Зайди Ко Мне В Дом

Мэнли Уэйд Уэлман
Зайди ко мне в дом

Мы с моим работником Генри по многим вопросам находим общий язык и всегда относимся с уважением друг к другу. Совать нос в его дела по хозяйству или  давать советы по уборке дворика перед домом, стрижке кустов, работе в саду и огороде, такое мне и в голову не придет. И он, тоже, обычно воздерживается от комментариев насчет моих пристрастий и увлечений. Но в то утро он оторвался от работы на грядке и, выпрямившись во весь свой гигантский рост и опершись на мотыгу, сжатую в корявых руках, обратил свою широкую черную физиономию в мою сторону.
- Хозяин действительно надумал идти на то болото, сэр? – спросил он, вперившись в меня своим тяжелым взглядом. – Какие мы с вами, хозяин, все-таки, разные люди. Меня интересуют растения, которые мы едим, а вас — которые едят нас.
- Только в одном случае, Генри, - заверил его я, придавая лицу серьезное выражение, - если их размеры превосходят все, что я до сих пор находил. К тому же, кувшинники "саррацении" поедают только насекомых.
- А может, они гораздо больше тех, что вы видели;- настаивал на своем Генри, - Я живу здесь дольше вашего. И всего понавидался. Есть такие штуки, с которыми лучше не связываться, вот что я  скажу вам, сэр.
Обычно я всегда даю ему возможность  выговориться. Например, когда он принимается объяснять мне, как надо сажать злаки "по приметам". Звезды и луна указывают на "хорошие" и "плохие" дни для различных культур. В первое время нашей совместной жизни в Каролине я позволял себе подшучивать над его прогнозами. Но когда оказывалось, что посеянное им по "приметам" хорошо всходило, а все, посаженное вопреки им, приживалось плохо, а то и вовсе погибало, я сдался и стал прислушиваться к его словам, убеждая себя в том, что делаю это, дабы не ранить его самолюбия. После этого земля у меня всегда хорошо плодородила. Но в это утро я решил стоять на своем.
- Да все будет в порядке, Генри, - сказал я, - Я знаю, здесь масса змей, но я надену болотные сапоги. Мне эти саррацении нужны  для работы. Я их изучаю для статьи в ботанический журнал.
- Ну, тогда идите на другое болото, хозяин, не ходите на это, - почти взмолился Генри. – Это — Болото Стражей. Так его называют, потому что там живут лешие.
- Лешие, говоришь? – сказал я, усмехнувшись: от слова повеяло чем-то из далекого детства. – А кто это такие? Они живые или с того света?
Генри задумался.
-  Не могу сказать, живые они или мертвые, сэр. Но ничего хорошего от них не жди. Вот что я вам скажу, сэр.
- Нет, ты расскажи мне о них  поподробнее, - настаивал я. - Какие они из себя?
- Да не такие, как вы думаете, - глухо отозвался он. – И говорить тут нечего. Потому, скажи я вам сейчас, так вы мне не поверите, Скажете, брешет Генри. А может, и того хуже: возьмете и поверите наполовину, да и захотите пойти проверить. А я не хочу, чтобы вы туда ходили и столкнулись нос к носу с лесным стражем.
- Так ты, что, считаешь, что по болоту черти бродят? – подтрунивал я над ним. – Что это за лесные стражи, Генри? Привидения? Ведьмы?
Но в ответ он только грустно покачал головой. Я глядел на него и мне, вдруг, представилось, что если его раздеть сейчас и оставить в набедренной повязке, а на голову надеть головной убор из перьев и дать копье и щит в руки, он превратится в могущественного вождя гордого и опасного африканского племени.
- Послушайте, что я вам скажу, - начал он, с трудом  подбирая слова от волнения. – Не хочу я этих глупых разговоров. И ни во что я не верю: ни в ведьм, ни в вурдалаков не верю с самого детства. Но это Болото Стражей, сэр, там вам не поздоровится. Да и, все равно, дождь будет, - закончил он, задрав голову к небесам.
В своих прогнозах погоды Генри, как ни странно, тоже никогда не ошибался. Однако, сейчас в этом можно было усомниться: на небе не было ни облачка, и жарища стояла такая, какой она может быть только в конце мая в Каролине. Поэтому, я даже не стал с ним спорить.
- Я скоро вернусь, Генри, и тогда расскажу тебе все, что там видел.
