмыть  высоко  вверх, покружиться  над  пряничным  Собором  Василия  Блаженного  и, как  верткому  комарику  из  “Сказки  о  царе  Салта-не”, полететь  за  быстроходным  кораблем, лихо  рассекающим  небольшие  волны  Москва-реки. Хотелось  подняться  выше  университетской  крыши  и  надменно  оглядеть  муравьинную  Моск-ву… Но  Аня  все  же  решила  впрыгнуть  в тело  раньше, чем  ее  увидит  Новицкий.
     Новицкий, моряцки  покачиваясь  от  выпитого, спустился  в  подземный  переход. Аня  полетела  прямиком  через  дорогу – плевать  ей  теперь  на  со  свистом  мчащиеся  машины, на  ублюдочные  черные  “чайки”  и  “мерседесы”…
     Наконец, Аня  увидела  свою  высокую  стройную  фигуру  со  стороны: копну  рыжевато-русых  волос, карие  чуть  раскосые  глаза, полноватые  губы. Губы  улыбались. Аня  кокетничала  с  поку-пателями.
     Аниной  “субстанции”  смешно  на  себя  смотреть. Задний  карман  ее  потертых  вечных  джин-сов  оттопыривает  толстая  пачка  мелких  купюр. Расстегнутая, растянутая  вязанная  кофта  из  гу-манитарки  болтается  ниже  колен. Но  торговля  идет  бойко, газет  почти  не  осталось, только  стопка  книг  Новицкого. Аня  пыталась  зафиксировать   “возвращение  в  тело”, чтобы  потом  опи-сать. Как  это  вообще  получается? Резкая  встряска? Головокружение? Землетрясение  под  ногами? И  все  же,как  она  не  старалась, не  заметила, как  это  произошло… Ломило  затылок. Хотелось  есть. Покупатели  почему-то  сразу  разбежались, перестали  смотреть  газеты. Вокруг  Ани   вмиг  никого  не  оказалось. Но  толстая  пачка  денег  приятно  тяжелила  карман.
     Тут  появился  Новицкий.
     –На, подкрепляйся, – Иван  протянул  Ане  гамбургер  и  бумажный  стаканчик  пива.
     Аня  с  жадностью  набросилась  на  еду. Она  все  еще  не  могла  прийти  в  себя  от  воздушной  прогулки, но  решила  не  рассказывать  о  ней  Новицкому. Все  равно  не  поверит. Подумает: оче-редной   недоразвившийся   сюжет. Ане  часто  всякое-разное  в  голову  залетает, не  всегда  хоро-шее, не  всегда  полноценное, всякое. Так  зачем  об  этом  трепаться?
     Аня  также  скрыла  от  Новицкого  то, что  знает  про  его  поэтические  посиделки  в  кафе.
     Новицкий  подождал  пока  Аня  прожует  и  спросил:
     –Сколько  наторговала?
     –Все  мои, – фыркнула  Аня.
     –Ну  хоть  на  кофе  выдели, – попросил  Новицкий. – Тебя  же  и  угощу. Вместе  попьем.
     –Нищета  окаянная! – скривилась  Аня.   
         –“Мои  долги  растут  в  полки…
             Я  должен  всем… а  значит
             Никому  не  должен!”–
продолжала  она  кривляться  стихами   Геннадия  Шпаликова. – Ну, ладно! – вдруг  смилостивилась  она, высыпав  в  грязную  ладонь  Новицкого  мелочь.– Держи  сребренники, а  бумажки  и  не  про-си. Перебьешься!
     –Такая  ты. Ладно… – Новицкий  спустился  в  подвал.
     Вскоре  он  вынес  оттуда  две  крохотных  чашечки  крепкого  кофе.
      Аня  с  Иваном  расположились  на  широком  подоконнике  магазина  “Наташа”. Новицкий  протянул  Ане  бутерброд  с  сыром  и  зеленью, а  сам  из  своего  бездонного  нагрудного  кармана  вынул  пакет  мелких  неоткусываемых, а  лишь  размокаемых   в  горячем  кофе  пряников. Быстро  управившись  с  этими  покрытыми  глазурью  камнями, он  вытянул  из  необъятного  кармана  пач-ку  кукурузных  хлопьев. От  пряников  Аня  отказалась, от  хлопьев  нет.
      –Ну  и  где  ты  сейчас  обустроился? – спросила  Аня, немного  насытившись.
      –Есть  три  “вписки”, – спокойно  и  деловито  начал  повествовать  Иван. – Первая – в  вашей  общаге, матрас  под  чердачной  лестницей  валяется. Вторая – на  Тверской, в  проходняке…
     –Все  ясно, – сухо  сказала  Аня. – А  как  твой  сын?
     –Ой, – рассмеялся  Новицкий. – Знаешь, что  мой  засранец  учудил? Ремнем  бы  его  по  заднице, да  поздно…
      –Ну  и  что  же  твой  вежливый  мальчик  Коля  сделал? – удивленно  спросила  Аня. – Не  могу  поверить, что  что-то  плохое…
     –Стихи  писать  начал, болван! – со  взаправдашней  злостью  сказал  Иван. – Мало  им  папочки – бомжа  и  разгильдяя. Еще  и  сыночек – по  той  же  дорожке.
      –Зря  ты  так, Иван, – сказала  Аня. – А  вдруг – это  будущий  Пушкин?! Вдруг  Николай  Новиц-кий – новый  пророк, а?! – Аня  улыбнулась.
      Колька  был  ровесник  Аниного  Русика.
      –Было  бы  здорово, если  б  твои  слова  сбылись, – ответил  Ане  Новицкий. – Но  я –пессимист. Мой   сын  станет  обыкновенным  нищим  графоманом. Я  не  верю  в  него. “Топить  слепых  щен-ков”. Пусть  он  лучше  сейчас  бросает  бумагомарание  и  подналяжет  на  математику… Впрочем, – Новицкий  отмахнулся – я  его  редко  вижу. Мотаюсь  по  стране, и  все  мимо  Ростова. Мимо  жены  и  матери. Такие  вот  пироги, Анюта. Как  у  тебя  с  Удовенко?
      –Соу-соу, – потеребив  пальцами, усмехнулась  Аня.
      –Жаль, что  ты  не  со  мной! – Новицкий  обнял  Аню. – А  по-английскому  у  тебя, наверное, пятерка! Ты  у  Бураковской?!
      –Да. “Отлично”. Автомат. Но  не  в  этом  дело – “бисер  перед  свиньями”. Чего  ты  вдруг  ре-шил, что  у  нас  что-нибудь  получится? Мы  с  тобой  десять  лет  знакомы… Или  “гарна  дивка, як  засватана”, ты  это  имеешь  в  виду?!
      –Нет, я  имею  в  виду – “як  не  з’iм, то  понадкусую”, – отшутился  Новицкий. – Знаешь  этот  анекдот?
     –Знаю, – нетерпеливо  перебила  Аня  Ивана.
     –Ладно, – вздохнул  Новицкий. – Яблоки – яблоками, но  газетки  возьми, Анюта, возьми. – Нови-цкий  протянул  новую  пачку. – Возьми, возьми, пригодятся, хоть  мне  от  тебя  с  них – ноль  про-центов…
      –Спасибо, – сказала   Аня.
      –И  на  прощанье – крошечное  стихотворение…
      Аня  скривилась.
     –Ну, разреши-и, – тянул  Новицкий, как  второклашка  просит  укусить  все  то  же  яблоко. – Разреши  распоясаться  старому  графоману. Я  задержу  тебя  не  больше, чем  на  две  минуты. Вот  увидишь. Я  тебе  не  все  стихотворение  буду  читать, только  кусочек, тебя  касающийся. Послушай:
      …я  сижу, дымлю  махоркой,
   пью  брусничные  чаи,
          Вспоминаю, но  не  горько,
дни  обычные. Твои.
      Да, они  не  возвратятся,
     что  об  этом  говорить?
          Не  хотел  бы  повторяться,
      но  хотел  бы  повторить
                улетевшие  далече, сохраненные  строкой,
                сладки  ночи, жарки  речи, шепот  ивы  над  рекой,
            да  любовь  не  понарошку,
да  веселую  луну…
                что  поделать… “Козью  ножку”
        докурю, потом  вздохну.
И  небритый,
безмятежный,
              но  хмельной, как  соловей,
           я  с  улыбкой  неизбежной
             вновь  уйду  тропой. Своей.
     –Класс, Новицкий! – Аня  похлопала  Ивана  по  плечу. – Пиши, пиши  и  еще  раз  пиши… Ну, я  побежала… Послушай, в  Москве  метро  подорожало…
      –Кто  ж  с  газетами  за  жетоны  в  метро  ездит? – рассмеялся  Новицкий. – Для  чего  я  тебе  их  дал? Я, например, на  газетах  по  всей  стране  катаюсь…
      –Так  то  ты! – сказала  Аня. – А  у  меня  так  не  получается. Ну, ладно, попробую. Пока.
      Аня  намеренно  медленно  проходила  мимо  дежурной. Поджала  губы. В  глазах – лед. Будто  нехотя  вытянула  из  толстой  пачки  газетку.
      –Тут  программка! – надменно  бросила  она. – И  кроссворд!
      –Спасибо! – улыбнулась  дежурная. – Проходите.
      Под  землей  Аня  посмотрела  на  часы.
      “Господи, всего  пять, а  я  после  лекций  успела  выпить  с  Алешкой  Риферовым, полетать  над  Москвой, поторговать, потрепаться  за  кофе  с  Новицким  на  широком  подоконнике  “Наташи”  и  выслушать  его  стихи! И  вообще  я  только  сегодня  утром  приехала  в  Москву!”
      Электропоезд  между  “Автозаводской”  и  “Коломенской”  вышел  наверх. Малиновый  закат  опускался  за  реку, давая  волшебную  подсветку  высоткам. Ане  бы  давно  пора  вернуться  в  общагу, ее  ждет  Риферов, но  торговый  азарт  охватил  ее. Она  вышла  в  Царицыно  и  села  в  первую  попавшуюся  электричку – в  это  время  они  шли  одна  за  одной: пригородные  возвраща-лись  с  работы. Заводские  ехали  выпившие, газеты  со  свежей  телепрограммой  и  кроссвордом  у  Ани  буквально  расхватывали, задний  карман  джинсов  стал  еще  толще.
