Запасной вариант. Глава 16. Серьёзный разговор

Глава 16. Серьёзный разговор в аэропорту

Площадь Станиславского, магазин «Клён» проехали молча. Толик курил и смотрел на дорогу, что было совсем не лишним по такому гололёду. Я положил ладонь на округлое колено Алёны. Щедрый жест Савченко надо было оценить: в столь важную экспедицию он послал проводить меня не только лучшего телохранителя, но и звезду своего гарема. (Ох, и ревнивый же ты, майор Корнеев! Сказано же: он за нашей Матой Хари просто ухаживает. А она, как Татьяна, «другому отдана и будет век ему верна»). Алёна прижалась ко мне так тесно, что, несмотря на промозглую сырость, мокрый снег за окном и прохладу в салоне машины, стало очень тепло, и я подумал, что неплохо быть советским морским офицером, соблазнённым английской фотомоделью. Даже если в шестидесятые КПСС и не поощряло такой аморалки. Но надо сказать и фамилийка была у той шпионки из фотомоделей — Кристин Килер! Женщина-смерть!

Поглядывая в зеркальце заднего вида, я видел, что грязно-белая иномарка Лысого продолжает нас преследовать. Кончились похожие на разросшийся до размеров раковой опухоли квадрат Малевича дома-коробки Юго-Западного. Миновав кольцо с развилкой на ордынскую трассу, мы направились в сторону Толмачёво. Теперь машина приближалась к тому месту, где две недели назад мы с Андреем брали контрабандиста-армянина. Рыжую стерню припорошил снег, и поле выглядело совсем безжизненным. На обочине, где валялась тогда вверх тормашками тёмно-синяя «Хонда», на этот раз, понятно, было пусто. «Хонду» эту с помятой крышей давно отбуксировали в райотдел и, выправив вмятины, теперь, пожалуй, ловят на разбойничьей машине жуликов: у милиции проблемы с транспортом...

— Значит, всё-таки послал тебя, — подал вдруг голос Толик и вышвырнул из окна сигарету. Кажется, он мусолил ее целую вечность.
— А ведь раньше я летал... Перестал мне Савченко доверять.
В зеркальце заднего вида продолжала маячить иномарка. Мы уже почти приехали. Сквозь снежную пелену нелётной погоды на нас надвигался угловатый силуэт аэропорта. На площади у входа, как всегда, теснились машины. В ожидании денежных пассажиров посвечивали зелёными звёздочками такси. Ещё раз взглянув в зеркальце заднего вида, я увидел сквозь бельмастую хмарь вьюги всё ту же иномарку. Толик припарковал машину невдалеке от багажного отделения и, обернувшись ко мне, сказал:
— Давай выйдем, прогуляемся. Разговор есть...
Алёна сжала мою руку. Другая её рука была погружена в сумочку, которая лежала на коленях. Я заглянул в щёлку раскрытой сумочки: в кулачке Алёны был зажат великолепный револьвер марки «Велодог». Напридумывают же названий! То во имя пастуха Макара и его посланных в бесконечность свинцовых телят «Макаровым» обзовут, то вставляемую в рукоять обойму челюсти бульдога уподобят, то усадят благородных кровей легавую на велик! Тут поэзии не меньше, чем в любимом стихотворении шефа про метель, горящую свечу, воск, капающий с ночника. («Это что ж получается! — размышлял наш литературовед в генеральских погонах вслух, рассуждая о перегибах шестидесятых. — Воск слезами капал с ночника на платье! И откуда! Со свечи! На что же намекает эта метафора? На то, что если с конца капает, то это уже и прекрасно, возвышенно, поэтично!») С сержантским юмором у генерала всё было в норме. Как, впрочем, и с рыцарской честью, которой он заразился от тевтонских замков во время службы в ГСВГ в том самом восточногерманском городе, который всё еще хранил на своем гербе льва с растопыренными драконьими когтями.
— Пётр Степанович сказал, чтобы я за вами присматривала, — прервала Алёна этот поток сознания.
— Ничего, Алёнушка, все будет тип-топ. Посиди пока в машине. А мы потолкуем. Никаких эксцессов. Я тебе гарантирую...