- Хотелось бы надеяться;- ответил он без особой уверенности в голосе, и я оставил его корпеть над грядками и прошел за дом к стоявшей в тени кизиловых деревьев машине. Захватив с собой все необходимое — ведро, лопатку и мачете — и я сел за руль и двинулся в путь.
Ехать было недалеко, но большая часть пути шла по заброшенным проселочным дорогам и машину кидало из стороны в сторону на ухабах и рытвинах. Подпрыгивая на сидении, я утешал себя мыслью о том, что болото предстанет передом мной во всей своей первозданной красе, поскольку туда никто не ездит. Ни рыболовы, а уж тем более, натуралисты. Пять миль мучений и тряски, и я был на месте. Так, по крайней мере, мне показалось, судя по тому, как его описал наш желтокожий бой, которого так недолюбливал Генри. Разбитая колея нырнула резко вниз между рощицами молодых дубков и болотных сосен, а затем  стала снова взбираться наверх. В самой низине расположились чахлые, притиснутые друг к другу деревца, заросшие плющом и сорной травой, и сквозь них поблескивало что-то похожее на воду.
Я натянул на бедра голенища болотных сапог, взял в руки ведерко, лопатку и тесак и отправился по едва заметной тропинке, пробивая себе дорогу сквозь заросли ивняка. Что-то темное скользнуло прочь у меня из-под ног, заставив шарахнуться в сторону. Видимо, это была одна из змей, которых, как я неоднократно убеждал себя и Генри, я совсем не боюсь. Черная болотная жижа чавкала под сапогами, впереди раздавались разноголосые арии целого хора лягушек. По мере моего продвижения к ним они замолкали, а потом снова начинали свою перекличку у меня за спиной. Я с трудом взобрался на глинистую косу и огляделся.
Озерцо было тихим, довольно глубоким и широким. Сквозь толщу воды можно было различить зеленоватые от плесени стволы и ветки деревьев, затопленных образовавшейся дамбой, на которой я стоял. Кто построил ее и что стало с ее строителем? Наш бой об этом ничего не рассказывал, а Генри, если и знал, все равно ничего бы не сказал. Одиноко торчащие над водной гладью макушки затопленных деревьев в дальнем конце озерца обозначили направление когда-то протекавшей здесь реки. Вдоль ее заболоченных берегов должны были водиться кувшинники. Я пошел в обход, остановившись один раз, когда увидел, как огромная белоголовая птица — по-моему, это был орел — камнем упала вниз, прорезав толщу воды с точностью бывалого ныряльщика, и вновь взмыла в воздух, неся в когтях что-то отчаянно сопротивляющееся своей участи. Я прошел с полмили. Еще одна змея — толстая, с черной спиной и еще более напуганная, чем я — проворно уползла в сторону. Почти у самой воды росли деревья и их кроны шатром сходились у меня над головой, защищая от лучей немилосердного солнца. Под ногами бежала едва заметная тропинка и, следуя ей, я вышел на то, что искал.
Они росли в вязком прибрежном суглинке, расположившись там несколькими рядами. Их желтые цветки, словно сигнальные огни на вышках, горели над цилиндрами трубчатых листьев. Это были мои дорогие саррацении. Я глядел на них и чувствовал, как теплеет у меня на душе. Я был здесь совершенно один, и все они станут моей  полноправной добычей.
Поначалу я насчитал около тридцати или сорока экземпляров, торчащих среди затопленных корней и веток, но, тем не менее, я с осторожностью прокладывал путь среди них — если б мне пришлось выбирать, я бы скорее наступил на прекрасные пальчики ножек своей любимой, чем на одно из этих сокровищ. Все они были довольно распространенного вида Sarracenia flava, если так можно выразиться об этих редких растениях, с цветками в виде изящных зонтиков и трубчатыми, вытянутыми вверх листьями, каждый из которых заканчивался бахромчатым, похожим на лоскут материи навершием. Я не мог ими налюбоваться.
- Саррацениа флава! – произнес я вслух, наслаждаясь раскатами звучной латыни и удивляясь про себя, не превратился ли я в глупого фанатика, в свихнувшегося коллекционера.