      Аня  вышла  в  Подольске. Купила  шоколадку, мороженое, села  на  вокзальную  скамейку  и  поняла, как  устала. Тащить  обратно  в  Москву  эту  мало  похудевшую  пачку  не  было  сил. Аня  отложила  экземпляров  тридцать  для  обратной  электрички  и  метро, остальное   оставила  у  лоточницы. “Завтра  приеду  сюда  пораньше  и  допродам”, – решила  она.
       Лоточница  взяла  у  Свистуновой  картонный  ящик, в  котором  были  газеты, и  Аня, остав-шись  с  крохотной  сумочкой  через  плечо, в  которой  сигареты, расческа, деньги   и  документы, почувствовала  себя  свободной. Она  решила  прогуляться  по  Подольску, но  смотреть  в  этом  маленьком  городке  ближнего  Подмосковья, как  и  во  Ржеве, и  в  Петушках, было  нечего. Аня  зашла  в  старый  парк  с  болотом  вместо  пруда  и  неохватными  дубами, буками, вязами. С  высо-ких  ветвей  к  Ане  спустилась  белочка  и  стала  перед  ней  на  задние  лапки. Аня  на  бумажку  от  мороженого  насыпала  ей  горсть  кукурузных  хлопьев  Новицкого. Белочка  стала  жадно  есть.
      Подумав, Аня  отломила  ей  кусочек  шоколада. Белочка  взяла  ломтик  в  зубы  и, отбежав, опустила  на  мягкую  землю. Стала  зарывать  лапками. Аня  скривилась. Ей  было  жаль  шоколада.
      Аня  попыталась  найти  главную  аллею, но  парк  был  запущен. Аня  не  нашла  ни  одной  ас-фальтированной  дорожки. Села  на  сломанную  скамейку  под  дубом   и  увидела  две  толстые  красные  сыроежки. Аня  сорвала  их  на  всякий  случай  и  положила  в  полиэтиленовый  пакет. Спускались  сумерки. Ане  бы  на  электричку  бежать, а  она  расслабилась  и  задремала. Ей  пред-ставился  голый  Риферов  со  своей  дубиной  до  пупа. Аня – в  его  обшарпанном  общежитском  кресле, ноги  сильно  раздвинуты  и  согнуты, пятки  на  перилах, такой  своеобразный  полушпагат  в  воздухе, он, путаясь  губами  в  Аниных  длинных  волосах, резко  въежает  своим  фиолетово-на-брякшим… Аня  разолилась  в  полусне. Ну  почему  ей  никогда  не  снятся  ласковые  поцелуи  мертвого  АНДРЕЯ, его  тонкие  сухие  губы, его  мягкие  нежные  руки, его  длинные  проворные  пальцы? “Андрей  вообще  никогда  мне  не  снится, – мутно  мелькало  у  сонной  Ани. – Только  иногда  залетает  через  кухонную  форточку, когда  я  готовлю  обед, когда  занята – хочет  забрать  меня  с  собой…Почему  мне  не  снятся  ласковые  мужчины? Наоборот, мой  обычный  приевший-ся  сон – это, как  сейчас, гуляю  по  лесу, а  за  мной  гонятся  несколько  мужчин. Я  пытаюсь  убе-жать, но  ноги – ватные, внезапно  подгибаются, я  спотыкаюсь, мужики  догоняют  меня. Один, повыше, рвет  одежду, валит  на  спину, раздвигает  ноги, руки  привязывает  к  двум  ближайшим  деревьям, а  ноги  каким-то  образом  держит  сам, другой  необыкновенно  мощным  тугим  резко  въезжает…Я  просыпаюсь: мне  хорошо  и  сладко. Что  делает  дальше  мужик, держащий  мои  ноги, так  во  сне  никогда  и  не  выясняется…”   
     Аня  очнулась. Музыка  вдалеке. Но  она  приближается. Тяжелый  рок. Кто-то  сюда  идет…
     “Только  этого  не  хватало, – подумала  Аня. – Кажется, на  сегодня  приключений  достаточно. Надо  быстро  подняться  и  идти  на  платформу. Но  тут  так  хорошо. Свежий  воздух. Светлые  сумерки. Уходить  совсем  не  хочется… Что  я   сделаю, если  они  подойдут? Брошу  вон  тот  булыжник…”
     –Девушка, Вам не  скучно?
     –Нет, – Аня  отвернулась.
     –Выпьете  с  нами  пивка? – самый  высокий  из  них  в  черной  обтягивающей  рубахе  и  с  гряз-ной  ниткой  вокруг  загорелой  шеи  протянул  Ане  немного  отпитую  пенящуюся  бутылку…
      “Им  всем  не  больше  восемнадцати”, – подумала  Аня.
      –Чего  пристали, – разозлилась  она. – Места  что  ли  вам  мало. Посидеть  спокойно  нельзя… Катитесь?! Слышите, что  я  говорю! Уходите  подобру-поздорову. Я  вас  намного  старше. Так  что  кина  не  будет. Да  убери  ты  свое  пиво…
      Аня  орала, но  пива  ей, как  ни  странно, очень  захотелось.
      –Ну, зачем  же  так  грубо, – примазывался  высокий. – Может, нам  нравятся  такие, как  ты. Чтоб  постарше, поопытней… Кого  ты  стесняешься? Выпей  с  нами… Могу  новую  бутылку  открыть, если  брезгуешь. Мы  запаслись. У  на  пива  с  собой – целый  ящик.
      Аня  как  бы  нехотя  взяла  бутылку  и  выпила  сразу  половину. Выпила  и  откинулась  на  сломанную  спинку.
     –А  ты  красивая… – усмехнулся  высокий.
     –Ты  говоришь  мне  это  не  первый, болван!
     –Ну  что  ж  так  грубо!
     –Спасибо  за  пиво, – сказала  Аня. – Хорошее, холодненькое. Мне  как  раз  его  и  не  хватало. Но, извините, ребята, мне  приятней  побыть  одной. Неужели  вы  русского  языка  не  понимаете?
      –Да… – дебильно  рассхохотался  высокий. – А  нам  приятней  побыть  с  тобой! Ха-ха-ха…
     Два  парня  сзади  неожиданно  скрутили  Ане  руки. Два  остальных  грозно  придвинулись.
     –Будешь  сопротивляться, детка? – черненький  неуверенно  вытащил  финку. Его  узкие  блес-тящие  глазки  трусливо  бегали, куцые  усики  чуть  дрожали. Дрожал  и  ножик  в  широкой  ладо-ни.
      Аня  его  совсем  не  боялась, нож  ей  казался  бутафорским, он  немного  напоминал  ей  ее  Риферова, ждущего  ее  в  общежитии. А  в  этого  насильника  даже  можно  было  влюбиться. “Же-нится  и  будет  подкаблучником, – решила  Аня. – Как  нервно  прыгает  его  модная  неровная  чел-ка, и  один  волосок  специально  попадает  в  ямку  глаза. Он  его  не  сдувает… Дать  ему  пяткой  в  глаз, что  ли, – раздумывала  Аня. – Вот  в  этот, что  с  волоском”, – она  уже  прицелилась…
      Нож  так  не  соответствовал  трусливому  виду  черненького, что  Ане  было  не  страшно, а  смешно. Казалось, он  грозился  не  ее  пырнуть, а  сделать  харакири  самому  себе.
      “Все  это  так, – Аня  все  же  насторожилась. – Рука  у  него  дрожит, но, если  они  меня  убьют, никто  об  этом  не  узнает. Вон  закопают  у  ручья  и  ветками  прикроют – всех  дел. Их  и  искать  никто  не  будет. Ведь  никто  не  знает, что  я  в  Подольске…Ну  и  угораздило  меня  сюда  забрес-ти – “солнышко  сияет, музыка  играет”, теперь  объясняйся  с   этими  молокососами. Я  не  пони-маю  их  языка. Я на  английском  скорее  пойму… А  что, если… Черненький  со  своей  дурацкой  финкой  очень  даже  ничего, и  вообще  женщина  не  может  дать  ничего  меньше, чем  тело… А  этим  дефективным  соплякам  так  мало  надо! Пусть  это  будет  моим  очередным  эротическим  сном. Ведь  снится  иногда  и  похлеще…”
     –Чего  с  ней  церемониться? – прошипел  высокий. – Держите  ее  покрепче, и  бросаем  жребий! На  спичках.
     У  мальчика, заломившего  Ане  левую  руку, были  голубые  сентиментальные  глаза  со  слезой, длинные  шелковистые  волосы  и  жалостливая  улыбка. Такой  убьет  с  грустью  и  будет   плакать.
      Высокий  зажал  в  кулак  четыре  спички: три  сломанных  и  одну  целую.
      “Хоть  бы  целая  спичка  черненькому  досталась, – как  бы  не  про  себя  думала  Аня. – Хоть  бы  черненькому, мокрая  челочка, ямочки  на  щеках”…
     Анино  желание  сбылось.
     Татарчонок  целовал  шею, а  глаза  соломенноволосого  мутнели. Казалось, он  сейчас  перегры-зет  Ане  шею. Татарчонок  добрался  до  груди, а  Аня, легко  высвободив  руки, наклонила  соло-менноволосого  к  себе  и  сама  стала  целовать  его.
      Татарчонок  легко  снял  джинсы  ослабевшей  Ане, раздвинул  ноги  и  въехал… И  чем  энерги-чнее  становился  татарчонок, тем  сильнее  целовала  Аня  голубые  глаза  соломенноволосого, его  пухло-розовые, мягкие, с  грустной  складочкой  губы. Ане  было  так  классно, что  даже  стыдно. Позор! С  сосунками  в  захолустном  парке! Докатилась! Позор! Позор, а  классно!
