Портрет

               

Думаю, папа был уже серьезно болен… Мне шел пятый год, а в таком возрасте детей стараются не огорчать заранее. Две войны, тяжелая контузия и несколько суток в холодных болотах отняли у нас с сестрой самого близкого человека. И теперь мы гораздо старше него…

Отделение в клинике, где обследовали папу, называлось очень длинно. Оно совсем не казалось мне страшным… Может быть, потому что там все угощали меня конфетами, поправляли бант и гладили по голове. А один товарищ даже просил разрешения у моей мамы порисовать … меня. И мама, поговорив с папой, согласилась…

Художник был худощав и высок. Или мне так казалось? Смуглолицый, темноглазый, с абсолютно седой головой и такими же усиками… Маленькие и аккуратные, они вызывали у меня смех и желание их потрогать.  Этот странный больной вообще позволял мне делать что угодно, лишь бы заставить несколько минут смирно посидеть на стуле.

Каждый визит к папе заканчивался в палате художника… Потом он медленно вставал, мы выходили в коридор, и я носилась, разминая ноги и руки. Никто из медперсонала не делал замечаний ни мне, ни моему новому другу. И это оставалось самым удивительным, пока я не увидела свой портрет.

Он был почти готов – карандашный набросок, эскиз… Я узнала себя сразу! Курносая веснушчатая физиономия… Слегка взлохмаченные волосы. Рот до ушей…  И конечно – фирменный мамин бант из белого жесткого капрона.

Я гордилась дружбой с настоящим художником, который обещал подарить мне свою работу – мой собственный портрет!

В очередное посещение клиники, проведав папу, я уже по привычке засобиралась к своему знакомому. Но родители стали удерживать меня, объясняя, что сейчас к нему нельзя… Я вырвалась и вбежала в палату к художнику. Его кровать была пуста… Голая панцирная сетка, и всё.

Меня долго успокаивали, однако правду сказали гораздо позже. Уже после смерти папы …



Интересно, где пылится сейчас  портрет той глупой девчонки с бантом? И как звали красивого азербайджанского художника…