В середине зарослей красовалось самое крупное растение. На нем было несколько стеблей с трубчатыми листьями, самый высокий из которых был мне по грудь и оказался таким широким в своем верхнем диаметре, что я едва мог обхватить его руками. Приблизив лицо к отверстию кувшинообразного листа, я почувствовал исходящий изнутри запах гнили. Осторожно приподняв своего рода занавеску, прикрывавшую его сверху, я заглянул внутрь. Почти вся внутренность цилиндра была доверху  забита дохлыми насекомыми. Не мудрено, что лист так разросся и вымахал вверх. В глаза мне бросилась ярко-красная сетчатка прожилок, резко выделявшихся на общем зеленом фоне. Как они были похожи на кровеносные сосуды! Был ли этот цвет приманкой для пролетающих мимо комаров и жуков, или же это была настоящая кровь, высосанная растением из множества его жертв? Я заглянул внутрь трубчатого листа меньшего размера и увидел там, в светло-зеленом свете, просачивающемся сквозь стенки листа, какую-то пенящуюся жидкость, что-то, похожее на слюну. Да, именно на слюну — то, что там находилось по всем признакам подходило под это название, ибо это были пищеварительные ферменты, необходимые для переработки пищи. Я где-то читал об этом. Его молекулы не соединялись в более крупные комплексы, как во многих жидкостях. Любопытные насекомое, привлеченное медвяной росой, выступающей на верхних краях листа, заползало внутрь и, спустившись к центру по направленным вниз ворсинкам, попадало в эту липкую массу, застревало в ней и немедленно переваривалось.
Пройдя чуть дальше, я увидел, что саррацения флава постепенно сошла на нет, но зато на ее месте — там, где крошечный заболоченный  ручей пересекал глинистую банку, — оказался еще один источник моего увлечения: целая поляна росянок. Примостившись у кромки выступающей скалы, словно стайка морских анемон  — такими они мне показались, — цветки привлекали внимание своих жертв круглыми красными капельками, усеивавшими поверхность их листьев.
Если "капкан" венериной мухоловки внешне напоминает две ладошки с зубчатыми краями, которые захлопываются на жертве, стоит насекомому присесть на лист, то здесь лист походил на вытянутый и подрагивающий от вожделения язык. Еще чуть дальше была еще одна группа этих растений, но первая была сильнее и, выделяя больше кровавых росинок в виде приманки, перехватывала большую часть добычи. Мне стало жаль их более слабых собратьев и, поймав вьющегося у носа комара, я осторожно опустил его на липкий листок более слабой росянки. Если бы растения были способны выражать благодарность, этот растительный хищник наверно облизал бы мне руку.
 Некоторая научная путаница, возникшая у меня в голове, стала проясняться, когда я пересек ручей и вышел на еще одну плантацию саррацений, на этот раз это был класс "саррацения пурпура" — еще один предмет моих вожделений, как исследователя. Зонтичные цветки здесь были темно-бордового цвета, а листья своей формой действительно походили на кувшины — приземистые и широкие, а бахрома по краям уже служила не пологом, под который залетали насекомые, а выпячивалась вперед наподобие толстой губы, привлекающей своей окраской ползучих тварей. Эти губы росли у самой земли, заманивая своих потенциальных жертв запахом и окраской точно так же, как это делали саррацении флава с летающими насекомыми. Однако, и здесь, как и там, красноватые прожилки были отчетливо видны, а во влажном, липком нутре листа покоились массы полуразложившихся трупиков муравьев и других букашек. Опустившись на защищенные резиной колени, я принялся выкапывать один образчик растения. Мои смутные идеи стали складываться в определенный план действий.
Эти растения поедали животных. Это был неоспоримый факт, и об этом знали все: и ученый мир и простые смертные.  В некоторых странах их даже выращивали в домашних условиях для борьбы с нашествиями комаров. Но насколько сильно эти насекомоядные растения зависели от животного белка?
Память сохранила обстоятельства, при которых у меня впервые возник интерес к этим растениям. Дело было в восьмом классе школы. Помню, наша учительница по грамматике написала на доске предложение для грамматического разбора:
"Лист саррацении иногда называют обезьяньей чашкой, потому что обезьяны часто пьют из них воду, если им не удается найти поблизости другого источника, чтобы утолить жажду".
Я на всю жизнь запомнил это предложение и мог повторить его в любой момент дня и ночи. Впоследствии я подверг сильному сомнению научную состоятельность этого утверждения: ни одна уважающая себя обезьяна, какую бы жажду она не испытывала, не станет пить затхлую жижу, заполнившую внутренность листа саррацении. Однако, драматичность описанной в нем ситуации сразу захватила мое мальчишеское воображение, вызвав неподдельный интерес к самому явлению природы. Я помню, что даже попытался там же, на уроке, передать свои впечатления на бумаге, изобразив обезьяну, пробующую напиток из листа, а учительница, застав меня за этим занятием, почему-то обвинила меня в том, что я рисую на нее шарж. С того самого дня кувшинники и другие плотоядные представители растительного мира неизменно будоражили мое воображение.