      –Да  не  уходи  же  ты! Давай  поглубже, давай  кругами, – шептала  Аня  якобы  татарчонку, но  получалось – соломенноволосому…
      Кто-то  поддерживал  Анины  высоко  задранные  ноги, Аня  не  видела  кто. Левой  рукой  она  держала  соломенноволосого  за  шею, а  правой  схватила  за  задницу  татарчонка  и  помогала  ему  шевелиться  так, чтоб  ей  было  приятно. А  внутри    у  нее  уже  растекалось  все  необозримым  океаном, кружилась  голова, звенело  в  ушах – Аня  вот-вот  должна  была  прийти  к  заветному  финишу.
     –Да  посильнее  же  ты! – уже  зло  приказала  она  татарчонку. Анин  оргазм  задерживался, проскакивал, хотя  ей  было  очень  здорово, просто  обалденно.
      Татарчонок  тяжело  дышал, сейчас – конец, а  Аня – при  своих  интересах.
      Татарчонок  с  визгом  кончил  и  упал  на  землю. Соломенноволосый  тут  же  въехал  и  прово- дил  своим  мощным  ближе  к  заднице, но  Ане  и  с  ним  кончить  не  удалось. Высокий  разрезал  Аню  пополам, она  потекла  сразу  и  тут  же  отключилась. Четвертому  ничего  не  досталось, а  может  быть  Аня  ошибалась – она  точно  не  помнила… Потом  они  все  подходили  по  очереди  и  целовали  в  губы. Аня  не  могла  подняться, кто-то  налил  ей  пива, подал  руку. Зажег  сигарету  и  поднес  ко  рту. Аня  глубоко  затянулась.
     –Замерзнешь, красавица! – улыбнулся  татарчонок.
     –Мадмуазель, куда  прикажете  Вас  проводить? – кривлялся  высокий.
     –Отстаньте, – устало  отмахнулась  Аня.
     –Ну, вот, – развел  руками  черненький, – после  всего, и  отстаньте! Так  же  все  хорошо  у  нас  с  тобой  получилось, – добавил  он  шепотом. – Черкни  телефон, адресок, я  один  приду, честное  слово.
     –Только  этого  не   хватало, – разозлилась  Аня. – Перебьешься!
     –Пацаны, уже  поздно, – заметил  соломенноволосый. – Пора  сваливать!
     –Так, серьезно, куда  тебя  проводить?! – подлизывался  черненький. – Может, я  за  тебя  волну-юсь. Может, ты  мне  небезразлична. Идем, провожу, чего  теперь  бояться?!
     –Нет, я  здесь  останусь, – паясничала  Аня. – Я  хочу  подышать  ночной  прохладой.
     –Тогда  мы  тоже  не  уйдем,– заявил  черненький.
     –Хоть  как  звать  тебя, – немного  смягчилась  Аня, обращаясь  к  татарчонку. На  остальных  она  не  смотрела.
      –Ренат. Я  из  Казани. Учусь  здесь  в  МХТУ.
      –Не  ври.
      Ренат  нащупал  в  нагрудном  кармане  студенческий.
      –Вот, смотри.
     С  фотографии  щурилось, словно  расстреливало, широкоскулое  с  чуть  прикрытыми  щелоч-ками-глазками  полудебильное  нахальное  лицо. В  жизни  Ренат  был  гораздо   симпатичней.
      –Дерьмо  ты, – тихо  сказала  Аня.
      –Ну, не  сердись, – Ренат  обнял  Аню. – Ведь  все  уже  позади. Ну, выпили  мы  с  ребятами… Послушай, да  я  и  сам  не  знаю, как  это  получилось. Честное  пионерское… Ну, прости. Ну, не  обижайся  на  нас. Ну, не  сердись… Ну, на  колени  стать?! Сейчас  стану… Смотри…
     Ане  Ренат  напоминал  ее  институтского  Риферова  все  больше  и  больше. Или  все  узкоглазые  друг  на   друга  похожи. Не  отличишь.
      –День  у  меня  сегодня  неудачный, – ни  с  того, ни с  сего  начал  рассказывать  Ренат. – Хотел  в  Казань  улететь – не  достал  билетов. Договорился  встретиться  с  другом  у  Киевского  вокзала, он  не  пришел, а  может, разминулись, не  знаю. Короче, не  встретились. Я  не  знал, как  убить  день, вспомнил, что  у  друга  дача  под  Подольском. Точного  адреса  я  не  знаю, а  по  его  расска-зам – тут  два  десятка  домов. Думал, найду, но  где  тут  найдешь?!  Вот  в  пивбаре  с  этими  ребя-тами  познакомился… Потом  с  тобой… Так  что  ты  нервничаешь. Ничего  ведь  страшного  не  произошло,– успокаивал   Аню  Ренат. – Об  этом  никто  не  узнает!
      Аня  молчала. Нет, определенно, этот  день  никогда  не  кончится. Никогда!
     –Не  бери  в  голову, – тут  примирительно  вмешался  и  высокий. Зачинщик. – Прости  нас, кра-сотуля. Ну, не  злись, выше  нос, ну, – он  легонько  приподнял  своим  длинным  указательным  пальцем  Анин  подбородок. – Забудем, ладно. Ничего  же  не  было. Абсолютно  ничего  не  было. Главное, в это  поверить, остальное – ерунда! – уговаривал  Аню  высокий. – И  потом… Да  это  и   не  мы  вовсе  были. Мы  не  виноваты, честно. Это, если  ты  хочешь  знать, ебическая  сила. Это  все  она… Мы  тут  ни  при  чем… Да, не  дуйся  ты… Давай  лучше  поболтаем. Расскажи  о  себе.
       –Взяла  большой  разбег, – огрызнулась  Аня. Но  подумала, что  историю  Рената  она  уже  где-то  слышала. Где? Ах,да. Ташкент – тысячу  лет  назад.
      –Не  ругайся  только. Сильно  не  ругайся. Ну, немножко  можно. Думаешь, мы – закоренелые  злодеи, да? Ошибаешься. Мы – нормальные  ребята. Лимитчики  с  “Серпа  и  Молота”. Мы, как  и  Ренат, к  другу  своему  приехали. Он – единственный  из  нашей  общежитской  комнатенки  под-московный, повезло  ему. Он  часто  к  предкам  ездит. Везет. То  картошки  наберет, то  сала, огур-чики  малосольные  его  мама  делает, закачаешься, и   капусту  квасит  классную, и  грибы, он  нас  в  гости  звал  постоянно, а  мы  один  раз  выбрались  и  неудачно –дома  никого…Пошли  в  пивбар, с  Ренатом  познакомились. Дальше  сама  знаешь… Да, что, собственно, произошло?… Я  так  мечтал  о  столице, но  еще  год  назад  представить  не  мог, что  здесь  так  скучно…
      Аня  подумала: “Наверное, самые  кровавые  преступления  тоже  совершаются  со  скуки”…
      В  Подольском  парке  было  уже  совсем  темно. Пять  крохотных, в  сравнении  с  необъятными  вековыми, далеко  уходящими  вверх  деревьями, фигур  разбирались  между  собой. Они что-то  доказывали  друг  другу. В  кромешной  тьме  напоминали  восковые  музейные  экспонаты. Ане  было  хорошо  и  стыдно  одновременно. Ее  злила  собственная  раздвоенность, и  свою  злость  она  срывала  на  мальчиках: подкалывала  их, обзывала, вела  себя  с  ними  грубо, а  они, наоборот, чувствуя  вину, пытались  ее  загладить – шуткой, объятием, обходительностью…
      “Кстати, у  этого  прыщаво-невзрачного, самого  молчаливого, который  вначале  вместе  с  озер-но-голубоглазым  заламывал  мне  руки, так  ничего  и  не  получилось, – злорадно  думала  Аня. – Так  ему  и  надо, импотент  вонючий!” Он  Аню  меньше  всех  привлекал.
     Как-то  вдруг  резко  похолодало. Ренат  снял  легкую  курточку  и  отдал  Ане. Крепко  обнял  ее. Так  они  впятером  двигались  в  сторону  железнодорожной  платформы, чтобы  уехать  в  Москву.
      Электричка  подошла  сразу, будто  на  заказ. Она  была  на  удивление  пустой – обычно  в  это  время  люди  с  дач  возвращаются  и  с  огородов.
     Аня  со  своими  новыми  знакомыми  уселась  в  середине  вагона. Все  стали  допивать  оставше-еся  пиво. Высокий  вынул  колоду  карт. Они, потягивая  пиво, резались  в  подкидного, как  будто  и  впрямь  знали  друг  друга  сто  лет. Аня  Свистунова  достала  допотопный  пакет  Новицкого  с  кукурузными  хлопьями  и  потихоньку  грызла  их, запивая  пивом.
     А  может, и  впрямь  время –  понятие  относительное. “Кастанеда  пишет:"смерть  всегда  неви-димой  тенью  нас  сопровождает, – думала  Аня. – Она – всегда  рядом, на  расстоянии  вытянутой  руки. Вытяните  руку, и  Вы  до  нее  дотронетесь". Интересно, насколько  же  костлявая, зубастая  с  косой  приблизилась  ко  мне  в  старом  заросшем  парке? А  на  Твербуле  у  Пампуша, когда  я  торговала  газетами, а  душа   почему-то  решила  погулять? А  когда  ко  мне  прилетает  мертвый  Андрей? А  когда  меня  хватает  судорога  в  море? А  когда  я  теряю  сознание? Вообще, как  часто  ко  мне  приближается  смерть? И  очень  ли охотно  она  отступает?”…
      –Давай  завтра  встретимся? – перебил  Ренат  Анины  мысли.
      –Нет.
      –Послезавтра?
      –Никогда.
      –Почему  так  жестоко?
      Аня  молчала. Что  она  ему  ответит? Замужем. Есть  парень. Ей  некогда. Он  ей  не  нравится. ;Нужное  подчеркнуть;.
      Все  это  будет  правдой  и  ложью  одновременно. Кто  у  нее  есть? Руслан? Бывший  муж? Любовники? Друзья? Книги? Ничего?
     Аня  молчала.
     –Я  понимаю, ты  устала. Бедная  моя, – как  ни  в  чем  ни  бывало, продолжал  Ренат. – Давай  через  неделю  в  семь  вечера  возле  входа  в  кинотеатр  “Россия”? Годится?
     Аня  кивнула. Приходить  она, естественно, не  собиралась.
