Явь и мистика Александра Блока

О, я хочу безумно жить…
А.Блок.

Существует почти неопровержимое мнение о Блоке, что он поэт-мистик. Лик его музы – Незнакомки, Девы Революции, Девушки из Spoleto – всегда в дымке, словно различаемый им за вуалью в духовидении: «Дыша духами и туманами, Она садится у окна». Но полагал ли так сам поэт, вглядываясь «В холод и мрак грядущих дней» и преодолевая распад мира в предощущении, когда «…мир опять предстанет странным, / Закутанным в цветной туман» открытий и новизны? Такие мгновения гармонии – радуга счастья, преломляющая сонные испарения Петрограда – некая оптическая линза, не затемняющая, но отворяющая истинный свет, когда грядёт «звонко-синий час» пробуждения духа. Блок, по выражению Ахматовой, «трагический тенор эпохи», чьи образы тревожны, многозначны и просветляющи – один из немногих символистов по своей сути. Столкновение полярных начал – мистики и метафизики – высекает искру гармонии «Из равновесья диких сил» (Боратынский) в блоковской лирике.
Блок словно оттуда, из иных миров, жаждущий мгновения, «Когда божественный глагол / До слуха нежного коснётся» (А.Пушкин), чтобы преобразить лучом отвне искусство и жизнь:
Простим угрюмство – разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!

Даниил Андреев поведал о трагическом «падении вестника», но такова была судьба России, разделённая поэтом «У стен Московского Кремля» и в небесной отчизне «На поле Куликовом»:
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы –
Кровавый отсвет в лицах есть.
«Было так ясно на лике его: / Царство моё не от мира сего»,  – писала Марина Цветаева о поэте, которому судьбою было дано «…поднять внешние покровы, чтобы открыть глубину» и пересотворить музыку вечности в полнозвучие чаши стиха: «От знака, которым поэзия отмечает на лету… никто не может уклониться, так же как от смерти», - свидетельствовал Блок в статье «О назначении поэта».
Сто лет назад произошел кризис символизма как литературного направления,  во многом противоречивого. Но поэзия Блока продолжилась, ибо символистом можно только родиться, как написал он. Блок никогда не рвал связь с миром реальности, в этом его отличие от декадентов – никакого своеволия и смешения понятий добра и зла. Природа у него, как у Тютчева, «не слепок, не бездушный лик». Блок одним из первых поднял проблему саморазрушающейся технократической цивилизации, провидя драму единения и разлада человека с миром техники, в строках о «летуне»:
О стальная, бесстрастная птица,
Чем ты можешь прославить творца?
В серых сферах летай и скитайся,
Пусть оркестр на трибуне гремит,
Но под лёгкую музыку вальса
Остановится сердце – и винт.

Блок вопрошал и судил человеческое начало, прежде всего себя, слыша неумолимые «Шаги Командора». Один из его нередких образов – луч, несущий весть от всадника смерти Апокалипсиса, простирающийся к бездне и ожидающий отклика, «Когда оттуда ринутся лучи» запредельной свободы,  – но всегда  возвращающийся озарением в «страшный мир»: «И опять мы к тебе, Россия, / Добрели из чужой земли».
Магия очарования блоковских строф, которые устремляются к нам просветляющим потоком, – в той первозданной созвучности  мировой душе, какие бы мрачные тему не поднимал поэт, говоря о надломе, усталости, грядущих катастрофах. Некрасовская тема «страданий народа» пересотворена в поэме «Двенадцать»: матросы целятся во Христа, что сулит погибель миру, следующему за «музыкой революции».
Критик Георгий Адамович вспоминал, что всегда сдержанный: «…Ходасевич сказал: “Что тут говорить, был Пушкин и был Блок… Всё остальное – между!”». Блок вобрал в себя всю поэзию послепушкинскую – от гневной лиры Некрасова до тютчевско-фетовского тайнослышанья, и жизни гибельный пожар» преследовал его с нотами Аполлона Григорьева и тенями героев Достоевского. «Но достойней за тяжёлым плугом / В свежих росах поутру идти!» - восклицал поэт, над кем «не властен хоровод».
Этот прозрачный мистицизм был загадкой Блока. Его арфы и скрипки примиряли два начала – пурпур духовного посвящения и бледно-серое марево петербургской почвы – разрушительные для человека. «Твой неяркий, пурпурово-серый, / Не однажды мной видимый круг». Такой он видел Музу, и на своём двойнике – «Печать забвенья иль избранья».

Блок словно написал о себе самом в статье «Рыцарь-монах», посвященной памяти духовидца, автора «Трёх свиданий» с Софийностью, Владимира Соловьёва: «Во взгляде Соловьёва, который он случайно остановил на мне в  тот день, была бездонная синева: полная отрешённость и готовность совершить последний шаг; то был уже чистый дух: точно не живой человек, а изображение: очерк, символ, чертёж. Одинокий странник шествовал по улице города призраков…». В городе «Медного всадника» вечны блоковские ямбы: «Ночь, улица, фонарь, аптека», и «сияющая пустота» отчаяния преодолеваема музыкой его строк, хранящих «к людям на безлюдьи  / Неразделённую любовь»!