Мой план был таков: отобрать образцы растения из этого болота — столько, сколько мне удастся за несколько ездок. Затем посадить их около дома и выращивать, обильно поливая и удобряя лиственным перегноем. Я решил провести на них опыты по подкормке животной пищей. Для этого я буду отлавливать для них насекомых, кормить их крошечными обрезками разного мяса — свининой и говядиной из холодильника. Одни будут получать пищу в полной мере, другие — минимум того, что им необходимо, а третьи — вообще ничего. Их реакции на мои ограничения, в плане ускорения или замедления  роста и увядания, наверняка заинтересуют научное общество. Даже Генри, при всей его осведомленности в этих делах, должен будет проявить интерес. Ведь уход за растениями — его работа, можно сказать, дело всей его жизни. Вот если бы можно было как-то привлечь его к этому делу…
 Мои размышления прервал начавшийся дождь, а когда я поднялся на ноги, это был уже настоящий ливень. Опять, в который раз, сбылись прогнозы Генри. Признавая этот факт, я чувствовал, что оказываю ему огромную услугу, тем что признаю его правоту. Но тут он действительно не ошибся: дождь лил как из ведра и буквально в одну минуту я промок до нитки. Капли дождя колотили по шляпе, ручейками стекали по брючинам в голенища сапог. Надо было побыстрее выбираться  из этого места, и я повернул назад, чтобы пройти путем, которым я сюда пришел. В этот момент, как назло, подул шквальный ветер. Его яростные порывы бросили мне в лицо настоящий водопад дождя. Этот душ был таким неожиданным и сильным, что я потерял равновесие и ухватился за ближайший лист-кувшин саррацении, который тут же оторвался и оказался у меня в руках.
Отбросив его в сторону, я поднял с земли ведерко и тесак и, выпрямившись, повернулся, как это делают мулы,  спиной к ветру. Впереди виднелась едва заметная тропинка, продиравшаяся сквозь заросли кувшинников, которые росли так плотно, что со стороны казались настоящей рощицей. Я знал, что она приведет меня куда-нибудь, где мне наверняка будет лучше, чем здесь, в самом центре бушующей стихии. Подгоняемый ветром и дождем, я побрел вперед.
Мне показалось, что саррацении становятся все больше и больше в размерах по мере того, как я продирался сквозь их заросли. Саррацении флава возвышались, словно зеленые столбы, по обе стороны тропы, а внизу, у самой земли, лежали округлые, с пол-литровую пивную кружку величиной, мясистые цилиндры саррацении пурпура. Они ритмично вздрагивали от ударов капель дождя, и казалось, будто в них пульсирует какая-то потаенная жизнь. Я огляделся в надежде увидеть дерево, под кроной которого можно было бы переждать эту бурю, но листва стоявших рядом деревьев никак не могла сдержать потоки "разверзшихся небес". Так я и брел, промокший до нитки, с трудом передвигая ноги в болотной жиже, которая не хотела выпускать мои сапоги из образовавшихся воронок. Тропа шла в обход одной особо вымахавшей ввысь и  разросшейся вширь саррацении, огромным кустом заслонившей мне путь. Обойдя ее, я увидел то, что сразу подняло мне настроение и придало силы моим окоченевшим членам.
Это был дом. Смутно проглядывающий сквозь пелену дождя, он был не очень большим и довольно неказистым, но мог вполне послужить мне подходящим убежищем.
Пошатываясь от усталости, я сделал несколько шагов в его сторону. Внешне домик выглядел вполне солидным, хотя и каким-то нескладным, как будто его строитель еще не научился пользоваться отвесом. Он был неопределенного серого цвета и весь какой-то шероховатый, словно покрытый слоем грубой штукатурки. Его бурая крыша была крыта серой, торчащей клоками соломой. Тропинка вела прямо к двери, темной и широкой, как приплюснутый нос негра, по обеим сторонам которой расположились два темных окна, словно глаза на этом сером и бесконечно старом лице. В их стеклянных провалах время от времени вспыхивали огоньки, как будто в доме топили печь. Я двинулся прямо к двери, остановившись один раз во дворе для краткой передышки у дерева, за ветку которого я ухватился, хотя о какой передышке могла идти речь, если я даже и выпрямиться не мог из-за потоков воды, обдававших меня со всех сторон, как из пожарного шланга. Отдышавшись немного, я внимательно оглядел фасад дома. Собственно двери, как таковой, и не было. На ее месте красовались две створки, или ставни, выполненные из какого-то неизвестного мне материала. Они явно закрывались изнутри и были достаточно прочными, чтобы выдержать яростные порывы ветра с дождем.