     В  общежитие  Аня  приехала  глубокой  ночью, а  назавтра  опять  в  Подольск – за  газетами. Двери  общаги  были – настежь. Вахтерша  храпела. Аня, чтобы  ее  не  разбудить, не  нажимала  кнопку  лифта, а  тихо  поднялась  по  лестнице  на  третий  этаж.
     –Что  с  тобой? – воскликнула  Ленка  Ляпунова.
      Растрепанная, исцарапанная, с  дикими  глазами – на  Аню  было  страшно  смотреть.
     –Разбудишь  меня  завтра  на  первую, – только  и  сказала  Аня, упав  на  кровать.
     –Тебя  Риферов  раз  десять  спрашивал, – сказала  Лена. – И  Удовенко  заходил.
     –А  пошли  они  все! – со  слезой  выкрикнула  Аня. – Лена, туши  свет, я  очень  хочу  спать!
    
     Газеты  Аня  из  Подольска  забрала  и  продала. Сессию  тоже  сдала  нормально  и  вернулась  в  Харьков.
     –Анюта, милая, что-то  тебя  не  видно  давно? – соседка  Полина, которую  Аня  “регулярно  за-ливала”  протянула  руки  для  объятий. Прямо  дочка  Аня  ей  родная. Соскучилась.
      Аня  в  девять  утра  шла  с  поезда  и  первой  встретила  ее. Как  будто  Полина  ее  караулила.
      “Что  ей  от  меня  надо? – подумала  Аня. – Ведь  это  все: пирог  до  сессии, печенье, яблоки – не  просто  так. Просто  так  Полина  и  не  пукнет”.
      Войдя  в  запыленную, пахнущую  нежилым  квартиру, Аня  в  кухне  побросала  сумки  и  побежала  в  ванную. Долго  парилась, потом  заварила  привезенный  из  Москвы  кофе, сделала  бутерброд  с  сыром…
     Всю  эту  неделю  Аня  отсыпалась, отъедалась, на  работу  идти  пока  не  надо – все  перемени-лось, ноябрьские  праздники  остались. Позвонил  из  Одессы  Руслан, сказал, что  на  осенние  ка-никулы   он  едет  с  классом  в  Киев – Лавру  смотреть.
     Аня  в  эти  дни  выходила  только  в  кофейню – ненадолго. И  всякий  раз  ей  в  подъезде  попа-далась  ласково  улыбающаяся  Полина.
     “Ванная  перестала  течь, что  ли?” – Аня  терялась  в  догадках.
      Дней  через  десять  вечером  Полина  зашла  к  Свистуновой  с  двухкилограммовым  круглым  тортом  “Киевский”. Принесла  Полина  и  бутылку  “Ркацители”.
     –Анюта, послушай, – неуверенно  начала  Полина  после  первого  стакана. – Я  Людке  своей  трехкомнатную  в  Песочине  купила – там  дешевле. Хата  шикарная, две  лоджии, улучшенная  планировка. 70  метров  общей  площади, кухня  огромная, газ– все. Автобус – каждые  десять  минут – полчаса, ты  в  центре. Красота  там  какая: сосняк, речка, песчаный  карьер, рыба, грибы, малина, летом  там  замечательно, так  эта  дура  заупрямилась, не  хочет  переезжать  ни  в  какую, – Полина  всплакнула, выпила  еще… – Ее  отделять  давно  пора… Анюта – там  три  комнаты, квар-тира  совсем  новая, никто  в  ней  не  жил, сантехника  крепкая, трубы  не  текут. Исчезнет  для  тебя  проблема  ремонта… И  нам  никто  на  голову  капать  не  будет…
      Аня  молчала. Налила  вина – выпила. Отрезала  кусок  торта – съела.
      –Мы  вас  с  Русланом  перевезем, – продолжала  уговаривать  Полина… – Мы  тебе  доплатим, ты  только  согласись…
      –Надо  подумать! – сухо  ответила  Аня. – Посоветоваться.
      Аня  еще  полгода  не  решалась  покинуть  центр, но  Полина  ведрами  картошку  носила, варенье, яблоки, пироги, иногда  деньги, конфеты-печенье  подбрасывала. И, наконец, уломала.
      Переезд  был  назначен  на  двадцать  третье  мая. Руслан – в  Одессе. Аня  позвонила  Вадику  Колчакову, чтоб  помогал. Она  ему  отдала  почти  треть  своей  библиотеки, в  том  числе  ППС  Чернышевского – не  кирпичи, саманы.
      Полинины  люди – все  алкаши, естественно, люстру  сломали, пианино  поцарапали, четвертуш-ку-скрипку  Руслана, он  в  детстве  занимался, разбили. И  все – быстрей, быстрей, нам  еще  сегод-ня  в  Белгород…
       Аня  с  Колчаковым  кое-как  расставила  мебель, побросала  в  кладовку  узлы… Открыли  бутылку  водки. Литровую  банку  соленных  огурцов  и  четвертушку  черного  им  оставила  Полина. Выпили  по  первой, по  второй, но  настроение  у  Ани  не  улучшалось. И  вот  вчера, сего-дня, час  назад  была  горячая  вода, а  сейчас  ее  нет – кран  злобной  змеей  шипит. Где  же  ее  га-зовая  колонка?
     –Хочешь, я  тебе  стихи  почитаю? – пытался  утешить  Вадик  Аню.
       Это  запах  погрома  и  дождь  за  окном.
   Пустяки, крохоборы, кликуши, калеки.
Это  кухня  вонзается  в  мой  окоем,
           И  зрачок  расщеплен  этим  видом  навеки.
     Глажу  стены, люблю  тараканий   уют.
                Знаю,  мусор  в  ведре  лучше  линий  ладони…
       –Ань! – внезапно  остановился  Вадик. – А  ты  Лесина  знаешь?
       –Что-то  слышала, – неопределенно  ответила  Аня.
       –Ну, как  же, на  всех  магнитофонах  крутится:
   Когда  поэт  лежит  в  канаве,
    Его  ты  осуждать  не  вправе,
          Вся  жизнь  поэта – боль  и  мука,
А  ты  мудак, говно  и  сука.
        –Помню, помню, – наконец,  улыбнулась  Аня. – Мы  с  ним  в  общаге  познакомились. Пили  в  одной  компании. Только  он  мне  это  не  так  читал:
            Когда  поэт  лежит  в  канаве,
               Его  ты  осуждать  не  вправе…
Ты  на  себя-то  глянь.
         Сука, сволочь, падло, дрянь!
      Влад, я  это  точно  помню, потому  что  Лесин  жаловался: он, читая  эти  стихи  со  сцены, на  последней  строчке  протягивает  руку  в  зал, и  люди  обижаются…
     –Возможно, возможно, – скороговоркой  ответил  Вадим, – у  него  много  всяких   модифика-ций…
      Бутылка  опустела. Аня  немного  пришла  в  себя. Темнело.
      –Переночуешь? – спросила  Аня  Вадима.
      –Нет, нет. Что  ты?! – заторопился  Колчаков. – На  электричку  проводишь?
      –Провожу, – сказала  Аня  и  стала  натягивать  колготы.
      Через  два  дня, до  конца  не  оформив  обменные  документы  и  не  развязав  узлы, Аня  уехала  в  Москву  на  переводную  сессию.
      В  первый  же  день  приезда  Аня, торопясь  на  первую  пару, увидела  у  Пампуша  Новицкого, торгующего  газетами  и  вспомнила – осень, полет,Подольск… Но  теперь  у  нее  были  доллары, Полинина  доплата, газеты  продавать  не  надо, и  она  заторопилась: “хоть  бы  он  меня  не  заме-тил”…
     Сессия  прошла  благополучно. Аня  вернулась  в  Харьков, в  свою  новую  необустроенную  квартиру  и, опять-таки, не  притрагиваясь  к  узлам, оформила  отпуск  на  работе  и  отправилась  в  Одессу.
     Аню  встретила  мама, сунула  апельсин.
      –Руслан  на  даче, – сказала  мама. – А  ты  где  будешь?
      –Несколько  дней  с  Русиком, а  потом  в  город  поеду, в  “Аркадию”  ходить, в  море  купать-ся…
      На  даче  Аню  угнетало  отсутствие  ванной  и  нормального  туалета.
      В  хрущевку, на  пятый  этаж  Аня  вернулась  через  неделю. Стояла  несусветная  жара. За  пять  дней  Ане  надоела  и  “Аркадия”. Стала  ездить  в  “Люстдорф”, но  вечерами  скучала, слонялась  по  квартире  без  дела, курила  без  конца. В  Москве  она  познакомилась  с  одесситом  Володей  Коро-левым  из  семинара  Рекемчука. Володя  жил  в  Москве  постоянно, учился  на  дневном, только  ле-том  приезжал  к  родителям. Аня  позвонила, и  Володя  взял  трубку.
     –Привет, Анюта! – обрадовался  он. – Со  мной  прямо  анекдот  происходит. Я  так  в  Одессу  рвался, так  скучал, дни  считал, не  мог  дождаться, когда  эта  нудная  сессия  окончится, а  теперь  мне  так  в  “Лиру”  хочется, выпить  там, с  ребятами  потрепаться… Скорей  бы  осень! Одесса  осточертела! А  ты, Анюта, молодец, что  позвонила…
     –Давай  встретимся!
     –Давай! – быстро  согласился  Королев. – Где?
     –Завтра  в  пять  у  Дюка.
     –Годится.
     На  следующий  день  Аня  не  сразу  заметила  Королева. Во  всяком  случае, она  не  ожидала  увидеть  его  на  новой  кофейной  девятке. Она  вообще  не  предполагала, что  у  него  есть  маши-на. Высокий, загорелый, гладко  выбритый, в  белой  рубахе  с  короткими  рукавами, Королев здесь,   
У  Потемкинской  лестницы, выглядел  гораздо  лучше, чем  в  Москве.
      –Ты, как  я  вижу, процветаешь, – сказала  Аня.
      –Работаем  потихоньку, – уклончиво  ответил  Королев, – но, не  думай, я – честный  комерсант, плачу  налог.
      Володя  закурил  “Мальборро”, протянул  Ане. Аня  тоже  закурила.