Рука Алёны отпустила мою ладонь. Я отворил дверцу машины. Лицо тут же обдало снегом. Мело во все пределы. Я вышел, хлопнув металлом об уплотнительную  резину со стуком падающих на пол башмачков. Всё терялось в седой и белой снежной мгле. Лишь мерцал свечным пламечком лик Алёны за лобовым стеклом авто, по которому бешено скребли метрономы «дворников». Ну и погодка! Могучая фигура Толика направлялась в сторону стоявшей в десяти метрах от нас той самой иномарки, что висела у нас всю дорогу на хвосте. Поворот дела становился интригующим. Какие-такие общие вопросы намеревается Толик-Аятолла обсуждать со мною в сообществе Лысого? Его «Тойоту» я бы отличил среди сотни других, хотя внешне она самая обычная, только вмятина на капоте да трещина на ветровом стекле в виде лучистого солнышка — то ли от отскочившего на щебёночной дороге камушка, то ли от чьего-то удара. Ширяева-то ею утюжили. И может быть, всё же, успел каратист перед смертью…
Втиснувшись в салон, обнаруживаю — нас трое: Толик, Лысый и я.
— Значит так, —  сразу взял быка за рога Толик. — Мы предлагаем тебе сделку.
— Вы — это кто?
— Мы — это я, Алексей с его ребятами и Кон, — сказал Толик.
Лысого, оказывается, зовут Алексеем! А вообще-то, по материалам РУОПа, он Виталий Шмаков, ранее судимый за вымогательство, двадцати пяти лет от роду, холост, нигде не работает. РУОП заинтересовался им совсем недавно...
— Выходит, вас пятеро, а я буду шестой...
— Если ты согласишься, не прогадаешь. Бабки приличные. Не то, что Савченко тебе заплатит. И потом — не пятеро и ты шестой, а трое... И ты четвёртый. Остальные могут пригодиться, если первый вариант сорвётся. Второй вариант у нас про запас...
— Толик, до отлёта остаётся всего ничего, — поторопил Лысый.
— Ладно. Алексей! Показывай камушек!
Лысый сунул руку за пазуху. Этот жест мне не очень понравился. Но я не стал тут же падать между сиденьями или вываливаться с профилактическими кувырками от прицельных выстрелов из  иномарки на мороз.

Впрочем, Алексей-Виталий вынул из-за пазухи отнюдь не тот самый дробовый обрез-«апендикляузер»;, с которым нападали они с ухарями на босса в сквере. Из кошелька фальшивой крокодиловой кожи Лысый вытряхнул на ладонь лучистую капельку света, переливающуюся и сверкающую, несмотря на тусклое освещение в салоне.
Я, конечно, не настолько эмоционален, чтобы, уподобясь Надир-шаху, тут же и издать изумлённо-ликующий возглас. Да и никакой чалмы с замотанным в неё легендарным бриллиантом не было, но лежащий на ладони Лысого камешек настолько прояснил картину происходящего, словно тёмный лабиринт преступного мира и в самом деле в этот момент озарила «Гора света», что в переводе на персидский и означает «Кох-и-нор». Кто только не жаждал обладать этим магическим камнем! Вся история Древнего Афганистана преломляется в гранях этой знаменитости в мире минералов. Когда я учился в школе фронтовой разведки и знал, что меня, скорее всего, пошлют в Афган, стремясь понять дух этой загадочной страны, я вычитал в книгах о кровавой резне, дворцовых переворотах в Кандагаре и Кабуле, причиной которых была страсть обладания царственным бриллиантом. Тогда я не думал — не гадал о том, что мне придётся самому участвовать в совершении переворота, бегать в «броньке» по дворцу Амина, укладывая штабелями смуглолицых потомков народа, воевавшего с самим Александром Македонским и с тех пор нисколько не изменившихся. Тем более не могло мне взбрести в голову, что дворцовый переворот произойдёт, и не единожды, в Москве, где я должен был оказаться через несколько часов.