- Эй! – выкрикнул я, как мы обычно делаем в таких случаях в наших местах, надеясь быть услышанным, несмотря на стоявший вокруг гвалт. Ответа на мой возглас не последовало. Огоньки в глубине окон вспыхнули чуть поярче, а потом как бы пригасли, и больше ничего. Отпустив ветку дерева, я продвинулся к самой двери, с трудом передвигая ноги в болотной жиже.
- Можно войти? – снова прокричал я еще громче. Не получив ответа, я принялся колотить в дверь, которая отдавалась звуками, словно была сделана из отсыревшей глины. – Есть кто-нибудь дома? – снова выкрикнул я, чувствуя себя Робинзоном Крузо.
В ответ — ни звука. Я оглядел створки. Вблизи они были похожи на вертикальные жалюзи, сверху донизу хитроумно скрепленные вместе. Убеждая себя в том, что гостеприимство в данном случае  есть не только моральный долг хозяина дома, но и объективная необходимость, я решил, что если мне никто не откроет, мне придется найти способ самому проникнуть внутрь.  Возможно, хозяин был в отлучке, может, его тоже где-то застигла буря и он отсиживается у кого-то в дому. Но если он дома, не приютить человека в такую погоду было бы в высшей степени свинством.
Однако, сперва я вернулся к дереву и воткнул в него свой мачете. Не стану же я врываться в дом с ножом в руке. На рукоятку тесака я повесил свое ведерко, предварительно вылив из него заполнившую его воду. Затем я вернулся в входу и попробовал раздвинуть жалюзи. К моему удивлению, они легко подались, и я вновь отметил про себя, что их края напоминают застежку типа "молния". Каждое звено застежки заканчивалось острым, загнутым внутрь зубцом, напоминающим позвоночный отросток. Когда жалюзи были сдвинуты, позвонки плотно сходились, образуя соединение наподобие скрещенных пальцев. Они раздвинулись под моим нажимом, образуя отверстие, достаточное, чтобы протиснуться внутрь. Что я и сделал. Как только я оказался внутри, они снова с легким щелчком плотно сомкнулись.
Я стоял в полной темноте, пытаясь определить местоположение очага и чувствуя, как стекают по рукам на пол холодные струйки воды. В помещении стоял тяжелый, сладковатый запах.
- Алло! – позвал я, отметив, как приглушенно звучит мой голос, как будто я находился в звуконепроницаемой кабине, стены которой были обиты звукопоглощающим материалом. Тишина стояла просто оглушающая. Я сделал шаг в сторону, потом в другую, ориентируясь на ощупь в пространстве. Нога задела что-то легкое на полу, но мебели рядом не было. Напрягая зрение, я попытался разглядеть хоть что-нибудь, но темнота была такой полной, что мне на ум пришло старое сравнение: "темно, как у негра в желудке". Вот так, наверно, сказал я себе, чувствовал себя пророк Иона в брюхе поглотившего его кита. А что, если и меня, тоже, поглотил кто-то! Эта мысль сверкнула в мозгу и я на мгновение представил себе, как разомкнулись и сомкнулись зубы неведомого мне чудовища, впустившие меня в свое чрево.
Однако, отсюда почти не было слышно шума дождя, и это было главное.
"Пусть дождь идет за нашим порогом, если ему так нравится", вспомнилась мне фраза из детской книжки, которую я тут же произнес вслух, с удовольствием вслушиваясь в звуки собственного голоса. Я повернулся спиной к двери и услышал, как под ногой опять что-то хрустнуло. Может, это дрова, приготовленные для разжигания камина? Я вспомнил отблески огня, которые я видел в окнах. Если камин так неожиданно погас, мне предстояло снова разжечь его.