      –Что  нового? – небрежно  спросил  Королев.
      –Володька, я  хату, дубина, поменяла. Из  центра  уехала  на  кудыкину  гору  без  телефона. Ру-гаю  себя, и  пожаловаться  некому…
      –Вот  оно  что! – протянул  Володя. – А  я  тебе, между  прочим, звонил… Теперь  все  ясно… Аня, чего  здесь  стоять, морвокзал, что  ли  не  видела?! Пошли  в  машину… – Королев  протянул  Свистуновой  большую  плитку  шоколада  “Сказки  Пушкина”. – Это тебе… Садись.
      Аня, бутафорски  накинув  ремень, села  на  переднее  сидение…
      –Куда  поедим? – спросил  ее  Королев. – Ко  мне, или  сначала  в  кабак?!
      –Давай  сразу  к  тебе, – ответила  Аня.
      –Что  мы  пьем?
      –Коньяк, можно  ликер…
      –Хорошо, – Володя  резко  тормознул  у  кооперативного  киоска, взял  манговый  ликер, пече-нье, зефир  и  несколько  маленьких  пачек  соленных  орешков.
      Вечерело, но  на  улице  было  по-прежнему  жарко. Когда  вошли  в  дом, пушистая  шотландс-кая  овчарка, увидев  Аню, стала  на  задние  лапы, а  передние  положила  ей  на  плечи, как  бы  обнимая. Аня  испугалась.
       –Володя, – крикнула  она. – Твой  пес  меня  сейчас  изнасилует!
       Собака  лизала  Анины  щеки.
       –Не  бойся, он  смирный, – успокаивал  Аню  Королев. – Маркиз, место! – шикнул  он  на  собаку.
       В  руках  у  Королева  был  раскрытый  ликер  и  две  хрустальные  рюмки.
      –А  где  твои  предки? – спросила  Аня  Королева.
      –На  даче, – ответил  Володя.
      –А  где  ваша  дача?
      –В  Кулиндорово.
      –Ой, и  наша  там  же. Мои  предки  сейчас  тоже  там. И  сын  Руслан…
      –Сын?!
      –Да. Школьник.
      –Я  думал, ты – моложе. Так  у  вас  где  участок? Ближе  к  станции  или  к  ставку?
      –Посередине,– улыбнувшись, ответила  Аня. – Около  посадки.
      –Точно  посередине, – сказал  Володя. – А  наш – ближе  к  ставку. Я  там  часто  бываю – строю  дом, двухэтажный, с  балконом. Приходи  на  абрикосы. У  нас  уже  абрикосы  поспели. Вот, такие  вот, – Володя  развел  пальцы, словно  обнял   маленький  мячик.
      В  комнате  у  Королева  стоял  широкий  диван  и  книжный  шкаф.Стола  не  было. Володя  по-додвинул  табурет  к  дивану  и  выложил  покупки.
      Выпили  три  рюмки  подряд, не  закусывая, чтоб  разобрало. Потом  поспешно  повалились  на  диван, стягивая  одежду. Анины  губы  пахли  манго, Володины – соленым  арахисом. Шершавые  языки  слегка  боролись…
      –Давно  у  тебя  мужика  не  было? – спросил  Королев.
      –Да, – усмехнулась  Аня. – Аж  с  самой  Москвы…
      –Ну-у, там  вы  золотые, – протянул  Королев. – Не  женское  это  дело – писать… А  я  забыл, когда  бабу  имел. Сперма  на  уши  давит.
       –Хорошо, не  на горло, – хихикнула  Аня. И  раздвинула  ноги.
       … Они  качались  на  качелях  и  целовались  легко-легко, едва  касаясь  губ, щек, глаз… Уже  усыпая, они  продолжали  тискать  и  чмокать  друг  друга. Это  тянулось  бесконечно, и  Володя  окончательно  вырубился  прямо  на  Ане, как  на  надувном  матрасе. Аня  осторожно  выкатилась  и  повернулась  на  правый  бок, но  Володя  тоже  повернулся  и  по-хозяйски  положил  свою  креп-кую  жилистую   ладонь  в  Анину  промежность.
       “…Руслан  почему-то  забыл  ключи, громко  и  требовательно  стучал  ногой  в  дверь, я  в  не-доумении  ему  открыла. Он  посмотрел  на  меня  зверинным  взглядом, швырнул  на  кухонный  стол  буханку  белого  хлеба, за  которой  ходил, и  резко  притянул  меня  к  себе…
      –Руслан, опомнись! – завопила  я. – Я – твоя  мама, так  нельзя!
      Но  сын  не  слушал  и  сжимал  все  сильнее.
      –Руслан! Сейчас  же  убери  руки, сейчас  же! Слышишь! – я  отчаянно  отбивалась. Я  бешено  лупила  лицо, которое  когда-то  заботливо  терла  ватой, смоченной  в  марганцовке… Я  колотила  кулаками, пока  лицо  это  не  превратилось  в  фиолетово-красное  месиво, мне  чудилось, что  я  мешаю  котлетный  фарш. Я  долго  дралась, визжала, кусалась, щипалась…”
      Разбудил  Аню  собственный  крик! Ну  и  приснится  же?! Аня  открыла  глаза  и  обрадовалась, что  не  разбудила  Володю  и  что  ее  сон – неправда.
      Володя  тихонько, совсем  по-детски  посапывал. Это  его  рука  лежала  на  Анином  темном  треугольнике. Рука  любовника, а  не  сына. Значит, можно  перекреститься, все  в  порядке, все – как  полагается. Но  сон  уж  очень  яркий. Прямо, как  наяву. Цветной, брррр, аж  мурашки  по  коже.
       Аня  еще  долго  ворочалась, никак  не  могла  уснуть, но  горячую  загорелую  Володину  руку  не  убирала.
      В  шесть  утра  их  разбудил  телефонный  звонок. Королев  вскочил, как  ужаленный:
      –Анюта, у  меня – дела, время – деньги… А  ты, если  хочешь, закрывайся  и  спи, я  тебя  не  выгоняю…
      Володя  быстро  оделся, кинул  в  рот  горсть  орешков, Ане  сказал: “Дверь  захлопнешь”  и  убежал.
      Аня  отключила  телефон  и  крепко  уснула.
      Разбудило  ее  слепящее  солнце – было  уже, наверное, часов  двенадцать. Аня  не  спеша  свари-ла  крепкий  кофе, развернула  шоколад. Сгрызла  “Сказки  Пушкина”  с  орехами, потом  отрезала  большую  скибу  херсонского  арбуза, выкурила  черную  ментоловую  сигарету  и  написала  Воло-де: “Я  уехала  на  дачу, к  Руслану. Там  встретимся. Аня.”
      Через  три  дня  Королев  на  спортивном  велосипеде  подкатил  к  Аниному  участку. Свистуно-ва  сидела  на  скамейке  у  ворот  и  курила. В  одной  руке – черная  ментоловая  сигарета, в  дру-гой – кулек  крупных  черных  вишен.
       Руслан  играл  в  мяч: “Я  знаю  пять  имен  мальчиков: Руслан – раз, Рома – два, Павлик – три, Богдан – четыре, Сережа – пять”…
       –Поехали, я  тебе  абрикос  дам, – сказал  Королев  Ане.
       –Поехали!
       –Мам,я  с  тобой, – подскочил  Руслан.
       –Идем!
      Королев  вел  велосипед, Аня  с  Русланом  рядом – прямо  примерная  семья.
      Черный  с  белым  галстучком, толстый, разбойничьего  вида  кот  Ллойд  увязался  за  ними. Втроем  быстро  нарвали  два  ведра  абрикос. Королев  отвез их  на  Анин  участок.
      –Я  к  тебе  через  пару  дней  заеду, – попрощался  он.
      –Хорошо, – ответила  Аня.
      На  следующий  день  она собралась  в  город – “буду  я  его  еще  ждать!”
      Поехала  на  море, на  десятую  станцию  Большого  Фонтана, два  раза  заплыла  на  волнорез, несколько  раз  прыгнула  с  моста, к  которому  раньше   причаливали  катера. Теперь  он  полу-сгнил. Аня  еще  немного  позагорала, поныряла  у  берега  и  пошла  в  кафе. Заказала  100 г. конья-  ку   и  кофе.
       –Анька, ты  ли! – кто-то  сзади  сильно  хлопнул  ее  по  плечу.
      Аня  съежилась.
      –Извините, я  Вас  не  знаю.
      –Не  узнаешь, Витьку  Куликова  не  узнаешь, посмотри, сколько  я  рыбы  наловил, – он  указал  на  ведро  с  бычками. – А  ведь  когда-то  мы  вместе  ловили…
      Аня  вгляделась. Небритое  лицо, огромные  бордовые, в  мозолях  и  ссадинах  руки… Свистуно-ва  с  трудом  узнала  своего  одноклассника, с  которым  действительно  в  девятом  классе  ловила  рыбу.
       “Нигде  покоя  нет”,– с  досадой  подумала  Аня. Быстро  допила  коньяк  и  кофе  и  вышла. Ра-дости  от  подобной  встречи  она, естественно, не  испытывала.
       Дома  Аня  пожарила  себе  яичницу  с  картошкой  и  салом, поела  и  уснула.
       Разбудил  ее  резкий  телефонный  звонок. Сначала, сквозь  сон, Аня  решила  не  брать  трубку, но  телефон  звонил  долго, раз  десять…
       Аня  неохотно  поднялась. “Наверное, Королев”, – подумала  она.
       Но  это  был  Боря  Телегин.
       –Ань! Мне  турки  предложили  поработать  в  одесском  архиве. Собрать  для  них  историче-ский  материал. Аванс  уже  есть.               
      –Борька! – крикнула  в  трубку  Аня. – Конечно, приезжай! Я  всегда  рада  тебя  видеть!
      Через  два  дня  Аня  встречала  московский  поезд. Телегин, как  ежик, с  рюкзаком  высунулся  из  вагона  первым.
      –Айда, искупаемся!
      –Здесь  до  “Отрады”  недалеко, – сказала  Аня. – Пешком  пройдемся.
      Телегин, белый  как  цыпленок, нырнул  в  семейных  трусах.