Я порылся в карманах и нащупал свою подмокшую пеньковую трубку, затем кисет и спичечный коробок. Они-то, по крайней мере,  находились в водонепроницаемой упаковке, и при мысли о возможности закурить у меня рот наполнился слюной. Я открыл застежку кисета, набил табаком трубку и вынул из коробка спичку, Чиркнув ею о край коробка, я поднес ее к черенку. В отсветах крошечного пламени я увидел смутные очертания комнаты, в которую я вторгся. Моим первым впечатлением было ощущение едва заметной розоватости стен, форма которых терялась в закругленных углах, от чего интерьер напоминал внутреннюю поверхность огромного яйца. Странно, что только не приходит на ум при первом взгляде на вещи, подумал я, раскуривая трубку и втягивая в себя первый глоток табачного дыма. Я поднял над головой догорающую спичку для лучшего обзора.
Мое первое впечатление не обмануло меня: комната действительно напоминала внутренность яйца, а его слегка розоватая поверхность казалась на вид шершавой и пористой, словно была покрыта слоем необработанной штукатурки. Я шагнул поближе к одной из выступавших из стен перегородок и прикоснулся к поверхности рукой, но тут же отдернул ее: на ощупь она была мягкой, упругой и холодно-липкой, словно кожа выброшенной на берег огромной рыбины. Я отшатнулся в ужасе, все еще держа перед собой догорающую спичку, зацепив при этом носком сапога что-то, лежавшее на полу, которое с глухим стуком откатилось в сторону. Взглянув  вниз, я увидел, что это был круглый предмет серого цвета размером с небольшую дыню, который, казалось, ловит мой взгляд парой небольших черных дыр. Рядом, в куче каких-то сваленных вместе палок, лежал еще один такой же гладкий круглый предмет серого цвета. Приглядевшись, я понял, что смотрю в черные дыры глаз человеческого черепа. И другой предмет тоже был черепом, а поодаль, в куче рассыпанных берцовых костей, ребер и стоп, лежал еще один. В этот момент огонь обжег мне пальцы и я выронил спичку и снова оказался в кромешной темноте.
- Плохо дело, - сказал я вслух, вспомнив мрачные прогнозы Генри. – Похоже, мой хозяин коллекционирует здесь скелеты, и видимо, дело не обходится без насилия.  Ну и дурак же я был, что не захватил с собой мачете.
Я зажег другую спичку и огляделся в поисках двери. Уж лучше мокнуть под дождем, чем сидеть и ждать своего конца в этом таящем гибель логове. На мгновение мне показалось, что дверь вообще исчезла. Затем я выхватил из темноты ровные ряды "позвонков", сплетенных  воедино сверху донизу. Они были похожи на огромный стежок, бегущий снизу до кого-то места у меня прямо над головой. Внутренняя поверхность жалюзи почти ничем не отличалась от стен по своей текстуре и цвету, так что их не так легко было выделить. Я высоко поднял спичку над головой, а другой рукой  попытался раздвинуть сочленения крайних  крючков жалюзи. Вначале, при моем толчке, оно было подалось, но тут же крючки спружинили назад и как бы задеревенели. Их концы еще глубже ушли в специальные пазы, или мне так показалось, и они с самого начала были застегнуты наглухо? Я уже не знал, что и думать. Отблески пламени плясали на их гладких поверхностях и я, вглядываясь в  их хитросплетения, пытался уверить себя, что это не игра моего воображения. Оставив затею раздвинуть края жалюзи, я уперся руками в одну их половинку, надеясь таким образом выдавить ее наружу. Моя рука скользнула по поверхности соединительных планок, которые в одно мгновение "вспотели" и стали скользкими и влажными. От неожиданности я даже выронил из другой руки спичку и трясущимися руками зажег следующую. Да, сомнений не было: в том месте, где я только что надавил рукой, выступила влага, оросив упругий, пористый материал. Пространство, где только что побывала моя рука, в считанные секунды покрылось жесткой щетиной, которая являла собой контраст с остальной гладкой поверхностью стены. Я коснулся ее пальцем и тут же отдернул руку, вскрикнув от боли. При моем прикосновении упругие волоски вздыбились, и один из них больно уколол мой палец. Вне себя от отчаяния, я сжал пальцы в кулак и что есть силы треснул им по сплетениям позвонков. Мою руку отбросило  назад, и … весь кулак оказался в крови. Теперь уже вся поверхность двери ощетинилась колючими волосами, выступавшими из всех сочившихся влагой пор. Я стряхнул на пол выступившую на руке кровь, с удивлением отметив, что капли ударились о невидимую водную поверхность. У меня под ногами образовалась небольшая лужица, но это была не обычная вода, а  как бы, газированная, что-то вроде пивной пены. Я сделал шаг в сторону, и тут же мое новое место под ногами стало наполняться пенящейся влагой. Лежащая рядом кучка костей развалилась и они скрылись под жидкостью.