       Он  долго  плавал, а  потом  насухо  обтерся  большим  полотенцем.
      –Надо  доллары  разменять, – сказал  он  Ане.
      –Не  все  сразу, – ответила  она. – Я  борщ  сварила  и  печенье  купила  к  чаю. Сегодня  обойде-мся. Разменяешь  завтра.
      –Ладно, – согласился  Боря. – Тогда  я  завтра  утром  деньги  поменяю, потом – в  архив, а  в  пять  давай  встретимся  на  «Ланжероне».
       –В  принципе, я  согласна, – сказала  Аня, –  но  найдешь  ли  ты  меня?
       –Давай, на  плитах, – предложил  Боря. – Там  народу  мало. И  тебе  класс – прыгнула  и  поплыла.
      –Хорошо, – сказала  Аня.
      Аня  постелила  Боре  в  большой  проходной  комнате, а  сама  ушла  в  маленькую.
      –Спокойной  ночи, – сказала  Свистунова.
      –Приятных  сновидений! – укладываясь  за  занавеской, откликнулся  Телегин.
      Утром  Аня  проснулась, когда  Бори  уже  не  было.
      Она  выпила  кофе  с  лимоном  и  вчерашним  тортом  «Киевский», который  привез  Боря. Пова-лялась  немного, почитала, покурила  и  стала  собираться  на  пляж. Был  уже  второй  час.
       «Хот-дог»  по  дороге  куплю», – решила  Аня, потому  как  сосало  под  ложечкой,а  дома  пус-тота.
      Аня  прыгала  с  плит  и  заплывала  на  волнорез. Обсыхала  и  снова  купалась. Она  не  ждала  Борю  так  рано. Он  появился… На  нем  лица  не  было…
      –У  меня  деньги  украли!
      –Как?!
      –Я  обошел  несколько  касс – всюду  или  закрыто, или  нет  рублей. Я  психанул – устал, был  голоден, все  раздражало, жалел, что  в  архиве  мало  поработаю. А  тут  хмырь  под  нос  бормочет: рубли-доллары, рубли-доллары… Я – ему:
      –Двадцатку  разменяешь?!
      –Дай  посмотрю…
      Стал  щупать, мять, ломать, сгибать…
      –Чего  ты  ее  мнешь? Настоящая  она, – не  выдержал  я.
       Сзади  двое  заломили  руки, а  хмырь  мою  двадцатку – в  карман  и   убежал… Ладно, сам  виноват… Поспешишь, людей – насмешишь… Я  вот  тебе  пирожное  купил – держи!
      Через  неделю  Боря  уехал. Пока  был, покупал  продукты, и  Ане  деньги  не  были  нужны. Но  когда  она  его  проводила, пришлось  поменять  очередную  порцию  Полининых  долларов. У  нее  это  прошло  благополучно. И  также  благополучно  она  их  быстро  потратила: бананы, вишня  в  шоколаде, ветчина. Тут  Руслан  магнитофон  попросил – как  отказать  ребенку?
       Аня  решила  поменять  полтинник. В  тот  пасмурный  ветренный  день  начала  августа  ей  не  везло. С  утра. Вышла – забыла  темные  очки. Вернулась  домой  за  очками – солнце  спряталось. Зачем  возвращалась?
       Долго  ждала  автобуса, не  выдержала – села  в  маршрутку, отдав  последний  рубль. А  автобус  ее  маршрутку  обогнал.
      Аня  хотела  разменять  долларов  тридцать, это  как  раз  на  «Протон». В  одной  кассе  не  было  рублей, в  другой – не  было  сдачи  долларами. В  третьей  разбивали  полтинник  с  процентами. Аня  замучилась  ходить. Около  одной  кассы  стоял  баскетбольного  роста  мужик. Хорошо  оде-тый, подстриженный  ежиком, загорелый. Бормотал  под  нос: «Рубли-доллары, доллары-рубли…»
       –Девушка, что  у  Вас?
       –Доллары.
       –Сколько?
       –Полтинник. Мне  нужна  сдача.
       –Я  Вам  дам  сдачу. Смотрите, – баскетболист  открыл  бумажник. В  нем  лежало  несколько  десяток  и  двадцаток. – Чтоб  Вы  не  сомневались. Дайте  я  посмотрю  Ваш  полтинник…
      Аня  колебалась. У  Телегина  украли.
      Парень  осторожно  взял  полтинник  из  Аниных  рук.
       –Да  не  бойтесь  Вы! – успокаивал  он  Аню. – Я  по  пятьдесят  поменяю. В  кассе  сорок  семь, видите?! Я  только  пощупаю, не  фальшивые  ли…
       Мужик  начал  сгибать  полтинник.
      –Что  Вы  делаете? – крикнула  Аня.
      –Милиция! – мужик  оттащил  Аню  в  сторону. В  кулаке  у  него  мелькнула  единица. Аня  слы-шала  о  таких  фокусах, когда  подсовывали  одну  купюру  вместо  другой.
       –Отдайте  мне  мои  деньги! – отчаянно  заорала  Аня  и, выхватив  первое  попавшееся, кину-лась  прочь…
       Отдышалась  она  только  на  Куликовом  поле… Посмотрела  на  деньги. В  руках, Слава  Богу, ее  полтинник.
      «Идиотка! – ругала  себя  Аня.– Касса, только  касса, сколько  раз  себе  твердила, и  все  равно…            
Ведь  в  моих  руках  мог  оказаться  и  один  доллар”.
      Аня  вытащила  из  сумочки  темную  ментоловую  сигарету   и  закурила. Увидела  под  ногой  раздавленную  абрикосу  и  посмотрела  вверх. Так  и  есть – жердели  осыпаются. Белые. Сладкие. Сочные. Докурив, Аня  достала  полиэтиленовый  пакет  и  нарвала, сколько  могла. Прогремел  восемнадцатый  трамвай. С  тремя  вагонами. Если  сейчас  войти  в  трамвай  и  проехать  семь  ос-тановок, Аня  окажется  в  дошкольном  детстве.
      Свистунова  сидела  на  скамейке  и  поедала  абрикосы. Несмотря  на  окружающий  стопроцен-тно  летний  пейзаж, ей  вспомнилось  ностальгическое  зимнее  эссе  Бродского – утренняя  ледяная  стужа, морозная  вьюга  кружится  над  Петербургом, встречные  прохожие  сталкиваются, не  заме-чая  друг  друга… Первоклашка  Бродский  с  тяжелым  портфелем  уныло  волочится  в  школу, его  совсем  не  тянет  в  этот  ад  и, норовя  опоздать, он  спускается  на  невский  лед  и  долго  гуляет  по  заметенной  реке.
      Читая  эссе, Аня   подумала – провались  он  тогда  в  прорубь, одним  бы  Нобелевским  лауреа-том  было  меньше. Одноклассник  Русика  тоже  так  на  речном  льду  уроки  прогуливал – утонул. Правда, вытащили  из  проруби  его  еще  живого, но  не  смогли  откачать. Он  умер  в  больнице. Аня  тогда  трешку  на  похороны  дала. А  может, если  б  спасли, тоже  поэтом  был  бы?
       Аня  вспоминала  прочитанное, и  жалкая  сгорбленная  фигурка  первоклашки  Бродского  пос-тепенно  переплавлялась  в  ее  воображении  в  нескладную  худющую  девчонку – чучело, мазохис-тски  торопящееся  на  плевки  одноклассников  из  глухого  чубаевского  переулка. Это, конечно, она, Аня.
      В  то  время  Анины  родители  снимали  времянку  в  частном  секторе, непригодную  для  зим-него  жилья. Свистуновы, однако, жили  в  ней  круглый  год. Здесь, в  этой  глуши  Аня  и  пошла  в  школу. Краски, естественно, бледнее  питерских, да  и  жизнь  беднее  и  строже. На  окраине  Одес-сы  олешево-бабелевских  традиций  не  заметно. И  благородного  бандита  Бени  Крика  тоже. Вместо  него – хмурая  примитивная  уголовщина.
      “И  вот, – вспоминает  Аня. – Я  бреду  едва  расчищенной, еле  заметной  тропкой  по  пустынно-му  переулку  в  облупленную  одноэтажную  школу, и  меня  там  понуро  ждет  ящик  с  пузатыми  молочными  двестиграммовыми  бутылочками  наподобие  литровых – теперь  таких  нет; и  трех-копеечные  булочки  с  маком. Спичконогая  неуклюжая  девчонка  с  ранцем, в  которую  безнаказа-нно  можно  бросить  камень  и  стукнуть  кулаком  в  спину – отпора  не  будет. Я  уныло  плетусь, а  Бродский  уже  вовсю  пишет  стихи, но  об  этом  знают  немногие  даже  в  Питере, а  на  Чубаевке, на  седьмой  станции  Большого  Фонтана – никто. Как  это  ни  странно, но  такую  же  заброшен-ность  я  ощущала  через  двадцать  с  лишним  лет  в  Москве, на  сессии, когда  возвращалась  из  Подольска. “Откроет  или  не  откроет  вахтер? – вяло  размышляла  я. – А  может  быть, дверь  неза-перта?” И  я  проскочу  незамеченной. Удивительно, я  сменила  много  мест  обитания, но  грустную  одинокость  испытывала  только  уходя  и  возвращаясь  в  чубаевскую  халупку  в  далеком  детстве, и  на  улицу  Добролюбова, во  всемирно  известную   своим  бардаком общагу. Я  чувствовала  та-кую  же   заброшенность, как  в  первом  классе, хотя  была  уже  не  семилетним  гадким  утенком, а  “широко  известной  в  узком  кругу  эротической  писательницей”.
       Почему  я  в  своих  полетах  ни  разу  не  встретила  Бродского. Ведь  я  часто  думаю  о  его  стихах:
                …Только  смерть  нас  одна  собирает.
Значит, нету  разлук
                Существует  громадная  встреча
          Значит,  кто-то  нас  вдруг
                В  темноте  обнимает  за  плечи… (И. Бродский).
     Аня  Свистунова, чуть  сморщившись, вытерла  кружевным  носовым  платочком  свои  тонкие  пальцы, липкие  от  абрикосового  сока, и  снова  закурила.
      “Интересно, – подумала  она, – получится  ли  у  меня  сейчас  выйти  из  тела? Классно  было  бы  сейчас  полетать  над  крышами, расслабиться, отдохнуть  и  успокоиться.
      Но, наверное, ничего  не  получится.”
      Иосиф  Бродский  не  выходил  у  Ани  из  головы.
      “Мандельштамп”, – сказал  про  него  Анин  преподаватель  из  института  культуры  Валерий  Андреевич  Лобанов, царство  ему  небесное. С  ним  и  Роговым  Аня  в  свои  первые  студенческие  годы  выпивала  после  лекций  в  близлежащем  кабаке  на  Бурсацком  спуске.
      –Мандельштамп, – размахивая  руками, витийствовал  на  поточной  лекции   Валерий  Андрее-вич. – В  Ленинграде  живет  Мандельштамп – вон, Аня, по  глазам  вижу, поняла  меня, как  никто…
       Был  ли  он  прав, намекая  на  подражание  Мандельштаму? Вопрос  спорный. Но  в  то  время  только  упоминание  имени  Бродского  грозило  по  меньшей  мере  вызовом  в  КГБ.
       Лобанов, кажется, немного  старше  Бродского, но  не  больше, чем  на  пять  лет.
      Бродский  выслушивал  унизительный  судебный  приговор  за  тунеядство, Лобанов  читал  лек-ции  в  институте  культуры. Из  университета  его  выгнали  за  свободолюбие, а  институт  культу-ры  рангом  ниже, вот  библиотекаршам  и  доставались  преподаватели-диссиденты. Лобанов  же  читал  свои  лекции  с  азартом, надеясь  хоть  кому-нибудь  из  будущих  библиотечных  работников  привить  любовь  к  литературе.
       Бродский  прославился, а  Лобанов  запил, потому  что  институтская  верхушка    ему   рот  за-тыкала.
      Бродский  умер  от  ностальгии  в  Америке, Лобанов – от  водки  на  Салтовке, у  себя  дома. Интересно, встретились  ли  на  небесах  их  души? “А  чем, – подумала  Аня, – сейчас  занимается  Александр  Михайлович  Кустовский, мой  первый  редактор, которого  я  не  видела  сотню  лет?”
      Свистунова  действительно  давно  не  общалась  с  Кустовским. Она  только  слышала, что  пос-ле  “Вечорки”  он  поменял  несколько  газет  и  застрял   в  “Вестнике  региона”. А  “Вестник  регио-на”, кажется, в  этой  обкомовской  высотке  на  Куликовом  поле, с   шестнадцатого  этажа  которой  видно   море, и  находится.
      “Зайду-ка  я  к  нему, – внезапно  решила  Аня. – Может, чаю  предложит  по  старой  памяти. Успокоюсь  немного. Все  равно  полтинник  сегодня  менять  не  буду. Боюсь”.
       –Сколько  лет, сколько  зим, – протянул  руки  навстречу  ничуть  не  изменившийся  Кустовс-кий. – Выглядишь  ты  великолепно. Что  нового?
      –Ничего, Александр  Михайлович, – спокойно  ответила  Аня. Прежней  робости  у  нее, конечно, не  было. – Учусь  в  литинституте. Воспитываю  сына. Поменяла  в  Харькове  квартиру. Сейчас  живу  на  доплату. В  море  купаюсь.
       –Вода  теплая? – перебил  Кустовский.
       –Теплая, – ответила  Аня.
       –Слушай, Аня, сделай  нам  материал  о  поэте  Михаиле  Кульчицком, – попросил  Свистунову  Кустовский. – Он – харьковчанин, учился  в  литинституте. Ты  о  нем  сможешь  найти  много  мате-риала. Сейчас  о  нем  почему-то  заговорили. Хотя  я  не  разделяю  всеобщего  восхищения. Начи-нающих   талантливых  поэтов  погибло  много. Но  одних, почему-то  выделяют, других – нет. Впрочем, как  мертвых, так  и  живых. Сама  знаешь.
       –Знаю, – согласилась  Аня. – Хорошо, Александр  Михайлович, я  пришлю  Вам  материал  о  Кульчицком. Я  знакома  с  харьковским  поэтом  Яковом   Марковичем  Хейфецем, ровестником  Кульчицкого  и  его  другом  детства. Вместе  на  литстудию  при  Дворце  пионеров  ходили. Я  по-говорю  с  ним… А  можно  взять  у  него  интервью?
      –Можно, – сказал  Кустовский.
      –Но  это  вторым  номером, – пояснила  Аня. – Без  связи  с  Кульчицким. Отдельно. У  Хейфеца  тоже  хорошие  стихи. Во  всяком  случае, не  хуже, чем  у  Кульчицкого.
      –Значит, договорились, – сказал  Кустовский, пододвигая  Ане  крепкий  чай  и  развернутую  шоколадку. – Ты  присылаешь  мне  два  материала. Адрес  запиши…
      Попив  чаю  и  покурив, Аня, успокоенная, вышла  из  кабинета  Кустовского. Редакция   “Вест-ника  региона”  находилась  на  восьмом  этаже.
      Аня  нажала  кнопку  лифта, но  он  почему-то  долго  не  приезжал.
      Вдруг  сзади  ее  кто-то  обнял. Аня  оглянулась – Володя  Королев.
      –Поехали  ко  мне, – он  целовал  Аню  в  щеки  и  шею. – Я  так  соскучился…
      –Что  ты  здесь  делаешь?
      –Так, – неопределенно  крутнул  головой  Королев. – Договорился  об  одном  материале   с  “Одесским  вестником”. Им  нужно  об  аматорах  судоремонтного  завода  написать. Подрабаты-ваю…
      –Слушай, но  это  копейки.
      –Ну  и  мне  это  ничего  не  стоит.
      –У  меня  сегодня  чуть  полтинник  не  украли.
      –Осторожней, Аня, надо. Осторожней. Только  в  кассе  менять. Только  в  кассе.
      –Володя, я  все  утро  пробегала. Нигде  не  хотели  менять. Я  так  устала… А  парень  этот, ме-няла, приличный, хорошо  одет, выглаженный, с  иголочки…
      –Все  они  приличные, – махнул  рукой  Королев. – Я  раз  чуть  со  стольником  не  залетел…
      –Крутой, – усмехнулась  Аня.
      –А  ты  думала, – ответил  Королев. – Послушай, Анюта, поехали! Я  уже  не  могу-у! – Королев  ущипнул  губами  Анину  полуоткрытую  грудь…
      Дальше  знакомый  маршрут: киоск, орешки, ликер, шоколад, белые  передние  лапы  рыжей  колли  на  Аниных  загорелых  плечах.
      …Аня  любила  боком, сзади, но  мало  кто  попадал  с  первого  раза, все  елозили  и  елозили, а  Королев – снайпер!
      Голая  Аня  отвернулась  к  ковровой  стене, ожидая  сладкой  стрелы. Привычный  кисель  уже  бурлил  в  ней. Володя  резко  въехал  в  это  болото. И  крутился, топтался  там, пока  кисель  не  стал  выходить  из  своих  берегов, и  не  разлился  по  прибрежному  волосняку. Аня  вздрогнула, всхлипнула  и  замерла… Потом  побежала  мыться. Королев  блаженно  курил. Аня  вернулась  и  легла  Королеву  на  плечо. Закурила  тоже  свою  неизменную  ментоловую. Блюдечко  вместо  пе-пельницы  поставили  Королеву  на  бронзовую  от  загара   с  редкими  волосиками  грудь.
       –Когда  Галича  исключали  из  Союза  писателей, два  человека  были  против, – сказала  Аня. – Знаешь, кто?
       –Окуджава, – ответил  Королев.
       –Еще…
       –Не  знаю.
       –Твой  мэтр  Рекемчук, – засмеялась  Аня.
       –Этого  я  не  знал, – протянул  Королев. – Ты  завтра  куда  едешь: домой  или  на  дачу?
       –Я  же  полтинник  не  разменяла. Надо  Руслану  магнитофон  купить – я  обещала.
       –Пусть  мой  возьмет, – сказал  Королев. – Я  все  равно  его  подарю  кому-нибудь. Собираюсь  новый  покупать.
       –Я  подумаю, – сказала  Аня, отпив  немного  лимонного  ликера. – Давай  спать. Утро  вечера  мудреннее.
      –Может, еще  разочек? – Ковалев  впился  в  Аню  губами.
      И  Аня, распахнувшись  ему  навстречу, обвила  его  крепкие  ноги   своими  стройными  ногами, как  в  детстве… на  турнике…
       …Отдышавшись, Королев  сказал:
        –Прозаики  в  литинституте  еще  ничего, постарше, но  поэты – молодняк  такой – и  смех, и  грех  прямо! Детский  сад! Я  вышел  вечером  в  общаге  покурить  как-то, слышу  один  повествует: “Я  Анджелку  Арутинскую  сломал, кровищи  было – лужа, сказал  ей, что  с  презервативом, а сам – без, теперь  она  от  меня  забеременеет, посмотрим, как  она  через  месяц  задирать  нос  будет”, – злорадно  потирал  руки  стриженный  ежиком  чувак.    
       –Я, – обнимая  Аню, продолжал  Ковалев, – Арутинскую  и  не  знал  совсем, так, видел  в  сто-ловой, в  институте, рыженькая  с  крупными  веснушками  на  носу, симпатичная, но  про  регуляр-ность  ее  месячных  я  знал  все… – смеется  Ковалев. – А  еще – потенциальные  герои  Галины  Щербаковой, на  переводческой  оба  у  Озерова, она  из  Ташкента, он  из  Минска, полуузбечка  и  белорусский  еврей, такая  любовь  три  года, родители  съехались, познакомились, договорились  о  свадьбе, Маринка  на  пятом  месяце: “Я  всегда  любила  только  тебя, Гришенька, о  тебе  только  и  думала, а  с  Денисом  просто  так – повел  на  выставку  в  Дом  Художника, напоил  в  ресторане, упрашивал, ну, понимаешь, интересно  же, как, куда  и  чем…” Это  называется – беременная  целоч-ка. Оксюморон  такой…
       –Володя! – внезапно, словно  бы  спохватившись, перебивает  Аня. – Как  ты  относишься  к  ве-ндетте?