Я снова пожалел, что оставил мачете снаружи. Вытащив очередную спичку из коробка, я зажег ее о затухающую и полез в карман за складным ножом. Ножик был маленьким, узким, с перламутровыми планками на ручке. Как оружие, он выглядел смехотворно, но я все же решил открыть его. Мои руки тряслись, как осенние листья на ветру, и в результате нож выпал из моих непослушных пальцев. Проклиная все на свете, я стал шарить рукой по залитому странной влагой полу, но уже в следующее мгновение резко отдернул руку от пола. Поднеся ее к спичке, я увидел в ее бледном пламени, что пальцы на ней покраснели и покрылись волдырями. Это был настоящий ожег, как будто на руку плеснули соляной кислотой. Надо было что-то делать, что-то срочно предпринимать.
Мрачные своды склепа, казалось, ожили. Время от времени по ним пробегали странные судороги, а через мгновение изо всех пор вылезла бледная щетина, которая угрожающе дыбилась в мою сторону, словно иглы обороняющегося дикобраза. Между иглами-ворсинками сочилась и пузырилась влага, которая стекала тонкими струйками вниз. Хлюпая сапогами по скапливающейся на полу воде, я переместился в центр, чтобы быть подальше от устрашающих игл щетины. Между тем, вода неуклонно поднималась. Вначале она была мне по самые лодыжки, а теперь поднялась до голени. Водная поверхность колыхалась из стороны в сторону, шевеля лежавшие на дне кости. В этот момент моя спичка догорела, но я не стал зажигать новой.
Мой разум лихорадочно подыскивал хоть какое-то логическое объяснение происходящему, цепляясь за обрывки мыслей, как утопающий за соломинку. Забытые фразы Генри снова зазвучали в мозгу. Я вспомнил, как он сказал в ответ на мои насмешливые уверения, что кувшинники не питаются ничем, кроме насекомых:
- Они, возможно, больше, чем вы себе представляете.
А о лесных Стражах, как он сказал: "это совсем не то, что вы думаете". Вспомнилось, с каким сомнением в голосе он сказал в ответ на мое обещание вернуться к ужину, "Хорошо бы". Напрасно он пытался уберечь меня от этой напасти. Он ничего не сказал мне напрямую, зная, что я подниму его на смех. И вот, теперь я в ловушке — попался, как комар в кувшин саррацении! И как комара, меня промаринуют в пищеварительных ферментах и растворят до такого состояния, когда меня можно будет легко сожрать.
Пока что меня спасают только мои болотные сапоги с их толстой резиной, не позволяя ядовитым веществам добраться до живого тела. Но поток воды все время прибывает, заполняя пространство вокруг с упорством неумолимого хищника. Вода уже достигла колен и скоро она доберется до незащищенных частей моего тела. И тогда… Даже если я устою на ногах, это мне вряд ли поможет.
Но и это мне вряд ли удастся. Склеп стал с неимоверной быстротой наполняться душным, едким паром, который с каждым вздохом неумолимо приникал мне в легкие. После нескольких вдохов у меня все поплыло перед глазами, казалось, что начинают плавиться мозги. Я чувствовал, что у меня подгибаются колени. Я расставил ноги для большего равновесия, но они тут же стали разъезжать по скользкому, залитому водой полу.
Напрягая глаза в темноте, я попытался сконцентрироваться на каких-то предметах, но вместо этого перед ними засверкали молнии, и в ушах раздался такой звон и грохот, словно на меня обрушился стеклянный свод здания. Меня охватила страшная вялость, все тело вдруг пришло в оцепенение, руки и ноги отказывались подчиняться, и каждый мускул требовал покоя. Я понял, еще пара минут и я свалюсь в отравленную ванну, которая вмиг отключит мое одурманенное сознание. Все вокруг завертелось в сумасшедшем безостановочном ритме. Я с трудом открыл глаза, и мне показалось, будто сквозь пелену дурмана пробивается слабый луч света, какое-то серое пятно, в котором движутся черные тени. Я услышал далекий голос, низкий и громоподобный, который произнес мое имя. "Ну, вот, начинаются предсмертные галлюцинации", подумал я, напрягая остатки сознания. Я невольно шагнул к источнику света и в изумлении увидел, что ко мне оттуда тянется огромная голая рука, черная, как кожица спелой сливы. Пальцы руки были растопырены, словно ища кого-то в темноте.
- Идите сюда, - послышалось мне сквозь звон в ушах, - Скорее.
Слабо освещенное пространство впереди увеличилось в размерах, его искромсанные края проваливались внутрь под ударами сверкающего оружия, которое показалось мне пылающим мечом самого архангела Михаила. Держащая его рука воителя тоже была иссиня-черной и она крушила все вокруг с нечеловеческой силой и яростью. Может, это сама смерть пришла за мной, подумалось мне, или это тоже игра моего угасающего сознания? Я шагнул навстречу мощной руке, которая, словно угадав мое присутствие, потянулась ко мне и крепко вцепилась в плечо, словно коршун, настигший ослабевшую жертву. Рука потащила меня к свету и, приподняв над скопившейся на полу вонючей жидкостью, вынесла наружу и, по-видимому, тут я без чувств свалился на землю.
Когда сознание вновь вернулось ко мне, я увидел, что лежу на сыром пригорке, упираясь взглядом сквозь редкую блестевшую на солнце листву дерева в небо, в котором полуденное солнце разгоняло остатки грозовых облаков. Через секунду эту картину заслонила широкая черная физиономия с выражением сострадания и озабоченности в глазах.
- Генри, - пробормотал я, - как ты здесь оказался?
- Я пошел за вами, сэр, - сказал он, укоризненно покачав головой. – Раз вы не послушались меня, я сказал себе, "Генри, тебе надо идти за хозяином". И пошел. Да чуть, было, не опоздал.
Я приподнялся с земли и сел, упираясь в грязь руками.
- А где я, - начал я трясущимися губами, но недоговорил. – Я же был там, внутри.
- То-то и оно, что внутри, сэр. Внутри лесного Стража. А я нашел вас по вашим следам. Потом увидел это, - он поднял свою ручищу с моим мачете, - услышал, как вы там барахтаетесь, ну и начал рубить эту чертову загородку, да и вытянул вас оттуда. Вот и все.
Он бросил тесак на землю, выудил пестрый носовой платок из карманов своих широченных брюк "дангари" и  насухо вытер мне лицо.
- Я же говорил вам, хозяин, от них ничего хорошего не жди.
 С помощью Генри я поднялся на ноги и огляделся.
- А где оно?
- Далеко отсюда, сэр. Я вас сюда на себе притащил. И забудьте о том, что вы видели. Лесные Стражи, они прячутся, где хотят. Никогда не знаешь, где они вылезут. Во всяком случае, я не собираюсь тащить вас обратно, чтобы показать вам это место. Я сам здорово испугался. Наверно никогда не был так напуган с тех пор, как был не больше кролика.
- Напуган, - повторил я – Ты был напуган? Ну, что ж, немудрено. Но ты все же вытащил меня оттуда.
- Да, сэр, я вас вытащил. - Он широко улыбнулся, обнажив ряд ровных белых зубов. - Слава Богу, что я смог это сделать. Наверно, вы единственный, кому удалось оттуда выйти живым.
- Я видел там человеческие кости, - сказал я, вспомнив увиденное в склепе.
- Надо думать. Как я сам слышал не раз, лесные Стражи не хлебом питаются. А живым человеческим мясом.
- Так же, как кувшинники насекомыми, - попробовал пошутить я.
- Вот именно. Эти чертовы цветы выделяют что-то, что нравится козявкам, что-то вроде меда. А лесные Стражи — черт их знает, животные они или растения, или вообще неизвестно что,— но они выделяют что-то; что нравится людям. Они возникают на пути человека в виде домов или хижин. Человек заходит внутрь, и только его и видели. Он  пропадает и гибнет там насмерть. Только вам удалось избежать этого.
- Это что-то вроде мимикрии саррацений, - сказал я, размышляя вслух. – Но не защитная мимикрия, а мимикрия хищника! Вот уж, никогда бы не подумал…
- А разве я не говорил вам это сегодня утром? – напомнил мне Генри. – Если вы мне не поверили тогда, кто вам теперь поверит. Попробуйте, расскажите.
Он тесал ветку мачете, потом внимательно осмотрел меня. – Вы, как, можете вернуться к машине?
- Да, пожалуй, - сказал я, - Поедем домой. Я, пожалуй, уничтожу все свои саррацении.
- Вот это — хорошо, сэр. А я вам в этом помогу.