      –Что, – целуя  ее, отвечает  Ковалев, – Ромео  и  Джульетту  вспомнила? Так  подожди – я  недо-рассказал. Ты  думаешь, что  свадьба  расстроилась? Нет. Гриша – своей  Марине: тебя  люблю, одну  тебя  и  никого  больше, и  ребенка  твоего  я  уже  полюбил  тоже…
      –Нет, Володя, – с  вовсе  непривычной  для  нее  слабостью  в  голосе, сказала  Аня. – Я  вспом-нила  своего  нулевого  мужчину…
      И, немного  помолчав, добавила:
      –Слава  Богу, что  ты  меня  никогда  о  первом  мужчине  не  расспрашивал…
      –Ты  что, за  идиота  меня  имеешь! – возмутился  Володя.
      –Знаешь, а  многие  просят  рассказать… Ладно, – перебила  себя  Аня. – Давай  спать!
      –А  может, еще  разок?!
      –Только, чур, я  на  тебя  сяду, – с  готовностью  откликнулась  Аня.
      –Залазь, – великодушно  разрешил  Ковалев.
      ...Целуя  Ковалева  в  плечи, Аня  отключилась  прямо  на  нем.
      Разбудил, конечно, телефонный  звонок. Ковалева  куда-то  срочно  звали, Аня  сказала:
      –Я  тоже  пойду.
      –Магнитофон  возьмешь?
      –Возьму.
      Аня  вышла  на  улицу  с  магнитофоном  в  желтом  полиэтиленовом  кульке. Было  раннее  утро. Дворники  усердно  скребли  метлами  асфальт.
“Август – астры,
Август – звезды,
Август – гроздья
       винограда  и  рябины
                ржавой…” – вспомнила  Аня  Марину  Цветаеву.
      Дома  Аня  заварила  себе  кофе  и  включила  музыку – “Порудчика  Голицына”.
      “Не  падайте  духом, порудчик  Голицын”, – выла  кассета.
      “Свистунова, не  падай  духом”, – шутливо  подбадривала  себя  Аня.
      Все  же  она  решила  разменять  полтинник – “бананов  Руслану  куплю. Вот  он  обрадуется, – подумала  Аня. – И  магнитофону, и  фруктам. Но  это  завтра, завтра. А  сейчас  спать. Королев  утомил  меня”.
       На  следующий  день  ранним  утром  Аня  отправилась  на  поиски  нормальной  кассы.
       “Что  за  идиотизм, – думала  она. – Даже  когда  есть  деньги, их  и  не  разменяешь  толком”.
       Несколько  касс  было  закрыто. В  одних  не  было  рублей, в  других  не  было  сдачи, третьи  меняли  с  процентами, вобщем, вчерашняя  история.
      –Девушка, поменять  что-нибудь?
      Аня  обернулась.
      Испитой  кряжистый  мужик  в  несвежей  рубахе.Толстые, как  сосиски, пальцы  рук  желты  от  никотина. Дешевый  одеколон, пошлые  пшеничные  усы  чуть  закрывают  верхнюю  вылинявшую  губу. Бледные  голубые  глаза  пусты  и  наглы. Голос, однако, знакомый. Вкрадчиво-липкий. Кто  бы  это  мог  быть?
      Внезапно  Аню  осенило. Словно кто-то  сверху  подсказал.
      Мотоциклист. Он  мало  изменился. Каким  мерзким  был, таким  и  остался.
      Узнает  ли  он  ее? Вряд  ли. Нет, Аня  не  льстила  себе, внешне  она  действительно  почти  не  изменилась. Темно-карие  живые  глаза, копна  волнистых  русых  волос, мягкая  улыбка. Но  держи-тся   она  намного  уверенней. Нет, она  теперь  не  робкий  зайчонок, боящийся  мужчин  и  любопы-тствующий  одновременно.  Она  командует  парадом. Захочет – даст, а  не  захочет – пошлет. И  так  во  всем. Из-за  поведенческой  линии  он  ее  не  узнает. Никогда.
      –Мне  нужно  разменять  полтинник, – твердо  сказала  Аня. – Правда, вчера  у  меня  его  чуть  не  украли…
       –Вы  мне  не  верите? – фальшивое  возмущение  мотоциклиста.
       В  Аниных  золотистых  глазах  полыхнул  огонь.
      –Я  зареклась  менять  только  в  кассе, – глухо  проговорила  она.
      –Я  Вам  рубли  отдам  раньше, – сказал  мотоциклист. – Пойдем  ко  мне  в  машину  пересчи-таем..
      Мотоциклист  завел  Аню  в  свой  душный  грязный   жигуленок  вялого  цвета  детской  неожиданности.
      –Видишь, – мотоциклист  вынул  толстую  пачку  русских  денег. – Эквивалент! Так  что  не  бойся…
      “Не  бойся, я  только  проверю”, – горько  вспомнила  Аня.
      –А  хочешь  еще  полтинник  заработать? – мотоциклист  слюнявыми  губами  коснулся  шеи.
      Аня  дернулась, как  от  оголенного  провода.
      –Мы  же, кажется, деньги  меняем, – прошипела  она.
      В  пустых  глазах  мотоциклиста  мелькнуло  что-то  наподобие  мысли.
      –Детка, определенно  мы  с   тобой  где-то  встречались, – прохрипел  мотоциклист. – Дай  только  вспомнить… Может, напомнишь? – мотоциклист  задрал  короткое  пляжное  Анино  платье. – Где, когда  и  сколько  раз? – загоготал  он.
     Неожиданно  для  себя  Аня  схватила  своими  тонкими  пальцами  обеих  рук  его  жирную  бордовую  шею – шею  борова – вогнав  изо  всех  сил  большой  и  указательный  пальцы  правой  руки  по  обе  стороны  горла.
      –Сумасшедшая, пусти! – булькнули  мигом  посиневшие  губы.
      Аня  жала  сильнее, двумя  руками.
      Вспотела.
      –Перестань! – сипел  кабан.
      Аня  давила.
      –Лучше  б  ты  утонула  тогда, сука!
      Мужик  пытался  сбросить  ее.
      Но  Аня  коленями  въехала  в  “дыхалку”.
      Неожиданно  он  затих.
      Аня  вырвала  из  “зажигания”  ключи, выскочила  из  машины, не  забыв  захватить  свой  полтинник  и  толстую  пачку  русских  денег  мотоциклиста, лежащую  у  руля, закрыла  снаружи  на  ключ  все  четыре  двери  и  медленно  побрела, стараясь  на  ходу  успокоиться. Она  боялась  встре-чных  милиционеров  и  боялась  их  бояться. Казалось, у  нее  на  лбу  все  написано. Каменными  шагами  из  грязного  безлюдного  переулка  около  “Привоза”  она  направлялась  к  троллейбусной  остановке.
       “Только  бы  никто  ничего  не  заметил, – мелькало  у  Ани. – До   конца  ли  я  его  убила? Хорошо, если  он  очнется. А  если  нет? Но  кто  сможет  распутать  такое  убийство? Мало  ли… Какой-нибудь  одесский  Шерлок  Холмс. Преступление  в  состоянии  аффекта. В  целях  самозащи-ты. Нет, меня  не  расстреляют. Десять  лет  одиночки?! Евгения  Гинзбург  в  одиночной  камере  досконально  изучила  историю  философии. Ну, а  я  займусь  Аристотелем. Отдохну”.
      Задумавшись, Аня  прошла  троллейбусную  остановку  и  опустилась  на  ту  же  самую  скамей-ку,  где  сидела  вчера. Закурила  темную  ментоловую  сигарету.
      “Господи, неужели  это  было  вчера? Я  еще  к  Кустовскому  заходила. Он  мне  материал  о  Михаиле  Кульчицком  заказал. А  нужно  ли  писать о  его  связи  с  Лилей  Брик?.. Нет, все-таки  это  было  позавчера. Вчера  я  проспала  весь  день. Королев  утомил. Вот, в  сумочке  осталась  половина  его  шоколадки”.
       Выбросив  сигарету, Аня  занялась  шоколадом.
      Потом  закурила  еще  одну. Сделав  две  затяжки, она  заметила, что  вертит  в  руках  ключи  от  машины  мотоциклиста. Аня  огляделась. Заметив  в  высокой  траве  приоткрытый  люк, Аня  выб-росила  ключи  в  канализацию.
      Аня  села  в  восемнадцатый  трамвай  и   поехала  на  10-ю  станцию  Большого  Фонтана. На  пляже  она  прикрыла  сумочку  вещами  и  поплыла  на  волнорез. Она  долго, раз  за  разом  прыга-ла  с  волнореза, бултыхалась  и  поднималась, ныряла  и  лезла  снова  на  скользские  камни, но  ей  казалось, что  ладони, липкие  от  пота  мотоциклиста  так  никогда  и  не  отмоются.
       “А  ведь  я  так  и  не  знаю  его  имени, – подумала  Аня. – Своего  нулевого  мужчины”.
      Дома  Аня  стала  под  душ, но  никак  не  могла  отмыться.
      Завернутая  в  мохнатое  полотенце, она  заварила  себе  крепкий  кофе.
      –Забудь, – просто  сказал  влетевший  в  форточку  и  материализовавшийся  Андрей. – У  тебя  Руслан.
      –Садись, – спокойно  сказала  Аня. – Сейчас  кофе  налью. Давно  ты  не  прилетал.
      –Я  знаю, тебе  сейчас  трудно, – протянул  Андрей, отхлебывая  кофе, – но  забудь!
      –Не  волнуйся, Андрюша, – успокоила  его  Аня. – Справлюсь! Ты  кофе  пей, пока  не  остыл… Чем  вы  там  только  питаетесь  на  небесах?!
      Телефонный  звонок  прервал  Аню.
      Звонил  Королев…
 
               

КОНЕЦ.
               
                Бондарчук  Татьяна  Дмитриевна,
                Украина, 62418, пгт  Песочин, Харьковской  обл.,
                ул. Квартальная  18, кв. 54.
                моб.  096 2517843
                e-mail: fogetfull@rambler.ru